Юрий Динабург.
ХХ ВЕК.
« Ночные сны библиотеки
Бредут, не поднимая веки.»
ЛБ.
1.
У Вия выемки пониже лба прикрыты
Забралами бровей жабообразно
Воздетые забрала открывают
Те иероглифические лица у Дюрера
Морщинами исчерченные лики
Которым свойственна живая память
О должной грешной жизни
***
Понятлив человек и ко всему
Имеет сострадание такое
Пронзительное в сердце
Что собственную смерть в ее зверином
Обличии способен пощадить
***
Гроза издалека. Шумел камыш
Деревья гнулись под напором ветра
«Я жгу Париж» – задорно заявил
Чистописатель самых левых правил
Тогда в 37-ом. Его ждала
Обычная расправа. Пели всюду
С бравадой – про возлюбленную пару
Гулявшую в саду, когда уже
Давно двенадцать часиков пробило
Шумел камыш, шалел Париж от шелухи
Летучих слухов и сухой листвы каштанов
И всех произрастающих в Париже
Растительных красот. Скребется мышь
Как тот клошар завистлив и глазаст
***
Вся наша славная цивилизация
Построена по щучьему веленью
С тем пониманием, что там,
Где будут средства и возможность
К чему-либо, возникнет и потребность
И толпы потребителей, носителей
Потребностей, а также исполнителей
В слепом доверье к щучьим наущеньям
По рачьему и птичьему велению
.....Проверь необходимость становленья
Всего возможного в матерьяльном производстве
***
Тот глинобитный гегелевский Голем
Такой огромный механический народ -
То гоголевский Вий, тот оборотень
Дух Абсолютный из мощей отпущен
И перевоплощен в машину мщенья
....Власть беззастенчива, как руки брадобрея
Власть любознательна как руки брадобрея
И всю твою обшаривает личность
Прощупывать кору всех полушарий
(«Как это знает тот, чья истина права»)
***
...И вся история в глазах у футуриста
Подобна старцу Ною во хмелю
В беспамятстве все прошлое лежит
Как раз таким, каким его угодно было
Запомнить сыну – беззащитным, в забытьи
Раскинувшимся – хочешь, подходи
И задери ему подол одежды
***
Чертям даны занятия червей
Нещадно потрошить останки человека
От приостановления мышленья
И чувство чести прекращает службу
Общественному мнению вокруг
Так что Чудак всех удивляет равнодушьем
Присутствует при самых безобразных
Обрядах, совершаемых над ним
С участием людей, червей и микроорганизмов
Мы обращаемся к нему – пустому месту
Покинутому духом, чувством чести
Привычками вести себя прилично
Общаясь так или иначе с нами
При жизни близкие: мы станем стоименны
***
Брезгливый гений будет обезглавлен
Театром эшафотным – как тогда
На Гревской площади – народный гнев
Разыгрывал себя подобно комедьянту
Разогревал в себе риторикой нутро
На синкретическом театре страсти
Народу обезглавливать себя
Дано историей. Подобно гневной гидре
С себя сдирая головы как маски
Такой поросший головами образ бреда
Увидел он в себе, вообразив
Что это только бородавки и ему
В терроре требовалась хирургия
***
Черпаем черепом из пустоты
Оттуда к нам нисходят мысли-автоматы
Живя отстрелом перелетных мыслей
Поэты в браконьерах по пространствам
Охотятся на речевую дичь
....Веселый интерес к Вийону в Мандельштаме
Сообщничество, некое, родство
Поэт поэтому причислен к тунеядцам
И поэтическое обаянье
Порой противоречит человечьим
Достоинствам, отнюдь не производны
Все остальные качества и свойства
И никому не удавалось у поэтов
Чему-либо учиться или пользу
Извлечь по собственному усмотренью
***
Все так мучительно и монотонно
Доносится ко мне угрюмый рев
С высот Акрополя мычанье минотавра
Врываясь в радиопрограммы
Доносится – донос на целый мир.
***
2.
Мы выйдем хоронить свою эпоху
Мы отпоем ее еще при жизни
На разоренные ее жилища
События летят как воронье
Гортанно каркает с телеэкрана
Кривляются как пугала на вьюге
И воронье ворочает тела
Уже расклеванные с боку на бок
В чем вам и расписуется Динабург
Вас вовлекая в перебранку
С эпохой. В памяти перебирая
События
***
Где дух изгнанья изнывает и дудит
В свою свирель
За дело пролетариата, пролетая в пустоте
К безмерной власти
***
Там словно в радио-эфире на просторах
Потустороннее – смешенье голосов
Смешенье всех наречий и языков
Так он вступил к преддверью Ада, к воротам
Над коими прославленная надпись
В угарном воздухе его Валгаллы
В валгалище его воображенья
***
Читай о том же в 33-ьей песне «Ада»
В какой день гнева нас загнало время
В день гнева и негодованья века
Не Девятнадцатый, казавшийся железным
И оказавшийся всего лишь дымным веком
Среди веков новинкой стал Двадцатый
По всем путям в конце тысячелетья
По всем тропам – среди трудолюбивых
Людей, среди водолечебниц Леты
В голубизне как будто обозленной
Куда загнали бесы, в диком поле
Кружит по сторонам лихая сила нас
Невесело поет пурга-метель
Но для времен настали времена
Когда вступает время в самоедство
Суд
линча учиняют времена
Над
всякой временностью учиняют
Кишки у
времени заклинились в узлах
В
спиральные галактики как петли
Времявращения,
мыслекрученья
Веревки
вьют из тонкого песка
Той
самой звездной пыли, испуская
Того ли
звездного песка, который Ньютон
Всемирным
тяготеньем закрутил
Как
вихри вьют в пустыне из песка
***
3.
Ватага призраков бродила по Европе
Подобно детям лейтенанта Шмидта
За сбором подаяния – вниманьем
Как дон кихоты налетают ветры
Истории – отскакивают прочь
И снова наезжают, - сей турнир
Не
впечатляет, впрочем, никого
Тут в вашу мысль вмешается мышленье
Замельтешит с машинной быстрото
Мышленьем машет мельница прогресса
И в замешательстве принявши за мышленье
Мышиную возню в библиотеках
Культура утверждает диктатуру
Иерархий различных тем и вкусов
***
Герой воистину трагический – и после
Потери головы – сражается бесстрашно
Хотя бы в виде привиденья
В декапитации сумеет сохранить
В себе присутствие свободы воли
Святой Денис согласно показаньям
Источников церковных
Бежал, отрубленную голову держа
От места истязанья до Парижа
Бертран де Борн в « комедии»у Данте,
Поскольку вечность наступила для него
Он шествует, уже не торопясь.
***
Шинельное бушует душегубство
По свету Чичиковы разъезжают
Повсюду Чичиков взвинтил на души цены
По преимуществу на мертвые – поскольку
В голосовании особенно ценимы
И процветает в терроризме меценатство
И голосуют миллионы мертвых душ
По мановенью дирижерского смычка
Кордебалет кадавров в миллиарде экземпляров
Политика – общедоступное искусство
***
То отмечал уже Геннадий Алексеев –
Ни там, ни здесь не стоит нас искать
Нам выпал промежуток.
Так мы и существуем в промежутке
Между солнцелюбивым населеньем
Эллады – и ее подземным миром
Цивилизация у нас на полдороге
Между владений Аполлона и Плутона
Идет к концу Двадцатый век, отходит
Двадцатый век ведет к своей кончине нас
Свидетельское наше поколенье
Претит вниманью моему унылый тон
Как и трусливый интерес к чужим удачам
В делах пустого озорства и мародерства
Идет пародия на мародерский фильм
Уже спиной к экрану большинство из нас
Расположилось и жует свои заботы
У заморочки. Изморось и дождь
Летят на вас в обличье голубей
Итак
Я против задушевностей в поэтах
Поскольку именно тогда не в пятки
Душа у них тогда уходит прямо в зад
И не задумываясь выдает
Такую сутолоку задних мыслей
Что не зад-думаешься – чистый зуд
Одолевает - бедный задуванчик
Как одуванчик – делается лысым
Все это называют подсознаньем
На западе, хотя не под сознаньем
Локализуется оно, но много глубже
Под аппетитом, под пищевареньем
В подбрюшных полостях воображенья
***
В безумствах радикальных предрешений
Всех социальных споров и проблем
Трансчеловеческих и трасконтинентальных
Транснатуральных и метакультурных
Метафизических и метаязыковых
Пришла эпоха духоиспусканья
Пахнуло духом крови и дерьма
Кровоточащие знамена века
На красном горизонте
В конце концов затея удалась
Под бородатой маской Карла Маркса
Карл Маркс Москву прибрал к рукам
Хотя не собственной персоной
Но с проволочками, по полномочьям
По завещанию – Владимир Ленин
Большой такой стратег и сокрушитель
Он со товарищи – в которые попасть
Потом стремилась чуть ни вся страна
Он со товарищи вытваривал такое
Как это только русские умеют
Богослужебную оправу всякой веры
Изъяв из храмов и себе присвоив
***
На роль объединителей Европы Шарлемань
И Бонапарт не более годились чем
Многовезучий Ленин – увязая
В грязи и недомыслии – он вел
К объединению с Россией всю Европу
Между собой не сросшиеся за
Тысячелетие истории Европы
Совсем не сросшиеся части континента
К тому континуальному сращенью
К Которому Россия приросла
Сама с собой. Без всякого расизма
Одной иллюзией порядка управленья
Который якобы сильнее частных правд
И предпочтительнее всяких личных прав
И Божьей или всенародной Правды
Первичней выглядел у нас. Во все века!
***
Пускай
вам в лоб вольет веселья ветер
Ловите
ветер нос как волнорез держите
***
А музы требуют, чтобы событья
Загнать журналам в жернова и вновь
Заставить каждого переживать чужие беды
Добра от них не ждет настойчивое сердце
А жернова журналов новизну
Выкручивая наизнанку
Здесь теребят тебя за отвороты
Той эмоциональной оболочки
В которую привык ты облекаться
Чтоб не ходить пред Господом нагим
По Мандельштаму побуждает век
Запрятать голову в рукав, как шапку
Кошачьим образом в клубок свернуться
И сдать себя на вечное хранение – хотя бы
В тот самый театральный гардероб
Держите головы в своем руковожденье
Не доверяйте их общественному мненью
И даже после их усекновенья
Не расставайтесь с ними: как Бертран
Де Борн – в Аду: он ходит с головой
В протянутой руке – она ему светить
Способна даже в адской тьме
***
Переполох столкнувшихся эпох
Переполняет наш Двадцатый век
Злосчастный, слава Богу, уходящий
Всю жизнь я вглядывался в будущее тщетно
То революция в Европе, то в России
Нас развлекают злые времена
Неимоверной чехардой событий
Причины перепрыгивают следствия свои
Чтоб им тотчас же зад подставить
Местами поменяться – каузальность
Не сводится ли к этому у нас?
***
К эпохе притерпелся Пастернак
Еще не делает глупца поэтом
Уменье притерпеться ко всему
Во всем какую-нибудь прелесть усмотреть
Всё перевесть в благодаренье богу
Отчаянье ведь тоже хочет жить в тепле и холе
Отчаянье свою имеет смелость
И собственное сердце – сострадать
Своим же собственным переживаньям
С тех пор игра в Ирпень по лунным вечерам
За чаепитьями вечерними на дачах
Покуда жены оперенья гарпий
Расправят на себе к вечернему столу
О чем-то надо переговорить
Между собой в полголоса, втихую
Намеками
И тут же Тютчев нам из тучных туч
Исторгнет молнию – с грозой в начале мая
Чуть что – и Тютчев вычеркнет на туче
Блестящую строку а то и пару
Молчи, скрывайся и таи, де, демон
Но тот же Тютчев нас отучит от игры
Сентиментальностями – точно так же, как
И от фривольных разговоров с Богом –
Бог с губ обугленных услышит жадный зов
Я опасаюсь только снов aux deja vue
Не дай нам Бог увидеть снова век двадцатый
Овеществлен Двадцатый век как серый волк
Приснись Двадцатый век своим волкам
***
Везде-везде на эскалаторах метро
На площадных танцульках головы влюбленных
Как яблоки зубатые грызутся
Как будто в уголиниевых башнях
По закоулкам дантовского Ада
***
За идеалы коммунизма даже Данте может быть
Ответствен, ибо ад представлен им как место, Богом
Точнее, Первою Любовью, учрежден –
Ад учрежден, согласно Данте, так же торжеством
Всезнания и Первою Любовью
На роли института мировой
Священной сегрегации пороков
Во имя справедливости, какой
Она ему представилась от века
До сотворенья мира. В целом Дант здесь
В аду находит первые творенья
Божественной природы – центр Вселенной
Начинку внутреннюю всей Земли
И средоточие всего, что тяготит
Что тяготение имеет, то есть массу
Преддверье коммунизма под землей!
Прообраз всех тоталитарных царств
Которыми его воображенье
В аду терзало мировое зло
***
Нотная грамота века – колючие черные звезды
На разлинованном сталью приволье воздушном
Крестообразные звездочки на загражденьях в роли
Нотного стана стального из проволок в поле
В воздухе музыка злобы повсюду зависла как на колокольнях
Колокола кувыркаясь, кликушам глушат их душевную смуту
Проволокла сквозь пространства железная злоба
Все разлиновано было под черные ноты
И четырехлучевая звезда
Преобразуется в крест,
Крестики черного света
Везде пронизанные проволокой звездной
На проволоке к нам плывет звезда Полынь
В меланхоличной музыке пространств
Расписанной по проволочным станам
Колючкой черных звездочек сталистых
***
Тюрьма как бы музей, где в роли натюрмортов
Нагроможденья человечьих тел
Багроволицый от натуги и стыда
Сварливый обитатель промежутков
Упущенных вниманьем Алигьери
В междумузычиях Двадцатого столетья
Так просто обозлиться то на этих, то на тех
Творений Божьих тоже как и мы
Сошлюсь хотя б на самого святого
Франциска, братом называвшего себе – осла
Был исторический императив
Опорожните век для большевизма
Чтоб место дать потом еще фашизму с исламизмом
Ослам измученным сценический простор
Когда Творец воспомнит об ослах
В особым образом освоивших пространство
***
4.
Снимает пеплос. Пенелопа засыпает
Чтоб подсказала Пенелопе память
Она припоминает понемногу
Вчерашний шумный пир
Всего страшнее Пенелопе сны
Почти воспоминанья из эпох
Доисторических – в них стадо женихов
Вершит на ней свои собачьи свадьбы
В них женихи борзеют от обжорства
Сменяются этюдами насилья
Над ней самой, над телом Пенелопы
За оргиями свального греха
***
Наш век имел свое Средневековье
Век выковыривал свое нутро
Глаза и сердце из-под век
Самосознание свое как сердце
Как выковыривают зренье из-под век
Век отвлекали от его забот
Нас вызовут на похороны века
Как прежде на другие торжества
Официозные нас выводили – стройно
Колоннами: одеты как на праздник
***
Мне помнится, в начале века, Блок
Упорно ждал прихода кораблей
Литературные салоны повторяли
Про тишину цветущую, что движет
Огромным кораблем души
«Мужайтесь, други,» - поворот руля...
Как это там у Мандельштама? Неуклюжий
Тяжелый поворот руля – и мы выходим
Ко всем блаженным островам, которых ветер
Подсунет нам навстречу
***
Пока в потемки интуиций тычась
Мы наплодили общие места:
Один твердил, что счастье многих тысяч
Ему нужней, чем счастье жалких ста
Другие рифмовали уверенья
В любви царю дрожащего творенья
Пошлейшие: о том, что пятилетка
Пленяет сердце, как грудная клетка
Удерживает нас в своем плену
О том, что скоро мы поднимем целину
....Я не терплю моральных арифметик,
Когда тут зуб за зуб, за око – око
Все так же просто, как жестоко
***
Картофельные лица и тела
Одутловатые в глазках, пупках и прочих
Отметинах, родимых пятнах
Напоминает мне мужскую баню
Послевоенную – где слишком мало рук
И слишком много ног – на поголовье
Увечное насчитывалось всюду
***
А на экране телевизора война
Жар-птицей трепыхается веселой
История, животворенье мифа
***
в «Комедии» у Данте
Удачно там изобличая суть
Еще ненаступившего Эона
Индустриального взаимоистязанья
Художник нидерландский дал бы нам
«Ад» в виде натюрморта Сатане
Преподносимого из разных духов
Подобных пестрой дичи и цветам
Пучков душевной зелени и фруктов
Душевности – волшебная картина
Была бы Сатане преподносима
А доброй славы лавр тем более уже
Никак не шел к их треугольным шляпам
И пенистые кружева манжет
На фетре или замше круглых шляп
Кудрявый лавр у мудрецов
Мне снится сон, мешающий все в кучу
В единую густую мешанину
Сон с отраженным вверх тормашками рассудком
Встречая с обращеньем отраженье
Оно страшнее двойников .
***
Здесь нам понадобилось в райском царстве
Большое пастбище для изнемогших
Ослов, трудившихся по крайней мере пять
Тысячелетий на своих господ
В жару таскавших на себе поклажи
Весьма несносные в тоске и жажде
По неблагоустроенным дорогам
Нелепо спотыкаясь на ходу, на каждом шаге
Господь теперь для них устроил чистый выгон
Где будут все они защищены
От повседневных посягательств человечьих
И все устроится в наиблажайшим виде
А когда в начале века
Стало столько человека
Что уже не отвернуться , не укрыться от него
Скуке некуда скакнуть
Скуке негде кукарекать
Скуке некуда вникать
Ты, что бродишь по Европе
Вечный Жид бродячий призрак
Не способный сострадать
Ничему, опричь желудка
И чужого кошелька
Пресловутый грозный призрак
Призрак царственной свободы
Претворять идеи в жизни
Славно роешь, старый крот
Будет все наоборот
***
Жизнь подменяема воспроизводством жизни
Становится системой только внешних
Условий жизни – как орех-пустышка
Всю израсходовав себя на скорлупу
Своей самозащиты, пустоту
За сущность жизни принимает
Все спутники Улисса предались
Служенью Полифему на условье
Их постепенного употребленья
И строгой очередности приема
Их государственному аппетиту в жертву
***
Ходульный стиль риторики для века,
В котором все мы протезированы в чувствах
И в мыслях наших…
Все представленья наши на протезах
Акробатически воображенье
Философов и утопистов
Преобразуется
В ответ – наш век – на шве времён шумит
Стыковка вековых предубеждений
Дознанье истин в век индустриальный
Из капищ беззастенчивой природы
Приветствуются каждым из народов изнуренных
А сверху смотрит верно Сатана
***
И вторят торцевые барабаны
Среди тяжелозвонкого скакания
Воспоминаний и напоминаний
Аллитерации воинственных куретов
Так дохлая империя упорствует еще
В своих стремленьях .Труп ее
Терновою щетиной обрастает
В грызню вступает чтобы получить
И прочие природные оружья
Агрессии. В усах особенно сурово
И устрашающе лицо врага
Курчавится звериное отродье
А дохлая империя пыхтит
И пыжится. Плеваться норовит
Дымит отравой и плюется ядом
Как Змей Горыныч, издыхающий дракон
***
Вороны каркают на времена
Упадочные. Падалью несет
Со всех сторон и громкий хор ворон
Вторит историку
Году в семнадцатом на перекрестке
Двух улиц – Брута и Калигулы, в Калуге
Трудился неусыпно Циолковский
Народ веками ходит на сносях
С башкой раздутой от негодований
С раздутой головой, нося в мозгу
Свою еще младенческую мудрость
А мы живем уже в том самом Лучшем Мире
В который все всегда стремились, умирая
Мы с точки зренья прошлых поколений
***
Декор аллегорических фигур
В старинной утвари, в архаике письма
На пресс-папье, на письменном приборе
И вот мое гусиное перо
Прообраз парусного корабля
Порхнет опять по белизне
Как виртуоз фигурного катанья
Становится прообразом внезапным
Для парусника и балерины
В костюме белом.
***
Бисексуальность брака заменилась
Какой-то полисексуальной кутерьмой
И многоролевые игры в них
Эротику сначала групповую
До миллионнополой довели
Миллионно-сексовый, милльоно-полый мир
Ополоумевший от половых проблем
Их всенародная любовь дошла
До миллионно-ролевого спазма
Совокупленье миллионов граждан
Под музыку Бетховена по зову
Не только Шиллера, но также и других
Скорей, скорей в объятья миллионов!
***
Дант Ад прошел как некий экскурсант
Над клокотаньем жизни повседневной
***
За апокалипсис ступая по колено
В распаде хлюпая, в грязи кровавой
Привет вам, птицы! Что вас занесло
В сей апокалипсис на колесницах
В пернатой крутоверти колесничной/-ном
Десанте ангелов и шестикрылых
Как бишь они зовутся? Серафимов
В конце концов вкатилось столько вздора
Что кроме шумного сворачиванья неба
Не то выкручиванья наизнанку
То черной, то лазурной стороной
К нам время обращает небеса
Настала невозможность Бытия
Вот катится единая слезинка
Ребенка Достоевского
***
***
Криптопсихическое царство Персефоны
Нашлет на нас крадущих души духов
Своих зверей и демонов подземных
Но подзывая демонов подземных
Боящихся истаять на свету
Тайнопсихизм свой культивируют подземно
Позевывая с виду и скучая
Помимо нас у смерти нет забот
Переживание Небытия
И не существованья в том и будет
В той самой наготе – в пустом
Пространстве, не приемлющем в себя
Лишь иронических псевдоконструкций
Вербализированных нонсенсов
В слова переодетых несуразиц
Неосязаемых воображеньем
Ходи-шагай в себе укачивая скуку
Движенье мысли – тоже колебанье
Чередование опор воображенья
Так на двуножнике ходячего скелета
На чаше тазобедренной – змее
Подобный, извиваясь как змея
Изящно балансирует спиной
Великий позвонковый механизм
Ни дать ни взять тот псовый психодром
Который выдумал Иван Петрович Павлов
***
У нас в истории неурожай на души
И наши бренные тела наделены одной
На много тысячные коллективы тел
На целый коллектив – единодушье
Повсюду восхваляется как доблесть
Или по крайней мере добродетель
Мы бедны духом, даже если персональной
Не разделяемой ни с кем душой
Владеть случается порой иным из нас
***
Приют метампсихический для душ
Бесчисленных, совсем забытых богом
Таких, забытых богом – большинство
Разбросанных по всей земле природе
Природа размножает матерьялы
Божественных своих экспериментов
Она игру ведет одновременно
На мириадах досок – параллельно
Почти вслепую пробуя пути
Природа – это же гигантский мемуарий
Забывчивого бога, мораторий
Вселенской смерти, вечная отсрочка
Вселенское осуществленье жеребьевки
Поочередное осуществленье
Того, что по идее быть должно бы
Еще прекрасней сразу всем зараз
***
Душевладельческое государство
Не допускает нам сожительства с душой
Из разных категорий социально
Опасных элементов населенья
Душа особенно под подозреньем
И со своей душой на расстоянье
Знаком как бы со знатной иностранкой
Проникновенье наших душ возможно разве
Под видом посещений нашей жизни
Ватагами веселых иностранок
Наездами гостей из-за границы
***
Вниманье к вещи – обнаруживает вдруг
Предметности: девического тела
И лингвистического лабиринта
Пусть экзистенциальные проблемы
Останутся в словесных консервантах
Такое зрение да скульпторам придать бы
Вот бы расцвел у нас натурализм
Они бы всю Россию превратили
В прекрасный сад камней
Питомник памяти, в мемориал
Самой себе. Паноптикум такой
Пускай песок, poussier du temps посыплет
Эмблематическое государство
***
Та пушкинская истина о тайне/-ах
Неизъяснимых наслаждений в риске
В скольжении над крутизной, при бездне
В предвосхищающем бессмертье чувстве
Обманчивой игры с Небытием
Ту самую игру предощущений
Неизъяснимого страдания с восторгом
До содроганья завершающего в нас
Переживанья удивленья негой
Все эти пушкинские как бы парадоксы
У Гоголя возведены в конкретный
Парад возможных ужасов, которых
Мы у судьбы вымаливать себе
Не смея ангелов просить о том же
Тем более – у бога вымогать…
***
Так по газетным полям мы блуждаем теперь, по бесплодным
Черным строкам, воробьиным следам на снегу, уподобив
Буквы газетных полос
По пиерийским полям я отныне брожу невозбранно
Неботрясение снегом на нас низвергается щедрым
***
***
