Юрийа Динабург
МЕМУАРЫ
ГЛАВА ВТОРАЯ
1 Допросы и составление их протоколов велось не по моим, разумеется, анкетам или сценариям, поэтому в них не отразились глубоко продуманные и существенные для нас наши мотивы. В первый же день допросов капитан Черненко ответил на мои разъяснения этих мотивов: лЯ думаю не о Вас, какой Вы тут хороший или плохой, но о своем сыне. Он учится в том же самом 10 классе, который Вы окончили полгода тому назад. И я не хочу, чтобы он попал под влияние людей, хоть как-то похожих на вас╗. Меня еще больше удивила человечная откровенность капитана Черненко. Эти человеческие проявления в сотрудниках жутких лорганов╗ (не очень выставляющихся напоказ) более всего меня интересовали на допросах (по крайней мере я очень многое говорил о себе только для того, чтобы пронаблюдать реакцию). На себя же я смотрел как на живой труп. И спасло меня впоследствии только заботливое отношение людей, меня окружавших, презиравших опозоренное к тому времени слово лтоварищи╗. Все перевернулось у нас: только гусь свинье теперь товарищ.
Если у меня как раз бывали мысли о смерти, то оба моих друга готовились к ней, только собираясь на фронт. И наши лзамыслы╗ вызваны были одной заботой: на фронт мы не успели попасть, но ведь есть еще для страны задачи, смертельно опасные, за которые никто не возьмется лучше нас. Ибо мы-то еще не натерпелись страхов и не опутали себя никакими узами личной ответственности за близких.
Не прошло и полгода с наших арестов, как прошли аресты о нас наслышанных в том же Челябинске: восьмерых лиздателей╗ журналов лСнежное вино╗ и лБарабанщик╗ и двух школьников 7 класса, под 1 мая расклеивших листовки, много более лострые╗, чем наш лМанифест╗ - Полякова и Гершовича.
Едва ли нашелся бы юморист, который бы сумел найти что-либо общее (в социологическом или психологическом смысле) между нами и Милованом Джиласом, десяток лет спустя выступившим с аналогичным ланализом коммунистической системы╗ в книге лНовый класс╗. Масштабы катастроф 1941 и 1942 года от нас не заслоняли никакие традиционные вопросы лкто виноват Ц враг или мы?╗ - в этих масштабах: и никто не спрашивал нас лчто делать?╗, даже когда вопрос этот касался именно нас лично: лчто делать именно нам Ц не мне или другу╗?
***
2ааааааааа Свидетельствовать я не привык. В роли обвиняемого я выступал, давая показания о себе самом. Я говорил тогда с такой откровенностью, что судьба моя обернулась самым неожиданным образом. Из всех моих друзей и приятелей по трем молодежным группам, проходившим судилище в июле 1946 г. я один попал в Особый Лагерь, Дубравлаг середины века, в котором не было почти ни одного простого советского человека. Это спасло мне не только жизнь, во всяком случае спасло и здоровье. Ибо только в таких местах заключения никто не воровал и не грабил и зэки друг с другом не враждовали. Даже в начальстве лагерном мне встретился только один человек, захотевший мне отомстить за мою откровенную веселость, вызванную известием об аресте Л.П.Берии. Не я один веселился: по всему лагерю носились стишки Х.Г.Аджемяна:
лНаш товарищ Берия
Вышел из доверия!╗
ааааааааа Если все же нужно свидетельствовать, то я должен теперь признаться: жестокость карательных органов СССР была ничтожна по сравнению со свирепостью миллионов простых советских людей,а писавших доносы не только на кого подскажут, но и на самых близких им людей.
ааааааааа А сколько было у нас людей, эксплуатировавших неполноправие бывших зэков и шантажировавших нас своей готовностью снова и снова компрометировать и доносить.
лБудем мы Якова верного,
Холопа примерного,
Помнить до Судного Дня!╗
И как еще о том же писал полузабытый пока великий поэт Некрасов:
лА иудин грех не прощается,
А мужик-мужик, ты грешнее всех Ц
И за то тебе вечно маяться╗.
ааааааааа И не забудется из книги Бруно Ясенского: лНе бойся врагов. И друзей не бойся: в худшем случае они предадут. Но бойся заговора равнодушных: это с их молчаливого согласия существуют жестокость и подлость╗.
***
ааааааааа
3
ааааааааа Ну, конечно, я начитался, потому чтоа старался разобраться, понять, что произошло и как произошло с отцом Ц эта нелепость его ареста. Мне казалось, что моего отца все уважают и даже любят, что он хороший человек и я мог бы им гордиться, и вдруг с ним это случилось. Но были книги под рукой , некоторые я наведывался брать в библиотеке,а я читал книги, как бы проливавшие свет на революцию, на политические события. Среди таких книг, скажем, были два романа Анатоля Франса: лВосстание ангелов╗ и лБоги жаждут╗. лВосстание ангелов╗ - это роман трагический, из истории французской революции, в котором по сути революция описана не так, как это обычно у нас в школе делают, а с подчеркиванием ее трагических и нелепых поворотов из истории Франции Е В этом ключе была написанаа и книга лБоги жаждут╗ - о том, что все происходит не так, как люди задумывают, а как будтоа боги на самом деле людям устраивают неожиданные повороты в истории, как бы режиссируюта трагическим спектаклем. Потому что боги жаждут человеческих слез и страданий и крови Ц такие свирепые боги царят над Историей.
ааааааааа А другой, лВосстание ангелов╗, написан был в юмористическом ключе, там происходит заговор среди ангелов против бога. Но все это явноа памфлет по отношению к революции. Потому что Франция пережила революций больше, чем мы, у нее был очень богатый опыт: революция восемьдесят девятого года, потом тысяча восемьсот тридцатого, тысяча восемьсот сорок восьмого и Парижская Коммуна еще, вот и дальше была политическая борьба, котораяа для такогоа скептического и иронического наблюдателя тоже выглядела нелепо. Но об этом он еще написал книгу лОстров пингвинов╗.
ааааааааа Все это я прочел жадно и сделал из этого свои выводы. И описание гражданской войны в книгах, скажем, Шолохова в лТихом Доне╗ или в книге лХождение по мукам╗ у Алексея Толстого, было тоже совсем не то, к какому мы привыкли в школе. Все это я и обнаружил и в своих разговорах на допросах. Так что бывали моменты, когда приходил начальник следственного отдела и говорил: вот, мне сейчас об этом расскажете подробно,а какие впечатления на вас произвели какие-то книги, о которых вы упомянули, как вы их поняли, как вы их расцениваете, расскажите. Вот мы вам дадим бумагуЕ А потом даже давали стенографистку, которая садилась и яа просто отвечал, чтобы не тратить время. Это все, по-видимому, сыграло тоже свою роль, поскольку прояснилось, что за нашей спиной не было никакого влияния взрослых, никакого врага, который нас настроил так, что все это происходило в каком-то смысле естественным образом.
ааааааааа Потом я попал в лагерь , и ко мне опять старики относились, ну, великодушно Ц скажем так. Иногда с тяжелой работой я не мог справиться, они говорили: ну, что, хлопчик,- говорили они,- цикавый хлопчик (там украинцев было много). Они совсем в нашей русской политике ни в чем не были заинтересованы. Они просто относились ко мне как к юноше, которому надо помочь, цикавому хлопчику.
***
4ааааааааа Поистине важнейшая черта евразийского менталитета Ц страсть наставлять кого-нибудь в истине, хотя бы и старших по возрасту, чину или общественному положению. Эта страсть не обошла и меня: в 17 лет я читал лекции (лрефераты╗, как мы тогда говорили) Ц лекции по истории философии в кружке школьных друзей (и наших подруг, вскоре с нами вместе попавших под следствие). Вскоре Ц это через четыре месяца после того, как по предложению одного из этих друзей я написал лпроект Манифеста╗, на первой странице которого провозглашались лтеоретические задачи нашего (молодого) поколения╗ - дополнить марксизм в части его этико-эстетических представлений о мире и человеке; речь шла о задаче, за которую вскоре возьмется Сартр, умудренный феноменологией Гуссерля и Мерло-Понти.
ааааааааа Впрочем, не зная этих имен еще десяток лет, я упомянул на той же (первой) странице имена Ницше и Фрейда как скорее ориентиры для определения той лтеоретической задачи╗, которую я предлагал иметь в виду мыслителям своего поколения. Я предлагал не перелагать на русский или советский лад, но только сопоставляя наших классиков с этими отверженцами, не забывать больше никогда, как много можно сказать о человеке (пример Ц как много в нем усмотрели Ницше и Фрейд) и как мало на те же темы успели высказать Маркс и Энгельс.
ааааааааа Боюсь, что читатель меня подозревает уже в том, что я рисуюсь перед ним, но пусть подумает он, читатель, как мало теперь в 65 лет я нуждаюсь в его симпатиях, без которых обходился почти полвека. Людей, которым хотелось бы помочь на эти дни я не предвижу, а когда умру, наши отношения приобретут тот асимметричный характер, который исключит мелочные счеты Проницательного Читателя с Эгоцентричным Автором.
ааааааааа Автор, которому в себе любоваться нечем, за мемуары никогда не засядет. Разумеется, кто угодно может найти в себе повод для самообольщений. Была бы только в самом характере готовность к самообожанью (или самообоженью, как выражаются у нас иные). Но насколько легче любоваться собой по Вальтер-скоттовски вообще как любой беллетрист, присвоив себе покрасивее имя или даже пустив себя в виде множества двойников под множеством всяческих псевдонимов эдаким невозмутимо-здоровым господином Голядкиным, поладив с двойниками и даже с носами, заключив со всеми ними джентльменскую конвенция, природу которой разгласили Ильф и Петров в лЗолотом теленке╗. лТише, тише, бесенята,- заворчал на них отец╗. Впрочем, разве кто-нибудь разобрался в сложных отношеньях между Шекспиром и обоими (или тремя) его маврами, если учесть еще Калибана? В тех превращениях, которые связуют маркиза де Сада с Жюстиной и Жюльеттой? После всего, что высказано прессой в адрес нашего правительства, все мыслимые ночи Содома и Гоморры по маркизу де Саду или по его американским эпигонам Ц выглядит чтивом для институтов благородных девиц.
ааааааааа Гораздо интереснее меня мои друзья: Юра Ченчик, захотевший попросту меня развлечь, отвлечь от черных мыслей Ц и потому предложивший мне письмом составить роковой для нас документ, который запустил в работу наше следственное дело в тогдашнем КГБ. Гений Бондарев, посмертно прославленный в газете лКомсомольская правда╗ (статья лОптимисты у нас вымирают как мамонты╗) от 27 июня 1991 г.; две девочки: Бондарева и Гольвидис, весной 1946 г. все же лпривлеченные╗ по нашему делу за решетку за свою привлекательность для нас, по сути, за какую-то проблематичную влекомость к нам самим, за увлекательность для наших разговоров. Разумеется, гордая моя латышская красавица не захотела оценивать мои речи и дела по подсказке КГБ. В 1947 г. ей все же заменили условный срок на три года подлинного лагеря мира и социализма, навязавшегося исправительно-трудовой колонией ИТК №3 челябинского Управления МВД.
ааааааааа На этом маленьком островке ГУЛАГа мы с ней встретились в 1949 Ц но об этом теперь я четко помню только свое взвинченное состояние: на третьи сутки я заметил, что все еще не смыкаю глаз Ц и решил проверить, выдержу ли до конца все трое суток бессонницы. Но заметил я это только потому, что действительно захотел все-таки поспать спокойно. Выдержал и третьи сутки, но уже намеренно, с трудом.
***
5
Обычные для осужденных зэков Исправительно-трудовые лагеря (ИТЛ и ИТК) я знавал (только в течение почти трех лет) как Чистилища, в которых человек лочищался╗ от всех этических навыков и норм и становился обычным уголовником, воспитанным в ненависти к труду как мере наказания. Вся жизнь зэка сводилась к самозащите против уродующего любую личность системе лисправительного╗ подневольным трудом унижения трудовым наказанием как пыткой.
ааааааааа К моему счастью откровенность моих показаний на следствии выделила меня в категорию тех принципиальных врагов советизма, каким я себя не вполне сознавал до ареста. В результате уже в марте 1949 года я был выделен в состав тех тысяч и тысяч заключенных, которые отправлены были в Особые Лагери, местонахождения которых были засекречены под индексами лпочтовых ящиков╗. лПочтовыми ящиками╗ назывались и военные объекты и секретные научные и проектные организации. Мне однако посчастливилось попасть в Дубравлаг (сколько я могу помнить п/я 385/18) в Мордовии, размещенный вдоль железнодорожной ветки, шедшей от станции Потьма, Московско-Рязанской железной дороги в сторону не то Муромских лесов (вспомните песню Высоцкого: лВ заповедных и дремучих Всяка нечисть ходит тучейЕ╗) или в сторону Саровской обители св. Серафима и какого-то засекреченного института, работавшего на атомно-оружейные нужды,- этого мы не знали. Для нас наша ветка кончалась станцией Барашево, ЦЛД (Центральный лазарет Дубравлага) вблизи отделения №3, где содержались власовцы. Здесь-то я и нашел свой первый университет.
ааааааааа И
мне
приходилось
работать в те
годы Ц на ремонте
рельсовых
путей и на
расчистке их
от снега;
кроме того,
по соседству
были участки
лесоповала,
мне работать
доводилось
лишь на
сравнительно
легкой
вывозке леса
уже
поваленного.
Пришлось
освоить
искусство
запрягать
лошадей и быков,
чему меня
обучали тоже
молодые
ребята Ц венгры,
бывшие
военнопленные.
Это были основные
трудовые
занятия. У
меня еще
оставались
промежутки
времени по
вечерам,
позволявшие
мне
наведываться
к старикам,
которых уже
ни на какие
работы не
выводили.
Смысла не
было
занимать ими
внимание
конвоиров. Их
могли бы,
наверное,
запросто
истребить: но
был, видимо,
какой-то
расчет ими
как-то еще
воспользоваться;
это были люди
очень много
знавшие и
повидавшие.
Тут был и
престарелый
полярный летчик Фарих, и просто крупные ученые Ц Дрезденский физик доктор Пюшман здесь читал мне лекции по дифференциальной геометрии и топологии, иллюстрируя свой немецкий чертежами на сугробах; москвич Диодор Дмитриевич Дебольский, за увлечения индийской философией большую часть жизни периодически отбывавший сроки в разных концах СССР, читал мне лекции по истории литературной жизни Москвы (в частности, о близком ему М.Булгакове) и вообще на разные темы истории литературы. Позднее этот курс был продолжен совсем иначе В.А.Гроссманом, в гимназии дружившим с Таировым, поучаствовавшим в революции 1905 г., лет 7 жившим в эмиграции, позднее работавшим у Вахтангова, общавшимся с Немировичем-Данченко. Кроме пушкинианы, нашими темами были разные течения нашей театральной культуры. Фрагменты этого моего поведения привлекло и внимание владыки Мануила, в миру В.В.Лемешевского (тогда он еще не был митрополитом). На очень конкретные, хотя и робкие мои просьбы, чтобы и он просветил меня в вере, он ограничился шутливыми разговорами о Н.С.Лескове и направил меня к другому профессору-евразийцу П.Н.Савицкому, которому меня рекомендовал так великодушно, что старый и больной Петр Николаевич сразу согласился заняться мной и несколько месяцев по вечерам рассказывал мне о христианизации России и о различных внутрицерковных проблемах, таких, как разногласия иосифлян и заволжских старцев и о Ниле Сорском, и о бл. Сергии и т.п. Но это было только началом его дела. Лет 7 или 9 спустя он рассказал обо мне, как своем студенте, Л.Н.Гумилеву, тогда еще довольно молодому. В свою очередь это было дополнено такой же рекомендацией профессора М.А.Гуковского. В результате с 1959 года у нас со Львом Николаевичем установились очень доверительные отношения, ограниченные лишь возрастной разницей в 15 лет.
ааааааааа Еще больше мне надо бы рассказать о М.А.Гуковском,- но как и о других замечательных людях я написал уже в другом в совершенно ином жанре (в более интимном и свободном стиле).
ааааааааа ЕЯ бы не назвал эту драму трагедией: основная масса участников выглядит не очень благообразно или, скажем, неэстетично. Куда вы смотрели, господа-товарищи, когда все это начиналось? Куда и все? Ну, тогда и вините этих лвсех╗, хотя, конечно, никогда не было такого, чтобы все смотрели в одну сторону.
Нужны факты? Без комментариев? Но что глупее фактов в наших документах? Понятие лфакта╗ основано на недоверии к собственному разумению. На безразличии тех Равнодушных, заговор которых и обеспечил все безобразие ХХ века, скрываемое за тем передним планом наших событий, на котором преобладают только чудеса техники, особенно технологии развлечений, выдаваемой за культуру авангарда и постмодернизма, то есть пост-арьергарда того же века. Век насмотрелся на все цвета побежалости: были красные Ц у нас, потом коричневые (сначала в Германии), потом просто грязные (например, во Франции, приюте Ленина и Хомени).
ааааааааа
а 6а Перипетии моей дальнейшей биографии Ц после внезапного освобождения в июле 1954 г. слишком сложны художественно, чтобы их свидетельствовать как на суде: лфакты и только факты!╗ Всю правду рассказать Ц не хватит времени даже у читателя, а часть правды, ограниченная отдельными днями или годами собственной жизни Ц это уже художественная условность, а не правда в смысле лТолько правда фактов╗. Нам никто уже ничего не вернет. Мы могли бы прожить и менее интересную, менее яркую жизнь, если бы нас не касались никогда и пальцем никакие конвоиры. Но весь интерес нашей жизни не в том, что сделали с нами они (не конвоиры, а вся Партия и ее избиратели), весь интерес нашей жизни Ц в том, что мы сделали сами вопреки им или даже благодаря их злобной тупости. Мы более или менее разобрались в их психологии, в частности, в их тупых расчетах, что они могут избежать исторической ответственности. А нам уже не пришлось ни о чем жалеть, разве что о том, что столько у нас еще яда в электорате обнаружилось давеча: масса его оказалась близка к критической. Я видел на станции Барашево (упомянутой выше) только барак душевно больных, но вернувшись на свободу, я ужаснулся их массовости.
Жизнь моя во все время войны прошла в таком голодании, что едва ли мне в заключении где-либо хуже было в течение последующих 8 лет; почти нигде не хуже. В первые три года было много людей интересных, а это я ценил всегда больше всего. Только интересного человека нельзя просто придумать: настоящие классики литературы придумывали не характеры, а только способы их изображения. Загадочных людей придумывали романтики,- но это очень неуклюжий способ сделать человека-выдумку интересным лицом (личностью).
ааааааааа Я только по недостатку самомнения не верю, что всё устраивалось свыше. За искренность и обстоятельность моих комментариев на следствии я получил срок в два раза больше, чем мои друзья Ц Г.И.Бондарев и Г.Ф.Ченчик Ц 10 лет. Две девочки 18 лет получили свою лмалость╗ за то, что слишком хорошо обо мне отзывались. Одна, переписавшая лМанифест╗, получила всего 3 года условно (В.И.Бондарева), а другая отбыла и 3 года настоящих (Р.Гольвидис).
ааааааааа Моя бесшабашность не пошла мне во вред: я последние 5 лет провел в наилучшем по тем временам человеческом окружении, в Дубравлаге. По производственным условиям он в то время мог сойти за курортный уголок ГУЛАГа.
ааааааааа Если верить семейному преданию, к этому какое-то участие приложил еще замечательный человек некто Грингут, немец, после войны в Испании выбравшийся в СССР и не погибший у нас. Видимо был очень полезен во время войны, а после нее попал даже в аппарат,- вероятно, не то Генеральной Прокуратуры, не то министерства юстиции. Не знаю, как он добрался до материалов не только обо мне, но и об отце, проверил все, под каким-то предлогом пообщавшись с моей матерью. Тотчас после этого меня выхватили из общего лагеря и в отдельном вагоне повезли из Челябинска в Потьму. Его фамилия Грингут; уж теперь, 50 лет спустя, даже наши компетентнейшие органы ничего не причинят ему, поэтому я его называю (и перед Богом и перед людьми) с величайшей благодарностью,- с которой, впрочем, вспоминаю многих.
Мне трудно - найти слова, достойные таких людей, за семьдесят лет я все не понимаю современных людей, ставших умственный труд называть лголовной болью╗. У меня несколько дней бессонница и головная боль от концентрации внимания на этих темах. Сколько я помню, никогда русский человек умственный труд не путал с болью. Не хотел думать Ц не утруждал себя. Даже И.И.Обломов никогда не думал из-под палки. Разве что в раскаянье? Даже в Раскольникове это неясно.
ааааааааа ЕКапитан Черненко (едва ли не он стал будущим генсеком в 1984 г.), тогда капитан, говорил вежливо: лРазве дело в Вас? У меня сын в том же классе, который Вы окончили. Могу ли я хотеть, чтобы ему повстречался человек такой, как Вы?╗. А зам генерального прокурора по спецделам Белкин (в мае или июне) в 1946 году прибывший по нашим делам из Москвы Ц такой красиво одетый и барственный Ц укорял меня: лЧто вы все Маркса читали, а не лДетскую болезнь левизны╗?╗ Я даже съехидничал: лЗрелое государство Ц и детская болезнь? Это темы разные!╗ Впрочем, в мелочи он не вдавался, и две ночи напролет мы поговаривали стенографистке только лтеоретические темы╗: что такое лтеория икс-информации?╗ - я рассказывал эту теорию лмонополий на информацию, которые норовят вытеснить монополии финансовые и уже играют их роль в нашем советском обществе╗. Как синоним я предлагал лмонополии на знания╗, потому что стенографистка путалась в каламбурах ликс-информация╗ - информация. Утром приносили уже печатный текст, я вздыхал и подписывал Ц пусть быстрей эти тексты попадут в Москву; может быть заинтересуются там и выше замгенпрокурора,- разве не этого мы именно хотели добиться: чтобы наверху задумались те и Тот, кому стыдно бы злиться на мальчишек. Мы то знаем, что мы сопливые мальчишки (а ноги у меня в трофических язвах от голода). Я еще не знал, что в начале мая арестованы мальчики из 8 класса другой школы (А.Поляков и Гершович), отпечатавшие листовки на наши темы. И вот из Москвы прилетел высокий чиновник. С ним хоть разговаривать легче. Как, впрочем, с Генералом (произносилось с большой буквы),- но я-то помнил: генерал Смородинский Ц отец Гали, с которой я сидел за одной партой в 1-2 классе, потому что она мне нравилась, потому что вызывала жалость: пальчика не было у нее на одной ручкеЕ как больно было, наверно, при операции.
***
7ааа Не видев замученных насмерть, я видел состояние тех немногих, кто выжил в годы войны, вернее, я видел, что с ними сталось. Это было убедительней и наглядней их воспоминаний тех ничего уже не боявшихся, которые рассказывали без опаски. Но я не стану пересказывать: нашему читателю все нипочем. Я думаю так о нем без обиды. Наши младшие современники Ц жертвы тех же насилий над человеческой природой Ц жертвы сенсорной депривации Ц прискорбного бесчувствия.
ааааааааа В 11-ом бараке на станции Барашево я часто навещал людей, лечившихся (может быть!) от психических расстройств сравнительно легких форм. Они не скандалили, не буйствовали. Многие мне были симпатичны, я их выслушивал, играл с ними в шахматы (по вечерам, после своей работы). Курировала их доктор Керменджоглу: говорили, бывший главный психиатр Одессы. Она с молчаливым одобрением наблюдала мои посещения, а я наблюдал ее пациентов.
ааааааааа В основном это были люди с крайне замедленными реакциями. Думаю, такие нарушения вызываются длительным запугиванием. В атмосфере страха, как в сенсорной депривации, человек теряет способность быстро переключать внимание и запаздывает в лобработке (любой) информации╗. Не это ли было причиной слабости наших людей в лето и осень 1941 г.? И не вызвана ли была смена поведения к 1943 году тем, что массы осознали возможность активно сопротивляться насилию и не прятать свой гнев, свою ненависть к врагу? Многие в предшествующие годы всех загоняли в состояние покорности любой власти и в боязнь обнаруживать (перед кем бы то ни было) гнев, протест и т.п. Самым сильным средством подчинения масс дисциплине оказалась склонность масс не к панике, а к самоорганизации своего страха. Инерции внимания в состоянии страха Ц это боязнь того, что окружающие заметят в тебе паникерство, панику в любой твоей активности Ц и затравят тебя не потому, что они смелее, а потому что боятся заразиться паникой, страхом. Паникера ненавидят больше, чем самого врага (тот еще далеко).
ааааааааа Гнев, который привычно было подавлять в себе из страха перед своими же близкими, протест, подавляемый годами в примитивных формах агрессии, в раздражительности по любому поводу,- этот гнев только в середине войны был социализирован, преодолел все страхи и стал коллективной ненавистью к лфрицам╗ (о фашистах говорили только в высоких жанрах речи).
***
8ааа Когда мы прибыли на мировой полюс заклопленности на Челябинскую Пересылку, к нам вышел типичный юморист МВД и окликнул: лПрибыли, войско Хуйского!╗. И я с интересом развеселился: помнит Шуйского, Скопина-Шуйского! Чей-то исторический роман читал.
ааааааааа Потом при входе в камеру с верхних нар на нас спикировал блатной активист Жора Быдаев. Я заметил его с изумлением, потому что он тут же был сбит с полета своего моими однодельцами. И когда их через несколько дней увели на этап, я ждал, что Жора меня прикончит. Потому что Жора у нас на глазах ходил в сапогах по еще живым телам; и не протестовали уже ни тела, ни за них никто, даже мои ребята, Женя и Юра. Нас Жора теперь называл студентами. Когда мои обнимали меня, прощаясь (на восемь лет, так уж получилось) я думал: ну, сейчас он со мной рассчитается.
ааааааааа Не тут-то было. Жора только предложил обменяться с ним меховыми шапками, благо на мне была отличная, которая пришла тоже по обмену, с Бондарева. Потом ему захотелось представить себе меня своим секретарем Ц и он добыл карандаш и бумагу. лКсива╗,- начал он диктовать. лЭто что Ц имя Ксения? Ксюша?╗ лТы пиши, студент, как я говорю Ц так и пиши. Написал лксива╗? Дальше: лЖмем шведов целиком и полностью╗. лШведов? Неправильно: лТесним мы шведов рать за ратьюЕ╗ лТы меня не сбивай! Почему лучше?╗ лПотому что это Пушкин раньше тебяЕ╗ лТы забудь про все, что было раньшеЕ╗
ааааааааа Возгордясь уважением зэков, я стал как молитву повторять стихи Тургенева, которым уже 120 лет Ц о русском языке, который казался тогда свидетельством величия народа, которому он был дан. Но эту данность так и не сберегли ни наши почвенники фольклористы, ни бедные учителки.
***
9ааа Эпизод, который со мной разыгрался в 1948 году, когда я попал, можно сказать, под обстрел конвоя на кузнечно-прессовом заводе в г.Челябинске. Я доведен был обстановкой до такого отчаяния, что зашел в зону запретную, прострелянную, не то чтобы бессознательно, но и нельзя сказать, что сделал это со вполне ясной головой. В голове у меня стоял безумный шум работавших кругом кузнечных станков, ковавших детали для автозавода Ц КПЗис им. Сталина. Место, куда я был направлен в составе так называемой лмалолетки╗. В лагере одним из первых ярких впечатлений для меня было зрелище огромной человеческой массы, врывавшейся на территорию лагеря лавиной. С недоумением спросил я: лЧто это?╗ И отвечено мне было: лЭто идет лмалолетка╗. Убирайся скорее с дороги, с пути╗. Они бежали какЕ не скажу как стадо обезьян у Маугли, не как стадо бандерлогов, а скорее как лавина красных волков, красных волчат, тех самых людей будущего, которых здесь воспитывали самым радикальным образом Ц коллективизмом, дальше которого трудно себе представить что-нибудь даже на Брокене и на Лысой Горе, к которым слетаются ведьмы и бесы по весенним первомайским ночам. Они бежали, затаптывая все на своем пути. Они сидели в своих бараках, боясь появляться где бы то ни было поодиночке, ибо их в свою очередь все остальные зэки боялись и ненавидели до предела,- они не были людьми, а они были зверенышами, собранными советской властью для травли лфашистов╗, как здесь нас называла администрация, неофициально, конечно: для травли лврагов народа╗ и между нами царила лютая вражда.
ааааааааа И когда не удалось меня завербовать в осведомители Ц внутрилагерные стукачи Ц меня решили покарать для перевоспитания и бросили в состав колонны, которую каждодневно водили на расстоянии пары километров Ц из седьмого лагерного отделения челябинского КПЗис на работы. Работа не была особенно тяжела, хотя отвратительна для постоянного погружения в шум на весь день, в металлический грохот, который мне уже был знаком в большей мере даже по жестяной мастерской, в которой я работал в первые месяцы после тюрьмы. Но путь на этот завод был хорошим уже тем, что проходил по улице, полностью вытоптанной смежной улице, по гололеду, каким его знает каждый россиянин Ц в деревянных колодках, то есть в обуви, подошва которой была из дерева, а верх из брезента. Эта колодка надевалась на ногу, забинтованную способом, тоже хорошо известным россиянам Ц портянки. Забинтованная нога, на нее надевалась данная колодка, то есть обувь с негнущейся подошвой, подметкой. И на этом пути, к моему счастью, конвой боялся моей
готовности к побегу. Местный житель, знающий предположительно окрестности и имеющий десятилетний срок, я естественно попадал в хвост, в самый хвост колонны. Впереди меня бежала вся масса лмалолетки╗, то есть зэков в возрасте от 14 лет и старше. А за спиной у меня был сам конвой, не сводивший с меня глаз, потому что лмалолетки╗ все имели сроки до двух лет. А у меня было десять лет тюремных лагерных перспектив, вполне гарантированных; и именно мною конвой интересовался, и я ему успел намозолить глаза к тому дню, когда терпение мое, быстро иссякавшее, лопнуло. И я вдруг отошел от станка в обеденный перерыв, когда большая часть цеха затихала, и медленно, медленно побрел в запретную зону. Часть станков все же работала, и когда раздался выстрел, я не отличил его, я увидел только, что ко мне сбегаются с разных сторон. И люди конвоя, и работающие: малолетки, еще какие-то, наверно, вольнонаемные из администрации цеха, привыкшие уже к зэкам. И спокойно остановился, не размахивая руками. Я понял, что жестами указывают мне путь назад из запретной зоны, в которую никто из них ступить не решался. Она была обозначена периметром расстановки станков. Я пошел назад, ко всему безразличный, и был встречен начальником конвоя, который пистолетом размахивая, все примерялся разбить мне череп, но в последний момент передумывал и снова отводил руку наотмашь назад, как бы для более точного или более насыщенного инерцией удара. Потом он передумал; я расслышал, что он что-то кричал о лдеревянном бушлате╗, то есть о гробе, и меня отвели к его, так сказать, кабинету Ц к кабинке из сварного котельного железа. Там я пробыл до конца дня, а на следующий день на этот маршрут меня уже не вывели. Так я породнился фамильно, я считаю, с Анатолием Стрелянным, что работает сейчас на всю Россию, плохо слышащую его и плохо понимающую, там, в Праге, в центре, где потом работало издательство, занимавшееся вопросами мира, социализма и чем-то еще такимЕ вроде социализма с человеческим лицом, а редактором был отец моей юной возлюбленной, как говорили в Х1Х веке, моей Марии. Это было уже в середине 70-х годов. Это легкий экскурс в сторону.
***
10аааа Нужно быть гением, чтобы рассказать занимательно, как мы изо для в день голодали месяцами и годами (до наступления непредвиденных улучшений). Или как мерзли, или как задыхались в распаренных нашим дыханием бараках. Или как едешь в кузове грузовика в такой тесноте, что никак не переменишь позы, а сидеть приходится на отмерзающих ступнях, деревенеющих,- и это при том, что встряхивает и подбрасывает нас всех вместе наша дорога, беспощадная не то что к нам, но и к машине. Ни Солженицыну это не удалось, ни мнеЕ Не стоит браться за будничные темы для гениев. Эта тема только для подъема престижа карательных органов: читайте и трепещите. Картины казни лучше удаются, но гениально путь на казнь описан только Ф.М.Достоевским. Но современному читателю и Достоевский не по нраву у нас в России, да и на Западе теперь больше ценят лреальные комментарии╗ к массовым бедствиям. То есть не лпсихологические портреты╗ или образы из лпотока сознания╗. Теперь впечатляются масштабностью захоронений и всякого остаточного инвентаря.
ааааааааа Мои знакомые, почти случайно (по молодости лет) избежавшие лагерей, при упоминании таких тем зажмуривались или придавали своим лицам гримасы обмороков. А ведь это были люди, в 14 писавшие листовки для гектографа. Двое из них, Поляков и Гершович, отсидели по три года и боялись темы этой гораздо меньше. Как и Р.Гольвидис, в которой я так любил ее заикания, спокойное лицо и светлые длинные волосы прибалтийки. Но уже никого не волнуют ни единичные судьбы, ни статистика миллионов. Вообще-то нас равноправных миллиарды. Многовато.
***
11ааааааааа Однажды даже там мне случилось насытиться мясом, к тому же сырым. Я ведь был еще в бригаде грузчиков, так что довелось разгружать целый вагон мороженых туш,- телячьих, насколько я понимаю. И мы просто пальцами и ногтями отдирали кусочки (какие бывают надрублены) и прятали под одежду. Там это мясо отогревалось на груди, а придя в зону я не стал раздумывать, где б вот так открыто сварить свою добычу,- ведь явно это мясо посчитают краденным. И я просто с удовольствием сжевал как есть и проглотил. В другом случае конвоир от скуки подстрелил пару ворон и отдал нам, а мы сварили с какой-то придорожной приправой. Была такая должность, институция в лагерях: хлеборезка. Туда брали самых крепких, сильных,- так узаконено было равномерное обложение всех остальных. И кто бы имел терпение оспаривать их поборы, будучи в вечном голоде.
***
Не забуду никогда и начальника конвоя, который приказал мне сесть с ним рядом, чтобы нам было удобно с ним обсуждать смысл жизни. Ты, дескать, небось много учился и читал, что там в книгах пишут, в чем настоящий смысл жизни? Я целый концерт в стихах ему прочел (так он выразился), а потом я добавил: а пока смысл жизни Ц дожить до времени, когда ни корейской термоядерной войны не будет Ц тогда мы поближе будем к смыслу жизни, а то нынешняя жизнь Ц одно сплошное затемнение из бессмыслиц, маскировка жизни. лЭто понятно╗,- сказал он.
Подобные приключения провоцировал мой бригадир Валерий Валерьевич Копытин,- он любил о нас исторические анекдоты рассказывать даже начальникам конвоев. Поведет меня, бывало, и представит: лА вот глава челябинского правительства СССР╗. А конвоям было так скучно, что случались у них и самоубийства Ц это уже к нашему изумлению.
***
ааааааааа И когда мы выгрузились с конвоем, у пересылки появился кто-то рослый и офицерственным голосом скомандовал на приветствие: лА, прибыли войско Хуйского!╗ - то есть он поделился с нами веселостью.
ааааааааа Было такое войско князя Скопина-Шуйского, было в знаменитое Смутное Время. Спасибо! Из города Скопина родом был один из нас. Но здесь было скопление не столько людей, сколько клопов. В камерах, уплотненных так, что негде пошевелиться, чтобы почесаться, я ожидал, что клопы растерзают меня, не дав мне самому поучаствовать в этом деле собственными ногтями.
ааааааааа По всей стране совершалось великое интернациональное кровосмешение народов; кровосмешение и свальный грех идеологий и психологий, подготовлявший современный безмарксовый ленинизм-большевизм.
ааааааааа Позднее, на всех просторах страны я так неизменно попадал во гнездовья клопов, что везде, стоило заснуть, виделась челябинская душегубка-пересылка,- продолжение классической советской казни клопами-кровниками, главной нашей скотиной, сбереженной народом даже во все годы массового забоя всякого поголовья. Дворян и священство почти все извели, а вот клопа не выдали большевикам:
лНе красна изба углами без икон,
Но зато красна клопами
Навроде звездочек с погон╗.
А жаль: лучше бы они начали давить клопов, клопов бы подавили. По небосводу словно золотые клопики по куполу.
ааааааааа Как ни тесно было в бараках пересылки, а и здесь шла борьба, но отнюдь не за выживание сильнейших, а только за подавление слабейших, т.е. не по Дарвину-Марксу. Полжизни я не мог свыкнуться с попранием детских предрассудков Х1Х Ц что ллежачего не бьют╗, а доносчику Ц первый кнут. Из лежачих, правда, мы в школе уже ненавидели одного-двух (Обломова и Головлева), но физически не били. Не принято было вообще наваливаться скопом на меньшинство, т.е. так по-большевистски перекрикивать и перетаптывать как нардепы Ц Сахарова.
***
12
(Я- матери 22 апреля 1948 г)
ааааааааа Ено я в восторге от нововведения в школе логики и психологии с латинским еще языкомЕпоявились очень талантливые поэты Ц Вероника Тушнова, С.Гудзенко. Работаю целые дни под открытым небом, прихожу пронизанным ветром до мозга костей. Я радуюсь, что время проходит кое-как, но боюсь зимы. Верну тебе Мопасана и старые рваные полуботинки. Я комично пытался в них работать, в грязи. Нужны черные нитки с иглой и побольше шнурков и тесемок. А не можешь ли ты ночевать у тети Кати (подруга матери, Диомидова) поблизости, не идти такой усталой домой.
***
ааааааааа На станции Барашево (за Потьмой) в отделении для тяжелых психов однажды появилась женщина с исключительно зычным голосом. Когда на нее находило, она начинала кричать: лПрокурор, блядь-блядь, ты мне всю игру изгадил! Прокурор, блядь-блядь, ты мне все карты спутал!╗
ааааааааа И сейчас бабка ходит по асфальтированному двору, по гигантскому каменному мешку и кричит: лСтепа-степа-степа!╗
ааааааааа Каждый день зовет не то кота своего, не то еще какого-нибудь звериного внука Ц как в деревне созывала бы своих кур: лЦипа-ципа-ципаЕ╗
ааааааааа Загнали народ в каменные мешки, что с него спрашивать? Он и кликушествует. А делать из него морального арбитра Ц это и есть дьяволиада: как Годунову у Иванушки просить: помолись за меня. Он тебя попросит: лВели их зарезать Ц обидели бедного Иванушку╗.
***
ааааааааа (Я Ц матери, 1947г.?)
ааааааааа Но прежде всего я хочу напомнить свои просьбы: побольше газет, карандашей, книг, конвертов для писем, а главное Ц побольше писем от вас. Пирожки твои, мама, я ел с наслаждением, как всегда вспоминая то место из лГермании╗ Гейне, где он рассказывает, как приехал к матери, и она его кормит гусем, апельсинами и еще чем-то, а притом трижды задает лвопросы о том, вопросы о сем, порою вопрос щекотливый╗. лДитя мое, к какой стране ты чувствуешь предпочтенье Ц к французской или нашей?╗Е
***
ааааааааа (Я Ц матери 1946-49 гг.)
ааааааааа Твои рассуждения о стахановстве наивны. Подневольность труда и мое бесправие, разве не исключают здесь всякий энтузиазм? И вечная угроза попасть еще на худшую работу Ц разве радость тому, что я еще не попал в худшее положение? Очень прошу на продуктовые передачи не тратиться, вместо хлеба купи себе и мне побольше тетрадей, раз и у тебя бумажный кризис. Жаль, что упорствуешь в нежелании передать мне Виндельбандта (с ним, возможно, были связаны споры с отцом, обиды на папу?). Зря, я ведь всегда, в любой ошибке хотел быть лойяльнейшим коммунистом. Виндельбандт никак не мог бы свести меня с пути истинного Ц в неокантианство я бы не попал. Года 3-4 назад я был настроен примерно кантиански Ц очень примитивно, но кантиански. Хотя еще не читал ни одной философской книжки и не знал научно-освоенной терминологии Ц мыслил больше образами, их наглядным движением (кинематикой). Я шел тогда от кантианства к солипсизму, к абсурду Ц и этот тип философии доморощенный, домашними средствами же преодолел.
ааааааааа ЕОпять слух об этапировании 58 ст. Ц ты видишь, как трудно теперь добиваться свидания? Прошу тебя не переоценивать пессимистических ноток письма. Благодарю за книги, Уэллс всегда внушал только отвращение, а Тынянова уже читал три года тому. Жаль, что не успел в лИнтернациональной литературе╗ роман, кажется, лНорвежская весна╗? Ц я оттуда по радио слышал отрывок. ОТГенри, жаль, не успел дочитать: украли. Вокруг болеют, а я сколько не проделываю над собой экспериментов, от которых ты пришла бы в ужас, сколько бы не пренебрегал осторожностью Ц все равно здоров.
***
ааааааааа (Я Ц матери)
ааааааааа Эпоха наша глубоко трагична
лНа крутизне неисходимых дней
Обледенелый путь ведет все выше╗.
ааааааааа Епрезираю себя за свой зверский аппетит, за пухлую анемичную физиономию. Чем больше ем, тем больше хочется,- играет роль психологический голод, неуверенность в завтрашнем дне, будешь ли сыт завтра (мы уверены в обратном, что завтра будем голодны Ц и больше ни в чем).
***
ааааааааа (Я Ц сестре Норе, конец 1948 или начало 1949 г.)
ааааааааа Нам всем будет обидно и стыдно, если ты будешь учиться хуже нас. Ведь ты видишь уже, как хорошо Ц уметь писать Ц хотя пишешь еще совсем безграмотно. А когда узнаешь еще больше, я смогу разговаривать с тобой как с совсем большой девочкой. Вот как только вернусь, проверю твои знания. Ты меня уже три года не видела, так что здесь я нарисовал тебе свой портрет. Вот такое у меня пятиугольное лицо (как гербовая звезда).
ааааааааа (Матери)
ааааааааа Прошу вас перед свиданием обдумывать, о чем будем говорить, чтобы не жалеть потом о плохо использованном времени.
***
ааааааааа
13ааааа Самое глубокое Ц впечатление проф. Гуковского от меня Ц в начале Ц мое сходство с Дм.Шостаковичем, которого он знал очень близко с 20-х гг. консерваторских. лЯ рос Ц меня как Ганимеда╗ несли хотя и не орлы, но люди, склонные к полетам мысли. Или с волей всевышнего дружные как вдохновенный кудесник.
***
ааааааааа Марш
по снежку на
работку
(знаете ли вы
по-немецки?).
ааааааааа Зима,
когда мне
исполнилось
20 и т.д.
Свежевыпавший
снег
скрежещет
под ногой, у
нас не так,
как в теплых
западных
странах. Хотя
бы даже ноги
были обуты в
деревянные
лколодки╗ -
негнущиеся, с
полотняным
верхом (на портянки).
Кругом не
гнутся, но
гнусавят. Как
свежевыпавший
снег: швы по
швам, вши по
швам. А что
швами, с вами?
вшами. Вы в
тюрьме, в
лагере? Вши ш
вами, даже
если вы на воле
где-нибудь в
глуши всюду
вши. Все
шарят Ц вши по
швам,
большевики
по карманам.
Не все они
были такие
шмонатели. Но
тех, кто
брезговал
моральной
грязью, уже
достреляли 10
лет назад. А с
тех пор они
будут
домогаться
ото всех во
вкусе
Победоносикова:
лСделай мне
красиво╗.
Чтобы я мог
приучить
сына
говорить с
гордостью
лгоспода офицеры!╗
С тех пор как
мы
перестреляли
офицерье в 18-20
гг. 30 лет тому
назад. Дело
швах, было
немецкое schwach Ц
давно
перешло в русский
язык. Дело швах. Der schneh ist schwach sie
Schreien. Sie wieder schwatzen: вши по швам. Solche schweinrei!
***
ааааааааа
ааааааааа (Я Ц Л.Бондаревскому)
ааааааааа Дорогой Лев! Однажды в студеную зимнюю пору 1952 года
я из лесу ехал Ц был сильный мороз.
И вдруг молодой начальник конвоя
приказал мне сесть рядом с ним,-
а на коленях у него лежал знаменитый автомат Калашникова Ц я, впрочем, до сих пор в этом не разбираюсь; я знал только, что
и он грубо нарушает устав и порядки, и меня в это вовлекает.
Чего ради? Ц подумал я.
Но он решительно прервал: - Вот ты, говорят, такой и такой (комплименты),-
ааааааааа Скажи, ты знаешь, что такое жизнь?
Весь разговор наш вряд ли можно воспринять
в его симфонизме или, верней, полифонии Ц
и я не буду все это рушить тебе на голову.
Мы оба могли иметь большие неприятности по его инициативе.
И он, вероятно, давно жил в отчаянии. И это было мне не по нраву,
ибо я привык уже, чтобы рискованные ситуации возникали по моей инициативе,
никак не без нее, как на этот раз дело выглядело.
Поэтому первыми стихами для ответа, пришедшими мне в голову, были четыре есенинские,
то есть в те годы запретные строчки:
лПожалуйста, голубчик, не лижись,
Пойми, мой друг, хоть самое простое,
Раз ты не знаешь, что такое жизнь,
Но знаешь ты, что жизнь на свете стоит!╗
ааааааааа Последняя строчка перекидывает мост от Есенина к Бродскому, хотя они оба не будут горды от этой ассоциации. Итак, лпойми, мой друг, хоть самое простоеЕ╗ Начнем с простого:
ааааааааа о чьей жизни речь Ц о твоей или моей, вот Ц нашей?
И он ответил вдруг: - А разве не одно и то же? Не одна Ц жизнь Ц у тебя и у меня? Не сейчас и здесьЕ а как сказать, не знаю.
Ну, жизнь, какой она была раньше и будет потом: разве такая она разная, как здесь сейчас?
Это я передаю приблизительно,
но искажаю не по забывчивости, а потому что трудно передать этот разговор только словами. Тогда в речи играла вся ситуация Ц как в опере оркестр. Вокруг лес был прекрасен как декорация, которую мог бы написать разве что Суриков.
По лесу извилистый санный путь (мы вывозили с лесоповала длинные стволы сосен)
и сани всей бригады поочередно впереди появлялись в поле нашего зрения,
и на этот раз я был настроен более суетно, чем этот неожиданный вопрошатель века сего.
Он продолжал разъяснять мне не то метафизический, не то экзистенциалистский (как можно было нам это определить позднее), не житейский характер вопросов своих,
тогда как мои мысли все время прыгали по конкретным обстоятельствам:
что делается вокруг? в моей бригаде, в остальном конвое, в лесу?
Такая ясная погода к вечеру, и все как в стихах Эйхендорфа:
лЛес не дрогнет листом ни единым,
Деревья преданы сну.
И старец Бог идет по вершинам,
Озирая свою страну╗. (пер. Брюсова)
Они мне запомнились как чудо из чтения за 10 лет до того. Потом этот разговор припоминался мне с ощущением, что некто свыше режиссирует в таких случаях.
Ничего особенного я, по моему мнению, не мог ему сказать, ничего мудрого на мой взгляд. Я говорил вслепую, не зная, как он меня понимает. В конце концов очень устал от роли пифии и я прочел из лМаскарада╗ тираду (когда мой начальник настаивал: но ты же читал много Ц что же пишут о жизни умные люди?):
лЧто жизнь? Давно известная шарада
Для упражнения детей,
Где первое Ц рожденье
ЕГде смерть последнее,
А целое Ц обман╗.
Нехорошо я ему отвечал Ц это я чувствовал и тогда.
Много потом бывало подобных разговоров, и был к ним я уже лучше подготовлен.
Но тем глубже было мое разочарование теми разговорами,
которыми встретили меня люди на свободе, с позволения сказать, на воле, как она у нас понималась.
То есть я-то и за заборами лагерей всегда считал, что снаружи живут рабы, а не среди нас. Но только в Челябе я понял все самодовольство этого холопства. Очевидно было, что здесь, за зоной, ничто важное и значительное не интересует никого. Здесь лнаикращий птах е ковбаса╗ и не более того. А экзистенциальные или метафизические вопросы эти люди, в рабстве рожденные, не вычитают даже из книг. И хоть в этом они не виновны, но тем менее интересны. Да еще спрашивают при этом иногда: что ты подозреваешь под словами лсмысл жизни╗.
***
ааааааааа К тематике воспоминаний о середине века относятся еще мои поиски самых близких мне людей, разбросанных после освобождения из Потьмы (из Дубравлага) по родным местам; обнаружение в 1959 году Дебольского. Его (Диодора Дмитриевича) в Москве я нашел на Плющихе, в родном доме,- пробираясь через чрезвычайно пересеченную местность, за мостиком-мостком Ц за оврагом. Мы вспомнили наше знакомство, начавшееся в сентябре 1949 года, в бараке, где он получил место поблизости от меня. И когда я вошел в барак и приблизился к своему месту на нарах, я услышал сверху голос, вопрошавший: лНе знаете ли вы, не скажите ли вы Ц который сейчас час?╗ И я рассеянно ответил: лПолагаю, что около девятиЕ╗ Он вытащил пенсне, чтобы вглядеться в мое лицо. Я удивил его ответом ля полагаю, чтоЕ╗, отвыкшего слышать нормальную литературную речь.
ааааааааа лЕ полагаю╗,- сказал я и увидел, как наверху на нарах кто-то задвигался под одеялом и этот кто-то с очень тонкими чертами типично интеллигентского лица, надевая пенсне, переспросил меня: лКак вы сказали? Полагаю?╗ Я ответил: лНу, что ж тут такого Ц да, полагаю!╗ И он умиленно стал разглядывать меня, ведь кругом были люди, которые не прибегали к таким оборотам, все высказывали с тоном глубокой уверенности в своих представлениях.
ааааааааа Он заговорил со мной о тысяче разных вещей, о книге, которую я получил от санврача, книги Шота Руставели в переводе Бальмонта в роскошном издании. Книгу эту дал мне странный доктор Ц санврач, все моргавший нервически с тех пор, как его чуть не расстреляли немцы над рвами Каменец-Подольской крепости, доктор Ровтенберг, наш счастливый обладатель единственной личной книжки, оставленной ему. Мы заговорили о Востоке, о восточной поэзии, Диодор Дмитриевич говорил о том, что это еще не самый глубокий и известный Восток Ц Средняя Азия. Он заговорил со мной сразу о глубоком и мудром Востоке, об Индии с ее брахманизмом, философией Упанишад, Веданты. И разговоры
наши в конце концов перешли на мое будущее в качестве философа, о необходимости изучать немецкий язык хотя бы поглубже, хотя бы для получения доступа к Упанишадам и Веданте, в немецкой литературе представленным. И разговоры эти, петлявшие вокруг русской культуры начала века, захлестнули, задели внимание владыки Мануила Ц Виктора Викторовича Лемешевского, который позднее был соседом по нарам Диодору Дмитриевичу, навещаемому мной в соседней секции барака. Разговоры эти привели в конце концов к развитию иных моих знакомств, в частности, знакомства с Петром Николаевичем Савицким, духовным наставником евразийцев того времени Ц с Гумилевым позднее и так далееЕааааааааа Теперь на Плющихе Дебольский дал мне к ознакомлению книгу Шпенглера, о которой я давно был наслышан из цитат и ссылок на него, начиная для меня с хождения второго или третьего тома лХождения по мукам╗ А.Н.Толстого и далее через различные источники по истории литературы ХХ века. Я был привязан вниманием к Шпенглеру и, купив в то же зимнее посещение Москвы 59-го или 58-го года в комиссионке пишущую машинку, первую в моей жизни, овладевал технику печатанья, одновременно конспектируя Шпенглера себе на будущее, на память. И каким бы наивным импрессионистом не представлялся мне впоследствии Шпенглер, при перечитывании своих же собственных конспектов, я усваивал свое осторожное и критическое отношение к немецким импрессионистским традициям в культурологии, в истории культуры. На рубеже шестидесятых годов я преодолевал эту школу, потом читая Гердера и разных других авторов, вплоть до Тойнби ХХ века и Гумилева.
ааааааааа Я остался бесконечно благодарен Диодору Дмитриевичу Дебольскому и позднее через неделю найденному снова в Ленинграде Матвею Александровичу Гуковскому, как первым своим учителям.
ПРИЛОЖЕНИЕ
ааааааааа Александр ВОРОНЕЛЬ, лТрепет моих иудейских забот╗, Книготоварищество Москва-Иерусалим, 1981 г. (стр.19-20) (Александр Поляков, позднее принявший фамилию своего отчима Воронеля):
ааааааааа лВся жизнь вокруг нас была пронизана политикой. Детские воспоминания наполнены лврагами народа╗, лфашистами╗, лкоммунистами╗, а юность связана с войной.
Нас было семь мальчиков и одна девочка. После долгих дебатов о методах борьбы (причем соображения личной безопасности отбрасывались, как несущественные) мы пришли к необходимости агитации населения с помощью листовок. Нам удавалось написать печатными буквами и расклеить к праздникам (1мая 1946 г.) до сотни листовок, которые мы помещали возле хлебных магазинов (где скапливались по утрам громадные очереди) и на портретах передовиков, развешанных по сторонам улиц. Иногда, рано утром, мы приходили в эти очереди и прислушивались к реакции толпы. Реакция была сочувственная.
Тем более удивился я позднее, когда увидел у следователя все наши листовки, аккуратно подшитые и пронумерованные. Было похоже, что ни одна не пропала. Принесены они были в КГБ добровольными доброжелателями, лояльными гражданами. Нас беспокоила неэффективность, точнее Ц малая производительность нашего трудаЕ
Так как я в это время лне раскалывался╗, моя мысль все время была направлена на разоблачение возможных способов воздействия на меня и подготовку к защите. Не было никакого сомнения, что меня сейчас положат на эту самую скамью и начнут бить. И вот, хотя я боялся этого и дрожал от холода босиком на полу, в моем ожидании был оттенок любопытства. Я думал, что теперь узнаю что-то тайное о лних╗, об лих╗ средствах, о том, чего никто не знает. Я узнаю о себе, могу ли я выдержать.
Меня не били. Вообще, изолятор КГБ показался мне уголком Европы в море наших тюрем, изоляторов, лагерей.
Меня не били, но я был совершенно готов к этому. Мы все знаем, что нас можно быть. Мы удивляемся, когда нас не бьют. В своих предположениях мы заходим гораздо дальше палачей и подсказываем им, что нам дорого и чего мы не выдержим.
Однажды у моего следователя во время допроса сидел мужчина в вышитой рубашке. К вопросам следователя он добавлял свои, очень странные: лЧитали ли вы Ницше?╗. лЧитали ли вы Шпенглера?╗ Потом он произнес речь, смысл которой сводился к тому, что он, читавший Ницше и Шпенглера, не заразился фашистским дурманом, а мы, даже не читавшие, заразились, и в этом видна наша гнилостная сущность.
***
Начальство, обозвав меня лВсесветным Мозгокрутом╗, послало меня кататься с этапа на этап, почти по всем мужским лагпунктам,- и везде меня встречали как личность уже знаменитую.
***
