ЮРИЙ  ДИНАБУРГ

 

АРХЕОЛОГИЯ САНКТ-ПЕТЕРБУРГА

   в десяти палимпсестах

 

                              

(Как бы поэма в причитаниях)

***

 

 

 

 

Лишенному прекрасной Эвридики

Орфею бедному не мил весь свет

Мне Ада страшные места не дики

Душа души моей в сих областях живет (Княжнин, Фомин, 1790 год)

***

 

 

                               (Автопортрет и дневник Петербурга)

                               «…магическое воздействие портрета, совершенно непохожее

                               на впечатление от живого человека. Портрет должен

                               обладать принятыми в данной культуре признаками

                               жизнеподобия, достаточными для установления его

                               сходства с моделью. Но назначение портрета – не

                               рассказывать о жизни человека, а обеспечивать его присутствие

                               среди тех, кому нужен его портрет. Присутствие – не жизнь

                               но лишь противоположность отсутствию. Человек присутствующий,

 в отличие от живущего, отчужден не только от окружающей

жизни, но и от самого себя. Парадокс портрета состоит,

стало быть, в том, что эффект присутствия достигается путем

отчуждения человека от жизни. Нормальный зритель, не

являющийся ни искусствоведом, ни философом, не замечает

этой хитрости. Отчуждение модели от жизни он воспринимает

не как фундаментальное свойство жанра, а как свойство самой

модели. Бездейственное присутствие кажется симптомом

возвышения человека над окружающими людьми, выражением

якобы присущей ему необычайной силы и властности. Бездействие

модели как бы наполняет портрет энергией, которая в самом

портрете ни на что не растрачивается. У этой энергии есть только

один выход вовне – в воздействии на зрителя. В одной поэме,

написанной в честь Фредерико да Монтефельтро, его изображение

обращается к нему самому:

               Пьеро дал мне плоть и нервы,

               А ты, государь, даровал мне божественную душу,

               Поэтому я могу жить, говорить и двигаться.

Чем больше в портрете действия, тем менее способен он магически

заменить собой реальное присутствие человека. Портрет с

форсированным действием превращается, по сути, в произведение

другого жанра, в изобразительное повествование, в котором

модель оказывается лишь действующим лицом, функциональным

элементом какого-то сюжета. Портрет-повествование переносит

внимание на причины, обстоятельства, следствия изображенного

действия, характеризуя модель только в представленном

контексте. Тем самым он ограничивает свободу зрителя

в восприятии модели, каковой тот обладает в полной мере,

когда имеет дело с фактом чистого присутствия модели. Эффект

крупного плана в кино, когда действующее лицо становится

просто лицом, наполняющим своим присутствием весь экран,

основан именно на временном освобождении зрителя от

слишком узкой, принудительно-контекстуальной трактовки

персонажа.»

                               А.Степанов, Искусство эпохи Возрождения,

                               Азбука-классика, 2003, стр.252-253.

***

Учитесь жизни у кариатид             

Вас непогода не укоротит

***

 

ПРОЛОГ

 

В помпезном зрелище снеговращенья                      

Снегокрушение всех красок на земле

Такую белую низвергла благодать

Неопалимые купины

Фонарные пылают в снежной тьме

Вдоль зимних улиц светокутерьма

Надсадные цветут квадраты окон

Огни, рассыпанные искрами в снегах

В оранжереях света и веселья

За окнами танцует красота

В цветы и звезды при фонарном свете

                Играет снег

То новогоднее негодованье ветра

Берёт гиперборейская Россия

Когда мы возвращаемся домой

Девятой линией от станции метро

Продрогшие  торопимся в постель

Что только не предложит эта стужа

И треск огня на фитиле свечи

И черноту над снежной пудрой ночью

Кому Валгаллы белое вино?

Сквозь пальцы – золотистое руно

***

Топить нам было нечем и в дому                               

Топили книгами буржуйку печку

Столь достопамятную после

А позади заледенелых стекол

Да позади, за ледяной подсветкой

Промерзшей комнаты, перед незрячим оком

Леди Годива едет за окном

Сама зима леди Годивой стала –

Голодный голый лед идет поверх всего

Верхом  зима у нас – леди Годива

Скульптурный образ, монумент

 

***

Я славлю белое движенье снега,  

За вьюгой скрипками визжат полозья

По санному пути воспоминаний

Все перепуталось по первопутку

Обоз истории плетет свои причуды

Какая белая белиберда                                   

В Санкт-Петербурге эти снегопады

Стремим на санках путь свой в Петербург

Так – санками исполосован сон мой

Глубокими следами от полозьев 

Горячий сбитень выкликается везде

С дороги сбившись здесь испить бы сбитня

В Санкт-Петербург на санках  к лилипутам

Свершает путь носатый Гулливер

На санках длит свой путь по Петербургу

Несемся по снегам, как птицы, ветром

                Подхлестываясь

С блестящим настом росписью настенной

По сторонам  морозные пейзажи

                Пей даже время – это – переждет

Полупрозрачные пейзажи наших зим

Внутри пейзажа что-то непроглядно

Одето как бы матовым стеклом

Как по стеклу алмазным острием

Со свистом  проезжает Вальсингам

Нас засыпает сон  подробно сыплет снег

Подобно Рип-ван-Винклю можно здесь

Проспать столетье целое –

Под этим наважденьем белизны

Звонкобегущей тишины от клавиш

Под зимней сенью серенького неба...

Свершается  беда – кричит обида

Под зимней сенью серенького неба

Снега как сон белым-белы

И фокусируя воображенье

На их безбрежности чернеет дальний лес

Узорчатый, рисунчатый

Касаньем санок к  настам воздух начал

Вдруг наполняться музыкой визгливой

То тут, то там скрипичные ключи

Повисли в воздухе над белизной

Какие сложные сопоставленья

Между собой выделывают звуки

Они над пустотой ночного поля

Огинского, Чайковского, Шопена

Выкрикивают. Вся страна – carte-blanche

Вдруг из осеннего черновика

Перебеляется во весь размах снегов

Пространства снежного: твоя судьба

Таким вот ехал Герцен. За порог

Он выдворялся с перезвоном

Увеселительные колокольцы

По ком звонили у Эдгара По?

                У Джона Донна ?

Чайковский спит в пути до Клина, колокольцы

Бренчат традиционным Дарвалдаем,

В дорожной песне с перезвоном ветра

И колокольчиками под дугой

В дороге на Тауроген перезвоном

Мне что-то трудно снилось по утру.

Не то чтобы тернистый путь, но всё же...

 

***

 

Ты выйдешь с утра в подвижную мозаику хлопьев                               

В летящий на нас на рассвете густой снегопад

В густой снегопад поступают рассветные вести

В летящий к тебе с поднебесья десант

***

Зима – и наша дворничиха Зинка                               

Скребет под окнами лопатой

                Эбеновая женская фигура так она

                Монументальна и контрастна снегу

Звучит под окнами «эбена мать» - так звонко

Сгребая снег под утро расчихалась

К весне чихает дворничиха Зинка:

Ее прокатит муж под матерком

Она скребет лопатой деревянной

И дорывается до тротуара

 Из-подо льда культурный слой высвобождая

Скрежещет деревом по льду и по асфальту

У нас под окнами особый инструмент

Из музыкальных изысков - визжит

Как поросенок – розовый рассвет

А  Зинка раздает сугробам снег

***

Из тех материй, из которых  шьют..

Пришла догадка : вьюги  из  мистерий

Которые находим в наших снах

И наши сны идут к угрюмым пряхам

Прядущим снежные струи метели

В метельном ветре волокно  судЕб

К богам идут: из них прядут тончайший

Субстрат существованья в этом мире

Великий снег  великоснежный свет

И  невским сфинксам снимся сами мы

В трезвоне                                          

Благовестят с далекой колокольни

Там ангел, нарисованный Ринальди

Летит ко мне, повернут к ветру боком

Двумерным образом – как парус, а терзанья

Трезиниевы нам теперь смешны

С учетом динамических условий

По отношению к себе – корректных

Я этой красотой по горло занят

По горизонту бродят силуэты

Роршаховы загадки в черных тучах

Нагроможденье тучных аллегорий

По архаичному , пожалуй, тесту

Роршахову, мы все должны себя

 Вносить в случайности – навязчивые наши...

Я этой красотой-эротом ранен

Еще задолго до знакомства с этим миром

Еще до основанья Петербурга

И уж тем боле – до рожденья моего

Здесь недоразуменья быть не может

Вся эта красота до воплощенья

В истории - была на небесах

В топологических пространствах особливых

В текучести пластических усилий

Воображения божественного, словом

Неозначимого

***

 

А я, смиренный Юрий Петербургий                         

Как можно было бы в Средневековье

Себя назвать,

Я все пишу – заря спешит, другую

Сменить , дав ночи зренье спозаранку

Я затерялся в темах, как в потемках

Я растерял и юмор и серьезность

Когда вокруг воркуют и трезвонят

Нетрезвые трамваи, телефоны

Соборные куранты, почтальоны

И наконец, родные голоса

Да, опишу потом: сейчас я занят

Трезвонят изо всех щелей  – я занят

Нет, не по горло – в грудь по рукоятку

Принявший образ старого отребья

Как дьявол, бегающий в раскорячку

Японскому придворному подобно самураю                                                         

Часы периодически трезвонят

Туземно время здесь, как и везде – трехзвенно

Зевает медленно, разинув дали вверх и вширь и вглубь

Подобно полому Гауризанкару небо

Над нами высится и веса не имеет

Со всех сторон огромный полый купол

Какой казаться может выпуклость такая

Снаружи ежели все это видеть?

И кто выделывает небеса

И в категориях, растущих  так, что  тайны

В них множатся, как в экспериментальной

Лаборатории этногенеза

И эволюции

 

***

Коленопреклоненные снега                                         

Стоят перед Румянцевской колонной

Там, на другом пологом берегу

Исакий под фатою белизны

Болезненно приблизившись к тому что

Нам надышали строки Мандельштама…

Что мы, когда такие словеса

Здесь были произнесены до нас

Нам следовало сделать харакири

А мы живем, перед Сенатом ходим

Вся эта площадь стала эшафотом

Для чести и свободы на Руси

***

Пускай привидится такое привиденье                                       

На всем пространстве пенится жабо

Густого снега. Мертвый дуэлянт

Раблезианствует, гуляя в наших мыслях

Метель порхает по земной груди

За уплотнением снегов и привидений

Следит с небес  печальный созерцатель

Поскольку люди стали слепы ко всему

Великолепию, слепит их чистый снег

И затоптать они спешат всю белизну

И лепят бабу снежную стараясь понелепей

Поскольку люди слепы и зовут

Давно простые вещи чудесами,

Чудес действительных не замечая

Обряд медлительный сошествия снегов

На эту жизнь

***

Из речки Леты испивая амнезию

Мы озираемся, куда бы изблевать

Свои реальные припоминанья

Мы растворяем все что не было и было

Когда-то с нами, в нас или над нами

Произошло – превосходя все наши

Понятья о возможном-невозможном

В одном соборно пережитом прошлом

В единой коллективной псевдолете своей у нас

Тасующая нас подобно брызгам непогоды

Субстанции беспамятной своей

Возможности иных осуществлений наших судеб

***

 

Как бы отсиживаясь в Петербурге/Ленинграде

В трущобах коммунальных изживаем

Век социального оледененья,

Себе рисуем на стенах картинки

Эпох готических и ренессансных

Барокко и романтики дошедших

До нас литературно чтобы жить

Надеждой на распад леднивековья...

 

 

 

Мелькают хлопья снега за окном                                

Мелькают снеги – тихий переулок

Завешан будто простынями, а зима

Под этим белым знаменем-простынкой

Воинствует на всем пространстве. Стынет

Зима, прикидываясь барышней кисейной

Скрывая женственные формы снега

Под этой чуть сквозящей мишурой

Завешан их движеньем переулок

Снег, снегопад, сплошная мишура

Проказницы зимы...

***