ЛЕВ и ЛЮСЯ  НЕЗНАНСКИЕ

 

           

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ЖИЗНЬ И ДУМЫ

 

 

 

 

КНИГА ТРЕТЬЯ

 

 

 

 

 

 

АМЕРИКАНСКАЯ МЕЧТА

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

17 января 1985

Дорогие мои Лёвушка, Мишенька, Машенька!

Вот я пишу вам первое  письмо, сидя в очень уютной и тёплой комнате.  Вы уже знаете, что до Лимерика я добралась благополучно.  Как только я перестала видеть вас, невольно слёзы навернулись на глаза, но я вспомнила, что глаза-то в краске, и будут чёрными, и решила не плакать.

Шофёр молчал всю дорогу, выполняя свою трудную и опасную работу, и я ему не мешала, ни разу не заговорив с ним.  Но когда мы приехали, он взял мой чемодан, проводил до места и с рук на руки сдал другому служителю транспортного искусства, сказав: «Позаботься об этой леди, она не знает английского».  Другой служитель с рук на руки передал мой чемодан и меня дежурному по вокзалу, повторив те же слова.  В комнате ожидания я была одна, и он развлекал меня беседой, из которой я мало что поняла – совсем другой акцент, чем в Вэксфорде. 

В поезде народу было порядочно.  Девушка, что сидела напротив, сразу же предложила проводить меня до отеля, как сойдём, а встретивший её молодой человек донёс до отеля мой чемодан.  Так что видите: ни малейших затруднений. 

Всё утро, после звонка вам, я гуляла в городе, без труда нашла туристическое агентство, застраховала своё здоровьё, что стоило мне на четыре фунта дешевле, чем та сумма, что предложили в офисе в Вэксфорде.  На сэкономленные деньги я сделала себе хорошую причёску.

Завтрак в отеле был обильный.  Завтра буду кормиться в самолёте.  Я уже отдыхаю.  Шум улицы не мешает мне, как ни странно. 

Когда мы заехали в Лимерик с вами первый раз, практически мы его не видели.  Сейчас я увидела больше, побывав в центре.  Стиль большого города, но очень грязного.  Лица испитые, нездоровые, серые, даже у молодых.  Может быть, и отель такой дешёвый по причине, что туристы не любят заезжать в этот город. 

Снег кончился вскоре после Дублина, а в Лимереке его и в помине не было.  Сравнительно тепло.  Пока я гуляла, не мёрзла. 

… Лёвушка, я забыла записать три галлона молока, что ты привёз в последний раз.  Платить нужно за эту и прошлую неделю.  Фредди может снабжать вас овощами.  Сыр просите у Барбары.  Где лежит масло, вы знаете. 

Берегите себя, за меня не беспокойтесь, я-то на каникулах.  Не вникайте в неприятные мелочи жизни.  Всем инишгласовцам привет. 

Любящая вас и уже соскучившаяся Ваша мама. 

P. S.  Ещё несколько слов, уже после вечернего разговора с вами.  На почту я опоздала, письмо отправлю завтра. 

Вернулась к себе в комнату, почитала своего любимого Андерсена, в город уже нет желания идти.  Стемнело и похолодало.  Вспомнила всю нашу гостиничную жизнь и путешествие по Азии. 

Пока что испытываю большое удовольствие от чисто физического отдыха, никто не мешает, чувство абсолютной безопасности и покоя.  Даже о завтрашнем дне не волнуюсь. 

Народу в отеле мало.  Абсолютная тишина.  Только слышны автомобили на улице, да и то едва-едва.  Окно выходит на двор, на крыши, вернее, и это интересное зрелище.  Крыша лепится на крышу, а на одной сидела киса, и, увидев меня в окно, помяукала немного, совсем как наша Тим - Там. 

Хотела писать характеристику, да послушалась твоего совета, Лёвочка, не хочу пока настраиваться на деловой лад.  Вот стишата для Миши и Маши:

              Из окошка ваша мама

              Увидала панораму

              Крыш, карнизов и окошек

              На карнизах – чёрных кошек

              И за шторами – герани

              В дополненье к панораме

 

20 января 1985   Америка, Садбэрри

Дорогие мои, сегодня я звонила вам, и главные новости обо мне вы уже знаете.  И что долетела хорошо, и что все встретили, и на таможне не проверяли, и штамп в паспорте на шесть месяцев поставили сразу же. 

Был праздничный ужин у Любы с Яшей.  Мужчины пили сакэ (горячую японскую водку), а мы за них закусывали (осетрина, лосось, консервированная макрель, малосольные огурцы и солёные помидоры).  Всё из русского магазина, даже тёмный хлеб и киевский торт (из Киева). 

На следующий день ездили звонить тебе, а к вечеру Лёня пригласил в японский ресторан, где снова вкусно ели, а Яша и Лёня снова пили сакэ. 

Глиняные скульптурки пообломались, например «Брусиловский» (лапы) и львица.  Может быть, я сама попробую реставрировать.  Рисунки всем очень понравились, и у Якова возникла идея где-то их выставить, но об этом пока вскользь поговорили. 

Всю эту неделю мне придётся просидеть дома.  В следующую субботу едем к Фридриху, которому позвонили в тот же день.  Сам Фридрих в субботу будет в Вашингтоне, но вечером в субботу вернётся.  Едем с Любой и Яшей, которые собираются заночевать у своих друзей в Нью-Йорке. 

Яша поустраивал здесь множество людей, но с нами случай трудный.  Собираются они с Любой ещё и ещё с кем-то говорить на мой счёт. 

Завтра на день еду к Лёне с Машей – сидеть с больным Микусей (Маше пропускать работу нельзя поначалу), а вечером с Ирой и Юрой на какой-то митинг. 

Вот и все новости пока.

Сильно о вас соскучилась и очень жалею, что вас здесь нет. 

Дом у Любы прекрасный, уютный и хорошо обставлен, но без педантизма. 

Окрестности – царской красоты – хвойный лес в снегу.  Настоящая Россия.  Вчера было -5.  В Ирландии это очень холодно, здесь, на континенте, и не чувствуется совсем.  Помнишь, Лёва, как это было тепло в России  -5?  Завтра будет -15, пик холода.  Про Канаду пока никто и слова не сказал.  Может быть, буду звонить сама.  В Бостоне разыщу агента Нахамкина, как только будем там. 

P. S.  Ночью много думала обо всём, но выспалась.  Решила выяснить всё про Канаду, может быть, поеду сама.  Люба – прелесть.  Лёнька – тот же.  Хорош, но растолстел.  Маша – элегантна, как всегда.  Яша измождён с виду, но полон энергии.  Ира и Юра – те же.  Спокойны. 

 

20 января 1985

Дорогая мама, здравствуй!

Как ты?  У нас сейчас в духовке гусь с картошкой.  Не бойся, мы не голодаем.  Как ты перенесла самолёт?  Здесь весь день шёл дождь.  Завтра нам в школу, а потом – покупки и театр. 

Мама, не забудь нам подарки и скажи спасибо от меня всем и привет. 

Целую.  Твой Миша.

 

21 января 1985

Дорогие наши, дорогая мама!  Рады за всех, за тебя!  У нас всё нормально.  Вновь работал сегодня с Брэнданом на мельнице, наладили, работает.  За нас не волнуйся: тихо, спокойно.  Миша спит на твоём месте, перетащив свой роскошный матрац и перины, так что доволен.  Маша иногда вспоминает, что уже барышня, но сразу стали самостоятельнее.  Утром всё приготовили сами, не было необходимости торопить.  Вернулась Хайка, усталая, у неё нелады в Германии с родителями и друзьями. 

… Дописываю вечером, днём не отправил, поскольку фотографии живописи не получились.  Обещали напечатать вновь завтра-послезавтра.  Остальные фотографии приемлемы, несколько отправлю, в том числе и «Бодиссатвы» и моей персоны, как он сейчас есть.  Десять лет назад Брусиловский уговаривал меня, помнишь, сразу же по приезде в Израиль заняться фотографией.  И он гарантировал успех, поскольку даже в фотографировании живописи я преуспел, когда ушёл из Союза и занялся фотографией в Челябинске.  Не попробовать ли в Бостоне? 

Дети сейчас в театре у Майкла, а я потягиваю пивцо, как всегда в это время.  Сегодня пришло приглашение на «русский день» от Мартина (без уроков) на субботу.  Дети с энтузиазмом приняли идею ехать на автобусе в Дублин. 

Пришло письмо от Виктора Давыдовича Левина, с ещё более хаотичным почерком.  Он на пенсии, имеет небольшую нагрузку в университете.  Готов при необходимости дать рекомендательное письмо и тебе и мне, если написать ему куда оно необходимо, и о себе сообщить необходимые биографические сведения.  Очень милое, грустное письмо. 

Дома всё нормально.  Теперь, когда наладили мельницу после смены жерновов, и на этом ещё более сошлись с Брэнданом, думаю, работа не будет приносить сюрпризов.

… Вчера закончил группу из трёх химер – дело двигается. 

 

 

Январь 1985  Нью-Йорк 

Здравствуй, дорогой Лев!  Здравствуйте, дорогие!

Только что получил твоё письмо-открыточку, поздравления с Новым годом.  Спасибо за поздравления.  В письме звучит тревога по поводу нашего затянувшегося молчания, и ты спрашиваешь, не обидел ли ты нас.  Упаси Бог от таких нескладных мыслей.  Никогда никто из нас на тебя не обижался, да и за что?  Задолго перед Новым Годом я послал тебе письмо с объяснением причин небыстрого ответа и жаль, если это письмо затерялось в Атлантическом океане. 

Я уже писал о том, что мы, наконец, получили американское гражданство и 29 января вылетаем во Франкфурт-на-Майне.  Найти ты нас сможешь по адресу «Посева», который я укажу ниже.  Но мы сами напишем, как только будем иметь постоянный адрес.  Пока для нас подготовлена небольшая квартира, в которой мы будем временно проживать.  Ирина семья тоже настроена на переезд во Франкфурт.  Попасть в Германию нелегко, но американцев впускают более-менее, если они предъявляют банковские документы о наличии наличности.  Сейчас нас захлестнули предотъездные хлопоты.  И мне, кроме того, нужно отдать два дня на встречу по поводу моей научной книги.  С детективом, тьфу, тьфу, всё налаживается: его покупают в Англии, Японии, Голландии и Швеции, есть шансы в США, Германии и Франции. 

Когда приедем в Европу, свяжемся с Вами.  Мучают болячки, но надеюсь, что всё образуется. 

Целую, до встречи, Ваш Фред, Лида, Ира и все остальные присоединяются к приветам и поцелуям.

 

21 января 1985

Дорогая мамочка!

Здесь всё очень хорошо, кроме того, что у нас папа только умеет рыбу и котлеты готовить.  Но Бьюля любит это.  Здесь снег уже тает, и я пойду в школу скоро.  Мы все очень-очень-очень скучаем, даже куры и петух.  Как ты чувствуешь себя, как все?

Целую.  Твоя Маша. 

 

23 января 1985

Дорогие, дорогая Люся!  Сейчас еду встречать Мишу и на почту, чтобы отправить пакет.  Поскольку в Вэксфорд не смог выбраться за лучшими фотографиями живописи, то отправляю с ужасным цветом, но и они дают некоторое представление.  У нас всё нормально, дети сразу повзрослели и стали вполне самостоятельны: встают сами, готовят и т.д. 

Здесь сразу же после дождя, согнавшего снег, ярко сияет солнце. Я работаю на мельнице, пошла отличная, мягкая мука.  Готовлю супы и прочее, детям по вкусу: как когда-то кашеварил для нас мой папа. 

В субботу едем на автобусе в университет, а вчера вечером смотрели по телевизору фильм Н. Михалкова «Родня» с Мордюковой, чудовищно жирной, но ещё более прекрасной актрисой.  Странно, как мог появиться фильм, в котором буквально все параноики – чудовищная метафора. 

… Да, Люся, как же не сообщить тебе нечто новое о нашем Антони.  Официально он «болен», но очень странно.  В понедельник я должен был взять «Рено», но на доске был записан Антони на шесть часов вечера.  Ронэн посоветовал зайти и узнать.  Я не застал Антони в постели: он в свитере и кальсонах ковырялся в бумагах, коими завалена была и вся ванная комната.  Очень весело встретил, похохатывая.  А когда я спросил, нужна ли ему машина, согнулся в три погибели, изобразил, как он тяжко болен и показал, по-лошадиному заржав, как тяжко дышать.  И, как всегда, мильён благодарностей, что «проведал».  Затем, вскользь, узнаю, что он куда-то ездил на собрание, а вчера вообще уезжал на весь день.  Бедная немка проторчала в магазине до восьми вечера, пока Катя не поехала за ней.  И, что самое удивительное, совершенно его не слышно, совсем не видать в доме.  Уж не дипломатическая ли болезнь, подумал я, да ещё сразу после воскресного митинга, где Катя должна была вступить в первый ряд строителей социализма-феминизма. 

Вообще-то, это обычная, ты знаешь, история.  Только ещё больше притих после твоего отъезда наш малохольный Джо.  Остальные как-то странно приободрились, особенно Ронэн.  К тому же он устраивает себе на чердаке центральное отопление - купил батареи.  А ещё вновь копаются канавы: вернулись к артезианской водице.  Видимо, за полгода прошёл шок после месячного бурения скважины, стоившей целое состояние.  Теперь будет сооружаться насос и будем иметь «натуральную водицу», не обезображенную хождением по чужим трубам. 

… Вот и подъехал Миша. 

24 января 1985

В доме что-то явно происходит, как, впрочем, всегда.  Опять забил копытом на лестнице наш барин – чистенький, притихший, и подумалось мне, что дворня решила скинуть «старшего брата» и назначить нового, скажем, Ронэна.  Богатая идея, только вот не знаю, как там насчёт статуса «старшего брата» - ответственного секретаря общины.  Быть может, он пожизненный у Антони.  На это, конечно дворне наплевать, лишь бы потеха была.  И если захотят узурпировать законного владельца, им никто не помешает.  Вопросов я не задаю и не собираюсь.

Впрочем, я, вероятно, фантазирую.  Весь день я плотно занят, вечером работаю: вчера закончил совершенно замечательную форму, не просто многоликую, но и настоящую скульптуру – дело двигается. 

Как переносишь морозы? 

 

24 января 1985

Дорогие мои!  Писать буду понемногу, но часто.  Жду ваших писем с нетерпением. 

Сегодня – четверг, и этот день я провожу дома, впервые сев за свою характеристику.

Два дня провела с больным Микой, дав возможность Маше уйти на работу, что очень важно для неё сейчас.  Лёнька очень сердился, но я настояла, и извлекла из общения с Мишей много удовольствия.  В пять лет Мика играет в шахматы (!), в шашки меня обыграл, про другие игры я уже не говорю.

В субботу едем к Фридриху с ночёвкой, и по дороге должны разыскать Нахамкина.  Я беру с собой твои рисунки и часть уцелевших полностью глиняных работ.  Про отжиг и литьё здесь никто ничего не знает.  Завтра впервые я самостоятельно начинаю передвигаться по Бостону. 

…У Лёни квартира довольно маленькая и дорогая.  Хочет купить дом, ищет по подходящей цене.  Вчера была у Зи-в.  Дом хорош, предельно чист, и поэтому ощущение холода.  У Любы с Яшей уютнее.  Яшу только что повысили в должности и повысили зарплату. 

С Лёнькой, а потом с Любой побывали в местных (маленьких) магазинах.  Изобилие - разящее.  Дублин – маленькая лавочка по сравнению. 

Вот и неделя почти прошла, как минута.  Так и остальные проскочат, скоро и домой, в Ирландию. 

 

25 января 1985

Дорогие, дорогая наша мама!  Приехал встречать Мишу.  Шустро пошёл дождик, а утро было с туманом, а затем – солнышком.  Весь день паковал муку, на ланч съел «дедушкин» картофельный суп (остатки вчерашнего).  Детям очень по вкусу, но поскольку теперь мама у нас идёт по цене «братца Поля», то поговаривают, особенно сынок: «Ничего супец, да только мамин лучше».  А Маша на каждом шагу: «У мамы был порядок, всё на месте, и посуда всегда чистая и на месте», и т.д.  Пока приставить к мойке не удалось, но в остальном – не ленивы.  Склоки с едой вообще исчезли, поскольку каждый о себе заботится, в том числе в обед: всё выставляется на стол – сам бери, да сам и жуй!

Вот не знаю, будет ли сегодня у Миши музыка.  Последнее время опять не занимался.  Маша уже догнала, но только не сильно радует.  Занимается регулярно, старается, а звук, увы, не живёт.  Вечером мы обычно играем в шашки.  Миша всё вспоминает с горечью, что Боря научил шахматам, а он забыл.  В шашки он уже обыграл всех мальчишек, собирается состязаться с учителями, а ведь только месяц назад я бы голову дал на заклад, что он не способен ни к какой аналитической игре! 

Пришло письмо с Новогодними пожеланиями от Виктора Мельмана из Израиля: зовёт взад и довольно настойчиво, передаёт привет от Светы (Шербурн).  Собирается в Штаты в отпуск, хочет  повидать и вас, Якова с Любашей.  Жалуется, что стало совсем скверно.  Война окончательно истощила страну, склоки министров всех весьма раздражают, и т.д.

А тута что-то действительно было.  Вышел «в люди» Антони: робкий, несчастный (вероятно, вчера на митинге ещё добавили).  Робеет на собственную мельницу зайти, прикоснуться.  Брендан (он мне всё время отлично помогает) ему и говорит: «Заходи, Антони!»  А тот в ответ смиренно, но придурковато благодарит, как всегда, затейливо.  Но Брендан суров и подтверждает: «Да, да, Антони, можешь заходить, когда нужно».  Вот так-то, копал другим соц. яму, а сам влип.  Не жалко, противно, поскольку всё игра.  Завтра встанет Антошка-барин во весь свой англицкий рост, кулачищем бахнет: вон из моёва дома (как когда-то его сообщинник безобразничал, то бишь Лёвка – дурак).  Вот и ломает барин со своей дворней комедию, себе и другим на потеху…  Сегодня под дождём, псих, не одевшись, весь день фигуряет, а всё показывает, как простужен.  И всё ищет, как услужить.  Но я человек одинокий и весьма занятой, меня уважать надо и беречь.  Даже Комиссариха всё ищет способ перемолвиться, а может быть, феминистке полагается кроме мужа ещё один…  То-то все девушки, как отрезали – ни шагу в нашу дверь, даже Фредди.  Думаю, Комиссариху боятся, должно быть, имеет виды…  Но я не поддамся, нашу семейную честь сохраню, то бишь семейно-традиционно-фамильную, которую она и задумала подорвать столь хитрым образом…

Тут моё воображение было остановлено появлением Миши и Маши, приготовлением к обеду.  Был подан дедушкин бульон с мясом, поджарена тут же печёнка, сварены ракушки, закрыты (последовательно): куры, утки, и ещё куры.  Изгнан к роялю Миша, поскольку надо ехать на урок:  позанимался три с половиной минуты, бегом – к Ванечке, и вот приехали, успели.  Уже сидит в машине (сыч-сычом) папа Стивена.  Я отъехал к старой школе, где, включив свет, продолжаю болтовню с вами.   

Да, Миша сказал, что учительницы, которые отвозят его в школу, говорят, что нечего делать в Ирландии скульптору, надо бы переехать в Бостон или Нью-Йорк, где сейчас мама.  И Миша неожиданно согласился с ними.  Вот что значит авторитет учительниц в Ирландии! 

А дождик всё шелестит по крыше, как когда-то в аршаховском караване, и уговаривает: не мельтешить, не суетиться…  Но я и так согласен, меня так настойчиво убеждать не следует. 

Пора бы завтра и солнышку – в поездку.  Уж не знаю, успею ли из Дублина отправить это письмо. 

Я совсем не волнуюсь, не тревожусь.  Знаю, что в обиду бабу не дадут, только что опять в ширину раздастся ещё более того, что имела, так не страшно: спим врозь, не упаду. 

Жаль, что тема с Комиссарихой прервалась.  Меня действительно занимают две породы людей: вегетарианцы у мужчин (убеждён, что женщин-вегетарианок нет: их принудили, они и привыкли) и феминистки.  Собственно, не столько «занимает», сколько необходимость такая.  Мы, так сказать, в их тесном кольце. 

Прочитал (забыл название) повестушку М. Твена о похождениях в Штатах виконта Беркли, потомственного английского лорда.  Уж очень литературно-изысканный бред старика.  Не знаю, есть ли Твену памятник в Америке, но только за те гимны, что пропел, ему бы в каждом городе бронзу надо ставить.  А вот Европу ни в грош не ставил, хотя предпочитал жить на склоне лет в Италии и наблюдать европейские ландшафты. 

Вчера отправил пакет с фотографиями и документами.  Новые фотографии получились не лучше старых, что не помешало за десять испорченных содрать полную цену.  Я вновь нарвался на жену хозяина, которая с большим удовлетворением сообщила, что её родители из России, и они – евреи.  Тут я смолк, а до того всё пытался дознаться, почему печать одной трети плёнки стоит столько же, сколько и всей.  Но она привела неопровержимый аргумент, и я удалился.  Придётся искать новое место для фотографий. 

Вот появился и Миша с другом. 

… Продолжаю дома, дети спят после долгого, старого вестерна.  Миша, как всегда, когда усталый, слегка покапризничал перед сном: не хочет, чтобы с нами ехал Брендан и т.д.  Маша юркнула к себе мышкой – и в постельку.  А я уже успел загрузить машину, так что Ванечка снова до крыши, да выкупаться основательно.  Но в коридор выходить было трудновато: снизу, с общей кухни, несло смрадом и тленом.  Оказывается, не так прост наш барин!  Рыба была куплена сегодня двух категорий.  Самая дорогая – «белая», что по фунту за сто грамм, и специально для Антони – та самая вонючка, что обычно он варил курам на корм.  Так вот.  За обедом все вкушали деликатес, а Антони поставил не то что жарить, а парить свою вонючку для себя и Ив.  Как мне объяснила всё та же благосклонная Элизабет.  Все сбежали, разумеется.  Я плотнее закрыл свои двери.

И подумалось: ну хорошо, сумасшедший.  Быть может, у него полное отсутствие органов обоняния, что вполне возможно при его устройстве дыхалки, она точно у акулы – мощный конус кверху и две точки ноздрей.  Но ведь так немилосердно истязать ближних! 

Как все здесь глубоко несчастны, куда более чем мы с вами, чем все в России.  Они ведь, действительно, со своими ирландско-немецко-французско-датско-американскими паспортами – свободны!  Иди, езжай, куда хошь!  Дудки!  Никакой-то свободы у них нет!  Ни один пермяк солёные уши и сотой доли не потерпел бы этих издевательств.  Если б не зарезал, так уж бил бы мёртвым боем, также регулярно, как появлялась бы эта вонь.  А бедняжка Джо, свободнорождённый американец, с голым (который раз) лицом и потому ещё более жалкий, бледный, шёл мне навстречу, только слегка прикрыв ладошкой свой породистый итальянский нос, как бы невзначай, так как рядом шла Ив: широко, по-барски.  А он, семеня, подошёл, чтобы отдать тюбик календулы, которую я попросил привезти.  И только глазами показал вниз и молитвенно затем обратился глазами к небесам, к своему глухому антропософскому Богу, которому он упрямо адресует свои молитвы. 

А посмотрите на старшего Брендана, шовиниста и поборника ирландской независимости до мозга костей!  На любом расстоянии, как только в поле зрения Антони, на узко-длинное лицо Брендана опускается чёрная тень.  И этот самый Брендан сегодня вкушал эту самую белую рыбу, как хозяйский плевок: «Нате, давитесь, гады, деликатесом, а я уж по-простому, и дерьмовщинку». 

Вот и получается, что игра дворни с барином имеет и свои тяжёлые, драматические стороны. 

Вот я и отправляюсь в свою комнату.  Спокойной ночи!

 

27 января 1985

Дорогая мама!  Мы ездили в Дублин, и очень хорошо провели время.  В школе всё в порядке, и с математикой тоже.  Как ты?  Жалко, что не разговаривали по телефону.  Бьюля очень скучает по тебе и мы тоже.  У нас всё в порядке.  Всем привет. 

Целую.  Миша. 

 

28 января 1985

Дорогие мои, любимые!  Вот мы побывали в Нью-Йорке.  Перед тем, как ехать в Нью-Джерси к Фридриху, прокатили по Манхеттену, заехали в галерею Нахамкина и сразу же наткнулись на Юру Красного, который передал тебе, Лёвушка, привет и поведал о своём опыте переселения в Штаты.  Любе и Яше этот разговор показался очень полезным, но я не буду на нём останавливаться. 

Нью-Йорк (Манхэттен и Бродвей) – поражает.  В кино это одно, совершенно другое в жизни.  Грандиозно и подавляюще огромно и красиво.  Прошлись пешком по Мадисон-стрит, где сплошь галереи, там же и Нахамкин.  Но мы больше были озабочены поисками туалета для Яши, и с трудом нашли один ресторан, в котором можно было воспользоваться уборной, не пообедав.  Вот как это смешно получилось: нам было не до всего этого великолепия, мы мчались мимо галерей и роскошных зданий с одним-единственным желанием найти туалет.  Так что, видите, детки, не одна только ваша мама такая смешная. 

Потом проехали на машине самые известные места, и я всё смотрела-смотрела-смотрела.  Проехались и по злачным, заваленным мусором районам, с цветными людьми.  Всё это совершенно другое.  Американцы совсем другие, ничуть не похожие на ирландцев.  Но обо всём этом я расскажу дома. 

… В Бостоне, в канадском консульстве, получили анкеты, но ответа ждать восемь месяцев, а если выслать из Дублина – шесть.

Если бы у меня на руках были все твои бумаги о выставках, мы бы уже сразу могли их использовать.  Что, например, я могу показать Джудит Джойс при встрече?  Было бы легче действовать.  Помощник Нахамхина посмотрел твои рисунки и сказал, что графика их не интересует, а к бронзе отнёсся иначе.  Мы с Яшей заметили, как блеснули его глаза (возили Лёнину и Яшину бронзы).  Спросил, есть ли фотографии по живописи. 

Как только вернулись из Нью-Йорка, завернули к Лёньке на обед.  Лёнька сготовил роскошный рассольник, а Маша – мясо по-китайски. 

…Фридрих и Лида, на первый взгляд, очень постарели.  У Фридриха нашли предынфарктное состояние, но сейчас, вроде бы, лучше.  Намотались в Америке, отведали свою долю лиха. 

В воскресенье на обратной дороге заехали к Ире, дочери Фридриха.  Познакомились с её мужем и сыном, которому уже почти пять лет.  Очень похож на Лиду.  Живут в ужасном районе.  Лида дала мне двести долларов. 

Денег я не тратила совсем, и вообще, то внимание, заботу и нежное отношение, которыми меня окружили Люба и Яша, я не могу ни с чем сравнить.  Они – гении добра и настоящего человеческого отношения, которого, наверное, уже нигде сейчас не встретишь.  Я отошла душой и телом в их доме и не знаю, как, чем и когда мы сможем их отблагодарить.

 

27 января 1985

Дорогая Люсенька, только что разговаривал с тобой, вскоре после твоего возвращения из Нью-Йорка.  Мы ужасно рады за тебя, наша лягушка-путешественница!  Хорошо, что так приятно тебе в Америке, у Якова с Любой.  Я втайне думаю, что последнее обстоятельство и определяет восприятие всего остального.  Это здорово, что ты уже действуешь.  Надеюсь, твои личные контакты будут обнадёживающими, во всяком случае, постарайся сделать всё необходимое. 

Очень удивлён твоей реакцией, ведь только три-четыре дня, как отправил бумаги.  Ты, голубушка, забыла, что ещё нет недели, как возобновилась здесь нормальная жизнь.  Да и вообще не надо ни на что панически реагировать.  Как Господу угодно, так и будет, только делать и со своей стороны всё возможное. 

Пожалуйста, не надо заниматься моими выставками, я тебе много об этом говорил.  Только необходимо узнать, можно ли делать дешёвые копии, скажем, гальванически, на воске, как делал Джек в Иерусалиме.  И вообще, акцентировать мои художественные возможности смешно, когда почти 60 лет, и никто ведать не ведает об оных, тем более после столь печального опыта, как ирландский, когда срочно пришлось переквалифицироваться, слава Богу, не в домоуправы!

Я понимаю, сколь сложна задача, а сейчас для тебя и всех друзей в особенности, когда в качестве основного кормильца, имеющего реальную профессию, можешь выступать ты.  Вот и Миша говорит: «А вдруг – чудо?», - то есть, он хочет сказать, что тебя возьмут на хорошую работу.  У детей всё более чётко определяется двойственность позиции.  Им хотелось бы продолжать здесь учиться, жить в Ирландии, но к общине такая глухая непримиримость, что, повздыхав (а Маша и без оных), согласны на Америку. 

Вчера нас все обласкали в университете вниманием.  Я часок-другой поболтал поначалу с Фергусом и Джоном, а затем с двумя новичками: Джимом (шахматным журналистом, регулярно бывающим в Москве), и ещё одним толстяком.  Мартин и Джон ухаживали за детьми.  Мартин растолстел на пенсии, три дня в университете занимается с аспирантами. 

Потом сидели в баре, и Мартин всучил мне сороковку.  Я был удивлён, но не отказался, благодаря чему мы роскошно поели в ресторане Национальной Галереи, куда ходили смотреть Тёрнера.  Выставка оказалась столь странно неинтересной, что мы не задержались по дороге в ресторан. 

Самым приятным во вчерашней поездке была беседа с Фергусом.  Он полностью оправился после операции и оказался весёлым и остроумным собеседником.  В сущности, впервые после двух лет знакомства мы искренне расположились друг к другу.  Он, как и все остальные, передаёт тебе сердечные приветы и наилучшие пожелания.  Фергус пожелал тебе устроиться.  Ему очень нравится Америка, и особенно – американцы.  Четыре года, сказал он, в Америке были лучшими у него.  Мартин скептически поводил головой: он не самый большой оптимист в области трудоустройства с русским языком.  Но, может быть, тебе следует узнать о чём-либо ином?  Я понимаю, как Яков, Люба, Лёнька и все остальные самым серьёзным и ответственным образом стараются помочь, как строятся и рушатся планы, и т.д. 

Ведь действительно, страшно подумать, что пройдёт всего несколько лет, и дети отправятся в свою самостоятельную жизнь.  А мы останемся уже в полнейшем и окончательном одиночестве.  Ведь сейчас это – счастье, они рядом, всегда тут, а в них – всегда и ты. 

 

29 января 1985

Здравствуйте!  Вчера появилось, Люся, твоё первое письмо от 20-го.  Читали, перечитывали, главное – в нём твоё отличное самочувствие. 

Вчера получил письмо от Евгения Соколова с выражением серьёзного интереса к нам, прислал отличные фотографии своего отпуска.  Сегодня я напишу ему письмо и пошлю фотографии скульптуры и живописи. 

У нас всё хорошо.  Вчера к вечеру, когда я пошёл смыть свой трудовой пот, Миша самостоятельно вымыл посуду и все яйца, уложил, отнёс, записал.  Затем сказал, что будет это делать всегда, правда, не очень уверенным голосом.  Машенька в основном живёт, уткнувшись в книжки.  Вечером играем с Мишей в шашки.  Прискорбно, но мне почти не удаётся выиграть, несмотря на мои все усилия!  В этой игре у Миши возникает лукавое озарение, сопричастное вдохновению.  Большой Брендан собирался учить его шахматам, но, сама знаешь, какая цена здешним обещаниям.  Маленький Брендан вчера просил меня поруководить реконструкцией и строительством внизу, под нами, где проломили стену из кухни – это уже кое-что. 

Перед сном я вновь вылепил две фигуры, два женских торса, с утра начал уточнять. 

Забыл главное: позвони Евгению.  Дело в том, что у них сложности, перестановки на радио.  В апреле уходит на пенсию Дмитрий Александрович, напарник Соколова, и, вообще, их камертон.  Я напишу, что у меня есть серьёзный опыт работы на радио и телевидении в Союзе, что мне интересна эта работа.  И хотя я отлично понимаю, какая очередь желающих попасть на радио, но именно самые неожиданные и фантастические вещи в моей жизни, как правило, обретали реальность.  «За спрос не дают в нос».  Я напишу, а потом по этим следам, а может быть, иным путём, ты будешь делать свои попытки. 

Сейчас получили сразу два твоих письма: второе американское и ещё ирландское послание.  Пожалуйста, не поддавайся заранее огорчениям.  В полной мере, до последнего дня пользуйся счастливой возможностью быть беззаботной, радуйся жизни ближних.  А остальное, быть может, работа на будущее, она возможна - «была бы шея»…  Словом, не омрачай настоящее мыслями о будущем, тем более что, в общем-то, мы живём как у Христа за пазухой – на всём готовом. 

В общине, с твоим отъездом, наши акции повысились, по меньшей мере, вдвое, а если уедем все – то их уровень достигнет абсолюта – уровня Стивена.  Это уже образовавшиеся и закрепляемые поведением отношения, в основе – даже почтение, что совсем, казалось бы, нельзя было ожидать.  Только хозяева с удивлением озираются, не понимая, что же, собственно, мы сделали со всеми?  Им и в голову не приходит, что для уважения надо просто оставаться самими собой. 

Так что не дрейфь – вернёшься, но это будет не конец, а только начало возможного пути в Новый Свет!  Поздравь от нас Якова с повышением, обнимаем, целуем! 

 

31 января 1985

Дорогие мои, милые, здравствуйте!  Вот и две недели миновали со времени моего отъезда.  Как-то вы там без меня?

За это время я побывала в Нью-Йорке и Бостоне, где взяла анкеты  в Канадском посольстве.  Заполнять будем в Ирландии, и сдавать там же, потому что в Ирландии меньше ждать ответа.  Только для американцев - три месяца, а для таких, как мы – восемь и больше.  Колосова сказала, что случается, люди ждут годами. 

Сидела на телефоне.  Позвонила даже Неизвестному Эрику.  Разговаривала с Меерсоном.  Но это всё эмоции, советы, пожелания, в деловом смысле – ноль.  Дома расскажу подробнее. 

Как я ни соскучилась и уже затосковала о вас, может быть, придётся продлить билет на неделю, если понадобится для дел.  Пока особых причин нет, но на всякий случай, будьте готовы.

Пока мы были в Нью-Йорке, Боря с товарищем разбили Любину машину, взяв её без спроса, и за ремонт придётся платить 1800 долларов, да 500 долларов за чужой забор, на который они налетели.  Если бы Люба разбила, заплатила бы страховая компания.  Так что Люба и Яша, бедные, в большом накладе. 

В воскресенье еду в Монреаль для встречи с Джудит Джойс, к которой иду вместе с Евгением Соколовым.  Задержусь там на день или два.  Поездка деловая, в противном случае бы не поехала, в доме у Язловицких мне хорошо, а необходимость передвигаться самой меня пугает. 

Вчера заехала за мной Маша, полдня провела у Голосовкеров.  Маленький Миша, как приехали в четыре, свалился и уснул (до утра, как сказал Лёня), так устаёт от ранних вставаний, бедный.  То Лёня, то Маша встают в пять утра, чтобы отвезти детей в школу.  Жизнь очень напряжённая. 

 

31 января 1985

Дорогая мамочка, письмо Евгению Соколову я не успел написать, но уже всё обдумал.  Тебе не следует, если даже если и будешь разговаривать с ним, затрагивать мою идею работу на радио.  Я в письме только вскользь коснусь – вдруг клюнет.  Ведь прежде меня весьма ценили как «думающего у микрофона», если помнишь.  Именно это обстоятельство может заинтересовать канадское радио. 

Теперь далее – о глине.  Все поломки проще всего склеивать эпоксидом, чуть-чуть и сразу точно приставить, и зафиксировать. 

Как я вижу, Господь не оставляет меня своей милостью: три новые формы (две последние более крупные) выявляют довольно-таки серьёзные неожиданности в стиле и структуре.  Я думаю, что, несмотря на ничтожный срок их изготовления – два дня, и то в урывках между работой или кухонными хлопотами, вещи стоят отливки в бронзе, но уже только в условиях художественного литья, поскольку сложная форма.  Чтобы всё это выяснить, я завтра-послезавтра отправлю авиапочтой посылочку с тремя штуками.  Упаковано будет надёжно, не волнуйся, у тебя ещё будет время побывать с ними с литейке и узнать стоимость отливки.  Возможно, что перед тем, как отдать на отливку, следует побывать с ними и теми игрушками, что ты привезла, в галереях и поинтересоваться у хозяев – что они думают относительно возможности продажи.  Короче говоря, будет ли у них готовность выставить на продажу, заинтересованность? 

Если положительный интерес, то возможно, стоит рискнуть – отлить.  Затем кто-либо из наших мог бы получить и переправить в галерею, то есть кто-то должен будет взять на себя этот труд.  Здорово бы найти вообще в Бостоне или Нью-Йорке агента-посредника, о чём мы говорили тысячу раз. 

Прочитав твоё письмо, где ты сетуешь на кратковременность пребывания в Америке, мы сразу заговорили о том, что если дела потребуют продления, то мы только будем рады.  Если для их устройства ты на необходимое время останешься, при условии продления билета.  Короче говоря, всё зависит от тебя.  Слишком много не предавайся волнениям о семействе.  Для детей это хорошая пора становления и ответственности, я же всегда любил напряженный ритм. 

Мне трудно передать моё особое сейчас самочувствие.  Во всяком случае, невероятно возрос контакт моего внутреннего духовного мира и духовных миров, и приток энергии – творческой. 

…На обратной стороне листа с Машиным рисунком-подарком попытаюсь дать объяснение этим работам и почему решил их отправить.  Начну с последнего.  Эти три формы – несхожие по всем пунктам, тем не менее, в отличие от первого подхода, который можно назвать периодом (в несколько дней) «хлебных мякишей».  Эти вещи – уже принципиально иное.  Они – скульптуры по пластической своей ценности и самостоятельности.  Они не подмигивают, подобно первым, не спешат якшаться.  Они – сами по себе, как и следует вести себя благовоспитанной скульптуре.  Следовательно, желая дать понять некому зрителю, покупателю, посреднику и т.д. с культурным американским вкусом, что он может вступить в отношения – деловые, дружеские, взаимные и т.д. с автором, имеющим серьёзные намерения, я отправляю эти вещи в надежде, что они прибудут своевременно. 

Я затрудняюсь давать названия, но примерно:

1. Она самая маленькая и любопытная.  Условно это – «зайчик, и он не то волк, не то другой зверь».  Вообще, там много зверей – это очень многообещающий подход к живой форме, вероятно, может быть, разврат…

2. Не то женские, не то «общечеловеческие фигуры и торсы», явно обнаруживающие эмоционально-литературные черты.  Вероятно, не очень самостоятельный подход, но может неожиданно начать пользоваться успехом, как когда-то первые бронзовые торсы. 

3. Единственная из трёх, в работе над которой была слабая тень идеи: старо-буддийские формы, вернее, элементы в сочетании с едва заметной фривольностью форм.

Для всех трёх весьма желателен не просто благожелательный, но и пристальный взгляд.  Посмотрим, на что годятся американцы?!

Нижайше ваш хлоп Лёвка.

 

Это продолжение письма от 31-го. 

Прежде всего, хотелось бы сообщить, что Джо, оказывается, отсутствовал несколько дней (я вообще не заметил).  Возвратился сегодня из Англии, куда ездил на интервью в связи с поступлением на годичный курс обучения учителей-воспитателей Вальдорфских школ.  Он надеялся поступить на новый учебный год и таким образом убраться с семьёй из общины.  План этот у него давний, просто с нами он темнил на всякий случай. 

Теперь возвращаюсь к скульптуре.  Если есть интерес к вещам и автору, то можно пояснять, обнаруживая чистейшую правду: на протяжении многих лет, скажем, семи, автор работал только в камне.  Только крайне неблагоприятные материальные и профессиональные условия в Ирландии вынудили обратиться к глине.  Теперешний результат, внешне кажущийся неожиданным, на самом деле определён той строжайшей внутренней дисциплиной, которая возникает в работе с необратимым материалом.  И второе пояснение: автор и сейчас предпочитает урабатывать форму в прежних условиях необратимости.  Поскольку сразу же после того, как придана первоначальная композиционная форма, даёт ей высохнуть (я пользуюсь духовкой), и остальная работа идёт только с удалением материала. 

Эти замечания я хотел прежде написать Лёньке.  Я думаю, что они могут быть интересны всем моим зрителям, поскольку многих интересует не только результат, но и процесс.  И третье: я понимаю, как сложно решить вопрос с отливкой, тем более, если это стоит сотни долларов.  Может быть, если в галерее не будет живого интереса, следует помедлить и попробовать в Англии или Германии, где сейчас Фридрих. 

У меня нет чёткой позиции, значительно лучше сейчас видно тебе и всем там: с точки зрения нашего будущего.  Если Новый Свет как-то светит нам, то, безусловно, следует.  Если нет – или найти агента, или забрать игрушки и уехать, иначе всё это ляжет бременем на друзей.  

Впрочем, у меня добрый знак на твою поездку, как бы это ни кончилось.  Не предавайся глубоким размышлениям - на противоречия, так или иначе, ответит будущее, и, возможно, ближайшее. 

Я ещё раз повторяю, что если возникнет необходимость – оставайся, мы прокрутимся.  А для выпечки хлеба достаточно лежебок.  В действительности всем на всё наплевать.  Катюша разок попробовала печь булочки: сожгла целый таз, выбросила, и больше не подходит.  И всё отлично!  Только ты обращала это в свою судьбу и несчастье.  Теперь-то, надеюсь, на расстоянии ты понимаешь, как это глупо. 

Я потихоньку руковожу Бренданом, и когда он уж очень медлит, что-либо колочу или ломаю.  Хайке привезла подарки всем: тебе – кофточку, мне – рубашку, но совсем не заходит без тебя – робеет.  На мельнице тихо.  Я кормлю кур только днём, а Миша помогает мыть, собирать и записывать яйца.  Погода, как всегда, переменчивая. 

 

2 февраля 1985

Здравствуйте, дорогие!  Сегодня днём втроём поехали в город и отправили посылочку авиапочтой.  Оказалась неожиданно приемлемой цена – 5.60, хотя вес почти килограмм, так что при необходимости можно будет пользоваться почтой для отправки вещей. 

Затем купили Маше новые ботинки и тёплые колготки.  Посетили кафе в Артцентре и наш магазин, где я впервые после твоего отъезда поговорил с Джо.  Он еще более малохолен и витает где-то вдали, более чем прежде.  Он удовлетворён поездкой в Англию: принят на будущий 10-месячный курс интенсивного обучения.  Это в Глостере, около Уэльса, ближе к Фишгард, чем к Лондону.  Там большая Вальдорфская школа.  На её основе проходит подготовка (переподготовка) преподавателей, а затем обеспечивают их работой в Европе или Америке.  И действительно, Джо стал сам собой.  Увидев реальную свободу с сентября, он уже счастлив.  Совсем непонятно, как будет с семьёй.  Я думаю, что он хотел бы оставить её здесь, но захочет ли община? 

Впрочем, уже шестой час, а наши мудрецы заседают, как и прошлый год, всю субботу с 10 утра.  Хайке с безумными глазами уволокла все дрова в библиотеку.  Затем я с удивлением обнаружил: как на крылышках порхает счастливый Антошка, и т.д.  Оказывается, вернулись к старому.  А перед тем последние дни шли, как и все эти годы: железом веяло от скрипучей ругани Ив.  Вчера она мимоходом обругала Мишу, за что Маша наградила её прозвищем «старая ведьма».  Пытаюсь увещевать, что надо пожалеть человека, страдающего от своего скверного характера, тем более тогда, когда в собственном доме надо считаться с другими, как равными.  Я старался дать возможность детям понять, как трудно быть бескорыстным.  Что претензии Антони и Ив превысили их возможности, а мы – свидетели, и в какой-то мере и жертвы.  Да, согласился Миша, Антони захотел известности, популярности (видимо, кого-то повторяя), - вот и затеял общину, а теперь думает, что босс.  Кстати, как только я рассказал детям новость о Джо, как оба воскликнули: «Нашей бы маме туда!»  Пришлось объяснить, что для учительской работы в английской школе у мамы недостаточен язык.  Согласились.  Но в самом этом восклицании прозвучала такая надежда, зависть - не то, что лично к Джо, а к тем, кто убрался…

Впрочем, день был славный, тёплый.  Уже вчера повеяло весной, а сегодня я в пиджаке, словно летом, прогулялся с детьми по набережной, наблюдая, как большие бакланы грациозно уходят под воду и затем, появившись с рыбой в клюве, начинают эквилибристику, подбрасывая и подхватывая с головы. 

Утром Миша спросил, почему я мрачный с тех пор, как мама уехала.  Я ответил, что, во-первых, не мрачный, а сосредоточенный.  А во-вторых, все люди, сосредоточенные на серьёзной работе – мрачные.  Классический пример.  И действительно, я совсем в стороне от этой жизни.  Я понимаю, что это не вызывает у сообщинников восторга, но всё же: я – мать-одиночка, так занят…

Я действительно сосредоточен на молитвах, дабы Господь смилостивился.  Вот ведь помог Джо - такому, казалось бы, безысходному.  А здесь, как я сейчас понимаю, ирландская партия спокойно забирает всё в свои руки.  Ронэн уже привыкает руководить.  Не знаю насчёт формальностей, но номинально Антони может оставаться в своей роли только для того, чтобы при необходимости подкидывать денежки. 

Катя уже весь день на кухне хозяйка-хозяйкой, а баре – на краешке, да и чаще они уже едят в городе, чем здесь: на многие дни не находится повар.  Земля спокойно поделена между Ронэном и Барбарой.  Каждый из них имеет всё, что хочет, и именно то, что нигде в другом месте не получит.  Остальное делает время, люди они очень молодые, а баре…  Так что дворня оказалась дальновидней.  Впрочем, эволюция будет длительной. 

Вот только сейчас прервала меня Маша: Антони привёз чипсы, вино, пиво, приглашает в библиотеку.  Я обругал Машу: дома она отказалась обедать, а туда – бегом…  Так что хозяин знает, с какой стороны – лаской, с какой – таской.  А всё же дети наши – добрые.  Да Фредди стала  уговаривать поесть да попить, всё ведь из китайского ресторана!  Вот видишь, скоро дворня перейдёт на обеды на вынос из китайского ресторана!

Что ещё?  Вот перешёл на твою травку, а то последнее время стало тяжело.  Только на днях сообразил: от собственного молочка, даже в чай оно слишком тяжело. 

Последние два дня почта не принесла твоих писем.  Было письмо от Вали Брусиловской, впервые без упоминания Мишки, видать, жизнь её повернулась, пока одни намёки: много работает, но уже не творчески.  Дочь с зятем работают, живут, пишет, дружно.  Очень скучает, но не зовёт.

…Сейчас зашёл после магазина Джо.  Сказал, что теперь будет молиться за тебя, за нас.  Он теперь не совсем уж счастлив, поскольку мы ещё тут…  Сговорились завтра на прогулку.

А тут зашёл Антони и сказал: «Хэлло, папа», - это когда он весёленький.  Я ответил, и он понял, что здесь не дворня, и потихоньку ретировался, по дороге поинтересовавшись здоровьем Маши, здесь бывшей.  

Значит, так и живём, как прежде.  Впрочем, многое изменилось, и, прежде всего – я сам.  Меня настолько глухо не интересуют эти все без исключения люди, что и как говорят, и т.д., что страшно.  Ведь наверно, этот самый Запад и состоит в основном из подобной публики.  Чуть прижала судьба – на цыпочки, или на колени, а может быть, это только Европа такова.  И это ужасное изворачивание.  Не случайно они нам не верят, нашему прошлому.  Им фантастичным представляется, что человек может сохранять достоинство в условиях тирании.  А если всё же достоинство сохраняется, значит, ужасы тирании выдуманы или преувеличены. 

Грустно, очень даже.  Вот почему мы часто грезим Израилем: пусть грубость, хамство, но нет этого рабского смрада. 

…Люсенька, мамочка наша, здравствуй!

Прошло много времени после разговора с тобой и Яшей, а я всё не могу за тебя успокоиться – как ты осеклась и заглохла после разговора с детьми…

Может быть, лучше не говорить с ними, не бередить рану, коль она так чувствительна, или вообще отказаться от разговоров?  Мы так остро ждём эти минуты, а потому весь смысл теряется, остаётся только растерянность.  Без выдержки мы такой срок не осилим, лучше и не затевать, ей Богу, если будем втыкаться в собственные переживания…

 

3 февраля 1985  Садбэрри

Дорогие мои!  Вот пишу вам нормальное письмо, дома.  Фридрих оставил несколько телефонов своих приятелей, которые могли бы нам помочь.  Как?  Один взялся повлиять на Толстовский фонд в Нью-Йорке, лично на Багратиона, с которым в приятельских отношениях.  Но дело оказалось мёртвое.  Багратион сказал: «Давайте к этому делу больше не возвращаться, израильским гражданам мы не помогаем».  Наши письма, оказывается, они сразу же пересылали в канадский Толстовский фонд, поэтому и не удостоили ответом.  Ассистентка Голицына, с которой я разговаривала две недели назад, отвечала мне довольно грубо, что нечего и приезжать.

… Теперь о главном.  Яша и Лёнька хотят устроить меня на курс программистов, заплатив за него сами.  Они уверяют, что это единственная возможность найти работу: в Америке ли, в Ирландии, в любом месте.  Яков вычитал где-то, что несколько американских фирм открывают филиалы в Ирландии и Шотландии. 

Оба берутся помогать мне, а Люба говорит, что, может быть, и она пойдёт на этот курс вместе со мной.  Конечно, я отнеслась к этому с испугом (смогу ли расстаться с вами надолго – на три месяца), справлюсь ли без английского, и вообще.  Но Яша уверяет, что он учился вообще без английского, иногда даже не понимал, когда учитель переносил занятия на другой день.  Но у него-то был багаж знаний уже, да и ум технический.  Но прежде я поговорю (мы все поговорим) с тобой по телефону. 

Разговор об этом был вчера, сегодня Лёня собирается выяснять, где есть такие курсы в округе, а я тем временем провела неспокойную ночь, думая о вас.  Яков уже преподал мне два урока и притащил две английские книжки для начинающих.  Первый абзац прочла с пониманием, но это – только вступление.

Всё зависит от вас.  Если вы согласитесь, то я, как ни тяжело мне, соглашусь тоже. 

Есть ещё один путь – поступить в докторантуру, но там надо сразу же сдать английский.  Это открывает формально доступ в Америку, но жить на стипендию в 400 долларов с семьёй невозможно, хотя Яша сказал, что будут помогать нам.  Но мне всё это представляется совершенно нереальным. 

… Вот все мои последние новости, мои милые.  Я уже с радостью предвкушала свою встречу с вами, заранее радовалась радости вашей при виде подарков, но … сразу выскочило «но», отодвигающее радость близкого возвращения.  Но это ещё здание на песке, неясность, не будем пугаться заранее. 

Я хорошо отдохнула, но, несмотря на это, похудела, может быть, потому, что стосковалась о вас.  Лёвушка, вещи, что ты прислал, очень хороши и, по-моему, теперь имеют товарный вид.  Не волнуйся, галерей в Бостоне много, испробуем все.  Все передают тебе поздравления с красивыми вещами.

 

3 февраля 1985

Воскресенье.  Дорогая мамочка, дорогие!

Уже позднее утро, а дети разоспались.  Вчера после спектакля обменивались впечатлениями, да купались, да потом, проголодавшись, готовили себе еду, так что легли почти в полночь. 

Я потихоньку, тоже не рано – после десяти, приготовил еду для «птичника».  Я приношу муку с мельницы в нашу кухню, а в другую баклагу наливаю тёплую воду.  Потом потихоньку сыплю муку, помешивая, и без всяких усилий.  Телега стоит у дверей и везу скармливать – легко и быстро, и, когда кормил, то гуляло весёлое солнышко с ветерком.  А сейчас снова затянуло, только ветер.  Ночью казалось, что я не на земле, а на корабле, который носится по морю-океану, и всякая волна кидает, пытаясь опрокинуть.  Это потому, что окна открыты, а внизу – скрипучий пластиковый навес. 

Проснулся с добрым чувствам и лёгким сердцем, это после вчерашнего беспокойства от телефонного разговора, точнее, оттого, что ты так остро, болезненно восприняла голоса детей  Я тебя понимаю, они у них ангельские.  Даже здесь, когда звонят, то очень трогает – птички небесные.  Но это, мамочка, иллюзия.  Они уже почти взрослые и у обоих, если надеть очки, усы весьма ощутимые.  Так что, моргнуть не успеешь, басом заговорят.  Это пройдёт.

 Надо нормально жить в новых условиях, быть здоровой, работоспособной.  Дети, слава Господу, не понимают твоих страданий и моего одиночества.  Да и хранимы мы Господом: в сущности, живём в условиях полной беззаботности.    

…Только потом я сообразил, что если такие большие деньги за курс (по здешним представлениям), то, верно, учат основательно, всё к лучшему!

Очень рады за твой высокий интеллектуальный уровень, и, даст Господь – откроется у тебя ещё один талант, и будет для тебя работа таким же творчеством, как для Якова и Лёньки.  А я, признаться, ужасно волновался из-за тебя, только не хотел давать тебе знать. 

Если ты обретаешь полноценную работу, то наша жизнь обретёт гармонию, о которой сейчас можно только мечтать.  Ради такого будущего я готов ежедневно готовить, стирать, убирать, кормить кур, мыть яйца и посуду и быть молчальником (разговоры с детьми не идут в счёт). 

Если мы будет поддерживать бодрость друг у друга - выдюжим!

Тебе трудно добираться в Бостон, тем более – в воскресенье, но я надеюсь, что там есть храм православный, а в нём – батюшка.  Можно узнать у Миши Меерсона.  Служба, благословение – великой могут быть опорой.  А вдруг и Люба почувствует движение души…

Дописываю в понедельник. 

Сегодня пришло письмо от Фридриха, молчал не случайно. Отъезд из Америки задержали: в аэропорту Кеннеди украли сумку с паспортами, деньгами, ценностями и т.д.  Затем во Франкфурте Фридриха искусала собака, а Лида болела бронхитом.  Но уже работают, купили автомобиль и ищут квартиру.  Там им нравится.

P.S.  Очень важное обстоятельство было отложил до завтрашнего разговора, но вдруг не будет, или не успею, - потому вернулся к письму. 

Речь идёт о Любином заболевании.  Впервые маятник на вопрос не отвечает, абсолютно недвижим.  Если нет улучшений и ясного медицинского назначения – пришли срочно клочок Любиных волос, тогда, возможно, я смогу что-то понять.  Вообще, Люсенька, как только возникает вопрос о диагнозе, тут же надо прислать волосы.  Видать, расстояние велико…  Пришли на всякий случай и свои.  Заодно посмотрите: нет ли в Бостоне или округе общества целителей или отдельных практикующих.  Может быть, мне в новых условиях будет более благоприятно заняться исцелением?  У Миши, надо сказать, очень давно не было его ужасной икоты.  Но кабы я смог избавлять людей от храпа…  Впрочем, в американском мире все разбегаются по своим комнатам и спят без помехи. 

А тем временем меня буквально спасает радио.  Слушаю музыку не только из Москвы и Лондона, но и чудесную, мягкую из Варшавы и Праги. 

Я хотел вновь написать в лондонское отделение целителей, но не нашёл бумаг и адреса.  Какого рода у Якова с Любой медицинское обслуживание – что это такое?  А как с теми, кто приезжает вновь?  Всем сердечный привет.  Л.   зришли на всякий случай и свои.опрос о диагнозе, тут же надо прислать волосы.      

 

3 февраля 1985

Дорогая мамочка!  Здесь всё хорошо.  Как у тебя?  Ты поедешь в Канаду, или нет, и когда? 

У нас Фредди училась ездить на велосипеде.  У нас погода дождливая.  Папа купил мне тёплые зелёные чулки и новые серенькие ботинки, потому что другие идут на бок.  Они очень хорошие и совсем недорогие.  Я уже сняла первые серьги и надела другие.  В школе всё хорошо.  Я ещё не знаю, что получила на экзаменах.  Здесь папа очень хорошо обеды нам приготавливает, а я немножко убираю.  С Бьюлькой всё хорошо, и шерсть падает, это значит весна.  Я здесь чувствую весну, а ты можешь в Америке?  Очень люблю, беспокоюсь, скучаю.

Твоя Маша. 

 

4 февраля 1985

Дорогие, дорогая!  Еду за Мишей в город и отправляю письмо срочным.  Очень ждали писем, но ни в пятницу, ни сегодня не пришли, знать – завтра.  Была вчера маленькая надежда на телефон, но, знать, всё идёт спокойно, без новостей у тебя. 

Здесь сразу пришла весна, а сегодня с солнцем, хоть загорай.  Я кружусь, так это хорошо – работы полно. 

Очень надеемся, что у тебя, мамочка, всё хорошо, и ты не предавайся унынию, если удача не сразу падёт в руки.  Если надо, мы готовы ждать сколь необходимо долго.  Я молюсь за тебя каждое мгновенье и всей душой и сердцем с тобой.

P.S.  У меня есть несколько минут до прихода Миши, стою на Мэйн-стрит у театра Майкла.  Значит, попью пивцо.  Собственно, мало что могу добавить.  Я написал большое письмо с философией жизни вообще и на Западе по отношению к России – в частности, но решил не отправлять, дабы не портить тебе отпускное настроение.  А вообще-то кружусь, сесть и ответить Соколову так и не довелось пока.  Не ответил и на остальные письма.  

Вчера, в воскресенье, сосредоточенно, как никогда, сопровождал каждое твоё мгновенье – чувствуешь ли ты? 

Жизнь детей уравновесилась.  Маша с удовольствием продолжает быть самостоятельной, а Миша не отказывается, если за ним поухаживаешь.  Впрочем, я и Машу балую по утрам в субботу и воскресенье завтраком в постель.  Они очень быстро отказались от всех яств, как только получили их сполна: до сих пор лежит в холодильнике самая дорогая ветчина и прочее.  Мой путь оказался эффективным. 

Вот и кончается бумага, а вместе – и письмо.  Вот-вот подойдёт Миша.  Коль будет какая важная минута - звони, не жалей денег. 

 

5 февраля 1985

Дорогая матушка, дорогие!

Сегодня вновь еду на почту, чтобы экспрессом отправить письмо Евгению Соколову с 10 фотографиями скульптуры и живописи.  Копию письма вкладываю тебе.  У меня такое представление, что если есть какой в Канаде человек, способный помочь, так это Евгений.  Наверно, очень важно тебе встретиться с ним, взяв с собой игрушки, и т.д.  У него обширные знакомства, и человек он не равнодушный – помогать стал нам по собственной инициативе. 

Понятное дело, я представления не имею сейчас о твоих планах (пять дней нет писем), потому на первый план в моём сознании выплыл Соколов.  Может быть, это потому, что я слушаю его с удовольствием ежедневно.  Свяжись с ним, пожалуйста.  Прежде, чем покидать Америку, наверно, очень важно повидать именно его.  Образовать некое общественное мнение может только он, если захочет.  Это, так сказать, идеальная сторона, другая – он может помочь найти новые каналы, людей, более того, действительно найти агента и т.д.  Может быть, это моя новая фантазия.  Если сможешь продлить пребывание, тогда возникнут новые возможности.  Обязательно разыщи его.  У нас всё в порядке, мы здоровы и бодры.

 

Февраль 1985  Свердловск

Дорогой мой Лёвка!  Не сердись, что долго не писал: всё откладывал, а время летит, уже зима.  Заедает суета, я это лето почти не работал, два раза ездил в Киев к матери, там, как понимаешь, хлопоты.  Потом родственники, никого не обидь, хотел повидаться с друзьями: посмотреть работы, поговорить за жизнь – не получилось.  Настроение всё время очень так себе.  Друзья состарились, да и без Генки очень тяжело.  Ты прости, что я загнусавил: с этим надо бороться и себя не распускать.  Я Валюшеньке отправил Генину книгу последнюю, которую ему не суждено было увидеть.  Лежит твоя, но нужна оказия.  Книга просто прекрасная.  Даст Бог, отправлю.  Лёвка, милый, от тебя очень долго ничего нет.  Ради Бога, не обижайся на меня.  Я тебя очень люблю и очень о тебе скучаю.  С ужасом думаю о том, да и не хочу в это верить, что мы не увидимся.  Всё в этом мире так ухудшилось, что нет никаких просветов.  Конечно, у меня есть надежда, что совершится чудо …  Но иногда она угасает.  Ладилась бы работа.  Я уже много лет топчусь на одном месте, и нет энергии и внутренней решимости сдвинуться с места.  Как только я ухожу с протоптанных академических ходов, я вижу слабость и несовершенство.  А мастерство и умение превратилось в штамп.  И это скучно.  А может, дело не в этом.  В последнее время я обнаружил, что всегда работал для своих друзей.  Мне так было интересно и важно, когда приходил ты.  …Потом уехала Валюха!  И уже через несколько месяцев мне стало тяжело работать.  Без Генки стало просто плохо.  Сейчас тут единственный человек, близкий мне – это Витя.  Видимся с Витей не часто, но знаешь, что, если захочешь, или надо – увидишь.  И это успокаивает.  Работает Витя много, до неприличия.  Из мастерской не вылазит.  Мучается остеохондрозом, бессонницей и мрачностью.  Делает папки офортов с пустыми панцирями.  В общем, рисует средневековье.  Может, у Вас, Лёвка, можно ему организовать выставку.  Пора начинать дружить.  А у нас – ответную. 

Получил я от Валюшеньки фотографии её работ.  Сейчас у меня два альбома: её и твой.  Правда, твоих, Лёвка, у меня совсем немного.  Не жадничай, простые фотографии можешь прислать.  То, что ты прислал, смотрим с большим интересом.  Ты, Лев, опровергаешь представление о том, что теоретик не может в искусстве быть практиком.  На эту тему у нас с Витей была дискуссия, и мы пришли к выводу, что ты, Лев, всё-таки теоретиком был условно. 

Ну, ладно.  Целую Вас.  Здоровья Вам и ещё раз здоровья!

Ваш Миша. (Брусиловский)

 

5 февраля 1985

Дорогие мои!  Вот я и в Канаде, в Монреале.  Первый день разъезжала на метро, рассматривала город и людей.  Город красивый и не оставляет такого устрашающего впечатления в смысле людей, как Нью-Йорк. 

Мне ужасно жаль, Лёва, что ты не здесь.  Вдвоём или ты один добился бы каких-либо результатов. 

Галя Колесова, моя хозяйка, с 17-летним сыном Андрюшей, люди на редкость гостеприимные и милые.  Ко мне, чужому для них человеку, они выказали столько внимания и участия, что я поражена, потрясена и огорошена.  Но об этих милых людях я расскажу подробно дома. 

Итак, в одиннадцать утра я позвонила Соколову, и мы договорились с ним о встрече на завтра.   Он предложил мне приехать на два часа раньше, чтобы посмотреть, как работают на радио, а затем – к Джудит Джойс.  Тут-то я тебя ругнула: ни одной бумаги о себе не дал.

После звонка я отправилась в город Монреаль и, катаясь на метро, выходила в разных местах, по совету хозяев, и осматривала.  Город красивый, европейский по обличию, публика на улицах совершенно другая, нежели в Америке, в Квебеке говорят по-французски.  Гуляла по улицам с чувством полной безопасности, не то, что в Америке, в Нью-Йорке. 

Любе и Яше повезло в смысле места, в Садбэрри дома не закрываются. 

Еда здесь вредная, но безумно вкусная.  Перед моим отъездом, например, Яша пёк дрожжевые блины, а Лёня привёз красную икру и какие-то дорогие копчёные рыбы из русского магазина…

P. S. Вчера написала перед посещением «Радио Канада», сегодня хочу дополнить, чтобы уж выдать всю информацию сразу.

Но сразу хочу сказать, чтобы ты не волновался зря.  Любой шаг, какой я предприму здесь, ни к чему нас не обязывает, да и всё выглядит достаточно безнадёжно. 

Итак, в одиннадцать я приехала на «Радио», познакомилась с Женей Соколовым.  Он показал мне, как они работают.  Я видела его «вещающим».  Всю «кухню» радио я изучила, даже послушала, как «вещают» украинцы. 

Потом Соколов любезно предложил мне осмотреть старый Монреаль, что мы и сделали, зайдя в два собора.  В одном осмотрели чудотворную скульптуру девы Марии, которая одна только не сгорела во время пожара.  Весь собор сгорел дотла, а она, будучи деревянной, - не сгорела.  Второй собор – местный Нотр-Дам. 

Затем пошли к адвокату.  Она бесплатно изложила нам все возможности переезда, для нас практически нулевые.  И только по статусу твоей художественной исключительности мы можем въехать. 

Далее Соколов предложил мне «перекусить» вместе с ним в греческом ресторане, где мы ели греческий салат с брынзой, жареного кальмара и огромную рыбу (из белых), запеченную на углях.  Всё это запивалось вином, но не мной, а Соколовым.  Я из приличия отказалась, храня нашу фамильную честь.

А вечером того же дня Галя, хозяйка дома, в котором я остановилась, пригласила меня на симфонический концерт, слушали Моцарта и Рахманинова. 

Если бы не беспокойство за вас и если бы не тревога, охватившая меня, всё было бы замечательно.  А так – ходишь среди этого миллиона лиц: чужих, холодных, равнодушных, и сердце сжимается.  Что-то будет? 

Но вот Галя, у которой я живу, человек удивительно заботливый, столько внимания, участия, столько личного времени на меня потратила, - просто грех жаловаться.  Да и Женя Соколов отнёсся более чем участливо. 

Пишу это письмо в огромном здании института под названием «Конкордия», в библиотеке.  Через час отправляюсь звонить Вале Колосовой, может быть, завтра вместе сходим в эмиграционный центр.  Пока что не могу ни дозвониться, ни застать её (она работает здесь поблизости). 

Перед этим пообедали вместе с Галей и японцем Миноро (её приятелем) в японском ресторане.  Японец Миноро очень мил и вежлив, пишет здесь докторскую диссертацию. 

Познакомилась ещё с Игорем Мельчуком (коллегой Виктора Давидовича Левина по Москве).  Японская еда в Монреале мне не понравилась совершенно, да и что-то грустно мне было видеть пресыщенную, хорошо одетую публику, которая уж не знает, чем себя ублажить. 

Кстати, Галя, моя новая знакомая - якутка, в моем возрасте, но очень стройная и милая по-восточному женщина.  Сегодня она предложила мне фильм, который сама посмотрела три раза. 

Послезавтра, в пятницу, я, вероятно, возвращаюсь в Садбэрри, соскучилась даже по Любе и Яше, и детишкам.  Но как я соскучилась о наших взрослых малышах, ни словом сказать, ни пером описать.  Но теперь уж скоро приеду…

 

6 февраля 1985

Дорогая мамочка, здравствуй!

Сейчас уехал Миша, я остался подождать девочку-няньку.  Вновь заморосило, а ведь вчерашний день обещал весну света и тепла до скончания века.  Я часто думаю о том, как такая изменчивость лепила национальный характер…  Но это иная тема.  А пока хочу сообщить, что отправили посылку.  На днях отправим ещё маленькую, ко дню рождения.  Вечером времени не оказалось у детей на письма, возможно – сегодня.  И они очень порадовались и твоему письму, и успехам, и очень понравился проспект твоих курсов. 

Из предпоследнего письма я многое из твоих причитаний не читал им – извини, а также похвалу мне как водителю, поскольку это не точное сравнение.  Яша и Люба – молодые водители.  Если бы ты видела, как я джигитовал прежде, и не только на машине, но и мотоцикле, что неизмеримо опаснее.  Пройдут годы, и придёт спокойствие, начнётся рутинная езда взамен сегодняшней – творческой. 

Впрочем, если ты открыла счёт моим достоинствам, то, может быть, уже отыскались и другие, действительно существующие? 

Я всё отвлекаюсь, а хочу поговорить о том, что регулярное писание писем толкает меня всё сильнее заняться тем, что столь долго во мне зреет: обещанной себе, тебе и другим – книгой.  Вот сегодня проснулся рано с полным ощущением готовых словесных форм.  Всё дело только в этом.  Я не хотел бы высиживать слова, как наседка (вот пришла девочка, продолжу дома, пока). 

Продолжаю дома после своего долгого в одиночестве и раздумье завтрака.  И слушал русский хор по радио.  Удивительная вещь – частушки: ужасно тупые и примитивные по содержанию, они удивительно привлекают задором, редкое удовольствие. 

Так вот, возвращаюсь к трудной для меня теме – книге.  Дело не в том, что это особый жанр искусства (в этом смысле я наиболее биографически и по образованию подготовлен именно в литературе, больше, чем в изобразительном искусстве), а в том, что мой ритм жизни – рваный.  В этих условиях подход к скульптуре менее болезнен, поскольку форма осуществляется визуально, и материал сам по себе внутри себя сохраняет потенцию формы.  В то время как писатель сам является этой потенциальной формой, и может чрезвычайно болезненно деформироваться под воздействием – внешним.  Впрочем, идеально благоприятных условий не бывает, да и не они главное, а Глас Свыше, с Небес.  Если он заговорит, то всё остальное – ничто!  Надо посмотреть старые бумаги для разгона и написать небольшую новеллку-эссе. 

Ты права, благодарение Господу, творческий потенциал ищет новых выходов.  Только грущу – сейчас Пост, и всё, что я делаю, так наподобие Машеньки нашей.  Не ем шоколад и иных сладостей.  Может быть, эта внутренняя потребность перерастёт в действительную потребность, в настоящий Пост, а в насилии не хочу быть правоверным. 

А как ты питаешься?  И всё же раз в неделю покухарничать - только польза при любой занятости, а напечь хлеба на всю неделю, да булочек  – очень полезно, будь в этом решительней, а то вновь станешь страдать несварением.

 

7 февраля 1985

Дорогие, дорогая матушка!  Вчера наконец-то появилось твоё второе письмо, написанное после посещения Бостона (которого ты не удостоила вниманием – ни слова).  Нам очень понравилось описание посещения Нью-Йорка.  Жаль, что ты не вняла моим советам и стала посещать галереи практически с пустыми руками.  Я ведь сознательно не снабдил тебя, поскольку и сейчас считаю, что это второстепенный вопрос.  Если мы будем в Новом Свете, там и будут вещи, значит – выставки.  А нет – так не будем же мы отправлять в Америку бронзу и камни!  Впрочем, это было вам по дороге, да Юру Красного повидали. 

Сейчас я на перекрёстке утром, Миша уехал в школу, а я остался дожидаться одну девочку из Вэксфорда.  Её наняли смотреть за детьми на целый день, так как сестрицы – феминисточки должны трудиться.  Впрочем, девочка (я прежде видел её издали) – приятная и красивая ирландочка, вот сейчас посмотрю поближе. 

Вчера весь день работал с Ронэном под дождём, теперь он спешит и потому предстоит серьёзная работа.  Действительно, что-то изменилось: Антони сник совсем, все дела обговариваются с Ронэном, а теперь и магазин, видимо, частично перейдёт к нему. 

После твоего звонка из Монреаля я так и не смог уснуть, больше молился за тебя, а потом успокоился – как Господу угодно, так и будет.  Хотя поначалу просто испугался, что повторяешь меня, когда я отправился со Стивеном в Дублин за визой для художника и был так обнадёжен Соломоном.  Впрочем, буквально ничто не повторяется…  Вот и появилась девица.  Вот слушаю «Цветочницу Анюту, сердце которой унёс в корзине молодой лейтенант вместе с фиалкой», - концерт по заявкам из Москвы.  Позавтракал, съездил за молоком, а мусор отвезу позднее.  Опять серый день, накрапывает.  Девочка, как все миловидные девочки – хороша издали, и хотя ноги не короткие, уже по-ирландски идёт вся в ширину.  Закончила Лоретто школу, и теперь подрабатывает.  Джо с женой не появляются на кухне вообще, только когда что-нибудь взять.  Когда вчера я рассказал ему о твоём пребывании в Монреале, он так восхитился, обрадовался, словно мы завтра туда едем, и было бросился обнимать меня, пришлось остудить порыв. 

Это хорошо, что ещё одну недельку сможешь побыть в Новом Свете.  Может быть, надо ещё раз съездить в Монреаль, или Нью-Йорк, или ещё куда.  Коль уж пошла в лягушки-путешественницы, не стесняйся, матушка!  Я бы хотел пожелать тебе получше оглядеться в Канаде, подольше побыть там.  Ежели возможно, быть может, принять участие в поисках агента и литья именно в Монреале.  Если, конечно, твой вчерашний поход не закончился отрицательно. 

А тем временем всё более выявляются наши дети, обретающие собственный характер.  Миша ещё более приблизился ко мне, и всем существом своим вдыхает все разговоры о тебе, о, возможно, новом.  А Маша – напротив.  Я от неё почти так же далёк, как и ты, её женская обособленность сразу утвердилась и её вполне устраивает.  Миша не просто говорит, что скучает, он действительно скучает.  Маша не говорит и не скучает, а тебе пишет, потому что так надо - писать.  Всё к лучшему.  Маша без сожаления оставит настоящее ради более привлекательного нового, всегда помня о себе.  А Миша вечно будет путать свою жизнь состраданием и жалостью-привязанностью.  Мне с ними легко и спокойно. 

Вчера поздно вечером, вымыв яйца (всю работу делаю на нашей кухне, не понимаю, почему ты прежде не делала здесь), извлёк новую глину и заготовил новые формы.  Я написал в письме к Евгению Соколову о том, что понимаю свою работу как посредничество между небом и материей.  Кстати, лишнее доказательство – я не помню ни одной из отправленных тебе вещей, как труба не запоминает протёкшую воду.  При большом усилии выплывают детали – не более. 

Главное – молитва, высокий настрой души, Вера.  Валюха прислала много слов восхищения моим якобы творческим импульсом.  Она не понимает, что этот самый импульс – не более, как ответ Небес на Веру!

 

8 февраля 1985

Привет из Вэксфорда, где я сейчас в ожидании Миши с урока музыки.  Пытаюсь писать от света уличного фонаря, поскольку в Ванечке исчезли обе внутренние лампочки.  Пока получается, вижу. 

Вчера я не очень милостиво разговаривал по телефону, просто не успел прийти в себя.  К вечеру начало так свирепо дуть и одновременно поливать дождём, давить в грудь, набивая всё тело ватой, что я совсем сник и, сопровождаемый заботливо Мишей, вскоре после обеда отправился в постель.  Миша принёс чаёк и всё допытывался, как помочь.  Затем я уснул, а разбудил стук в дверь.  Так что извини, пожалуйста.  Потом долго не мог уснуть, вот и сегодня весь день под прессом, но работа моя в глине шла, кажется.  Две вещи: одна – женская фигура, она больше всех предыдущих, и другая – полуфантастическая на тему чудищ живописи Брусиловского.  Получаются интересно, практически они готовы.  Сейчас я грубую болванку ставлю в духовку и продолжаю работать уже по твёрдому материалу, но, разумеется, это не камень, так что дня хватает на изъятие излишков, как когда-то любил говаривать Мишка Анголов, и был прав. 

Но больше мучить вас не буду и оставлю глину здесь.  Надеюсь, что три предыдущие получили в сохранности. 

Теперь о разговоре.  Действительно, отправляю письма почти каждый день.  Но от тебя получили только два, по одному в неделю.  Хотя, впрочем, прошло всего три недели твоего отсутствия.  Очень жаль, что обернулось всё опять на старое, ведь Юра Рябов ясно сказал, что он не может дать бумаги.  Школы нет, да если и будет, написал он, «переправляйтесь сами, поскольку стоит свистнуть, и учителя сами набегут».  Это только лишнее беспокойство для обеих наших симпатий в Канаде. 

Догадалась ли ты взять с собой мои игрушки – показать в Канаде, или решили, что это несерьёзно?  Впрочем, я согласен – как вышло, так и ладно.  Не даётся нам Канада, как, впрочем, и всё остальное.  Переживём.  Теперь ясно: лучше употребить время на изучение возможности литья (в песок, и скульптурного литья).  Например, сегодняшняя красавица весьма рыночна, на мой взгляд, а лить её можно, как и мою первую, доисторическую - в землю.  Это будет очень дёшево.  И изучать сбыт, т. е. найти такие места, где, как скажем, в Линкольн галерее в Дублине готовы ставить скульптуру в любое время для сопровождения живописи, и т.д.  Или вообще, лучше всего найти агента, может быть, познакомиться с агентом Нахамкина в Бостоне и, если он вызывает доверие, потолковать, предложить, для начала согласившись на любые условия. 

Дорогие мои, не предавайтесь унынию.  Я не первый день в искусстве.  Но если мой ровесник скульптор Эрик Неизвестный на последней, завершающей стадии своего скульптурного развития (я так думаю), то я – в самом начале.  Вспомните, сколько лет прошло с Аршаха, а впервые выставился и первые продажи – пять лет, только пять лет.  Ничтожный ученический срок для такого долгого и трудного дела.  Только сейчас, прикоснувшись к глине, я вдруг ощутил это радостное чувство свежести, молодости – начала нового пути.  Я думаю, мне повезло больше, чем Эрику, у которого если не всё, то почти всё главное – позади. 

Проникнитесь, пожалуйста, этим главным, и всю печаль вашу рукой снимет.  Получаются вещи, я уверен, что их производство и сбыт наладить в Америке мне будет трудно только из-за расстояния, поскольку, вероятно, моё пребывание потребуется.  Проще всего в Израиле лить и отправлять кораблём.  Не исключение и Германия, где сейчас Фридрих.  А тем временем образовываются всё новые и новые формы, размеры, жанры.  Дай Господь только сил и здоровья, поскольку для глины можно обойтись и без мастерской.  Только Миша нет-нет забрюзжит: «Устроил себе в кухне мастерскую, грязь развёл!»  Но это мы переживём. 

Очень хотелось бы и в вашей вере получить поддержку и Люсе, и мне.  Быть может, Люся в ней нуждается более, вот почему какой-то даже самый малый результат в смысле практическом – литья и продажи, удовлетворил бы как надежда на будущее. 

И всё же, я понимаю, эти три недели слишком малый срок, так может быть, стоит ещё одну дополнительную неделю остаться и употребить исключительно на это дело?  Может быть, в Нью-Йорке?  Извините, если покажется излишне настырным сие.  Я знаю, как невозможно все заняты.  Так пусть Люся немножко похудеет, разрешаю. 

P. S.  Моя фигура, кажется, вновь обрела стройность, только вот нет минутки, чтоб выяснить – посмотреть в зеркало. 

 

9 февраля 1985

Привет сердечный всем!  Люся, спешу написать вскоре после разговора, под свежим впечатлением.  Миша пообедал и уехал, вскоре позвонила Рэй из Бристоля.  Утром она с Дэвидом и их друзьями будут у нас, так что написать письмо не будет возможности.

Жаль, что на твой отпуск выпали холода да изнурительные поездки, но у тебя ещё есть время и отдохнуть, впрочем, я сам толкаю тебя в шею.  Просто пойми, я не вижу другой возможности, кроме как самим шевелиться.  Мы сиднем просидели семь да три года, почти как Илья Муромец.  В этом смысле надо, вероятно, отбросить надежды на кого-либо в Канаде, тем более, связанные с будущим.  Не забывай, по сколько нам годков.  Как Юра Рябов или кто иной узнает – руки сразу опустятся.  Осталось одно – носом рыть путь из создавшегося тупика, и, прежде всего, поскольку на руках только одна козырная карта – искать способ выскочить при помощи скульптуры в самом простом материальном смысле. 

Я понимаю, можно изучить ещё и программирование, и даже необходимо, если есть возможность.  Можно ответить: скульптура столь же проблематична, как и всё остальное.  Это верно, только скульптура, и весьма разнообразная – имеется, вопрос только сбыта, реализации, - всё же конкретный вопрос. 

С другой стороны, программирование – это же синица в руках.  Может быть, и есть кому помогать, только сколько же времени надо осваивать, и какое напряжение!  Я отлично помню Любу на курсах в Иерусалиме, да и Мишка Шнитке не последний олух, а времени у них не хватало на освоение. 

Другое дело, на всё плюнуть, и остаться тебе: и для учёбы, и вообще пробивать путь во всех возможных направлениях, благо ещё пять месяцев визы у тебя есть в запасе. 

Вот мы сейчас побеседовали с Машей, подумали, смогли бы мы продержаться?  И надумали, что сможем, поскольку страшно подумать: начинать вновь то же самое в будущем, и будет ли ещё столь благоприятная возможность оказаться в Америке?  А то, чего доброго, действительно придётся телеграфировать в Форест-Роу, чтобы Илья поспешил позвать жену полюбоваться ещё одним человеческим крушением (пусть простят нам Люба с Яшей, что мы так часто цитируем ставшее классическим это изречение). 

Разумеется, программирование – не скульптура, тут все козыри на руках.  Но как это ещё пойдёт у тебя?  А может быть, следует продвинуться в печатных схемах, или это мертвый номер?  Простите, что шарахаюсь, ради Христа Спасителя, ради нас самих.  Твёрдо только одно понял: с пассивностью надо кончать твёрдо и решительно, а если Люся возвращается … продолжение следует в самом безнадёжном ирландском смысле.  Ну, я раз, другой толкнусь со своим скульптурным рылом в Европу, получу по той же сопатке, и вновь – в ирландскую берлогу.  Без патрона или, на худой конец, агента, как сказал Марк Новодворский, мне не пробиться.  Ну, уж если только опять же Люся остаётся и находит время, силы двигаться и заниматься этой самой скульптурой.  Разумеется, отдавать на заклание не следует.  Если сами поиски, учёба и первоначально - жизнь без семьи не по силам, - надо возвращаться. 

Ведь я проболтался, слава Богу, с Юрой, когда он по телефону вместе с Ирой из Иерусалима уговаривал вернуться с расчётом на будущую поездку.  Понятно, это не сравнение, так что я вроде и убеждаю, и одновременно отговариваю – сложно, непостижимо тяжко.  А нет возможности спокойно сесть с вами в круг и неторопливо взвесить, обсудить?  Я готов принять любое решение ваше, выработанное с Люсей.  Я предвижу много трудностей, в том числе и «бесправность», так что неизвестно, как передвигаться. 

Более того, ни я, ни дети по существу не готовы к такой перспективе психологически, надо перестраиваться, привыкать к подобной мысли, как это было с вашими семьями.  Но в нашем случае община, в общем-то, в принципе сможет сыграть положительную роль, всё же некая опора.

… После разговора я настолько раздираем противоречиями, что вот пишу уже третье письмо, отвергнув предыдущие.  Просто мне здесь всё понятнее становится, как важно в полной мере использовать приезд в Америку, хотя прежде мне казалось (и я так уговаривал) – рассматривать прежде всего как отпуск.  Но, увы, всё яснее мне, - это последняя и благоприятная возможность выбраться из общины и заодно – из Ирландии.  Что эта возможность стоит в ряду двух других (в Вене и Мевассерете), хотя неизмеримо труднее предыдущих и потребует куда больших от тебя (да и от нас здесь) усилий.  Наверно, и ты, Люсенька, это чуешь сама своим сердцем и потому впервые сама и заикнулась в какой-то вопросительной форме…

А я только сейчас в этот вечер как бы погрузился в стихийный поток нашей жизни, и как обухом по голове: нужна твёрдость, самопожертвование (без преувеличения), и тогда Господь поможет нам, поскольку это будет Верой, а не риском – на волю Господню.  Значит, тогда реальна и учёба, и устройство, и всякие возможности для скульптуры, и т.д.

А здесь мы продержимся уже надеждой на избавление, на встречу.  Как смотрят на это Яков, Люба и остальные?  Прости, мне очень трудно было так вдруг осознать, но, видимо, от нас Господу нужно ещё одно испытание – разлукой, поскольку всё остальное в твоей и нашей жизни будет менее страшным. 

 

10 февраля 1985

Дорогая мамочка, дорогие!  Сейчас утром проснулся под заунывные звуки «Разлука ты, разлука…».  И с этим нытьём скормил птицам корм, приготовленный Антони (он и Миша, воскресные кормильцы, - в гостях).  Вернулся в стихший, как всегда без хозяина, дом.  Вот пью травяной чаёк и пишу, а в ушах всё она: «Разлука ты, разлука, чужая сторона…» и т.д.  Песня, знать, ко вчерашнему разговору.  Не знаю, Люсь, в какой мере сознательно, но, заговорив о плане учёбы программирования и устройству по этой части, ты невольно дала знать, что ты, проще говоря, остаёшься в этом самом Новом Свете, не имея сил отказаться от этого плана.  Очень даже сие понятно.  Правда, осознал только к утру.  А ночью проснулся от кошмара.  Метался по какому-то страшному городу, ограбленный, в смятении и страхе – украли детей.  Потом проснулся, очухался, сообразил, что вот Маша спит за стенкой, а Миша – у Стивена.  И тут понял, что сон-то видел про Анну, и как сам двадцать пять лет назад метался в её поисках и как она сама сейчас живёт наяву тем, что испытал я во сне.  Вот тебе, если хочешь, живое напоминание и сравнение – ничего подобного у нас, хранимых Господом. 

Ежели так поворачивается, что без жертвоприношений с израильским паспортом не пущают в окаянное заокеанье, то мы согласные, хотя разлука – это и будет самой суровой жертвой и для тебя, и для нас. 

Но мы продержимся уж одной надеждой на встречу.  Во всяком случае, нам так сейчас представляется.  Все наши друзья принесли эту жертву.  Вот и наша череда.  Так просто и внешне так неожиданно, а на самом деле всё шло к тому.  Вот тебе возвращённая молодость.  Хорошо бы, действительно, научиться и программированию, и водить машину, получить права (в Америке легче, чем где-либо, говорят), ещё бы пойти на курс английского языка, да моими скульптурами заниматься.  Так что и скучать будет некогда, и спать будешь вновь как убитая.  Больше того, в том же Садбэрри, быть может, ты найдёшь сбыт своим булочкам, да и своих обеспечивать?  Словом, я размечтался на твой счёт.  Так ведь верно, если останешься, так надо загрузить себя на полную железку. 

Знать не знаю, ведать не ведаю, обсуждаете ли этот план, но смешно заговаривать об учёбе программированию на оставшиеся две недели…  С другой стороны, ты обронила, что вроде не оставаться же тебе…

Есть время понять, что к чему, но только боюсь, что Яков, наш добрый гений - даёт единственный и последний шанс.  И если вернуться сейчас, то даже шансов не останется, поскольку будет истекать срок визы, ирландских и израильских паспортов. 

Мамочка, ведь это, действительно, счастье – Яков с Любой.  И уехать от них теперь – это значит, потерять последний шанс, а ведь другого может и не быть. 

Давай уж не доставим Горечь Судьбе и примем вызов.  Это эгоистично, так говорить, но, видимо, мне будет труднее, хотя дети со мной, и весь день в хлопотах.  Ты была единственным нашим мостиком здесь, а с другой стороны, продержаться будет легче в общине. 

Вот и жена Джо хочет остаться здесь (пока Джо будет на учёбе), не надеясь найти себе работу в Англии.  В остальном - всё прежнее.  Антони ещё более фиглярничает: приходит ко мне за разрешением взять муку с мельницы для выпечки и т.д.  Плохо это, мелко.  Ходит готовая взорваться как грязевая бомба Ив, её внутреннее давление увеличивается.  Ирландцы жмут на Антони всерьёз, и практически всем уже руководит Ронэн.  Всё неизбежно перейдёт к нему в руки, у него и глаза изменились – вожделеет.  Прости, Господи, тяжко наблюдать.  А «бывшие» уже ездят на новом опять авто, опять же – белом, поскольку Ив по примеру своего мужа вкатилась под колёса грузовика, и осталась невредимой. 

Вот и все новости.  О, нет, вскоре после тебя позвонила из Бристоля Рэй.  Сегодня утром она с Дэвидом и друзьями должна была приехать с корабля, но уже десять, а их нет.  Ужасный ветер бушевал всю ночь (мой сон), возможно, корабль задержался.  Они должны переночевать у нас и утром возвращаться.  Похолодало…

Дорогая Люся, дорогие!  Написал письмо утром, не закончил, приехали из Англии Дэвид с Рэй, с другом художником, а тот с дочкой – девочкой, да собакой.  Куда дел письмо – не ведаю, найду – пошлю и его, а пока они пошли на прогулку, а мне надо будет ехать за Мишей. 

Удивительно милые, хорошие они.  Рэй сразу помогла мне с завтраком, затем мы беседовали.  Я рассказал твою ситуацию.  Дэвид считает, что надо обязательно воспользоваться предложением друга и сделать всё возможное в обучении программированию и затем с устройством, поскольку здесь, в Ирландии, изменений не предвидится.  Если не пойдёт, только тогда возвращаться.  К нему присоединилась Рэй, отметив, что если там нравится, надо всеми силами зацепиться. 

Затем Дэвид сказал, когда Бог даёт таких друзей, то это значит надо быть их достойными, т.е., отвергнув предложение, ты как бы гневишь Бога, так я понял.  Я присоединяюсь к ним.  Только утром я осознал, что во всём вчерашнем разговоре существенным была идея Яши, а поскольку за две недели её не осуществить, то надо спокойно оставаться и делать всё, что в твоих силах. 

Может быть, забыть обо всех моих наставлениях (я не сразу усёк всю серьёзность предложения Яши, и по инерции думал только о своих игрушках), и отдать все силы изучению нового дела.  Ну, может быть, только печь булочки для себя, а не на продажу, да хорошо бы научиться водить машину и получить права, иначе ты и потом будешь на привязи. 

Наверное, всем нам, бывшим израильтянам, надо приносить жертвоприношение разлукой.  Пришла наша череда.  Мы выдержим, уже надежда нас будет держать.  А если занять как следует себя, то и скучать-тосковать не будет времени.

 

11 февраля 1985

 Дэвид и Рэй с другом художником (выглядит как сумасшедший Ван-Гог) смотрели весь день скульптуру, решили остаться ещё на один день.  Дэвид заберёт несколько моих новых глин, обожжёт в печи и возьмёт в Лондон и Бристоль, куда едет на следующей неделе в попытке отыскать агента.  Они мечтают забрать нас с собой в Африку и вольно зажить на ферме, организовав продажу скульптуры там и по всему свету.  Дети уже согласны.  

Боюсь, что больше сегодня не будет времени писать.  Они уезжают завтра.

Обнимаем, целуем.  Твой Л. 

 

11 февраля 1985   Бостон

Мои дорогие!  Пишу в Бостонском сквере с рыжеволосыми ивами и ручными белочками, выпрашивающими у меня еду.  Так и снуют вокруг скамейки.  Первое самостоятельное посещение Бостона для знакомства с галереями (по твоим, Лёва, делам) – неудачно: в понедельник всё закрыто.  Каждый день не наездишься – билет стоит пять долларов.  Но день солнечный и тёплый, поброжу до четырёх, и – назад.  В пять Яша подберёт на остановке. 

В соборе, изображённом на открытке, я была с Женей Соколовым.  Построен он по образу парижского Нотр-Дама.  Очень красив.  Вот сейчас только пробили городские часы на ратуше – двенадцать. 

Вчера Зи-ги возили в Кембридж и Гарвард.  Красиво.  Видели скульптуры изо льда с подсветкой.  Лёд голубой и прозрачный, как из хрусталя.  Наверное, Снежная Королева живёт во дворце из такого льда-хрусталя. 

…Попробую разыскать самостоятельно литейку, хотя прохожие не знают, говорят: спроси в галереях.  Здесь все галереи на одной улице Ньюбэри.

Всю эту неделю посвящу поездкам в Бостон по твоим делам.

…Пишу опять в сквере, под той же златокудрой ивой и снова в окружении белок-попрошаек.  Уже три часа дня.  Безуспешно прошлявшись три часа по городу (после того, как отправила вам открытку), вернулась в парк, чтобы отдохнуть, ибо таскаю с собой две бронзы и несколько глиняных вещичек. 

Из прохожих никто, разумеется, не знает литеек.  Теперь решила, что новый поход начну, как получу твою посылку с глиняными работами. 

Из Монреаля я послала Рябову телефонограмму с просьбой срочно позвонить в Садбэрри.  По совету Жени.  Как видите, в деловом смысле никаких реальных продвижений, одни надежды. 

Справа от меня – огромная бронзовая скульптура Вашингтона на коне, похожая на Медного всадника в Ленинграде. 

Пока плелась  до парка, какая-то красивая, увешанная мехами старушка прицепилась ко мне с советом купить на сапоги калоши, ещё и из автобуса кричала, где можно купить.  Другая, с двумя седыми косичками вдоль щёк, ковырялась в мусорном мешке неподалёку от того места, где сижу (а одета лучше меня).  Потом, видно, решила закончить работу дома: взвалила мешок на спину и удалилась.  А белки всё надеются на угощение, вертятся вокруг.  Хотели помочь старушке распотрошить мешок, да она шикнула на них, вот они ко мне и пристали. 

…Вот белки удалились, несолоно хлебавши, прилетели голуби.  Никаких сумасшедших старушек больше нет поблизости.  Холодает, ноги начали подмерзать, поэтому письмо заканчиваю.  Ивы так и светятся на предвечернем солнышке. 

В Бостоне тоже есть метро, но пользоваться им не очень рекомендуют, не то, что в Монреале.  Люди в Канаде совсем другие, более респектабельные и менее демократичные, чем в Америке. 

Сердце болит – неужели ничего не добьюсь в оставшееся время, прежде всего в твоем смысле, Лёвушка. 

P.S.  Начала с Яшей изучать программирование.

 

12 февраля 1985

Дорогие, дорогая мамочка!  Вчера получили твоё письмо, написанное после Нью-Йорка.  Весьма огорчились за Борю, подивившись метаморфозе, поскольку помним его тихим, исполнительным, всегда разумным.  Быть может, он и таков сейчас, только ведь бывает – бес попутал. 

Сейчас утро, проводил Мишу в школу, жду девочку – няньку.  Через два часа уедут Дэвид с Рэй, и опустеет наш дом, в котором два с лишним дня мы жили напряженной и счастливой жизнью.  Впервые после Неве-Якова, когда около моих вещей собирались друзья и обменивались впечатлениями, атмосфера живого участия посетила меня.  Очень досконально они просмотрели всю скульптуру, живопись и рисунки, закончив нынешней ночью.  Вчера почти весь день Рэй фотографировала: выносила на улицу, изощрялась в комнате.  Дэвид забирает с собой три новые глиняные скульптуры, поскольку через неделю будет в Англии и хочет показать в галереях.  Он самого высокого мнения о вещах, в том числе и о старой бронзе, которой я торговал в Израиле.  Вчера днём он занимался с нашими детьми и девочкой из Англии, приглашенной к ним.  Дети счастливы, они были неузнаваемо хороши эти два дня. 

Пишу только главное, так как хочу успеть отправить письмо через Дублин с Рэй. 

Вчера Джо, когда я вёз его из магазина, поведал новость, которую знают десять дней все, кроме меня.  Антони и Ив уходят через шесть-семь месяцев образовывать какую-то новую общину.  Ирландская партия тихой сапой таки добилась своего…

Продолжаю на этом же перекрёстке в 16.25, жду Мишу.  В полдень гости отбыли, позади два дня с небольшим, совершенно сказочных…

Продолжаю поздно, уже 11 ночи, посмотрел «Москва слезам не верит».  Дети с удовольствием смотрели первую половину, не лучшую - прогнал в постели, а потом только и начался Баталов. Захудалый советский до мозга костей фильм волшебным образом преобразился: начался миф любви и страданий.  Но ещё была моя Москва с Гоголевским, были сцены напротив моего Союза, бывшего тургеневского особняка.  Была неповторимая московская русская речь, был даже Смоктуновский и т.д.  Скверный советский фильм, но – Баталов. 

Возвращаюсь к нашим баранам.  Дома теперь совсем пусто.  Я всё уговаривал Рэй остаться, уж мне-то хваткая красивая баба сейчас подошла бы в самый раз, да только хозяин щурился, и не отпустил, увёз, а потом и в Африку. 

Но сочинили тут целый план переселения: Дэвид с Рэй и её матерью – художницей, откроют художественную школу в Южной Африке и меня пригласят на работу, и оплатят переезд - этак через два-три года.  Это серьёзно, люди они не трепло.

А пока, ясно, хорошо бы если не совсем тебе остаться, то хотя бы выучиться и поднатореть немножко, тебе это в самый раз.  Я в твоём возрасте, сидя в России, ещё и не мечтал о скульптуре.  К тому времени, когда повзрослеешь до моих первых скульптурных лет – станешь первоклассным программистом, ей Богу!

Сюда лучше не спеши.  Пока очень славно все улыбаются, вишь, после нас всех «бывших» пролетариат спровадил, хотя бы теоретически.  Конечно, можно сказать: «Вы же, господа, не вегетарианцы.  Вы – людоеды, человечиной пробавляетесь», и напрасно, у них – инстинкт самосохранения. 

Очень осунулись Антони и Элизабет, у каждого свои заботы.  Помолодела и похорошела Ив, сразу видно, как гора с плеч свалилась.  Если, действительно, Джо и Антони уйдут, счёты будут с нами, тут пророком быть не надо. 

 

13 февраля 1985

Утром Маша, которая «не скучает», оказывается, оторвала ещё один листок со своего самодельного календаря (35 листиков на ниточке) и сказала: «Осталось десять».  Я не стал очень переубеждать, но посомневался. 

Понимаю, положение не из лёгких, только не надо драматизировать.  Остаться, попробовать - пойдёт, не пойдёт, а там будет виднее.  Благо, половину денег тебе подарила на билет Лида. 

Тут мы вжились в новый ритм и лад жизни, даже хлеб печь хороший наняли пекаря – женщину.  Она приезжает в общину три дня в неделю.  Хоть одно разумное решение было осуществлено.   

Словом, мамочка, тебе ведь хорошо в лучшем из домов на свете, а мы мыслями и молитвами о тебе будем терпеливы, сколь только потребуется времени.   

 

14 февраля 1985

Дорогие, милые!  Мамочка!  Мы здесь теперь дома всё обсуждаем: приедет или нет мама, в том смысле, что вскоре.  Затем – наше будущее: или в Америку, или в Африку (детям почему-то идея с Африкой понравилась).  И, как всегда – слегка, тема «Инишглас».  Сегодня Миша так и сказал: «Всё здесь мёртвое», а с Антони, как он говорит, уже вообще никто не разговаривает.  Да, сегодня по снегу поехал Ронэн на «Рено» и столкнулся с другой машиной, так что остался один Ванечка.  Дети были дома и помогали на мельнице, завтра закончим большой заказ. 

Проблема номер один «мама» обсуждается очень деловито.  Мы искренне изумлены, что минуло четыре недели (вот что значит не кручиниться, а крутиться).  И поняли: если учёба у мамы пошла, мы в состоянии продержаться здесь.  Теперь, когда вегетарианцы сыты, нас трогать не будут.  Впрочем, не исключено, что всё это игра - с Антони и Ив, уж очень подозрителен план ухода.  Прежде всего, они оставляют свою квартиру и перебираются в конюшню и мастерскую (под Элизабет), которые оборудуют под жильё за свой счёт, а затем – совсем «out».  Что это – очередная жестикуляция Антони на публику?  Где это видано, чтобы «уходящие» занимались благоустройством на старом месте?  Да, и пикантная подробность: в новом жилье оборудуют кухню, чтобы Антони мог отдельно готовить для себя и Ив – каково?  Что это – метаморфоза или цирк?  А всего проще – сумасшедший.  С Ив мне сейчас общаться легко, а с Антони – трудно, я невольный соучастник узурпации.  Впрочем, в теперешние времена неизбежно дворня должна или зарезать барина, или изгнать.  Значит, остаётся Фрэдди и все остальные.  Только Большой Брендан суров, но работает.  Я совершенно не вхожу в разговоры, только изредка, со счастливчиком Джо и Каин, они похорошели, отгладились – главные тревоги позади.

Теперь Антони в основном сидит за машинкой и отправляет корзину писем ежедневно.  Он, кажется, и это имение полностью потерял, поскольку постепенно все права перешли тресту – владельцу.  Но, видать, у него есть и другой мильён, на который и затевает новую общину, где-то не очень далеко. 

Думаю, что всем совершенно наплевать: останешься ты или приедешь.  Этой публике не до нас, по крайней мере, в ближайшие полгода.

На этой неделе скульптурой не занимался, но вчера вечером так устал, что решил отдохнуть – порисовать на картоне, и получилось прилично: «Архангел с монстром», и особенно – «Женский торс», можно сказать, с чувством. 

Надеюсь, что будет звонок в субботу-воскресенье.  Мы сжились, свыклись, что ты можешь задержаться, хотя понимаем, как тебе будет трудно.  Значит, надо загрузить себя беспощадно.  Впрочем, как ты поступишь – так и будет…  Я надеюсь, что ты почувствовала себя помолодевшей, а новое занятие тем более обновляет.  А вдруг для тебя программирование станет таким же творчеством, как для Якова с Лёнькой, как для меня – скульптура.  Вот радость-то будет!  И не заметишь, как станешь моложе самой себя.  Только не спасовать бы перед первыми трудностями.  Помнишь, сколько времени прошло от первой попытки с камнем в Неве-Якове и до начала в Аршахе, когда ты всё порывалась выбросить из каравана камни?  По меньшей мере – полгода.  Это был период мутации, обреталась решимость.  К сожалению, у тебя нет времени, но есть учитель. 

Трудно мне здесь даже рассуждать на эту тему, всё может быть мимо.  Главное, как я понимаю, возникновение внутреннего контакта с сутью, душой нового дела, то, что называется чувством материала.  Если оно, чувство, возникает, то успех – дело только работы и времени.  Правда, с разводкой в Иерусалиме такой контакт у тебя возник спустя много месяцев.  Быть может, это ещё вопрос и темперамента. 

Дети уже улеглись спать.  По прогнозу завтра снег, так что, возможно, и дети не поедут в школу, да и письмо не уйдет.  На этой неделе было только одно твоё, а всего – три. 

Питаемся мы очень прилично, ни в чём себе не отказывая.  Куплю плёнку для слайдов и сфотографирую живопись для тебя.  Кстати, Дэвид смотрел мои рисунки, которые я забраковал для Америки, и сказал, что я не понимаю свою работу и её ценность.  Каждый пустяк на этих полках, сказал он, - что-то вроде музейного шедевра.  А когда я подарил ему маленький рисунок с Архангелом, он сказал, что это лучшее его приобретение.  На льстеца он не похож, так что гордись. 

 

15 февраля 1985

Дорогие, мамочка, здравствуйте!  Вновь сижу в Ванечке, привёз на музыку Мишу.  Он стал немножко больше практиковаться, но продвижение весьма скромное.  Вся эта учёба музыке и у него, и у Маши – на ирландском уровне: сплошная самодеятельность.  Но вот кухней наши дети начинают овладевать серьёзно.  Вчера и сегодня, когда я занят был на мельнице, приготовили обед.  Сами жарили мясо, делали гарнир, готовили стол и подавали мне.  Что ни говори, но новые обстоятельства им весьма полезны.  Они не только видят, как тяжко даётся хлеб, но и принимают участие.  Это всё же необходимая профилактика от потребительства.  И наши моральные тяготы, воздействуя и на них, формируют, я надеюсь, углубленное и внимательное отношение к жизни, хотя и само сострадание – великое свойство души. 

Практически у нас не возникает недоразумений, всё понимается с полуслова, и сразу осуществляется.  Хорошо, если такие отношения углубятся и станут нормой.  Конечно, мне помогает отсутствие мамы – само это чувство воздействует на детей, делает их лучше, бессловесно толкая их на доброе отношение ко мне – отцу. 

Уже вторую неделю холодно, около нуля.  До снега было тихо и сухо, я великолепно себя чувствовал, как некогда прежде, но потом задуло. 

Сегодня Антони помчался на самолёт в Лондон, поскольку корабли не ходят.  Теперь ему только и летать по собраниям – свободная птица.  В предыдущем письме я высказался оптимистично относительно нас, но сегодня стал колебаться.  В общем-то, история достаточно известная: дворня, скинувшая барона, неизбежно звереет.  У нас же, как я понимаю, могут быть неприятности по той причине, что два мощных громоотвода уже повержены, и неизрасходованная жлобская энергия может начать задевать и нас.  Поживём – увидим.  Не исключено, что судьба уготовила для нас испытания и барином, и его дворней последовательно.  Но мы закалены, да и вообще, я предпочёл бы остаться на поле брани один на один, без тебя – меня не укусишь, да и гордыню смирил, только что и осталось – удивление, горечь.  Ей богу!  Вот сегодня Брендан было зашумел, что мука просыпалась (я не сразу увидел).  И в нём просыпается этакий кулак: появилась возможность прибрать к рукам мельницу, славный кус с барского стола.  Я с таким изумлением невольно посмотрел на него, что он сразу заткнулся и засеменил прочь.  Мне-то ничего тут не надо, они это чувствуют, и не получается втащить меня в свалку. 

Если ты думаешь, что Антошка ещё угрюм, то ошибаешься.  Уже сегодня вновь я слышал, как серебряные колокольчики с утра тренькали его смехом – не то юродивого, не то мудреца.  И, пока не отправился в Дублин, подплясывал, да подхахатывал.  Теперь будет мотаться по всем странам, охмурять народ для новой общины, как Диаманты по Израилю.  Должно быть, здесь уже поставил крест.  Что ж, за социализм надо расплачиваться.  Русские заплатили своими шкурами, англичане платят состоянием – поделом, не очень жалко, только противно, гнусно.  Помнишь, «из грязи, да в князи», - это про наших сообщинников.  Интересно будет наблюдать, во что это будет выливаться, но лучше бы всё же Антошку – «out».

У нас лучшее из всех положение – беспечное и обеспеченное.  Посягнуть на создавшийся образ, уклад они не посмеют, ещё не утвердившись в новой роли.  Впрочем, кто их знает.  Когда они вместе, то всё дьявольское и бесовское выступает из них, объединяется и уже не знает границ злобы…  А порознь они все милые люди, исключая Элизабет, - такой чистой воды стервозность я вообще не встречал…

Ты, матушка, не тужи.  Для того чтобы представить тебе всю полноту свободы и спокойствия за нас, лучшей обстановки, чем жизнь наша сейчас, представить невозможно.  Если боишься за меня, то вспомни Фрэдди.  Она нас в обиду не даст, каждому и всем вместе отвернёт голову.  Я подозреваю, что она сыграла немало на руку ирландцам.  Она всё время спрашивает (и Катя) про тебя. 

Булочки мы едим твои из морозилки, не хуже свежих  Там нам ещё на полгода хватит.  Катя один раз попробовала печь – не получилось, и бросила.  И мясо наше из холодильника отличное на суп.  Сегодня мы вновь будем с Мишей делать закупки.  Завтра, и в воскресенье буду всё время дома, вдруг будет звонок.  Пожалуйста, спокойно принимай все обстоятельства и варианты, мы не в накладе. 

Всех обнимаем и целуем.  Маша, Миша, Лёва.

 

16 февраля 1985

Мои дорогие!  Пишу вам после разговора по телефону.  По приходе получила папино письмо.  Очень рада, что в творческом смысле у папы так всё хорошо, в этом спасение для всех нас.  Молюсь за вас каждый день. 

Итак, вы всё знаете о курсах, которые пытаются устроить для меня Яша с Любой и Голосовкеры.  Яша называет это свободой: диплом даст нам большие возможности.  Если курс начнётся в апреле, то, может быть, в промежутке мне на недельку удастся слетать в Ирландию, чтобы использовать билет, но это ещё неопределённо. 

…Я сама не ожидала от себя, что, заговорив с Машей, вдруг заплачу.  От Машечкиного голоса вдруг стало мне больно-больно, ибо я почувствовала, как сильно соскучилась, попросту стосковалась обо всех вас, и как разлука с вами мне тяжела и будет ещё тяжелей.  Но я должна быть сильной, и вы должны быть сильными тоже, чтобы поддерживать друг друга в этом новом испытании.  Мне будет труднее, чем вам.  Но если я буду чувствовать, что вы в порядке, то и я сама буду в полном порядке. 

Детки, я очень рада, что вы стали наконец самостоятельными и помогаете папе по дому.  Как с учёбой?  Какие оценки?  Пишите о себе сами, пожалуйста, и – подробно. 

…После разговора с вами мы поехали в Кембридж, где Яша с Любой купили себе несколько русских книг, в том числе «Покойничка» Волохонского, и маленький томик Тарковского для нас.  Из магазина русской книги, который называется «Шолохов», отправились на день рождения Яшиной сотрудницы и землячки Раи, где собралось ещё несколько новосибирцев.  Фотографию, сделанную на этом празднике (моментальную) и посылаю вам.  Меня и Любу вы должны узнать.  Я немного грустная, потому что не совсем ещё отошла после разговора с Машей и тобой (с тобой внёс успокоение, а первые звуки Машиного голоса сразу вырвали поток слёз).  Ты читай детям с купюрами, не расстраивай их зря, пожалуйста.  И внуши им, убеди, почему необходимо моё столь долгое отсутствие, чтобы они поняли правильно. 

…В воскресенье немного занималась.  Потом поехали в ближайшее кино, посмотрели хороший американский детектив.  Потом – в китайский ресторан, очень хороший, не такой, как в Вэксфорде, остатки еды забрали с собой на завтрак.  Потом – к Любе на работу, примерно на полчаса, где помогла ей навести порядок и вернулись домой в семь (а выехали в двенадцать). 

Что касается еды, то это хоть и вкусно очень, но всегда приправлено густо грустным чувством, что я это ем, а вы – нет, потому кусок поперёк горла. 

Вернулись, и вот я пишу вам.  Яша читает Зиновьева, Люба просматривает все пришедшие за неделю журналы и газеты. 

Во вторник днём едем с Борей по галереям, а вечером того же дня – в «Open House», где разузнаем всё о курсах.  Такой курс двухмесячный может стоить тысячу долларов, так что, сам понимаешь, шестимесячный может стоить много дороже.  Я заикнулась, что как встанем на ноги, отдадим деньги, но Люба с Яшей руками замахали. 

Лёвушка, что происходит в Инишглас?  Что значит переселение Антони на конюшню?  Дом продаёт, что ли?  Всё очень неспокойно.  Поговори с Фредерик, и напиши подробно. 

Я сплю в Любиной комнате, там же и занимаюсь.  Начала английскую книжку по Коболу, двигаюсь медленно, с трудом. 

 

16 февраля 1985

Дорогие наши, дорогая мамочка!  По старым нашим представлениям ровно через неделю мы  должны были в это время ехать на встречу с тобой.  Но, поскольку сегодняшний разговор состоялся «в атмосфере полного взаимопонимания», то, стало быть, если встреча в Ирландии и состоится (в чём теперича сомневаюсь), то изрядно позднее.  Здорово приятно понимать друг друга на таком расстоянии.  Я ужасно рад, что у нашей мамочки «ясная голова», хотя это, видимо, не совсем достаточно.  Я, например, свою голову тоже не считаю тёмной, но, увы…

Но на собственный счёт мы можем крепко заблуждаться…  Вот только на днях, обсуждая ситуацию с Джо, я сказал, что, конечно, хорошо для Каин с детьми, если он уедет, поскольку у нашей публики аллергия на него.  Впрочем, добавил я, как и на меня.  Джо страшно побагровел, дыхание остановилось, и только с усилием проглотив воздух, он переспросил: на меня?  «Увы», - ответил я.  Тут Джо воздел к небесам свои итальянские очи и воскликнул: «Мамма-мия, аллергия на меня, я ведь такой хороший, добрый, никого никогда не обижаю!»  Мне крепко стало жалко его, и я пояснил, что это не персонально, а так сказать, видово, - вообще к интеллигентным людям.  Подслащенную пилюлю он с трудом, но проглотил.  Но и потом, когда я то же самое повторил его жене, и та нисколько не меньше Джо поразилась, заявив, что Джо нельзя не любить, и т.д. 

Что поделаешь, привычное лицемерие, столь теперь нам хорошо известное, даёт свои плоды: всё делается за спиной.  Но теперь появилась надежда и реальные пути, Господи, благослови!

Возвращаюсь в сегодняшний день…  После разговора, который я передал обрадовавшейся серьёзному повороту Маше (впрочем, подготовленной к разлуке), мы стали обедать.  Пришёл Миша.  Он рад тому, что мама будет учиться и добудет хорошую профессию, только…  Сама знаешь его привязчивость.  Как он горевал, прощаясь с друзьями и Кузей в Израиле.  А сейчас его чувства окрепли, он полюбил не только своих друзей, школу, но и Ирландию.  Я хорошо его понимаю, и я полюбил. 

Затем мы с Машей впервые в этом году совершили наш большой круг, без бега.  Было сухо, тихо и холодно, но чуть-чуть уже пахнет весной.  Маша без огорчений оставит Ирландию, у неё свои, и очень трезвые, взгляды.  Оказывается, она обиделась за тебя на Анну Зи-рг, не нашедшую времени встретить тебя.  Я удивился этой черте. 

Затем мы закрыли всех животных, кроликов вернули в клетки и присоединились к Мише, смотревшему телевизор.  Но вскоре он сам сел за рояль, сам разобрал ноты новой вещи и сыграл.  Очень жаль, если его музыкальное образование прервётся, как и у Маши.  Трудно представить этот дом без библиотеки Антони, рояля Ив и множества их вещей, загромоздивших дом, но делающих его более чем живым. 

Дети утомились, мы в завершение поиграли в шашки.  Конечно, я проиграл обоим.  Миша на прошлой неделе уже поостыл к шашкам.  Я так и не разобрался пока в его столь стремительном увлечении, успехе и ещё более скором остывании…

Маша сегодня сказала две интересные вещи.  Во-первых, она сравнила меня с людьми с сумеречным дневным сознанием, о которых рассказывал им недавно Дэвид.  Это люди, которые почти сразу забывали то, что делали днём, но отлично помнили сновиденческую жизнь.  Это она к тому, что я сразу забываю свои вещи.  Сегодня пытался вспомнить те, что отправил с посылкой.  И второе:  «Вы всегда (это мы с тобой) боялись всего, и потому оказались в Израиле, а потом не было смелости выехать.  А Ирландия сама упала в руки а к тому, что я сразу забываю свои вещи. делали днём, но отлично помнили сновидеческую им недавно Дэвид., так что теперь – наука, и надо очень крепко зарабатывать другую личную жизнь».  Просто диву даёшься – взрослая.

Ну, а с Мишей я - как с младенцем в колыбельке, что лежит у самого сердца и не взрослеет.  И я таким был, да и во многом остался – как не понять…  Вот Африке он не сопротивляется.  Постепенно Дэвид внушил им такое доверие, что Мише не жаль Ирландии, да и робеет он.  Америка – это ужасная гангстерско-полицейская страна, где только одни машины.  Хорошо, если бы ты, мамочка, описала бы свои впечатления от Америки.

Община с момента сегодняшнего разговора совсем отошла прочь.  Кстати, вскоре я встретил Ронэна и Большого Брэндана.  Рассказал, что ты остаёшься для учебы, и они порадовались.  По отдельности ирландцы  - сердечные ребята, ничего не скажешь.  Ты напрасно встревожилась.  Я говорил о ситуации вообще, нас они трогать не будут. 

 

17 февраля 1985

Добрый день!  Сегодня впервые после твоего отъезда так выспался, почти до полудня.  Сверкало солнышко, тихо, легко, на душе покойно и все тревоги исчезли, испарились.  Будущее начало выступать с той долгожданной осязаемостью, коя не давалась нам столь долго…

Позавтракали и сразу отчалили на прогулку к замку, бродили берегом, пугая стаи уток и пеликанов, и новых птичек из Канады, что ходят со своим султанчиком ровно четыре шажка, а затем – замирают, оглядываются.  Тьму других перелётных и наших больших бакланов, что словно «Конкорд» режут на лету воздух над водой.  А чайки все были на противоположном берегу, где обычно мы прогуливались с Джо по просекам. 

Конечно, все наши разговоры вертятся вокруг мамы: о том, как и когда, что случится, и т.д.  Маша подняла очень актуальную тему: перед отъездом в Новый Свет повидать Старый.  Я согласился.  Миша свои фермерские мечты потихоньку начинает перекидывать через океан, поскольку, я уверил, что как только будут деньги со скульптуры, употребим на покупку маленькой фермы вблизи друзей, где у меня будет мастерская, и я буду ухаживать за двумя коровками, а мама за курами, а он будет учиться на ветеринара.  Это он уже твёрдо решил.  Маша сказала вчера Мише, что будет учиться на учительницу, Миша с уверенностью одобрил, заявив, что Маша будет хорошей учительницей.  Сама Маша мне не говорит.  Они меньше стали сидеть у телевизора: со мной интересней. 

…Дописываю вечером после чая, внизу.  Поскольку Миша сегодня обедал с Фрэдди и Ронэном, я попил с ними чаёк.  Они всерьёз с Мишей обсуждали все дела о лошадях, свиньях, и т.д.  Миша угощал своим пирогом, очень удачным, который после прогулки быстро сфантазировал.  Если Маша вчера скрупулёзнейшим образом отвешивала на весах по книге, то Миша лихо всё сыпал и мешал, и неожиданно отлично получилось.  Да, ещё смотрели воскресную научно-популярную передачу «Веришь или нет».  Иногда подумаю, что в Америке не будет моих любимых радиопередач, классической музыки Би-Би-Си, московского радио, «Маяка» и т.д., то становится грустно.  Хотя умом отлично понимаю: другая жизнь, другой ритм, и иная занятость, возможность наконец-то зажить искусством, её атмосферой. 

Вот уже закат вечера.  Маша переписала продиктованное письмо тебе.  Я нахожу этот метод сейчас единственно возможным, поскольку отдельно заниматься русским они не хотят, а так Маша, уже почти не глядя, пишет, а Миша твёрдо вспомнил алфавит.  Поскольку переписка по воскресеньям будет продолжаться, то, надеюсь, дойдёт до самостоятельных писем, вот ещё одна положительная сторона разлуки…

Сейчас магнитофон крутит плёнку твоих уроков с Моше, в Неве-Якове: звучат твой и его голоса: иврит и английский; рёв дизелей автобусов за окном, от которых я и сейчас содрогнулся.  Так что твой голос с нами.  Интересно, что это время предыдущего расставания, в частности, этот урок, 21 апреля 82-го года – интересная дата.  Скоро будет три года.  В этом году мы в апреле отправимся к Дэвиду, а прежде, вероятно, увидимся в Дав-Карик, где он будет с 3-го по 5-е марта.  Перед тем я позвоню, и тогда определится один из этих дней, в который мы поедем повидаться.  Заодно отвезу новую глину на обжиг. 

Вот только сейчас отломал зайцу уши.  Это последняя работа: заяц с длинными ушами сидит в позе «Мыслителя», скорбно размышляя о своей судьбе.  А с другой стороны – это некое подобие женской фигуры, немножко ироническая вещица.  Склеил эпоксидом, держится, но вот как подействует температура – не ведаю.  Беседер, как сейчас сказал Моше.  Научимся реставрировать глину, если пришлёшь посылкой.  Кстати, дети остаются детьми, так что известие, что придёт большая посылка с подарками, вполне их утешила.  

… Продолжаю очень поздно.  Я уже подумывал отправиться к себе в комнату, как пришла Хайке и сказала, что очень болен Брэндан (я думал, что он в отъезде), лежит, не может открыть глаза и т.д.  Вот я и пошёл с ней, посмотрел, поговорил с маятником, полечил руками, и Брэндану полегчало.  Велел Хайке кормить его основательно орехами, да гулять, да выбросить из головы всё плохое.  Завтра пойду полечить снова, и, думаю, что через день-другой будет на ногах…

Продолжаю в понедельник, после шести часов, в своём баре, где, и говорить не надо, зная, что пью пиво, и т.д.  Здесь совершенно домашняя обстановка.

Сегодня получили одновременно два твоих письма, точнее, открытку из Монреаля и письмо с описанием поездки.  Очень подивились мы твоим подвигам, тому, как ты осмелела.  У Миши есть объяснение сего феномена: после России мама была трусихой, а теперь поняла, что бояться-то нечего.  Но я думаю, что тебе следует прибавить мужества и самостоятельности.  Очень даже странно, что отказалась пить вино с Соколовым, и ухаживать за собой не позволяешь.  Для красивой и одинокой женщины ты ведёшь себя несерьёзно.  Считаю необходимым извиниться за тебя перед Соколовым, а тебе – съездить на денёк-другой и опровергнуть своим взрослым поведением создавшееся превратное представление.  

Сегодня у меня настроение подпорчено тем, что на кухне, вращаясь между плитой и мытьём яиц, разбил скульптуру – скорбного зайца.  Клеится глина эпоксидом легко, но уже запекать повторно невозможно.  Но вскоре пришла Маша, они с Мишей закончили готовить обед, подали на стол, были очаровательно предупредительны.  Я отошёл душой, и вновь вернулись силы. 

А перед этим работал на мельнице, да проведал Брэндана.  Силы к нему возвращаются, и скоро всё пройдёт.  У него обычная инишгласовская депрессия, какая была у меня, Эккарта, и многих других.  Только Брэндан оказался очень уж слабеньким.  А Джо всё ещё весёлый, да и я с ним, вторую ночь спал с наслаждением.  Даже Маша сегодня не стала меня беспокоить и самостоятельно отправилась в школу.  Я встал уже после девяти, отвёз Джо в магазин, да привёз Варваре молоко.  Миша стал проявлять настойчивый интерес к мясу.  Сегодня показал ему как обжаривать ребрышки, ему понравилось.  Как всегда, был суп, у него две разновидности: или больше картошки, или больше капусты.   Словом, жизнь идёт.  

Сегодня я подумал, что мы недооценивали взаимно друг друга.  Не верилось каждому из нас, что другой способен взять на себя бремя разлуки и новых забот.  Мне, правда, одному куда легче в общине.  С твоим отъездом оборвалась последняя ниточка, и я не собираюсь заполнять пустоту.  Я высказываю, как всегда, свою оценку, но совершенно безучастен к ответам.  Я охотно сообщил всем, как счастлив, что Люся осталась и что есть надежда на расставание с общиной.   

Здорово интересно было тебе в Монреале, надеюсь, что и со мной ты совершишь туда прогулку.  Про твою хозяйку-якутку, по-моему, ещё прежде рассказывала нечто интересное Люба, так ли?  А на днях я слышал по своему канадскому радио про покупку домов в Монреале.  Оказывается, раньше можно было обойтись и без денег, а теперь это другая сказка.

Я хочу тебе посоветовать, матушка моя, и это совершенно серьёзно: живи на полную катушку, завязывай новые знакомства, ходи на свидания, в рестораны, концерты и театры.  Тебе судьба предоставила тайм-аут за всю твою безрадостную жизнь со мной, так не закрывайся, откройся всем возможностям – они только помогут твоей учёбе, вернувшейся молодости.  Я заранее приветствую твою самостоятельность, активность, начало которым ты так успешно заложила в Монреале.  Продолжай ещё успешнее, ты как раз созрела к лучшей поре своей жизни.  

Не волнуйся, дети, безусловно, тоскуют, не стараясь показать виду, хотя Мише не всегда удаётся.  Это время невероятно серьёзно для всех нас и в смысле настоящего, и в смысле будущего.  Не дрейфь!  Страшно важно, что всегда рядом с тобой Люба с Яшей, Лёнька и другие. 

P.S.  Это я изобразил японскую физиономию.  Оказывается, вот уже полгода Джорджина (знакомая ирландка, принявшая дзен-буддизм) живёт недалеко от Токио, в буддийском монастыре.  Вот этому можно позавидовать. 

 

Дорогая мамочка!

У нас несколько дней назад был снег ещё раз, но не остался надолго.  Вчера я приготовила картошку с котлетами, только пирожки получились не очень хорошие. 

Сегодня Миша, папа и я пошли гулять к старому замку, и видели очень много всяких птиц красивых.  Мы разговаривали про тебя и думали: не начать ли тебе водить машину и купить маленькую машинку.  Я хочу спросить тебя несколько вещей.  Первое: где Люба и Яков живут, около города или нет?  Второе: Америка похожа на Ирландию?  Третье: американцы хорошие, тебе они нравятся?  Ты понимаешь, что они говорят?  Четвёртое: как ты думаешь, ты сможешь нас забрать, как папа в Ирландию? 

В школе всё хорошо, дома тоже, ты не бойся за нас.  Папа – он хороший мама, и я уверена, что мама тоже хорошая папа. 

Привет всем от меня.  Целую.  Твоя Маша. 

 

19 февраля 1985

Дорогие!  Мамочка!  Сегодня не совсем обычный день.  Оказывается, в Ирландии из кельтских обычаев остался праздник как наша масленица.  С утра нас пригласила на праздник Фредди.  Я был уклончив: к общей кухне аллергия не прошла.  Затем, когда вернулись дети, после колебаний – согласились.  Дети пошли вниз помогать.  Потом Фредди дико разругалась с Антони, и к тому времени, когда Барбара пригласила нас вниз, там был только Большой Брэндан.  Антони пугливо исчез при нашем появлении, а Фредди ушла с блинами и вином со своим новым ирландским другом.  Так и ели: нас трое, да Барбара с Брэнданом, попивая ирландский кофе с виски. Вначале мелькал Антони, но Барбара столь откровенно выразила неприязнь, что тот исчез совсем. 

Печально было сидеть там мне после столь долгого отсутствия.  Казалось бы, должен торжествовать: полная моральная победа, но, увы, - грустно.  И Брэндан, вроде бы в стороне мужик, но не без ехидства по отношению к Антони, выказывает мне уважение.

Сегодня утром Антони, вернувшись ночью из Англии, зашел порадоваться твоим перспективам.  Утром я паковал муку, затем привёз с Брэнданом на кухню мельничный жернов на пару дней: обработать в тепле поверхность, чем и был занят день.  Затем проведал и полечил Маленького Брэндана: очень слаб, но идёт на поправку.  Хорошо бы ему в отпуск, у него оскомина.  Сам сказал: сразу вернуться не могу.  Но вот беда – те, на кого он пахал столько, не хотят заменить: кормить и доить его коровку…  Он говорит, что мои прикосновения на него действуют, вливая энергию. 

Словом, кончилась лавочка, во всяком  случае, такая, в которую мы заявились.  Уж и никто не скрывает неприязни не только к бывшим барам, но и друг к другу.  Хорошо бы им мирно разойтись, так нет – ещё помучают друг друга.  Каин и Джо появляются на минутку, только за чем-нибудь, не заходя на кухню.  Джо целыми днями меланхолично перебирает струны своей печальной гитары. 

Сегодня вновь, мамочка, удивились очень, что твоё письмо пришло быстро.  И вообще, я потрясён, что ты поехала искать литейки – зачем?  Может быть, всё же проще посмотреть ту телефонную книгу, в которой указаны все предприятия и мастерские Бостона, сидя дома.  Я думаю, можно всё это узнать заранее по телефону.  Извини, ты, мамочка, всё же стала смелой женщиной, ничего не скажешь, но ещё бы чуть-чуть расторопности… 

Впрочем, надо отменить все отвлекающие обстоятельства, все силы – на главное… 

Надеемся, твоё сердце успокоилось, не болит более: всё постепенно образовывается.  Совсем непонятно, зачем звонила вчера, в понедельник, когда дети едут в театр.  Неожиданные звонки пугают, хотя я понимаю, как при возможности хочется услышать наши голоса.  Мужайся, мамочка, наберись терпения, без этого все усилия пойдут прахом. 

P.S.  Хорошо бы детям отвечать на письма каждому по отдельному листку, немного, но чётко, чтобы они сами читали. 

 

19 февраля 1985

Дорогая мама!

У нас всё в порядке.  За нас не волнуйся.  Очень рад, что ты хорошо отдыхаешь.  В школе тоже всё в порядке.  В математике я сейчас успеваю очень хорошо.  Папа сейчас лучше чувствует.  Здесь, в Инишглас, все за тебя рады, что ты делаешь прогресс.  В театре мы уже делаем представление. 

Спасибо всем за подарки. 

Целую. Твой Миша. 

 

от Африке он не сопротивляется. рослее. 20 февраля 1985

Мои милые, любимые!  Сегодня опять получила ваши письма, немножко всплакнула, благо была одна в доме.  Яша на работе, а Люба, привезя меня от Лёни, увезла детей на каратэ.  А тут и письма ваши, и опять вовремя.  Как останусь одна, сразу вы все трое обступаете меня, вызывая почти физическую боль, нетерпение увидеть, а руки ловят воздух.  Но я борюсь, как могу, и вы должны превозмогать это.  Ведь разлука наша - ради нашего будущего. 

…Третий день (и последний) отвела с детьми Голосовкеров.  Поработала на Даникином компьютере, изучая «Инструкцию» к использованию языка «Бэйсик».  Ленька говорит, что он мне не понадобится, но привьёт навыки. 

Младший, Миша, как ты, Лёва, предсказывал, точно знает, чего хочет и твёрдо стоит на своём.  Сегодня я приготовила для них мясо, разложила по тарелкам, а Миша говорит (по-английски): «Это ты называешь мясом?  Я не называю это мясом и не буду есть».  И на каждом шагу повторяет: «Я знаю, чего я хочу, и ты мне не должна говорить, что делать».

Маша полна благодарности: за три дня сделала хорошую программу, не думая о детях, и начальство одобрило. 

Детки мои любимые, отвечаю на все ваши вопросы. 

Яша и Люба живут в самом городе, который называется Садбэрри, но он скорее похож на деревню.  Дома (особняки) – одноэтажные, деревянные, только далеко друг от друга.  Вокруг хвойный лес, есть и берёзки.  Около каждого дома - свой участок леса, поляны.  У каждого дома стоит по две машины, а у Яши так даже три.  Ту, которую Боря разбил, уже взяли из ремонта, но буквально через несколько дней после этого инцидента Люба разбила большую Яшину машину, и она сейчас тоже в ремонте.  Потому я и ездила в Канаду одна, а ведь мы собирались вместе.  Впрочем, завтра у Андрюши, который на одну треть якут, а на две трети еврей, день рождения, и Яша с Любой и детьми собираются в гости, поедут на маленькой Тойоте. Андрюша очень любит Язловицких, и их приезд будет для него самым большим подарком.  Галя, Андрюшина мама, и меня пригласила, и я тоже поеду, хотя эта поездка будет тяжела для нас: в субботу туда, а в воскресенье - обратно.  Попробую, на сей раз, дозвониться до Эпштейнов, которые переехали в центр Монреаля, на улицу с французским названием Мазанёв. 

Что ещё вам рассказать про Любин дом?  Большой, у каждого по комнате, а у Любы и Яши так три на двоих: общая спальня и по рабочему кабинету.  Деревенская тишина.  Дом стоит на боковой улочке, где всего несколько домов, проходящих машин и не слышно.  Я сейчас живу в Любиной комнате, где и Лёнька с Юрой раньше жили. 

Города делятся на дорогие и дешёвые.  Садбэрри – дорогой (не в смысле, что в магазинах всё дорого, а дома дорогие из-за хорошего места).  Я гуляла по улицам, вскоре после приезда, всё дивилась красоте.  Идёшь, как в зимней сказке: деревья в снегу, дома – как игрушечные терема, тишина, людей не видать.   Вот-вот из леса выйдет Снегурочка, Дед Мороз или ещё какое-нибудь сказочное существо, доброе непременно.  А сейчас снег стаял, лежит клочьями в лесу, сегодня дождик накрапывал.

Америка на Ирландию не похожа, детки, совсем другая, но тоже красивая.  И велосипедистов на дорогах не видать.  Правда, и в Садбэрри много просёлочных, довольно узких дорог.  Иногда еду с Любой или Яшей, и говорим друг другу: вот, въехали в тёмный лес.  Вчера Люба везла меня от Лёньки, заехали за Данюсей, взяли с каратэ, уже смеркалось.  Воздух стал тёмно-синим, а над почерневшими соснами летел узенький серпик месяца с Венерой неподалеку от него.  И это была уже другая сказка. 

Кстати, детки, я должна вам сказать, что ваш папа – самый лучший водитель на свете.  Люба, с её кротким характером, такой лихач, что только дух захватывает, хоть и разбивала машины уже два раза.  Про Яшу я не говорю.  Он не может спокойно ехать: то обгоняет, то обязательно надо вклиниться в другой ряд без всякой надобности, просто ныряет на дорогах, устраивая такую болтанку, что дух вышибает. 

С американцами я мало общалась, только в Бостоне, когда расспрашивала, как найти какой-нибудь «кастинг».  Отвечают приветливо и дружелюбно.  Да, ещё в самолёте сидела рядом с американкой из Нью-Джерси, очень приветливой молодой женщиной.  Да, что же я говорю: познакомилась с Роз-Мари на дне рождения у Яшиной сотрудницы, на редкость приятной женщиной.  Она даже сама предложила разузнать у своих знакомых о возможностях устроить нашего папу в качестве преподавателя по искусству в художественной школе, но у папы нет языка.  Она вышла из монастыря, где прожила монахиней несколько лет, преподавала в школе, потом бросила (надоело), и уже в немолодом возрасте (моём) переучилась на программиста.  Купила спортивную машину и живёт себе весело и открыто, раскатывая по всему миру.  Очень ясное, весёлое и доброе лицо.  Вот с ней-то я разговаривала, понимала её, а сейчас занимаюсь языком по книгам много больше, чем в Инишглас. 

Отвечая на ваш четвёртый вопрос (смогу ли я забрать вас в Америку), я хочу сказать, что приложу все силы, чтобы мы могли жить самостоятельно, и лучше – в Америке. 

Я люблю Ирландию, как и вы, и ирландцы мне ужасно нравятся.  И если бы я смогла найти работу программиста или любую другую в Ирландии, то это было бы хорошо, но всё же хуже, чем в Америке.  Потому что здесь у нас настоящие друзья, и они помогут нам встать на ноги.

В Ирландии у нас есть такие замечательные друзья, как Майкл с Айрин, Джон, и в Инишглас к нам хорошо относятся, но они сами в тяжёлом положении и тоже нуждаются в помощи.  А в Америке для папы как для художника большие возможности.  Америка – страна большая, не повезёт в одном месте, в другом повезёт.  Если я успешно окончу курс и вдруг найду работу, то, конечно, сразу же и вы переедете. 

…Как я рада, что вы умеете готовить.  Как бы я хотела попробовать и машенькиных котлет, и мишенькиного пирога.  Здесь еда вкусная, но быстро всё надоело.  Хочется кусочка нашего хлеба или булочки с отрубями, или морковку с нашего огорода.  Передайте Фредди, что в Америке нет такой вкусной морковки и петрушки, как в её огороде.

…За меня не волнуйтесь.  В Яшином-Любином доме я как у Христа за пазухой пригрелась. 

Некто Алик Лифшиц предложил Яше помочь выплатить за курс часть денег.  Так что мир не без добрых людей, и правда, что нельзя гневить Бога, отвергая помощь друзей и вообще добрых людей, если она – от сердца.

P.S.  Лёвушка, получила твоё письмо от 15 февраля.  Я как-то быстро отключилась от Инишглас, сосредоточившись на тутошних делах и переживаниях, даже вас уже поместила как бы в другое пространство, да вдруг опомнилась. 

Но Божий дух, испытывая нас, направляет.  Будем вытаскивать вас оттуда.  Молись за меня, чтобы сумела поступить на курс и справиться с ним.  В этом наше спасение.  Курс начинается четвёртого апреля.  Я должна сдать тест, а там – прыгну в океан с надеждой выплыть.  Занятия с восьми утра до пяти, каждый день.  При таких нагрузках будет не до тоски, а вам будет легче переносить Инишглас с надеждой его покинуть.  Как вспомню Комиссаршу…

Ну, ладно, будем надеяться.  Ты только детей в обиду не давай.

 

20 февраля 1985

Дорогие, мамочка, здравствуйте!  Сейчас пришло письмо и открытка от 13-го.  Сложная вещь переписка.  Если есть два плана связи, телефон перебивает информационный ритм, внося сумятицу.  Вот и сейчас, разговор с определением положения состоялся ещё в субботу, а в письмах ещё идёт борьба противоречий, и т.д.  Но что поделаешь, всё же нельзя отказываться от такого блага как телефон, тем более что скоро может статься, что сможешь писать не более одного письма в неделю, если будешь уставать от занятий…

Возвращаюсь к твоему письму.  Ужасно грустно за Илью Шмаина. А что делает Маша?  Может быть, тебе легче добыть адрес – я так и не нашёл письмо Меерсона. 

Меня чрезвычайно заинтересовало предложение о прислуге.  Это что – богатый дом, где тебе с семьёй предоставить могут квартиру и обеспечение и оформить въезд в Штаты?  Хорошо бы это знать.  Я ничего плохого не вижу, если ты прокатишься в гости с Любой и Яшей.  В субботу ты, наверное, сообщишь об этом. 

То, что с  Толстовским фондом давно ясно, чётко написал тогда Соколов.  Относительно курсов, обучения, я думаю, всё будет, в конечном счёте, зависеть от твоего продвижения.  Я думаю, особых ты не испытаешь трудностей: это же более язык, чем математика, а после твоих трёх языков куда легче справиться и с четвёртым. 

Что касается будущего и того, где тебе удастся устроиться, не будем говорить - рано и бесполезно.  Надо постараться полноценно жить врозь – и тебе, и нам. 

О выставках я вообще не волнуюсь.  Меня интересовало только литьё, так что не следует себя мучить, занимайся главным. 

И вообще, ни я, ни дети не волнуемся, мы здоровы. 

Сегодня день рождения Каин.  Джо обошёл всех, зазывая на общий ланч, пошёл и я, немножко поел и ушёл, извинившись.  Присутствовать внизу во время демонстрации братской любви (Антони всё такой же, кривляется не меньше) - тошно.  Фредди отсутствовала.  Затем Джо принёс кусок пирога. 

Погода вновь поменялась на тёплую и сырую.  Очень рад за тебя, что ни хлеба, ни кур на тебе нет, и мне так легче.  Завтра вновь работа на мельнице.  Большой Брэндан – мужик здесь единственно деловой… 

 

21 февраля 1985

Четверг.  Продолжаю…  Уже съездил за молоком и позавтракал, после письма отправлюсь на мельницу.  Маша сегодня уехала в школу, прихватив свою повседневную одёжку, поскольку у неё только два урока, и она остаётся в городе в гостях у своей школьной подружки до завтрашнего дня. 

Позавчера в постели уже читал Ахматову, и в «Библейских стихах» к «Рахиль» прочитал эпиграф: «И служил Иаков за Рахиль семь лет, и они показались ему за несколько дней, потому что он любил ее».  Книга Бытия. 

И меня как громом срезало: как это точно, сильно и просто сказано.  Вот почему, оказывается, эти пять недель твоего первоначального срока мелькнули, словно минутка, и нет. 

А вчера в ночь стал читать книгу Бытия (в который раз, и в каждый – как заново).  Прочитал, а во сне парил легче облака, и вот за завтраком понял, к чему: надобно рубить огромный камень с мощными формами.  Яков и племя его: жёны, наложницы, сыновья, Иосиф и Вениамин.  Только где и когда, разве что в Монреале? 

Хорошо бы найти заказчика на такую махину, например, еврейскую общину Бостона.  Для начала я мог бы показать «Моисея».  Кстати, Дэвид, как и Лёнька, ценит «Моисея» очень высоко. 

Мой Заинька печальный всё ломается, очень невезуч; материал – пыль, но клеится эпоксидом крепко.  Очень хочется рисовать и рубить, но пока вот недосуг.

 

21 февраля 1985

…Билет Лёнька продлил до 11 июля.  Пережив это очень тяжело (переживаю и сейчас), я согласилась, думая о нашем будущем.  Буду очень занята, в этом моё спасение.  Но как вы?  Как Миша и Маша?  Как мы все справимся с болью долгой разлуки?  Я только надеюсь, что дети переживают это не так мучительно, как мы с тобой, Лёва.  Читая детям письмо, делай пропуски, чтобы не травмировать. 

До начала курса я ещё должна пройти тест.  Пока голова идёт кругом, нет чувства равновесия, а главное – вы обступаете с трёх сторон, причиняя боль моей истосковавшейся по вас душе. 

К счастью, я не одна, и при полной поддержке и понимании каждого моего движения.  Яков ложки не даёт вымыть: «Занимайтесь, занимайтесь, Люся».  Я должна оправдать такое отношение. 

…Сейчас в доме у Лёньки сижу с детьми, у которых каникулы, а оставить не с кем. 

В субботу, после звонка вам, едем на два дня в Канаду, на день рождения Андрюши.  Я хотела остаться, думала смогу заниматься, не отвлекаясь ни на что, но решила, что не выдержу два дня одиночества, и мысли о вас опять выбьют меня из колеи.  Да и зачем мне упускать ещё одну возможность побывать в Канаде, увидеть по дороге Америку и Канаду?  В автобусе стёкла были так залеплены грязью, что не увидела ничего, устала шею тянуть в шофёрское окно. 

…Некто Рюрик Дудин (знакомый Фридриха) пытается что-то сделать для нас в смысле легального въезда, вчера говорил со мной по телефону.  Но это тоже несерьёзно: я – в качестве прислуги. 

Папочка, как-то ты там без меня?  Спишь ли?  Значит, Богу угодно всё, что с нами сейчас происходит.  И хоть нет ничего горше разлуки, надо принять со смирением: у нас есть теперь надежда на будущее.  Хоть и тяжело платить, оторвав вас от себя на столь долгое время. 

 

22 февраля 1985

Привет!  Вот сейчас Миша сказал: «Ещё два дня, и мама должна была…»  Увы!  Сегодня я, поехав за Мишей, потерял день, думая, что уже конец недели и завтра ты будешь звонить с Яковом, но Миша рассеял мой сон. 

Мы заканчиваем наш день, у нас 8 вечера, значит, у вас ещё день – три часа.  Не совсем представляю, точнее, в полном мраке быт, ритм дома, какое участие принимаешь и т.д.  Если возможно, нарисуй план дома и ближайшего окружения, короче говоря, меня и детей волнуют все мелочи и потому у тебя огромное, необозримое поле…

Здесь обычный день.  На мельнице оказалась работа пустяшная: намолол сорок мешков, пакетов нет, так что без напряжения. 

Ковырялся с непокладистым зайчишкой, а он в руках сыпется, - не мой материал, одна досада.  Потом посетил выздоравливающего Брэндана: появилась краска в лице, улыбается.  Поговорили за жизнь в Инишглас, он надеется, что после Антони и Ив пойдёт жизнь лучше.  Хотя сам же изобразил, как Ронэн перехватил власть и шустро перебирает бразды правления.  Я не разделил его оптимизм, точнее, наивность, что и сказал.  Более того, изобразил картину откровенной борьбы за кусок, которая, видать, уже началась и так больно ударила по бедному Брэндану.  Он признался, что если раньше Антони и Ив затыкали своими деньгами дыры, то теперь…  Впрочем, он великий трус и всё понимает, но боится сдвинуться.  Я же стал подумывать, что его жизнь, возможно, осложняется Хайкой, поскольку они не в браке, а в Ирландии даже снимать квартиру почти невозможно, тем более – вести хозяйство и т.д. 

Заходил Джо, пожаловался, как он одинок в мире, и т.д.  Я ему ответил: это у тебя от лукавого, оттого, что антропософия вытеснила живой мир; брось, читай Библию – это и есть жизнь.  И рассказал о своей идее с Иаковом, так живо изобразил, что Джо, закрыв глаза, представил и сказал: как это прекрасно!  Словно увидел уже готовую вещь!

И, действительно, хорошо бы дожить до большого камня.  Вырубить сто сорокалетнего Иакова, опирающего на своих последышей – Иосифа и Вениамина, на всех остальных, - этакий кряжистый, развесистый дуб на могучих корневищах. 

Может быть, попробую модель, но уже из гипса, а под модель уже возможно искать и заказчика.  Вот сегодня я вспомнил Зуховицкого, тут он мне с его казной пригодился бы чуток…

А что конкретно с Ильей?  В каком смысле плох? 

Уже 9 часов, Миша вернулся, читает, собирается в постель.  Вчера он купался, а сейчас я пойду в воду – помолюсь.  Я всё более чувствую оккультную силу воды…

Машенька сегодня гостит в городе, даже не позвонила, быть может, стесняется пользоваться телефоном в чужом доме.  Ну, спокойной ночи.  Я вновь почитаю книгу Бытия.  У тебя есть Библия?  Кстати, не могу со времени твоего отъезда отыскать две книги: О. Дудко и болгарина, но не страшно, хорошо их помню. 

 

… Продолжаю в полдень в пятницу 22-го.  Вернулся с мельницы, готово с десяток мешков.  Насыпал полный бункер зерна, так что часа два-три будет сыпаться мука, только изредка буду посматривать. 

Сегодня с утра пожаловался Антони: два дня назад Барбара в Дублине ударила переднюю подвеску и повредила колесо, а сегодня Антони заплатил свои 260 фунтов.  Видать, политика для Антони превыше всего.  Ведь, в сущности, ему уже на всё наплевать.  Я сам поправляю изгороди у кур – падают.  Выключаю утром лампочки, что вновь горят всю ночь: и под навесом, и во дворе, и т.д.  Конечно, поскольку Антони вновь хочет собрать вокруг себя людей, такие щедрые жесты – необходимость. 

Наша Бьюла ещё более приникла к нам, за мной ходит, как прежде за тобой.  Я кормлю её печёнкой, и мы нежно разговариваем.  А Петька стал приходить редко и угрюмо, только пошарить в кошачьем углу, но теперь и Бьюла сердится на него.  Он, конечно, всё понимает, только пожимает своими рыжими плечами: что, мол, с вас возьмёшь, коль нет моей хозяюшки-защитницы, и неторопливо удаляется. 

Обветшал Мишин красавчик-петушок, в прошлую субботу Миша спас его.  Тот уже не двигался, заклёванный молодыми петухами: гребёшок в запёкшихся лоскутах крови.  Миша отмыл, высушил и напоил, подержал в коробке.  Сейчас петушок держится поодаль – полинявший, ссохшийся - старость!

А сейчас мы танцевали с Машей израильские песни-танцы, что целый час с 8 до 9 передавало израильское радио, и Миша всё печалился: зачем уехали из Израиля?  Когда поедем, и т.д., и Маша присоединилась.  Я сказал: если мама нас не возьмёт, уедем в Израиль – успокоились.   

Вернувшись из гостей, Маша, как и в прошлый раз, смотрит, двигается, разговаривает спесиво, рисуясь, изображая из себя взрослую красавицу.  Сразу видать, как в чужом доме все восторгались.  А в этот раз, по сообщению Миши, ей красили глаза, накладывали тени и все не могли нарадоваться на красотку.  Вот и ходит сейчас здесь манерная пава, изображая полное небрежение к нам.  Завтра это пройдёт, станет сама собой.  Но эти метаморфозы говорят весьма красноречиво о том, как подвержена Маша пошлости.  Стоило побывать в доме богатого лавочника, и словно всю жизнь провела в нём.  Не огорчайся, я давно готов к тому, что первый же принц, что скажет ей про её необыкновенную красоту, увезёт её в свой поднебесный замок – и будь здоров! 

А танцевали израильские танцы мы весело, но дети совершенно забыли песни, которые совсем недавно знали наизусть и постоянно пели.  Действительно, прекрасные ритмы и мелодии, - есть от чего затосковать. 

Завтра утром должны поехать в город, вероятно, вместе с Джо в магазин, сделать все покупки и погулять.  А в воскресенье еду к двум в театр с детьми на репетицию, до шести.  Значит, у меня будет много времени и для прогулки, и для письма. 

Сейчас сыграл с Мишей две партии в шашки, и обе проиграл.  Хорошо умеет думать, теперь играет спокойнее и увереннее, вновь начал играть в школе.  На рояле он стал регулярно, но коротко играть, жаль, что так и не использовал благоприятное время для продвижения в музыке.  Маша «играет» регулярно, но буквально забивает гвозди, с дудочкой у неё было много лучше. 

Оказывается, заказ на муку – только 30 мешков, да через неделю срок.  Сегодня Большой Брэндан уехал на неделю в Англию, так что я практически буду свободен и постараюсь время использовать наилучшим образом. 

Завтра нам предстоит разговаривать.  Собственно, все новости могут быть только у тебя.  Я здесь каждую минуту всё острее чувствую радость – слава Богу, хоть ты не слышишь, не осязаешь аромат этой атмосферы.  Вот и вечером Маша начала было жаловаться, что нет тебя, как Миша  отчитал её на отличном английском за то, что не понимает, для какой работы и жизни вернулась бы мамы.  Такой у тебя сын, в обиду не даст.  Обязательно отвечай детям персонально на каждое письмо. 

 

24 февраля 1985

Мои дорогие! Не повернись судьба другой стороной, сегодня я была бы с вами, дома.  Но… вместо  этого я оказалась снова в Монреале.  На сей раз мне повезло.  Сидя на переднем сиденье Тойоты, я могла видеть всю панораму окрестностей.  Из автобуса я не увидела ровно ничего.  Должна вам сказать, что Америка хороша.  В Массачусетсе по обеим сторонам широченной дороги – леса из сосен и берёз, простор, множество красивых и монументальных мостов, рек и озёр.  Города, те, что видны по сторонам дороги – маленькие, как деревни. 

Следующий штат – Нью-Хэмпшир.  Уже более гористый.  Холмы с лесами (а на деревьях сохранились жёлтые, с осени, листья).  Золото, зелень, небесная синь – огромная, совсем не такая, как в Ирландии.  Не знаю сама, почему.  Вернее, не синь, а голубизна.  Очень высокие, перистые облака, да изредка скалы по сторонам дороги с вмёрзшими в них огромными глыбами льда.

Потом – штат Вермонт.  Это уже нечто такое, что и описать невозможно: горы, холмы, горы, цепи гор.  Дальние горы – синие, поближе – совсем другого цвета.  Клочья туманов, кажется, что привидение улеглось на деревья и, спустив пустые рукава, шевелит ими, попугивая проезжих.  И машины, машины, машины, несть числа. 

Въехали в Канаду уже в сумерки.  Бог ты мой, совсем другая картина: степи с перелесками, всё – сиренево-серебристо-жемчужного цвета.  И дождь, и туманы снова.  Дождь лил в Монреале всю ночь, в дождь и покинули. 

…Вечером был ужин у Гали по поводу дня рождения Андрюши.  Позвонила Евгению Соколову, а у него в доме тоже праздник: проводы масленицы с блинами.  Пригласил, но я отказалась: был уже поздний час – около десяти.  Рассказала о своём намерении закончить курс.  Удивился, сказал, что в Канаде это уже не ходовая профессия.  О своём намерении искать работу в Америке умолчала.  О Рябове сказал, что потерял след: написал ему, а ответа нет.  Он полагает, что Рябов уехал в Европу, и что вообще его в Берёзовке нет.  Как бы там ни было, ему следует написать снова. 

В воскресенье утром позвонила Вале Колосовой.  Она разговаривала участливо, ободряюще, опять повторила все свои советы как, что и где делать, но я поняла, что от неё мало что зависит (решает-то не она, а эмиграционный центр).  Как бы там ни было, а в Канаду есть эмиграция, не будем терять и этой надежды. 

Люба заболела: на щеке и шее у неё выскочило сильное воспаление кожи с сильнейшим зудом, настоящие язвы.  Так и ездила в Монреаль.  Чтобы занять руки и не расчёсывать, вела машину туда и обратно (туда – восемь часов из-за туманов, а обратно – шесть с половиной). 

Детки, папа написал, что Мишенька представляет себе Америку, где всё время стреляют, убивают, и ничего нет, кроме машин.  Сыночек, Америка разная.  В таких городах, как Садбэрри, Актон и Лесингтон, где живут Люба, Лёня и Зи-ги – тишина, какая нам в Инишглас и не снилась.  Дома не закрываются.  Вот мы уезжали в Монреаль, а дом не был закрыт. 

В Нью-Йорке, конечно, квартиру открытой не оставишь.  Я вам не описала как следует Нью-Йорка, получив от него самое общее впечатление.  Здания там столь огромны, что это подавляет, делает человека крошечным и затерянным.  Но Нью-Йорк тоже очень разный.  Улица Манхеттен, например, несмотря на огромность зданий, очень красивая, и там множество галерей, которые я, может быть, ещё и увижу.  Но есть и такие районы, проезжать через которые было страшновато.  Я бы ни за что жить в Нью-Йорке не согласилась, хотя кто знает, что нам судьба предложит. 

…Лёвушка, конечно, появление остальных членов сумасшедшей семейки на меня подействовало тоже удручающе.  Прожив более месяца в нормальной обстановке, я поняла, до чего чумная обстановка у нас в Инишглас.  Что ты там взываешь к своей кротости, воспитывая её за счёт настырности и хамства других?  Яша уже врезал однажды младшим Зил-ам по поводу того, что он никогда не смог бы предложить другим людям жить там, где сам не мог бы жить (когда они полезли с советами).  Не по злобе души, а по глупости и полному отсутствию такта.  Более того, он проявил колоссальную энергию, чтобы я не появлялась там одна, лишив Юру и Иру возможности расспрашивать меня об Инишглас, вникать во все подробности, хотя теперь это меня не травмирует.  Хотя, травмирует, разумеется, но надежды освободиться от него дают всему другую окраску. 

… Завтра понедельник, а во вторник или среду я снова поеду в Бостон, в галереи, а может быть, и в литейки.  Хотя тратить деньги на литьё я не хочу.  Из всех денег, что я привезла, я практически не тратила, за исключением копеечных расходов.  Люба и Яша потратились и тратятся на нас так, что я не знаю, как мы сможем отплатить им и когда.  Не в смысле отдачи долгов, а вообще. 

… С завтрашнего дня вгрызаюсь в книги.  Очень трудно, но Яшина помощь и компьютерный терминал дома придают мне надежды. 

… Когда отбывает Джо – в сентябре?  Возможно, в следующее воскресенье я увижусь с его сестрой Катлин.  По телефону мне понравился её голос.  Она сразу же начала смеяться, услышав мой английский, но ничего обидного, я тоже смеялась. 

… Только для тебя, Лёва: ирландцы, бедные, здесь как марокканцы в Израиле.  Все над ними посмеиваются и говорят об их ментальных проблемах.  Мне даже обидно за них стало.  Все бедствия Ирландии объясняют этой самой ментальностью. 

Лёнька собирается покупать в Актоне дом, меньше, чем у Любы, но зато с двумя акрами земли – лес и прочее.  Зарплаты у него и Маши большие, у Лёни сорок тысяч в год, у жены – двадцать восемь.

Может быть, диплом, если получу, даст нам большие возможности и в самой Ирландии, как знать?

… Здесь уже настоящая весна.  Сегодня, пока Люба с Яшей ездили к врачу, сразу после Монреаля, я, отсидев себе в машине все места, отправилась погулять.  Стало жарко.  Сняла пальто, но было жарко всё равно.  Снега как не бывало.  В городе нет, а за городом, в степях – лежит, несмотря на дождь.  Впрочем, огромные плоские лужи, похожие на озёра, тоже стоят в степях, а в середине лужи – дерево, растопырив сучья, а на дереве чёрные, как обугленные груши, грачи.  «Грачи прилетели» - одновременно все мы вспомнили такую картинку. 

 

24 февраля 1985 Воскресенье

Дорогие, Люсенька!  Сегодня в городе у меня больше времени на письмо: с двух до шести продолжается репетиция.  Великолепный солнечный денёк разыгрался на воскресенье, с лёгким ветерком с моря, сильно пахнет водой и весной здесь, на набережной.  Я здесь уже более получаса, предавался своему любимому занятию зеваки.  Слегка прогулялся до плотины, что у бронзового памятника вашему американцу-адмиралу Джону Барри, да вот всё размышлял: сейчас же зайти в ближайший бар, что на той стороне дороги и называется «P.BANVILLE» и выпить свою пинту, или позднее.  Прислушался к организму – никаких признаков жажды, и потому сел в Ван и стал писать.  Не уйдёт от меня моя пинта. 

Вчерашний телефонный разговор, хотя и короткий, был на самом деле вполне полноценен.  Мы поняли, что дело продвигается, время не будет упущено.

Маша сразу кинулась к календарю отмечать дни.  Срок окончания курсов – 14 июля её очень удивил и огорчил: значит, все дни рождения и конфирмация - без мамы.  Она ведь до сих пор по-младенчески ждёт и радуется семейным праздникам!  Но потом рассудили, что не страшно - переживём. 

А с утра вчера были в городе, сделали закупки.  А поскольку к тому времени из Маши ещё не совсем выветрился осадок той пошлости, что осел в чужом доме, то пришлось мне испортить замечательно красивый длиннющий батон, который был куплен в булочной по её просьбе, об её же голову.  Ещё до поездки в город, дома, я впервые услышал от неё: «Твои проблемы!»  Я спросил, где это она взяла, она ответила, что от отца с матерью.  Что это мы с тобой всегда так говорим друг другу.  Я, а ко мне присоединился возмущённый Миша, попросил её успокоиться и выбросить из головы эти слова.  Позднее, когда мы сели в машину с покупками, она вновь произнесла их в Мишин адрес, и я тут же несколько раз огрел Машу батоном по голове (на редкость, признаться, подходящая вещица для экстренной экзекуции), заклиная запомнить раз и навсегда, что все проблемы – общие, наши, и навсегда!  Слова, конечно, прошли мимо ушей, но удары попали в цель (это впервые в её жизни).  Поначалу упрямо сверкавшие глаза повлажнели, и я почувствовал – дошло!

К вечеру Маша была уже сама собой.  Выкупалась, отоспалась, завтрак сегодня я принёс ей в постель.  А потом она вместе с Мишей приготовила ланч и была ещё более предупредительна, ухаживая за мной. 

Да, я забыл упомянуть важную деталь.  Я тогда же, когда она вкусила батон, довёл до её сведения, что более не будет иметь возможности бывать в гостях у девочек, и растолковал – почему. 

Ну, а теперь – и жажда, и прочее - схожу в новый паб…

Продолжаю.  Пинта-таки ускользнула.  Все бары закрыты, целовальники непробудно спят после субботней ночи.  Я прошёл всю Мэйн-стрит, вплоть до тех баров, что около прежнего театра на Шарлот-стрит.  Поразительное единодушие.  Тогда я увидел, что автомобили останавливаются около двух тебе известных, всегда работающих магазинов на набережной.  И ирландцы, все как один, облизывают мороженое.  Раз бары закрыты, то жажда моя вроде бы ни к чему, и потому сама по себе прошла.  Но тут я вспомнил аромат ирландского мороженого из йогурта, и как вкопанный остановился: могу ли я позволить себе то, что не позволяю детям! Ведь ещё вчера обстановка с Машей подогрелась тем, что я наотрез отказался потчевать их мороженым – до лета.  Какой ужас!  Я ушёл от первого магазина, что около светофора, и, не солоно хлебавши, поплёлся к машине. 

Тут я долго, пока не уехали, любовался кавалькадой мотоциклистов во всём чёрном с нашивками «команда викингов» на спинах: огромные бородачи на истерзанных мотоциклах, у них явно была встреча с нашими местными викингами, а приезжие – из столицы!  Это было видно сразу по их бандитским повадкам. 

Поплёлся дальше, вскоре в излучине набережной, если помнишь, напротив «Барри», показался другой магазин, и я тогда выдвинул довод, что даже Миша не осудит, если за четыре часа ожидания я съем только одно мороженое.  С лёгкой душой я съел мороженое и приступил к этому продолжению.  Уже пятый час, значит, в Монреале у вас сейчас уже идёт к полудню и скоро возвращаться.  Как прошла поездка, гостевание? 

Всё, что касается планов обучения, я сказал.  Прибавить можно лишь то, что перед ними, быть может, следует походить на курс английского языка, попутно готовясь к программированию.  Но это абстрактная постановка, в жизни всегда сложнее.  Что касается интенсивности, то один раз в жизни, надеюсь, не повредит.  Это как у Любы тогда, перед отъездом в Америку.  Интенсивность – это, хочешь, не хочешь - омоложение, взгляд в будущее, осуществление будущего.  Это – как вещь в искусстве, вещественность времени. 

Что касается тутошней обстановки, пожалуйста, запомни и не тревожься: нас теперь ни пальцем, ни словом не тронут, мы на чемоданах.  Чуть побольше шума и людей, или наоборот.  Вот сейчас вторую неделю нет Кати, значит, тишина.  Но нет-нет, кто-либо бьёт копытом по лестнице, дверьми внизу.  На детей не действует, на меня – только чисто физически.  Появилась на два месяца Шарлот, дети её не любят, это хорошо.  А через неделю сгинет Антони с Ив в Африку, потом – вернутся, не всё ли равно?  Только в кассе будет меньше денег, так как только они делают взносы, но мне хватает.  Я трачу каждую неделю 25-30 фунтов.  А сколько уходило у тебя?  Ты такой подпольной жизнью смогла здесь обойтись, что ни я, ни дети не знают недельной цифры, а гадать по почеркам я не собираюсь. 

Относительно ухода Кэев, я думаю, что пока это игра в поддавки.  Это долгая песенка, и я думаю, что, как ни долго будет продолжаться процедура вызова тобою семьи, они раньше не уедут.  Вот и то, что они впервые на время отпуска оставляют общине свой новый автомобиль (с тем, что ездить на нём будут Джо и Маленький Брэндан), говорит о том, что Антони идёт на всё большие уступки, теряя последние крохи уважения.  Крепко присмирела Ив, и даже их бурная доченька не грохочет пока. 

А сегодня с утра было вообще сказочно.  Все отчалили к морю, а Кэи – в другую сторону, потом пришёл Ван, и мы умчались.  Варвара принесла кус козлёнка, да печёнку от него.  Последнее время она с Брэнданом каждые две-три недели свежуют нового козлёнка, так что в принципе общинники от людоедства перешли поневоле на козлятинку.  А то ведь и с голоду помрёшь, последнего сожрали – барина, больше некого. 

Наш холодильник вновь полон: все виды мяса, да самая белая рыба.  Миша сейчас не отстаёт от Маши.  Сегодня курятина вызвала у него восхищение: «До чего хороша, свежа, да нежна!»  И, действительно, покупаем мы только лучшее.  Принцип дешевизны в покупке продуктов отменён, поскольку более года назад был учреждён пункт - питаться наилучшим образом.  А ты самым преступным образом подрывала наше здоровье, что мы, конечно, осознали только сейчас.  Дети правильно говорят: «Это мама с перепугу!»  И, действительно, поди не испугайся, если после России попадаешь в Израиль, а оттуда – в последнюю английскую колонию, в Ирландию.  Теперь, я надеюсь, ты сама понимаешь ничтожность причин здешнего твоего страха. 

Я надеюсь, что искоренится у детей привычка обращать внимание только на дешёвые цены.  Ведь жизнь не меняется, меняется психология, а психология наших детей не должна быть нищенской, в какой бы оборот жизни мы не попали в будущем.  Я надеюсь, что теперь, в своём физическом отдалении ты меня лучше начнёшь понимать. 

Весь этот нищенский бывший барский дом – свидетельство тому: грязь, оборванные обои, отбитая штукатурка, неразбериха, - всё это от гнусной нищенской психологии.  Для того чтобы дом блистал, денег не нужно.  Необходимы иные, знающие себе цену, люди.  И самые нищенски ничтожные – это Ив и Антони, высчитывающие копейки, и тысячи теряющие в этом копеечном бедламе. 

 

25 февраля 1985

Дорогие!  Мамочка!  Сегодня пришло письмо недельной давности с фотографиями.  Читали, смеялись и плакали – настолько удивительная ты у нас, мамочка, а мы у тебя маленькие совсем.  А на снимке видны твои страдания и сострадание Любы.  Не убивайтесь, ради Христа, только радоваться надо, что создались такие благоприятные обстоятельства, и для тебя, и для меня с детьми.  Ещё удивились: зачем столько вещей покупать Мише и мне, ведь у нас всё для этой жизни есть, и того более. 

Отправляемся вечером вновь в театр к шести, и опять надолго – до девяти, на этой неделе спектакли.  Вот я и сижу в своём баре, Миша дал бумагу и ручку.   

А вчера, в воскресенье, всё же свою пинту выпил, возвращаясь с почты, где кинул тебе письмо.  Было 5.30, и тот самый бар, где мы с тобой были с Гершовичами, очень маленький и уютный, был уже открыт.  За полчаса, что я отпивал, я налился такой положительностью, что трудно передать.  Удивительное свойство Гиннеса, во многом, вероятно, предопределившее характер ирландцев, в своей основе непоколебимо благожелательный.  Наши ирландцы – совсем другие, они – изгои своего народа и только подтверждают сие правило.

Вчера вернулась Катерина и сказала, что у матери ей очень плохо - надо работать, так что вернулась к своему прежнему безнадёжно унылому и бездеятельному образу жизни.  Даже булочки печь ей не по силам, бедняжке.  Как-то однажды посмотрел на её руки: вялые, анемичные, и понял, что моя жена, по меньшей мере, мастер спорта по многоборью. 

Мамочка, действительно, письма – это не только послания нам, это – способ думать и ободрять себя.  У меня тут жёсткая цензура жизни.  Вот сегодня поначалу Маша взвилась: «Как ты смеешь смеяться над слезами мамы!», - когда я пошутил, что скоро не будет куда нам ехать, поскольку Америка погрузится в океан маминых слёз.  Едва отбился!  Потом за обедом Миша: «Как ты смеешь мне говорить: ешь всё, когда самые ценные продукты выкидываешь из супа!», и т.д.  Тут без юмора, мамочка, нельзя: веселись и бодрись!!!

Наконец-то ты стала более конкретно писать, но не совсем.  Вот, скажем, были в Кембридже, что это – случайное повторение или это университетское место?  Несколько слов - и название обрело бы плоть, осязаемость.  Конечно, «Шолохов» - это потрясающе.  Бьюсь об заклад, что американцы обогнали Россию.  Что купили Волохонского, так это здорово, только читать надо с конца.  А Тарковского – непонятно.  Арсений был замечательный, необыкновенной красоты человек, но вот книгу я бы купил другую. 

Сейчас подумал, что ты можешь неправильно истолковать слова о Катрин.  Я глубоко сострадаю ей.  Эта бабья доля ей явно не по плечу, да ещё отягощенная сестрицей, да общиной.  Она собирается писать тебе, а от Фрэдди ты уже должна получить.  Для Фрэдди ты что-то явно значишь, для остальных – только в смысле хлеба да булочек, с потребительской точки зрения. 

Когда я иногда вспоминаю ушедших из общины, то на меня смотрят квадратными глазами.  «Диамантовщина», как когда-то говаривал Яков, - это не только Израиль.  Вот и здесь, пожалуйста.  Очень правильно говорит Яков о том, что твой диплом может обозначить для нас новую жизнь, свободу.  Поскольку моё творчество, как бы интенсивно не было, может статься, что ещё не скоро найдёт признание. 

На прошлой неделе успел только два рисунка сделать.  На этой неделе постараюсь посерьёзнее порисовать.  Что касается оплаты за курсы, то практически у тебя есть деньги (если сохранились).  Они, конечно, Любины, но дают тебе возможность не залезать сейчас в их карман, и так опустевший из-за аварии.  А для мелких расходов я тебе пришлю, сниму со счёта, сколько скажешь.

Не огорчайся ни по какому поводу.  Если вышли на главную дорогу, перестав плутать по задворкам, то следует двигаться только вперед.  Вот дети наши превзошли все ожидания.  Постарайся и ты не сплоховать, и даже в письмах не позволяй себе поддаваться слабостям.   

Я всё успешнее отгоняю от себя все неприятные мелочи, на которые спотыкаешься в этом доме на каждом шагу, и приучаю к тому детей, призывая их жалеть эту публику, столь жестоко обездоленную.  Джо, было ободрившийся, вновь начал ныть, пал с лица.  Да и Каин невесела, только старшой их малыш – всё сногшибательней.  У телефона теперь все вечер допоздна новый босс – Ронэн.  Ведёт он себя, не в пример своей подружке, почти искательно, очень он теперь себе на уме.  Нам он не помеха, всячески будет содействовать, дабы без старых свидетелей прикарманить усадьбу.  Даже с Джо стал ласков. 

Дописываю утром во вторник, который начался с того, что коршуном на меня налетела Элизабет: «Почему я включил мельницу, поскольку на митинге они решили, что мельница будет работать только с 9 до 17!»  Я ответил, что слышу впервые.  Она кричит: «Брэндан должен был сказать, и т.д.»  И дёргается, и трясётся, и хаотично машет руками, и пошла прочь, дёргаясь в конвульсиях!  Я, было, ругнулся, но Миша сказал тихо: «Пожалей её, смотри, какая несчастная…»  Увы, в моём сердце найти жалость к ней не трудно, но ещё легче чуть ли не злорадство: вот тебе мольбы нашей мамочки, сколь раз просившей не греметь внизу, не стучать дверьми.  Я ведь не нарочно, знать не знал, а как обернулось.  Заели, видать, друг друга.  Но мы, к счастью, в стороне.  За нас не тревожься.  Чем больше они раздираемы будут, тем необходимее наш крохотный островок дружбы и единства – наша семья.  Им бы раньше понять, но что требовать с них? 

Шарлот и та немка не задержались здесь, так что тихо, точнее, уныло, пришибленно.  Антони опять ходит, втянув голову в плечи.  Так что ты вовремя нас спасаешь, мамочка.  Радуйся, мы это очень хорошо понимаем, важно, чтобы и ты. 

     

26 февраля 1985

Привет!  Вновь я за тем же столиком, что и позавчера, рядом с шапкой пинта моя стоит…  Кстати, когда я несколько минут назад пришёл, по ТV показывали в новостях японских принца и принцессу.  Опять защемило сердце: отчего бы тебе, моя матушка, не поехать бы в Японию.  Тогда бы, смотришь, исполнилась бы дурацкая мечта.  А как умудрился Волохонский разговаривать с японским принцем, он так и не разъяснил? 

Благодаря детским играм я потихоньку пристрастился к ирландскому образу жизни, так недолго и в разгул пуститься.  Вот только бы обрести собеседника, а это – проблема, посему буду продолжать беседовать на бумаге. 

Самочувствие моё почти праздничное, по вашей вине.  Как умылся, надел новую полосатую рубашечку, да пуловер на пуговках, так сразу и усталость ушла, и настроение поднялось.  А здесь, в баре, было приятно снять шубу и расположиться по-свойски.  Перед театром заехали в Артцентр и посмотрели выставку той самой скульпторши, что приезжала в Инишглас.  Одна большая композиция называется «Круг».  Это восемь женских фигур почти в натуральную величину, сидят «лицом» друг к другу по кругу.  У половины нет передней части, у другой – задней.  Это вроде половинок футляров из папье-маше.  Зал целиком закрыт, и только один прожектор сверху – жутковато.  На стенах несколько больших её «пейзажей» из чёрной бумаги, наклеенной друг на дружку.  Всё это производит впечатление рукоделия, вроде вязания, а претензии на искусство не воспринимаются серьёзно. 

По ТV сейчас из Лондона показывают футбол сборных Англии и Ирландии, и показывают необыкновенно красиво.  Любопытно, что за те годы, что я не видел английскую сборную, появилось много чёрных, в том числе – вратарь. 

А как ты, как на тебя действует то, что ты встречаешь негров, как часто?  А как к ним относятся все наши?  Что такое «Южный Бостон», о котором я слышал по канадскому радио как о районе нищеты и социального бедствия? 

Продолжаю вечером 27-го.  В 19.30 начало детского спектакля, так что на это письмо и очередную пинту есть 35 минут.  Дети уже в театре – готовят премьеру.

Мамочка, сегодня пришло твоё письмо недельной давности с добавлением от 23-го.  Пожалуйста, ради Бога, держи себя в руках, не надо много слов о собственном состоянии.  Так мы размокнем и окажемся в луже.  Детям я читаю без пропусков, но они совсем иначе воспринимают, то есть им весело, и это хорошо.  А нам с тобой, коль такая судьба, держаться, и только.  Очень не хотелось бы возвращаться к теме эмоций, разлуки и т.д.  Описывай что-либо иное – и самой станет веселее. 

Меня немножко встревожила новость о тесте, но, видать, это не очень серьёзное испытание, поскольку Яков ни словом не обмолвился…  Что за тест, и, главное – когда?

Это хорошо, что ты позабыла эту лавочку, иначе какой смысл покидать её.  И не вспоминай.  То, что я пишу – так это моё окружение (пока), обстоятельства жизни, так сказать.  Сегодня закончил большой заказ и три маленьких: вся неделя практически ушла на мельницу, как, впрочем, и предыдущая.  Сегодня впервые в Ирландии была почти хамсинная ситуация – солнце, дымка, пустота и тяжесть одновременно, прострация.  Ветерок начал тянуть с утра, и я сразу сдох, едва-едва передвигался, дивясь тому, как здорово, что почти три года не знал хамсинов.  Я уже забыл их подлое свойство, а вот тебе – подарочек!  Но через час-другой, отсидев в комнате за шторами, да попивая цветочный чай, заставил себя пойти на мельницу.  Всё ходил, ждал письмо, а как его привёз Джим, так повеселел и уже работал на полную катушку.  Когда приехал Миша, то поглядел на меня и спросил: «Что у тебя сегодня лицо измученного человека?»  Я рассказал отчего, да было стал ему да Маше рассказывать, как мы с тобой страдали от хамсинов, да не тут-то было – неинтересно это им. 

Отвечаю на твои вопросы.  Я сплю хорошо, значительно лучше прежнего.  Эманации тутошние достают меня только днём, да и то не всегда.  Дети напишут вслед, они сейчас, действительно, очень заняты, даже телевизор не смотрят.  Да и вообще, их занятость в театре – положительна.  Приветы твои иногда передают дети.  Я вообще не имею ни времени, ни охоты с кем бы то ни было вступать в беседы, тем более о тебе, о нашем будущем. 

Здорово приятно было узнать, что Е.Соколов не оказался равнодушен к моей просьбе найти агента.  Что он за малый: возраст, внешность, повадки, откуда, как долго в Канаде - твоё впечатление? 

Конечно, это великое счастье, что ты в доме Яши-Любы.  А я хотя и в постылом доме, но на всём готовом и без заботы о куске хлеба для себя и детей.  Хранимы мы Господом! 

Я собирался написать Якову и Лёньке письмо отдельное о том, что я думаю о них, так ловко выманивших у меня жену, и что я собираюсь с ними сделать. 

Заканчиваю и скоро ухожу из этого паба маленького, где мы с тобой были с Адой.  Он уютный, тёплый, а на стенке есть старая фотография пруда замерзшего, на котором катались господа на коньках, около того красивого замка, что близко.  Знать, раньше бывали такие морозные зимы.

  

28 февраля 1985

Лёвушка, Машенька, Мишенька!  Вчера я сдавала экзамен на курс и прошла его более или менее успешно, т. е. принята.  Экзамен был такой: решить в течение часа 105 задач.  Ужас!  Сами понимаете, какова скорость моего мышления.  К счастью для меня, на первый тест мы опоздали, и Яша прихватил с собой примерные тексты теста, в котором я разобралась дома.  Меня приободрило то, что условия заданий я поняла без словаря, но на разбирательство примерных задач я дома потратила больше часа, а их было всего 18!  Так что особых надежд хоть и не было, всё же первый испуг прошёл.  По крайней мере, я представляю, что это такое.  Американцы такие тесты выполняют всю свою жизнь, я же со школьных времён никакими задачами не занималась.  Благодаря тому, что помогала вам, дети, по арифметике, я и не оказалась на пустом месте. 

Из 105 решено 58 задач, из них 8 неправильно, 50 – проходной балл.  Но признаюсь сразу, что мне помогал Яша, а когда Санди (секретарша) спросила, участвовал ли он в тесте, Яша, не задумываясь, ответил: «Что вы! Я слишком глуп для этого, я даже не понял, что вы объясняли перед экзаменом».  Между тем, он пригласил её на ланч (сегодня), чтобы поговорить обо мне персонально с просьбой проявить ко мне участие и внимание, чтобы я не чувствовала себя одиноко на курсе. 

Вообще, он выложился весь на это дело с курсом.  Но самое главное, что ужаснуло меня – цена за курс: 3678 долларов!  Я узнала только сегодня, а Яша, оказывается, знал с самого начала, но это его не остановило.  Я пишу (Яша) для краткости, имея в виду всех остальных (Любу, Лёню, Машу).  Оформили анкету-запрос на долг в банке: 2365 этой суммы можно отдавать по частям в течение какого-то времени, смотря по условиям.  А наличных денег у Яши с Любой нет: вчера Яша искал себе по газете халтуру – подработать. 

Вот сейчас только мой мандраж и начался: справлюсь ли, оправдаю ли всё, что в меня вложено (не только деньги, всё остальное).  Курс начинается восьмого апреля.  Пока занята просто зубрёжкой, закладываю в себя больше термины. 

… Третий день нет от вас писем, я забеспокоилась снова.  Детки мои любимые, что же вы не пишете совсем?  Я так счастлива, когда получаю ваши письма!  Не грустите, спокойно отнеситесь к тому, что я задерживаюсь надолго, ведь, как мы уже говорили, это единственный серьёзный шанс на нашу самостоятельную жизнь и будущее. 

 

1 марта 1985

Дорогие, мамочка, здравствуйте!  Сегодня одновременно пришло два письма.  Наконец-то я удовлетворён их основательностью, и, хотя не без мокрых мест, много того, что отвечает нашим интересам.   

Вчерашний вечерний спектакль оказался бестолковой толкотнёй с непрерывным тасканием мебели по сцене.  Ни мне, ни кому другому, понять происходящее не было дано.  Как утром признался сам Миша: «Всё перепуталось».  Маша, очень вульгарно накрашенная, ужасно пошло изображала взрослую женщину (она и в машине продолжала кривляться, за что ей крепко влетело).  Немножко выделялся на общем унылом фоне наш малыш, он пацан с понтом, и, действительно, был, как говорят, в роли.  Но не стал хвастаться, поскольку только он и почувствовал: ни хрена не получилось.  Собственно, так и должно было быть: они сами и драматурги, и постановщики, и гримёры, и т.д.  Уж не знаю, то ли это метод, или просто Майклу не до них. 

Но затем актёры стали зрителями, поскольку игрался следующий спектакль, уже взрослой (юноши-девушки) группой.  Ужасное, унылое, с часовыми монологами собеседование на тему помощи бедной женщине с парализованными ногами.  Мы не досмотрели - уехали.  По дороге я сделал ещё одно серьёзное внушение Маше о том, что дурное актёрство скверно для сцены, но отвратительно в жизни.  Конечно, ни слова не поняла и продолжала дуться утром. 

Но ты не бойся, я не перегну палку.  Конечно, ничего подобного с Ольгой, или, скажем, с Анной,  случиться не может.  Не так просто Маше остаться в её трудном возрасте той славной девчушкой, что, как я понимаю, противоречит её пониманию жизни.  И обстановка не лучшая: вся эта шпана вокруг только может провоцировать на «самостоятельность».  Кстати, Люсенька, ты не поняла меня, дело не в каждом персонально человеке: лучше, хуже, Фредди, или другой кто.  Я не случайно давно назвал их для себя дворней.  Я никого из них не выделяю, у дворни одно лицо: и социальное, и чувственно-физическое…

Продолжаю после отъезда детей в театр, повезла их Катя.  Оказывается, Антони с Ив сегодня утром уже укатили в Африку.  Кстати, Шарлот словно подменили, видать, укатали Ваньку крутые горки - пока смирнёхонька.

Я  читал твои письма детям, и ещё раз понял: не надрывай своё сердце разлукой, гони прочь тоску-печаль.  Маша отошла, и поняла в какой-то мере, что надобно поскромнее и красить лицо, и выходить, а с Мишей был серьёзный разговор о спектакле.  Уехали они с хорошим настроением и желанием сыграть лучше.  Завтра едут с Фредди, я посижу дома. 

Оказывается, сегодня устраивается сабантуй, кутёж в честь отбывшего барина, с вином и пивом.  Дворня всегда остаётся дворней, ещё более, когда нет барина…  Должно быть, если не спился я в России и Израиле, то уж здесь, в Ирландии…  Сейчас Катя принесла бутылку опять же Гиннеса.  У бутылочного совсем иной вкус, схожий с московским портером, с горчинкой. 

С другой стороны, я хотел тебе сказать, что ты большой молодец, почти как бывшая монашка, и не исключено, что станешь не худшим программистом, заведёшь спортивную машину, и жить будешь открыто да весело.

Во всяком случае, начало твоей новой жизни обнадёживающее.  После сегодняшних писем я невольно сопоставил их с письмом Лиды, и стало очевидным, как воспринимается жизнь разными людьми.  Поскольку для Лиды, москвички, горожанки до мозга костей, просто не существует иной мир, кроме городского.  Так что ты и она, нисколько не противореча друг другу, описали Америку прямо противоположным образом.  Её столичный снобизм свёл всю Америку к Нью-Йорку, как прежде всю Россию – к Москве, просто всё иное, - не то, не то…  До сих пор не последовало ответа на моё письмо, которое я отправил накануне их приезда во Франкфурт.  Несколько беспокоюсь о Фридрихе, о том, не постигло ли их разочарование и там.  Всё, что узнаешь у Иры, сообщи мне. 

Почему в Канаде программирование «неходовая профессия», а в Америке – да?  Что касается Рябова и Берёзовки, то у меня нет ощущения, что туда надо писать: «насильно мил не будешь». 

Замечательны твои картины Америки и Канады.  Постарайся ещё более подробно описать Бостон и округу, меня очень интересует.  Ты не осветила: отчего же Ира Фридриха живёт в скверном районе, имея деньги?  И ещё, не можешь ли позвонить Эрику Неизвестному по конкретному вопросу: как вообще обстоит дело в Америке с агентами, как он относится к моей идее нанять, отыскать агента, поручив и производство копий и продажу, как, скажем, предполагалось по контракту с Зуховицким.  Скажи, что я согласен на любые условия, поскольку по самому определению - художника нельзя ограбить.  Разумеется, передай привет и спроси, жива ли Белла Абрамовна, его мама, и если да, то от меня пусть передаст привет.  Да, что он думает о Нахамкине?  Ты забыла рассказать подробно о встрече с Юрой Красным… 

Что касается твоих вопросов о том, как и каким образом отблагодарить Любу и Яшу, скажу одно: это ты за свою доброту получаешь награду, а они (за свою) – получали и ещё получат.  Не всё оплачивается прямо, и наличными, как и расплата.  Вот за кого расплачивается безгрешная бабушка Саррочка?  Новостей оттуда нет, как не было вообще писем в это время: ни из Израиля, ни из России.  Да и Марк Новодворский помалкивает, не ответил ещё и Е. Соколов.  Умолк и Джон, не отвечает, надо позвонить, да всё не соберусь.  Он, как и все твои ирландские ученики, немножко был влюблён в тебя, и только поэтому, возможно, повторялся курс, а сейчас, наверно, замрёт.  Джон, наверняка, расстроился, что ты осталась, и передал остальным. 

Скоро вернутся дети, и уже после завтрашнего звонка напишу тебе письмо.  И опять повторяется тот же эффект: ещё и дня не прошло, как сгинул Антони, а уже не давит его бесовская сила и постепенно исчезает общее напряжение.  Впервые сейчас увидел в доме Каин, и т.д. 

Странно, но даже легче дышать стало, но ты это знаешь.  Напоследок он мне всё же преподнёс сюрприз.  Вдруг прибежал утром: срочно надо до его отъезда запаковать три коробка.  Я позавтракал и пошёл на мельницу, начал паковать, как он снова прибегает, извиняется – оказывается, перепутал.  Так и расстались.  Я вообще-то думал, что он поехал отвозить муку.  Прости, надоел он и тебе, и мне, только ужасно радуюсь за тебя, особенно, как загляну в пекарню: всё вверх ногами.  Наёмному работнику дела нет: поработала, да уехала себе. 

Вгрызайся, мамочка, в книги, да пиши нам письма, не в ущерб главному.  Кстати, мы с детьми говорили, почему ты не организовала, хотя бы раз в неделю, если не хлеб печь, то булочки из отрубей. Наверняка и муку из-под жернова найти можно, и остальное.

 

1 марта 1985

Дорогие мои!  Вот и март наступил.  Здесь тоже повеяло весной, а я, как школьница, сижу и зубрю книжку о компьютерах.  Пыталась делать что-нибудь по дому, но мне объявили войну, теперь ничего не делаю, только читаю. 

Лёва, это просто счастье, что ты сейчас так увлечён, и я буду очень занята.   Это поможет нам скоротать разлуку. 

… За задней частью дома есть двор, огороженный плотным забором, там, где бассейн.  Вот туда я хожу заниматься, когда тёплые дни, а в последние дни было действительно очень тепло.  Весеннее томление уже чувствуется во всём, ветерок влажный, нежный и прохладный.  Я вспомнила строчку из Ахматовой: «Нежна апрельская прохлада» (это в России, а в Бостоне в марте уже  нежная прохлада - состояние русского апреля), очень точно это. 

… Что сейчас в Инишглас?  Вдохнув воздуха нормальной жизни, я со стороны увидела, как тяжело мы живём там. 

Что, ностальгия по Израилю?  Надеюсь, не всерьёз.  С Рюриком Дудиным (приятелем Фридриха) в смысле прислуги не вышло ничего, один трёп несерьёзный. 

 

3 марта 1985

Дорогая мамочка!  Поздравляю тебя с поступлением на курсы.  Я очень рада, что у меня такая умная мамочка.  Жалко, что у меня оказалась папина голова.  У нас очень тихо.  Вчера был последний спектакль, всего было три, и публика покупала билеты.  В школе всё хорошо. 

Спасибо большое за посылку, очень красивые вещи.  Ты хорошо занимайся и не бойся за нас, и не плачь.  Там есть чёрный хлеб?  Миша, как всегда, кривляется.  Бьюлю хорошо кормим, и она довольна жизнью.  Папа по воскресеньям носит полосатую новую рубашку с галстуком, что я подарила ему на день рождения, и серый пуловер.  И он доволен жизнью.

Целую.  Маша.

 

4 марта 1985

Мои дорогие!  Время нашей разлуки минует, всему бывает конец.  А там, глядишь, получится что-нибудь с Америкой.  Правда, трудно мне очень осваивать книжку по программированию по-английски.  Пока прочла раздел по физическому устройству ЭВМ, перевела, но мало что запомнила.  Но всё же это уже маленькая база для курса. 

Сижу как затворница и зубрю.  Сегодня день прекрасный, солнышко, собираюсь выбраться во дворик, там и буду учить.

…Позвонил Яша, сказал, что дозвонился до адвоката, который должен устроить мне учебную визу, а под неё – кредит в банке.  Сегодня в четыре едем к адвокату.

… Съездили.  Это в городе Ньютон, втором месте Америки, где живут исключительно евреи, первое – Бруклин.  Ньютон в сорока минутах езды от Садбэрри.  Адвокат сказал, что по закону мне полагается сделать визу F1.  Так как Яков говорил с ним на иврите, он смягчился и взял за визит 25 долларов вместо 50.  Родители его из Одессы, эмигрировали после первой мировой войны.  Сделать эту визу через адвоката, сказал он, будет стоить 400-500 долларов. 

Лёнька, выслушав по телефону, сказал, что соберёт все необходимые бумаги и сам, минуя адвоката, пойдет в эмиграционный центр, вместе со мной, конечно.  Они знают здесь человека, который Грин карту себе сделал, минуя адвоката, сэкономив тысячу долларов. 

F1 не дает мне права на работу, а мы полагали, что в субботу и воскресенье я могла бы подрабатывать.  Но Яков не теряет надежды и держится оптимистично.  «Лишь бы, говорит он, - человек умел сучить ногами.  Если он делает это - всегда добьётся».  Тут я вспомнила сказку про двух лягушек, упавших в кувшин с молоком.  Одна сразу сдалась и умерла, вторая дрыгала-дрыгала ножками, пытаясь вырваться, да и превратила молоко в масло, и не утонула. 

На этих днях получила кучу ваших писем.  Вы очень хорошо пишете письма, маленькие или большие подробности живо воссоздают мне вашу жизнь, и я переживаю её вместе с вами.  Например, как Миша дом построил, и как Маша одна или вместе с Мишей обед готовила.  Все эти мелочи доставляют мне бесконечное удовольствие и успокаивают. 

Письмо от Фредерик тоже получила, отвечу ей на днях.  Она описала все новости в Инишглас, про всех, только не упомянуты Элизабет и Ронэн. 

… Забыла вам сказать.  Вчера, когда мы ездили к адвокату, повалил снег, резко похолодало, и на обратной дороге машина поскользнулась и стукнулась об дерево бампером.  Но, к счастью, это была самая старая машина, а Яков вёл очень осторожно, на сей раз, и машина снаружи почти не пострадала, только радиатор потёк сильнее.  Но мы всё же доехали.  Сегодня на Тойоте уехала Люба, а за Яшей заезжает Маша Голосовкер. 

Яша всё мечтает заполучить тебя в качестве собутыльника и собеседника, чтобы было кому душу излить.  Очень, говорит, тебя не хватает. 

Миша Меерсон теперь настоятель в русской церкви в Нью-Йорке.  Ещё буду звонить ему: не возьмёт ли тебя садовником или сторожем при церкви.  У них с Олей полуторагодовалый сын.  Флора (Шнитке) позвонила три дня назад.  Они с Толей более или менее благополучны здесь.

… Пишу на кухне и вижу из окна новую зимнюю сказку.  Деревья обледенели слегка, и в инее немножко, но сквозные и прозрачные.

 

5 марта 1985

Дорогая Люсенька!  Сегодня замечательное, солнечное, сверкающее утро, и мы все легко и весело начали день, а тут и твоё письмо от 28-го с рекламным проспектом курсов получили.  Только радоваться да удивляться тобой нам осталось!  Выглядит всё это как сказка – вот и итог твоих страданий, услышал Господь молитвы твои!  А Яша – он Ангел добрый нам, посланник Господа.  Обними Ангела (Яшу, Любу, Лёньку), поскольку есть такая редкая возможность.  В воскресенье Маша спросила меня: «Кто самый богатый человек на Свете?»  Я ответил: «Я, твой папа».  «Нет, я серьёзно!»  «А я серьёзно, подумай, разве есть на всём Свете такие деньги, за которые я бы согласился тебя продать?  А наши друзья?  Разве есть такие деньги, за которые можно было их купить?»  Маша согласилась, а когда заговорили о деньгах, то это уже было мало интересно. 

Очень понравилась интонация твоего письма, дай Господь тебе и далее всегда жить с этим чувством радостной ответственности, с тем самым важным ощущением, что ты делаешь всё возможное, поэтому непременно справишься, и тогда не останется места для мандража. 

Санди мне очень понравилась на фотографии (она креолка?), и остальные.  Я думаю, что без труда ты подружишься с ней, и все будут помогать тебе. 

Сегодня же пришло письмо от Джона.  Он рад, что ты смогла остаться, и уверен, что на каждом шагу тебе будет помощь в Америке, передаёт сердечный привет.  

Мы сегодня отправили тебе посылку: шубу, туфли и лекарство.  С детьми всё в порядке.  Маша вновь стала сама собой.  Вижу, как моя строгость произвела необходимую внутреннюю работу, и даже в разговорах с Мишей стала сдержанней.  Миша, хотя временами и паясничает, но Машу не задирает, т.е. они стали слегка следить, контролировать себя.  Для начала – это уже кое-что. 

Обстановка в доме постепенно расслабляется, как всегда в отсутствие Антони.  Только Комиссариха, хищно подобрав живот (как и её собака, удивительно, как они нашли друг друга), ещё не отошла.  Должно быть, входит в новую роль.  Только мы все трое совершенно не замечаем её.  Я думаю, и она отойдёт, ведь никто не посягает на её владения. 

Наши мысли всё более определяются будущим отпуском, конфирмацией.  Сегодня напишем письмо Рэй, спросим, что надо для конфирмации.  Сегодня же заедем на вокзал, спросим, как можно доехать до Килкила, так как мне на сей раз представляется симпатичным проехаться на поезде, а там спокойно отдохнуть на берегу моря без всяких выездов.  Детям эта идея по душе. 

Мне часто мерещится не такое уж давнее время, когда я возился с детьми, а ты в Челябе добывала хлеб насущный.  Я снова весь день в заботах о них – со стирками, обедами, и прочим, и в постоянном ощущении твоего отсутствия и радости встреч.  Пусть сейчас она будет не сегодня вечером, ну так и дети не младенцы, да и моя любовь ушла в глубину – выдержит.

 

5 марта 1985

Дорогой Лёва!  Отправила сегодня письмо, но к вечеру пишу второе, отупев от занятий: целый день выполняла несложную схему-программу, заданную Яшей.  В общем, справилась.  А пишу, чтобы поделиться впечатлениями от сегодняшних телефонных разговоров с Ирой, дочкой Фридриха, и Ольгой Меерсон.  Первая позвонила сама – с работы, поэтому говорили не меньше часа. 

О них такие новости: в аэропорту Нью-Йорка Лиду и Фридриха обокрали.  Когда Лида на минутку нагнулась поправить собачью клетку (они взяли с собой собаку – вылитый Кузя, только большой), поставила сумку на барьер.  Разогнулась – сумки нет.  Там же было: две тысячи долларов, все Лидины драгоценности, которые она завела за 50 лет своей жизни, и все документы.  К счастью, билеты были уже сданы и не пропали.  Они вернулись к дочери, за три дня восстановили все документы, включая собачьи, и улетели без денег.  В Германии оба работают. Лида, как прежде, бухгалтером.  Ире с мужем в визе отказали, но Лида сейчас наводит справки об американских фирмах в Германии, принимающих американцев.  В Германии Фридриха покусала чужая собака, когда он бросился спасать от неё своего пса.  Позвонила же Ира по поводу некоей Доры Рамадиновой, телефон которой мне передал Рюрик Дудин, знакомый Фридриха.  Этот Рюрик (бывший власовский офицер, кстати), что-то и пытался сделать в качестве спонсора (гаранта), а мы, значит – в качестве прислуги.  Или не делал, врал, или не вышло, право, не знаю.  Позвонила я этой Доре.  Она – музыкант, а работает программистом сейчас, начальница.  И нарвалась на такое хамство, что не знаю, право, как рассказать.  А Яков сказал: «Вы этого искали, Люся».  Он старается, чтобы никакая другая информация, кроме как от него самого, не доходила до меня, поддерживая во мне веру и бодрость духа.  Когда, кстати, говорю: «Не понимаю», он обрушивается на меня, чтобы я не смела произносить таких слов. 

Оказывается, Ира и Дора работают в одном департаменте, и Дора рассказала о моем звонке (русской женщины из Ирландии, по имени Люся).  Ира сразу догадалась, о ком идёт речь, позвонила мне и сказала, чтобы ни одному слову этой женщины я не верила. 

Далее, звоня Мише Меерсону, я попала на Олю.  Спросила о Шмаиных.  Не очень хочу тебя огорчать, но всё же, наверное, надо написать, ты спрашивал.  У Татьяны шизофрения в тяжёлой форме.  Пока принимает подавляющие лекарства – всё нормально, но лекарства разрушают почки, и по предсказаниям врачей при таких условиях почек хватит на четыре года.  Прекратили лекарства – Таня впала в безумие и пыталась покончить с собой.  Машу прооперировали недавно.    Илья в отчаянии.  Бабушка, оказывается, жива (Ада привезла вздорный слух, что она умерла), и чувствует себя в Европе хорошо.  Маша, кстати, как всегда, держится хорошо.  В смысле денег они более или менее благополучны, Илья получает за священничество.  Все беды – моральные. 

Ольга очень приглашала на пятницу, субботу, воскресенье, но Яша и Люба сурово не одобряют такое моё отклонение от главного курса.  Но я всё же подумаю. 

Маша Голосовкер сказала: «Вот купим дом, Люся переедет жить к нам».  «Если мы её ещё отдадим», - ответил Яков.  Но я уже устала от такого затвора, надо проветриться. 

Кстати, Язловицкие и Голосовкеры общаются гораздо меньше, чем раньше, и чем мы вообще думали.  Ты здесь прямо необходим.  Яша, как напьётся, тяжело переживает такое отчуждение.  Любя Лёньку, пытается с ним объясниться, но Лёня только больше закрывается.  В чём тут дело, я тебе постепенно объясню. 

Дорогие мои, любимые.  Молюсь за вас каждый вечер и утро.  Очень мне грустно, что не буду на дне рождения Миши и Маши и на конфирмации. 

Данися в свои десять лет уже сдал на зелёный пояс в каратэ, а Боря – на чёрный.  С чёрным поясом он может сам открывать школу по каратэ.  Кроме того, Боря учится на гитаре, Данила – на скрипке, и оба ходят на лыжах.

Мишенька, как посмотрю по телевизору американский фильм, так понимаю твои страхи из-за Америки: только стрельба, драки и наркотики.  Конечно, жить в таких городах, как Лесингтон, Актон и Садберри – как у Христа за пазухой, хотя…  Но к «хотя» такая предыстория.  В воскресенье Лёня заехал за мной, отправляясь на прогулку со своей семьёй в окрестностях Садберри.  Приехали на какую-то мельницу, вокруг лес, речка, озерцо и даже водопадик.  Пока гуляли, Лёнька и Маша объясняли мне про бинарные двоичные числа, а Миша и Даня скандировали: «Папа, папа, хочу костёр!» (Даня).  «Папа, папа, хочу кошку!» (Миша).  Но Лёнька держался на удивление кротко, никого не поколотил.  Вскоре подкатил Яша с Данисей.  Дети, наконец, скрылись в лесу.  Меня наупражняли, как перевести, например, число шесть в такое выражение: 0110, или почему 2 равно 0010 и т.д.  Яша вскарабкался, как ящерица, по стене мельницы до второго этажа, назад прополз только половину, и спрыгнул…  И вот, наконец,  вернулись домой.  Яша зажарил барбекю на углях, поели, Голосовкеры поехали домой, а мы – на чай к Зи-гам. 

И тут-то я возвращаюсь к «хотя».  Юра принёс схему-список, распределяющий города по количеству совершаемых преступлений.  Садберри стоит на 40-м месте – только угон машин.  Сам Бостон по преступлениям опережает все города. 

Люба ищет другую работу и, вероятно, найдёт.  В Массачусетсе с работой легче, говорят, нежели в Нью-Йорке, так что Яша сразу отверг информацию Иры о том, что интервью трудно получить, трудно пройти и т.д.  Яша уверяет, что главное – пройти психологический тест: хорошо выглядеть, держаться непринуждённо, бодро и жизнерадостно.  Лёнька дважды не прошёл тест, потому что держался угрюмо.  А Лёвка Глозман позволил себе раскачиваться на стуле-качалке, и – тоже провалил. 

… Погода переменчивая: было +10, сейчас 0 градусов.  Деревья стоят оледенелые, ветки как бы в хрусталь обернуты.  Капает с крыш, с деревьев, падают крошечные льдинки, опять какое-то сказочное царство.  Ветки сквозь ледяные рукавчики розовым почему-то просвечивают, но берёзы, например, другие – как в дымчатом жемчуге.  Всё неподвижно и тихо, людей не видать, хотя ведь Садберри – город.  Странное ощущение.  Только собаки изредка тявкают. 

Я решила бегать в промежутках между занятиями, чтобы иметь хорошую форму. 

Вот и всё, мои милые.  Крепко целую вас.  Ваша мама. 

 

 

6 марта 1985

Дорогая Люсенька!  Доброе утро!  «Славли монинг», - как говорят, восклицают в такое утро ирландцы.  И, действительно: «Славли!»  Уже в семь утра моя комната была залита светом, петушиным криком и гомоном птах, а я всё ещё нежился в постели, отогреваясь после морозной сухой ночи.  К утру очень похолодало, но зябко было встать и затворить окошко.  А когда выезжали, то пришлось горячей водой сгонять изморозь с переднего стекла, которая, словно фантастическая инкрустация крупных ромбовидных кристаллов, плотно легла на стекло.  Ехали тихонько, всё более и более выплывая на поверхность огромного зелёного океана, сверкающего бесчисленными изумрудами росинок, блистающих под лучами раннего солнца. 

А потом Миша уехал сразу, а я стал ждать девочку и писать это письмо. 

Вчера дети написали тебе письма.  Миша уже под диктовку способен выводить буквы и слова, Маша желает быть самостоятельной.  Затем, будучи усталым, Миша расстроился и стал немножко причитать: ему и электронная игра нужна, да обещанный велосипед.  Я сказал, что поговорю с тобой о велосипеде, но жалко будет бросать новый, может быть, купить старый…

Заканчиваю дома.  Пока завтракал, накормив кур, сочинилась сама по себе чудесная новелла «Утро», пронизанная счастьем, радостью бытия как удивительного мгновенья. 

 

6 марта 1985

Мои дорогие!  В субботу (забыла рассказать) были в Бостоне.  Прошлись по галереям на Ньюбери, которые не произвели никакого впечатления.  Как описать вам Бостон, я, право, не знаю.  Кембридж, университетский город, прилегает к Бостону.  Здания, пожалуй, в стиле Тринити-колледж, хотя всё же имеют несколько другой вид.  В Бостоне много красивых церквей и соборов, парков и скверов, в каждом из которых – скульптуры, в основном изображающие людей.  Старые дома перемежаются с новыми, высотными.  В центре города стоит огромное, очень высокое здание, окна которого похожи на тёмные зеркала, в которых отражается всё, что вокруг.  В каждом окне – по близлежащему дому.  Получается как калейдоскоп.  Есть, как в Нью-Йорке, свой Чайна-таун с китайцами.  Считается, что расовая дискриминация наиболее сильна именно в Бостоне – по отношению к неграм.  Есть «русский» магазин, очень популярный среди русских эмигрантов.  Там можно купить икру, красную и чёрную, всякие балыки и дорогие копчёные и солёные рыбы, а также всякие минеральные воды, вроде «Нарзана» и «Ессентуки». 

Люба и Яша покупают еду два-три раза в неделю в специальных магазинах, одноэтажных, и в этих магазинах есть решительно всё.  Полки ломятся от разнообразных яств, были бы деньги.  Такого в Ирландии, даже в Дублине, я сроду не видывала.  

Но в семье у Любы питаются хоть и хорошо, но однообразно.  Мясной (и обязательно с грибами) суп, салат, которого делается заранее огромный таз и держится в гараже на холоде, жареная курица или рыба.  Вчера, например, была запечена в фольге огромная камбала.  Готовит, в основном, Яков, на Любе – бухгалтерия.  Всё покупается по кредитным карточкам, банковские бумаги приходят каждый день, и Люба вносит все счета в специальную книгу. 

Школы, по-моему, труднее, серьёзнее материал.  Боря только уроками и занят.  10-летний Даниил решает уже алгебраические уравнения. 

…Продолжаю письмо в Лёнином доме.  Лёнька и Маша отправились в кино на «Амадеус» – фильм о Моцарте и Сальери, который я видела в Монреале в роскошном кинотеатре.

Маша привезла Якова домой, ибо, как я писала, Яша стукнул машину – несильно, но радиатор, протекавший чуть-чуть - вытек совсем.  Большая машина Якова, которую стукнула Люба месяц назад, всё ещё в ремонте: нет запчастей, слишком новая, 84-го года.  Так что Яшу привозит и отвозит Маша, на сей раз она и меня прихватила, чтобы я с детьми посидела, пока они в кино.  Миша уже спал на диванчике, а Даник был занят компьютером.  Чтобы вы не запутались с машинами, напомню, что у Любы и Яши их три, сейчас действует только одна. 

День прошёл непродуктивно: начало чтения о самом Коболе очень трудно, слишком много непонятных терминов.  Хоть и переведу, а смысл неясен.

Яков звонил в CPI, чтобы взять анкеты, но так как мы разминулись, не знаю результата.  На улице сегодня довольно-таки неприятно: обледеневший снег, корки льда.  

…Даник попросил есть, хотела было отвлечься, но он сам принялся жарить себе яйца с колбасой.  На соревнованиях в субботу он занял третье место по плаванью. 

Много энергии приходится тратить на преодоление тоски по вас, иногда кажется, почва уплывает из-под ног, и теряешь равновесие, но я тут же пытаюсь загрузить себя. 

Детки, как прошли ваши спектакли, напишите.  И какие роли вы в них выполняли?  Миша, как твой старый петушок?  Зайчата уже родились, наверное, сколько?  И как тот котёнок, что родился недавно?  Чем вы ещё заняты по дому, кроме приготовления обедов?  Допекают ли вас шумом по ночам, ведь Миша сейчас спит в моей комнате и, наверное, не высыпается. 

Лёва, ниже – только для тебя: здесь, в Америке, несколько лет назад одна христианская община покончила с собой, все до единого, включая детей.  Можешь рассказать кому-нибудь об этом поучительном примере.  Впрочем, Джо, вероятно, знает. 

… Виза F1 – только учебная.  Даже если можно вызвать семью - это откладывается, пока не найду работы.  Но диплом пригодится при всех обстоятельствах.  В общем, пока установка на диплом, глубже не заглядываю.  Яша и Лёнька настроены оптимистично, оба заявили, что тебя не хватает. 

 

8 марта 1985

… Вчера Яша разговаривал с одним бывшим израильтянином, продвинувшимся в большие начальники, и спросил, сможет ли он сделать для меня что-нибудь, если я окончу курс, и тот ответил: «Всё, что могу, и даже больше».  Так что молитесь за мои успехи.

Лёва, о Соколове я хотела написать много в отдельном письме, но начну, пожалуй, сейчас.  Во-первых, по голосу я представляла его похожим на Валерку Савчука, если ты помнишь, но была разочарована.  Есть в нём нечто от Вальки Лепёшкина, хотя он не блондин и лицо тяжелее.  Я сознательно опустила все слухи на его счёт, которыми меня тут же услужливо снабдили.  О его причастности к КГБ – первый слух, и о том, что он ярый монархист, который ездит даже на тайные сходки русских монархистов.  В Париже есть, мол, целое общество уже.  Эти слухи мне уже мешали, за что я про себя всё время ругала Галю Колесову и её мужа Игоря Мельчука.  Мельчук даже сказал, что за ним следит полиция, и что ему не дали гражданства по этой причине, желая спровоцировать его на протест, а потом, значит, задавать ему вопросы, на которые он вынужден будет ответить.  Но Соколов протеста не объявил, что и показалось особенно подозрительным (Мельчуку, например), а просто нанял адвоката Джудит Джойс.  Отсюда и знакомство его с ней.  Словом, все слухи я отбросила, отправляясь на «Русское радио». 

Первое впечатление я уже описала.  Но лицо у него удивительно русское, я и позабыла уже такие.  Держался он поначалу немного принуждённо, но потом даже, пока мы ездили в старый Монреаль, и он показывал соборы, он сам рассказал об этих слухах.  Кстати, ездили в роскошном джипе, который он купил себе, любя путешествия. 

… Почта до 11-ти, я тороплюсь закончить письмо, но о Соколове я буду ещё писать в последующих письмах.  И так как он не отнёсся к нашей судьбе безучастно, то ты сам, со своей стороны, пиши ему.  Мне кажется, что твои письма производят на него хорошее впечатление, гораздо большее, чем просто письма от незнакомого человека.  Во всяком случае, когда я в первый раз приехала на радио, рядом с его машинкой лежало твоё письмо.  Он был очень польщён твоей оценкой «русских» передач.  Кстати, Соколов поддерживает отношения с другим Соколовым – Сашей (помнишь, мы книжку его читали в Израиле), ездит к нему кататься на лыжах, тот где-то в горах живёт. 

Да, когда возвращались из Канады в последний раз и проезжали Вермонт, Люба сказала, что Солженицын живёт в этом штате.  Я уже писала, что это красивейший штат Америки – с горами, покрытыми лесом.  

 

8 марта 1985

Дорогая мамочка, вновь утро в машине, Миша уехал.  Сейчас солнышко в дымке.

Вчера поздно вернулись, были в кино, смотрели «детский» омерзительный фильм.  У меня стыла кровь в жилах, а детишки – хоть бы что, они уже закалены.  Община единодушно, кроме Большого Брэндана, праздновала женский праздник в Артцентре, где Хайке танцевала.  Вчера наконец-то открылся Брэндан: оказывается, и ему ситуация давно поперёк горла.  Он искал другое место, и нашёл: с августа будет преподавать в Эмерсон колледже.  Он совершенно идентично понимает и чувствует.  Что касается Антони, то он считает все последние решения демонстрацией.  Антони держаться будет до последнего, поскольку уже везде его знают как активного социалиста, и ему сложнее найти новых людей для нового места.  Брэндан очень удивлён, что наши друзья в Форест-Роу не знали, что Антони никакой не антропософ, и что все затеи его кончались плохо.  Но это уже прошлое.  Сейчас нам спокойно, а с Большим Брэнданом работать приятно.  Другой Брэндан, Маленький, улыбается мне после волшебного излечения, как отцу. 

Питаться мы стали куда вкуснее и разнообразнее, поскольку стали пользоваться разнообразными английскими полуфабрикатами: курами, рыбой, мясом, пиццами и т.д.  Они, оказываются, дешевле тех, что покупали с тобой.  Облегчилось приготовление, а пища – легче и приятнее. 

Сегодня ещё один день упаковки, а завтра будем ждать твоего звонка.  Обнимаем всех, и тебя. 

 

9 марта 1985

Дорогая мамочка, так славно было поговорить спокойно, неторопливо, как, кажется, и не говорили тысячу лет.  И сейчас у нас вечером хорошо, мирно: Миша устал гостевать и укладывается спать, Маша читает американские сказки, потихоньку играет музыка.  Сегодня чисто: с утра до обеда занимался уборкой, посудой.  В доме тихо, девки уехали в город.  Катя с дочкой перебрались на чердак, завтра начнут ломать стену для новой кухни, так что девки, оставив, как всегда, Ронэна за няньку, поехали торжествовать свой бабий праздник.  Очень хорошо о нём вчера сказал Е. Соколов: «Вообще-то, это праздник советский, хотя его ещё празднуют феминистки и лесбиянки.  Но если кто-то из слушателей празднует, то – пожалуйста, поздравляем!»  Ты мне так и не описала Евгения, впрочем, затрудняться не надо, это и не так уж важно. 

Есть ещё новость: появилась настоящая голландская крестьянка Ирма, мощная бабенция средних лет.  Сразу стала делать сыр, возиться с козами – помогает Варваре.  Скоро Варвара едет надолго в Южную Африку, а Ирма остаётся на восемь месяцев, уже по своей естественной чистоплотности скрести этот ужасный дом, хотя живёт в Кевинском караване. 

Вчера пришло письмо от Джона, в ответ на моё с рассказом о предстоящей поездке на Север.  Он сразу узнал о транспорте и хочет договориться с Мартином на субботу, 30-го, чтобы устроить не урок, а встречу-беседу со мной.  Он пишет, что хотя и печально терять нас, но он рад знать про твои планы. 

Сегодня вскоре после звонка я с Машей поехал в город.  Купили Боре и Данику поздравительные открытки и успели отправить, затем встретились в магазине с Мишей и вместе с Джо вернулись.  Он вновь паникует, где-то достал деньги и мечтает убраться побыстрее, не дожидаясь августа.  Он говорит, что война Антони и Ив с Ронэном и Элизабет (или наоборот) принимает такой характер, что Антони не удастся отделаться одними обещаниями уйти.  Уже сегодня видно, как решительно настроены ирландцы: отняли у Ив комнату и завтра начнут ломать стену. 

…Продолжаю в воскресенье, скоро 11, дети спят после бани.  Я с Машей был в гостях у новой нашей знакомой (её привёз Джо), ирландки по имени Франки.  Она не очень юная, но живая, напоминающая твою челябинскую Маю: не только объёмами, у этой они ещё раза в полтора больше, но удивительно подвижная и лёгкая при этом.  Франки – скульпторша, преподаёт искусство в школе, живёт около Эннискорти с сыном Конором – снимает особняк, которому 900 лет.  Муж у неё канадец, а она вернулась в родные палестины.  Канадцев в провинции она не любит, говорит, что ужасные жлобы, и не любят художников. 

Мы с Машей дивились дому: таких кривых стен я вообще не видел, а пол – как пересечённая местность: то вверх, то вниз.  А ей, чудачке, нравится, хочет покупать. 

Она в восторге от моих вещей, и хочет, чтобы я приехал в школу и поговорил с её учениками.  Миша остался дома – занимался с поросятами, да потом играл в шашки с Фредди.  Когда мы приехали, он заливался смехом, развлекаемый шуточками своей подружки.  Фредди нам щедро натопила, и мы все выкупались, поменяли бельё.  Я подстриг Мишу, но вот письма тебе так и остались не написанными. 

Ты, мамуля, так утешила нас последним разговором, что я дремал и почитывал этак часов до двух.  Миша взял на себя зверей, а Маша приносила мне поначалу чай, а потом – завтрак, и не без курьёза.  Я попросил её поджарить «горбушки» в тостере, а она принесла мне мякиш, а корки, которые я люблю, выкинула.  Очень смутилась, оказывается, она не знает слово «горбушки».  А кто сегодня знает и в России? 

Читаю я по воскресеньям детскую энциклопедию «Британника» - картинки и знакомые темы помогают понимать незнакомые слова.  Теперь до отпуска-поездки я смогу заняться и скульптурой, поскольку заказа на муку не предвидится.  Если что получится, заберу с собой для отжига.       

Уже поздно, но после полного дня отдыха я чувствую себя свежим.  Надеюсь, и у тебя хорошо прошёл этот день.  Что за фильм и где смотрели? 

 

11 марта 1985

Дорогой Лёвушка!  Я написала детям по большому письму.  Торопясь отправить их сегодняшней почтой, пишу тебе немного, ты уж извини на сей раз.  Да и время, действительно, начинает поджимать: скоро начало курса, а я двигаюсь как черепаха. 

В предыдущем письме я начала тебе описывать Е. Соколова.  Кажется, я остановилась на слухах вокруг него.  Слухи переданы мне Г. Колесовой и её мужем Игорем Мельчуком (профессором в области лингвистики).  Кажется, эта семейная ситуация схожа с Мишиной (Брусиловского).   

У Соколова на радио я увидела двух других русских.  Одна – жена профессора Щеглова (в литературоведении, но мне это ничего не говорит, как и имя Мельчука, впрочем).  И о ней я упоминаю в связи с самим Соколовым.  Семьи Щегловых и Женя дружили вроде бы вначале, но вскоре разошлись.  По описаниям Гали, эта женщина испугалась сильного влияния Евгения на своего 17-летнего сына, влияния монархических идей, которыми он его заразил и вступлением в Союз.  Естественно, что Мельчуку и Гале это кажется диким бредом, я же с удовольствием (про себя, конечно) вспомнила твои речи про царя-батюшку.

Вот и всё о нём в смысле слухов.  О монархизме я поверила, о КГБ – нет, потому что подозрительные русские эмигранты на всех русских их навешивают.  И вообще – доверяться слухам – большой грех, и они всегда искажают действительность.  Например, Ада Г. привезла слух о смерти Машиной мамы, на самом деле, она жива, а умерла мать Кирилла. 

Внешне он (Соколов) – среднего роста, русоволос, ещё не лыс, а гладкие волосы зачёсывает набок.  Лицо крупное, глаза небольшие, умные и осторожные.  Улыбка, правда, располагающая.  Я думаю, что если он ответит, то это – знак положительный и если он приложит хоть сколько-нибудь сил, то сможет многое.  Если бы мы знали языки как он – все наши проблемы сократились бы наполовину. 

… Ты спрашиваешь о Красном.  Не пристало мне сейчас, когда я уже многое понимаю правильно и стараюсь избегать отрицательных оценок, писать что-нибудь резко осуждающее.  Я вижу почти ощутимо, физически, куда уходят эти слова и откладываются.  Но всё же (так близко я видела его впервые) мне не понравились его глаза, прилипчивый взгляд, какой бывает у человека, когда он пытается что-то выведать.  Он расспрашивал о тебе, уже многое зная: и что мы в Ирландии, и что в какой-то ненормальной общине, только уточнял подробности.  Яша сразу взял быка за рога – выспросил, как ему удалось перебраться, но эту историю я опускаю, она не про нас.  Юра – художник преуспевающий, в смысле продаж, имеет деловые качества, пробивной характер.  Постарел, погрузнел.  Оставил телефон – позвоню ещё. 

… Время жмёт.  Сегодня уже 11 марта, а я так мало преуспела.  Не только память подводит, но и слабые способности к логическому мышлению.  Яша на меня насел уже очень жёстко, спасибо ему. 

…Тоска по вас (по тебе) принимает иногда материальные формы, но теперь спасают эмоции в предчувствии курса, элементарный страх.  Извини, коснулась опять запретной темы, больше не буду возвращаться. 

P.S.  Сегодня Люба отправляет вам вторую посылку с вещами.  Кроме того, мы оформили альбом с моими фотографиями и всех причастных к нам теперь лиц.  Нет только Алика Лифшица и Мельчука, но восполним.  Там, где я с Лёнькой и Яшей – этот спектакль устроен для тебя в первый вечер после приезда.  Пьяненький, блаженный Лёнька, и не менее пьяный Яков (надрались сакэ), а «Столичную» только начали и допивали через неделю. 

Есть фотография пожилых Зерчиковых, которые дали Яше взаймы 3000 долларов, на полгода, на мой курс.  Значит, и они – наша судьба, потому и посылаю. 

Целую тебя, мой любимый муж.  Держись молодцом, не скучай, я всегда с тобой и детьми. 

 

11 марта 1985

Дорогая мамочка, обнимаем тебя, целуем и желаем здоровья и удач!

Сегодня утром наш толстячок Джим привёз твоё письмо с открытками и увёз наш подарочек и поздравления, надеюсь, придут своевременно.  Дети не успели даже прочитать открытки, переоделись, поели и уехали в театр, а я опять в маленьком баре, где тихо и тепло. 

День был яркий, тёплый после лёгкого ночного морозца, а сейчас вновь похолодало!  Весь день прослонялся по дому и двору то с уборкой, то с кроликами, слушая музыку из Москвы, потом – сообщение о смене в Кремле, и т.д.  Быть может, завтра вновь вернусь к своей работе в глине, трудно предвидеть. 

Точно не помню, на какие мои слова ты прислала вопрос о ностальгии об Израиле, но я помню, что временами мне становится не по себе, как только вспомню всех близких тамошних людей.  Но вот сегодня рано, почти ночью, проснулся как от удара: кто-то умер.  И в испуге – не Анна ли моя, быть может, и молчат братья мои неспроста?  А потом, когда утром заговорили по радио о смерти в Кремле, то я успокоился, быть может, это и было причиной. 

…Незаметно полтора часа иссякли вместе с пивом, ещё несколько глотков – и пойду в театр.  Дела, видать, у Майкла пошли лучше: существенно благоустроился, поставили хорошую печь, возвели стены и т.д.  Думаю, он нашёл поддержку.  Продолжу дома…

Вернувшись домой, прочитали твои открытки, очень детям понравилось, так что присылай открытки и постарайся писать как в прописях. 

Писем, я уже говорил, нет совсем, только от Джона.  Да и не жду, признаться, только известия о бедах могут придти из России и Израиля.  Да и твои загородили всё на свете, не скучаю.

  

13 марта 1985

Мои милые, дорогие!  До сих пор писала вам большие и частые письма, но скоро, вероятно, на большие письма не будет времени, но писать буду так же часто. 

Вчера впервые сделала большую программу для машины.  Описала один Яшин чек для компьютера.  Бумажка маленькая, а программа – большая, но зато такие программы спасают человечество от тысячекратных переписываний.  Начинаю понемногу усекать, испуг прошёл. 

Вчера, 12 марта, отмечали день рождения Даника.  Лёнька пригласил всех в китайский ресторан.  В ресторане Яша с Лёнькой быстро-быстро напились, забыв о причине праздника.  Яша даже выпросил у Лины, мамы Маши, молочно-алкогольный коктейль (ему всегда не хватает).  А коктейль Лёнька заказал для неё особо, ибо она тоже была именинница (в один день с Даником).  Люба сидела страшно огорчённая и расстроенная, что с ней всегда случается, когда Яков напивается.  Остальные наслаждались едой, пробуя каждый у каждого.  Я заказала какой-то эскалоп с креветочным соусом, съела, вероятно, четверть, но и это много, и пустила блюдо по кругу.  Попробовала у Любы кусочек курицы с ананасом, у Лины – креветку в тесте, у Данника – суп из китайских овощей, у Маши – китайский салат.  Нагрузившись таким образом, закончила чревоугодие, решив про себя, что китайские рестораны я не люблю.  Сегодня у меня – разгрузочный день. 

… Остатки еды официанты завернули в огромный пакет, а потом я наблюдала, как Лёня и Люба «секретно» перекладывали его из Лёнькиной машины в Любину и наоборот.  Это у них давнишняя традиционная игра: проигрывает тот, в чьей машине пакет окажется. 

Машину, к счастью, вела Люба, трезвая, а пьяный Яков сзади кричал: «Я умоляю тебя, Любаня, обгони Лёньку, ну обгони же!»  Это я про «зелёного змия» нравоучительную историю подкинула. 

… Кстати, вчера, напившись, Яша, как когда-то у нас на кухне, подпёр щёку рукой и горестно воскликнул: «Боже ты мой, как мне не хватает Лёвы, как бы мне хотелось с ним поговорить».  «Как я о нём скучаю», - ещё сказал он.  Но я сказала Яше, что тема эта запретная, я тоже скучаю.  Впрочем, Яша часто устраивает вечера воспоминаний о нашей совместной жизни в Неве-Яковке.

Целую вас крепко, мои любимые.

 

13 марта 1985

Дорогая мамочка, здравствуй!  Вчера получил твоё большое письмо от 5-го, а сегодня – от 6-8-го.  Пришло ещё одно письмо от Джона, он договорился на русский день в субботу, 30-го. 

Возвращаюсь к твоим письмам.  Действительно, тебе следует потренироваться в манерах, в смысле лучезарной улыбки.  Она и в самом деле у тебя неотразима, только бы научиться вольно держаться и улыбаться.  Что такое «психологический тест»? 

Что касается возраста нашей Маши, то напрасно, как я понимаю, тревожишься.  Она проводит весь день в женской школе, и я уверен, что она просвещена обо всём.  Не надо писать ей специальных писем, и вообще – успокойся на этот счёт. 

Что касается Шмаинов, то болезнь Татьяны, и вообще всё – ужасно, но это, - продолжение Неве-Яковской жизни…  Я просил прислать их адрес, ты забыла. 

Что касается твоих неприятностей с  «Дорой», то Яков, как я понимаю, прав полностью.  В случае с незнакомым совершенно Ильёй Зи-гом и его Инишглас мы слепо доверились, а теперь, когда рядом Яша и Люба, которым, действительно, можно слепо довериться, - ты начала рыскать по сторонам.  Не отвлекайся, пожалуйста, слишком велика главная задача.  А если устала – побегай, поброди по окрестностям, но отвлекаться поездками, тем более, в Нью-Йорк – не следует.  Твои описания заполнили пустоту, стало появляться ощущение Америки, людей.  Так что, если не очень обременительно – продолжай, для меня это очень важно. 

Да, и у меня есть подозрение, что возможная перемена школ для детей будет не просто трудна, поскольку здешнее обучение не утруждает.  Очень жаль, что ты до сих пор не написала о фильме «Амадеус».  Надеюсь, найдёшь возможность описать, если только не во вред занятиям. 

Приветы Майклу передадим.  Он пригласил нас на воскресенье, 24-го к себе домой в гости.  Миша отлично высыпается в твоей комнате, шума сейчас не бывает, Антони ведь нет, но и когда был, то уже сносно, поскольку прижали его так, что ночами уже не колобродит.  Здешней общине самоубийство не угрожает.  Она сама кого угодно ухлопает, это же не интеллигентные  люди, ты что, забыла?  С уходом Стивена, Экки, Джо и нас – практически остаётся Ронэн со своей сожительницей, а они уже не убьются! 

Я не понял, что такое виза F-1, которую ты должна получить?  А чтобы вызвать семью – какая нужна?  Впрочем, занимайся, там уж будет видать…  

Вновь продолжаю утром в машине.  Опять утро с ясным рассветом, чистым солнышком, так что я чувствую себя отлично.  Два предыдущих утра были в дымке, и на душе у меня сразу муть и тоска на весь день, - совершенно прямая зависимость. 

Вот уже дома, и позавтракал, после того, как привёз молоко и накормил кур.  Дни стал длиннее, и Миша теперь после школы опять на дворе с животными, всё же лучше, чем телевизор.  Когда вчера читал я твоё письмо о Боре и Даниле, то нашим деткам захотелось на каратэ.  Но я ответил отказом, хватит театра и музыки.  

Что касается Е. Соколова, то я не получил ответ на то самое письмо, которое ты видела ещё в Монреале, не ответил мне и В. Эпштейн.  Человек он из тех, как ты описала, что мне всегда были интересны (помнишь В. Перепёлкина?).  А что касаемо ГБ, то могу тебе напомнить, как накануне нашего с тобой знакомства слух среди художников о том, что я – полковник ГБ, специально внедрённый в Союз Художников, был настолько силён, что чуть ли не Генка Мосин, покойник, заколебался.  Действительно, мог ли не агент позволить себя так вольно вести, демонстрируя независимость, непослушание, постоянно провоцируя, и т.д.  А над тем типом людей, как ты описала, всегда повисало это подозрение, будь то Лепёшкин, Перепёлкин.  Это всё оттого, что в таких людях играет беспокойная русская сила, которая неизвестно чем оборачивается. 

 

15 марта 1985

Дорогая мамочка!  Вчера наконец-то я закончил маленькую композицию из трёх фигур из глины.  Удастся ли довезти до Дэвида, чтобы обжечь?   Вещица получилась из тех, что меня интересуют: с тонкими, едва ощутимыми признаками взаимосвязи.  Вчера же приступил к окончанию надгробья для Ронэна, сегодня закончу.  Очень приятно рубить всё же камень. 

Вечером пришлось крепко предупредить Мишу – опять увлёкся ТV, я разрешаю смотреть только один фильм.  Обиделся, ложась спать, даже не попрощался, но зато время использовал лучшим образом: позанимался на рояле и сочинил маленькую пьеску, пока очень статичную, не без влияния его любимого рока. 

Уставши, вечером он бывает вздорен и капризен.  И когда я сказал ему об этом, и что непозволительна грубость, то он вспыхнул, обидевшись сразу и за себя, и за тебя.  Я неосторожно упомянул тебя в связи с тем, что если мама так уставала, так потому, что и работала больше, да и не 13 лет ей.  И переживает, что нет у него электронной игрушки, шашки он почти забросил. 

Машенька сейчас ровна, спокойна, ласкова.  Спрашивает, что я думаю о возможном переезде в Америку.  Я отвечаю, что не думаю.  Пусть мама поначалу осуществит главное – получит специальность. 

Пришло письмо от Итика.  Оказывается, он не получил моё письмо, только фотографии, лишь от Ромы узнал, что ты в Америке.  Жалуется на ужасную зиму, и тон письма не столь бодрый, как прежний.  

 

16 марта 1985

Мои дорогие, дорогой Лёва!  Сегодня, в субботу, как назло, проснулась рано (не заметила, как кошка Гамба прокралась в комнату, а утром в шесть стала царапать дверь, просясь обратно).  Я выпустила, но больше не спала, спустилась на кухню, приготовила чай и вот – пишу вам.  Что проснулась – хорошо: мучил какой-то кошмар с участием Антони.  Перед ним детей успела увидеть и тебя, и это было хорошо. 

… Деткам напишу отдельно.  Но и это письмо – для них тоже, исключая отдельные моменты – по твоему выбору.  Например, что испытываю тревогу, связанную со сном-видением, приключившимся неделю тому назад.  В одном из тех самых состояний, которые я тебе много раз описывала (между сном и явью), когда меня обступают образы, вдруг выделился твой образ.  Дух: бестелесный, но как бы нарисованный в воздухе, зримый, приблизился, и как бы вошёл в меня, растворившись, или прикоснулся (?).  Хоть всё запомнилось, описать не могу.  Потом я думала, о чём ты хотел дать знать мне?  Импульс был такой сильный – как с Бодиссатвой, помнишь? 

… Хотела посвятить тебя в отношения Яши – Лёни – Маши - Любы, семейные интриги, так сказать, свидетельницей которых и невольной участницей я являюсь.  Всё это довольно тонко, и не то чтобы ускользает от моего понимания, а есть опасность переиначить.  К тому же, поначалу Яша просил не рассказывать ничего из того, что между ними происходит, а сам, я вижу, горит желанием с тобой побеседовать.  «Ох, как мне Лёвы не хватает, ах, как не хватает!», - всё время повторяет. 

В двух словах: к моему огорчению, отношения у них стали очень непростыми.  Лёнька ревнует Машу к Якову.  Яша выложился весь, чтобы устроить Машу в Prime, вырвать её из оцепенения, ещё большего после болезней.  Вырезали рак, затем аппендицит, теперь камни в печени, но операцию отложили, решили попробовать раздробить.  Лёнька, пока Яков развивал деятельность по её устройству, успел внушить, что она дура и идиотка, и что её никуда не возьмут.  В день, когда Маша должна была идти на интервью, Лёнька сказал, что нечего и соваться, если она задаёт ему такие глупые вопросы.  Маша разрыдалась, позвонила Якову и сказала, что не идёт ни на какое интервью, ибо Лёнька прав: она – идиотка.  Представь, как это взвинтило Якова.  Он выложился весь: разговаривал то с тем, то с другим о Маше, обо всех её достоинствах.  Умолял её будущего начальника быть к ней снисходительным на интервью: женщина после болезни, но с большей потенцией, и т. д.  А Лёнька между тем бил её под ноги.  Вот с этого и началось.  Яков стал кричать на неё: «Плюнь на него, пошли к чёрту!  Ты – талантливая женщина», - и т. д. 

Короче, Яша увлёкся и, как признался сам, потерял чувство меры, вникая во все детали их отношений.  Маша, насидевшись три года одна, и не имея ни единой души рядом, конечно, припала к Яше, и уж больше не отпускала.  С матерью она не поладила.  Болезни, тяжёлое поведение Лёньки (с одной стороны – гнал на работу, с другой – внушал, что идиотка).  А главное, что Якова особенно поразило: когда Маша узнала, что у неё рак (со смертью поцеловалась) и сказала Лёньке, он ей ответил: «Ну, Маша, разговаривай сама со своим Богом, у каждого свой Бог».  И якобы, начиная с этой фразы, Маша надломилась и больше уж не могла простить ему. 

Короче, Яша со свойственной ему горячностью вник в Машино положение, а Лёнька не может ему этого простить и ревнует Машу.  Более того, с ним произошла поразительная метаморфоза.  Как только Маша твёрдо решила разводиться с ним, Лёня вдруг резко изменился: «полюбил» Машу, весь – внимание, ласка, забота.  Я не берусь судить никого.  Жалея Машу, не берусь судить Лёню, в душе у него не бывала. 

Но что мы имеем de-facto – отчуждение в отношении Лёньки к Якову, что Яков переживает тяжело, особенно напившись.  Кается, что «потерял чувство меры» и в результате теряет Лёньку. 

… Позавчера ездили с Яшей в Обурн (городок, в котором я буду учиться).  В центре заполнили на меня анкеты, в которых я подписалась, что соглашаюсь уплатить 3698 долларов за курс, и плюс – обеспечиваю своё содержание на время учёбы.  Общая сумма – 7468 долларов, но эта цифра – для эмиграционного центра, и деньги на содержание я не обязана представлять.  Единственное, на что мне пришлось потратиться: 150 долларов на учебники и 100 – вступительный взнос.  Деньги за курс Яша занял у Зерчиковых.  Ту тысячу, что я брала с собой, Яков распорядился хранить как зеницу ока, на ваш переезд.  Кроме того, у меня сохранились те фунты, что выдала мне Ив перед отъездом. 

Мишины просьбы купить электронную игру и велосипед меня удивили.  Сама желая такой радости для Миши, я не вижу возможностей для её осуществления.  Разве что перешлю фунты вам, и вы в Ирландии сами выберите. 

… Живу как затворница.  Очень приглашали Меерсоны, и хотелось бы съездить, но билет стоит 60 долларов.  Личных (моих денег) уже нет, а просить на поездку – могу ли?

Целую, целую, целую вас бесконечно.

 

17 марта 1985

Воскресенье.  День Святого Патрика.  Здравствуйте все, дорогая мамочка!

Чудесный день сегодняшний и заканчивается чудно.  Позвонил сейчас Дэвид, его ласкающий голос проникает, тешит.  Сообщил, что с моей глиной всё хорошо, что неделю проведёт в Дав-Карик и пригласил нас.  Договорились на среду: я записал на весь день Ван, так что во вторник дети сходят в школу, и вновь – отдых.  Он хочет ещё денёк провести в беседах с детьми. 

А с утра сегодня Миша исчез в хозяйстве, а мы с Машей отправились под ярким солнышком дышать весной.  С моста разглядывали в подзорную трубу птиц, а затем прогулялись по шпалам в лес.  Дома уже был гость – Мишин дружок Стивен.  Маша накормила кур, собрала яйца, а я разогрел вчерашние котлеты, сварил гречневую кашу, макароны.  Машенька по-праздничному накрыла стол.  По требованию едоков я поджарил к котлетам яичницу – насытились. 

А вечером Маша вновь накрыла стол к чаю.  Ей приятно быть хозяйкой, и делает это она просто и спокойно, а главное – чисто убирает, моет посуду, и кухня сверкает. 

Потом, как я уже писал, позвонил Дэвид, и Миша сказал, что я говорил «как англичанин».  Сейчас он показывает Стивену семейные фотографии.  Постели они уже подготовили, а Маша с Фредди у телевизора. 

Фредди совсем заглохла, объявила, что уходит 1 сентября, и уже никогда в жизни не пойдёт в общину, будет искать себе обычную работу.  А Миша уже сдружился с Ирмой, договорился помогать ей летом, когда Барбара будет в Африке.  Ирма – голландская крестьянка, что передвигается весь день в огромных голландских деревянных чоботах, которым ни навоз, ни вода нипочем.  Всё в её руках спорится, теперь у нас появился творог, своё масло.  Да и Фредди стала вновь таскать салат да лук, так что натуральное хозяйство уже даёт себя знать.  Ирма же для дома печёт хлеб, удивительно, но – без погрешностей.  Комиссариха один раз напекла, да и тот был – сплошная дыра.

Сегодня вечером видел в новостях репортаж из Нью-Йорка демонстрации Святого Патрика и подивился, как тепло.  Сегодня вы все встречаетесь, и я с вами всей душой.  Завтра я вновь весь день с детьми, но почты не будет, тогда и закончу письмо…

Продолжаю 18-го.  Утро тяжкое, хмарное, как с похмелья, и вскоре задуло – тоска.  Но надо было потихоньку вставать, чтобы не разбудить детей, скормить корм, приготовленный с вечера курам, да ехать Барбаре за молоком.  Что я без суеты и сделал.  А когда вернулся, то Миша со Стивеном были на ногах, но долго дурачились в твоей комнате.  Тем временем я позавтракал, затем пришла Машенька, и тоже позавтракала.  Сама всё себе приготовила – выучилась этому легко.  А уж чуть ли не в полдень вывалились пацаны на завтрак.  Я отправился к себе в комнату, оставив им владеть кухней.  Подремал под завыванья, не верилось, что вчерашний день существовал.  Сегодня Ирландия недвижима, но, к удивленью детей, заработало ТV.  Прибежал Миша: «Показывают русский балет!»  И, действительно, подарочек Ирландии: длиннющий, скучнейший советский фильм о Ленинградской балетной школе, прерываемый, к счастью, фрагментами из спектаклей.  Когда показывали пионерский сбор в школе с приёмом в комсомол, Маша воскликнула: «Как у Гитлера!»  Но, к моему удивлению, смотрели.  Им было приятно, что понимают русскую речь, и т.д.  Много сцен ленинградской жизни. 

Затем в 2.30 началось Канадское радио, и я принялся сочинять обед: тушеную картошку с мясом. Да, забыл описать позавчерашний вечер, когда я с Каин ездил на музыкальный вечер в Артцентр (где была моя выставка).  Во-первых, мы запоздали, и мест не было.  К счастью, концерт не начался, куда-то бегали за стульями, и затем принесли.  Тут Алан Кати произнёс какое-то весёлое приветствие или вступление, и местный оркестр заиграл.  Играли Баха, Генделя и Моцарта, причём Алан оказался не просто превосходным скрипачом – его скрипка как бы парила над шумом, издаваемым оркестром.  Когда играли Моцарта, то он стал читать письма Моцарта жене.  Это мне не передать: ирландцы всхлипывали, словно Моцарт писал каждому из них.  Во втором отделении появилась тонкая, подвижная, как птичка, колоритная сопрано – молодая ирландка с почти красивым (скорбным) лицом, с тонким, нервным ртом.  Она пела песни старинного ирландского композитора.  Я получил неслыханное удовольствие, к тому же был уже почти пьян, как и все вокруг, поскольку после каждого номера, как только начинались аплодисменты, распахивалась двойная дверь из буфета, и несуетливо, с достоинством неся сразу несколько бутылок вина, появлялись: артконсул (со своей неизменной трубкой в зубах) и его почтенные ассистенты.  Мгновенно доливали всем в бокалы вина, так что по ходу концерта я вынужден был выпить не меньше четырёх бокалов, причём хорошего белого вина!  Сколько же его было выпито, если зал был набит битком, и никто не отказывался, даже Каин. Кстати, за билет надо было платить три с полтиной, но, поскольку нам не хватило, то впустили задарма.  Да, ирландцы не разбогатеют здесь и через новую тысячу лет! 

Играла и наша прелестная Катюша (Машина учительница), очень посредственно.  И вновь поразил Алан.  Он всем аккомпанировал на каком-то полу-игрушечном фортепиано на колёсиках, едва касаясь клавишей – и музыкальная игрушка, сверкавшая полировкой, издавала мягкие, пристойные звуки.  Тем временем я наблюдал его впервые со столь удобной позиции и понял, что портрет его, о котором давно думаю, смогу сделать без позирования: вдруг раскрылась структура его странной головы, фигуры. 

 

18 марта 1985

Лёвушка, милый, здравствуй!  Сегодня повалил снег, за окном снова картины из новогодней сказки.  На дорогах скользко.  Маша заехала за Яковом около 11-ти.  Режимы у них в Prime свободные: за присутствием работников не следят, лишь бы выдавали результаты.  Лёнька лежит дома больной, с гриппом.  Большая машина Якова всё ещё в ремонте: слишком новая, нет запчастей, вот Яша и ездит на Маше. 

Вчера, несмотря на грипп, Лёнька приехал, привёз анкеты из эмиграционного центра.  Сегодня вечером будем заполнять, т.к. вчера было празднество по поводу моего дня рождения и Бориного.  Получила дорогие духи, зонт, халат и календарь с видами Новой Англии от Любы с Яшей и духи «Шанель №5» от Маши с Лёнькой.

… Ты и Миша просите об электронной игрушке для него.  Что Миша просит, я понимаю, а тебя – нет.  Ибо, как ты знаешь, я живу не на наши деньги, а просить Любу и Якова об игрушках не могу.  Они и так заняли на курс 3000 долларов.  Те деньги, что Лида дала, разошлись: 400 – вступительный взнос, 25 – адвокат, 60 – учебники, уже купленные, да ещё 90 на учебники потребуется.  У меня, правда, сохранилось 65 ирландских фунтов, но я думаю, что и их придётся на учебники потратить.  Так что объясни Мише, что он ставит меня в неловкое положение, заставляя просить.  Другое дело, если Люба сама решит купить ещё что-нибудь на день рождения детям сверх серёжек и часов, которые они уже купили.  Это не психология нищеты, а реальный факт. 

…У Лёньки с Яковом установились сложные отношения.  Яков, горячая голова, слишком глубоко влез в их семейную ситуацию, и Лёньку это бесит.  Маша помышляла о разводе.  В последний раз вроде бы набралась решимости, но тут Лёнька забил копытом и делает всё, чтобы сохранить семью.  Весь дом теперь на нём.  Детей не колотит, за Машей ухаживает, признается ей в любви на каждом шагу.  Не мужчина, а «облако в штанах».  Теперь уже Маша с трудом его переносит: как в сказке про журавля и цаплю.

Люба, мне кажется, немного ревнует Яшу к Маше.  Огорчается, что тот весь выкладывается в отношениях с Машей-Лёнькой, в ущерб семье.  Да ещё столько времени на меня уходит. 

… Программу напечатала.  Компайлер выдал резюме: 24 фатальных ошибки на 200 строк.  (Даже с одной фатальной программа не работает).  Но Лёнька сказал, что для первой программы это немного.  У него в 100 строках в первой было 80, у Маши тоже много больше. 

… Лёвушка, я вроде бы попривыкла к своему положению, хотя, конечно, и достаёт иногда острое, мучительное желание увидеть вас немедленно, обнять, слышать, осязать.  Но деваться некуда, я преодолеваю это чувство. 

… Что мне не нравится решительно – американское телевидение.  Сплошные кровопролития и убийства, перемежаемые рекламой.  Данися приходит, спрашивает: «Это страшный фильм?»  «Ещё не знаю, говорю, - пока  не убивали».  «Тогда, - говорит, - не буду смотреть, я не люблю не страшные фильмы». 

Лёньке очень нравится Америка и американцы.  Маше, Любе, Яше – тоже, но каждый из них переживает душевный кризис.  У Голосовкеров – личная драма.  Яшин кризис (отчаяние, которое он временами испытывает) Люба объясняет возрастом, кризисом возраста.  Сама Люба – тоже грустная.  Звоню ей однажды на работу: «Как ты?» - спрашиваю.  «Мрачная», - отвечает.  «Почему?»  «Да жизнь у меня какая-то мрачная, - отвечает.  Ну, это разговор не по телефону». 

Люба расстраивается, что Яков сильно напивается, не зная меры, если случай подвернётся.  Вот и вчера они с Лёнькой напились, пошли на улицу объясняться, а как Лёнька уехал, Яша всё вслух переживал это снова, ища у нас с Любой сочувствия.  Я взрывы отчаяния Якова объясняю тем, что он «расслабился» после всех своих страхов потерять работу.  Пока он «бился», жил в напряжении, было не до отчаянья, и вдруг образовался вакуум.  С Лёнькой отношения начались трудные.  С Юрой и Ирой Зи-рг отчуждение уже давнее, образуется пустота.  Вот он и затосковал по тебе.  Всё время твердит: «Ох, Лёву бы мне, Лёву».  Тут много детского - и в нём, и в Лёньке, хотя оба они, безусловно, глубокие натуры. 

… Возвращаясь к телевидению, хочу рассказать, что в последних известиях сообщили о группе подростков, которые выкапывали на бостонском кладбище трупы и усаживали их на могилах.  Каждому дали по 5 лет тюрьмы и 5000 долларов штрафа. 

… Звонили Флора и Ольга Меерсон.  Опять очень настойчиво приглашают в гости.  Ольга высылает деньги на автобус, вероятно, поеду в следующую пятницу. 

Об Анри Ольга сказала, что его приглашают на работу (по экологии) в Германию, дают квартиру.  … Вообще, к тому, что происходит между Яковом и Лёнькой, отнесись весело.  На самом деле, Яков и Маша «ловят кайф» в этой игре.  Маша, во всяком случае.  Лёньку же раздражает интимный характер их дружбы. 

Вчера, наконец, заполнили анкеты, сегодня Яша перепечатает и отправит.  Люба дала мне старинную библию в кожаном переплёте, немного читаю. 

 

19 марта 1985

Дорогая мамочка, сегодня День Твоего Замечательного Рождения, и мы Всей Душой с Тобой – наша самая Красивая и Добрая Мамочка!

К этому Дню вчера допоздна работал, и был всё время с Тобой: закончил первый твой портрет, что называется: «Портрет жены художника ниже пояса», и начал второй: «Портрет жены художника выше пояса».  Торс получился сразу, осталось только физиономии придать сходство, так что теперь ты с нами и физически. 

Завтра я первый твой портрет и ещё несколько новых глин возьму, чтобы передать Дэвиду на обжиг.  По предложению Маши твой портрет можно будет использовать и как вазочку.  Я и сделал углубление внутри для водички с цветком, так что не обижайся. 

Спешу закончить, скоро должен появиться Джим с твоими письмами.  Дети в школе, обед есть со вчерашнего дня, так что я смогу поработать с глиной...

Продолжаю вечером.  Здравствуй, именинница!  Здравствуй, моя любимая женушка! 

Сегодня пришло твоё письмо от 11-го марта.  Мы сейчас с Мишей купим лёгкое вино и скромно отметим твой День.  Весь день я думаю о том, как сегодня одиноко тебе, хотя, наверное, все названивали, стараясь развлечь.  Грустно в такой день быть врозь, но, видать, нам поделом – не всегда мы дорожили… 

Продолжаю и заканчиваю, поскольку дети уже спят, скоро и я отправлюсь.  Завтра выезжать нам в восемь утра, поскольку звонил Дэвид и просил приехать к девяти.

Вот мы и отпраздновали: купили торт, сладости, пиво и колу.  Накрыли стол со свечами, пообедали, потом воткнули в тортик свечи, спели тебе: «Ту мама», дружно погасили свечи и стали читать так кстати прибывшие детям твои письма.  Маша справилась легко сама, а вот с Мишей дочитывали уже перед сном.  Конечно, он погрустнел: не надо ему писать жалостливо, да как малышу, да ещё хорошо бы покороче и простыми, ясными фразами – для начала.  О телефоне я не стал заикаться, и так достаточно переживаний. 

Странно ты воспринимаешь мою точную информацию, мы подивились с Мишей.  Слава Господу, я пока неизменно здоров, а настроение, понятно, меняется - чуть ли не каждый день, как и погода здешняя.  Вот сегодня утром давило так, что только волей и держался.  Очень прошу тебя: ты ещё недостаточно глубоко понимаешь силу всех слов, сказанных и написанных, хотя уверяешь в обратном.  Понимай меня, пожалуйста, точно и буквально, не переиначивай – это просто опасно!  А подозрительность – хуже яда, так что откидывай от себя сразу всё негативное, малодушное в самом зародыше.  Я понимаю, как это трудно сейчас, если мало удавалось прежде, но Судьба пытает жестоко, и нет нам спуска. 

Что касается Соколова и монархизма, то всё это по идее мне глубоко нравится.  Я всегда испытывал симпатию к таким людям.  Жаль, если он не ответит на моё письмо, решив, что беседы с тобой исчерпали наше знакомство. 

Что касается Красного, то всё правильно.  Я ведь, собственно, и расстался с ним не очень любезно.  Сегодня я устал: и от ветра, и от напряженного раздвоения – мысленно находясь с тобой.  Да и дети позже разошлись-расходились, надо было тихонько укрощать.  Жми на полную железку. 

 

21 марта 1985

Два дня в Садбэрри стояла такая удивительная тёплая погода, что я отправилась на прогулку.  Ушла с главной дороги, где машины, вглубь улочек и переулков и всё ходила-ходила, и мечтала, как мы будем жить вместе с вами, что будем делать, о чём говорить. 

Теперь мне почему-то кажется (я вспомнила утверждение Джо), что именно Машеньке жизнь в Америке понравилась бы очень.  Но… возвращаясь к TV (что показатель духовной жизни страны): хороших американских фильмов по TV я не видела, идут фильмы с выстрелами, убийствами, и сплошь детективными сюжетами. 

… Анкеты заполнены и отправлены.  Для эмиграционных властей нужно предоставить банковский счёт.  Яша берёт отчёт из своего банка, куда помещены занятые у Зерчиковых доллары.  Яша заполнил заявление (клятву), что он выступает моим материальным гарантом и поддержкой. 

Снова Ольга звонила, снова приглашала на день-два.  Яша теперь советует съездить, развеяться.  А Флора уверяет, что, так как Миша теперь настоятель, то он может помочь нам перебраться по христианской линии.  Надо только надавить на него, ибо он очень пассивен.  Сама Флора просила Якова составить резюме на сына Мишку: пытается вытащить его из Израиля, где он мучается без работы уже долгое время. 

… Пока я гуляла вчера, все встречные американцы приветливо со мной здоровались, как в Ирландии, что мне очень было приятно.  Американцы очень приветливы, может быть, потому, что здесь много ирландцев?  В окрестностях Бостона живёт больше ирландцев, чем в самой Ирландии. 

…Программу свою первую исправила, но компьютер указал ещё на одну ошибку, которую исправил сам Яша, и сегодня мы запустили её в компилятор. 

… Звонила Ира Незнанская, сообщила, что Фридрих с Лидой очень довольны своей жизнью в Германии.  Ира с мужем полны решимости перебираться туда же, во что бы то ни стало, любыми путями.  Они шустрые ребятки, переберутся. 

Здесь, в Америке, тому, как одет человек, придают большое значение.  Когда мы ездили к Санди заполнять анкеты на мой курс, она спросила Яшу: «Ты с работы?»  И когда он ответил: «Да», сделала гримасу: «В джинсах!»  «Я всё время хожу на работу в джинсах», - незамедлительно ответил Яша. 

Ты спрашиваешь об «Амадеус», Лёва.  Фильм американский, но с участием чешского режиссёра и чешских, совершенно замечательных, актёров.  Фильм о трагедии зависти (помнишь «Зависть» Олеши?), очень сильный.  Фильм – исповедь Сальери из сумасшедшего дома, куда его помещают после попытки самоубийства.  Исповедь безумного старика.  Раскручивается нить его воспоминаний, начиная с первого появления в его жизни Моцарта.  Но это надо просто увидеть. 

Писала я и о другом фильме: «Passage to India».  Я думала, что это английский фильм (ибо так восприняла по духу), но оказалось, что американский.  Значит, есть и другая Америка, великая, глубокая. 

… Кстати, читая новый учебник (введение в компьютеры), я наткнулась на раздел «возражения против компьютеризации жизни», и одним из них была ссылка на «84» Орвелла.  Автор пытается опровергнуть это возражение жизненной необходимостью компьютеров во всех областях. 

… Видела во сне Инишглас сегодня.  Весь Инишглас давал какой-то спектакль, а мы были зрители.  Слава богу, часто вижу вас во сне, хоть во сне с вами живу вместе, под одной крышей. 

 

21 марта 1985

Утро.  Дорогая мамочка, обнимаем тебя!  Сейчас уехал Миша, а вчера был удивительный день, особенно для меня.  Я великолепно отдохнул, впервые после твоего отъезда, поскольку не было повседневных забот.  Только вчера я понял, что ты, а затем я уставали не из-за самой работы, а из-за постоянных беспокойств об обеде, от атмосферы Инишглас.  Как говорят, «сушит не работа, а забота».  Так оно и есть. 

Весь день мы провели в очень своеобразно-круглом доме, что стоит на берегу вблизи кэмп-хилла,  в котором Дэвид всегда останавливается.  Приехали люди и из других кэмпов - и учителя, и их подопечные: тихие, милые.  В беседах около камина в круглом высоком холле прошёл день.  Дом построил богатый архитектор для себя, но бесплатно отдаёт для богоугодных дел. 

Домой вернулись поздно вечером.  Дети хотели бы остаться ещё – очень понравилось: там был Том и ещё один очень милый мальчик. 

Конфирмация будет 21 апреля, в воскресенье, к этому времени сможет приехать ещё один мальчик из Германии.  Я много беседовал с разными людьми, в основном – с Дэвидом.

Дэвид и Рэй посылают тебе приветы, а Рэй извиняется, что не может найти время для письма.  Она, действительно, чудовищно занята.  Сделала очень хорошие фотографии с моей живописи. 

 

21 марта 1985

Лёвушка, милый!  Это письмо – отдельно тебе в качестве любовного признания.  Потому что почти три месяца разлуки сделали своё дело и отбросили все те мелочи жизни, которые искажали моё отношение к тебе.  В быту, например.  Или в состоянии усталости и отупения, когда уже, казалось, ни одной точки не оставалось, чем бы я могла воспринимать, например, твою жизнь как художника.  Но ты мне и так прощал приступы раздражения и даже озлобления, спасибо тебе.  А сейчас не осталось ничего, кроме любви, очищенной испытанием разлуки, и благодарности Богу за то, что ты есть у меня, мой Муж и Отец моих детей, и желания увидеть тебя, обнять и прижаться к тебе как можно сильнее.  Но когда это ещё будет!

… Сегодня я ночевала у Голосовкеров.  Они были на свадьбе у Лёниного сотрудника, а я осталась с детьми.  Миша и Даник ласкались, как котята, а ночью Миша пришёл ко мне и привалился под бочок, уткнулся и заснул снова.  Я и размякла совсем, вспомнив, как мы спали вместе с нашим Мишенькой. 

… Я очень довольна твоими письмами в смысле описания подробностей вашей жизни.  Очень тревожусь за тебя: как ты справляешься с языковым одиночеством.  Что происходит в Инишглас сейчас? 

Целую тебя, милый Муж.  Ты – моя духовная поддержка и опора.  Твоя Люся. 

 

22 марта 1985

Дорогая мамочка, хочу сегодня поработать в глине, поэтому – открытка.  И тебе советую купить аэрограммы – и дешевле, и короче, и сразу можно отправлять.  Вчера вновь встретились с Дэвидом, Рэй и мальчиками.  Они ненадолго приезжали к нам в конце дня.  Перед тем я отвёз на обжиг четыре глины.

Вчера был сильный мокрый снег, осталось чуть-чуть, сегодня вновь солнышко.  От этих качелей с ветром иногда мутит до тошноты.  Времени не было прочитать твоё письмо от 13-го марта детям, с описанием посещения китайского ресторана.  Утешь Любу: даже это Яшино «пьянство» скоро пройдёт, по себе знаю… «и это пройдёт».  Спасибо за добрую память. 

Очень рад за твой сдвиг в главном, и что стала разбираться.  Дело не только в обеспечивающей материально профессии, дело и в том, что она внутренне тебя занимает, образуя минимум душевного и интеллектуального комфорта, отрывая от паскудства. 

Обнимаем.  Целуем.  Твой Л. 

 

23 марта 1985

Дорогая мамочка, сегодня твой голос звучал спокойнее, бодрее прежнего, ну, а тяжело…  Так, наверно, хорошо, вот я тем и спасаюсь в ирландской неволе, да и странно было бы иначе.  День у нас был хороший, тихий, прогулялись с Машей до паба – купили яблок да белый хлеб, а Миша всё трудился.  Затем я стал помогать – достраивать Питеру клетку-дом двухкомнатный, как у зайчихи.  Зайчата сейчас умилительные, один совсем чёрный.  Миша так рад, нет-нет, подбежит, поцелует.  Он, разумеется, тоскует тихо по тебе.  А на днях ему как-то напомнил о его плане ехать жить в пансионате.  Он сокрушился и признался: «Да, но ведь привыкают…»  Я ответил, что не все, вот я так до сих пор не привык, и до 50-ти лет бежал при первой возможности к родителям.  И сейчас каждый Божий день вспоминаю.  Согласился, что не мог бы жить без нас, и всегда будет с нами.  Ну, и на добром слове – спасибо, он действительно с отличным сердцем малыш.  Только вот к вечеру устаёт, как сегодня, так всерьёз, и тогда неузнаваем, как и его мамаша – грубит, злится.  Но я тут с ним поступаю просто: сейчас отправил в ванну.  А всё потому, что не желает, как и с тобой было, своевременно полчасика отдохнуть днём.  Вот Машу не надо уговаривать, и она спокойна и ровна до ухода в постель.  Сегодня она отменно помогала на кухне.  Миша кормил кур и собрал яйца, Маша вымыла, словом, не на что пожаловаться.  Даже друг с другом стали ровнее.  Как только начинается повышение интонаций, я вмешиваюсь в разговор и незаметно направляю беседу в интересную для них сторону.  Ведь дети они ещё, и такие уловки легко проходят, командовать же практически не приходится. 

Что касается писем, то сегодня уже нет ни сил, ни времени – завтра.  Я думаю, что ты поняла: они списывают с текста, который мне диктуют, но всё более самостоятельно переписывают.  А главное – пройден первый этап за эти два месяца: они начали читать.  На самостоятельное письмо, вероятно, уйдёт больше времени.  Главное, ты должна всегда точно отвечать, пусть коротко, но сразу и каждому в отдельности с ответом на конкретные вопросы.  Ведь у них всего первый класс по русской словесности.

…Вот и я выбрался из воды.  Не забываешь ли ты молиться, чтобы Богородица освятила для тебя воду?  На меня эта процедура всё более целительно действует.  

Что касается твоего последнего письма, полученного в пятницу, то, прежде всего, передай Якову, что пусть не убивается.  Всё идёт своим чередом, Господь даст – буду рядом, а пока ему и с тобой хлопот хватает, не хватало еще заниматься и моими.  И всё же я повторяю свою просьбу: лучше всего узнать про литьё бронзы или её заменителей по телефону.  Я стал сейчас так работать в глине, что невольно заглядываюсь на возможность примитивного литья в песок.  Скажем, такой формовщик, как Иоханан в иерусалимской литейке (помнишь этого высокого пожилого югослава) спокойно отформовал бы моего последнего Архангела, за которого я сейчас примусь слегка, поскольку уже 11.  У вас – шесть вечера, что вы делаете в это время? 

Спокойной ночи!  Продолжу, возможно, завтра.

 

24 марта 1984

Воскресенье.  Поздно вечером.  У Миши окрепли проамериканские тенденции в связи с тем, что мальчик Патрик, друг Тома, с которым познакомились в Дав-Карик, и который будет вместе конфирмироваться, был несколько раз в Америке и вспоминает с удовольствием.  Этот Патрик, крупный, добродушно-весёлый и красивый мальчик, очень понравился детям, и они сразу подружились.  Так что в Монт-Гренч у них будет ещё один приятель. 

Кстати, у меня созрел план относительно кэмп-хилла а Монт-Гренч: предложить свои услуги в качестве скульптора на июль, август, чтобы там провести каникулы.  Буду еженедельно на покрытие расходов делать несколько декоративных вещей, обжигать с краской, и выставлять на продажу в их замечательном магазине.  Может быть, станет яснее с этим планом, когда я побуду и поработаю у Дэвида на Пасху две недели.  Мне такая работа представляется очень интересной.

Дети отправились спать, письма не успели.  Пока они сидели у ТV, я смастерил новую странно-смешную фигуру, увидев которую, Миша громко захохотал.  Очень хорош получился Архангел, словом, работа двигается.  Сегодня впервые с Машей пробежали наш круг, сразу неожиданно легко побежал, куда легче прошлогоднего.  Интенсивная жизнь пошла на пользу – живота и в помине нет. 

Заканчиваю в понедельник.  Все утренние дела позади, и завтрак.  Солнышко, но прохладно, на дальних горах за Килурном (помнишь?) лежит снег, сверкая на солнышке, как когда-то на Хермоне.  Но я ещё вспомнил Тянь-Шань за Пржевальском (помнишь, ущелье Ак-Су).  Вспоминается легко, без горечи, интересные судьбы определились нам…

И теперешняя моя суета – благо, благо во имя детей.  Даже если бы и не было ни планов, ни скульптуры, а просто повседневные хлопоты домашние, говорят, неблагодарные хлопоты - неверно.  Весь этот нескончаемый труд уходит в детей, как влага в растение, и становится благодарением Господа! 

И ко всему этому, среди нас – ты, вновь обретя планы, а значит, молодость с её надеждами - живёшь и присутствуешь так, как хорошо сказала вчера Маша: «Я не скучаю».  Это точно, и потому радуйся нашему общему счастью, счастью обновления.  И, быть может, через это расстояние вновь вернётся общее поэтическое чувство жизни, которое во дни житейских тягот мы зачастую теряли.

Так важно, просто необходимо воодушевиться, идучи на штурм такой твердыни – знания, что я заговорил высоким штилем.  Что может быть, надо в воскресенье накануне поехать в церковь, в Храм, и, благословляясь силой Господа, приступить с твердостью и Верой. 

Пойми, мамочка наша, чем изнурительней и кропотливей работа, как, скажем, в камне, тем  абсолютно необходимо душой парить и обозревать так пространство и время, чтобы видеть даль и будущее.  Тем более – для тебя, иначе – скука цифр. 

Воодушевись, и с Богом, мамочка!

 

25 марта 1985

Мамочка, дети давно спят, а я неожиданно для себя закончил твой портрет выше пояса, очень подивился – ни одной твоей конкретной черты, но это ты - самым очевидным образом. Получилось само собой, просто потому, что думал о тебе, твоих письмах, и так эта работа обошлась в два присеста. 

Дети сегодня не ездили к  Майклу.  Маша сама отменила из-за завтрашнего теста в школе.  Причём, мне понравилось, как это она сделала: ясно и твёрдо заявив мне, что на театр у неё нет сегодня времени.  Маша начинает ценить и понимать время, что мне очень по сердцу.  Но вот о Мише ничего подобного не скажешь.  Сегодня поутру я потерял его.  Оказывается, он встал ни свет, ни заря, пошёл потолковать с Петькой, как тому спалось в новом доме, заодно утешиться и его младенцами, забыв про школу.  А уж о музыке не спрашивай, нет его сердца там.  Маша сегодня проиграла три песни, далеко обогнав Мишу, вполне сносно. 

Очень жаль, что Анри молчит.  Как он смотрит на возможность переезда в Германию?  Очень грустно, если расстояние между нами ещё более увеличится.  Что касается темы твоих последних писем, то я хотел бы воздержаться от высказываний.  Возможно, что моё влияние может статься положительным только в том смысле, что всемерно старался бы и близких людей приблизить к Господу, поскольку, только вера спасает.  Тогда исповедоваться будет кому, без опасности испортить семейную жизнь. 

Ещё раз посмотрел на твой портрет, действительно, есть сходство, хорошая работа.  Обожгу, и оставлю себе.  Завтра продолжу смешное чудище, благо теперь нет работы на мельнице, так что время не теряю.  Самочувствие моё просто великолепно, дай Бог так продержаться подольше.  Так что напрасно ты стремишься узнать у детей подноготную.  Я действительно здоровее здорового. А потом, пойми, матушка моя: я ведь ничего не скрываю, и ни на йоту не отклоняюсь от истины, и не собираюсь ни за какие коврижки.

Очень рад твоему продвижению через ошибки, только не паникуй, пожалуйста.  Завтра постараюсь написать отдельно Лёньке, сейчас поздно, иду в постель.  Слава Господу, что за многие годы жизни с тобой я привык одиноко проводить вечера и ночи – сейчас это очень пригодилось.

P.S.  Ты права, электронная игрушка – это прихоть, да и не по карману.  От велосипеда Миша уже отказался.  Постепенно и он взрослеет, а сейчас, с домом своего Петьки, от счастья всё забыл.  На самом деле, он менее всего привязан к вещам. 

 

Дорогая мамочка!

Как ты поживаешь?  Как все?  Какая погода в Америке? 

Здесь везде цветочки жёлтые и сиреневые, зацвело дерево большими красными цветами.  Мы ездили к Дэвиду на целый день, нам очень понравилось. 

Всё здесь хорошо, в школе тоже.  Фредди спрашивает, смогла ли ты прочитать её письмо?  Джо спрашивает, что случилось с его сестрой?  Катрин себе новую кухню делает.  Ив и Антони давно в Африке, и жалко, что скоро вернутся, так хорошо без них.

Желаю тебе успеха в учёбе и, мамочка, за собой ухаживай.  Я за собой могу ухаживать. 

Целую.  Маша .

P.S.  Я уже выше папы на несколько миллиметров. 

 

26 марта 1985

Здравствуй, мамочка, продолжаю это нескончаемое письмо в Ване.  Да, мамочка, к счастью, здоровье не подводит, но настроение здесь зачастую также переменчиво, как и погода, а у меня зависимость угрожающе возрастает.  Вот сегодня утром после морозной ясной ночи ярко сверкало солнце, и стоял полный штиль.  Вдруг понесло этот окаянный остров, словно лодчонку, в океан – то шквал с дождём, то опять тишь да благодать.  Совершенно явственное физическое чувство бросаемой из стороны в сторону утлой лодчонки (вот и приехал Миша)…

 

27 марта 1985

Среда.  Утро.  Не удалось вчера продолжить – кружился с мелочами, а вечером с детьми посмотрел последнюю серию великолепного английского фильма «Робин Гуд», да немножко пошумел на Мишу из-за отсутствия у него интереса к наукам -  хотя собирается быть ветеринаром.  Он согласился, и обещал заниматься серьёзнее, только не в его словах и намерениях дело.  Сам принцип его школы пагубен, как, скажем, и его учительницы по музыке.  Можно всю жизнь топтаться на одном месте, и в голову учителям не приходит: подогнать, принудить.  Но ты не огорчайся, в жизни много неожиданных путей произрастания, становления, так что смотришь – и это образуется.  Но контраст Машиной и его занятости уроками – велик.  (Только никогда в письмах детям не упоминай мои жалобы на них и не давай им о том знать – они обижаются).  

С утра тепло и душно, солнце, парит, и пока душа моя томится, как это часто бывает в эту пору. 

Память часто возвращает в далёкие годы, мелькают десятилетия странно, и как будто ненужно прожитых лет.  Очень одиноко, это сказывается на настроении, глухо и противно здесь.  Даже полнокровная голландка уж очень быстро пообвыкла: и взгляд уже иной, закрытый, в себя; и чистоту не наводит, а про лестницу совсем забыла; и хлеб – сплошным куском глины с дырой, а какая бабище!  И ведь без Антони образовалась, так что сама понимаешь, что будет, когда скоро явится. 

Мы живём скорым отпуском: две недели у моря, это, сама понимаешь, как здорово. 

Скоро тебе будет не до писем, перейди, пожалуйста, на открытки, или аэрограммы.  Если раз, два в неделю будешь отправлять – это хорошо, большего я и не жду.  Хотя, сама понимаешь, почту жду каждый день.  Главное – ничего не делай в ущерб основному – учёбе.  А мы перетерпим, не маленькие.  Лёньке так и не написал, передай ему, что мысленно я всё время пишу ему письмо, как только начинаю размышлять над глиной.  Очень жаль, что не записываю и не посылаю, но он всё понимает.  Передай, пусть возвышается душой.  Без внутреннего движения вверх – каюк, скверна жизни, бес сжирает. 

 

27 марта 1985

Дорогая мама!

Как ты поживаешь, мама?  Отвечаю на твоё письмо.  По музыке был экзамен и получил 81/100.  Я сам сочинел музыке и скоро я напшу ноты.  Кнежку я нашёл и скоро я буду читать, потомушто 30 наченаются каникулы. 

Целую.  Миша. 

…Мамочка, по количеству ошибок можешь судить о первом (самостоятельном) письме сына.  Во всяком случае, он не переписывал, а потому тут же упал без сил в постель.  Я поражаюсь тому, что английский так легко ему удался, здесь же он ещё не все буквы помнит.  Но дело двигается значительно быстрее, чем я предполагал.  Раза два в неделю ты должна писать короткие письма с вопросами, на которые они и будут отвечать.

Сегодня договорились с семейством Стивена вместе в воскресенье прогуляться в замковом парке, что вблизи их дома.  А в воскресенье вечером иду на Гранд концерт, посвящённый Пасхе: будет оркестр и солисты из Англии.  Детей не беру, так как последний раз они скучали.  То есть, они сами подумали и отказались, что было нелегко для Миши, т.к. Стивен идёт слушать своего отца. 

Послезавтра, надеюсь, будет разговор с тобой.  Звонил сегодня Джон.  Оказывается, группа русскоговорящих, во главе с Мартином, собирается ради меня в кафе, где галерея Соломона, и там мы встретимся. 

 

27 марта 1985

Милый Лёвушка, дорогие мои детки!  Начиная с понедельника, получила кучу писем от вас, каждый день по письму, а во вторник даже два.  Спасибо за поздравления, мои дорогие.  Как был отмечен день моего рождения, я уже писала вам. 

… Лёвушка, тут произошла новая история с Зи-ми, кажется, положившая конец отношениям с ними Яши и Любы.  На просьбу Яши привозить меня к ним после курсов (Юре это по дороге), а Яша бы забирал меня уже из их дома, Юра вроде бы согласился сначала.  Но, видно, Ира надавила.  На днях он приехал, вызвал Яшу в «терминальную» комнату и сказал, что «не может нарушать режим семьи».  После чего Яша сказал ему: «Это твоя цена», - и с красными пятнами на лице выскочил на кухню.  Юра вышел, как ни в чём не бывало, и попрощался. 

Всех нас это сильно огорчило.  Яша кипятился по поводу того, как долго (8 месяцев) они «нарушали» режим своей семьи.  Кормили, поили Юру, возили его туда-сюда, везде, где ему было нужно, отрывая себя от детей. 

… Вот только сейчас утром снова обсуждали это, и все высказали одинаковое подозрение, что он сделал это сознательно, перед приездом старшего брата из Англии.  Илья здесь с понедельника. 

… В предыдущее воскресенье Яша и Люба были приглашены на золотую свадьбу родителей бывшей Яшиной сотрудницы по имени Софья.  Роскошный дом (купленный), роскошный (русский) стол, ломившийся от яств: балыки и селёдка, сервелат, холодец, икра баклажанная, салат, холодец с хреном, редька, голубцы и плов.  Семья – из Ленинграда, но с густым местечковым ароматом (родители).  Я всё думала, как это не понравилось бы тебе, Лёвушка, и о том, как надо нам ещё многое преодолевать в себе в смысле отказа от оценок и от выражения отношения.  Раз это существует – этот устоявшийся еврейский дух, он должен существовать, а мы не должны судить строго.  Им, вероятно, не нравится «русский дух».

Вот и в Юриной семье, как сегодня горячился Яша, это сильно присутствует – на всякий случай чего-то не договаривать, не говорить правду до конца, скрытность на всякий случай.  У тебя и у Яши есть несколько общих черт в этом смысле: неспособность что-либо утаить из каких-нибудь мелочных расчётов. 

… Мои дорогие, учебник мой движется с трудом, но движется всё-таки.  Времени осталось мало.  Я даже хотела отказаться от поездки к знакомой Голосовкеров Тане.  Во время войны она с мамой оказалась в Голландии, а потом сама переехала в Америку, да тут и живёт.  Лёньке с Машей Таня очень нравится.  Подружились с ней и Яша с Любой, пригласила она и меня.  Возьму с собой учебник и поеду.  Это не близко – два часа езды от Садбэрри в сторону Нью-Йорка.

Лёвушка, привет тебе от Саши Банкина, которого я видела в прошлое воскресенье.  Мы гуляли вместе в лесу на берегу озера около Актона.  Лёнька заехал за мной специально.  У Саши временная работа массажистом.  Проблем с визой нет – здесь родители. 

Конечно, жизнь в таких городах, как Садбэрри – мечта: деревенская почти.  Нет страха за детей, дома и машины не закрываются.  Нью-Йорк – город контрастов, святая правда.  Яша уверен, что именно ты бы в нём не выдержал, Лёвушка. 

Мои дорогие, скоро уж я вряд ли смогу писать вам такие большие письма, будьте готовы к этому. 

 

28 марта 1985

Здравствуй, мамуля, сегодня пришло твоё письмо недельной давности, и шло шесть дней.  Я согласен с тобой – затворись, запрись.  Впрочем, мой совет запоздал, ты получишь это письмо в последние дни перед занятиями. 

Меня не огорчает «семейная» история, о которой ты упоминаешь, она – от избытка сил.  Что касается возможностей отца Михаила, настоятеля, то это очередные фантазии Флоры…  Она с мужем живёт в Нью-Йорке?  А как Мишка, нельзя ли получить его адрес в Израиле? 

Я опять на перекрёстке, встречаю Мишу.  Последнее время наша публика стала внимательной и предупредительной – не берут в это время машину, стараются в другое.  Сегодня появилась ещё одна старая, но в приличном виде «Рено», в которую будут переставлять мотор с разбитой машины. 

У меня хорошо идёт работа.  Два дня назад, когда окончательно настроение упало, заставил себя вначале рубить деревяшку из чёрного дерева, затем – рисовать, а сегодня получилась очень обещающая композиция из двух фигур в глине.  Работа идёт одновременно с приготовлением обеда и работой на мельнице. 

 

Утро 29 марта.  Опять ветер, опять швыряется почём попало дождём и всякой мразью, так что под утро спалось скверно, мерещилась скульптура.  Это результат вчерашнего позднего сидения за той композицией, которую и закончил.  Её хорошо обозвала Машенька, когда увидела: «Это Иисус Христос обнимает свою маму», хорошо бы, действительно, так.  Но вещь была трудная, вот и пришла в сон.  Я тебе только могу завидовать: мы - в твоих снах, а в моих – дырка, провал.

Утром в новостях из Лондона передали, что помер Шагал в 97 лет.  Может быть, я и перепутал, слышал одним ухом, да по-английски.  А вообще, совершенно удивительно, оказывается, он старше меня только на 28 лет, а кажется – на двести, поскольку всю свою жизнь знаю его уже как признанного классика.  Кстати, наш Дэвид – весь вмещается в Шагале. 

У Миши сегодня последний день в школе, я надеюсь, что закончит хорошо.  А у Маши ещё впереди несколько дней.  Нам очень понравилась бодрая интонация твоего последнего письма, решение не отвлекаться от главного!

Что касается компьютеризации и «84» Орвелла, так ведь и Сталин, и Гитлер отлично обошлись обыкновенными русскими счётами, когда косили мильёны людей.  Компьютер равно может служит и Господу, и Сатане, сам он ни в чём, разумеется, не грешен.  Так что с чистой совестью можешь вооружаться передовой техникой. 

Мне всегда был не по душе сюжет с Сальери, начиная с Пушкина.  В нём есть нечто недостойное, унижающее для таланта (а он ведь – дар Небес, Господа).  Настырное отыскивание отрицательных черт в биографии – это разрушительная работа, как, скажем, журнал «Время и мы».  Случайно недавно открыл, чуть почитал, а потом всю ночь барахтался в говне, как однажды и с Климом Самгиным Горького.  Всё это пропитано ядом ненависти. 

 

Вечер, пятница, 29 марта 1985

Дорогая мамочка, привёз Мишу на урок музыки.  Перед уроком он очень прилично разобрал две пьески, которые ранее не удосужился подготовить к уроку, так как всё время за роялем посвящал совершенствованию своей музыки. 

Но вернусь к тому, что сегодня пришло письмо от 25-го марта, всего за три дня, в нём послания Маше и Мише.  При первом взгляде на них у детей изобразилось смешанное чувство – радости и огорчения, почти паники.  Не надо их пугать, пусть твои письма будут не больше открытки, и написаны ясно, из простых слов.  Иначе работа моя идёт мимо, им не по зубам, даже Маше.  Не забывай, что твои первые письма они вообще не могли прочитать.  Писать самостоятельно ленятся, но шутки со мной плохи и потому будут к сроку. 

Пожалуйста, мамочка, не ссылайся в письмах на мои кляузы.  Миша готов в таких случаях драться, тем более я не писал, что они всё время у ТV.  В будние дни – не больше одного фильма, да и то не ежедневно, а в свободные дни – несколько больше. 

Они постоянно говорят, что я держу их как в тюрьме, так что не подливай масла в огонь, и вообще не упоминай меня и не ссылайся. 

Сегодня крепко поработал, хотя на улице мразь.  Включил полный свет, отопление, дорабатывал четыре вещи, сделанные на этой неделе: твой бюст, начатый ранее, Архангела, Собаку-Медведя и Двухфигурную.  Поработал очень пристально.  Теперь можно сделать ещё одну-две, если успею, из последней глины.  Радости, конечно, мало, тащить всё это на Север, но их я не сушу: мокрые вещи транспортировать безопасно, но тяжеловато.  Впрочем, в Дублине нас встретят и посадят, так что без особых усилий доберёмся.  На следующей неделе начнём собираться.  

Люсенька, не совращай постоянно детей Америкой.  Они, мерзавцы, всё помнят (и мои, и твои невыполненные обещания), тем более что наше будущее – в кромешной тьме, а тот уровень, который окружает тебя, едва ли возможен на одну зарплату.  Извини меня, но в письмах к детям следует быть трезвее и взрослее, потом они всё припомнят. 

Я сейчас по мере сил и возможностей балую их – едой, ухаживанием, и т.д.  Оно и понятно, когда же, как не сейчас, их тешить и обогревать!  Но это – сиюминутно, что касается серьёзных вещей, то я разговариваю наравне и, прежде всего, о будущем, в котором ничто не упадёт само собой – ни для них, ни для нас.  И мой сегодняшний труд – первый серьёзный кирпич в основание будущего.  Поздновато, но Господь милостив, поживём ещё.  Прости меня, но все наши беды не из-за отсутствия языков, а по иной причине: избалованности и нерешительности, непонимания радикальности обстоятельств, требовавших безжалостного отношения к себе.  Прежде всего, это относится ко мне.  Я искал опоры во вне, и промахнулся.  Если бы начали десять лет назад, как сегодня, ты бы сейчас была хозяйкой лучшего дома в Садбэрри.  Но ещё не поздно.  Господь, возможно, последний раз протянул нам руку.  Не печалься, трудись, матушка.  Я очень люблю тебя, и всё будет хорошо. 

 

30 марта 1985

Суббота.  Дорогая мамочка, здравствуй сегодня ещё раз!

Кончается суббота.  Миша читает в постели (увы, не Орвелла, всё про своих зайцев), Маша ещё купается, а мне ещё предстоит.  Сегодня Миша сам распорядился горячей водой – с утра затопил бойлер, так что весь день имеем горячую воду.  Словом, с первого дня каникул зажил по-хозяйски: утром и вечером помогал Ирме, а я весь день отдыхал от курятника. 

Сегодня твой голос звучал как-то озабочено, может быть, в связи со сборами в поездку?  Это письмо может придти уже в твоё учебное время, теперь я постараюсь не очень широко размахиваться в письмах. 

Я весь день работал, кстати, вчера вечером, вернувшись с Мишей после музыкального урока, уже поздненько, вдохновился, и неожиданно смастерил странно-мощную женскую(?) фигуру в довольно неприличной позе – сложившись пополам.  А стоять она может в трёх позах: на ногах и попе, на голове и ногах, на попе – вверх головой и ногами, ноги у неё – как у моего коня Билли.  А сегодня пошла совсем другая, довольно геометрическая форма с двумя фигурами.  Этот размер хорош для литья, можно и в песок, буду узнавать про такие литейки здесь. 

  

29 марта 1985

Лёвушка, дорогой, получила вчера открытку от тебя.  Рада, что ты так увлечённо работаешь.  Я двигаюсь с трудом.  Программирование ещё сильно сопротивляется мне, но я думаю, что дойду всё же до определённого барьера, после которого полегчает. 

Беда в том, что я совершенно не понимаю американского английского.  Я испугалась, что деградировала за эти два месяца.  Но вчера, посмотрев «Пляшущие человечки» Шерлока Холмса (английский фильм), поняла, что дело в произношении.  В фильме я понимала почти всё. 

… 8-го апреля начинается курс.  Это совпадает с Пасхой, но я думаю, что на курсы это не распространяется. 

… Вчера Яков укатил в 9 вечера на работу: что-то не получается с новым проектом.  Но работать не пришлось.  Сотрудник – ирландец пригласил в гости, где Яша и напился до потери чувствительности.  Сам признался, что приехал с трудом, руль не слушался.  Люба переживает.  Твой пример, конечно, не утешение для неё, да Яша и сам сказал, что Лёва не побежит как мальчишка на любое приглашение выпить.  «Я же, - говорит, - только и жду удобного случая, выпить хочу всегда».  Протрезвев – кается. 

Завтра, в субботу, отправляемся к их русским друзьям, где-то в окрестностях Массачусетса, в двух часах езды.  Эта Таня, к которой мы едем – из старой интеллигентной семьи.  Её отец заведовал гимназией, где учился Булгаков, а мать во время войны работала медсестрой в немецком госпитале и ушла вместе с немцами при отступлении.  Ушла сознательно, вместе с 15-летней дочкой.  Муж Тани – сын белогвардейца, родился в Персии. 

 

1 апреля 1985

Мои дорогие!  Спешу отчитаться перед вами о своей новой поездке по Америке, в Бекет, что в трёх часах езды от Бостона и в трёх от Нью-Йорка.  Поначалу я хотела отказаться от этой поездки, не желая терять двух дней.  Курс начинается уже восьмого, и я немного в панике, но потом решилась и не пожалела.  Нормальной езды – три часа, но мы доехали за два часа двадцать минут.  Так и пролетели это громадное расстояние.  Правила Люба.  Всё же, хоть и мутило немного, успела разглядеть дорогу.  На сей раз не такую широкую, как в Монреаль или Нью-Йорк, но поэтому она оказалась более живописной.  Лес из берёз и сосен пролетал прямо рядом, за окном, совсем как на просёлочной дороге в Ирландии.  Но хоть то, да всё же не то – и цвет другой, и состояние совсем другое.  Иногда казалось, что едем по аллее, иногда вырывались на простор, и опять: то горы, то озёра, то реки.  И за всем этим – ощущение простора, и огромности, и красоты. 

Дом, в который приехали – один-одинёшенек на всю огромную, лесную округу.  При доме 17 акров собственного леса с собственной быстрой речкой и мостиком, и собственной горой, на которую лес и взбегает.  Воздух – упоительно чистый и свежий. 

Как вошли в дом – сразу дохнуло ароматом подмосковной пчельниковской дачи, русским духом.  Хозяйку дома зовут Таней, ей за 50, но очень живая и молодая, весёлая и остроумная.  Но о ней немного позднее, а пока - о её муже Алёше, даже не о нём, а о его отце, белом офицере, ибо это кусочек русской истории. 

Итак, его отец - белый офицер, сражавшийся с красными в Сибири, а затем сумевший вывести отряд из 500 человек за границу.  Когда стало ясно, что надо отступать, он сумел захватить красный бронепоезд, забрать все семьи белых, доехать до конца дороги, отбиваясь от красных постоянно.  До Иранской границы ещё нужно было пройти 200 миль пешком.  Среди людей, которых он спасал, были женщины и дети, в том числе его жена с 8-летним сыном, братом Алёши (сам Алёша родился позже, в Персии).  20-летний сын от первой жены командовал маленьким отрядом в этой же армии.  По дороге всё время нужно было отбиваться, дети заболевали, много людей было убито, многие умерли от непосильного перехода.  Когда они добрались до границы, из трёх тысяч осталась тысяча, границу перешло всего пятьсот.  Его сын отбивался от красных, давая возможность отцу перевозить людей, и сам погиб в этих боях.  Как только белые пересекли границу – сдались властям, и расселились по Ирану.  28 лет назад Алеша выбирался из Ирана в Америку с большими трудностями.  Вот такая история.  Рядовая – из военных времён, но она меня задела, как будто своими глазами увидела все эти подробности.  А главное – живая история о живом герое, спасавшем ту Россию, которую я люблю. 

И сам этот Алёша, муж Тани – человек просто другой, что видно сразу, по сравнению со всеми нами.  Может быть, воображение дорисовало такой образ, но только всё его окружение проиграло вдруг по суетности, мелочным, и показавшимся ничтожными интересам, и ещё чему-то другому, а главное – отсутствию настоящего достоинства, чего-то того настоящего, что даётся всё-таки происхождением и кровью. 

… На следующее утро, в воскресенье, Таня повела нас гулять на бобровые плотины, смотреть бобровые дома и самих бобров.  И хоть я и видела это в кино, поразило меня, как это выглядит на самом деле, в жизни.  Самих бобров мы так и не увидели, но дела лап их и зубов поразительны.  Такие сложные архитектурные постройки, а главное – они подгрызают и валят огромные деревья.  Один из пней был их зубами обработан, подточен, как настоящее произведение искусства: с башенками, крепостями, улочками.  Вся поверхность пня не гладкая, а с выступами, и каждый выступ обработан их зубами. 

… Словом, поездка была интересная. 

А теперь снова вернулась к учебнику, в весьма паническом настроении, но это уж мой характер, который я не могу преодолеть.

… Гости этой самой Тани взяли наши данные.  Один старик помогает добровольно каким-то еврейским организациям и надеется, что они отнесутся к его просьбе за нас со вниманием.  Старик (Владимир Иванович) – тоже из белых, ему 83 года, а выглядит на 55.  Верит в Россию, в её духовный подъём и освобождение от коммунизма, чем довёл до крайнего раздражения Яшу и Лёню.  Другие, муж и жена – твои ровесники, Лёва, имеют знакомого - очень влиятельного священника православной церкви, которая нуждается в рабочих по уходу за территорией церкви и за церковным кладбищем.  Я сразу на всё согласилась, и они будут с ним разговаривать. 

Меерсоны, обещавшие прислать деньги на автобус, исчезли, да теперь уже точно не поеду. 

… Что меня удивило в отношении всех русских гостей Татьяны, в ней самой и мужа – моложавость.  Её подруге Инне (взявшейся за переговоры со священником) – 60 лет, но выглядит потрясающе.  Несмотря на полноту, стройная, с белым, чистым лицом.  Лоб – каких уже не увидишь: высокий, чистый.  Причёска – гладкая, и замечательной красоты руки и ноги.  Порода, одним словом.  А муж того же возраста – строен и изящен как юноша. 

Были там ещё русские – из второй уже эмиграции, но о них потом.  Да это не столь уж интересно для вас, особенно для детей, просто делюсь впечатлениями. 

Не обессудьте, если буду звонить реже – раз в две недели.  Хоть Люба и Яша предлагают, но из дома недёшево, и я чувствую себя неловко.  Правда, в ближайшее воскресенье позвоню всё-таки. 

 

1 апреля 1985

Дорогая мамочка!  Вчера мы съездили в замковый парк, погуляли.  Было так тихо, мирно, вспоминали поездки с тобой, и последнюю – в Рождество.  Потом пообедали у Стивена, его мама передаёт тебе приветы и пожелания.   Затем вернулись домой, а вечером я был на Евангелии от «Матвея» Баха, впечатление – небывалое, но об этом напишу в следующем письме подробно. 

Мы начинаем готовиться к поездке потихоньку.  Миша ещё в постели, нежится, в этот уикенд он, действительно, наработался, так что не спешит вставать.  Маша благополучно отправилась в школу, у неё ещё два дня. 

. 

2 апреля 1985

Дорогая мамуля, теперь и у меня, наверно, будет меньше возможности писать подробные письма: начинаем сборы, да началась работа на мельнице, так что извини, пишу открытку.  Миша пропадает по хозяйству и бьёт в остальное время баклуши, так что ему совсем не до писем, а у Маши всё уходит на школу и уроки. 

Здесь последние дни тишины, скоро возвращается Антоний со своей Клеопатрой, но тут и мы ускачем.  Сегодня едем с Мишей в город, получим детские деньги, так что разбогатеем. 

Сейчас пришла бандероль и твоё письмо от 27-го.  Миша очень доволен, что часы можно опускать в воду, а Машины подарки положили ей на стол. 

Происшедшее с Юрой – нормально, то есть, в порядке вещей, я не удивлён.  Отлично понимаю Яшу, я сам год назад, как помнишь, кипел от предательства Ильи, а теперь всё образовалось.  Впрочем, Юра может помириться и вернуться к вам.  Он лучше Ильи, то есть, не циник.  Очень важно вам всем проникнуться сочувствием к слабости Юры, и он это великолепно почувствует. 

Я многократно просил тебя заняться выпечкой или хлеба, или булочек.  Для этого нужно не время, а желание, даже учась на курсах, всегда осуществимо.  Только надо сказать себе строго. 

 

2 апреля 1985

Дорогая мамочка, сегодня отправили днём открытку, получили почти сто фунтов детских денег за четыре месяца, сделали закупки, затем забрали Машеньку и приехали.  Да, мы с Мишей побывали в музыкальном магазине, смотрели электроорганы, поскольку Миша выступил с новой идеей, и к ней я отнёсся серьёзнее, поскольку соответствует моему стремлению обучить Мишу музыке.  Оказалось, что маленькие, стоимостью до сотни – нечто игрушечное, а серьёзные, с приятным звуком – около трёхсот.  Так что я в полном недоумении, а Миша – растерянности.  Он чувствует, что я говорю правду: маме сейчас важна любая лишняя копейка, и в это время мы не можем так бросаться.  В то же время меня не оставляет надежда образовать Мишу музыкально.  Словом, я сказал, что сообщу тебе, а там будет видно, до дня рождения ещё почти месяц.  Если будет возможность, поинтересуйся, сколько стоит серьёзный орган типа японской фирмы «Casio», не меньше половины фортепианной клавиатуры.  Я ещё здесь погляжу, когда будем в Дублине, и на Севере.  Ты понимаешь, как серьёзно я отношусь к этой идее, поскольку не то, что играть, даже подходить к роялю Ив противно.  Комната вновь превратилась, уже под руководством Джо и Каин, в настоящую свалку.

Машенька уже отправилась в постель, завтра последний день в школе.  Миша рисует рядом со мной на кухне.  Он так расслабился, что я не стал ломать его, принуждая писать тебе ответ – пусть отдохнёт.  Я всё принуждаю его к интеллектуальной работе, но, на самом деле, его учёба с ежедневными поездками в школу – утомительна. 

В твоём письме сегодня проскользнула некая тень: и в истории с Юрой, и подробным, но не очень весёлым описанием еврейского дома, быта, и не очень оптимистичным прогнозом по поводу моего возможного самочувствия.  Я уже написал сегодня в открытке, что сейчас важнее всего, не распаляясь, внутренне не осуждая Юру (ведь он между молотом и наковальней – братом и женой), проникнуться состраданием к его безрадостному положению, в котором он – наибольшая жертва.  Тут, я думаю, Яшенька действительно погорячился: это не его цена, а оценка его драматической ситуации. 

В конце твоего письма приписка нас дружно рассмешила.  Ты не веришь, что я действительно замечательно сплю (и днём успеваю прихватить пару минут), и вербена мне не нужна.  Зачем ты так настойчиво не веришь мне?  Поверь, когда теперь даже за стенкой нет женщины, к которой можно было сходить на свидание, осталось только тихо и мирно спать, что я и делаю. 

Ты, Люсенька, пожалуйста, не волнуйся, я тебе пишу как на духу, в том числе и о том, какие у нас с Мишей заботы покупательские.  Так что не переживай, так или иначе, мы сейчас накануне возможных изменений, и это дети понимают, всё остальное – дело десятое.  И ты не ломай голову: как Господь укажет, так и будет, упредить невозможно.  Как говаривала моя покойная мамочка: «Знать бы, где упасть…»  Так что пусть твоя голова будет полностью отдана работе, учёбе.  За нас не волнуйся, не младенцы. 

Обнимаю, крепко целую тебя, Яшу, Любу, всех. 

 

3 апреля 1985

Мои дорогие, любимые!  Вот вы и на новом месте, отдыхаете, очень я рада за вас.  Скоро конфирмация, и Дэвид, наверное, разговаривает с вами о Боге.  А я молюсь за вас каждый день, мои взрослые малыши, и за папу тоже. 

… Вчера вечером я поехала с Яшей за продуктами, по дороге он завёз письмо-характеристику к своему приятелю – израильтянину, который живёт напротив Лёньки.  Я, ожидая его, зашла к Голосовкерам, потом пришёл и Яша.  Мы отлично поужинали мексиканской едой под названием тако – кукурузные лепёшки, в которые закладывается мясо со специями и овощами.  Перед этим, правда, ели ещё маринованную кильку и копчёную селёдку, а запили всё соками: морковным и апельсиновым.  Так что я набралась здоровья и витаминов на целую неделю. 

… Лёвушка, я просила тебя особо не вмешиваться в письмах в отношения Лёни-Маши-Яши-Любы.  Я, конечно, втянута в обсуждение всех событий, но мне со стороны это представляется не столь драматичным и даже несерьёзным.  Например, Лёнина ревность, глупость и необоснованность которой он сам понимает, но ничего поделать не может, по собственному признанию, и которой он стыдится.  Я думаю, особенно перед тобой ему будет неловко.  Не обнаруживай никакого знания этого.  А так как Яша с головой ушёл в их отношения (Лёня-Маша), то Люба тоже это переживает нелегко, хотя понимает, что хорошо, что Яша не сосредоточился на самом себе.  Иначе, как Люба считает, будет ещё хуже, надо будет идти к психиатрам (тсс!). 

Словом, во всём этом – недовольство жизнью и полный разлад с собой.  Яша часто жалуется, что хочет жить как травка, а втянут в социальные отношения, заставляют работать и т. д.  И нет настоящей веры, хотя, несмотря на его богохульство, он часто высказывается так, что только присутствие Божьего духа может подсказывать человеку такие правильные и чистые мысли. 

Твои письма и письма Миши и Маши очень хороши.  Именно мелочи и детали воссоздают конкретные картины вашей жизни, и я как бы проживаю это вместе с вами. 

Сильно меня огорчает, что меня не будет во время конфирмации, но … значит, Бог наказал за грехи.

 

3 апреля 1985

Дорогая мамуля, пришло письмо от 27-го.  В ответ Миша собрался после обеда написать тебе письмо о том, как дружно провели вместе день: паковали, приготовили вещи в дорогу, уложили в специальный чемодан глиняную скульптуру, варили обед и съели.  Но тут Миша вспомнил, что надо проведать козлят и покормить кур, что он сейчас и делает.  Скоро появится Маша, а это значит, что начнутся настоящие сборы в дорогу.  Это очень приятное состояние продлится ещё два дня.   

Надеюсь, что трудности американского произношения только кратковременны, на курсах должно быстро придти понимание. 

Наконец-то ты меня утешила: испекла булочки, жаль, что затянула, нетрудно было предвидеть результат такой затяжки.  Что касается меня, то я не сдвинусь с места, пока не будет ясно, каким образом на новом месте можно будет выпекать хлеб, подобный здешнему.  Я отношу все свои физические и духовные успехи, работоспособность этой основе моего питания. 

Сколько раз я просил тебя выяснить о муке, подобной нашей, но, … увы!

Что касается Якова, то все его выпивки не представляют опасности.  Они – издержки его душевной щедрости, широты, помноженные на темперамент, признак очень славного нрава.  Понятно, такие соображения менее всего утешат Любу, как, впрочем, в своё время и тебя.  Остаётся одно: «И это пройдёт…»

Уже темнело, как приехали Антони и Ив, и вскоре появился Антони – почти неузнаваем: симпатичный, полноватый, со спокойными движениями и без улыбок до ушей, - нормальный человек.  Коротко рассказал о своих поездках, встречах со старыми друзьями, львами и прочей экзотикой, но главное – совершенно внятно и понятно.  Когда он ушёл, обещав завтра рассказать подробнее и показать фотографии, то дети и я дружно удивились – так ведь Антони нормальный человек!  А Миша потом глубокомысленно заключил: это Инишглас!  Все возвращаются нормальными и весёлыми, а потом постепенно начинают с ума сходить.  И ему не откажешь в наблюдательности. 

Да, я обещал рассказать о концерте.  Там всё было величаво, поскольку хорал – одна из самых грандиозных вещей Баха.  Но ещё другое - всё тот же поражающий меня Алан, собравший солистов и артистов из Англии и Ирландии: два хора, два симфонических оркестра, семь солистов, и т.д.  Но, прежде всего, поразил меня как удивительный дирижер.  В наиболее драматических местах он вдруг начинал руководить странно-неожиданным образом: схватив, или, вернее, охватив дирижёрскую палочку, как хоккейную клюшку, он начинал ею сечь воздух с той силой, с какой забивают гол шайбой.  И триста человек исполнителей, подчиняясь этому совсем не музыкальному движению, творили нечто совсем им не свойственное.  Будучи заурядными музыкантами, они поднимались, возвышались, и звуки начинали творить чудо преображения души, и я, дважды потрясённый и счастливый, вытирал слёзы с лица.  И ещё один человек поразил моё воображение: первый тенор, который в программе, названной «Евангелист», вёл рассказ.  Это был крошечный, виртуозно выточенный, словно из слоновой кости, человечек, схожий со статуэтками Будды.  С круглой головкой и аристократическим личиком, схожим с бульдожьим У. Черчилля.  С маленьким пухлым ротиком, который стоило ему слегка приоткрыть, как из него без всякого усилия начинал спокойно и сильно литься голос: чистейшей воды бельканто, с такой явственной артикуляцией, что я без труда понимал текст.  Чем драматичней было место, тем более сдержанно, почти протокольно он повествовал евангелический текст.  В том месте, где Пётр заплакал после третьего петушиного крика, стало не по себе.  А он, только как бы извиняясь за обычную человеческую слабость, только печально опустил глаза.  Он стоял первым сбоку в ряду солистов, прямо против меня, сидевшего в четвёртом ряду, очень удачно, и царил в этом огромном концерте, этакий маленький поющий Бонапарт, а точнее – Орфей, несмотря на центральную фигуру дирижёра.  И ещё было одно диво дивное: приезжал вместе с солистами из Лондона и тот самый дирижёр, молодой, краснеющий и очень весёлый, который, если ты помнишь, дирижировал Шуберта, а Алан тогда пел.  Так теперь он пел в хоре рядом с отцом Стивена столь же усердно, как и все в тот незабываемый вечер. 

Я ещё так и не приступил к скульптуре Алана, хотя многое в нём стало понятнее. 

Уже поздно, Миша спит, а Маша купается: после школы отдохнула-подремала и отошла, дошила своего школьного кенгуру, собрала большую сумку вещей и перед ванной пришла всё это показать.  А тут Антони принёс кисть винограда из Кейптауна, очень вкусного, поели, и оставили Мише.  После Маши и я полежу в водице.  Сейчас полная луна, и вновь ветер.  Но сон мой всё же нормальный, ночью, подобно тебе, не просыпаюсь, и страхов ночных не бывает.  Но вот днём, особенно когда дети дома, как ни парадоксально, охватывает временами тоска-одиночество.  Может быть, потому, что они так живо напоминают тебя. 

Но главное, возблагодарив Господа, с верой – приступай!  Не забывай: прежде всего, за всё – Господу!  Как долго и трудно мы шли к нему – нашему Спасителю!  И сейчас в Нём – моё личное спасение и сила моя.  И если я могу быть ещё полезен людям и, прежде всего, друзьям, то это как пример тяжкого пути к Господу, к Небесам. 

Заканчиваю в четверг, 4-го, дети так и не смогли тебе написать.  Для них это тяжкая работа, а им хочется отдыхать.  После этого письма будет, вероятно, небольшой перерыв, не волнуйся, ни о чём не беспокойся.  Очень важно в самом начале не отстать. 

 

4 апреля 1985

Дорогая мамочка, завтра Ив обещала снабдить нас ирландскими и английскими деньгами на поездку.  Она сказала, что подсчитает, сколько стоит дорога, две недели жизни и на подарки от меня Маше и Мише.  Вот завтра я увижу, чем буду располагать.  Может быть, послать тебе на карманные деньги из детских?  Об этом я спрошу тебя в воскресенье, если будет разговор. 

Сейчас позвонила Рэй, очень приятно было слышать её лёгкий ласковый голос.  Они нас встретят в Нюрил, в 4.20 приходит поезд из Дублина. 

В Дублине утром мы встретимся с Джоном и оставим вещи в Линкольн галерее, что в двух шагах от вокзала, пойдём в кафе на встречу, а в 3.00 уходит наш поезд.  Надеюсь, что всё пройдёт гладко.  В Дублине же отправим это письмо и купим фотоплёнку.  Постараюсь побыстрее затем сделать снимки и прислать тебе. 

Что касается Антони и Ив, то их совсем не слышно, даже по телефону говорят нормально.  Антони не кинулся, как прежде, к своим курам, так что сегодня мы кормим, а завтра он начинает трудиться.  Сумасшедшая программа с переселением в конюшню и мастерскую уже начинает осуществляться.  Сегодня привезли материал для пола новой мастерской, которая будет под навесом около сена.  Серьёзно говорить на эту тему мы не можем, начинаем смеяться.  Действительно, большего достижения у общины быть не может, как поселить своего барина на конюшне.  Это как было с моим дедом, который после революции был водовозом в собственной когда-то деревне, для чего ему и оставили одну лошадь с бочкой. 

Сегодня, как я понимаю, иссякли мои душевные силы на быт, и шевельнуться нет сил.  

Послезавтра ровно три года со времени моего приезда сюда – серьёзное время. 

Я много перед сном думаю с благодарностью Господу о том, сколь отрадно чувствовать, как  Он испытывает, и через страдания и очищение Духом ведёт к неведомому, к будущему.  В сущности, мы – счастливейшие люди, ведь до сих пор каждый наш Божий день – ожидание, исполненные надежды.  Очень хотелось бы думать, что и ты разделяешь это благодарное  самочувствие.  Тем более – сейчас, когда так необходима твёрдая вера в Промысел, в то, что Он ведёт по жизни единственно верным для нас путём.

Заканчиваю поздно 5-го.  Дети спят после окончательных сборов и генеральной уборки.  Будильник Маша поставила на 6.30, а выедем в 7.30 с Ронэном. 

Сегодня день был тёплый, ласковый.  После обеда мы втроём прогулялись до моста, а затем дети шли по рельсам, а я – по шпалам над рекой, отлично прогулялись.  Миша с Машей вычистили домики зайцев и вновь их благоустроили на две недели. 

Они же сегодня подарили Фредди пасхальное яичко из шоколада с конфетами, и вместе внизу попили чаёк.  А я тем временем беседовал здесь с Антони и Ив.  Они рассказали про свою поездку, показали фотографии Иоганесбурга и Кейптауна, где они побывали.  Это было интересно, но, по их впечатлениям, отрицательных сторон жизни там куда больше, чем положительных.  Правда, их дочери жизнь там нравится.  Мы очень сердечно поговорили и ещё более сердечно попрощались.  Они и тебе желают всяческого успеха.  Ив вручила мне кучу денег: сто ирландских и сто английских фунтов.  Этим же письмом отправляю тебе английский червонец.  Он, кстати, соответствует русскому названию – цветом.  Думаю, что спокойно дойдёт.  Как только сообщишь о получении, я пришлю ещё, поскольку мы специально будем экономить, чтобы посылать тебе на карманные расходы. 

Мы очень дружно поработали сегодня: силы вновь вернулись, я почувствовал себя обновлённым, хотя был первый день отдыха!

Антони, бедолага, устал за один день, и сидел печальный.  Сказал, что Инишглас сейчас похож на ЮАР – непримиримая борьба. 

Словом, мы имеем сейчас всё необходимое для отличного отдыха.  14 апреля справим нашу православную Пасху.  Жаль, что я не смогу объяснить Рэй как печь пасхальный кулич – сам не ведаю.  Заранее поздравляем с Пасхой.  Иисус Воскрес!  Воистину Воскрес!

 

6 апреля 1985

Лёвочка, милый, вот и дожили мы до счастливого дня.  Наши детки повзрослели, и Господь их благословит.  Поздравляю тебя, мой милый.  Худо ли, добро ли, а мы их вырастили до такого дня. 

… Послезавтра курс.  Чтение английского учебника неожиданно пошло быстрее.  Видимо, произошёл какой-то качественный перелом в языке, усилия оправдались.  Сделала с Яшей ещё маленькую программку, почти без ошибок, сразу сработала. 

… Сижу во дворике, в клетушке, где установлен теннисный стол.  Собственно, это большая веранда под крышей, но без стен, с решётками.  Так что сижу весь день на воздухе, благо +12, но как-то сумеречно и тоже давит.

Начала писать вам, совершенно обалдев от занятий.  Прочла 111 страниц английского текста, перевела, правда местами всё равно не поняв.  По вечерам консультируюсь у Якова.  Лёнька в этом качестве недоступен, да и целиком погрузился в личные переживания. 

Сегодня получила два твоих письма, мой милый муж.  Иногда спрашиваю себя: Господи, неужели у меня и муж есть, и дети?  Где они?  Как далеко!  И пытаюсь мысленно проследить весь ваш день и пережить его с вами.  Конечно, меня погладывает тайная тревога за вас, но я пытаюсь погасить её, нагружая себя занятиями и отвлекаясь на всё, что происходит вокруг. 

Проснулась сегодня от сильного испуга в полшестого, рассвело, слава Богу, а свет всегда помогает справиться.  Легла, к счастью, рано – в 10.30, преодолев, правда, сильное сопротивление Якова, объясняющего такие ранние укладывания непозволительной ленью.  Сам он раньше часа не ложится.  Но у них сон крепкий, а я просыпаюсь от первых звуков в доме, когда, например, встаёт Боря – в 6.30.  Но он мальчик тихий.  Бесшумно завтракает на кухне, бесшумно уходит, так что эти ранние просыпания не каждый день.  Главное, ночной сон восстановлен, не просыпаюсь каждый час, как в Инишглас, и я рада: не живу на износ, авось ещё помолодею к нашей встрече. 

… Яша влез по голову в новый проект, разыскивает ошибки, иногда уезжает по вечерам, часто работает в субботу, воскресенье. 

Люба приезжает с работы к семи, уезжает по утрам в 9, иногда в 10.  Каждый день развозят детей на каратэ и музыку, приезжая специально. 

Лёвушка, вот мы недавно разговаривали с Яшей об Израиле.  Он высказал мнение, что неизвестно ещё, как бы сложилось, если бы мы приехали в Америку сразу.  По накатанному пути мы оказались бы сразу в Нью-Йорке, и это было бы гибелью для нас, считает Яков.  Вряд ли бы тебе там удалось заниматься искусством, из работы – такси, в лучшем случае.  И все эти воображаемые картины нью-йоркской нашей жизни в начале эмиграции вызывают сильную тревогу у Якова за тебя и детей.  Бог, говорит, спас вас, послав сначала в Израиль.  (Это я по поводу твоего замечания, что мы сами платим за всё, и что Израиля могло не быть и т. д.)  Но сама я всё же ни о чём не могу думать уверенно.  Соглашаясь с Яковом, я всё же думаю, что для нас лучше было бы быть в Америке сразу, чтобы не начинать жизнь сначала в 50-60 лет.  Что касается невозможности жизни на одну зарплату в таких местах, как Актон – Садбэрри, то она возможна.  Лёнька снимает квартиру за 650 долларов в Актоне.  Рая, Яшина  приятельница из Новосибирска – за 450 в городишке как Садбэрри, можно и маленький домик снимать.  Но я не к тому, чтобы опять обольщать вас Америкой.  Впереди пока только курс. 

… Начало темнеть, когда я покинула свой дворик.  А когда вернулась домой – на кухне сидела дородная Рая и лепила китайские пельмени вместе с Яковом.  Пришлось помогать.  Рая, кстати, изучила все окрестные рестораны вместе со своей подругой Роз-Мари (бывшей монахиней), происхождение всех блюд, и обнаружила, в частности, что почти все азиатские блюда, например, манты – из Китая, даже названия почти совпадают.  А макароны Марко Поло привёз в Италию тоже из Китая. 

Рая предложила забирать меня после курса, завозя к себе домой, а оттуда – Яков.  Так что половина пути поделена. 

Здесь Илья Зи-рг, но контактов никаких.  Накануне его приезда Юра сделал такой финт, что отношения прекратились у них с Яковом.  Я же инициативы не проявляю (в смысле Ильи).  Не выношу людей, убеждённых в своей правоте.  К тому же, вся эта акция со мной (отказ забирать меня, хотя Юре это было ближе всех) направлена против всей этой идеи с моим обучением. 

 

8 апреля 1985

Мои дорогие!  Вот я и начала учиться, и пишу вам в свой самый первый перерыв, не теряя времени.  Ночь провела ужасную, просыпалась каждый час.  К тому же ночью пошёл снег и завалил все тупиковые дорожки.  К счастью, в пятницу Яша получил из ремонта машину, и было на чём ехать.  Просыпаясь, начинала молиться, вложив в молитвы всю силу своей надежды и отчаянья.  В дороге тошнило от страха, даже испариной покрывалась, но вот видите – пишу уже в нормальном состоянии. 

… Продолжаю на следующем перерыве.  Первые два часа были легче для понимания, к тому же материал был уже знаком, потом пришлось сильно напрягаться.  Короче: главное я уловила. 

Учащиеся – молодые все, юноши и девушки, молодые женщины, я одна в таком возрасте.  Одна беда – американцы говорят очень невнятно.  Во время перерыва ко мне подошли студенты, познакомились, поулыбались.  Один парень (работает официантом в ресторане) сказал, что если сам поймёт, будет помогать мне.  Девушка, что сидит рядом, прежде работала поваром. 

… Яша привёз меня сегодня, как, наверное, Борю в первый американский класс.  Разыскал класс, напутствовал, но было видно, как сам волнуется не меньше меня: ещё бы – столько вложить, оправдаю ли?  Они с Любой и Лёнькой рискуют не меньше нас. 

… Дописываю на третий день занятий.  Сейчас буду писать реже и меньше.  Не волнуйтесь из-за отсутствия писем. 

Понимаю далеко не всё, вечерами занимаюсь до 11-12, уже устала ужасно, но надежды не теряю.  Рассчитываю на Яшину помощь, хотя мне неудобно занимать столько Яшиного и Любиного времени.  Сегодня отвезла меня Люба, вчера – тоже, забирает Яша.  Люба недосыпает из-за меня, стала вдвое бледнее. 

В машине тошнит, едва живая приезжаю на занятия и домой.  Правда, быстро отхожу.  Потеряла аппетит в полном смысле слова.  Авось похудею.  Еду беру с собой.  И чай в термосе. 

Рада за вас, что вы отдыхаете.  Благослови вас Бог.

 

8 апреля 1985

Дорогая наша мамочка!  Как нам хотелось бы увидеть тебя сегодня, в первый день - студентку, юную и красивую, любимую нашу мамочку!  Но вот сегодня как раз дети так счастливы, в непрерывной игре.  Миша весь день во дворе играл в теннис с Томом.  Маша ни на секунду не расстаётся с девочкой, и спит у неё в комнате.  Сейчас уже десять вечера, а они ещё играют, у них появились новые интересные игры. 

Доехали мы замечательно.  В Дублине посидели с Мартином, Джоном, Биллом и Алисон (её я не узнал – стала тоньше, серьёзнее и ещё красивее, преподаёт английский иностранным студентам).  Побеседовали, и те двадцать фунтов, что собрал Джон, ушли на подарки всем детям.  Все передают тебе привет, т.к. основной темой была твоя учёба в Америке.  Мартин предложил встречаться каждую вторую и четвёртую субботу. 

С поезда нас привезли Дэвид и Рэй, и нас сразу окружила атмосфера тепла и дружеского участия.  Детям сразу стало легко и просто.  Вчера с утра была служба для детей, и я был на ней.  Затем – пасхальная служба для взрослых, я немножко подремал.  Почему-то хорошо понимая речь Дэвида, я почти не понимаю службы. 

Оказывается, ровно через месяц они уезжают уже совсем в Южную Африку, и стало мне грустно.  Нашим детям очень понравилась та самостоятельность, которую я им предоставил.  Всё делали сами, и ухаживали за мной.  От избытка радости и довольства всё подходили ко мне и целовали, допытываясь, не скучаю ли…

Я же весь день мысленно сопровождал тебя, молясь, стремясь укрепить, поддержать.  Вот уж не ведаю – достигают ли мои усилия цели…

Вчерашний разговор порадовал тем, что твой голос звучал спокойно.  Да впервые услышал голос Любы и, действительно, понял, точнее, почувствовал атмосферу её дома, и стало очень приятно.  

Если вчера был ужасный день, то сегодня солнышко, гуляли.  Я уже так отошёл, словно год отдыхал - так всегда быстро уходит усталость и грязь жизни у моря.  Мы спим с Мишей в той комнате, где и ты прежде, но сейчас тепло и свежо одновременно. 

Все эти дни не было почты.  Сегодня общий нерабочий день, наверно, только твои курсы и работали сегодня в Америке? 

Здесь я, как и ты, в Америке, да и дети, почувствовали, какой странной и больной жизнью захвачен Инишглас.  Как быстро душа, освобождённая от бремени внешнего давления, обновляется.  Весь мир предстаёт иным. 

А здесь у Дэвида начались трудности, трения с кэмп-хиллом, в том числе и материальные.  Но, поскольку он скоро уезжает, то это не очень существенно.  У него сорвалось место священника в Кейптауне, лучшем городе ЮАР, совершенно замечательное место.  Так что он едет в Дурбан. 

Ты за нас не волнуйся.  Дети заметно располнели, особенно Маша, и это немножко беспокоит меня. 

Обнимаем и целуем тебя крепко вместе с детьми.  Боюсь, что они опять забудут русский. 

  

9 апреля 1985

Дорогая мамочка Люся, здравствуй!  Вчера, в первый рабочий день, пришло два письма: от 1-го и 3-го апреля, очень интересные и обнадёживающие.  Хочется верить, что новые твои знакомства дадут результат к тому времени, когда ты будешь с работой, помогут перебраться и обустроиться. 

Я удивился твоей просьбе не вмешиваться в отношения.  Я ничего подобного и не делал, и не собираюсь, думаю, что этот уровень взаимоотношений вообще не будет трогать меня впредь.  А что касается недовольства жизнью Яши, то оно естественно у такого беспокойного человека.  Ежели придёт к Богу, то спасётся.  Всё это я пишу только тебе и, надеюсь, ты не пересказываешь эти подробности, поскольку легко исказить. 

Дэвид и Рэй очень усталые.  К Дэвиду выстраивается каждый раз очередь на разговор-исповедь.  Каждый человек в них нуждается, и хорошо, что есть такая счастливая возможность – священник. 

После утреннего чая я до самого ланча бродил вдоль берега, прекрасно думается под шум и бормотание волн.  Вот я и надумал использовать это время здесь под литературное занятие.  Начну, как и обещал, книгу, для чего уже придумал центральный персонаж – Поэт.  Это его собственное имя, данное при рождении в России, когда в моде были Индустрия, Цека и пр., как и моя умершая сестра Новая Эра – Нэра.  Сюжет не совсем определился, он и не будет острым, скорее – бродячим, состоящим из небольших новелл.  Поэт будет представлять из себя некий собирательный образ, вокруг которого могут возникать куда более конкретно-осязаемые из разных времён и пространств.  Дело в том, что Поэт – полуреален, он без труда перемещается, путешествуя в пространстве и времени.  Так что удобно им сюжетно объединить то, что предстанет воображению.  Чтобы эта рукопись началась и двигалась, нужно не так уж много – вот такой душевный и физический покой, как здесь, ну, может быть, ещё и море под окном. 

Я устроился в своей комнатке, сидя на той постели, что и ты спала, а столом служит мне тумбочка.  В доме тихо, дети, вдоволь натешившись друг другом, наигравшись, приступили с Дэвидом к занятиям.  Он строг без всякого напряжения и его неукоснительно слушаются и его собственные дети.  Занимаются с нашими ещё два мальчика, очень рослых, сводные братья, один – Патрик, другой – Томас.  Все они очень тепло относятся к нашим, вот почему так теплы Маша и Миша ко мне.  Вот сейчас перед занятиями Маша пришла узнать, не скучаю ли я и если да, то она побудет со мной. 

А вообще, Дэвид и Рэй уже с утра начали сборы: Дэвид разбирал свою мастерскую, Рэй – бумаги.  У неё удивительный порядок во всём.  Вся её канцелярия помещается в большом железном сундуке.  Рэй – удивительно шустрая, ещё в первый вечер, когда вышли к морю, она заметила особо интересный цвет на небесах.  Бросилась бегом домой за фотоаппаратом, хотя могла послать детей.  Прибежала, и сфотографировала меня с Дэвидом.  Я сказал Дэвиду: «А ведь не ленива твоя жена», - на что он подтвердил с удовольствием: «О, да!»

Вчера и сегодня я немножко поработал с последней глиной, и закончил очень странные полу абстрактные две фигуры в одной общей композиции.  Могу ещё раз отметить, что твой портрет действительно получился, хотя, если быть точным – это полу фигура, где ничего-то портретного нет, передана только своеобразие пластики твоей фигуры, торса, головы.  Я сфотографирую до отжига, так как не уверен, что это произойдёт скоро. 

Настроиться на новый лад, литературный, трудно, наверно, так же, как тебе сейчас программированию учиться: мозги сопротивляются, не желая напрягаться.  Но представь себе, что мои обстоятельства нисколько не менее диктаторские, чем твои.  И тогда надо спокойно заставить себя не отвлекаться, не искать удобного случая уйти в сторону. 

Представь себе, Люсенька, что твоему взору открывается такая картина: Поэт, фигуру которого я не смог бы точно описать, поскольку очевидны в нём только лёгкие, стремительные линии, но и они настолько быстро текучи, переменчивы, в зависимости от обстоятельств света и пространства, что лучше сказать – он вездесущ.  Может быть, такое ощущение возникло по той, весьма прозаической причине, что походка его была бесшумна, движения рук – очень точны и несуетливы.  Во всяком случае, всегда, когда он появлялся, даже после стука в дверь, на него смотрели несколько оторопело, если не с испугом.  Он менее всего рисовался, всегда будучи самим собой, и в то же время неуловимо переменчивым.  Его задумчивый, скользящий мимо собеседника взор выдавал натуру скорее меланхолическую, нежели деятельную.  Хотя и созерцателем назвать было трудно, для этого ему не хватало веса, массы – слишком уж легко менялась его судьба. 

Он никогда не называл себя москвичом, хотя родился в Москве и вырос в Подмосковье.  Впечатления детства хранили картины, которые уж никак нельзя было бы назвать столичными.  Просто он всегда был счастлив, когда возвращался в свой город и засыпал в своей постели.  А потом, переместившись за рубежи своей отчизны, уже не сосредотачивался на ощущениях, связанных с детством, с привычкой возвращения. 

Я бы хотел представить Поэта тебе в тот момент, дорогая моя, когда он познакомился со скульптором, возможно, случайно.  Впрочем, когда его привезли в общину «Амстердам», то, как он сказал позднее, его привлёк некий образ: скульптор в глуши, высекающий не то апостолов, не то пророков.  По красивому лицу Поэта перемещалось полуулыбка, полу-вопрос, казалось, он хотел что-то спросить, но, поглядев на полуметровую череду физиономий, только и сказал: «А, а, а…»

Люсенька, возвращаюсь к письму, поскольку повествование о Поэте потянуло меня ещё некоторое время, и началось нечто похожее на работу: вычеркивание, переписывание, и т.д.  Так что я те листики оставил себе, а тебе пишу этот с тем, чтобы завтра, когда поеду с Дэвидом и Рэй, отправить с почты. 

Так что я спокойно пописал почти весь день в своей комнате, пока дети занимались.  Затем был обед, очень вкусный овощной суп, похожий на фруктовый, что варился из ревня, и горячие хлебцы-лепёшки из нашей муки.  После обеда я посмотрел новости из Лондона: ежедневно показывают нового лидера – Горбачёва.  Потом я вспомнил, что ещё не отдал Рэй деньги на питание, так что я их вручил.  Она так неожиданно горячо стала благодарить.  Я уже знаю, почему, поэтому не удивился, и объяснил, что на подарки у меня ещё остались деньги.  Тут пришёл Миша, и похвалил меня за то, что я отдал деньги, сказав, что даже за бензин Дэвид платит из своего кармана, т.е. тратит деньги, присланные братом на переезд в Африку.

Теперь, когда не видно прежнего достатка, как раньше, когда в каждом углу было битком продуктов, этот дом ещё более схож с домом Волохонских.  То, что они на чемоданах, чувствуется постоянно: потихоньку перебирают дом, складываются.  Вот Рэй вновь принесла поднос с чаем, и Дэвид обносит всех печеньем. 

Дети продолжают играть: Миша с Томом с какую-то грандиозную игру с множеством бумажек, а Маша с девочкой в какое-то подобие шашек.  Здесь дети приучены к играм, и всё свободное время проводят в этих полезных размышлениях.  Тихонько играет музыка, горит камин, тепло и очень уютно в этом на редкость спокойном доме, где все также свободны, как и в доме Анри. 

Кажется, отношения действительно сложились у детей.  Я беспокоился за Мишу, поскольку Том – мальчик неровный, с норовом, но Миша молодец.  Он спокойно переждал несколько вспышек Тома, когда тот громко удалялся к себе в комнату.  Том оценил Мишину деликатность и спокойствие, сегодня они не расставались.  А у Маши сплошная идиллия и тихая влюблённость, вероятно, взаимная.  Сегодня девочки играли в бадминтон, но не очень ловко, поскольку был ветерок, и волан относило в сторону.  Вечерком мы пробежались, и здесь продолжаем вечерний бег, хотя по береговой полосе бежать несколько тяжелее. 

Сейчас 21.30, у тебя ещё рабочий день, а здесь Дэвид повёл малую укладывать, а Рэй села за свой гобелен.  Он уже наполовину готов, потрясающей тонкости тона, начат и другой, большой – по новому батику Дэвида.  Дети продолжают игры.  Мишина игра называется «Монополи», и он говорит, что она самая распространённая в мире.  Впервые он играл в неё в Форест-Роу с мальчиком Ильи. 

Здесь вклинилась Маша:

Дорогая мамочка!  Мы очень хорошо отдыхаем.  Как ты учишься?  Я тебя люблю очень и скучаю.  Привет от всех здесь.  Целую и обнимаю.  Маша. 

 

…Дэвид предложил детям написать автобиографии, начиная с того времени, когда они помнят себя.  Маша собирается описывать свою жизнь. 

Ты не переживай, что отсутствовать будешь на конфирмации.  Собственно, этой процедуры в православии вообще нет.  Как я понимаю, достаточно вполне Крещения, как условие Благодати.  Но сами по себе все контакты с Дэвидом и его семьёй полезны для нас, больше, чем сама процедура.  Сейчас зачастую, когда я серьёзно беседую с детьми о жизни, о Боге, то они в ответ говорят, что это им знакомо, поскольку Дэвид им уже рассказывал, и их нисколько не удивляет, что позиции наши совпадают.  Можно только самым серьёзным образом пожалеть, что скоро это влияние исчезнет. 

В главном Дэвид и Анри противоположны.  Здесь – ни тени скептицизма, в детях Анри он пагубен.  Ведь основа Анри – позитивна, а детям передаётся только отрицание.  Тут же дети остаются детьми, сколь им необходимо. 

На этом заканчиваю, и желаю тебе спокойно и твёрдо постигать премудрости программирования.

Всем сердечный привет. 

 

11 апреля 1985

Дорогая мамочка!  Сегодня Рэй отправила тебе письмо, я никуда не ездил, весь день вместе с детьми учился у Дэвида технике «Батик».  Дети изготовляли книги, с очень красивыми переплётами, всю работу они делали сами.  Обложки украшали тканью, раскрашенной по технике «Батик».  Миша не ленился, и у него получилась замечательная обложка, а Маше помогал Дэвид – трудиться на каникулах весь день ей не по вкусу.  Но потом играли у огня, смотрели израильский фильм про Израиль, точнее, наши святые места: Кинерет, Иордан, Тиберия, и Маша тут же воскликнула: «Поехали, папа, в Израиль!»

Утром я только немного побродил по берегу, а всё остальное время дул ветрище с дождём.  Нынче необычно холодная весна, не теплее сейчас, чем зимой, и дети рады-радёшеньки сидеть у камина, никуда их не тянет.  Рэй привезла всяких яств на обед: сразу видно, что появились деньги. 

По вечерам они работают: Рэй ткёт ковёр, а Дэвид рисует.  У меня батик получился хуже всех, эта техника требует совсем иных качеств. 

Я всё думаю, как трудно тебе приходится в первые дни.  Но, слава Богу, что есть кому не просто поддержать, но и помогать.  Продолжу завтра. 

 

12 апреля 1985

Уже час дня, значит, скоро ты просыпаешься, а мы сейчас одновременно позавтракали и поланчевались.  Сейчас услышал громкий голос Дэвида.  Это он вызвал во двор Томаса, поругал и слегка поколотил – строгий папаша.  А вообще, совершенно немыслимо представить какой ценой даётся воспитание детей, если они всё время дома.  Не знаю, что произошло там, но обычно Том задирает девочек, как Адам Глорию у Волохонских. 

А тем временем продолжается известная тебе ирландская погодка: дождь за дождём, да ветры.  Хорошо всё же провести такие дни в этом, а не нашем доме.  Сегодня Дэвид собирается ехать с Рэй закупить продукты, возможно, и мы с Мишей поедем, поскольку надо найти ему подарок.  В Дублине купили всем детям, а он не нашёл себе.  Он пока не забывает о музыке, в смысле покупки электрооргана.  Пока я не получу от тебя ответ на этот вопрос, мне трудно действовать, хотя считаю случай серьёзным.  У меня остались деньги, и это даёт возможность как-то найти правильное решение.  Безусловно, то, что ты живёшь в кредит, учишься, и ещё потребуются немалые деньги, крепко заставляет задуматься при каждой покупке. 

Проснувшись утром, я подумал, как странно похожи наши судьбы, но в одном, мне представляется, нам повезло больше.  Как только отношения определяются в общине «на аут», так жизнь для отбывающих становится более приемлемой, так было со всеми, не только с нами.  А у Дэвида – напротив, всё более острые, может быть, из-за его положения священника.  Или в кэмп-хиллах люди более последовательны, чем у нас, и к отступникам не имеют снисхождения, и чем далее – тем более. 

А дождик продолжает шелестеть, море белеет под пеной гребешков, одно спасенье – камин.  Я продолжаю у огня перелистывать книги.  Сознательно не взял ни одной русской книги, ни радио приёмник.  Английский мой потихоньку продвигается, но уж очень тяжко.  В такой исключительно благоприятной обстановке любой иной человек, даже глухонемой, заговорил бы скороговоркой. 

Занятий сегодня у детей нет, поскольку братья уехали в Белфаст, но следующую неделю они будут заняты.  А погода может неожиданно измениться. 

Ещё с утра вспоминал, как ровно десять лет назад мы были последние дни в Челябе, и выехали в Москву, и весь остальной путь.  И я подумал, что вот тогда бы нам сегодняшнее понимание этой жизни, и решимость действовать в ней.  Легко об этом сейчас думать, а тогда – малые дети связывали каждый шаг.  Хорошо, хоть сейчас в некоторой ясности. 

Вот и Дэвид с Рэй рассказали, как много лет, куда больше нашего, иллюзии антропософии и общинной жизни отняли у них.  Зато  обрели бесценный, как и мы, опыт.  На это у Дэвида одно слова: «Rubbish!»  (Ерунда!)

Любимая моя маленькая Люсенька, будь молодцом, не дрейфь, не паникуй.  Это просто надо пройти!  Помнишь, каким тяжким был начальный путь в программирование Якова, но отстоял своё. 

 

13 апреля 1985

Здравствуй вновь, мамочка!  Сегодня Дэвид привёз епископа, которого все зовут Майкл, он свой тут человек, крестил младшую дочурку в Форест-Роу, и одну девочку из Белфаста, которая с нашими детьми будет конфирмоваться.  После обеда они все вновь уехали в Мон-Гренч, где была беседа с Майклом и где встретились с приехавшим на конфирмацию Барухом. 

А я пошёл гулять вдоль моря, возвращался уже затемно, а из дома выходил Миша в сопровождении Рэй.  Он бросился ко мне, стал обнимать.  Оказывается, они вернулись и не нашли меня, Миша заволновался: вдруг что случилось (твой сынок, да и мой, надо признаться), уже темно, и воображение нарисовало картину, как папа ударился о камень, и надо бежать помочь.  Славный сынок!  Вышла и Маша, я пригласил их погулять, и они рассказали, что они отвечали на вопросы Майкла.  Он им понравился.  Барух очень, говорят, постарел, сдал, об этом же говорили Дэвид и Рэй.  У нас с детьми такое впечатление, что мы уже видели Майкла, но вспомнить не могли. 

Когда мы вернулись с прогулки, дети сразу отправились спать, а я посидел у ТV с Дэвидом и Рэй.  Потом Дэвид сказал, что очень уж хороша последняя скульптура.  Я возразил, что ещё далеко до конца, судить рано.  Но вообще-то она удалась в главном.  Дэвид говорит, что сейчас опять ценится скульптура в керамике, как в древности, и что у меня это дело хорошо должно пойти.  А оборудование – самое простое: печь за 300 фунтов, да глина, 25 кг за пять фунтов.  Дешевле процесса и быть не может, а результат, если ещё и декорировать специальными красителями перед обжигом – куда симпатичней бронзы.  

Сейчас каждый вечер показывают хронику бесконечных убийств в ЮАР, это не лучшим образом действует на Дэвида и Рэй.  Ехать с детьми в эту пороховую бочку мало радости.  А мне жаль, что заканчивается столь короткое и самое плодотворное сотрудничество в Ирландии, реализовавшее моё давнее поползновение заняться глиной. 

Самое главное, что дети находились долгое времени в такой изумительной атмосфере.  Их христианское сознание окрепло, и даже у Маши сейчас ни тени скептицизма.  У меня создалось впечатление, что её школа – источник атеизма, особенно по отношению к монашкам. 

Маша сегодня помогала Рэй и научилась готовить соус, да и вообще нашему аппетиту можно позавидовать: всё сметается начисто, очень уж разнообразна и вкусна пища. 

Пора выключать свет, у детей завтра большой день, а я весь день буду работать, и затем ждать твоего звонка.  Надеюсь, вторая учебная неделя прошла спокойнее. 

 

14 апреля 1985

Воскресенье.  Пасха.  Дорогая и любимая наша мамочка Люсенька, Христос Воскресе!

Во всём этом столь замечательном дне я совершенно одинок.  Только Миша, как встал, привалился, как прежде, словно младенец, и спросил, что надо сказать – вот мы и похристосовались.  А Маша вспомнила только недавно, ну, а остальные здесь - чистые басурмане, понятия о том не имеют. 

Конечно, и сегодня охватила тоска, когда нет тебя и всего того мира, в котором я всё же некоторая реальность.  А не того, как здесь, что означает – есть один чудак из России, и только,  при всей близости Дэвида к моим здешним коллизиям, и в первую очередь – общинным, в какой-то степени – профессиональным.  Он – художник, сейчас очень интенсивно занялся скульптурой.  Но он – из другого теста и мира, как и Антони, или, скажем, Авраам в Израиле.  Одной прожитой здесь недели достаточно для меня и детей, чтобы понять, как чужд уклад этой жизни, и что ни о каком переезде в Африку, какие бы ни были там благоприятные обстоятельства, не может быть речи.  Страшные вещи я вижу в том, что ни единство религии и профессионального понимания, ни другие стороны общего понимания не могут перевесить простой вещи, что для общности этого недостаточно.  В этом смысле сходство с Волохонскими на том и заканчивается: те – свои, а эти – чужие.  И это, я повторяю, при всей их неизменной доброте и участии.  Быть может, отец Всеволод, действительно, прав, и американцы ближе и проще для нас?  Ты ведь уже как-то это чувствуешь?  А как понимают это все наши?  Хотя для них легче, поскольку более молодыми покинули Россию.

С утра рано поднялись и уехали в кэмп-хилл, где вначале у детей, а затем общая была служба.  Затем мы с Дэвидом поработали до двух часов в гончарной мастерской над глиной.  После первого обжига у Дэвида вещи интереснее моих первых, поскольку я очень слабо чувствовал материал.  Вчера я начал новую вещь, и, конечно, стремительность, с какой можно двигаться в глине, не отвечает ритму моего мышления.  Миша сейчас отправился с Томом рыбачить, а Маша с девочками занялась уборкой.  Перед этим зашла ко мне и пожаловалась, что она не довольна тем, что всеми командует Дэвид. 

Сегодня с утра впервые увидели голубое небо, но был сильный ветер, и вот снова тучи и накрапывает дождик.  Видать, моим мечтам о прогулках в горы не сбыться. 

Конечно, я всё время думаю о тебе и о твоих трудностях.  Это совершенно героическое решение: учиться программированию, да ещё столь интенсивно, да на новом языке, специальности, которой и не училась.  Но я надеюсь, что ты продвинешься настолько вперёд, что появится удовлетворение от самого процесса познания, без этого очень тяжко.  Как ты побеждаешь усталость: умственную и физическую?  Не изнуряет ли тебя такой напряжённый ритм? 

Заканчиваю почти в полночь.  Пасхальный день позади, прошло то унылое настроение, о котором писал днём: погулял с детьми на берегу после вкусного обеда, закончил новую глину, этакий «русский гном».  Да и Дэвид с Рэй были очень внимательны, потом был звонок из Бристоля: агент по искусству готов заниматься моими вещами и Дэвида.  Мою скульптуру и живопись он очень хвалил, и думает, что это пойдёт в Англии, и за хорошие деньги.  Это было приятно слушать, но, поскольку единственный деловой человек, Дэвид - уезжает, то при нашем неопределённом положении трудно на этом строить какие-либо планы.  Как я теперь понимаю, он менее всего блажен.  При его вере и привычках религиозного человека, он железный имеет характер, в том числе и для деловых отношений.  Впрочем, если и здесь оценка моих вещей деловыми людьми высокая, то возрастает вероятность найти агента и в Америке. 

Завтра девочки едут в школу утром, а наши будут заниматься с Дэвидом.  Я попросил Рэй позаниматься по математике, она согласилась.  А поскольку Томас очень хорошо успевает, то, возможно, и он будет помогать нашим двигаться по учебнику. 

Здесь уже двенадцать, значит, у вас шесть вечера.  С мыслями о тебе отправляюсь в сон, молясь за тебя.  Пожалуйста, думай только о своём деле.  Я здесь слишком много имею свободного времени, а сейчас это плохо. 

 

15 апреля 1985

Люсенька, мамочка наша!  Пришло два письма и поздравительные замечательные открытки.  Спасибо, очень славные письма, а главное – продвижение в учёбе, в языке.  По телефонному разговору понятно стало, что тебе и на курсах помогают.  Даст Бог, справишься, только очень важно установиться, как я с детьми.  Не наблюдать себя, т.е. своих жалостливых чувств, а устремлением вперёд быстрее и легче одолевать каждый день разлуки.  Конечно, возможны срывы, но главное – не жалеть себя. 

Возвращаюсь к твоим письмам.  А как ты питаешься сейчас, когда весь день на курсах?  Когда приезжаешь, где обедаешь и чем? 

Очень жаль, что моё замечание, что мы сами за всё платим, переиначилось в разговоре с Яшей.  Это касается не вопроса: Израиль или Америка, а нашего малодушия, «неверия в себя», и в милость Господа.  Вот за это расплата, и теперь – вновь: устоим, нет?  Что касается Америки, то я не собирался в Нью-Йорк, а в Канаду, Новую Зеландию, или остаться, как Володька Галицкий – в Европе.  Тогда моё прошлое в России, в Москве, могло многое обеспечить.  Это я не для того пишу, чтобы бередить рану, а чтобы вновь не споткнуться в тот момент, когда требуется мужество и хладнокровие. 

Что касается «обольщений», то к тому времени, когда летом будешь заканчивать учёбу, у тебя будет своё понимание Америки и нашего места в ней, тогда и мне, возможно, полезно будет изложить свою позицию.  Я ведь постоянно раздираем противоречием.  С одной стороны, надо жить в большом городе, и я люблю городскую культурную жизнь, а с другой стороны – готов пойти хоть в лесники, хоть в садовники: в лес, в природу.

Не убивайся, пожалуйста, мыслями о детях, они вполне пристойно живут, всё более погружаясь в свою взрослеющую душу и тело, особенно Маша.  Нас они любят, нами очень дорожат, и на том спасибо. 

Сейчас они вновь занимаются с Дэвидом в группе с мальчиками, по-моему, он рассказывает о религиозной музыке (вообще – серьёзной музыке), снизу доносится музыка. 

Я сегодня рано проснулся от сирены маяка (был густой туман), но до сих пор в постели.  Написал тебе любовное послание с рисуночком, затем читал новые твои письма, и пишу сейчас ответ.  Надеялся, что после тумана будет солнце, но вновь тускло, облака, только с утра появились тюлени.  Потом пришла Маша и стала уверять, что в подзорную трубу видит двух больших тюленей около корабля на горизонте.  Я посмотрел, и мы долго хохотали: то были две большие лодки с рыбаками.  Но вообще, оказывается, тюлени довольно велики. 

Люсенька, я убеждён, что твой образ жизни омолодит тебя: сама учёба, общение с молодыми людьми и наша разлука скинут с тебя два десятка лет, и вновь бросит тебя в мои объятья, куда сильнее, чем прежде.  И тогда ты уже будешь наконец-то дорожить каждой возможностью быть вместе, той близостью, что омывается живой водой. 

Прости, я менее всего попрекаю старым, просто так устроена жизнь, что в ней самой познаёшь ценности через страдания, опыт, тяжкий опыт жизни.  И если они принимаются, как у Иова, как испытания, не отнимающие веру, а напротив – познанье Господа, то крепнет и Любовь. 

Сейчас я буду вставать, а вечером допишу. 

Продолжаю вечером.  Пока дети занимались после ланча, я с Рэй съездил на почту, где бросил предыдущее письмо, и где в ответ на присланное из Дублина извещение об альбоме, сказали, что здесь другая страна, другие порядки, и помочь не могут. 

Затем мы обедали, Дэвид научил меня приготовлять соусы.  Сам он отлично готовит, да и вообще они оба вкалывают с утра до глубокой ночи, не покладая рук.  Я ухожу в полночь, а они остаются работать. 

Сегодня мы гуляли с детьми там, где большие валуны у маяка.  Миша поймал около камней очень странную, на дракона похожую рыбу, показали мне, и отпустили.

В пятницу приезжает епископ из Лондона для конфирмации детей, он тоже будет беседовать с детьми.  Сегодня повесили план на всю неделю, и программу проведения конфирмации.  Дэвид и Рэй ко всему этому относятся с максимальной серьёзностью. 

 

16 апреля 1985

Полдень, обнимаю и целую, родная моя!  Ты ещё в постели, а я сегодня успел совершить основную прогулку, как всегда, с собакой.  В эти дни, когда позади точно десятилетие, важнейшее в нашей жизни, невольно обдумывается всё с начала.  И если говорить о главном, то здесь у нас, безусловно, счастливая жизнь.  Она изменилась неузнаваемо в самом главном: в духовном, в душевном самочувствии, возвысив и во многом очистив наши души, наше сознание.  Разве можно сравнить нас, теперешних, с теми, безголосыми друг к другу, какими были мы свиньями, и тут В. Эпштейн совершенно прав.  И то, что в твоём сердце живут дети и я, как очевидность, есть тому пример, поскольку это твоё самочувствие есть большая явь.  Физическая близость, которая не больше, чем иллюзия, Великая Майя, - очень кратковременна и быстротечна.  А то, что в сердце, душе – вечно с нами, в нашем бессмертии.  Вот к этому мы шли с тобой через укрепляющую веру в Господа нашего.  И последние годы были самыми успешными, возможно, более всего надо благодарить тех, кто принёс нам добро (и зло, как нам кажется зачастую): Израиль, Инишглас, Илья, Антони, и т.д.  Наш путь не тривиален, он всё более требователен к нам, и этот процесс в его сегодняшней повседневности и есть настоящая жизнь, настоящая цель наших усилий, а не те материальные блага, которые могут возникнуть. 

То, что ты сейчас наблюдаешь: разлад в людях вокруг себя, зачастую объясняется элементарным непониманием целей и средств.  Я хотел бы, я мечтаю и молюсь, чтобы процесс программирования стал бы для тебя внутренним творческим процессом, как для меня искусство, чтобы только на это была направлена учёба и все усилия.  Очень важно, чтобы практическое применение твоей учёбы не занимало твои мысли, поскольку нельзя работать ради внешнего успеха, он сам придёт по мере своего совершенствования.  Ты можешь возразить, что это абсурд, что у тебя чисто практические цели учёбы, и т.д.  Да, я соглашусь с тобой и вновь повторю: установка на внутреннее, духовное удовлетворение должно быть первичным, и ничего эгоистического в том нет.  В этом смысле все творцы тогда эгоисты, а на самом деле – совершенно обратно. 

Очень прав Яков, когда говорит, что надо активнее жить.  Инерция Ирландии гибельна, я много и прежде говорил с тобой о том: надо изнурять себя обязательствами и их неуклонным выполнением, дисциплиной.  В этом секрет молодости, вот почему так выглядят хорошо люди голубой крови, они никогда не предаются лени, всегда активны и ответственны.  Им легче, это в их крови и воспитании!  Но многое можем делать и мы.  Энергия моих теперешних хозяев – это результат той ответственности, которую они приняли на себя.  Уверен, что и твоя ответственность принесёт тебе новые силы.  Прости за длинные и, возможно, надоевшие тебе рассуждения

P.S.  Любимая наша!  Как мы волновались сейчас, читая твоё первое письмо с курсов, которое пришло, пока я гулял у моря.  Первое твоё волнение понятно, надеемся, что оно прошло, и ты вошла в норму.  Не страшись, учись, словно только для собственного удовольствия и внутреннего продвижения избрала себе этот путь.  Не связывай ни с какими внешними обстоятельствами, каким бы абсурдом это не казалось всем.

17.15  Дорогая наша мамочка!  У тебя скоро ланч, а дети здесь всё ещё занимаются.  Я же наполнен впечатлениями от первого учебного письма.  Должен был двигаться, и работа сама нашла меня: вымыл начисто и привёл в порядок все коридоры, двери, ванну и лестничные стены,  затоптанные детьми так, словно по стенам ходили.  Рэй ужасно довольна, а я снял невольно напряжение от письма.  Сейчас я вновь перечитал, даже почерк твой за первые дни изменился, став стремительным, и не столь округлым.  Дай Господь, не во вред твоему здоровью.

Люсенька, умоляю тебя, Яшу и Любу, Лёньку, всех молю – не надо смотреть на свою коллизию, словно всё поставлено на карту.  Чувство ответственности не должно лишать покоя и рассудка, уж точно тогда силы иссякнут.  Тебе необходимо проникнуться спокойной верой в назначенность этого испытания Свыше, и тем, что ты полна решимости достойно и наилучше возможным для тебя образом выполнить свои обязательства. 

Я всё чаще думаю, что Господь и тебя припечатал, как и меня, когда я изнывал от бессилья, впадая в панику от ломавшегося под рукой мрамора, в бессонницу и отощание, даже злобность и агрессивность.  Не всегда я с пониманием был достоин величайшей благодати – творчества, ты свидетель ежеминутный всему этому.  Конечно, твоя участь сейчас горше, ты предоставлена себе и ближайшим друзьям, и мысли о разлуке, если они не помогают, могут многое отнять.  Значит, надо гнать прочь. 

И ни тени риска тут нет ни для нас, ни для Яши с Лёнькой, всё идёт своим чередом на этом тяжком пути становления нового человека.  Для тебя, любимая моя, это не просто курс и новая профессия, и новые возможности, и новая жизнь в новой стране, целом мире, каким является Америка.  Это – твоё новое воплощение, как и моё тогда, в Аршахе, восемь лет назад, как бы осенённое самим Господом.  Вот почему тогда постоянно оказывался у меня под рукой и материал, и инструмент, сами собой возникали новые, и всегда неожиданные для меня, камни.  Вот почему вопреки всему здешнему невезенью, даже снегу в последние дни, ты благополучно приземлилась в Америке, и всё пошло своим чередом: словно чудом возникающие благоприятные обстоятельства, как прежде мои камни. 

Конечно, Яша с Любой из всех известных нам людей ближе всех к Господу.  Самим своим существованием они, как апостолы, направляют дороги к Господу, по которым мы затем движемся: благодаря им мы оказались в Аршахе, а ты – в Америке.  Это не просто риск, это – огромное их состояние, а мы – внутри.  Твои страхи сами по себе исчезнут, как только углубится вера твоя.

Продолжаю в полночь.  Дети сегодня работали до десяти вечера, заполняя те самые книги-альбомы, что сами и сделали.  Дэвид очень доволен нашими детьми, тем, что Маша старательно трудится, а Миша умён.  Хотя, по моим наблюдениям, они работали без энтузиазма. 

Я успел поиграть с Мишей в бадминтон и погулять на закате с Машей у моря.  Мы говорили о тебе, и Маша сказала, что как трудно маме учиться, и всё это для нас!  Тут я возразил ей: это ужасно, если так.  И стал ей говорить о том, что, прежде всего, это должно быть нужным маме, интересным, и только тогда будет полезным и нам, и всем.  Что человек, действующий во имя интересов других, раньше или позже становится или несчастным, или диктатором, тираном.  И привёл живой пример – Антони.  Это Маша хорошо поняла и согласилась, но только сказала: так это же эгоизм?  Да, согласился я, - очень важен этот эгоистический инстинкт, только ещё важнее уметь сочетать, и т.д.  И рассказал о том, что как раз об этом писал тебе письмо, и что я очень надеюсь, что наша мама всё более глубоко будет утверждаться как самостоятельная творческая личность, и от этого все мы будем только счастливы. 

Потом был очень интересный разговор с Дэвидом о наших судьбах, в главном у нас полное совпадение.  Затем мы изучали каталог, по которому можно купить в Белфасте такие же вещи, как в Англии, но вдвое дешевле.  Потом обсуждали, когда съездить с Рэй в этот магазин, так как Дэвид очень занят.  Для Рэй эта поездка полезна тем, что они хотят всем детям купить подарки на конфирмацию. 

Сейчас, когда ты в дороге, или уже дома, я выключу свет и помолюсь за тебя, поблагодарю Господа за милость к нам, к тебе.  И тебя очень прошу: только благодари Господа, он нам так много дал и даёт.  Не надо просить, Он сам всё знает, ведь это его Благодать на нас сейчас, - и укрепишься в вере.  Целую тебя, моя душа. 

 

17 апреля 1985

Любимая наша мамуля, оказывается, до окончания твоей учёбы (тьфу, тьфу, тьфу) ровно три месяца.  Рукой достать до дня рождения детей, а там только мой, да половина июня, вот тогда ты, а вместе с тобой и мы все с облегчением вздохнём.  Значит, надо всего-то на короткое время набраться силёнок да терпения.  Помнишь, как у нас говорят: «Христос терпел, и нам велел».  Я сегодня, как отправил предыдущее письмо, сидел-колдовал над календарём, и понял, что напрасно мы так воткнулись в свои переживания, и надо постараться легче и веселее доработать, дожить.  Сегодня наконец-то тёплый день, гуляли все, много.  Дети часто играют в бадминтон, да и я с ними.  Всё время фотографирую, чтобы сразу дома сделать фотографии и прислать тебе. 

Теперь они увлеклись своей работой, и сами стараются лучше изложить и нарисовать то, что раньше изучали как предмет в школах: «священное писание». 

Возникшая было тревога за тебя улеглась, только знаком остались строчки, которые пришли, когда утром бродил по берегу.  Только не придавай им значения:

     Небесной тверди дверь

     Конец пути иль продолженье

     Неостывшей тенью жить – не жить

     Забыться

     Рожденье – смерть…

     Теней преображенье

А любовно-стихотворное послание воздержусь отправлять, как-нибудь в другое время.  Обучаюсь у Дэвида кухарничать, поскольку еда очень вкусна, питательна и совсем не обременительна.  К моему удивлению, великолепно работает желудок без нашего хлеба и булочек, пью крепчайший кофе без осложнений.  Здесь в еде очень много компонентов, в основном овощей, и соусов на очень калорийной мясной основе.  Но требуется энергично поворачиваться, поскольку всё готовится быстро и на большом огне - за полчаса он готовит обед.  Техника общей жизни у Дэвида и Рэй отработана настолько чётко, что они могут на ходу меняться у плиты, не говоря ни слова – поразительная согласованность.  И хотя сейчас три раза на день садимся за стол, вернее, едим вокруг камина, десять человек, - пища готовится на один раз. 

Вернулись с прогулки вечерней.  Дети пишут свои биографии для альбома, а я хочу рассказать тебе о нашей беседе.  Во-первых, я сказал Маше, что, на самом деле, наша мама не трусиха, а смелая, даже героическая, ведь она дважды меняла профессию в Израиле.  А теперь отважно штурмует твердыни программирования.  Во-вторых, мы обсуждали возможность, что если у тебя всё будет благополучно, то, как только ты найдёшь работу, прислать тебе детей (если, разумеется, будет положительное решение Яши с Любой).  Я же согласен остаться, чтобы дождаться бумаг, и затем отправить багаж, и т. д., что может занять несколько месяцев.  Нам кажется, что в принципе такую возможность можно обсуждать.

…Продолжаю ночью.  Только сейчас закончили с Дэвидом изготовлять из глины пресс форму для копирования одной из моих прежде сделанных глин: женский торс, поскольку он всем очень нравится.  Сегодня поздно позвонил агент из Бристоля и потребовал немедленно прислать фотографии,  данные для каталога и вещи для выставки.  Мы решили пока послать только обожжённые глины как терракоту (есть такое название).  Их здесь довольно много, но поскольку все в единственном числе, из лучших надо сделать по возможности копии.  Для женского торса сделали.  Завтра я займусь другой.  Вероятно, мне ещё придётся сюда приехать в последние дни Дэвида здесь, то есть до 7 мая.  А сейчас ложусь спать.

…Дописываю на следующий день в машине: приехал с Рэй за покупками.  Сегодня я отлично поработал и быстро освоил изготовление литейной, точнее, копировальной формы.  Это очень важное дело, поскольку даёт возможность копирования и торговли, как с бронзой в Израиле.  Дэвид очень подивился моей изобретательности, и готов сразу же ехать «ко мне в Америку».  Дело в том, оказывается, что они мечтали ехать в Америку, даже в общину, Дэвид – в качестве священника.  Въехать как художнику – невозможно, поэтому возвращаются в Африку.  Потом, возможно, мы сможем ему помочь переехать. 

А пока сегодня обсуждали возможность приезда к тебе детей.  Миша, однако, ещё подумывает, для него оставить зайцев и папу, и всех друзей, да ещё в каникулы – тяжело.  Так что не исключено, что какое-то время Маша будет с тобой, и это будет тебе не в обузу, а Миша – со мной, что радикально изменит моё самочувствие и сгладит языковое одиночество. 

Относительно моей работы: у меня появилось ощущение, что пробивается новая тропка, возможно, что именно в Америке, в Бостоне она даст существенный результат.  Вещи новые, действительно, очень хороши и необычны.  Дэвид в совершенном восторге, и считает, что и в Англии будет успех, дело только в том, чтобы сейчас быть активным. 

Миша сам думал, думал, и сказал сегодня твёрдо, что будет учиться на органе, и согласен на покупку самого дешёвого, так что завтра я еду в Белфаст на автобусе. 

Вот и вернулась Рэй, а я заканчиваю. 

 

19 апреля 1985

Пятница.  Любимая моя Люсенька, мамочка! 

Десять вечера, дом весь спит, рядом спит Миша в своём спальном мешке.  Все отдыхают после очень уж напряжённого ритма, который задаёт всегда очень несуетливый Дэвид.  Сам он вчера укатил встречать епископа.  Как сказала вчера Рэй, Дэвид только готовит детей, а всю процедуру проводит затем епископ.  Если помнишь, в предыдущую субботу дети были в отъезде.  Это приятель Дэвида Джон, бывший полицейский, работающий сейчас в Мон-Гренч, забирал всех детей на прогулку: объехал с ними все горы, угощал детей в ресторане.  Вчера неожиданно он приехал и привёз Саймона, работника почты, вызвавшегося помочь мне с поиском альбома.  Джон заинтересовался идеей покупки органа.  Он сказал, что когда-то работал в магазине, где продают эти органы, попробует получить нужную информацию.  Буду ждать его звонка.  А вообще, я договорился с Дэвидом, он сам предложил, поскольку всё равно поедет в Белфаст, сделать эту покупку.  Я приеду сюда забрать свою скульптуру после обжига в четверг, 2-го мая.  Они уезжают вначале в Шотландию 6-го мая, а затем в Бристоль. 

Рэй высказала вчера свои безрадостные соображения о будущей жизни в Южной Африке.  Жить им предстоит первое время на ферме брата Дэвида, это подобие Инишглас, где все труды падают как в бездонную бочку.  Хозяйничает там одна женщина, как говорит Рэй, настолько злая, что она не понимает, как может христианка, крещёный человек, быть таким.  Так что Рэй постарается как можно скорее найти работу и жильё в городе.  Оказывается, она по образованию книжный график, но в ЮАР очень слабая полиграфия, и будет тяжело найти работу.  Все её три сестры живут и работают в Европе.  Каждый день утомляется она бесконечно.  Сейчас в связи с конфирмацией и отъездом одновременно ей не хватает двадцати часов работы в сутки.  Они спят по четыре часа в сутки, как я перед отъездом в Иерусалиме. 

Тем временем дети почти закончили свои альбомы, Мише осталось дописать (переписать в альбом биографию).

Я вчера очень радовался тому, что быстро освоил изготовление пресс форм, но вскоре огорчён был сообщением Дэвида, что при высыхании размеры уменьшаются на 25 процентов, я даже не подумал.  Буду искать другой материал, возможно, цемент будет лучше.  Важно другое: найден способ копирования, хотя литьё в песок в Америке должно быть очень дешёвым.  Хорошо бы купить печь небольшую для обжига, но сейчас с этим затевать не буду, но в Америке, если с тобой всё будет хорошо, надо будет крепко развить практическую деятельность, и сразу наладить собственную мастерскую.

Люсенька, скоро пять, решил немножко отвлечься от скульптуры и побеседовать с тобой, это мой лучший отдых.  Опять взяла в полон скульптура.  По совету Дэвида и Рэй стал увеличивать, ещё вчера, то есть делать нового сфинкса, схожего больше с жирафом.  Само по себе увеличение для меня было почти невозможно, но вот осилил себя, слепил подобие, а потом пошла работа по новой, захватила, и только нет-нет (как ты, наверное, сейчас, в минуту слабости) простону про себя: «О, Господи, отчего же у меня эта тяжкая доля!»  От напряжения в голове, во всем теле – боль, и в то же время – счастье, что удаётся, совершенствуется.  Это как в любовном акте – и боль, и счастье удовлетворения, свершения.  Работается спокойно, тихо.  Дети играют в карты с Джоном, Дэвид вернулся с епископом и сразу, забрав Рэй, уехали.  Я всё время фотографирую детей, даже сегодня с Джоном и картами.  Миша не играет с ними, слушает свою новую кассету.  Постараюсь быстрее отпечатать и прислать. 

После конфирмации будет большой обед в Мон-Гренч, а в понедельник тот самый Джим, что работает в керамической мастерской, повезёт одного из своих сыновей в аэропорт Дублина, и должен заодно взять и нас.  В Дублине мы пересядем в шестичасовой поезд и приедем домой. 

Так что несколько дней после этого письма будет перерыв.  Завтра надеюсь услышать твой бодрый голос.

 

20 апреля 1985

Суббота, два часа дня.  Только что, после быстрого ланча, дети уехали в Мон-Гренч с Дэвидом и Рэй заниматься по программе.  Уехали в неожиданно наскочившую снежную пургу, тепла-то было с гулькин нос.  Не перестаю удивляться быстроте, с какой готовится еда, её разнообразию, и всё это без капельки жира или масла.  К сожалению, не успел усвоить, хотя Рэй уверяет, что проще не бывает. 

Сегодня отлично поработал.  Вчера была только композиция, и лишь сегодня, когда глина слегка подсохла, началась работа, задавшая массу задач, но в глине они разрешимы, поскольку просто отрезаешь кусок и сдвигаешь, или прибавляешь.  Осталось очень мало времени, хотя, возможно, ещё в понедельник будем здесь первую половину дня, так как машина будет только после ланча.  В настроении детей я не всё понимаю: всё время Маша жалуется, что ей скучно, и т.д., а Миша с интересом, даже энтузиазмом живёт всей этой обстановкой.  Возможно, Маше неловко с мальчиками, а может быть, ей действительно неинтересны эти разговоры и занятия.  Впрочем, даже лицом она стала здесь чище, проще, не гримасничает и не кокетничает, как это бывало дома.  Когда работал сегодня, думал о том, что инстинкт творчества, созидания, Господь вложил во всех людей, только у большинства он проявляется в половой любви и достигает апогея в акте, вот почему люди так стремятся к близости друг с другом, а в кульминации как бы вновь сближаются с Небесами, с Господом. 

Ещё я думал о том, что могут быть, безусловно, перевоплощения, как у нас с тобой, поскольку предыдущая жизнь была исчерпана. 

Продолжаю после разговора с Яшей и тобой, совершив долгую прогулку по береговой кромке.  Шёл и думал, понятно, о том, что было навеяно разговором.  Я просто счастлив за тебя, за твоё движение, упорство.  И понял нечто важное: почти год я молил Господа оказать милость и перенести нас на голубой тарелочке в Канаду, затем Японию и Америку, и Господь услышал молитвы, только предоставил возможность смастерить эту тарелочку нам самим, проделать всю эту работу, избрав тебя основным работником.  Вот сейчас по крупицам, а потом по неделям лепится тарелочка, и если она взлетит, то мы и окажемся вместе.  Давно не слышал, а может быть, никогда не слышал твоего такого голоса.  Это – голос твоего счастливого перевоплощения. 

Что касается детей, то постепенно само собой образуется, как лучше будет поступить. 

И, пожалуйста, веруй!  Всё делается, совершается, если есть Благодать, так что пусть твоё сознание и душу не затемняет беспокойство о деньгах.  Долги отдадим, но это не значит, что уже сегодня надо отказаться от всего самого необходимого.  Это ведь, матушка, не российская ситуация безысходности, когда тянется последний рубль до получки. 

Славно, что тебе хорошо у Яши с Любой.  Сострадай, но не входи в столь сложные отношения.  Яша перешёл ту минимальную дистанцию, что требует эстетика отношений и для самых близких.  Я это ему сказал, но обстановка исчерпается только сама по себе, как это было у нас.

И ещё я думал о своей работе, в которой сейчас такое стремительное движение, благодаря податливости материала.  Что я спасаюсь только тем замечательным опытом размышлений о форме, который мне подарил мрамор.  И с удовольствием думал, что вскоре, возможно, смогу потихоньку играть ту музыку, которая со времён Аршаха то звучит, то смолкает в моей душе.  Может быть, я бессознательно ухватился за предложение Миши именно по этой причине.  Вся сложность – во вторичном воспроизведении, но тут познание нот может компенсироваться современной техникой. 

Сегодня я весь день дома с девочками, и не перестаю удивляться их способностям, и до чего они разные.  Старшая отлично – верно и тонко рисует, лепит ещё талантливей.  Младшая, с железным норовом и лицом будущей неотразимой красавицы – творческая личность.  Сегодня она взяла нож и стала резать щель между губами большой куклы из пластика.  Спрашиваю, зачем?  Отвечает: «Чтобы она могла пить».  Обе предпочли оперу Дон-Кихот (в вульгарнейшей американской постановке с Лолабриджидой, полфильма она или демонстрирует грудь, или задирает юбки) приключенческому детективу.  Наши, куда более взрослые дети, сроду бы не осмелились сделать.  Дети очень тонкие, под стать родителям.  Сегодня пришло письмо из ЮАР, из кэмп-хилла, на который ещё надеялся слегка Дэвид, и очень оба расстроились.  Подробностей знать не могу, но догадываюсь, что принцип семейной автономии Дэвида им не подходит.  Как-то раз он сказал, что все эти общины сейчас двух родов: или чисто социалистические, как Инишглас, или типа концлагеря, которые насадили во всех странах немецкие евреи, так ничему и не научившиеся.  Здесь типа концлагеря, считает Дэвид, впрочем, люди несчастливы в обеих системах одинаково. 

Пишу опять в полночь (у тебя шесть вечера).  Все вернулись поздно, около девяти, сразу выкупались, только успел немножко рассказать о нашем разговоре.  Миша почему-то очень доволен всем, хотя мало спит.  Маша спит чуть больше, а вообще она привыкла нежиться в постели, если нет школы, а здесь – железный порядок.  Появляется Рэй с чаем, говорит: «Доброе утро», - это значит: пять минут на питие с печеньем (всегда два круглых), и немедля встать, умыться, и начинать новый день. 

Сегодня я наблюдал, сколь рано в человеке могут проявляться его свойства.  До купания попросили Сесилию посетить ванную комнату: сделать свои дела и отправиться в постель.  Она закрыла дверь и почти полчаса не открывала, как её не молили все (кроме отца, который отсутствовал).  Даже я пытался воздействовать.  Но вот она вышла, мы зашли с Машей, чтобы приготовить воду, но вдруг Сесилия возвращается, говорит, что не покакала (перед тем Маша спустила воду с содержимым).  Я остался наблюдать за водой, а Сесилия уселась на унитаз, долго имитировала процесс, потом ей надоело елозить и ушла.  Маша пришла и первым делом заглянула в унитаз – он был пуст.  После той гадкой алма-атинской девчонки, что подкрадывалась к тебе, чтобы оставить синяки на твоих ногах, я не встречал столь откровенной вредности.  Конечно, для самой семьи её поведение нормально, значит даже кратковременно трудно уживаться в быту.  Вот почему я постоянно спрашиваю тебя, хотя знаю, что такое поведение ребёнка невозможно у Яши с Любой.  Эти люди замечательные, но – чужие. 

Уже было поздно, но Дэвид очень основательно помог мне, поскольку я ещё плохо знаю глину, а надо было склеить несколько мест.  Завтра – конфирмация, всё уже готово.  Это был огромный труд. 

 

21 апреля 1985

15.30 дня.  Конфирмация.  Десять лет прибытия в Израиль. 

Я переполнен впечатлениями этого замечательного дня.  И сейчас, вернувшись домой, и ещё раз сфотографировавшись у моря, наконец-то добрался до своей комнаты.  Тут пришли усталые дети, и Маша заявила, что она не чувствует появления Ангела-Хранителя.  А Миша, когда выезжали, спросил: «А мой Ангел помогает уже? А я не чувствую». 

В эти две недели, и особенно сегодня, дети услышали и узнали столько прекрасного, совершенного, сколько не было во всей жизни.  Сегодняшний день опишу дома, уже вечер, а ещё надо всё уложить детям и мне.  Завтра утром в 9.00 приедет Джим и повезёт нас в Дублин через исторические и архитектурные достопримечательности кельтов. Было очень много сделано фотографий.  Лучшую, из моментальных, отправляю тебе.  Одно скажу: я не ожидал такого интеллигентного и одновременно впечатляющего события и в церкви, и в роскошной барской столовой.  В подарок дети получили по иллюстрированной Библии и розе.  А главное – благословение Господа на всю жизнь.

 

23 апреля 1985

Дорогая мамочка, мы благополучно приехали, встретила нас Ив, а перед тем мы совершили путешествие под руководством Дэвида по древним памятникам кельтов.  Затем погуляли до поезда в Дублине, и, утомившись слегка, добрались до дома.  Встретила нас только наша француженка, обнимала, целовала – ждала нас.  Поди знай, в чьём сердце ты отзовёшься? 

Получили почту: письма от тебя, от Джона и печальное письмо от Вали Брусиловской.  Саррочка скончалась 3 марта от инфаркта, до этого потеряв сознание, так что Господь взял к себе.  Я уже это тогда же и пережил, уже попрощавшись, а дети, которым я сказал, отреагировали очень различно.  Маша спокойно продолжала разбирать вещи, а Миша позже появился весь в слезах (где-то плакал один).  Я, как мог, утешил его, он успокоился, а потом надо было спать.   

Утро было как обычно, позавтракали и отправились в школу.  У нас на кухне и в квартире уже не бесчинствуют, наверно, Фредди охраняла.  Но в доме, как всегда, жили толпы народа.  Сегодня уехала бригада пропагандистов – социалистов Никарагуа, приглашённых сюда не случайно. 

У нас было впечатление, что мы отсутствовали два года, странно.  Очень тяжело после нормальных людей видеть и жить в этом Бедламе, но в то же время – это наш дом.  Так что в отличие от детей у меня двойное чувство, у них – отрицательное. 

 

24 апреля 1985

Дорогая мамуля наша, первая попытка детей вчера вечером написать тебе пока не закончилась успешно.  Было поздно, и в первый день они очень устали, как и я, хотя только занимался домашней уборкой.  Очень резко меняются климатические условия после моря, и потому ещё продолжает ломать.

Только что я звонил на работу Анри Волохонскому, сказали, что он дома.  А вчера я разговаривал с Беллой и Витей.  Дело в том, что Дэвид получил возможность побывать на Святой Земле.  В середине мая, оставив детей в Бристоле, они с женой на недельку слетают в Израиль.  Естественно, я предложил наших друзей.  Виктор, не задумываясь, самым серьёзным образом пригласил.  Сказал, что встретит и поможет всячески, благо через неделю кончается мелуим.  Живут хорошо, передавали тебе привет.  В этом году маловероятно, что поедут за границу.  Через несколько дней позвоню в Хайфу Грише, пока я внутренне не готов к разговору, надо сосредоточиться.  Теперь надо написать письмо Анри. 

Я так и не смог тебе описать подробно процедуру конфирмации – позднее.  А пока, надо сказать, что по инерции ещё Миша и Маша называют друг друга русскими именами.  А вчера после обеда Миша сделал на кухне чай и принёс на подносе каждому в комнату, где мы слушали музыку.  И уже Ангел – Хранитель ведёт его.  Я спросил, не жёстко ли ему спать на тощем поролоне, поскольку мягкий он отдал мне, и я сплю на полу.  Он сказал, что ему приятнее, если я буду спать на лучшем матраце. 

В школе за время их отсутствия особого продвижения не было, и практически они не отстали.  Большой Брэндан получил официальное приглашение на работу, и в июне заканчивает здесь.  Внизу сейчас тихо, так что можно спать в твоей комнате и мне, только петухи начинают рано надрываться.  Сегодня еду в город вместе с детьми: закупим продукты и отдадим первую плёнку проявить.  За предстоящую неделю мне предстоит очень серьёзная работа по трём вещам, совершенно замечательно получившимся после огня.  Нужно будет сделать увеличенные копии, точнее – подобие.  Только сейчас я их сфотографировал и закончил вторую плёнку, так что сегодня отдам, и скоро все фотографии будут готовы. 

Заканчиваю вечером, Миша в постели, читает свою библию.  Это и Ангел – Хранитель, и Дэвид, пробудивший глубокий интерес.  Маша уехала на школьный спектакль в качестве зрителя, должна появиться скоро с мамой подружки, которая повезла их. 

Миша сегодня с большим удовольствием музицировал, пока не устал, но по нотам ещё не очень увлекается играть.  Но я вижу, как серьёзнее и внимательнее он стал относиться к музыке.  Сегодня вновь предложил и принёс чай: так благотворно работает атмосфера дома Дэвида.  Не в порядке мотива, а к сведению: колотит он своих детей нещадно, от всего сердца. 

Два дня я занимался мелочами, завтра возьмусь за глину.  Видать, в последние дни у Дэвида я слегка перетрудился, но успел закончить.  Конечно, я слегка здесь подзавял: сообщение о смерти Саррочки, да сумасшедшая пульсация Антони, плодящая грязных монстров.  Отравил вновь весь этот дом, в нём теперь такой же бедлам, как и в его комнате, свалка, какой ещё не бывало.  А так всё нормально, все восхищаются моими новыми вещами.  Пригласил я и Комиссариху, но отговорилась, что занята.

 

24 апреля 1985

Дорогая мама!  Очень хорошо прошли конфирмацию.  Сделали сами книжки.  Получили очень хорошую библию в подарок.  Папа говорит, что я изменился к лучшему.  Когда ехали в поезде домой, видели замечательную Ирландию, которую не видно из автомобиля.  Сейчас я очень рад заниматься музыкой, сам немножко сочиняю.  Когда будет орган, заниматься буду каждый день.  В школе всё в порядке.  У меня семь больших ребяток-кроляток, скоро буду продавать.  Бьюля очень скучала без нас.

Желаю тебе хорошей учёбы.

Целую.  Твой Миша. 

 

…Продолжаю 25-го, поскольку почтальон приехал раньше десяти, я только собирался вложить в конверт, поди – угадай!  Привёз он посылку, и вновь мне стало горько от напрасных трудов и трат, весь наш дом завален подобными вещами, и дети их не носят.  Миша, подобно тебе, прирастает к одной одёжке, и с боем его нельзя заставить переменить, а свитеров он вообще не носит, даже новый, им самим купленный на Рождество, не желал носить в Мон-Гренч.  А Маша вообще, словно принцесса, может переодевать три раза на день, и гардероб её не иссякнет.  Мамочка, ты не огорчай Любашу, она ведь от всего чистого сердца, но ты её притормаживай.  Посылки существуют только для жизненной необходимости.  Для нас же есть единственная необходимость – быть вместе, всё остальное – такой мусор, что и говорить противно. 

Миша, как видишь, написал письмо довольно легко, буквы уже помнит, Маша вернулась очень поздно.  Я сейчас после утренней суеты должен сосредоточиться и взяться за глину. 

…Глиной не занимался, неожиданно для себя.  Увидев одну из чёрных деревяшек, привезенных из Мон-Гренч, стал её рубить - видать, я немножко от глины подустал. 

Хочется сказать несколько слов о Маше, о её ужасающей восприимчивости к вульгарному.  Вот стоило только денёк побывать в школе, а затем – второй, как преображается совсем не в лучшую сторону.  Приобрела привычку изображать снисходительное презрение, задирая кверху уголки губ.  Я ужасно рассердился, и, кажется, отучил.  Миша обрёл не менее безобразную привычку: задрав рубашку, поглаживать животик.  С этим труднее – борюсь второй месяц, но результат ещё не полный. 

Полночь, заставил себя отойти от глины.  Уже вечером набрался духу, помолясь, и Господь не оставил.  Получился сфинкс, куда больших размеров и совсем новый, крылатый, с сократовским ликом бородатым.  И женская фигура при увеличении удалась на славу, совершенная копия, как у форматора с его координатами.  Но надо признаться, что форма, хотя динамична, экспрессивна, но конструктивно очень проста.  Так что со своим планом поспею, только всё же подобие первого сфинкса надо сделать. 

Дети давно в постели.  Маша была вечером разбита, поскольку не выспалась.  Я её обругал за вчерашнее, затолкал в ванну.  Выкупалась и отошла, спокойно уснула.  Обругал за то, что богохульствует, в школе научилась.  Я ей сказал: «Вот ведь Ангел – Хранитель подсказал тебе вчера добрую весть: не ходи на школьный концерт, что ты и высказала.  А затем позвонила девочка, и ты забыла про внутренний голос и поддалась соблазну, а теперь расплачиваешься».  Тут Маша зашумела: «Не хочу слушать сказки про Ангелов…», и т.д.  Ну, я и шуганул.  А затем пошёл, поговорил и подготовил ванну. 

А Миша сегодня сказал, когда Маша попросилась впервые к телевизору, что ему Ангел сказал, что смотреть телик вредно, и он не пойдёт.  Зато позднее много и с увлечением играл на рояле. 

Занялся я глиной уже поздно, Миша укладывался, и он посочувствовал мне, что отдавать на выставку в Шотландию эти вещи так же жалко, как и продавать мрамор, поскольку у них нет копий.  А вещи, как сказал сынок, действительно, уж очень хороши.  «Так ты откажись, - советует он, а то потом жалеть будешь».  

Иду спать, поскольку интенсивность была почти как у тебя, до тошноты.

 

н душу и тело, особенно Маша.  детях, они вполне пристойно живут, всё более погружаясь в свою взрослеющую душу. аднокровие26 апреля 1985

Лёвочка, милый!  Поздравляю тебя с нашими взрослыми детьми, с днём их рождения.  14 лет прошли как один день. Сейчас буду писать понемногу.  Времени действительно не хватает.  Работать мне приходится втрое больше своих однокурсников, и то на субботу-воскресенье остаются долги.  Ребятки вокруг шустренькие, но ужасно доброжелательные, да и учитель сам помогает.  Последние два дня печатала большую программу (Яша помогал, разумеется).  Если бы не он, такие курсы были бы мне не по силам – из-за языка, разумеется.  Будь они на русском – училась бы хорошо, и всё усвоила бы, в этом у меня ни на грош сомнения.  И то великое чудо, что и по-английски продвигаюсь, как ни трудно мне. 

Лёнька устранился в настоящее время совершенно.  Он то разводится с  Машей, то клянётся ей в любви и выслеживает её постоянно.  Даже телефонные звонки к Яше – предмет для скандала.  А однажды он бросился её душить, когда та позвонила Инне (обещавшей связаться со священником по нашему поводу).  Словом, мужик обезумел, и ему не до нас, хотя идея с курсом принадлежала ему.  А теперь он и интереса не проявляет.  Ну, да бог с ним.  

Я надеюсь, что в Инишглас с вами всё в порядке, хотя я не без содрогания думала и представляла себе, как вы возвращаетесь туда снова.  Но, с другой стороны, у тебя появится больше забот и будет легче в смысле душевном.  Я, как засыпаю, в первую минуту как от толчка просыпаюсь от ощущения тоски по вас.  Она давит меня чисто физически.  Я неизменно начинаю молиться, и постепенно отпускает.  А днём и в помине нет, не до неё -  лихоманки. 

Конечно, с техникой у меня курьёзные отношения.  Вот сегодня терминал, вопреки всем моим правильным действиям, отказался со мной разговаривать (меня не покидает ощущение чертовщины во время работы на нём).  Подошла ассистентка, произвела те же команды, и ей – фигушки.  Перешли на другой терминал – тот же результат.  Вызвали преподавателя.  Он копался минут пятнадцать, пока не добился ответа.  Даже уши покраснели у бедняжки.  Терминал поднатужился немного и выплюнул назад мою программу, перечислив ошибки.  Но в этом смысле я не хуже других.  На первых программах все понаделали сшибок. 

… В прошлую субботу я сдалась на уговоры и пошла в кино с Любой-Яшей.  Впервые увидела американскую комедию, смешную по-настоящему (про шоферов и полицейских).  Сюжет: группа нарушителей проходит обучение на вождение снова, и вокруг этого всякие невероятно смешные коллизии.  Бросаю недописанным…

 

26 апреля 1985

Дорогая Люсенька, сегодня пришли оба письма и поздравительные открытки детям от 21 и 22-го апреля.  А сейчас я вновь в Ване около старой школы детей, а Миша на уроке музыки.  Наконец-то у него пробудился интерес к самой музыке, занятиям, а не к тому, что только повод встретиться со Стивеном, как это было вначале.  Я начинаю подумывать, что моё двухлетнее упрямство может статься небезрезультатно.  

Вчера допоздна и сегодня весь день вёл сразу три глины, переключаясь с одной на другую: меньше утомляемость от сосредоточенности на одном образе.  Всё более покоряется глина, только через почти четыре месяца я начинаю постигать технические и пластические возможности глины.  Что и говорить, возможности её бесконечны, не случайно Господь сотворил нас, избрав именно этот материал. 

Закончилась у детей неделя: Маша выглядит усталой, а Миша весел и энергичен.  Сейчас я больше провожу время с Мишей, веду разговоры о том, как не просто слышать своего Ангела – внутренний голос, голос совести, как легко он заглушается доводами «рассудка», соображениями «разумными».  Конечно, разговариваю понятным, доходчивым языком, потихоньку, сейчас самое благоприятное время.

Твоё письмо проливает свет на драматическую коллизию Лёньки.  Мне искренне жаль его, наверное, я мог бы помочь, только, боюсь, дорогой ценой.  Видишь ли, ты правильно понимаешь, что этот кризис готовился долго, только исходишь из того, что Лёньке непременно надо сохранить Машу как жену сейчас.  Вот этого я не понимаю.  Могу указать на Фридриха и Лиду, у которых было нечто схожее: развелись, жили несколько лет врозь, да снова вместе лет двадцать.  Зная обоих, думаю, что, прежде всего, им нельзя держать друг друга за грудки и трясти.  Надо, и думаю, настало время поглядеть друг на друга с расстояния, авось не всё заросло чертополохом.  Вот как у нас сейчас.  Что и говорить: сколь грязи и мусора только эти месяцы вытряхнули из нас.  Пишем даже любовные признания, даже сокрушения и извинения…  Все люди в этом плане мало отличаются друг от друга.  Осточертели они взаимно?  Так в чём дело?  Квартирный кризис?  Дети?  Так не купят дом, да детьми врозь больше будут заниматься. 

Словом, мамочка, будь я в Америке, я смело и честно сказал бы: «Ребята, отдохните друг от дружки, поживите врозь, только без скандалов, в тишине». 

Другая сторона – Яша.  Тут всё понятно мне: Господь избрал Якова, он призван творить Добро, как я, скажем, скульптуру.  Я и прежде, если помнишь, всегда говорил: «Главное призвание Якова – быть добрым».  Потому и страдает от одиночества.  На самом-то деле он не для благодарности старается, не во имя, - просто он такой, над всеми нами, как прежде – Миша Брусиловский.  Конечно, он глубоко страдает, как и Люба, только это иной уровень, чем у Лёньки.  Страдания Яши и Любы, если можно так сказать, - общечеловечны, они христианские в основе своей, поскольку они от безмерной любви их к людям.  Страдания Лёньки – глубоко эгоистичны, как, скажем, были твои: лбом о стену.  Но, пройдя через них, можно подняться, а можно, озлобившись, и одичать.  Куда потянет Лёньку, трудно сказать, только ясно: существующая ситуация длиться далее может только во вред ему самому и детям. 

… Я поработал с глиной и притомился, сейчас длинный рабочий день.  Антони и Ив опять укатили в Англию, так что будет вновь ещё тише.  Антони сейчас мало слышно: утром и вечером отсиживается в своей комнате.  Сейчас здесь относительно спокойно, даже Комиссариха сидит на своей голубятне, редко появляется с постоянно перекошенным иступлённым лицом и походкой голодной пантеры.  Я разговариваю изредка с Каин да Катрин, да с их детками, что пасутся под окном.  Каин сама предложили испечь торт на день рождения детей, да завтра я кое-что праздничное куплю для стола. 

Возвращаюсь к своему письму.  Если Лёнька знает о том, что Маша исповедуется Яше на интимном уровне от самой Маши, то он большой оригинал, придавая этому значение.  Поскольку если женщина делает это, то только в том случае, если желает возбудить интерес к себе.  Это же чистейшей воды провокация.  Если от Якова, то это ужасно, поскольку нормальные мужчины никогда не говорят даже в самой тесной дружбе на подобные темы.  Я думаю, это маловероятно. 

Если у Маши Яков существует только для разжигания страстей у мужа, то это общепринятый, тривиальный подход: надо разбежаться, и если же всерьёз – то не будет препятствий для возобновления брака.  Но эти мои соображения только для тебя, если Лёньке охота говорить со мной, пусть звонит – не умрёт от разорения. 

Одиночество Якова – очень полезная и необходимая вещь: даже такой человек может затеряться, если непрерывно убегать от себя в других, в другую жизнь.  А вообще-то всё это симптомы тяжкой духовной изолированности в атеизме: обречённости, безнадежности.  Я пытался говорить в прошлую субботу об обретении Бога (даже через поношение).  Но тут дело даже не в отношении – нутро должно пройти такую же метаморфозу, как, скажем, глина в печи: всё лишнее – в трубу. 

В одну из последних ночей в гостях спал и со мной Миша, привалившись к животу, поскольку перед тем обожрался пирожных до рвоты.  А когда полегчало, согрелся у меня, да так и спал, а я увидел почти сексуальный сон: словно я где-то у высокой красивой рыжеволосой красавицы в объятьях.  Только пытаюсь соединиться с ней в поцелуе, как вижу, что дверь открыта.  Тут я, конечно, научившись тому у тебя, потребовал закрыть оную, и – проснулся.  Но на сердце так  и сохранилось тёплое чувство.  Что касается твоих чувств, то я нисколько не сомневаюсь, более того, я заинтересован их охладить, поскольку мой нос более месяца не просто багровый, а уже иссиня-алый.  Множество вулканообразных нарывов наперегонки стремятся напомнить мне сколь пылко ты меня желаешь.  Я тоже.  Я готов пожертвовать своим благородным носом.  И готов дождаться встречи, дабы на деле стать жертвой твоей страсти.  А сейчас – спокойной ночи. 

 

27 апреля 1985

Родненькая моя, так не просто, даже утомившись, пойти да спать, хотя уже за полночь.  Весь день провёл с детьми.  Затем продолжил работу с женским торсом, и удачно – материал повинуется, знать, Господь не оставляет, Благодарение Ему!

Сегодняшний разговор оставил на сердце грусть, и дети приступили с расспросами, отчего я вдруг изменился.  Я, как мог, объяснил, что печаль моя имеет причину.  Говорил и о том, как грустно видеть, как распадается дружба.  Сколь одиноки люди вне Господа, как тщетны мнимые надежды и усилия.  Что, возможно, эта весна (наконец-то пришедшая) – самая неповторимая в нашей жизни, а мы шагаем мимо к чему-то впереди, а к чему – знать не можем, и так далее…

Потом мы говорили о том, почему так долго и деятельно живут художники.  Маша с интересом сейчас учит историю искусств, а Миша хлопает ушами, не зная ни имён, ни что такое Ренессанс.  Затем он стал ругать свою школу, что ничему-то не учат. 

Вот я и дошёл до этой минуты, когда бы в постель, но томление после разговора не улеглось: пришлось сесть за стол, за это письмо.  Интонации ваших голосов (твоего и Яши) были столь схоже безрадостны, что и до меня докатилась эта волна неудовлетворенности.  И всё же нет у меня ещё слов для Яши, прямого письма ему, как нет и для разговора с Гришей, хотя собирался сегодня звонить в Хайфу.  Говорить с ним по телефону не хватает то ли душевной внутренней готовности, то ли минут иной сосредоточенности, а притворяться, даже в самой минимальной степени, уже не умею совсем. 

Давно знаю слабости Лёньки, ещё с тех пор, как он тщательно маскировал свои добрые побуждения и поступки.  Наверное, я очень нужен сейчас ему.  Пусть возьмёт отпуск и приезжает с детьми, или как сможет.  Яша во всём прав.  Он прав говорить и то, что он говорит даже погорячившись.  Это право той самой совести, которая самым живым образом постоянно говорит в нём.  И всё же на его месте я, при всей своей бесшабашности и легкомыслию, был бы очень осторожен с женщинами, да ещё такой, как Маша.  После той истории с вызовом для её матери, когда я наивно вмешался, я понял: пока Лёнька с Машей, помочь ему нельзя.  Он даже сам с собой лукавит, малодушен и непоследователен.  Что ж, обозвать его бабой можно вполне заслуженно, а что это даёт?  Вот протянуть руку взаимопонимания без слов и расспросов, как точку опоры – тут и вспомнишь Россию. 

И всё же чего-то важного, главного я не чую сейчас.  Завтра поедем с детьми на рыбалку, на то самое место с речкой, соснами в ущелье, что в  Энискорти, и там допишу. 

 

28 апреля 1985

Воскресенье.  Вот я и в лесу, в машине, а дети ушли рыбачить вниз.  Здесь тихо, безлюдно, только накрапывает дождик, но дети хорошо одеты и с зонтиком.  А с утра сверкало солнце на всю ивановскую, на всё огромное бледно-голубое небо – казалось, будет месяц солнцепёка. 

Маша спала почти до полудня, Миша – часов до десяти.  Я же неторопливо накормил кур, да уток, да гусей, да позавтракал, а тем временем встал и Миша.  Так началось воскресенье. 

От вчерашнего состояния остался слабый осадок – это всё испытание веры.  Знать, не так уж прочна, что не устояла, и я сник, словно слабый росток по весне от изморози.  Но, отоспавшись хорошенько, долежавшись опять до смутно-сексуальных видений-снов, почувствовал, что как ни трудна жизнь в прозаической её повседневности, только вера может воодушевить и возвысить, для чего совсем неважно быть художником, поэтом в профессиональном смысле.  Воодушевление, одухотворённость не менее необходимы при всех, тем более скучно-однообразных будничных делах.  Вот, скажем, Дэвид очень любит мыть посуду, оказывается, по двум причинам: сам процесс для него – время медитации, возвышенной сосредоточенности.  Во-вторых, мойка посуды, конец работы, - результат, приносящий удовлетворение. 

Таким образом, каждый наш шаг может быть измерен, осмыслен в этих двух измерениях, когда Небо и Земля соединяются в одной точке. 

Сейчас прибежал счастливый Миша с серебристой форелью в руках, оставил Маше, которая теперь рядом со мной принялась учить французский. 

Когда мы возвращались после конфирмации домой, дети спросили, есть ли конфирмация в России.  Я и рассказал им, что такое государственный атеизм, и что такое вступление в пионеры и комсомол.  И что моя и Ромина конфирмация была совсем иной: началась война, эвакуация, Свердловск, ужасная зима, голод и завод, на котором нас двоих, самых маленьких, слабых, хилых подростков поначалу послали таскать стальные прутья-связки со двора в корпус.  Легко сказать – таскать.  Нам дали тонкие рабочие рукавички, которые мгновенно примерзали к металлу, но мы успевали отодрать их вместе с кожей, перехватив прутья в подмышки, и зажав их там.  И тянули, тянули, - в замерзших слезах и соплях.  А было это на огромном и тогда Уральском турбиностроительном заводе им. Ворошилова.  Не помню, сколь времени продолжалось таскание, помню только обиду, жалость к себе и Роме, боль души, поскольку это было не более чем слабо замаскированное издевательство. 

Но потом нас перевели на тёплую работу.  Тут уж мы согрелись и попотели – в бригаде такелажников.  С запада всё время прибывали эвакуированные станки, огромные, как двухэтажный дом.  В корпусе станок на специальных лыжах катился по толщенным чугунным каткам.  Вот нам и досталась горячая работёнка: подхватив вдвоём выкатившийся сзади каток-трубу, надо было протащить вперёд между ног такелажников, толкавших станок, и точно положить поперёк движения под салазки непрерывно катящегося станка. 

Продолжаю поздно дома, скоро двенадцать.  Только что закончил глину – женскую форму.  Работал с увлечением часа два, три и подивился совершенству форм той своей небольшой, уже обожжённой формы, что на фотографии, которую отправил тебе (первая слева, на фото совсем не получилась).  Повторяя её сейчас в большом размере, я самым пристальным образом вынужден прослеживать все бесчисленные её линии, ритмы, и тут я начал понимать, как непостижимо возносит воодушевление, если хочешь, вдохновенье (не люблю это слово).  Не случайно Дэвид так восхищается, вознося до небес.  Кстати, он и Рэй звонили вечером: организация выставки в Шотландии в полном разгаре, так что надо будет отвезти эти три работы, и ещё бронзу.  Возможно, действительно в Англии что-то начнётся.  Как всегда, отрадой был сам голос Дэвида, и говорил с ним легко, свободно, так что подошедшая помогать Машенька спокойно ушла спать. 

Покупка органа не состоялась, так что будь спокойна.  Мише перед сном я не стал говорить, но Дэвид сказал, что учёба на рояле неизмеримо полезнее и будет отменной подготовкой, если позже перейдёт на орган. 

Но возвращаюсь в тот заповедник сосновый с порожистой и очень шумной речкой, сейчас необычайно полноводной.  Мы побродили с Машей по окрестностям, затем весело поиграли до четырёх часов в теннис, а Миша сидел с удочкой, но так и остался с одной рыбкой – клёв кончился.  Затем мы очень энергично с ним поиграли, дети съели свои сандвичи да виноград, и мы отправились домой.  Здесь нас ожидала та самая ирландка (всё не могу выучить её имя) со своим толстеньким сынком.  Потом она пришла от Джо, и я понял, что в ней никак не меньше двух Маечек, может потому, что была вся в белом.  Две её груди, каждая величиной с мою голову, так грозно нависали надо мной, что я всё пятился и пятился, совсем ничего не понимая из-за её густого ирландского акцента.  Она приезжала фотографировать скульптуру на слайды, но, слава Господу, нас не было.  А затем у неё кончилось время, и скоро уехала.

А мы подогрели обед, да я успел поджарить котлеты.  Но, наевшись в лесу, они слабо пожевали и принялись за уроки.  

Да, когда эта великанша захотела посмотреть новые вещи – рассыпался на три куска новый жирафообразный сфинкс (повторение).  Его тонкая середина не вынесла нагрузки.  Поначалу очень расстроился, но потом понял, что это расплата за игнорирование свойств материала.  Но важно другое: теперь у меня есть живое подобие и фотографии, можно спокойно отвозить. 

Возвращаюсь к теме, которую я не закончил.  Вечером сегодня почувствовал, как нечто сблизило меня настолько ощутимо с тобой, Яшей и Любой, как с самыми родными людьми, что следующие письма буду поверять вам всем сразу. 

Вот в чём дело.  В тех словах, точнее, интонациях, которые звучат во мне со вчерашнего дня, я слышу, как неспокойно, аритмично и глухо стучит утроенное, но в определённом смысле, общее сердце.  Я словно вновь слышу стук, тот, что незабываемо отпечатался в моей памяти: глухой, беспокойный стук больного сердца своей покойной.  (Музыка, которую я слышу – это вообще не более чем тот, леденящий душу ритм).  Этот образ вполне для меня реален – аритмия жизни не менее зловеща, чем сердечная.  Для сердца сейчас есть простые стимуляторы, навязывающие правильный ритм, для жизненных коллизий – труднее.  Мой спаситель, если хотите, стимулятор – это Небо, Господь, вера в его непостижимое совершенство, движение каждодневное к Нему – молитвой, работой.  Вот только сегодня, в минуты, когда под рукой и глазом совершенствовалась форма (в это время я выводил очень сложные кривые попы своей красавицы), я хоть и ненадолго, но сопричастен был к тому моменту творенья Божьего, когда он лепил нас. 

Теперь я твёрдо знаю, что моё место действительно в Америке, среди близких, коим нужен я.  Это так здорово, это так упрощает задачу.  Я с лёгким сердцем буду ждать этого времени. 

Спокойной ночи, надо спать.  Обнимаю. 

 

29 апреля 1985

Мои дорогие!  Так и не получается большого письма.  Сейчас пишу в ожидании Яши, есть полчаса.  В шесть оставила терминал, вышла в коридор, пристроилась за столом и вот пишу вам снова. 

Детки мои любимые, самые лучшие, самые красивые, умные, нежные, поздравляю вас ещё раз с днём рождения и желаю всего самого замечательного, удивительного и самого радостного на свете. 

Лёвушка, милый, поздравляю тебя с днём рождения наших деток.  Что бы там ни было, а наши дети – наше счастье.  Бог наградил нас Машенькой и Мишенькой, Слава Ему!

Я сильно устаю, не волнуйтесь из-за отсутствия писем.  Но в целом, как мне кажется, от класса я не отстаю, как ни мучительна мне такая добыча знаний. 

Лёвушка, не предавайся малодушию, даже мыслей таких не допускай, даже в редкие минуты. 

… В последнем письме было известие о смерти Саррочки.  Хоть и готовы были к этому, а – тяжело.  В своих молитвах о ней я всегда просила Бога, если ей суждено умереть, то пусть её страдания не будут долгими.  Вот как теперь Григорий Моисеевич, бедный.  У Иры дети и муж, со временем справится с горем, как я, как ты, как все теряющие.  Вот если бы им немножко веры, а без неё – трагедия.  Вырву время – напишу им. 

… Отношения Яши и Лёньки, к сожалению, прекратились даже формально.  Не хочу заостряться на подробностях, прими это как факт, очень печальный.

На курсе полегчало немного.  Администрация собирает наши резюме – для поисков работы.  Не знаю, как это выйдет в моём случае.  Из эмиграционного центра не пришло никаких бумаг (учебной визы), учусь без визы – благо времени достаточно.  Да за визу пришлось бы платить, так что это даже и лучше. 

На этом кончаю, ибо Яша готов засесть со мной за программу, время жмёт.

 

29 апреля 1985

Понедельник.  Дорогая Люсенька, мамочка, краса-душа наша!  Как видишь, мамочка, я отнимаю чтением моих писем все свободные минуты, предназначенные для отдыха.  Надо бы покороче, да трудно мне регулировать, так уж получается.  Сегодня пришла бандероль с альбомом, замечательно всё живо представлено, и все выглядят молодцом, особенно ты.  Только сейчас начал чувствовать, что действительно надо ехать в Америку, что в первую очередь не для себя, и сразу стало легко, спокойно.  До сих пор не было этого чувства, хотя понимал инициативу Лёньки и Яши, но головой.  Значит, что-то изменилось. 

Пришел и буклет Юры Красного, спасибо!

…Каждую ночь в это время я собираюсь в постель, но написать прежде тебе уже переросло в привычку, уж и не уснуть, как и без молитвы. 

Возвращаясь с Мишей из города, я спросил его, отчего бы он так устал.  Оказывается, играл в теннис, да и понедельник – день тяжёлый.  Спросил его, поедет ли в театр, ответил, что вообще-то неохота, но нельзя себя жалеть.  А когда я сказал, как замечательно мама выглядит в Америке, - заулыбался во всю рожу, сразу повеселел.  Маша была уже дома, и смотрела альбом, присоединился и Миша.  Вскоре Маша сказала, что ей надоело терять время в театре у Майкла, и не поедет, присоединился и Миша.  Так что вечер провели вместе. 

К празднику я, как палубу, выдраил мылом кухню, затем я предложил детям подарок по желанию: «завтра в школу – хошь ходи, хошь – нет».  Маша сразу приняла подарок, а Миша подумал-подумал, да пошёл делать уроки, чтобы завтра пойти в школу – взрослеет малыш.

Затем мы с Машей прогулялись до моста, разговаривая всё на ту же тему: Ангел Хранитель, совесть, внутренний голос.  Миша уже был в постели, поели торт, который принесла Каин со дня рождения Николоса сегодня, но завтра она испечёт другой. 

А сейчас иду в постель, не очень-то засидишься, поскольку я себе на шею пожалел петухов.  Вот что называется чёрной неблагодарностью.  Первым на авансцену, прямо под открытое окно выходит наш петушиный патриарх, которого мы недавно спасли да выходили.  С первыми лучами света он выдаёт пронзительное вступление (он ближе всех к нам, поскольку молодые не подпускают к курятнику), которое тут же пяток бравых молодцов наперебой возмущённо перекрывают мощным аккордом.  Но старичок ещё бодр, а после петушиной ночи полон сил, и не жалеючи себя кидает юнцам такую ку-ка-ре-ку-у-у, что те на минуту действительно затыкаются.  Но, спохватившись и устыдясь, в один голос возносят до небес такой непостижимый нахальный вопль, что старичок на всякий случай отступает от них подальше, т.е. совсем к нашему окошку.  Начинается утренний концерт, с небольшими антрактами он длится несколько часов.  В это время полусна я предаюсь совсем не христианским мстительным картинам: как я всех петухов, посадив на одно вертело, жарю на костре.  Как я топлю их одного за другим в реке, и т.д. 

Утром я жалуюсь Мише, и он обещает расправиться с петухами, но потом забывает – его-то не разбудишь. 

Так что, отправляюсь-ка я спать, точнее, в постель.  Ещё почитать надо на ночь глядя, читаю сейчас «Верю, Господи».  Одновременно это и моя молитва.

P. S.  Маша сказала, что у меня нос уже не просто красный, но и треугольный, так что не жалеешь ты отца.  Сегодня был вынужден заклеить туалетной бумагой: из очередного нарыва, когда умывался, стала хлестать кровь.  Что же будет дальше?  Может быть, ты заведёшь себе хахаля-утешителя? 

 

30 апреля 1985

Мамочка, ещё раз поздравляю тебя с днём рождения Маши-Миши.  Подумать только, каких ты выродила безобразных утят, и в каких лебедей они постепенно превращаются. 

Сегодня поутру я Мишу поздравлял: мы с ним в моей постели поборолись, намяли друг дружке бока и отправились на перекрёсток, где я сейчас его ожидаю.  А Маша осталась дома.  Покормил её в постельке, затем она обрядилась как цыганка и пришла пообниматься со мной.  Немножко поворчала, что Миша уехал в школу и ей скучно без него, но потом втянулась в работу, в уборку, и т.д. 

Перед моим отъездом сюда приходил Ронэн и вручил подарок: поздравительную открытку и 15 фунтов.  Маша предовольна, сказала, что даже Элизабет сегодня поздравляла, да улыбалась, и тогда это другой человек - это Машины слова. Утром приехал Антони и привёз из Англии биодинамическую картошку в подарок: огромные клубни, мгновенно чернеющие под ножом.  Так что с его приездом я совсем освободился от кур, по крайней мере, до возвращения из поездки. 

Прислал письмо Джон: приглашает на встречу на следующую субботу, когда я буду возвращаться.  Я решил взять с собой кроме трёх керамических скульптур ещё две маленькие бронзы: кривоносого пророка да амазонку, поскольку больше будет тяжело, а в Дублине у меня будет время погулять. 

Приходил сегодня Джо, смотрел альбом и всё наслаждался тем, как ты замечательно выглядишь, и какие друзья. 

Сегодня солнышко, облака и ветер.  Я, понятное дело, всегда в этот день вспоминаю, как с утра пораньше  поехали в родилку, да как весь тот день да вечер слонялся по улицам от одного сломанного телефонного автомата до другого.  Вот и появился именинник!

Продолжаю поздно, дети угомонились, спят, очень довольны днём.  Маша очень красиво накрыла стол, затем было приготовлено всё к пиршеству, и я вытащил из духовки чугунок с курицей, но она не запеклась с картошкой, а затушилась, поскольку чугунок был закрыт, но аромат был божественный.  Чинно и важно помолились, как всегда перед обедом.  Момент был несколько торжественный, поскольку даже переоделись все.  Я почокался с ними и расцеловал от тебя и себя.  И ты была с нами: мы раскрыли альбом между второй и третьей страницей и поставили на стол.

Еда оказалась настолько вкусной, что даже я несколько переусердствовал, да ещё позволил на десерт кофе с молоком (совсем не пью).  Решил, что для такого дня надо что-то крепенькое употребить. 

Забыл тебе написать, что, вернувшись с Севера, дети завели десерт, как у Рэй: в стакан кладётся ложка мороженного и затем тихонько наливается, чуть-чуть, кола, которая мгновенно вспенивается.  И я полюбил этот коктейль, который называется «коричневая корова».  Сегодня, конечно, порции были праздничные.  Затем пришла Хайке поздравить и долго со мной смотрела не только альбом, но и старые фотографии.  Пришла Ирма, принесла подарок, а Мише – фотографии – как он работал со свиньями. 

Приходил без подарка Антони поздравлять.  Но мы сами сообразили, точнее, Маша сообразила сделать подарок Мише.  Маша сказала, что Ронэн принёс подарок, но в открытке опять не упоминался Миша, как и в прошлом году.  Тут же у себя в комнате Маша приготовила открытку Мише, взяла 5 фунтов из подаренных, я добавил, и вручила Мише.  Он сразу повеселел.  Я ему объяснил, что за последний год мы многое поняли в этих людях.  Прежде всего, они настолько иные, что наше понимание вещей нельзя распространять на них. 

Мы ещё успели побывать в нашей маленькой гавани у реки, где спрятались от ветра и нежились под солнышком, вспоминая нашу прежнюю жизнь, в основном – израильскую.  Я рассказал, как впервые мы стали гостями Волохонских, когда после стычки с Диамантами в самом начале Аршаховской жизни решили уехать в Хайфу.  По дороге заскочили к Волохонским, и как у порога, поглядев на наши лица, Анри сказал: «Ты посмотри, старуха, с какими лицами они собираются ещё куда-то ехать, оставайтесь, и только!»  Мы сразу ободрились и отошли душой. 

Сегодня был тяжёлый день.  Маша вчера помогала мне закрывать кур и не очень крепко закрыла старый курятник, так что с рассветом куры высыпали под окно.  Счастливые петухи задали такой концерт, курицы просто захлёбывались от счастья.  Всё это вместе в моём полу бредовом состоянии не содействовало отдыху.  Сегодня я попросил Мишу в моё отсутствие уменьшить количество солистов, хотя, вообще, их всех надо пострелять.  Так что сегодня впервые не работал, но, честно говоря, главное сделал.  Быть может, завтра попробую начать – закомпоновать еще две небольшие копии, точнее, модификации.

Да, забыл упомянуть, что перед сном дети принимали Фредди.  Оказывается, она назначила 1 сентября как день ухода, совершенно произвольно, чтобы просто уйти и не откладывать. 

Сейчас по радио из Стокгольма сообщили, что в следующем году безработица в Ирландии увеличится.   

 

1 мая 1985

Лёвушка, милый! Не поддавайся малодушию.  Временами на меня накатывает сильное беспокойство за тебя.  Всё твое одиночество вселяется в меня, и я в страхе думаю: как ты?  Выдержишь ли?  О детях скучаю сильно, но мне кажется, что они переживают разлуку легче, во всяком случае, надеюсь на это, да и ты сумеешь их убедить и утешить.  А за тебя мне страшно временами.  Ещё всегда беспокоит, здоровы ли? 

Вчера был день рождения детей.  Без меня.  Горько.  Вспомнила, поплакать хотелось, да нельзя – вокруг люди.  А вечером была занята с Яшей, составляли программу. 

Конечно, я думаю, Люба и Яша сильно устали от меня: привозить, отвозить, домом я не занимаюсь совершенно.  Много раз хотела – запретили в самой жёсткой форме, да теперь и по правде совсем некогда.  Ложусь в 11-12, иногда позже, встаю в 6.  Уезжаю с Любой в 8, приезжаю с Яшей в 7.30, иногда в 8.  Вчера Яша подобрал по дороге негра и довёз его, пожалел.  Говорит, что было официальное предупреждение не брать тремпистов, но сам берёт всегда.  Из-за этого предупреждения тремписты болтаются на дорогах до поздней ночи, никто не берёт.  Негр был без ума счастлив и благодарен. 

… Вы спрашиваете, как я питаюсь в течение дня.  Беру с собой термос с чаем, бутерброды, овощи или фрукты.  Не голодаю, во всяком случае.  По вечерам – горячий ужин.  Конечно, со мной, как всегда, происходят всякие нелепости.  Термос как-то протёк, мешок наполнился.  Я понесла его, не заметив, оставляя по дороге лужицы.  Преподаватель Джордж побежал за мной, и показал, но без всякого неудовольствия, просто спросил, что это у тебя льётся из термоса – сок? 

Ко мне относятся с небольшим любопытством, но очень доброжелательно.  Вчера, пока ждала Яшу, Джордж подошёл, сказал, что не только мне тяжёл курс.  Курс на самом деле интенсивный.  Потом он рассказал немного о себе, как дважды ездил в Москву.  Не то на научную конференцию, не то ещё как-то.  Официально, одним словом. 

Американцы очень естественны, открыты и доброжелательны.  Вежливы, а отнюдь не хамы, как принято их представлять.  Внешне – невероятно разнообразны, но всё же есть нечто общее, национальное.  У  нас в группе учится негр, жутко добродушный, весёлый и толстый.  Обстановка свободная и непринуждённая.  Студенты пошучивают.  Вчера один юноша, выслушав Джорджа, сказал: «Если ты предложишь нам покончить жизнь самоубийством, это будет легче, чем понять то, что ты объяснил сейчас». 

P.S.  Где же твоё любовное послание, Лёва? 

 

2 мая 1985

Продолжаю в Дублине, в том самом американском пластмассовом детском кафе, где мы с тобой бывали.  Благополучно доехал, погода хорошая, близко вокзал, но вначале пойду на почту, отправлю это письмо.   

Смотрю сквозь стеклянные стены и удивляюсь количеству красивых женщин.  Вэксфордское одичание опасно ещё и потому, что женщины исчезают как факт эстетический, а это – ужасно.  Дома всё в порядке, дети вполне удовлетворены, даже Миша получил, оказывается, денежный подарок от Антони.  Вчера пришла посылка от вас, теперь у Маши выбор, как в доме моделей.  Всё ей отлично подошло, и она вчера уже несколько раз переодевалась. 

Вчера я жестоко поработал: сделал три новые глины, очень интересные, и очень красивые деревянные плинты под керамические скульптуры, которые везу сейчас.  В три часа уходит поезд, а в 4.15 приеду, и Дэвид должен встретить. 

Впервые оказавшись предоставленным самому себе, я с удовольствием думаю о тебе и детях.  Большое спасибо за дары мне.  Впервые за много лет, точнее, впервые в жизни я имею одновременно столько штанов да рубашек, а главное – впору.  Вчера я пошёл встречать Мишу (эти прогулки – мой единственный и необходимый отдых), и он сразу спросил: «Посылка пришла? Сразу вижу – идёт красивый папа, в новых штанах!»  Дети нарядили меня в дорогу в джинсы и светло полосатую рубаху с галстуком, так что я вполне теперь в столице чувствую себя отлично.  Не могу нарадоваться на детей – так дружно и охотно помогают, когда видят, что в этом действительно есть потребность.  Большие светлые брюки я тут же подарил Джо.  Он очень рад за тебя. 

Вчера пришло (запоздало) твоё письмо от 13 апреля с впечатлениями от первой недели.  Тебе помогли наши молитвы, то есть, сам Господь.  Я очень остро чувствовал твоё состояние, да и дети, и мы непрестанно думали о тебе и молились за тебя – Благодарение Господу. 

Когда прочитал твоё впечатление от американцев, вспомнил очень давние слова о. Всеволода, когда он говорил: «Езжайте в Америку, там вам будет хорошо», - помнишь?  Как ужасно то, что мы потеряли его, Анри и Шмаинов!  Даже наладить переписку не хватает сил. 

Сейчас иду на почту, а если найду место, где быстро и дёшево печатают фотографии, то смогу отправить тебе. 

…Дорогая мамочка, наконец-то сижу не в болтающемся по дороге автобусе, а вполне пристойном ж. д. вагоне (только здесь я начинаю отдавать должное своим путешествиям по России).  Только что уселся в мягком кресле, передо мной – столик, так что руки сами по себе достали бумагу, и я сразу же начал письмо, которое смогу отправить из Дублина в субботу на обратном пути. 

Итак, я попрощался с тобой, Люсенька, в кафе, на почте отправил письмо да позвонил в Москву Пчельниковым.  Дома оказалась Ирина, с ней отлично потолковали, словно вчера виделись.  Я повторил приглашение, и она обсудит оное с Игорем, который в мастерской.  Они завтра уезжают в Крым, где у них у моря работа, но если она не будет срочной, то смогут приехать.  Паспорта заграничные и деньги у них есть.  Я сказал, что дело откладывать нельзя, так как осенью могу уехать.  У неё есть внук – Митькин, живёт отдельно.  Петька с женой живёт у них, Валентина Максимовна жива, здорова.  На обратной дороге, возможно, позвоню снова.  Слышно было так, что я попросил говорить потише, а соединили сразу – не успел дойти до телефона.  Рассказал коротко о тебе и детях.  Голос у неё, возможно, тот же, но мне показался иным, да и мой она не сразу узнала, всё же десять лет. 

Вчера разговаривал с Джоном, он приедет в час дня на почту, где и встретимся.  В субботу хочу побывать в магазине, где продают электроорганы, так как, хотя Миша спокойно встретил весть о несостоявшейся в Белфасте покупке, он нет-нет, а напоминает, говоря, что хочет сочинять музыку.  Если он действительно будет серьёзно заниматься на рояле, как в последнее время, то я вернусь к этой теме.  Вообще-то, хочу тебе сказать, дети всё более радуют меня, словно с конфирмацией они разом повернулись к лучшему. 

Вот и тронулся поезд, теперь буквы не будут стройными.  Только вчера, когда мы обсуждали наши дела по дороге домой, Миша сказал, что он не поедет, как собирался прежде, к Стивену на пятницу-субботу, а останется с Машей.  Во-первых, чтобы ей не было одиноко, а во-вторых, он будет готовить еду, а Маша – мыть, убирать, так они поделили.  Антони будет утром отвозить Мишу в школу, и забирать после школы в моё отсутствие.   

Помнишь, как два года назад я волновался от одной мысли, что будет разговор с Москвой.  Сегодня всё иначе, эти два года так расширили мой мир: и внутренний, и внешний.  Израиль же, надо признать, мордовал нас так, что мир был в овчинку.  Наша судьба – Господне благоволенье, давшее нам опыт многих жизней и воплощений, а последнее – твоё и моё, просто чудо.  Я часто возвращаюсь к тому, что ты обретаешь не только новую профессию, но и новое дыхание в новой жизни, осуществляя на деле евангелические принципы.  Один из них, важнейший, - готовность к переменам.  Апостолы прокладывали нам путь, напугавшиеся крестной смерти Учителя.  Бежали, предавали трижды, но, преображённые Воскресением, прошли через полную перемену в себе, сами пошли на кресты. 

Конечно, нам несравненно легче: нет ни жертв, ни необходимости в них, но внутреннее чувство должно быть чисто.  Вот чем мне дорог Дэвид - у него нет душевной грязи, он побеждает этим. 

Скоро приеду, писать в поезде трудно.  Только одно: вспомнил, как Миша, прежде чем сесть в поезд, оба раза по нескольку раз спрашивал, куда едем, всё не мог убедиться.  Этим так живо напомнил тебя, но в нём, странное дело, как, может быть, теперь и в тебе, это не раздражало, а напротив – развлекало.  Продолжу у Дэвида.

 

3 мая 1985

Утро пятницы.  Доброе утро, мамочка!  Я ещё в постели, как и весь, уже проснувшийся, дом.  Моря словно и нет, так тихо, только едва-едва, словно осенняя листва под ветерком, оно мягко шелестит и ярко сверкает под светлым серо-голубым небом.  Сегодня только второй солнечный день за всё время, но ещё очень холодно. 

Весь дом уже в ящиках и коробках, через несколько часов придёт грузовик и увезёт в Бристоль.  Когда вчера я увидел на станции Дэвида, я поразился перемене в нём: ни тени даже той небольшой доли весомости, что была у него от профессии священника.  Передо мной был очень подвижный, лёгкий, какой-то воздушный человек, очень юный и стремительный.  Мы так и ехали, обгоняя все машины, так что езда Антони показалась безделицей.  Он весь, даже физически, устремлён вперёд.  Совсем иное впечатление от Рэй: измождённая, уже не совсем молодая с сединой женщина, с темными обводами усталых глаз.  Мой приезд она поначалу даже не восприняла, занимаясь своими делами.  Потом призналась, что вымоталась, у неё анемия, и потому у Дэвида есть план не ехать по делам в Шотландию, а отдохнуть в отдельном доме в Дав-Карик неделю, если возможно, и ехать сразу в Бристоль. 

В семь часов вечера, после обеда, приготовленного Дэвидом, поехали все на школьный спектакль в ближайший городок, где учатся девочки.  Играли «Золушку», старшая дочь была принцем.  Спектакль был чудесным, остроумным, с музыкой и пением в микрофон, наподобие американского шоу – я ухахатался до слёз. 

Дэвид доволен тем, что я привёз пять вещей и назначит хорошие цены.  В письме от Антони оказался чек, очень порадовавший их, хотя сумма небольшая, сказал Дэвид, но приятно.  Оказывается, он хочет пригласить Антони в свою будущую общину.  Для начала жизни, он считает, энтузиазм Антони полезен.  Но вообще Антони сейчас плохо, нам часто бывает очень жалко его.  Видно, как Рэй переживает остро за Антони и Ив.  Я рассказал им твой сон конфирмации: очень удивились, и им понравилось. 

Уже полдень, любимая моя девушка Люсенька.  Я получил, как дар судьбы, профессиональную камеру «Практика» с профессиональной оптикой, дающей возможность не по интуиции, а совершенно точно, на современном уровне фотографировать.  Этот дар судьбы, оказывается, подготовил мне Дэвид после того, как выяснилось в прошлый приезд, что огромная разница в фотографировании скульптуры и живописи объясняется моей примитивной техникой.  Я же, со своей стороны, дал согласие, что одна или две керамики пойдут на выставку в Лондоне, вся продажа от которой поступает в фонд помощи Эфиопии.  Оказывается, я на это согласился прошлый раз, хорошенько не осознав, а Дэвид сделал всю эту работу, чтобы у меня была настоящая камера.  Я, конечно, не могу нарадоваться, натешиться: три очень сложных объектива, и один – так называемая «мягкая оптика».  Дэвид фотографировал привезенные скульптуры, и, прежде всего те, которые я больше не увижу.  Только в конце я попробовал однажды сфотографировать, как ученик, впервые взявший аппарат в руки, Рэй и Дэвид за прядением гобелена.  Кстати, оба гобелена идут на ту же выставку в Лондоне.  Участие в ней – уже признание, и Дэвид уже давно, оказывается, хлопотал, для чего и брал в самом начале фотографии, и снимала у меня Рэй.  Так что уже первые добрые и практические есть результаты.  Вообще же, Дэвид очень практичный и деловой человек, что вполне сочетается с его глубиной, знанием и талантом. 

Прошло два часа, минул ланч, а грузовика ещё нет, хотя всё готово. 

Люсенька, как ни пишу тебе, много ли, мало ли, - всё время остаётся чувство недосказанного.  Некоторые впечатления, мысли оказываются за пределами бумаги, а потом вспомнишь, да вновь забудешь написать.  А ведь хочется пережить с тобой каждое мгновенье, в котором ты можешь соучаствовать только через письма.  В этом смысле телефон доносит только физическую вибрацию, голос, да вместе с интонацией и настроение, но сиюминутное, а главное тонет в этом быстротекучем состоянии

За ланчем я спросил Дэвида относительно того, ясно ли ему хотя бы то, что он считает таким важным – сохранение в общине своей автономии для семьи.  Он ответил, что нет, всё абсолютно неочевидно.  Внутренне они очень напряжены.  Я вспомнил такой же день в Иерусалиме, когда мы ждали машину, и как приехали арабы и стали бесцеремонно хватать коробки, и как мы с Мишкой Шнитке пытались совершенно беспомощно уберечь скульптуру.  Но теперь у меня есть опыт: и свой, и чужой (Стивена в Инишглас, Дэвида - здесь), - паковать надо только самому. 

Под сильными вчерашними впечатлениями я скверно спал в здешней абсолютной тишине, даже моря не было слышно, несмотря на открытое окно. 

…Разговор с Ириной, сам по себе малозначительный, сразил меня.  Постепенно с вечера стала подступать теперешняя московская жизнь, которая словно и не заметила этих десяти лет.  Всё в той же мастерской, где я жил и работал – Игорь, и как прежде, шагает туда Ира, и вот она встретится с ним и потолкует о том, смогут ли они приехать или нет.  Всё как прежде.  Это ужасное чувство давно знакомо, болезненно известно мне: через год, другой возвращаешься в город, дом, к близким людям.  В тебе всё перевернулось, уже другое, а город, дом, близкие – как и были, нисколечко не изменились, и не замечают, что ты совсем не тот, что уехал когда-то.  И тебе – больно.  Раньше я никогда не думал о другой стороне, оставшейся, а теперь я также остро чувствую и её.  Её глазами вижу, как больно наблюдать невольное осуждение за рутинность, ведь и тут проходила своя жизнь, быть может, не со столь очевидно наблюдаемыми переживаниями.  Это не философствование.  Эти размышления имеют сегодня прямое отношение к тебе и нам – оставшимся здесь; к нам, уехавшим из России, и тем, кто остался там.  Вчера я говорил на эту тему с Дэвидом, и у него такие же чувства, и он понимает, что через десять лет и он в Африке будет переживать нечто подобное. 

Конечно, разница в возрасте даёт себя знать: при всей здешней нервозности это совсем не то, как волновались и беспокоились мы по пустякам.  Очень здорово, что ты быстро поняла, что разница в возрасте, твоего и других студентов – дело десятое.  И вообще-то в нормальных странах этому совсем не придаётся значения.  Как и в моих отношениях: Дэвид и Рэй куда ближе по возрасту к Анне, чем ко мне, а ведь уважение их ко мне, а моё – к ним, совсем не по причинам, отличающих нас, а по чувству близости и симпатии. 

К тому же ты очень красивая и соблазнительная, хотя и не кокетливая женщина.  Это как раз то, что зрелый мужчина ценит выше всего.  Маша и Миша иногда воображаемо шутят, что вот начальник Якова увидит тебя, влюбится, возьмёт на работу.  Тогда они поедут к тебе, а я останусь здесь!  Я, конечно, в зависимости от настроения, разыгрываю фильм.  Жестокий: это я, значит, мстительный ревнивец, пробираюсь с бомбой в Америку, взрываю Яшину лавочку вместе с начальником и возвращаю себе соблазнённую роскошью и положением жену – хэппи-энд.  Сентиментальный: я – несчастный, обманутый муж пишу слёзные письма, плачу в телефон, - всё безрезультатно.  Тогда я всё продаю, становлюсь богатым, известным всемирно художником, и на огромную американскую выставку получает моя жена и её шеф пригласительные билеты.  Они, конечно, заинтригованы: приезжают, и до глубины души растроганный богач-мерзавец сам подталкивает тебя в мои объятия.  Все плачут: герои и зрители.  Крупный план: на фоне скульптуры и живописи, и шестой симфонии Чайковского - я и ты.  Маша и Миша кидаются друг к другу, обнимаются.  Самый крупный план: огромная, как жемчуг, слеза скатывается, скатывается, и в ней отражается плачущая, счастливая Америка.  В следующий раз предложу другие варианты. 

Да, забыл сразу тебе написать, что первое, когда приехал, увидел обожжённую форму «Ниже пояса», совершенно неузнаваемую: замечательный цвет, но в значительной степени потерялось сходство, да и заметнее стала видна незавершённость в верхней части.  Так что я даже фотографировать не стал. 

Сейчас вернулся из последней здесь, вероятно, прогулки вдоль моря.  Тоскливо всё же, может быть, потому, что вновь серая пелена скрыла солнце, тихо и тускло.  Я всё думаю, что вот странная близость у меня с Игорем и Ириной.  Ведь в главных для нас вещах, в смысле искусства, даже восприятия жизни – мы совсем разные.  Но вот в беде они настоящие люди: в доброте, в ясности и чёткости нравственных принципов, и как только не помогали в разных несчастиях.  Правда, мы всегда стремились не укорачивать ту дистанцию, без которой всё – путаница, ералаш, базар.  И у них те свойства, которым ты радовалась в гостях у русских в Америке – очевидное благородство и чистота души.  Кто знает, вдруг действительно смогут приехать. 

Сейчас очень тихий, тихий дом: Рэй уехали за детьми, Том сидит без музыки и TV, всё запаковали.  Трудно поверить, что совсем недавно в нём грохотала музыка, трудились и веселились дети, играл пёс Тристан.  И он стих, вот сейчас вернулись с ним с прогулки.  И прежде он постоянно сопровождал меня, но не так, как Кузя – у ноги, а впереди да сбоку, и всё тревожно оглядываясь.  По весне ему скучно на одиноком берегу, но, должно быть, нашёл свою Изольду, поскольку несколько раз отсутствовал ночью.  Тристана берут с собой, хотя очень дорого.  За одну клетку, в которой он должен пробыть время до самолёта, в полёте и потом, берут триста фунтов (без билета).  Так что в Бристоле Грэхем взялся смастерить клетку.  Грэхем – тот самый замечательный мой гость, что удивительно похож на Ван Гога и сам невероятно колоритен и как художник-самоучка, и как человек. 

До завтрашнего отъезда у меня есть только одно дело: забрать в Мон-Гренч после печки глину и упаковать.  Поезд завтра уходит в 10 утра, так что придётся просить Дэвида заблаговременно отвезти меня. 

Продолжаю свой нескончаемый разговор с тобой, мамочка, поскольку письма – только небольшая его часть.  Сейчас без десяти пять: Маша в это время шагает с автобуса по нашей разбитой дороге, а Миша должен был договориться заниматься пораньше музыкой, чтобы Джо не ждал его после шести.  А я сижу у камина и разговариваю с тобой, а у тебя в это время должен заканчиваться ланч. 

В доме я один, все в Мон-Гренче, оставили телефон – надо будет позвонить, если приедут за багажом.  Сейчас звонили, я поговорил и спровадил на тот телефон, где Дэвид.  Несколько в языке продвинулся, но убивает то, что иногда я совершенно не понимаю, о чём идёт речь.  Наверно, это бывает и с тобой – это ужасное состояние. 

Но сейчас важнее другое: с удовольствием вспомнил, как мы отогрелись душой и телом на Новый Год у этого камина, слушали и читали стихи, говорили о том, о чём в этом чумном Инишглас и знать не знают, и желать не желают.  И потом я говорил с тобой о том, что, должно быть, время незаметно своё дело доводит до конца, если такого бродягу и Вечного Жида вдруг не тянет на новые дороги.  И если уж переезд, то - скрипя, из последних сил одолев, окопаться и застыть, слушая в тишине музыку небесных сфер. Что ещё нужно бедному поэту-художнику?  Любовь?  Она есть, и, что так важно – взаимная вполне, и к самым близким и родным людям.  Вот сегодня печально возникла эта тема в связи с одиночеством Антони.  Я сказал, что может быть, он примет предложение Дэвида, поскольку очень нуждается в любви, которой нет в Инишглас.  Рэй возразила: почему Антони?  Все в ней нуждаются: и ты, и все-все.  Я мягко возразил, что да, но вот для Антони – боль жить так, а я и остальные – обходимся, можем.  Но времени не было продолжить, каждый остался при своём мнении.  Ведь кому-кому, а нам отлично известно, как можно и живут в ненависти – на своей шкуре выучили. 

 

4 мая 1985

Здравствуй, мамочка, вот я вновь в вагоне.  Дэвид примчался точно к поезду, попрощались.  Я смотрел из машины на стоящую в дверях Рэй: какая удивительно красивая, измождённая женщина, в ней очаровательная бесплотность Богородицы.  Звонил утром Мельманам, говорил с Беллой.  Продолжу в Дублине, очень кидает в вагоне.

Ровно в 12 добрался со своим чемоданом и мешком до почты, где через час должен появиться Джон.  Моя тяжесть – это, как всегда, скульптура, та самая глина, которую я привёз с детьми и ещё несколько сделал там.  Всё это я получил после обжига и почти не узнал, совсем иной цвет - вот и впечатление меняется до полной неожиданности.  Словом, первый круг глины завершён, использовано 50 кг глины, но те, что остались дома, надо ещё испечь.  Тащу я ещё те самые формы, которые сделал в прошлый раз, чтобы попытаться воспроизводить копии, хотя бы и меньшего размера. 

Вчера, когда появился грузовик, позвонил Дэвиду.  Вскоре они приехали, грузчики легко всё погрузили, не надрываясь, как в России или Израиле, у них специальная тележка, а машина - с лифтом. 

Вечером поехали на ужин к молодым супругам: англичанин и американка.  Она – художница, он – антрополог, раньше изучал племя Бали в Африке, сейчас почему-то ирландских моряков, почему – не понял.  Поскольку накануне отъезда в гости Рэй обнаружила полбутылки спирта, забытого Грэхемом, то Дэвид не дал вылить и налил по полстакана.  Я сразу с горя заглотал, а Дэвид не смог, но тоже развеселился.  Когда приехали в гости, то я так шустро болтал, что хозяева никак не верили, что со мной надо говорить медленно.  Какое-то время я шустро поддерживал разговор, но потом отстал, и стал рассматривать слайды африканского племени. 

Ужин был замечательно вкусен, готовит в доме антрополог.  Вообще, я впервые видел человека столь редкой профессии: очень английский молодой человек, внешне напоминающий сыновей Кэй.  Вернулись очень поздно, заезжали в Мон-Гренч, попрощался с Джимом, поблагодарил.  Он с семьёй в этом же месяце уезжает в Шотландию. 

Вечером Дэвид так восхищался двумя новыми обожжёнными глинами, что решил взять их с собой в Бристоль, возможно, сделает копии в бронзе.  Но вообще-то у них будет очень мало времени, если поедут в Израиль.  Билет в Африку у них на 29 мая. 

На сегодня у меня план простой, если опять активно не вмешается Джон и не поломает: пойти в Линкольн галерею показать керамику и оставить там вещи; сходить за фотографиями; поинтересоваться в магазине электроорганами; затем забрать вещи и к шести – на автобус. 

Завтра буду ждать твоего звонка. 

            

6 мая 1985

Дорогая мамочка, сейчас утро, и я с Мишей ожидаю учительниц.  Всё ещё холодно и мокро.  Как я уже сказал тебе вчера, в субботу я очень интересно и полезно, как мне представляется, позанимался с Фергусом, Ванессой и Джоном, получил 15 фунтов и приехал в Вэксфорд.  Встретил Маленький Брэндан с детьми.  Миша в новом сером жакете и куртке был просто элегантен, ну, а Маша у нас – как из дома моделей.  Дома было чисто, дети сразу показали новые замечательные вещи.  Мне очень понравились индийская красная рубаха и кофта с испанскими рукавами, которую я сразу же начал носить.  Лежали письма от Итика и Мурки.  Итик не может придти в себя от изумления твоими способностями и спрашивает, какую по счёту приобретаешь специальность.  Я подсчитал и ответил – седьмую: филолог, воспитательница детского сада, специалист по разводке, учётчица, лаборантка, пекарь.  У него всё нормально, только была ужасно тяжёлая зима, и всё ещё холодно.  Желает тебе и всем нам благополучного плавания по нашей, как он выразился, Одиссеи. 

Второе письмо, от Ревичей,
ППо болезнях Алика и бесконечных гриппах, долго жили в Переделкино, у Бори родился сын, что если будет приглашение, то, возможно, приедут. 

Когда дети уснули, ещё допоздна поработал над оставленными вещами - дома усталость мгновенно прошла.

Да, забыл о двух важных обстоятельствах.  В Дублине я взбунтовался, когда Джон сказал, что надо ехать куда-то в замечательный ресторан.  От одной мысли, что надо ехать вновь, когда вся улица, весь центр забит ресторанами, стало тошнить.  Джон смилостивился, и отлично пообедали в отеле Грэшем: фирменная телятина была хороша, а бокал белого вина вернул мне доброе настроение, и я извинился, что накричал.  Странным образом – ирландцы не просто привязались, даже в общине, ко мне, они полюбили меня, как прежде любили в России. 

P. S. Очень встревожен за Анри, да и остальных наших в Израиле: новая экономическая реформа, всё вдвое дороже без повышения зарплат, новые налоги, в том числе на выезд за границу – шестьсот долларов с носа, значит, трудно будет с гостями.  Инфляция достигла трёхсот процентов, и впервые, говорят, полностью вышла из-под контроля, как и повышение цен.  Может быть, это всё канадско-шведская пропаганда, но обе радиостанции практически говорили одно.  Перес грозит уйти, если Кнессет не примет закон о реформе.  Но вообще эти станции, как и всё прочие, кроме американских, не отличаются дружелюбием к Израилю.  Теперь-то я понимаю, насколько средне-грубый хам-израильтянин симпатичнее своей прямотой всех вместе взятых англо-немецко-ирландской публики, так хорошо сегодня названных Машей по-английски «букет лицемеров».  Это в связи с новой активностью Антони: вывесили стенгазету, где каждый клянётся в любви к Инишглас и каждому в отдельности.  Антони вновь отстреливает по одиночке каждого и насилует как хочет, только Джо и Каин устранились от стенгазеты.  Попади эта публика в условия диктатуры, какая это была бы сволочь.  Теперь я понял механизм Гитлера, блестяще выявивший человеческую подлость. 

 

9 мая 1985

Дорогая мамочка, сегодня пришло письмо от первого мая.  Очень жаль, что ты заговорила на запретную тему: выдержишь – не выдержишь.  Оно и без повода, а настроение, я подчёркиваю - настроение, естественно, меняется.  Так стоит ли на это обращать внимание?  Я просто в таких случаях про себя пою пьяным, слёзным голосом: «Разлука ты, разлука, чужая сторона…».  Вот так поплачусь, посмеюсь, да утешусь. 

А потом, я не так уж одинок: дети и скульптура, постоянные житейские заботы и Господь мой Вышний!  Мне часто кажется, что вы в Америке, напротив, сиротливы, а я - в самой гуще: и во времени, и в пространстве. 

И беспокойство о тебе, твоём здоровье – это куда существеннее.  Дал бы Господь пройти этот короткий, но жёсткий курс в будущее!

И меня, конечно, беспокоит та цена, которую Люба и Яша платят за нас, значит, остаётся только одно: радовать их свершившимся, реальностью мечты.  Очень хорошо ты описываешь атмосферу своих занятий, это согревает моё сердце: простота, доброжелательность, участие.  Что касается термоса, то эта история была и с детьми: надо крепко, до упора закручивать пробку – и всех делов!  Отсутствовал я не четыре дня, а неполных три.  Очень просто изводить себя, труднее – заниматься своими делами.  Это я и по себе знаю. 

Когда прочитал твоё P. S. – где любовное послание?  Сразу вспомнил Мишу Брусиловского, восклицающего: «Дурак же ты, Лёвка, все бабы – дуры!»  Не обижайся, но, вероятно, это так.  Все мои письма – это и есть моё одно нескончаемое тебе любовное послание, ничем иным оно не может быть так бесконечно побуждаемо!  Вся моя жизнь, каждое мгновенье без утайки принадлежит тебе, так какое могут иметь значение те затасканные слова, которыми принято обозначать любовь? 

Позавчера отправили тебе большой конверт с рисунками и фотографиями.  Сегодня и вчера я больше рисовал, поднадоела глина.  Всё же нет в ней благородства мрамора.  Вот и решил порисовать, чтобы послать тебе и украсить вместе с рисунками детей твою комнату.

Продолжаю, когда дети уже в постели, а я закончил два хороших рисунка: «Великая Майя», и «Памяти Анны Франк».  Я пришлю тебе, хотя подумал, что их можно использовать как отличные эскизные рисунки для живописи.  Словом, я ещё тут погляжу. 

Я рисовал и размышлял над вопросом Муры Ревич: «Откуда такой необыкновенный дар?  Ведь прежде и не помышлял о скульптуре?»  Это она в связи с фотографией «Бодиссатвы», которая очень понравилась им и всем, кому показывали в Москве.  Я размышлял и начал думать, что я тут вообще-то не при чём, должно быть, и скульптура, и живопись, и тем более рисунок – внушённое.  Как, скажем, известное в практике внушённое письмо, когда человек пишет неведомо откуда исходящий или нисходящий текст, слыша как бы внутренний голос. 

Совершенно точно, что только такое объяснение более всего подходит, поскольку ни за секунду ранее я не вижу и не представляю, что будет возникать в материале или бумаге.  Особенно ощутимо это в рисовании, ведь поверхность однородна, а через короткое время на ней как бы начинает проступать всё более явственно нечто, о чём я и не помышлял.  Повторяю: я в полном сознании и памяти.  Мне остаётся карандашом успеть зафиксировать нечто, что только как намёк проглядывает.  В материале, в скульптуре, ещё проще: весь лишний материал я вижу, точнее, слышу как фальшь.  Интенсивность звука очень различна: поначалу нюансы вообще не слышны на фоне основной, сильной мелодии.  Только когда пройден основной путь в камне или мраморе, начинают звучать подголоски, и тогда-то и начинается серьёзная работа, поскольку очень точно надо слышать различия, иначе случается непоправимое.  Куда труднее в этом смысле глина.  Довольно часто рука повисает в воздухе.  Привыкшая повиноваться некой бессознательной команде, она вдруг беспомощна сделать движение.  Как я понимаю, это происходит тогда, когда из-за лёгкой податливости глины форма произвольно изменяется, и надо какое-то время на восстановление связи. 

Вероятно, это богохульственно, но приходит в голову аналогия с твоими ошибками на компьютере – обратная связь прерывается.  А вообще, мне очень нравится твоё ощущение компьютера, машины, как некой чертовщинки.  Я думаю, насыщенность современной техники человеческим существом высока, а компьютеров – тем более.  Что лучше всего меня понять как исполняющего команды свыше человеку твоей высокой профессии.  Не случайно, что Лёнька был самым точным моим собеседником по творчеству.  Теперь, когда я так счастлив, что и ты приближаешься к тому порогу сознания, за пределами которого мистическое воспринимается как наибольшая, максимальная реальность.  Я могу говорить с тобой в надежде быть понятым, без притворства и без иронии.

Об этом я и напишу Ревичам в Москву, надеюсь на понимание.  Вообще-то,  талант – это и есть способность принимать нисходящий прообраз, а у гения – тем более.  Отсюда эта ежедневная молитва Пушкина: «Не оставь, Господь!»  Мой случай довольно странен, что именно для изобразительного искусства, для скульптуры я был избран после полувекового возраста, когда до того даже для своих детей стыдился рисовать.  Даже не завидовал друзьям-художникам, понимая очевидность недостижимого, тем более – скульптуры.  Помнишь, как ты совершенно естественно восприняла мои первые пробы: блажь, да в придачу – с грязью, пылью, дурацкими камнями.  

Едва ли мне или кому другому объяснимо, отчего на меня упала такая участь – дар.  Поначалу, если помнишь, я не очень-то радовался, даже сетовал: «Вот, мол, припечатал Господь каменной стопой за разгильдяйство».  Но то было, как теперь понимаю, не то кокетство, не то – озорство, на самом то деле - величайшая (сладчайшая и горчайшая одновременно) Милость.  И утерять можно в два счёта.  На этом я свои догадки заканчиваю. 

Пора бы выключить свет, полночь, ты заканчиваешь учёбу сейчас – долог и труден твой день.  Всё молюсь: да ниспошлёт тебе Господь силу веры, да силу жизни. 

Да, я тебе тогда не отправил из дома Дэвида любовные стишата, кажется, не очень пуританские, скорее – фривольные.  Тогда они звучали, но, вероятно, было неуместно в самое для тебя чумное время надоедать с почти сексуальными притязаниями.  Будет настроение – они отыщутся, прочитаешь.  Дело в том, что плоть, в том числе и самая что ни на есть крайняя (одинаково женская и мужская) имеет весьма короткую память.  Даже тактильная чувствительность рук, столь удивительная вообще (кончики пальцев), это одно из величайших чудес света, почти не имеет памяти, и чтобы ощущение возникло, необходимо взаимодействие.  В этом смысле искусство: поэтическое или изобразительное, способно передать ощущение, восстановить память.  Вот почему сейчас я время от времени обращаюсь к этой теме, а совсем не по склонности к эротике. 

Конечно, печально наблюдать своё тело со стороны, когда Господь ссудил столь сильный творческий импульс.  Странно видеть сбегающую кожу на руках, седую голову и т.д.  Значит, это бред, что творчество – это яйца, как твердил безумный Лев.  А может быть, правда?  Мне даже проверить невозможно.  А может быть, прав венский еврей, и всё моё творчество – сублимация, а будь ты требовательной, да проворной, так и не появились бы камни.  Как ты думаешь, а?  Впрочем, можно будет проверить.  

            

10 мая 1985

Мои дорогие!  Вот в 5.30 я отошла от терминала.  Хотя работу не закончила и есть ещё время продолжать.  Яша приезжает в 6.30, иногда в 7.  Всё же я всё бросила, почувствовав крайнюю усталость, и вышла в коридорчик, где и пишу вам, пристроившись к столу.  Сегодня пятница к тому же.  Студенты давно уже разошлись, у всех свои машины.  В конце недели я устаю так, что вот, кажется, только приду, так и улягусь.  Правда, Яша уверяет, что меня ещё на 120 лет хватит.  Ему, конечно, следует памятник поставить при жизни, и Любе тоже. 

Сегодня я малость подрастратилась, забыв завтрак дома.  Правда, голода я не чувствую уже, а о том, что не ела, напомнила внезапная слабость.  Я разменяла доллар и опустила 50 центов в дырочку, а проклятый автомат не сработал.  Кусок пирога так и застрял в лапах автомата, и мне осталось только полюбоваться на него за стеклом.  В сильной досаде я пошла и выпила несколько стаканчиков родниковой воды, которая здесь бесплатна.  Я пью её каждый день, забывая даже о чае, который беру с собой. 

Лёвушка, от всех твоих писем веет страшным одиночеством.  Вот и видения (сексуальные) уже начались, а я не знаю, как помочь, каким советом.  Разрешаю тебе некоторую свободу в отношениях с женщинами, хотя это опасный совет: вдруг увлечёшься не на шутку.  Правда, где в Инишглас женщины? 

Моя жизнь сейчас такова, что я и позабыла, что есть такие отношения: мужчины и женщины, мужа и жены.  Брызнет тоска по вас, отделитесь от фотографий (что стоят на полке), войдёте в меня.  Пройдёт через меня волна, - и откатит.  И опять покатит меня по другим, непривычным рельсам.  Куда несёт меня?  Если бы знать. 

… Я очень удивилась и обрадовалась, что тебе удалось поговорить с Пчельниковыми.  Это поистине удивительно. 

Лёвушка, пока я не стану описывать тебе, что такое моя учёба.  Сделала три программы, учебные.  Многие уже работают над пятой, я – над четвёртой.  Но меня утешает, что я – не из последних.  Двое парней из группы работают ещё над третьей.  Если бы, правда, Яша не помогал, я бы и второй не закончила.  Самый тяжёлый и опасный момент для меня – это интенсивность курса.  Те, кто занимаются на полугодичных курсах, начав в январе, только приступили к четвертой программе, а мы уже должны заканчивать.  А на следующей неделе начинается Cobol 2, система JCL, от которых вообще свихнуться можно.  Но нужно сказать, что, всё ещё плохо разговаривая, читаю я практически без словаря.  Месяц чтения до курса сделал своё дело, усилия не пропали.  Учебник читаю без словаря почти, другие книжки не пробовала.  Правда, слова известны, а смысл  чуть ускользает – мой мозг не приспособлен к техническому и логическому мышлению.  Словом, трудно.  И всё же конец не за горами. 

Лёвушка, я уже не помню, писала ли я, какое впечатление на нас произвели фотографии с глиняными вещами?  Они удивительно хороши, и фотографии прекрасны.

Брэндан написал мне довольно большое письмо – с расспросами, собираюсь ли я остаться в Америке или вернуться в Ирландию.  Вскоре за его письмом пришло письмо и от Фредди, тоже с расспросами.  Вряд ли соберусь со временем для больших ответов, постараюсь написать по открыточке.  Передай им мои приветы и благодарность за письма. 

Приглашая Антони в общину, Дэвид не ведает, что творит.  Хотя, может быть, если отсадить его в отдельный дом, то с ним можно ладить.  Мы ведь восхищались им когда-то, да и сейчас мне временами жалко этого безумца.  Хотя иногда не без злорадства думаю, что роя нам яму, и сам в неё попал.  Легко распоряжаться судьбами других людей, пусть теперь сам поищет своего счастья.  Опять будет насаждать социализм у Дэвида. 

… Вот уже весь курс разбежался, а я всё сижу.  Но это хорошо.  Я наконец-то общаюсь с вами.  Несколько последних дней по вечерам мы ели совершенно роскошно.  Люба купила креветки, маслины и малосольные огурцы.  И наконец-то была сварена картошка.  Я так о ней соскучилась, что с наслаждением выпила даже чашку воды, в которой она варилась.  Люба и Яша так неприхотливы в еде, что могут есть, например, не разогревая, прямо из холодильника холодные котлеты или холодный суп.  Может быть, они думают, что я привередлива, но я так есть не могу, и, вероятно, обижаю их отказами.  Хотя, по правде сказать, я потеряла вкус к еде и чувство голода.  Вот только сегодня, в пятницу, расслабилась совсем и к вечеру почувствовала голод. 

… Яша и Люба заехали за мной, отвезли домой, а сами поехали к Рае ставить ей полки.  Мы с Борей сварили нечто вроде американских пельменей: фарш с соусом запечатан в особую плёнку.  Эта котлета так и варится в плёнке шесть минут, вместе с соусом.  Потом мешок разрезается и содержимое вываливается на тарелки.  Очень вкусно. 

Я позволила себе расслабиться и посмотрела с Борей и Данисей ужасный фильм из жизни бандитов и мстителей.  Если об Америке судить по фильмам, то это поистине зловонный ад. 

Вышла на крылечко, посидела, думая о вас с комком в горле.  На войне как на войне, расслабляться нельзя, иначе пропадёшь.  Взяла себя в руки, вернулась, только села продолжить письмо, приехали Люба с Яшей. 

… Лёвочка, я молюсь за тебя и детей каждый вечер и утро, не падай духом, не поддавайся малодушию.

 

Май 1985  Свердловск

Дорогой Лёвка!!!  Не знаю, что у Вас, а в Свердловске весна, холодная, но весна.  Сижу в мастерской, работается плохо.  Клеил альбом с фотографиями Валюши, её работ.  Воспоминания…  Тусклые, летят, как облака, исчезают, меняются, плывут.  Ну, ладно, это, как говорят, лирика.  Лёвка, милый, давно от тебя ничего нет.  Как Вы живы - здоровы, что ты делаешь?  Я в начале марта послал тебе письмо.  Получил ли ты?  И послал тебе последнюю работу Гены Мосина «Малахитовая шкатулка» Бажова.  Прекрасно изданая, с великолепными Гениными иллюстрациями.  У Валюши уже есть, она получила.

Я всё время в разъездах, довольно печальных.  Ездил в Киев: мама уже очень плоха, помогал ей.  Бродил по городу своего детства, и не встретил ни одного знакомого.  А в дни юности бывало впечатление, что знаешь весь город.  Всё течёт, всё меняется.  Вернулся в Свердловск, и тут же поехал с Витей в Москву, тоже не гулять.  Умирает Леся Воронова.  У неё рак пищевода, как у Генки.  Она позвонила Вите, что хочет попрощаться.  В Москве никуда не ходили, жили у Галантеров, ездили к Лесе.  Говорит она с трудом, весит сорок кг.  Это было очень тяжело.  Правда, переносит она это всё мужественно.  Сидели мы у неё долго, вспоминали.  Впервые видел, как плачет старенький Витя.  Сашик держится нормально, но представить его без Леси невозможно.  Всё это прошло, и опять Свердловск.  Работается тяжело.  И даже дело не в том, что физически трудно.  Просто вот и объяснить невозможно. 

Лёвка, дорогой, прости, что занимаюсь нытьём.  Это недостойно взрослого мужчины.  Хочется получить от тебя весточку.  Из писем твоих я понимаю, что жизнь у тебя не лёгкая, но есть ощущение, что ты полон энергии, и работа тебя радует.  Это прекрасно.  И я этому радуюсь.  Я Вас целую, всё Ваше замечательное семейство. 

Ваш Миша.  (Брусиловский)

 

10 мая 1985

Пятница.  Драгоценная наша мамуля, как ты там?  Скоро у тебя ланч, я же приехал с Мишей на урок музыки.  Сегодня пришло очень печальное, жалостливое письмо Миши Брусиловского.  Оказывается, он не получал ни моих писем, ни фотографий (теперь буду посылать только заказным, хотя понимаю, что и это не гарантия).  А я не получил бандероль с книгой Гены Мосина, но ещё есть надежда: простая почта может долго ходить. 

Ездили они в Москву с Витей прощаться с Лесей (Ольгой Порфирьевной Вороновой): умирает от рака пищевода.  «Впервые видел, как плачет старенький Витя», - меня потрясло в этих словах не то, что плачет, а что «старенький».  Это к Вите?  Понимаешь? 

…Прибежал Миша, совсем чепуха эти уроки, но Миша сегодня красавчик, во всём новеньком: брюки, красная с полосами кофта и серый жилет.  Теперь заедем за Джо.  Он теперь успокоился и стал сам собой – очень милый и внимательный.  Да и все к нам расположены дружески.  Маленький Брэндан, когда что-то вкусное готовит, приносит мне полакомиться, только они не могут понять, что ирландские деликатесы мы и в рот взять не можем. 

Полночь.  Дорогая мамочка, возвращаюсь в прежний режим.  Допоздна работал над глиной, закончил четыре формы: это сфинксы, очень разные, и большой женский торс.  Завтра хочу поехать в гончарную мастерскую около Энискорти, в которую еду скоро уже два года.  Но вот подоспело: надо обжигать эти и потолковать об иных возможностях, и в первую очередь – кончилась глина, надо покупать. 

Два прошедших дня я провёл в глубокой скорби, слушая радио Москвы и музыку – это были дни моего Повиновения и возвращения в давнее, страшное, необъяснимое.  Не случайно возник рисунок «Анна Франк» и «Майя», или «Великая иллюзия».  Сегодня я не без труда вернулся к повседневности, и сразу начались серьёзные разговоры с детьми.  Поначалу Маша заявила, что Шарлот, которая вчера объявилась, будет её стричь (они все были на пьянке-новоселье у Катрин).  Тут не очень трудно было запретить, внутренне Маша не расположена к ней, и потому мой запрет не вызвал страстей.  Правда, она попросила объяснить, и я сказал, что ни одна душа, ни один человек здесь не должен дотрагиваться до Маши, и, прежде всего – Шарлот.  Потому что я чувствую в них грязь, но как чувствую – объяснить не могу.  Ответ вполне удовлетворил, сама принесла ножницы и была очень довольна стрижкой, затем – купалась, сушилась и спокойненько уснула. 

С Мишей был долгий и непростой разговор, поскольку скоро каникулы, и возникнет свободное время.  На мой взгляд, Миша раньше созрел в половом смысле, чем Маша, и я не хотел бы сейчас вообще быть в это время с детьми в этом не самом пристойном доме.  Но поскольку сейчас мы здесь, пришлось поговорить.  Я объяснил, что никому здесь, кроме Джо, я не могу доверить ни Мишу, ни Машу, и, прежде всего – Фредди.  Поскольку при всех своих положительных свойствах, она – шпана, как, впрочем, и все остальные.  Поэтому работать Миша и время проводить должен со мной – строить ли, помогать ли красить дом, поскольку скоро лето, и я буду заканчивать ту работу, что не закончил в прошлом году.  Да и начинать работать в скульптуре самый раз – и в камне, и в дереве.  Попутно я рассказал много полезных вещей, разговор был интересный, и он всё же способен серьёзно воспринимать.  Выругал его за то, что без меня договорился с отцом Зиги ехать на море на рыбалку завтра.  Я запретил, Миша подумал и сам понял, что сглупил. 

Основной тезис, так сказать, дисциплинарный, сегодня был: «Конфирмацию прошли, но все решения принимаются вместе с родителями», поскольку и Маша вдруг объявляет, что договорилась ехать утром с Джо в город.  Маше пришлось значительно дольше втолковывать, почему такие вещи невозможны.  Поняла, тем более что едем в Энискорти, где она и сделает закупки для школьного урока поварского искусства. 

Сегодня наш толстячок-почтальон купил первого кролика, так как Миша на фанерке написал о продаже и её повесили у дороги.  Миша ужасно рад этим трём рублям. 

На сегодня контакт с детьми не просто существует, он окреп, поскольку они в том возрасте, когда отец как собеседник начинает выполнять свою самую существенную работу – наставничество делом и словом.  Думаю, что скоро я не смогу полноценно разговаривать с Машей, и тогда подоспеет время твоё.  Один из моих аргументов в пользу нашего выезда к тебе после устройства, не доживаясь визы – это необходимость девочки говорить с мамой, бывать с мамой, и т.д. 

С Мишей вечером много говорили о том, что наши родственники в России, да и в Америке, люди не религиозные, не верующие.  Пришлось ответить на много вопросов, и, надо сказать, что этот разговор даже нельзя упоминать в своих письмах.  Вот, подумают там, - задурили в дурацкой Ирландии головы детям: в Бога поверили!  И я чувствую себя буквально беспомощным в письмах сейчас Итику, Мише Брусиловскому, Муре с Аликом, беспомощным в главном: почему я иначе воспринимаю возраст, когда чем старше, тем лучше.  Потому, что это - движение вперёд и вверх.  И что только вера даёт дам энергию, молодость, надежды и возможности.  Как это сказать людям, которых не видел десять лет, и от которых прежде невольно таил в глубине свои чувства, веру.  Помню, как в полном одиночестве я ездил в Загорск, уходил в Новодевичий и даже с самыми близкими и словом не обмолвился.  Только изредка с покойным Геной, но и он тут же всегда закрывался.  Как сказать сегодня самым близким, Мише и Вите, как пишет сам Миша: «…я понимаю, что жизнь твоя не лёгкая, но есть ощущение, что ты полон энергии, и работа тебя радует.  Это прекрасно».  Потому что есть эта самая энергия не от калорийной пищи, а, прежде всего – благодать Господа нашего!

Иду в постель, завтра хочу пораньше вернуться  и ждать звонка. 

 

11 мая 1985

Люсенька, мамуля, доброе утро, уже суббота.  Пишу тебе в постели, приготовив Мише и себе чаёк с печеньем.  Уж очень приятен, человечен этот обычай, семейственен, уважителен, что ли.  После Рэй мы практикуем у себя в субботу и воскресенье.  А у Любы не заведено?  Правда, Миша сразу снялся с постели и уже где-то во дворе.  Разбудили нас поутру не петухи, а куда не менее голосистая публика наша, которая всегда после пьянки поднимается ни свет ни заря.  Да начинает куролесить, да ещё не только внизу, но и под окном, распивая кофе на ступеньках.  Всё как прежде.  Справедливости ради надо только отметить, что побудку устроила Катрин, схватившая плачущую дочь, дабы не тревожить сон барыни (Ив), и быстренько устроившаяся под нашими окнами. 

Как бы, что бы ни менялось, одно неизменно: дворня, хамская и одновременно угождающая.  Как и следовало думать, заявление Кэев об уходе вообще, и в конюшню, в частности, было финтом, на время ублажившим публику.  Откупились квартирой для Кати, и вновь стучат двери, как артиллерийская канонада, раскатистый барский смех и телефонный крик.  Указания хозяйки одно за другим появляются на доске, и т.д.  Одно счастье – нет здесь тебя. 

А я всё стараюсь понять, насколько честно ответил вчера Мише, когда он сказал, что ведь если мы христиане, то должны всех любить, даже врагов своих.  Я говорил ему: человек всегда в пути, до последнего дыхания, в приближении к Богу.  Я проделал в эти годы очень трудную часть пути: уже нет рефлекторного раздражения, легко смиряю гордыню свою и стремлюсь быть всегда доброжелательным ко всем, понять каждого, даже утреннего петуха или Катрин, спасающую сон Ив.  Очень труден этот труд на практике, в сиюминутности, но тем и радостен для Господа.  Ты как-то неодобрительно отозвалась: «Что за смирение?»  Да, радость моя, это высшая цель христианина, поскольку мы пронизаны гордыней и пошлостью настолько, что только вот в такой душевной тишине, какая временами здесь бывает, видишь этот бесконечный человеческий мусор, в котором барахтается огромное эгоистическое большинство…

Мы с Машей отправляемся в Энискорти, взять глину, а Миша остаётся дома – у него всё дела. 

 …Царица наша мамочка, владычица сердец наших, обнимаю тебя.  Не оставляй, Господь, милостью своей, спасибо Господу!  Уже час ночи, и я заставил себя оставить работу.  Полностью оправдались, даже более, надежды на повторение форм, когда я сделал шаблоны у Дэвида.  Конечно, это не копии, каждый раз иное.  Шаблон даёт только компоновку.  Сегодня сделал три женские формы, ты оригинал видела на фотографии. 

Дело в том, что я, как тебе сказал сегодня, ездил в две гончарные мастерские, где мне дали на пробу глину, она исключительно терракотового цвета, не очень хорошего для меня.  Но я нашёл выход: поскольку результат очевиден только после обжига – сырую форму я сразу обмазывал старой, светлой глиной.  Словом, для американского бизнеса я всё более совершенствуюсь.  Если всё будет в порядке после обжига, пришлю почтой. 

Мамочка, и я эту пятую неделю был несколько подавлен, чувствуя, как особенно в эти дни тяжко было тебе, временами до тошноты.  Всё, что мог – молиться!  А по телефону даже этого не скажешь, да и детей нет смысла особенно тревожить, хотя всё время повторял: молитесь, молитесь за маму!  Но вот кончилась она, серёдка ещё, а к концу, что с горы – само идёт!

Держись, мамочка, ты ведь не просто героиня, ты самая смелая и работная из всех самых нежных красавиц на свете!  Ей Богу, к переезду я настолько буду готов, что завалю Америку прекрасной скульптурой, а тебя – золотым дождём с бриллиантовой радугой!

Сегодня наш сынок крепко поставил Ив на место.  Она вздумала своим вздорным криком шуметь на Мишу за то, что он не закрыл рояль после игры.  Якобы Фрэдди суёт туда внутрь окурки.  Миша накричал так, что вогнал её в краску, и она заткнётся, как думают дети, навсегда.  Он кричал ей, чтобы она не воспитывала его и Машу, что у них есть родители, и если есть претензии, пусть обращается к ним. 

Когда пришли и рассказали, то я сказал: вот уже и дети кричат на Ив, поскольку все уже высказались.  Тут Маша выступила и сказала, что ещё за ней осталось слово.  Спустя некоторое время Миша спросил, правильно ли он поступил.  Я ответил, что в принципе верно, поскольку нельзя позволять кричать, но и самому не надо было кричать, а сказать спокойно.  Впрочем, это я не сказал детям, наши господа не понимают спокойной речи.  «А Бог меня не накажет?» - спросил Миша.  Я ответил: «Если сказал ей без злого сердца, то простит».  И тут мы долго рассуждали, отчего это так много зла и злых людей.  А Миша всё сетовал: «Отчего же это Бог создал таких людей, как Антони и Ив?»  

Надо идти спать.  К ночи мой энтузиазм возрастает, а поделиться не с кем, только вот и осталась счастливая возможность – писать.  Завтра поваляться не удастся, приедет толстуха Франки фотографировать.  Я уж надеялся, что она оставила, забыла эту затею, но – нет.  Приезжала сегодня в наше отсутствие, и вот – завтра. 

 

12 мая 1985

Воскресенье.  Доброе утро.  Здесь оно объявилось, как всегда, снизу, с кухни.  Антони перестал стесняться, и всё как прежде, с семи утра – хохот, а когда остаётся один – рулады, арии и т.д.  Но сегодня он вспомнил о том, что давненько не применял к нам своего воспитательно-барского хамства.  И когда исчерпал весь вышеперечисленный арсенал шумообразующих средств воздействия, отправился под окна пилить-рубить дрова.  Тут я вышел, как был – в трусиках, спустился тихонько по лестнице, постоял, пока он отпилит очередной чурбан, и молитвенно напомнил, что сейчас утро воскресного дня, что нет восьми, что дети спят, уснули поздно.  Антони нехотя, надменно презрительно разогнулся, хохотнул: «Ха, ха, утро», - но под моим кротким взглядом, выражающим исключительно удивление, произнёс: «Мне же надо печь хлеб!»  Я пожал плечами, и он, захватив дерево и пилу, пошёл куда-то подальше, но тут же бросил, поскольку воспитательная работа была исчерпана. 

Но тут внизу Антони сменила Катя со своим, как всегда, плачущим чадом.  Я в это время уже пил чай в постели и, как всегда утром – читал, учил слова по словарю. 

Как видишь, красавица-мамуля, ничто от тебя не скрывается, даже наши коммунальные переживания.  Мы к ним относимся легко.  Пусть они напоминают тебе только о том, что для тебя эта жизнь была бы адом, Бог милостив!

Перед сном читаю о. Дудко.  Сегодня хотел бы привести его удивительно точные слова об этом нашем времени: «При неблагоприятных условиях, при превратностях, при невозможной даже обстановке, не отчаивайся, не падай духом, не раздражайся, старайся вооружиться терпением и сумей в любых условиях делать». 

Ведь благоприятности на земле нет, готовое никто не предлагает, надо делать.  Всегда было трудно.  В том-то и задача, чтоб победить.  С Богом, дерзай!  Христос всегда с тобой!

А вот, может быть, для Яшиного отчаяния, богохульствования: «Часто мы на неудачу, бедствия смотрим, как на оставление нас Богом.  Меж тем, это как одно из средств достижения вечности.  Всё нужно направлять туда и тогда будем благодарить за всё Бога.  Но для этого нужно верить в ту жизнь.  А вера в ту жизнь – единственно разумное, ибо без этого всё бессмысленным становится…» 

Вчера поздно вечером Миша позвал к TV, было интервью с известной личностью, которое смотрит вся Ирландия.  На сей раз был епископ наш Комски.  Он был красив, улыбчив, умён, весел и серьёзен, - всё, как полагается самому популярному ирландцу.  Рассказывал о пятнадцати годах работы в Америке, в самом положительном смысле, о желании быть миссионером в Японии.  А когда его из публики и по телефону закидали вопросами о сексуальном воспитании, и вообще о проблемах полов, он вздохнул, и сказал, что действительно надо уезжать в Японию.  Обрисовал положение церкви, епископов, но тут я мало что понял.  Человек он совершенно светский, современный.  Каждое утро его видят на улицах Вэксфорда бегающим в тренировочном костюме, а ведь все говорят, что он скоро будет Архиепископом Ирландии, и совсем не исключено – Кардиналом. 

Вчера и сегодня – солнышко, свет, умеренно тепло.  Вчера, когда поехали во вторую гончарную мастерскую, то обнаружили её по вывеске у закрытых ворот: основана в 1678 году, а рядом, за другими, уже господскими воротами была видна стриженая большая лужайка до реки и белеющий вдали господский дом с высокими колоннами.  К нам вышла оттуда не юная, худощавая женщина с красиво-печальным лицом.  Она оказалась хозяйкой этого поместья, последней наследницей старинной английской фамилии, и завод тоже её семьи.  Пожаловалась: вот выросли все дети, покинули дом, муж умер, и она одна среди этой красоты и богатства.  Повела на завод, показала, любезно предложила брать глину, сколько угодно, но я взял только один брусок.  Приглашала к себе, обещали приехать.  Было видно, как рада она нежданному визиту. 

Тем временем я уже накормил, напоил Машу в постели, уже одиннадцать, пора бы и вставать.  Скоро приедет великанша, а так хочется поваляться, расслабиться!  Вот когда Рэй фотографировала, я вообще не касался, а фотографии замечательные получились. 

Продолжаю вечером.  День прошёл в тяжком труде, сам забыл, как много вещей наделал, да ещё недавно большинство уволокли на наш склад – гардеробную комнату.  Фотографировали с двенадцати до шести вечера непрерывно, 36 кадров слайдов.  Франки сделает две копии для меня, одну пришлю тебе для Нахамкина.  Качество должно быть хорошим, поскольку она профессионал, училась в специальном колледже этому делу, и камера профессиональная.  Снимала в основном в белом углу кухни, что крайне меня удивило, но ей виднее.  Сняла хоровод из трёх свежеиспечённых прошлой ночью красавиц, очень ей понравившихся. 

Уезжая, пригласила нас на лето на отдых в Голвэй, где она будет работать со своим другом из Монреаля.  Словом, она вполне оправдывает свою комплекцию добродушно-добрым нравом.  Маша незаметно днём, показав глазами на её фигуру, развела вокруг себя руками, а потом отказалась поначалу ужинать, поскольку не желает стать толстой, как Франки. 

Словом, впервые будет довольно полный комплект слайдов, и это оправдывает сегодняшние усилия.  Смертельно устал, но всё же мы прогулялись на мост, потом вместе с Мишей приготовили ужин: обжарили с луком козлятинку и затушили с картошкой, умяли всё разом за милую душу!  

С завтрашнего дня займусь ремонтом дома: шпаклёвкой, покраской.  На мельнице работы почти не будет до сентября – кончилось биодинамическое зерно, так что до нового урожая. 

Всего доброго, мамочка, держись.  Целуем. 

 

…Начал писать тебе, мамочка, в городе, но вот я уже на перекрёстке, жду Мишу.  Чувствую себя очень хорошо.  Потеплело, чуть меньше стала болтаться погода, подсохло, и я вновь юн и бодр, даже вновь вернулась былая лёгкость.

Заходил к Тони в артмагазин, он на шесть недель в Италии.  Хорошо быть аборигеном, вечно возникают льготные возможности  для своих. 

Купил сейчас материал для продолжения ремонта дома, вновь буду, уже окончательно, шпаклевать и красить колонны да двери. 

Прости, что так коряво получается: пишу на перекладине руля.  А вообще я удивляюсь, что ты терпеливо разбираешь мои каракули, и не заявляешь, как прежде, протеста.  Ведь это чтение отбирает уйму времени, исходя из того, что читать тебе куда труднее, чем мне царапать изо дня в день. 

Очень здорово ты изобразила свою физиономию на курсах, но, думаю, что ты научилась широко, по-американски, улыбаться всем ртом, ушами, лицом, животом и попой.  Это очень тебе подходит: улыбаться, так что не стесняйся, практикуйся перед интервью.  Комиссия так и закружится вокруг тебя, созерцая небесную улыбку всех частей твоего тела. 

Бумага скоро кончится, а Миши нет.  Сегодня с утра продолжал работать над крупной барышней и удачно скомпоновал нового сфинкса, а точнее, - просто Льва, удручённо размышляющего. 

Странен мой путь: с демократизацией  материала смешались и темы: теперь уж не возвышенно-драматические образы Моисея и Христа, а просто …

 

13 мая 1985

Мамочка, сегодня пришло письмо недельной давности, прошлого воскресенья, подтвердившее мои тяжкие представления-ощущения.  Одно дело – представлять, другое – знать, и всё бремя последних недель как бы рухнуло на меня, хотя я отчаянно работал весь день, и много сделал хорошего в глине.  Очень здорово я продвигаюсь в ней. 

Конечно, мамочка, тебе осталось только выстоять, судьба другого ничего не предоставила.  Она побеспокоилась: с одной стороны – предоставить Яшу и Любу, с другой стороны – удалить Юру с его неприятием этого плана.  Ну, а Лёньке можно только посочувствовать – ему труднее всех.  Ведь правда, тогда, в такой схожей истории, как ты сама первая заметила, Неве-Яковской, тебе, на самом деле, куда круче приходилось.  Бесовские силы корёжили, кидая с отчаяния и мрака в ещё более мрачную бездну.  То было нам великое испытание, куда более опасное, чем теперешнее.  Поскольку в этом мы едины и молимся друг за друга, а в том были чуть ли не врагами, боялись и не доверяли друг другу, проклиная друг друга.

Лёнька сейчас нуждается в понимании, сочувствии, быть может, как никогда в жизни.  Жаль, что у тебя нет ни сил, ни времени, а тут каждый день для него – страдание.  И верно, что эти страдания нужны, необходимы, как наши – поднявшие и высветившие нас, подвинувшие вперёд и выше к Господу нашему.  Это лучший способ отойти от собственной тяжести – проникнуться состраданием, болью. 

Прости, мамочка, я не стал читать детям последнее письмо, не желая вилять в нём и размазывать главное, прочитаю позднее.  Мне бы хотелось, чтобы и дети прониклись чувством ответственности и тяжестью момента, упавшего на твои плечи.  И они поняли, без принуждения написали тебе. 

Миша стал интересно рисовать, а сегодня лепил ангела, играл на рояле, Маша много занимается у себя в комнате.  Сейчас они спокойно двигаются к окончанию учебного года, усвоив то положение, что экзамены есть естественный и нормальный процесс подведения итогов и волноваться абсурдно и вредно.

Приходил вечером Джо после работы, принёс торт – подарок Мишиных учительниц нам.  Он весел и спокоен, в конечном счёте, он выбирается на верную и счастливую для себя дорогу. 

Относительно скульптуры ты ошиблась.  Центральная фигура действительно интересна, Дэвид и Рэй буквально влюбились в неё.  Это очень странное существо, как сказал Дэвид – современный сфинкс.  Схож он не с тобой, а с Антони, как кажется только мне.  Что касается твоего портрета, бюста точнее, то он абсолютно конкретен и фигуративен, после обжига оставил в Линкольн галерее.  А «Портрет ниже пояса» стоит на моём столе.  Я уже писал, что после обжига и покраски он почти потерял полностью сходство и воспринимается довольно слабо. 

Маша написала короткую открытку Анне Зи-рг, почему та не отвечает?  Я никак не комментировал, входить в отношения детей нет надобности. 

Мамочка, держись, тут неизмеримо легче.  Дети с утра заводят меня как тугую пружину - всегда обновление и новые силы.  Тебе труднее, но ты выдержишь, более того, победишь все неблагоприятствия.

Обнимаю.  Целую тебя и привет Любе, Яше.  Очень хорошо, что бывают размолвки и примирения, тотальные ситуации очень опасны. 

 

14 мая 1985

Добрый вечер, мамочка, то есть уже полночь, наступило 15 мая, значит, ровно через месяц ты уже будешь программистом, и вздохнёшь свободно, чтобы затем вновь окунуться в хлопоты устройства, но это уже не будет столь сурово. 

Я закончил ещё одного сфинкса, теперь их у меня целое семейство.  Сегодняшний может быть метафорой голодающей Африке – скорбный, отощавший Лев с симпатичной негритянской мордой.  Вчера Миша поработал в глине, сегодня – Маша, интересно. 

Сейчас я, как всегда перед сном, иду вниз за припасами на следующий день: за молоком, хлебом, и т.д.  Обычно бывает творог, который ем перед сном, но сегодня не было, его продают, а делает его Ирма.  Внизу, как обычно, сидела одиноко Фредди, и там я увидел большой лист – ярко окрашен, и что-то написано.  Подошёл.  Это, оказывается, каждый общинник написал свои тезисы к митингу, на который приглашены даже люди из Англии: «Что такое Инишглас».  Всё, как прежде, только теперь на первом, особо выделенном месте, тезисы нового лидера – Ронэна.  Так что, мамочка, и эта жизнь идёт по кругу. 

Завтра отойду от глины и займусь ремонтом, а то оскомину наживу, да и пора – тепло, довольно сухо.  И вообще, поскольку летом мельница на простое, буду больше заниматься ремонтом. 

Иду в постель, а ты как раз освободилась от занятий, чудно как-то, привыкнуть невозможно.

 

16 мая 1985

Дорогая мамуля, кажется, что вечность целую как не писал, так соскучился, а ведь только вчера утром закончил последнее послание.  Необходимость писать тебе – живая потребность, настолько сильная, что уже сегодня я неприкаянно тосковал и слонялся тоскливо и понял, что надо сесть за бумагу, тогда ты вновь возникаешь, не только в моём сознании.  Ты всегда соучастник, собеседник, и вся наша беседа – встреча с тобой. 

Я немножко расслабился, хотя с утра отлично был настроен, хорошо поработал: красил дом внутри, двери, проёмы, завтракал с детьми, поскольку они сегодня дома, - какой-то праздник.  Потом быстро вместе с Мишей приготовили обед, да тут приехала из города Маша (ездила к подружке) и привезла отпечатанные фотографии, которые новой камерой делал Дэвид, да я два последних кадра – здесь.  Ужасное разочарование.  Я ожидал нечто похожее на то, что видел у Рэй, а эти неизмеримо хуже.  Значит, у них только Рэй настоящий фотограф.  Дэвид снимал с подъёмом, увлечением, в то время как фотографирование требует хладнокровия, осмотрительности, расчёта, - как раз качества Рэй.  Да и я могу так фотографировать, если использовать мой опыт и отрешиться от персонификации собственных вещей.  Значит, надо сделать вывод, что какая бы ни была фантастическая современная техника, человека заменить она не может.  И действительно, Дэвид - настоящий живописец, он фотографировал мою скульптуру как повод запечатлеть игру света, действительно интересную, это видно на всех фотографиях.  Я же вообще, когда держал камеру, поступил так, словно она сама всё совершит наилучшим образом, и на фотографиях обнаружил с беспощадной ясностью нечто непонятное, вообще мало схожее со скульптурой. 

Но я не настолько заблуждаюсь в собственных вещах, чтобы поверить этим фотографиям.  Зная ужас преображения объёма в плоскости, я при съёмке пренебрёг светом (шёл мелкий дождик), и объём, который видел глаз – исчез.  Как только привезу скульптуру из Линкольн галереи, куплю новую плёнку и буду фотографировать основательно, как и следует.  Помнится, я настолько удачно делал фотографии от начала до конца в своей лаборатории, что Миша Брусиловский уговаривал меня вообще объявиться сразу в Израиле фотографом, открыть ателье и начать процветать.  Надо сказать, что у меня ни разу в Иерусалиме не было искушенья последовать совету, не столько из-за отсутствия предприимчивости, сколько из-за ужасающе низкого уровня вкуса тамошней публики.  Думаю, что я скоро освою всерьёз новую технику. 

Продолжаю опять в полночь: заканчивается мой день, и твоя учёба одновременно.  Каждый раз я вижу тебя – одуревшую, с трудом переводящую дыхание.  Держись, мамочка! 

Сегодня звонил Джон, пригласил на субботу: есть желающие встретиться на урок, в том числе и Фергус.  Но я ответил, что завтра позвоню.  Мне не хотелось сразу его огорчать, но я не могу поехать из-за разговора с тобой и потери дня для скульптуры. 

Сегодня, когда жаловался тебе в письме, вышел на кухню и увидел, что моя большая барышня, с которой я так долго церемонюсь, рухнула, поскольку я слишком обильно её оросил.  И тут сразу началась настоящая работа, мгновенно забыл про свою хандру.  Ведь тем и хороша глина: я придал ей динамику, подвижность, которых так прежде не хватало, и теперь оставил открытой сохнуть.  По дороге сделал ещё одно маленькое безобразие, а вчера попутно закончил ирландца в кресле. 

Сегодня приходил Ронэн - увидел, сказал, что если бы я участвовал в конкурсе, приглашение на который он приносил, то непременно выиграл бы.  Действительно, мелочишка удалась.  Закончил и Льва с негритянской физиономией. 

Мельница наша прогорела полностью.  Оптовики отказываются покупать муку: как только слышат «Инишглас», машут руками – нет.  Вот и результат тех лет, той славы, что заработал себе Антони, мы с Брэнданом уже ничего не могли изменить. 

Да, так Ронэн приходил с предложением мне помогать Маленькому Брэндану строить новую мастерскую под тем навесом, что горел.  Я, конечно, согласился.  Это полезное мне решение, я уже физически стал без нагрузки брякнуть.  Только попросил, чтобы они сделали хороший план-чертёж, дабы не пропадало время на выяснения.  Максимум это по четыре часа в день, так что я смогу по своему усмотрению распределять время.  Но я оговорил, что цемент, раствор - готовить мне трудно, работа в наклон, так что эта работа будет общая с Брэнданом и Ронэном.  Это хорошее завершение, поскольку я давно не работаю.   

Я сравнил эту ситуацию с Аршаховской, и она экономически много выгодней.  Там мы оба работали полный рабочий день, и зарабатывали едва ли на харч.  Да и после мельничной пыли работа летом на воле: не в Израиле, а в Ирландии, - одно удовольствие.  Смотришь, я вновь стану стройным и загорелым мужчиной с лёгким венчиком серебра над головой.   

Уже совсем поздно, я всё дольше после полуночи сижу, и затем долго читаю в постели, не совсем высыпаюсь.  Но Господь смилостивился, скоро будет физическая, столь необходимая, нагрузка, и быстрее буду отправляться спать, да и меньше буду поддаваться настроениям. 

 

17 мая 1985

Мои дорогие!  Сегодня класс отпустили в 3.30.  На этой неделе меня забирает Лёня.  Вчера он приехал в 5.30.   Сегодня, вероятно, будет не раньше.  Так что у меня уйма времени для письма. 

Сегодня я впервые преодолела (в серьёзном смысле) барьер в понимании того, что говорит преподаватель…

Конечно, жизнь напряжённая, в первую неделю я так устала, что, как уже описывала вам, всё вылетело из моей бедной головы, и даже вы.  Но какой-то Добрый Дух спас меня, взял мою душу и выжал из неё всю усталость и оцепенение.  Вернул всё на свои места, так что вы опять поселились в моём сердце и согреваете меня, как прежде. 

… С сожалением должна написать тебе, что отношения Яши-Лёни почти совсем расклеились.  В тот день, когда я ночевала у них, Лёнька впервые откровенно и по секрету от Маши разговаривал со мной.  По выражению Якова, «загрузил» меня так, что целый день я переживала всю эту ситуацию, не в силах открыть учебника.  К счастью, была суббота…  Я надеюсь, что всё как-то образуется. 

Яков в прошлую субботу «заболел» - заперся у себя в комнате и лежал часа три как убитый.  Потом выскочил и стал сокрушаться: столько людей они выкормили, выпестовали у себя в доме, устраивали, развозили по делам, а теперь некуда и не к кому пойти.  Одиночество. 

Люба тоже бродила как неприкаянная, принимаясь то за одно, то за другое, и тоже сильно грустная.  Нужно сказать, что Люба держится молодцом.  Яше доверяет, и не видит причин для ревности, напротив, одобряет Яшу, что он принял в Маше такое участие. 

Ревность Лёни – это только следствие их давних тяжёлых и неровных отношений: то любви, то ненависти.  Это только очередной кризис.  Ты Машу знаешь.  Она – нелёгкий в быту человек, а теперь, пережив ужас перед раком, две операции и вероятность третьей, начав работать, она совсем перестала заниматься домом, проявляя интерес только к тряпкам и направляя на них всю свою энергию, что бесит Лёньку.  Но изменить её невозможно, сам понимаешь.  Лёнька же не может быть снисходительным, а сейчас – тем более, когда Маша действительно (не без влияния Якова) вырвалась из-под его власти.  Короче, всё здесь перепуталось, и я, право, не знаю, кто бы мог помочь им. 

… Мне труднее всех в классе, но и легче в том смысле, что Люба и Яша до сих пор не дают мне ложки вымыть.  Не знаю, сможем ли мы когда-нибудь отблагодарить их за такое отношение.  Всё время и все силы – только на учёбу. 

 

17 мая 1985

Мамуля наша, здравствуй!  Только я собрался отправить тебе письмо, законченное ночью, как Миша говорит, что приехала почта.  И это в 10.30 утра, поди пойми ирландцев.  Пришло твоё письмо, которое ты писала (начала) на курсах ровно неделю назад, когда ты забыла завтрак, а пирог застрял.  Совет: очень важно верно нажимать кнопки и рычаги, для американской жизни, видать, существенно – спокойно и твёрдо, и главное – движение должно быть точным и доведено до упора.  

Некоторые подробности письма показались принципиально важными.  Прежде всего – негативные суждения о себе не менее опасны, чем о других.  Как ты можешь говорить, что у тебя нет логического мышления?  Это совсем иное, нежели понятие женской логики.  Эмоциональная окраска – вот в чём дело.  В этом смысле утверждать, что и мне не свойственно логическое мышление – нельзя.  На уровне программирования, в котором сейчас тьма-тьмущая, вообще не разговор.  Другое дело – техническое мышление, но оно для программирования совсем уже не такую играет роль.  Вспомни свою работу на платах – с разводкой ты справлялась, значит, всё в порядке.  Это очень, очень важно, мамочка, позитивно настроиться в смысле своих способностей и качеств. 

Второе, что встревожило – это отсутствие чувства голода, реакции на пустой желудок.  Пожалуйста, немедленно начни следить, такие вещи не проходят даром.  Однажды ты уже расплачивалась за подобное поведение. 

Очень живо ты описала обучение.  Здорово повезло, что ты попала именно на короткий интенсивный курс.  Как подумаешь, что полгода надо было бы тебе вести подобную жизнь, так тошно становится.  Всё к лучшему, это всё Господь, его пути – как ни странно.  Очень важно, чтобы не пропадало ощущение Высшей воли, тогда всё по плечу. 

Что касаемо одиночества, то это не совсем так, поскольку тут дети.  Но вообще-то эта западная, чужая для всех нас жизнь, безусловно, даёт себя знать и для меня, и для других, в равной степени.  Только художник более чувствителен и более сосредоточен.  Что касаемо жизни, то мне твоё «разрешение на некоторую свободу», в такой же мере полную, как моё – тебе.  Это совершенный абсурд – всякая другая близость только способна ещё более выявить внутреннее одиночество, чуждость.  А видений никаких здесь и нет, это было у моря, под его шелест.  А здесь, под бубнящие звуки снизу, такие тонкие видения и на километр не приблизятся.  Шумы производит в основном Антони.  Он, как когда-то при тебе, теперь наваливается на Ирму, как только та появляется на кухне.  Вот и сегодня поутру, видать, на вчерашнем митинге снова насыпали ему на хвост соли. 

Но сплю хорошо, особенно сегодня.  Всё же прежде чуть-чуть беспокоила обстановка с моей работой в общине, и вдруг такое везенье.  Работать с Маленьким Бренданом не то, что с Большим, но зато не устанешь с его чисто ирландским ритмом.  Сейчас он самый ко мне внимательный человек.  Теперь Ронэн совершенно явно всем руководит, только к нему обращаются все приезжие, и, безусловно, это нормальнее, чем прежняя борьба за лидерство.  Но пусть тебе не досаждают мысли об общине, у нас самая благополучная атмосфера.   

Не предавайся тоске, скоро придёт то время, когда с удивлением будем вспоминать жизнь врозь, удивляясь тому чувству внутреннего обогащения, которое она принесла, расчистив пути друг к другу, высветив и нас, и детей наших.  Ведь тогда вернётся быт, который очень часто затемняет главное, а в нашей жизни это было ужасным.  Вот по твоим описаниям я вижу, как у Яши с Любой и в помине нет той повседневной чепухи, что калечила нас, убивает или убила любовь Лёньки и Маши, мильёны других любовей.  Жить любовью над всем эти повседневным мусором, не замечать его, не мучить друг друга – это и есть истинное христианство. 

Конечно, такое почти стоическое равнодушие ко всякой чепухе, какое у меня – это трудно для тебя и детей, но во многом мы схожи: можем ездить на самой старой машине, или валяться с удовольствием на полу, как я сейчас, - и никакого чувства неполноценности, ни тени.  Это трудно, а в Америке, средней Америке, где ты сейчас – не просто.  Впрочем, всё это действительно не существенно, если всегда в сердце полно теплого чувства любви. 

Не придавай особого значения, пожалуйста, выражению лиц на фотографиях.  Все люди перед объективом меняются, а дети остаются детьми, особенно переменчива Маша: как только очередной мой запрет – взбрыкивает, чуть ли не хамит, а через полчаса ласкается, и прочее.  Миша стал ровнее и, в общем, жаловаться нет причин. 

Твои слова о том, как через Любу Яша определяет своё отношение к миру, совершенно замечательны, поскольку они самым точным образом определяют самого Якова, да и Любу. 

Я люблю Шмаинов, скучаю, и временами – очень, но при всём их христианстве один Яша перевешивает всех вместе взятых, не говоря о Любе.  Та самая притча о первой Яшиной получке и спортивном костюме – прямо из Евангелия, а сама Люба – как повествователь.

А наша Бьюля совсем нас разлюбила с наступлением тепла, да и кормится она у вонючего бака с рыбой, без которой система воспитания в Инишглас, как я понимаю теперь Антони, несовершенна.  И чем больше палят солью в Антони, тем сильнее он разводит свою гнусную вонь.   

Сегодня был воистину летний день.  Дети перешли на летнюю форму: Миша облачился в Машины шорты, а она – в короткую юбочку.  Сейчас они много играют в теннис и выглядят чудесно. 

Оказывается, в воскресенье Джо отправляется в Англию с семейством подыскивать себе будущее жилище. 

Сегодня покрасил две двери, а это - что целую квартиру в современном доме.  Выглядят замечательно, теперь трудно поверить, что они были такими, словно черти на них горох молотили.  Покрасил и наши внутренние двери – очень славно. 

Позвонил Джону, и объяснил, почему не смогу приехать.  Сегодня я попросил Мишу выставить на его старых электронных часах твоё время, и я повесил их на гвоздик у плиты.  Так что не надо всё время заниматься математикой, скидывая шесть часов: только поглядел, и сразу ясно, что у тебя происходит.

Я часто в эти дни думаю о своей Анне, о том, как переломилась ровно тридцать лет назад жизнь, когда я ушёл под градом брани со своими друзьями из дома после майской демонстрации, от жены и дочери, ушёл навсегда.  Уже тогда понимая, что потерял навсегда, но мучился и носился из одного конца России в другой, а потом в Сибирь, в Омск, остальное было на твоих глазах.  Вот такая незадача и боль моя. 

Иду спать.  Храни тебя Господь.

18 мая 1985

Лёвочка, вчера пришло письмо от Элизабет с указанием написать «группе» что я собираюсь делать после курса.  «Мы решили, - пишет она, - спросить тебя, что за ситуация, ибо нам неясно».  Ясно, что у тебя нет контактов с ней, но с другими ты так или иначе общаешься, значит все в курсе.  Просто ей пришла начальственная блажь, вожжа под мантию попала.  Писать по-английски – большой труд и время для меня.  Но я, чтобы не осложнять у вас там ситуацию, выберу время и напишу.  Я обеспокоилась, что это знак новой кампании против вас.  Если будет допрашивать тебя, скажи, что я сама ничего не знаю, что я тяжело учусь, и что главное – закончить курс.  Сейчас я ни о чём не загадываю.  Причина её письма, как она объяснила – приближается осень, и детей надо посылать в школы, а ситуация с нами не ясна. 

Мне действительно жутко тяжело учиться, до сих пор каждый день в панике, мало что понимаю, хотя терминология понятна, но суть ускользает.  Я надеюсь, что бумажку получу всё же (диплом), а понимание настоящее придёт с практикой, как это было с разводкой (в Израиле). 

Мишина смелость меня восхитила, и поступил он совершенно правильно.  Хорошо, что дети начинают защищаться сами, потому что за спиной родителей так или иначе их будут продолжать обижать.  Я подумала, что, так как мука кончилась и ты вроде бы не при деле, приносящем доход - это может быть началом нового похода против нас. 

И это ещё более усилило моё чувство ответственности и мой ужас, что я могу оказаться несостоятельной ни перед вами, ни перед Яковом с Любой.  Яша как-то выразился: «Я поставил на вас».  Но он уже выдохся и начинает злиться на меня.  Позавчера даже был резок, что совсем утвердило меня в моей панике.  Но я не хочу тебя пугать, Лёвочка.  Я надеюсь выкарабкаться всё же.  Для меня даже те достижения, что я имею сейчас, уже хороши.  Главное – избавиться от того напряжения и страха, что не всё понимаю на уроках.  Дома читаю, и это уже легче, здесь я задала себе свой собственный ритм, и это много легче. 

… Пишу в своей «клети» на улице.  Это зарешеченное пространство во дворе, под крышей.  Сегодня я впервые выбралась сюда спать, и выспалась на воздухе отлично. 

… Не расстраивайтесь за меня, такова жизнь, не всегда сладкая.  Нужно бороться.  Как подумаю о вас – прибавляется силы.  А Яша и Люба тоже вытянут, не бросят меня на полдороге. 

… Ночью и сейчас идёт дождь, но тепло.  Воздух душистый, свежий.  Ночью – звёзды.  Благодать. 

Хорошо, что ты процитировал Дудко.  Помогает.  Я вечером и утром твержу одну, известную мне молитву – Отче наш. 

Яша богохульничает, особенно часто при мне, но в душе он добрый христианин.  Окажусь ли я сама достойна этой помощи?  Так что тут ещё примешиваются моральные трудности.  Иногда я ропщу: Господи, за что мне, слабой женщине, такие испытания.  Но в другую минуту благодарю его за его помощь.  Ведь это он послал мне эту возможность и испытывает меня.  Надо быть достойной этой помощи. 

 

19 мая 1985

Воскресенье.  Полночь.  Мамочка, опять ночь, немножко попишу после работы.  Закончил окончательно двух фигурную композицию, практически сделанную вчера за один день.  Дети поработали за меня: Миша готовил, Маша – красила, и я здорово преуспел.  Конечно, последняя вещь – это лучшая моя вещь, очень нравится и детям. 

Когда гуляли с Мишей перед сном, мы говорили о том, что такое семья вообще, и о нашей, в частности.  Я и сказал, что вот новая вещь как раз о семье.  Миша очень обрадовался и сказал, что сам так подумал, но не хотел говорить, боясь меня огорчить: а вдруг я думаю иначе.  Тонкий и внимательный малыш, он за компанию немножко похандрил со мной.  Я всё переживал за тебя, да потом сегодня под вечер пошёл на мост и помолился за тебя, за нас – и полегчало.  А как пошёл от моста по дороге, то тут же увидел: рублик лежит (фунт, конечно), как добрый знак.  Показал я этот рублик Мише и он так обрадовался, что у тебя отлегло. 

Не падай духом, мамочка!  Давай запрет на жалобы и трудности усилим – для обоих, и детям это совершенно необходимо, иначе у каждого будет двойная тягость.  Веселее, мамочка!

Понедельник.  Продолжаю утром на перекрёстке.  Миша уехал, а я попишу маленько, да поеду за молоком.  Помолился хорошенько перед сном, и спал хорошо, да под утро видел чудной сон.  Якобы я приехал вновь в Москву и живу у Ревичей, но не в старом, а в новом их доме, в котором и не бывал.  Алик болен, в больнице, и как-то, вернувшись, узнаю, что комната моя занята: вернулся и Солженицын, и почему-то оказался здесь.  Я удивлён, огорчён, он – в комнате, а тут появилась невесть откуда Ира Зи-рг с фотоаппаратом со вспышкой, и говорит: «Вот теперь-то я его накрою.  Как начнёт выходить, я его и сфотографирую».  Мы начинаем уговаривать не делать ничего подобного: можно до смерти напугать Солженицына, и она исчезает.  Тут появляется большой, вальяжный, очень значительный и внутренне очень подвижный человек.  И я понимаю, что это и есть Солженицын.  Мы знакомимся, и мгновенно становимся друзьями, словно знали друг друга тысячу лет.

…Потом появилась Маша (так крепко спал, что шум снизу не разбудил), и я проснулся.  Встал свежим, бодрым, и детки тоже.  Нам важно, мамочка, продолжать сохранять обретённое семейное тепло, подавляя в себе малейшие признаки состояния, способного нанести урон общему самочувствию.  Поскольку теперь не только мы сами, но и дети находятся в орбите наших взаимоотношений – уже не дети, а подростки.

…Очень здорово прошло изменение моего ритма работы: спокойно поработал с одиннадцати до трёх, неторопливо, в полной тишине и одиночестве, на свежем воздухе, и уложил один ряд блоков больших бетонных кирпичей для внешней стены.  Словно всю жизнь был каменщиком, даже приятно было показать детям.  Немножко помог вначале Большой Брэндан. 

Только сейчас понял, как меняется к лучшему настроение, если на работе совсем не сталкиваться с Антони.  Уже от одного этого я сразу сегодня повеселел, и дети вместе со мной.  Ведь до самого последнего времени работы на мельнице он постоянно, словно ворон, кружил над нами.  Теперь я понял, почему нам с тобой было хуже всех здесь: только мы зависели от него каждодневно. 

 

19 мая 1985

Мои дорогие!  Вот, в воскресенье я опять сделала перерыв и пишу вам второе письмо на этой неделе.  Вчера читала целый день до одури, а вечером мы с Яшей закончили программу.  Я успокаиваю себя тем, что необходимые навыки придут во время практики.  И хоть после курса будет не менее горячее время, буду тренироваться в написании программ постоянно и почитывать учебники. 

Устроила себе постель на улице, под крышей, и вчера засыпала в обществе тёмных молчаливых деревьев и звёзд.  Воздух свежий, машин не слышно, спится хорошо. 

Люба с Яшей и дети вчера ездили в кино, а Данися в качестве компенсации за упущенное удовольствие принёс полную тарелку клубники, которую я постепенно и съела. 

… Вчерашнее письмо было следствием дурного настроения, не обращайте на него серьёзного внимания.  Всё же за субботу-воскресенье я успеваю выспаться, а поэтому самочувствие и настроение меняются к лучшему.  Напряжение на уроках – чисто психологическое, особенно на лекциях, когда не понимаю.  Но и это уже легче. 

Через час придёт Арье – объяснять программы по последнему параграфу.  Это израильтянин испанского происхождения, живёт с семьёй в доме напротив Лёнькиного.  Работал более года, очень хороший программист, но ему отказали в Грин карте, сейчас пробует другого адвоката, более дорогого, несколько приуныл.  Мы разговариваем с ним на иврите. 

Яша оказался не таким учителем, какого бы мне хотелось (подай ей щенка, да чтоб ещё не сукин сын).  Он очень самолюбив и отметает все исправления, какие вносит преподаватель, говорит: «Вместо того чтобы восхититься этой программой, которую мы сделали, он её исправляет».  Вчера собственноручно выбросил все исправленные программы.  Но я, чтобы не ввести его в новый гнев, потихоньку припрятала, на случай, если наша программа не сработает.  Я не могу спорить с Яшей (он профессионал), но смутно чувствую, что в новой программе есть путаница, хотя Яша уверяет, что она отлажена хорошо.  Но жаловаться грех: всё равно, если бы не его помощь, не выкарабкалась бы. 

… Пишу в своем закутке на улице.  Дождь прекратился, деревья по-прежнему успокоительно молчат. 

На курсах познакомилась с полькой: два года в Америке, учится на оператора систем.  Тоже жалуется, что ничего не понимает.  Русская с вечернего курса по программированию, с которой мы встречаемся по вечерам (я жду Яшу, а она – начало урока), тоже жалуется.  Но надеется, что диплом дадут всё равно, а понимание придет - рано или поздно.  Целую вас, мои любимые.

Ваша мама Люся.

 

21 мая 1986

Дорогая мамуля, я опять стою на перекрёстке, только теперь после школы.  Утром после завтрака пошёл на свою стройку в 10.30 и в 1.30 закончил.  Работал, как говорят, не отходя от кассы, и уложил два ряда блоков, словом, приобрёл ещё одну профессию – каменщика.  Вот уж о чём и не мечтал!  Сегодня блоки уже не гуляли туда-сюда.  Помогал мне Брэндан, как говорится, на подхвате, но затем мы договорились, что лучше после ланча он уложит один ряд.  Работа кажется простой, но только на расстоянии.  Что касается мышечного напряжения, поскольку блок бетонный и тяжёлый, то оно быстро проходит, и только на пользу. 

 

22 мая 1985

Среда.  Полночь.  Вчера ночью не писал: мы договорились раньше ложиться, а то утром вставать тяжко.  Так что Миша в десять, после прогулки, уже в постели.  Вчера я также лёг спать до полуночи.  Впрочем, теперь я после ланча ложусь ненадолго отдохнуть, вздремнуть, благо стало очень тихо, даже Антошка не гремит.  Дети после обеда регулярно играют в теннис, и я с ними, а потом делают уроки, повторяют к экзаменам.  У Маши математика и французский, самые её слабые дисциплины, прошли нормально.  К телевизору давно не подходят сами, словом, царит идиллия.  Сегодня получили замечательные фотографии с Любой, и я вновь и вновь любуюсь и радуюсь, глядя на неё да на тебя - симпатичные вы обе девушки!

Напрасно беспокоишься относительно Элизабет.  Если у неё и есть неприязнь и замыслы, то не тут-то было.  Все остальные не поймут её, поскольку одни просто расположены к нам, а другие – из обычного своего двуличия, привычки никогда не выражать своё истинное отношение. 

Впрочем, и ситуация сразу с новой работой упростилась и укрепилась.  Брэндан просто счастлив, что иногда работает со мной, и так успешно.  Сегодня работал один, слушая «Маяк», и под ласковым солнцем уложил две стены намного больше прежнего, и почти не утомился, - надо поразмять мышцы, некоторое время не бывшие в употреблении. 

Да, конечно, нам очень не повезло здесь, что оба попали в рабскую зависимость от Антони и необходимость работать, общаться с ним.  Сейчас я вижу всё здесь иначе, когда не сталкиваюсь с ним: вновь улыбается солнышко, природа, как и три года назад, когда я свихнулся от этой мягкой, ласковой нежности. 

Я не позволяю себе работать кое-как, и это даёт результат: материальный и моральный, и весь ход жизни пошёл интереснее, интенсивнее.  У меня остаётся время на отдых, приготовление обеда и скульптуру, да и на прогулки. 

Вчера начал маленькую композицию: Богородицу с младенцем, она как бы сидит на полу, вытянул ноги, между ними младенец, и она поддерживает его, наклонившись вперёд.  Поначалу эта форма была очень натуральной, сегодня она стала принимать эстетический характер в стиле прежних вещей.  Почти высохли предыдущие формы, и хочь плачь, хочь танцуй, они словно шагреневая кожа: сбежались, усохли – 25 процентов!  Ведь торс был почти полуметровый, сейчас даже странно глядеть на эту малютку!  Наверно, займусь деревом и мрамором …

Антошка сегодня принёс пол курицы жареной, правда, предыдущую мы отдали животным, может быть, эта съедобнее?  Впрочем, в холодильнике есть и котлеты, и тушёная картошка с мясом.  Я ем много творога, слегка помогает Миша.  Они довольны едой, и выкидывать не приходится.  Миша даже своим учительницам хвастает, какой отличный повар его папа. 

Мы, конечно, немножко мечтаем вместе о том, что хорошего может быть после окончания курсов.  Но, вообще-то, договаривались не забегать вперёд и всеми своими мыслями, молитвами помогать тебе этот путь закончить успешно. 

 

23 мая 1985

Мамуля, сегодня пришло письмо от 16-го, написанное до разговора, поэтому прочитал, уже зная о том, как всё более тяжко с каждой новой программой тебе усваивать, переваривать и делать. 

Что касается письма Элизабет, то повторяю: не обращай внимания, не угождай блажи и не теряй ни секунды на эту стервь.  Со всеми остальными здесь, в том числе и Ронэном, я и дети много раз обсуждали сложность положения, и что сейчас важно получить диплом, а что далее – вопрос.  Её письмо – это не знак новой кампании.  Я писал множество раз и говорил по телефону: не в воле Комиссарихи распоряжаться, а со школой – выдуманный повод, ситуация не прошлого года, у детей есть школы. 

Жаль, что паника не покинула тебя, это огромная помеха.  Как-то надо взбодриться, ведь мужество нужно не только для курса, но и жизни: устройства, переезда, и т.д.  Я не знаю иного повода, как только проникнуться, как можно глубже, христианским чувством свободы и одновременно – высшей назначенности каждого человека.  Пусть тебе не только мы будем придавать силы, пусть Бог воодушевит тебя через твою веру в него. 

То, что Яша выдохся, понятно, всё же всему есть предел, даже я это ощутил.  Но мне кажется, что он уже больше думает о трудоустройстве, поскольку окончание курса это уже не такая проблема, как вначале, а больше вопрос времени. 

Совершенно не понимаю, почему «резкость Яши утвердила меня в моей панике», - одно к другому не имеет решительно ни малейшего отношения.  Яше надо самому наблюдать своё поведение, а тебе свой характер, зачем неприятные вещи наслаивать друг на друга? 

Я, к счастью, не из пугливых, и потому остаюсь спокойным, глубоко верящим, что это испытание ты и я пройдём достойно, а там – что Господь порешит.

Хорошо как, что ты выселилась из дома.  Здесь так и не нашлось для меня такого уголка, спим с Мишей с открытым окном и дверьми, и пока воздуха хватает.  Спим хорошо, даже шум нижний не будит.

Продолжаю уже после обеда, дождь, а потому дети сразу сели заниматься.  Маша уже извлекла полезный урок.  В этом году она впервые делает тесты без волнения, нервов и паники – результат моей каждодневной работы: «Нервность, паника и близко не посмеет приблизиться к тому, кто добросовестно работает, учится, а затем отчитывается в том, что знает.  Даже если что-то забыто, надо не вилять, а ясно и спокойно сказать: не знаю, извините, пожалуйста».  Вот сейчас, когда ехали домой, так и сказала Маша, что была спокойна, и потому всё хорошо написала. 

И Миша признался, что теперь, когда по черчению основательно всё повторил – спокоен.  Что касается остальных дисциплин, то подобной уверенности нет, но понимает, насколько важно измениться в работе, чтобы спокойно ходить на экзамены. 

Понимаешь, Люсенька, твоё, временами возникающее малодушие, поправимо, быть может, не так просто, как у детей, только бы добраться до истины.  А она, увы, всё в том же: в себялюбии и эгоизме.  Извини, но как только уйдёт жалость к себе, наступит твёрдое и ясное сознание, совершенно непоколебимое.  Конец твоего письма обнадёживает: Господь тебя (да и меня) испытывает неспроста, наступил наш черёд, а роптать супротив Бога в минутной слабости так естественно, но есть покаяние и радость смирения.  Но как не просто испытать глубину непритворного, чистосердечного покаяния!  Сейчас идёт счёт времени на секунды, быть может, лучшего времени нашей жизни. 

Твой сон с выпечкой хлеба должен быть вещий в том смысле, что это уже окончательно позади.  И главное, в который раз: делай и думай только главное.  Яша и Люба абсолютно правы, любая обида на них – себялюбие.  Вспомни о. Дудко: «…благоприятствия в жизни нет, делать надо». 

Здесь всё хорошо, ни тени прежних постоянно меняющихся течений вокруг нас.  Всё, что осталось от старого – это Элизабет, с которой не здороваюсь и стараюсь не сталкиваться вообще.  Её можно и следует пожалеть: просто ужасающе закомплексованная шпановатая ирландка.  Моё отношение и равнодушие – как острый нож для неё.  Впрочем, я ещё буду расплачиваться, это ведь, в сущности, чванство и гордыня моя.  С остальными я неукоснительно вежлив, но соблюдаю дистанцию.  С Маленьким Брэнданом немножко говорим, но только на отвлечённые темы.  Правда, вчера сказал ему, как легко они вздохнут, когда уйдут две семьи: Джо и наша.  Он с сомнением пожал плечами, уж не ведаю, из вежливости, или на самом деле.  Если найдётся минутка, напиши только Брэндану, ему и для «группы» несколько слов: мол, учишься, а что далее – вопрос.  Буквально три строчки, обид не будет, лучше на открытке, дешевле. 

Я пишу большие письма совсем не по причине досуга, они – моя единствення отдушина.  Одиночество (которому совершенно напрасно сострадаешь) – условие любого творчества, художественного – тем более.  К сожалению, с твоим отъездом в этом смысле мало что изменилось.  Быть может, пройдя эту разлуку, ты сможешь шире и свободнее видеть самые очевидные вещи.  Извини, мы в том времени, когда ни вилять, ни ловчить, ни хитрить.  Конечно, мужество не приходит само собой, это как движение вверх по тропе Будды – до небес.

Ещё я сказал Брэндану, да и остальным, как чудесно меняется жизнь в Инишглас, если не работать с Антони, и как нам с тобой не повезло с самого начала.  Ирландцам надо уметь многое прощать, иначе – каюк.  Ведь Брэндан – старательный человек, не бездельник, а ведь за всю эту неделю сделал в шесть раз меньше меня.  И всё время занят. 

А сейчас я вернусь к своей сидящей Богородице, очень трудная и серьёзная работа.  

…Дописываю на перекрёстке утром.  Всю ночь шумел ветер с дождём, но спал крепко, и вообще физическое состояние отличное.  Дай Бог, чтобы подольше продержаться так, физическая нагрузка необычайно благотворна.  Мы тут с Мишей размечтались, как ты устроишься в Америке, и как мы своими руками построим себе дом.  Очень привлекает сынка нашего такая перспектива, поскольку папа уже овладел главной строительной профессией – каменщика. 

Что касается Комиссарихи (извини, что вновь напоминаю о ней), то, вероятно, мой теперешний образ жизни ей поперёк горла.  Хотя, любя, нормальная феминистка должна быть счастлива, что «женский шовинист» теперь сам порабощен домом, кухней, детьми.  Но ведь она-то воспринимает сие как личное оскорбление: что остаётся от её ценностей, если закоренелому шовинисту ничего не стоит делать то, от чего она отмахивается, как от рабства, порабощения.  Впрочем, подобного рода умозаключения не для её ирландского умишка… 

 

22-23 мая 1985

Дорогой Лёвушка!  Теперь могу сказать определённо, что через две недели будет экзамен.  Преподаватель уверил, что не трудный.  Не для того, мол, чтобы затруднять студентов, а дать возможность проверить себя.  Но главная часть экзамена – две программы, над которыми все работают сейчас, и с которыми нам помог Арье.  Как только программа срабатывает – большое облегчение.  Рано или поздно, это перестаёт быть трудным. 

… Яша приезжает всё позже и позже, вот уже восьмой час, а его нет.  Впрочем, вчера он болел – боли в животе.  Может быть, случилось что-нибудь сегодня.  Я уж потихоньку волноваться начала.  Перед этим он с Борей чистил бассейн во дворе, в котором вода стояла всю зиму, гнилая вода.  Как я заподозрила, нечистый болотный дух вошёл в него. 

… Яша приехал в полвосьмого, жив - здоров, и привёз два твоих письма с фотографиями.  Конечно, огорчительно читать о картинах жизни в Инишглас.  Хоть и не ново.  Пусть тебя утешают надежды на перемены, которые так или иначе должны произойти, неизвестно, правда, в какую сторону. 

Лёнька поступил по-свински: идея курса принадлежала ему, а теперь он спихнул всё на Якова с Любой.  Они устали невероятно, но тянут.  У Якова – Любы – Лёньки - Маши отношения прекратились окончательно.  Я как-то позвонила Лёньке, спросила, как понимать, что он не звонит.  Значит ли это, что я тоже включена в разряд людей, с которыми он поссорился.  На что Лёнька ответил: «Нет, вы-то здесь при чём.  Если хотите – звоните, я  - не буду».  Я даже вникать не стала в такую постановку вопроса, некогда разбираться сейчас. 

Курс – невероятно трудный и рассчитан или на очень способных людей, или на людей, уже имевших отношение к программированию.  Словом, это способ выгребать деньги из карманов учащихся.  Но что удивительно – никто из наших студентов не отсеялся, кроме поляка (который перед тем, как уйти, успел занять у меня десять долларов и не вернуть).  Остальные – более или менее успешно продвигаются. 

Что будет после курса, я не знаю и пока не думаю.  В промежутках – совсем немножко - мечтаю.  Как мы все вместе живём в своём доме, и как я готовлю для вас обеды, и как к нам приходят в гости Люба и Яша.  Свой дом – больше мне ничего не нужно для полного счастья.  Дом, и мы вместе в нём и живём общей дружной и счастливой жизнью.  Но когда я погружаюсь в это и вспоминаю, как ещё мы не устроены – лучше не надо…

… Лёвушка, при любых обстоятельствах не предавайся унынию.  Если такой могучий дух, как твой, не справится, то что говорить о моей слабой душе.  На самом деле только в тебе моя поддержка. 

 

24 мая 1985

Пятница.  Мамочка, вот я вновь, как всегда в этот день и время, у старой школы.  Сегодня на урок музыки вместе с Мишей и Маша приехала, - учительница поменяла время. 

Сильный ветер, а всё то время, что клал стены, брызгал дождь, и хотя работа под навесом, ветер очень досаждал.  Но я не сдался, и довёл работу до конца.  Теперь стены первого отделения закончены, тут будет мастерская.  Вся беда, что не могу работать по-ирландски.  То, что я соорудил стены мастерской за пять дней, планировалось на три недели, следовательно, эта работа не бесконечна, но, быть может, на лето протянется.  Впрочем, не столь уж сие важно, хомут всегда найдётся…

Очень жаль, что не могу переключиться на письма в Россию и Израиль, это требует тех усилий, которых пока я не имею. 

Внешне весь ритм дня я сегодня выдержал, но ветер даёт себя знать, и после ланча я чуть приуныл, и обед готовить буквально притащил себя на кухню за уши.  Во время приготовления обеда я слушаю радио.  Вчера слышал Мишу Меерсона, началось Вознесенье.  Как-то странно, что я так и не побывал вместе с ним и Анри на Фаворе.  Ровно пять лет назад, если помнишь, они отправились на ночь с о. Всеволодом, а мы остались дома. 

Моя последняя работа «Сидящая Богородица» почти погибла.  Я вчера положил её на минутку в воду – размочить, а когда вынул, то обнаружил, что она почти растаяла, как сахар.  Но это не беда, отыскалось пластическое решение, новый вариант будет лучше. 

Завтра у меня свободный день, полный мой день, так что, возможно, вернусь к дереву, да и съезжу с детьми в город.  Исчерпались все мои новости. 

А, нет, вспомнил, что по радио сегодня сообщили о твоей московской знакомой Ирине (Кристи?), странная фамилия, ты помнишь?  Правозащитница, знакомая Сахарова, появилась в Вене с мужем и сыном, собирается поселиться в Штатах.  Оказывается, два года её не выпускали, и вдруг неожиданно выпустили. 

Очень жаль, но я вновь не поеду в Дублин.  Джон прислал письмо, я не ответил, газету он послал.  Буду ждать твоего звонка в воскресенье.  А в Дублин не поеду, просто жалко времени и сил.  Дома всё нормально, дети веселы и едят с неугасающим аппетитом, что крайне меня удивляет, поскольку пища разнообразием не отличается: бульон, картофельный суп, мясо, котлеты, картошка, макароны, спагетти.  Звучит почти как модерные стихи, мне самому надоело, но дети уплетают за милую душу, и только хвалят.  Я вспоминаю еду Дэвида-Рэй, она легче, тоньше, а моя мне уже тяжеловата, хотя после стены я стал жевать энергичнее. 

Не позволяй себе хныканья, это ослабляет. 

 

24 мая 1985

Мои дорогие!  Вот вам моё пятничное письмо.  Сегодня день был не такой напряжённый, только с утра была лекция по JCL (управление системой), - это то, что я решительно не понимаю.  Арье, приятель Яши и Любы, тоже живший у них, пока не приехала из Израиля его семья, помог сделать программу, невероятно трудную.  Все только ахают по поводу её сложности и не верят, что на двухмесячном курсе дают такие программы. 

Этот курс был бы мне абсолютно не по силам, если бы 70 процентов работы за меня не делал Яков.  Но перед последней программой он сдался, сказал, что не справился бы с ней.

Предыдущую программу, тоже очень сложную, сдала наконец.  Отлаживала её с учительницей, потому что Яша настаивал на своём варианте, и не хотел сдаваться.  «Не из амбиции, - сказал, а просто уверен, что наш алгоритм должен сработать».  Унёс программу в Прайм и там пытается закончить свой вариант, стоивший мне (и ему) столько крови.  Он запутанный, громоздкий, и я в нём решительно ничего не понимала.  Конечно, если бы я успевала за классом, а не тащилась в хвосте, я бы справлялась сама, но – не дано.  Итак, слава Яше, его усилия и оценить невозможно, уж таков он! 

Вчера, когда мы ездили к Арье на консультацию, Яков опять кипятился в машине по поводу Лёньки, а я ему сочувствовала.  Всё поведение Лёньки выглядит расчётливым.  Уж не знаю, право, совпадение ли, но только он дождался, когда Яша раздобудет для него денег на покупку дома.  Получил эти деньги, а потом порвал окончательно.  Не хочу тебя огорчать, но все материальные затраты на курс легли на Любу с Яшей.  Я в глубине души надеюсь, что Лёнька ещё выплывет на поверхность и предложит свою половину, как договорились, но Яков в это не верит решительно.  Кипятился Яша и по поводу Юры, не пожелавшем «нарушать режима семьи», прожив у них год.  Люба кормила-поила его, стирала на него.  Яков возил его в любое время дня и ночи.  Первую работу нашла ему Люба.  Илья изливался в благодарности по поводу всего, что они (Люба и Яша) сделали для Юры, уверяя, что никогда не забудут.  А, приехав в Америку, даже не позвонил.  Таковы люди – не любят быть благодарными.  Яша уверяет, что Маша так сейчас подчинила себе Лёньку, что по первому её повелению Лёнька выложил бы деньги.  Но, сам понимаешь, что ожидать от неё не приходится.  Более того, никому из людей, давших им в долг на дом (через Яшины хлопоты) они и спасибо не сказали.  Чужие для нас люди сделали невероятное: Галя Колесова прислала 500 долларов; Рая, Яшина сотрудница, подарила на курс 300 долларов.  Я верю в силу твоей молитвы – ты ближе к Богу.  Помолись за этих людей.  Это всё, что мы можем сделать. 

… Сейчас преподаватель сказал перед самым уходом: не перепутай, не явись на курс в понедельник, понедельник свободен.  День памяти павших в гражданскую войну.  Хорошо, что сказал, а то бы приехала. 

… Лёвушка, конечно, мне ужасно представлять всё, что делается в Инишглас, а фигуры Ронэна и Элизабет со стороны ещё более неприятны.  Если бы это было просто недалёкостью, глупостью, детскостью – игра в лучших людей, то можно было бы простить.  Но фашизм, властолюбие, что так и сочится из всех пор их душ, отвратительны по напористости своей.  Я не знаю, чем кончится вся эта заварушка для нас, а они пусть грызутся, как хотят.  Честолюбие чрезмерное ещё ни для кого хорошо не кончалось.  По отношению к Антони у меня всё то же глухое озлобление, хотя его присутствие в общине необходимо, чтобы затыкать денежные прорехи.  Ты доверчив, как ребёнок, легко обольщаешься.  Помнишь, как ты восхищался Шарлот?  Мне она сразу показалась неприятной, шпановатой.  Но таковы уж вы – художники и поэты. 

Хочу рассказать, какой сон – видение меня посетил.  Вчера поздно отправились спать.  Люба с Яшей выпили по бокалу вина, я не стала – ещё работала.  Яша размягчился, расслабился, отошёл от своего настроения, пошутили, посмеялись и разошлись по постелям.  И вот уже заснула почти, но проснулась от страха.  Почудился мне некто, с человеческими руками, покрытыми мышиной шерстью, с удлинённой головой странной формы, тоже покрытой серой шерстью.  Как этот некто подполз и взял меня за ногу своими длинными шерстяными пальцами.  Я испугалась и засунула ногу под одеяло, прочла молитву, и всё отошло.  А утром подумала, что этот некто – дух пыли, скопившейся в ковре, две недели не чищенного, и это знак, что надо скорее вычистить. 

… Вот уже семь, ни души в здании, а Яши нету.  Это хорошо – есть много времени для письма.  Завтра они уезжают на свадьбу к Любиной сотруднице, а я буду работать в своём закутке на улице.  Там никто не мешает, я бы и по вечерам туда уходила, но мне кажется, что хозяев это немного обижает.  Как-то я не выдержала, телевизор на полную мощность работал - ушла в закуток, а они вскоре выключили.  Я же сама не хотела им мешать. 

Лёвушка, если Элизабет будет приставать по моему поводу, скажи, что я сама ничего не знаю, а писать по-английски я, сам понимаешь, не могу, во всяком случае, сейчас.  Меня тревожит, что тебе дали трудную физическую работу, хотя с другой стороны – хорошо, что ты при работе.  Не будут цепляться.  Ты всё-таки не слишком выкладывайся физически на стройке, побереги свои силы, ты уже не юноша.  А что делает без мельницы Старший Брат?  Его-то, небось, не послали на строительство.  Хотя, не приведи Господи опять тебе с ним работать.  Какой же хлеб вы теперь едите, если мука кончилась? 

Яша признался, что ждал от меня истерики, скандала, и заявлений, что я отказываюсь от курса и удивлён, что этого не произошло.  Как я ни благодарна ему за помощь, а учитель он тяжёлый, и дальше мне не хотелось бы учить программирование именно с ним из-за его нелёгкого характера и неспособности объяснять внятно (плюс моя неспособность схватывать на лету). 

Буду ли я работать в этой области, и как это будет – неизвестно.  Но только так нагружать свою бедную голову, что вся остальная жизнь – мимо, это мне не по душе.  Я хочу ещё жить и чувствовать, а не быть только функционером.  Но велика беда начало, сумбур в голове пройдёт. 

… Началось уже лето, пора цветения кончилась.  На кусте сирени цвели только три веточки. 

Возвращаясь к Лёньке.  Неплохо бы выслушать и вторую сторону, но только всё затмил его поступок с деньгами, и со мной вообще.  Взял обязательства, и, когда мне уже отступать было нельзя, - бросил. 

Всю эту неделю Яков чистил бассейн.  Скоро начнут купаться.  Всё прошлое лето купались маленькие Голосовкеры, а Боря был у них няней.  Боря очень изменился: высокий, но такой же худой, и такой же тихий голос.  Целыми днями сидит у себя в комнате и занимается.  Данися тоже весь день чем-нибудь тихо занимается или сидит у телевизора.  Я такой образ жизни нахожу очень нездоровым.  Они совсем не гуляют и редко общаются со сверстниками, хотя друзья у них, разумеется, есть.  А главное – всё живое убивает телевизор. 

P.S.  Лёвушка, для тебя: видела во сне, что Ив приехала сюда специально, чтобы самолично сказать, что они выгоняют нас из общины.  Я бросилась на неё и стала избивать так, что она начала кричать.  Точно также и Элизабет привиделась однажды, и я в ярости била её.  Я думаю, что Ив перешла в наступление.

Вот за вчерашний вечер и сегодняшнее утро состряпала письмо, большое.  Получила фотографии твоих работ: лев и человеческие фигурки, сфотографированные со спины.  Ряд создает впечатление движения.  Лев, конечно, бесподобен: невероятно хорош и похож на тебя.    Общий стиль твой сохраняется, но в каждой новой вещи выявляется всё более и отточеннее.  Ты у меня Мастер, благослови тебя и не оставь Бог. 

Дорогие мои, скоро курс кончается.  Это уже хорошо тем, что снова писать буду каждый день, и вообще – близки какие-то перемены.  В семье у Любы вечера проходят перед телевизором.  Один Боря проявляет сознательность и уходит.  Уроков у него много, школа серьёзная, к тому же учится музыке и каратэ. 

 

26 мая 1985

Воскресенье.  Мамуля-Фомуля!  Вот Миша пробурчал, не открывая глаз, что не даю спать, хотя он сам пробудился, уже одиннадцать.  Я подал ему в постель и себе чай, чтобы лёжа писать.  Это большое наслаждение: дважды в неделю нежиться с утра под шум ветра, деревьев и дождика.  Вот Миша уже растворил очи свои и соизволил испить утреннего чайку. 

Вчера поздно улеглись, ездили с Мишей на концерт.  А Маша была оставлена дома за непочтительное отношение к родителю: с каждой неделей из школы она приносит всё больший налёт пошлости и вульгарности.  В тоне независимости, так ей кажется, начинает самоутверждаться, возражая в таком настроении всему на свете.  Я запретил, уезжая, смотреть ТV, когда вернулись, были уверены, что это именно она смотрит, но, оказалось, Катя.  Маша лежала в моём углу, на моей постели и читала, пригревшись, и была вновь мягка, уступчива и ласкова. 

Концерт был так себе: скрипач из Англии Макнамара, холодный и почти равнодушный к музыке технарь.  Без видимого труда он извлекал красивый, иногда блистательный звук.  Смотрел на ноты искоса, как на неприятный повод извлекать звук из скрипки, подчиняясь их воле.  Ему было одинаково играть, что Моцарта, что Шуберта, просто звуки иначе чередовались, образуя не картину человеческих чувств, а чисто звуковую структуру.  Он слегка похож на Сашку Розена, если можно представить Сашку в концертном костюме, с красиво-породистым лицом с усиками, стройным, седеющим, изящным. 

На рояле тарабанила нашенская пианистка, вкладывая в руки весь пыл, страсть, к тому же новый рояль в музыкальной школе – что колода, так что грохот был велик, что совсем не мешало Макнамаре вежливо не замечать весь этот гром.  Наш неизменный музыкальный гений Пол на сей раз довольствовался ролью переворачивания нот пианистке, и сам не замечал, как всё его втянувшееся внутрь лицо выражало такое непомерное страдание, ужас, что нижняя челюсть вообще не была видна.  Я заподозрил, что в такие минуты он вообще её заглатывает внутрь. 

Миша притворялся, сколько мог.  Я наслаждался этим новоявленным крыловским ансамблем, публика млела от восторга.  В один из последних перерывов Миша пожелал уйти, и я немедленно удовлетворил его просьбу.  Было десять вечера, и над Вэксфордом лежали серебристые небеса с серебристыми облаками. 

Уже все ирландцы успели занять свои субботние места у пивных стоек, а их машины – на обочинах дорог.  Дома сейчас совсем стало тихо, почти как в своём доме.  Фредди переселилась в свой вигвам, который поставила в лесу за курятником, и вчера справляла новоселье.  Миша и Маша перед концертом побывали там.  Вот уж воистину – на ловца и зверь бежит.  Какая-то сумасшедшая женщина жила в Канаде в настоящем индейском вигваме, привезла его сюда (феминистка, конечно) вместе с длиннющими деревянными слегами, и продала Фредди.  Выглядит он очень красиво, поскольку толстый холст пропитан очень своеобразно красной и синей красками.  Теперь она будет жить в нём до сентября, а потом перевезёт на новое место, как кочевница, и будет наслаждаться тишиной и одиночеством.  Антони и Инишглас навеки отбили у неё любовь к общинной жизни, к которой она так прежде стремилась. 

А Мише я сейчас внушение выдал, поскольку опять не может найти свою одёжку: «Ты, конечно, любимый мамин сынок, и снимаешь с себя одёжку по её способу: комом и под ноги, или ещё куда неизвестно.  Но если хочешь быть моим другом - изменись, как изменилась мама, и возвращай одёжку на своё постоянное место!» - он только ухмыльнулся и пошёл искать в свою прежнюю комнату, где теперь гардеробная.  Вообще ему приятно всякое упоминание о маме, и даже в негативном смысле: от мамы всё – благо. 

Но твоё недоверие, мамуля-Фома, не одобряет и он, понимая, как истощаются твои силы.  Сколько времени твердили тебе все: нас не только не обижают, прежде никогда так покойно и легко здесь не было.  Даже стали беспокоиться, упреждая нашу потребность в машине.  Скоро нам будут выдавать почётные грамоты за примерный труд в строительстве самого передового социализма и высоконравственное поведение.  Так и написали в протоколе последнего митинга: «Полная сатисфакция работой и поведением Льва».  Это значит, победа социализма ещё на одной части земного шара, ура, ура!   Матушка моя, они как были детьми – наставниками человечества, так и остались, вишь, как счастливы: неисправимый эгоист, отщепенец и антисоциалист под их влиянием превратился в образцового члена трудовой коммуны, выполняя и перевыполняя!!! 

Вчера я начал ещё одну барышню: «Душа нараспашку».  Название условное, поскольку у неё нараспашку совсем иное – передница.  Сегодня хочу начать вариант «Адам и Ева», получилась эта композиция, действительно, очень сильно и точно.  Как видишь, я не лишён авторского самолюбия.  Я ещё и практичен: не ломлюсь, как прежде, всё вперёд и вперёд к неведомым шедеврам, а осваиваю и расширяю возможности в практических целях.  Осваиваю технологию копирования – литья, чтобы можно было делать отливки в песочные формы, дабы извлечь некий и материальный эффект в будущем, вероятно, американском.  Но если дело затянется с заокеаньем, то возможность литья надо будет использовать где-то поближе. 

Съел я Мишин завтрак, попил свой одуванчиковый кофе, дослушал голос «Свободы».  Во всех известиях сейчас склоняют И. Кристи, но не в смысле интереса к её персоне, а исключительно «как близкого друга Сахарова».  Но сегодня произошёл конфуз, и о ней сразу замолчали.  Она утверждала, что Сахаров начал новую голодовку 16 апреля, а родственники Сахарова, живущие в Итоне, поблизости от вас, получили от него открытку от 21-го, где Сахаров пишет, что у него всё нормально, так что спасать его вроде бы и не надо. 

Странная всё же эта публика – «правозащитники».  С одной стороны, вроде бы во всём они правы и герои, а с другой – неприятно.  Это как в очереди, где все стоят тихо и покорно, но тут объявляется нахал и лезет прямо туда, где «дают», и всегда найдётся «правозащитник» для борьбы с ним, а за спиной пролезет под шумок десяток других нахалов, но ведь тут важна идея!  Могу признаться, что и меня эта покорность очереди иногда заставляла идти вперёд (в основном в челябинских очередях за мясом, молоком и т.д.) и становиться бессловесным камнем преткновения для тех, кто пытался влезать, но вступать в словесную борьбу было всегда почему-то стыдно и противно. 

Скоро два, надо подниматься вроде, но жаль расставаться с тобой, Яшей да Любой (вы давно у меня нечто неделимое), да постелью, да музыкой, что играет рядом.  Вчера закончил письмо Мише Брусиловскому, остались два письма в Хайфу Ире и Вале, да Ревичам.  Я почему-то совершенно пуст для писем им, и понять не могу.  Ну, пока … Обнимаю. 

Сейчас шестой час, и я вернулся в свой уголок вместе с музыкой.  Би-Би-Си, как всегда, транслирует классическую музыку точно по моему вкусу.  Поработал над торсом, он всё дальше уходит от барышни, которую пытался копировать и стал совершенно самостоятельной вещью.  Оставил торс подсыхать, и взялся за новую – «Адам да Ева».  Быстро слепил композицию, стал урабатывать, да вновь разбил Адама, ведь он у меня точно такой, как и у Господа – глиняный!  Теперь, значит, размачивать потихоньку, да склеивать.  Словом, не без работы. А надо бы пойти прогуляться ради воскресного денька, но детей отрывать не следует, да и не очень-то тянет, хотя люблю прогулки в одиночестве. 

Сегодня было весь день на кухне странное ощущение: отворяется дверь, и ты входишь.  А потому вздрагивал каждый раз, как входили дети, но не сразу сообразил, отчего вскидываюсь.  Должно быть, и ты сильно о нас в это время думала. 

Но вот ещё одна неделя позади, осталось – три, так что всё ближе мы друг к другу.  А в самом ожидании есть редкая сладость.  Вот мы и пьём её полной чашей, только бы не поперхнуться. 

Опять полночь, силёнок полно, но завтра вставать рано, и потому вскоре в постель.  Воскресный день был поразительно тих: ни звука, ни шороха не донеслось к нам ни с одной стороны.  Я так удивился, что спросил: быть может, все удалились?  Нет, отвечают дети, вроде все жители в наличии.  Странно…  Неужели эволюция? 

Весь вечер и часть дня отлично работалось: отреставрировал «Адама и Еву», поработал над торсом и очень много сделал в новом увеличенном Адаме. 

Обнимаю, надеюсь, и у тебя было хорошее воскресенье. 

 

26 мая 1985

Дорогая мамочка!  Прости, пожалуйста, что не писала долго, но у нас экзамены.  Я всё время учусь.  Через две недели кончим школу, а ты через три.  Погода здесь холодная, с дождём, но говорят, что будет жарко скоро.  Я получила от Инны посылку, и посылаю ей посылку со многими вещами, что я купила на свои деньги. 

Ты сейчас учись хорошо, и не бойся, потому что тебе это не поможет. 

Люблю, целую, скучаю, обнимаю очень сильно.  Твоя Маша. 

 

26 мая 1985

Дорогая мама!  У нас очень плохая погода, и мы целый день сидим дома, только я почистил клетки и копал канаву для Фредди.  Вчера купил мяч, но погода мокрая.  В четверг начинаются экзамены, а потом ещё два дня занятий, и каникулы.  На каникулах приедет Стивен, и мы будем строить лагерь в поле.  Будем спать в палатке и готовить на костре, а папа и Маша будут приходить в гости. 

Желаю хорошей учёбы и хороших экзаменов.  Целую.  Миша.        

 

27 мая 1985

Мои дорогие!  Проснулась в половине восьмого в понедельник в своей кровати, что стоит во дворе под навесом.  Сегодня день памяти погибших во времена гражданской войны в Америке, причём поминают и тех, и других, и южан, и северян.  

Итак, я перебралась спать на улицу, здесь же и работаю, что очень помогает.  В  доме, особенно в верхних комнатах, стало жарко и душно.  Яков и Боря возятся с бассейном, чистят его.  Погрузили в воду фильтры, потом вынимают их и очищают, скоро будут купаться. 

Вчера Яша уезжал к себе на работу доделывать мою последнюю программу и проверить, работает ли она.  Вернулся счастливый: наконец-то заработала.  А вечером снова приехал Арье и подробно объяснил мне предыдущую программу, у которой, по его мнению, очень сложная логика.

Более года назад Яша увидел его где-то на вокзале, одиноко сидящего на рюкзаке.  Разговорился, узнал, что он только что приехал из Израиля, в Америке – ни одной знакомой души.  Арье сидел в раздумье, куда податься на первую ночь.  Яша немедленно пригласил его к себе, и Арье месяц прожил в этом доме, пока не нашёл работу.  Яша возил его по всем его делам на своём автомобиле.  Парень очень приятный, и сразу же согласился помогать нам по первой нашей просьбе. 

Вчера позвонила Маша впервые за два месяца и пригласила к себе в свой новый дом.  Я сказала, что в ближайшие три недели не приеду, каждая минута на учёте, а после – конечно.  Её звонок меня сильно отвлёк.  Я стала думать, почему она позвонила после двухмесячного перерыва?  Вероятно, на лето им нужен кто-то, кто присматривал бы за детьми (с матерью она не уживается).   Лёнька заявил Яше, что он выходит из игры, то есть не может заплатить за курс свою половину, потому что Маше осталось жить три месяца, и ему нужны деньги, чтобы создать Маше жизнь, достойную умирающего человека.  После этого у меня пропало желание видеться с Лёнькой, во всяком случае, сильная обида как заноза вошла в сердце.  Но потом я отвлеклась - некогда думать про это, а через три недели неизвестно, что будет.

  … По ночам в тёмных кронах деревьев вспыхивают ослепительные огни – гигантские светляки, величиной с самую яркую звезду – Венеру.  Они летают между ветками и вспыхивают на мгновение так, что похожи на крупные ослепительные звёзды: не светятся постоянно, а вспыхивают, так что это похоже на фейерверк.

За решёткой мелькнула тень какого-то животного и исчезла, может быть, это был енот.  Здесь много нор.  А в 12 ночи раздался бой часов на церковной башне.  Так что если бы рядом было кладбище, то можно было бы пережить все впечатления Тома Сойера и Гекльберри Финна, в их ночных приключениях на кладбище. 

… Одурев к вечеру, дописываю письмо.  Пошёл дождь, довольно сильный, я только по шуму и заметила. 

Яша с утра снова уезжал доделывать программу.  Вчера, оказывается, сработала только часть программы.  К вечеру приехал, сказал, что сидел и жалел меня.  Он, опытный программист, добился с трудом окончания. 

Мы думаем: получить бы диплом, а там начнётся серьёзная учёба.  Не галопом по Европам, а включая все необходимые знания и навыки.  Пока сумбур в голове.  Мне не повезло в том смысле, что абсолютное большинство в группе уже работали с компьютерами и знают язык Бэйсик.  Трудно угнаться.  Молитесь за меня, мои любимые.  Ваша мама Люся. 

 

27 мая 1985

Понедельник.  Дорогая, писать нового, собственно, нечего, только вот, пожалуй, две вещи.  Вчера ночью, уже убрав стол от глины и вымыв руки, решил чуток поправить одно местечко в последнем торсе, довольно большом и мощном, словно ствол дерева, пробитого молнией.  А он стал разваливаться по кускам, пришлось в сердцах лепить другой, так и провозился до двух часов, и теперь это совсем иное, быть может, не менее интересное.  Второе: пришли сразу два письма от прошлой субботы и воскресенья, но фотографий, о которых ты пишешь, и в помине нет.  Забыла вложить? 

Осталось поделиться впечатлением от писем.  Пожалуйста, не вникай в психологию ни в доме Яши, ни в его качества, ничего не выясняй у Лёньки, ради Бога, очень, очень прошу!  Расположись ко всем, проникнувшись тем, что они для тебя сделали, и на этом самочувствии постарайся удержаться, поскольку и впереди возможны и срывы, и амбиции, и просто – усталость.  Лёньку нельзя сейчас трогать, да и вообще не следует задевать больных или напряжённых точек.  У тебя узкая и конкретная цель. 

Да, забыл ещё одно немаловажное событие: Элизабет поздоровалась, шла, и поздоровалась.  Я, конечно, ответил, но так и замер от неожиданности.  Вот видишь, как уважают в нашем коллективе передовиков производства! 

Мамочка, унынию не предаюсь – на сие нет ни времени, ни возможности.  Но временами я размышляю не только на весёлые темы.  Но вот сегодня весь очень светлый и тёплый вечер провёл на мосту и в прогулках - душа благодарно и счастливо отдаётся божественной тишине, как славно сейчас.  Даже Инишглас притих, такое впечатление, что только с детьми и живу в доме.  Фрэдди совсем удалилась, это заметно и хорошо.  Катрин с ребёнком совсем затихли.  Я теперь даже дрова не колю, и полное отсутствие контактов с Антони – уже благо!

Мамочка, благодари Лёньку: он подал идею – это и была его роль.  Юра не смог помешать, уклонился – это была его роль.  Яша реализовал идею – это его роль.  А твоя – учиться и носом прорыть нам дорогу.  Помнишь, первейшее и важнейшее условие тропы Будды – составить точное и правильное представления о каждом явлении.  Не заводись на отрицательные эмоции, ни при каких поворотах.  Это и есть истинное испытание.  Вникни, пожалуйста.  То, как ответил тебе Лёнька – звучит совершенно естественно.  Он ещё очень и очень много сделает, только будь покладистой и не заводись.  Я убеждён, что для примирения нужно просто одно любящее всех сердце, может быть - это твоё сердце, но пока тебе, конечно, не до этого.  Главное, прошу не спешить с оценками, обстоятельства приближаются не менее трудные для тебя. 

Читаю второе письмо твоё.  История с Грин картой Арье не очень приятная, объясняются ли в таком случае мотивы отказа или нет? 

Хорошо, что уже начинают проклёвывать Яшины заботы через знакомых.  Должно быть, после окончания тебе придётся самой быть активной.  Как бы Яша ни чудачил – не заводись, терпи и радуйся.  Я хорошо помню, как Яша заводился на тему искусства и литературы, и я не лез на стенку.  Яшу надо и необходимо всегда любить, как, впрочем, и всё остальное человечество. 

Это, конечно, здорово, если ты сразу же по окончании не станешь всё стремительно забывать под воздействием новых и очень важных забот, а регулярно заниматься, переваривая весь этот огромный интеллектуальный материал. 

Впервые вечером гулял в одиночку не только потому, что люблю одиночество, просто дети сейчас занимаются.  По вопросу об «одиночестве» могу написать отдельное письмо.  А пока скажу, что проблема одиночества существует только для тех, кто живёт вне Бога, или когда слабеет вера (как и у меня бывало, и не раз). 

Скоро нам крепко полегчает: у детей каникулы, сразу и с меня спадёт бремя ежедневных поездок и точных вставаний, кухонные работы строго по часам, и т.д.  Остаётся работа на стройке, на этой неделе кладка блоков закончится, останется всякая несерьёзная и необременительная возня.  Теперь поворачиваться стало легче, сегодня на прогулке охотно пробежался, и легко.  Как твоё физическое самочувствие?  Конечно, сон на воле – величайшее достижение, только зачем же мучить кошек, пусть и они поспят с тобой!

 

28 мая 1985

Перекрёсток.  Дорогая мамуля, вот я вновь с тобой вместе - отработав, съев ланч, отдохнув в своём уголке, приготовив обед под аккомпанемент канадского радио.  Сегодня закончил предпоследнюю стенку, ещё пару дней работы, и трудовая деятельность, точнее, исправительно-трудовая деятельность, закончится. 

Господи, ровно через сорок лет я вспомнил, как однажды, будучи уже студентом, получил по почте серо-пугающую бумажку, где было сказано, что я должен явиться в управление ИТК в связи с прохождением ИТР по такой-то судимости. 

Мы с мамой обалдели, ничего не понимая, затем решили, что это ошибка.  Но главное, непонятные сокращения не давали возможности вообще понять, что же это такое.  Удовлетворить любопытство можно было только там, куда меня призывали.  Я не без опаски ушёл, а мама в страхе осталась ждать, дело было в 45-46 годах.  Пришёл, протянул в окошко бумажку, а по вывеске я уже знал, что это за учреждение.  Взамен получил другую бумажку, в которой значилось, что решение суда о моём опоздании на работу в 1942 году отменено высшей инстанцией, но что денежная сумма (вычеты) от ИТР за давностью срока обращена в доход государства.  Мамочка моя так старательно запрятала мою реабилитацию, что уже больше найти её не могла.  Вот с каких пор у меня свои счёты с Антони и его лавочкой.  Тут можно вспомнить и мой визит в Тверию – в этом же ряду вещей. 

Продолжаю дома.  Поздно, но я ещё вернусь к работе после письма.  Когда начал вспоминать историю с поездкой в Тверию, вспомнил тогдашнего Лёньку.  История была типичная, быть может, помнишь: в Аршахе мы стали получать одну за другой грозные бумаги из налогового управления, не из Иерусалима, а Галилеи.  Когда пришла красная, тогда решили ехать.  Лёнька специально узнал разные бюрократические термины на иврите, и без боя решил меня не отдавать.  Приехали, Лёнька подал дрожащими руками повестку, а тётка, сидевшая за столом, нашла какой-то листик, и велела мне расписаться.  Лёнька испуганно замахал руками, но тётка невозмутимо объяснила, что налоговое управление перебрало у меня деньги, и теперь я должен расписаться, что лишние деньги получил.  И тут она действительно наградила нас деньгами.  Когда мы ушли, то уж и не знали, - материться или нет. 

Да, Люсенька, стал я работать и понял, что должен написать Лёньке.  И тогда только почувствовал, почему так невозможно долго не отвечаю на письма: я постоянно сосредоточен на тебе.  Настолько, что даже кратковременное отвлечение становится опасным, как, скажем, в горной связке – вдвоём, где один неверный шаг может быть роковым для обоих.  Но письмо Лёньке выдохнулось сразу, как только сел.  Прочитай, и по своему усмотрению или передай ему, или перешли. 

Сегодня говорили: что за напасть такая быть художником – ни минуты покоя.  Я и сказал: «Зато награда: художник ближе всех людей к Небу».  Маша возразила: «Нет, священник».  Я ответил, что прежде думал также, но вот Дэвид (кстати, завтра он улетает) сказал, что художник в человеческой иерархии занимает самое высокое положение, а священник – значительно ниже.  Тут Маша грубо закричала: «Дэвид, Дэвид!  Всё-то Дэвид знает, ничего он не знает!», и т.д.  «Что такое?  Почему?»  «Не люблю, не нравится!»  «Так значит, всякий раз, когда взрослый человек тебе не нравится, будешь орать?»  Словом, пошумели.

Что касается открытки Сахарова, то выяснилось, что это подделка, и Сахаров действительно с 21 апреля голодает.  Надо работать, хотя уже полночь. 

 

29 мая 1985

Дорогая мамуля, не писал тебе с прошедшей полуночи, а показалось – долгонько.  Вот я, чтобы встретиться с тобой, забрался в свой уголок.  Собирался тебе пописать в машине, дожидаясь Мишу на перекрёстке, но он тут же подбежал.  Оказывается, учительницы привезли его немножко раньше.  А желание писать не пропало, благо обед готов.  Маша вот-вот придёт, и дети сами поедят.  Постепенно мой режим питания изменился: в ланч я заканчиваю кладку и основательно обедаю, поскольку аппетит, а с детьми пью только чай.  Но они едят и без меня – трещит за ушами. 

Сегодня пришла бандероль с книгами: очень красивы ваши палестины, да письмо из Союза скульпторов с приглашением вступить в члены и анкеты. 

Сейчас яркое солнце, небо, зелень, с утра по холодку работается легко.  Да, звонила великанша Франки, слайды готовы, она завтра в час приедет за мной, чтобы я в школе встретился с её учениками с показом слайдов, а к четырём привезет обратно.  В связи с этим я подумал о том, как удивительно, что в двух странах столько людей совершенно бескорыстно помогали мне, вот сейчас – Франки.  Знать, есть нечто. 

Что касаемо терпения, то не беспокойся, оно у меня есть, это свойство легко передаётся: и дети не терзаются, мы пребываем в полнейшем спокойствии. 

Другое дело, что я очень сосредоточен на этой живой, непрерывной связи с тобой.  Это уже было однажды в моей жизни, когда ни на секунду нельзя было отвлечься: это когда Маргарита была на операции, и несколько месяцев затем, да и затем …

Опять было приболел Брэндан, день лежал, но звать меня постеснялся.  Вчера сказал, я пришёл и сразу руками почувствовал, что его состояние каким-то образом изменено.  Спросил, не пил ли лекарства, оказывается, пил, назначив себе по книге.  Сегодня ему уже лучше, поехал работать: пашет на каких-то немцев по двадцать фунтов в день. 

… Продолжаю опять в полночь, 30-го мая.  Получил большое письмо от 24-го, и оно несколько омрачило сегодняшний день.  Впрочем, день был хороший: я легко кончил класть стены, ездил в школу к Франки с ней, где показал ученикам и учителям слайды и ответил, как ни странно, на все вопросы, поиграл с детьми в теннис и погулял с ними.  Дни и вечера тёплые, яркие, а ночи прохладные. 

Про письмо детям не стал сказывать, чтобы не читать и на каждом шагу вилять в сторону.  Уж очень много в письме старого подхода к людям, вещам.  Я надеялся, что твоё испытание помогло тебе подняться над той мелочностью, которой ты вновь заразилась. 

Не артачься, пожалуйста, пойми, что всё верно: плохо, ужасно, когда человек изменяет своим обещаниям и т.д.  Ужасно, когда у учителя тяжёлый характер, или плох как учитель, но только в сердце ничего нельзя накапливать: ни тени упрека, ни тени недовольства – это чувство всегда с обратной связью и заражает.  Ведь и материальное положение, и всё остальное не улучшится, скорее, ухудшится от негативного ощущения – это давнишний наш разговор.  Первое время ты старалась удержаться на позитивной основе, и я надеялся, что уже не изменишь этому совершенно необходимому условию жизни с людьми. 

Я не хочу входить с этим в обстановку, в которой ты живёшь, да и не могу.  Это будет похоже на ту склоку, что как-то была в нашем доме (извини, что помню, но это надо), когда я с Лёнькой вернулся из Аршаха (мы ездили за палаткой), а ты следом за Машей покатила на меня бочку: развод, мерзавец и т.д. 

Ещё раз глубоко извини, но зачем сегодня, когда тысячу раз я тебе повторил устно и письменно, что мы живём спокойно, глубоко удовлетворены, и нас не только пальцем, но и взглядом никто не обижает, но и старается ободрить, помочь, - ты вновь затеваешь тему Старшего Брата: и почему его не послали со мной на стройку?  Господи, сколько я тебе писал, говорил, да и прежде ты жила здесь не один день - в этом-то и дело, что необходимо быть совсем врозь.  Было сделано как лучше для меня, и всё это выдумали ради меня, неужели трудно поверить в подобную благожелательность.  Да, все эти люди таковы, но при том они ведь не Диаманты.  А разве мой теперешний образ жизни сам по себе не убеждает? Так что на этот счёт, пожалуйста, давай совсем не будем возвращаться, я устал непрестанно повторять.  Другое дело, что даже самые тепличные условия не должны обманывать: они не для нас, и можно уехать, попрощавшись друзьями, а не врагами, как Стивен, как Экки. 

Только вчера отправил письмо Лёньке, надеюсь, ты правильно распорядишься.  Проникнись самым глубоким состраданием к его одиночеству, да и к Машиному, и ты вернёшь друзей.  Ты очень восприимчива, и невольно несёшь в себе мощный заряд Яшиной позиции (её мы обсуждать, как и любую иную, не можем).  При этом условии Лёнька, как очень тонкий и нежный человек – закрыт. 

Извини, не в восторге я, хотя учёба заканчивается, и от постоянных напоминаний: как трудна учёба, уровень, и т.д.  Хотя отношение с противоположным знаком только помогло бы тебе: «Как хорошо, что приходится делать то, что не по зубам!  Вот это жизнь, дух захватывает!»  Я знаю – это вроде бы не для тебя, но изволь, коль полезла в кузов…  И такое настроение только помогает, и сейчас поможет, и с хлопотами – иначе невозможно говорить о будущем. 

За добрых людей я помолюсь.  Странное дело, сегодня Франки попросила, чтобы я помолился за неё, чтобы Господь помог ей пройти по конкурсу на работу учителем в Дублине.

Люсенька, глупая моя девочка, главное сейчас не только благополучно закончить курс, это ещё и внутренне перестроиться, расположиться ко всем, кто тебя окружает, и кто, казалось бы, ушёл, изменил – без тени, без капли горечи и неодобрения.  Это единственное условие продолжать оставаться для поисков работы и т.д. в тех же условиях.  А чтобы изменить обстановку, скажем, поехать в Монреаль (который мне куда симпатичней), или куда ещё – нет ни средств, ни реальных шансов.  Быть может, они выплывут со временем, но так или иначе, эта внутренняя необходимость остаётся, она нужна, прежде всего, тебе, затем – детям и мне. 

Встретившись, мы должны продолжить ту чистую взаимную жизнь, в которой мы уже здесь с тобой живём (конечно, ты всегда присутствуешь, соучаствуешь, каждое мгновение, и чем дальше, тем во всё более возвышенном виде).  Отдаёшь ли ты себе отчёт, ясно ли представляешь, что с каждой неделей возрастают требования, которые предъявляет нам судьба.  Дело не только в детях: как они будут травмированы, не дай Бог, если вернётся прежний стиль жизни.  Дело в нас самих, в том, насколько мы сами добрые, сердечные и умные христиане.

Ради Христа, вернись к своей улыбке, что на первых фотографиях – победи раздражение, ту пыль, что мохнатыми лапами добралась до тебя.  Только эта пыль не из коврика, это был дух злобы, что стал добираться до тебя, и в этом смысле сон был вещим.  Вытряхивать надо не коврик, а те складки души, куда он уже успел забиться. 

Прости меня, мамочка, что так сурово навалился на тебя, но нельзя запускать.  Ты права, на кой чёрт новая профессия, если она лишает радости жизни.  Но ещё страшнее получить новый Аршах или Инишглас, дабы мы будем годиться только для чистилища. 

Та атмосфера, в которой живёшь и описываешь – это обыкновенная нормальная жизнь без злодеев и чудес, но, тем не менее, чудо свершилось и Гений добра лелеет тебя изо дня в день: проникнись этим чудом Свершения.

Вот сегодня утром, когда вёз молоко с фермы, меня буквально как молнией пронзило: Господи, да неужели есть люди, способные не верить в Твоё Чудо: вот, скажем, смена дня и ночи, зимы и лета и всего невероятно сложного круговорота, начиная от наклона оси земного шара и движения вокруг солнца.  Ведь такой атеист, как Лёнька, способен же логически рассуждать: мыслимое ли дело: совершенно случайно, в полной темноте образовать в результате естественной эволюции подобные вещи!  И стало ужасно покойно и радостно мне, потому что всякий, кто только задумается, сосредоточится – придёт к Богу, как мы с тобой.  Значит, и наши друзья будут с нами, да они и сейчас, конечно, с нами, только не всегда мы сами догадываемся. 

Возвращение твоё, я надеюсь, уже совершилось, и ты просто поддалась минутному настроению, прости великодушно за лишние слова.  Очень непросто в эти три года мы шли путём возвышения и очищения.  Я понимаю, возможны срывы, уж очень велика прежняя, не лучшая часть жизни, но давай будем не таиться, а открыто помогать друг другу. 

Следи, пожалуйста, за собой, вот уже прохлада в словах, где ты Любу и Яшу называешь хозяевами, и т.д.  Уверяю тебя, им и в голову не придёт обидеться, если не юлить, а прямо сказать, что громко кричащий ТV не для тебя, и т.д.  А когда ты говоришь, что всё в порядке, а сама уходишь – другой сказ.

В жизни самое трудное – оставаться самим собой, простым и ясным человеком.  Если ты наблюдаешь себя, это тяжко всем, как бы ты не маскировалась.  Как ты думаешь, почему Яша высказал предположение, что ты сорвёшься?  Думаю, что твоё постоянное насилие над собой стало беспокоить его, да и тебя оно ужасающе угнетает.  Я говорю не об учёбе.  С такими людьми долгое притворство невозможно.  Это не Инишглас, а Люба с Яшей не англичане или ирландцы, и даже не Илья с Юрой, с которыми это проходит.  Пожалуйста, вникни. 

Я надеюсь, что отношение ко мне Яши и Лёньки продиктованы их чистотой: мои глаза и язык, мои чувства и мысли говорят всегда одно и то же, поэтому со мной они отдыхают от человеческих нечистот.

… Утро, пятница, продолжаю на перекрёстке.  Миша уехал, а я забыл очки.  Мамуля, извини, что ночью я так грозно выступил.  Вот вновь сияет солнышко, и сразу ясно, что и в твоём настроении полегчает, посветлеет, что вновь ты обретёшь смиренье и кротость, и все откроются с любовью к тебе. 

Хочу описать вчерашнее посещение школы, точнее, саму школу, поскольку в самых глухих уголках России я не видел ничего подобного.  Дело даже не в бедности.  Я заведовал школой в станице Архангельской Краснодарского края в 1951-52 годах, где вообще кроме голых стен с географическими картами, да одним убогим шкафом с потрёпанными книгами, ничего не было.  А здесь и оснащённый индивидуальными местами кабинет науки, приборы, механизмы, и т.д.  Но по всей школе, как говорится, словно Мамай погулял: расхристанно, растёрзано, грязь и мусор на каждом шагу.  Приехав, мы зашли в учительскую, и я невольно отпрянул.  Стол, где только что закончился ланч, как и вся комната, был завален самым отвратительным образом отходами еды, обертками, и т.д.  При этом учителя и ученики выглядели нормально, и даже очень симпатично.  Все выказали обычное ирландское радушие.  И всё же, это – печать бедности, лени, невзыскательности. 

Великанша мне сказала, что она очень хочет уйти, работать тяжело и неинтересно не только потому, что даже на бумагу нет денег.  Но, главное, дети не учатся, считая, что если они попали в такую школу, то обречены.  Что у них нет иного будущего, кроме как остаться в этом Адамстауне или пополнить армию безработных. 

Выяснилось и другое обстоятельство: почему Франки так просила помолиться за неё.  Дело в том, что она находится в разводе с мужем, и получить в Ирландии разведённой хорошее место очень трудно, хотя она из очень известной ирландской семьи: отец был крупным пропагандистом кельтской и ирландской культуры.  Так что нашей Кате с внебрачным ребёнком вообще мало что светит.

Выяснил и следующее: учитель в школе получает в год 8000 фунтов, помесячно около 600, это минимум с малой семьёй, как у неё.  Это хорошо, не сравнить с советской сотней, тем более что здесь учитель имеет чистого свободного времени четыре месяца в году при той же зарплате, и в школу не приходит.  В советской школе учителя в каникулы должны работать.  Я подумал, что за такие деньги сами учителя могли бы заниматься уборкой. 

Мамочка, не сердись, не имей сердца ни против людей, ни против обстоятельств.  Откройся с доверием всем.  Хорошо, что поверила поляку, и впредь верь, и тогда американцы со своей замечательной страной откроют объятия нам. 

В последнем письме есть следы раздражения, ты сама отлично чувствуешь и понимаешь, как важно пройти следующее испытание, вызывая у людей ответную симпатию.  Настороженный, не любящий людей человек вызывает подобное же. 

И, пожалуйста, не думай и не пиши о людях Инишглас плохо, они ведь тоже разные, и меняются.  И в этом им можно помочь только расположением.

 

31 мая 1985

Мамочка, теперь я последний раз в ожидании Миши с музыкального урока.  Даже если мы останемся, учиться здесь ему – пустое дело: ему нужен строгий и серьёзный учитель.  Вчера он сам с удовольствием разобрал по нотам танец, и сносно сыграл.  Способности явные, но выявиться смогут только в условиях серьёзной работы, которой у миссис Коннолли и не пахнет.  А Маша сможет продолжить, она не нуждается в понукании, и хорошо продвинулась. 

Я решил не поднимать вопрос о переходе в караван Джо после их отъезда: потеряю последнюю возможность работать, то есть нашу кухню, и возможность быть спокойным за вещи.  Собственно, детям совсем неплохо в доме, временами страдал я, но последнее время обстановка явно облегчилась, да и моё отношение претерпело большую эволюцию.  Теперь ни телефонные крики, ни другие звуки не вызывают раздражение. 

Сегодня вновь работал на своей стройке: заделывал дыры блоками.  Теперь работаю куда менее интенсивно, тем более что приходится постоянно что-то искать, соображать, основная кладка позади.       

Брэндан с Хайкой сегодня отправились в отпуск на десять дней на северо-восток, но теперь под рукой всегда будет Миша, у него начинаются каникулы.   

На стройке сегодня слушал «Доктор Живаго»: радио «Свобода» читает главы в связи в 25-летием первого издания.  Я слушал с замиранием сердца, если появится время, обязательно найди, почитай. 

 

1 июня 1985

Суббота.  Здравствуй, мамочка, сегодня перед утром повидался с тобой, это было самое очаровательное моё свидание с тобой: ты появилась, точнее, только твоё прекрасное, улыбающееся лицо, как бы в окошке.  Я так обрадовался, приблизился, мы нежно расцеловались…  Изображение исчезло, но тёплое, счастливое состояние так и сопровождает сегодня. 

С утра мы ездили с Мишей в город, отвезли Джо в магазин, сделали закупки, потом позавтракали.  Очень тепло, ярко, дети нарадоваться не могут, ты же помнишь, как отрадно бывает в это время.  И главное – тихо, ни души.  Видать, всех проклевал отель, и они, так я предполагаю, на митинге приняли решение о гостях.  Дважды у Антони и Ив появлялись на машинах визитёры, но тут же отправлялись далее. 

… Продолжаю в воскресенье, 2 июня. 

Мамуля, так грустно от безмерной твоей усталости, даже в голосе она сегодня так сильно прозвучала, да и сейчас звучит…  Крепись, мамочка, когда получишь это письмо, останется только одна, последняя, неделя, но она, видимо, будет и самой тяжёлой. 

И всё же, ободрённые твоим звонком и разговором, мы повеселели и сразу собрались на прогулку.  Взяли с собой фотоаппарат.  Маша на мосту научилась им пользоваться и сделала первый самостоятельный снимок – меня с Мишей.  Затем Миша предложил мне выпить пива, и мы пошли в паб, где Миша действительно купил мне пива, а себе – колу с чипсами.  Сидя на новой скамеечке у паба, мы посмаковали свои напитки, и побрели вниз, прошлись вдоль реки и вернулись домой. 

Я надеюсь, что ты не будешь волноваться.  Завтра – «Троица», или как иначе называется «Пятидесятница», день сошествия Духа Святого на апостолов, иллюстрацию ты получила недавно: Мишин рисунок.  Я тут понял, что наша разлука ещё не разлука: телефонные разговоры существенно облегчают нам жизнь, практически всё меняя.

Прошедшую ночь я так увлёкся, хотя поначалу занял себя работой, дабы отвлечься от беспокойства о тебе, но потом работа пошла сама по себе.  Да и вставать было не к спеху, но не тут-то было: только лёг, закричал петух, заскрипела утка-наседка, которая чуть свет начинает носиться под окнами и кричать на весь свет, каких она утят высиживает, а гнездо устроила под ближайшим кустом крапивы.  Около пяти уснул, а вскоре, после семи, проснулся от барабанного боя: то Антони устроился под нами выбивать железный ящик.  На сей раз, я даже вставать не стал, чтобы оставить его в полном разочаровании от безуспешности этой воскресной акции.  Затем появились ещё какие-то люди, так что я высыпался до твоего звонка с антрактами, и понял, что перебираться всё же надо будет в караван.  Но после звонка и прогулки я в полной норме, даже успел немножко поработать. 

 

3 июня.  Утро.  Здравствуй, мамуля-красуля  наша!  Как мы тебя любим, как мы всё более наполняемся тобой, близостью тебя!  Как было важно пройти этот путь искупления – приближения друг к другу!  Теперь – только остаться бы спокойными. 

У о. Дудко очень точно: «Здесь, на земле, мы совершаем то, что должны совершить.  И ничего случайного, ни с того, ни с сего, с нами не будет.  Волос напрасно не падает с головы.  Так, случайно, мы не заболеем и не умрём.  То, что случится – значит, так надо, уходить отсюда нужно…  Нужно быть только спокойными.  Мы с Богом, только не отрываться от Него.  Да будет воля Твоя, Господи!»

 

зно фотографий, о которых ты пишешь, и в помине нет. енье так и провозился до двух часов, и теперь это совсем иное, быть мож2 июня 1985

Мои дорогие!  Сегодня воскресенье, второй день лета.  Для меня здесь пятница самый тяжёлый день.  Ещё в машине, до дороге домой я держусь, но как только переступаю порог дома, напряжение спадает, я расслабляюсь и готова поплакать.  Но нельзя. 

Несколько дней жара.  Я опять перебралась под навес.  Светляки вдруг исчезли, но приятно внимать ночным шорохам леса и, засыпая, видеть звёзды в мохнатых лапах сосен.  Бассейн не так уж велик, но с него потягивает свежестью.  Вот только кошка Гамба с теплом перебралась на улицу и по ночам изредка начинает проситься или в дом, или в клеть, но я её не впускаю. 

Сегодня Яков возил меня к своему знакомому Лёне Альтшулеру, который в течение двух часов консультировал меня по JCL (job control language).  Хоть что-то прояснилось в голове.  Потом они покормили нас вкусным обедом, показали свои владения: дом и лес, и мы вернулись. 

… Лёва, ты абсолютно прав, говоря о необходимости сохранить только положительное отношение к людям и ко всему, но мои состояния были скорее отражением, чем инициативой.  Я на какое-то время почувствовала себя брошенной, ревела над программами, но обвинить-то мне некого, кроме себя, а и себя нельзя.  Вспомни свои муки с языком, который тебе не давался.  Но всё же я сделала (для самой себя) колоссальный скачок вперёд. 

Когда Яков, буквально тебя повторяя, говорит: «Вспомните, что на вас с надеждой дети смотрят и Лёва, у вас нет выбора и нет права ни на какие эмоции», - я впадаю в ещё большее напряжение.  В этом уже он выражает как бы приговор: если не добьешься, то мол, бездушная и бессердечная мать и жена, не способная спасти детей.  «Я, говорит, - имею право на эмоции, на дурное настроение и т. д.  Я это право уже заработал, а вы – нет».  Ну, ладно, это отнюдь не в осуждение. 

… После разговора с вами мне всегда хорошо, а на днях было целых три ваших письма.  Я была счастлива.  Детки, поздравляю с каникулами.  Отдыхайте, читайте, папе помогайте, заботьтесь о нём, как он о вас.   Не волнуйтесь за меня и не обращайте внимания, если изредка хнычу.

 

4 июня 1985

Мамочка, новостей нет, так что пишу открытку.  Миша помогает мне дома и на строительстве, работает в огороде и доит коз – очень занят, и даже письма тебе не написал.  А Маша последнюю неделю в школе, всё зубрит, бедолага. 

Сегодня ночью прошёл дождик, работать будет ещё приятнее, уж очень хорошее сейчас время.  Конечно, всё время я сосредоточен на тебе, хоть как-то стремясь помочь.  Ты, мамуля, уж потерпи, да не теряй равновесия духа, спокойствие.  Впереди, быть может, наша лучшая жизнь, точно, лучшая, только верить надо!  Конечно, только о тебе, нашей любимой мамочке, и говорим. 

Всех обнимаем, целуем.  Твои Маша, Миша, Лёва.

 

6 июня 1985

Дорогая мамочка, получили твоё письмо от 2-го.  Теперь твои письма, и давно, конечно, - главное событие.  Утром дети получили письмо и прибежали с очками ко мне на стройку, где и прочитали вместе. 

Очень здорово, что ты приблизилась к природе, и это заметно сказалось на письмах, значит, и на тебе, вообще, положительно.  Рассказ об Арье, то есть о Яше, конечно, замечателен.  И я убеждён, что его доброта настолько велика, что никакие сетования на неблагодарность не изменят его.  Но вот рассказ о звонке Маши и соображения о Лёньке мне вновь показались возвращением в прежний Инишглас, где позиция вызывает возражение – твоя позиция, прости, Люсенька.  Гони ты эту гордыню.  А ведь Лёньку так легко понять: мужик в панике, настоящей, неподдельной панике, как, скажем, я был в Израиле, - бесконтрольной.  Тут только участие, тем более, тебе известно, возможно, а мне – отлично эта его слабость: склонность к прогрессирующей панике.  Да и он сам - то никогда не скрывал этого своего свойства.  А сама ты разве не знакома с этим страшным состоянием?  Вот тебе протянул Господь руку, опору – через оккульт, через испытания и сосредоточенность.  Мы (и я) обрели Господа нашего  - Спасителя, теперь и сами страдания освещаются высшим смыслом, и всё меньше места панике – этому пробному камню неверия.  Так не тебе ли пожалеть Машу и Лёньку, войти в их драматическую ситуацию.  Ведь подозрение на рак не менее губительно, чем само заболевание.  Мамочка, голубушка, должно быть, ты здорово одурела на учёбе, что я тебе должен напоминать о твоей же всегдашней доброте.  А Лёнькина выходка так понятна.  Ведь на самом деле он деньги не жалеет.  Вспомни, сколько раз он присылал в глубокой тайне: смотри, не проговорись ни при каких обстоятельствах.  

Это его, если хочешь, поза страдания и выражения той степени страха, ужаса, перед которым твоя судьба, долги Якова, собственное обещание, стали чем-то мелким, ненужным, ушло прочь.  Чтобы нормальные человеческие ценности вернулись к нему – нужна опора, пусть поначалу не в Господе нашем, пусть в тебе, Якове и Любе, в ком-то другом…

Вот смотри, Фридрих даже не отвечает, так и прежде было, хотя знает, в какой острой ситуации мы находимся.  Сегодня послал поздравительную Роме и фотографии детей и скульптуры.  А Ирочке и Вале в Хайфу так и не написал. 

Вчера, очень удачно закончив новых «Адама и Еву», попутно разбил одну из барышень.  Было очень обидно, но взял себя в руки и продолжил работу над роскошным торсом, состоящим в основном из попы, что цветок, расцветшим, словно бабочка.  Дети в восторге. 

На стройке готовим с Мишей дерево, а на следующей неделе продолжим.  Вот и все события, кабы не разбивалась глина, то и огорчений не было бы.  Прошли дожди, невероятно буйная зелень.  Сегодня ездили за покупками, поели мороженое.

 

7 июня 1985

Мои дорогие, милые!  Сегодня пятница, осталось ещё неделя учёбы, а там начнутся новые трудности – поиски работы и т. д.  Сперва об экзамене.  Вчера преподаватель выдал пакет экзаменов по Коболу и по JCL, а во вторник велел отдать.  Так что много времени на обдумывание, поможет Яша, и не страшно (к тому же книги под рукой). 

Остаюсь одна на два дня.  Все Язловицкие уезжают в поход вместе с Галей Колесовой и Андрюшей: восхождение на гору, где-то в Нью-Хемпшире.  Берут с собой еду, палатки, ибо едут с ночёвкой.  А мне тоже неплохо остаться одной и отдохнуть, полностью расслабиться.  Время от времени человеку нужно побыть одному, для полного отдыха. 

… На курсах дотягиваю последнюю программу – хвост, уже почти работает.  Иногда по вечерам встречаюсь с Ларисой, которая на вечернем курсе.  Она держится спокойно, хотя ей трудно, как и мне (из-за языка), и успокоительно действует на меня своим отношением.  Лариса уверяет, что на работе, как она наслышана, такие трудные программы попадаются не так уж часто. 

… Лёвушка, ты не беспокойся за меня в смысле отношений с Яшей.  Возникающие напряжения исчезают, как ни бывало, и они естественны, из-за усталости.  Яков начинает раздражаться, а я в этих случаях стараюсь не поддерживать таких разговоров.  С Яшей вообще легко поссориться (а поссориться вообще легче, чем не поссориться).  И Яша последовательно перессорился со всеми своими друзьями и знакомыми, ибо горячая голова и не склонен ни к какой фальши, не притворяется.  Так исчезли Лёвка Глозман, Шварцман (устроивший Яшу), Зи-ги, Лёнька и ещё ряд лиц, с которыми Яша поддерживал отношения здесь.  Сейчас Яша сильно страдает от одиночества, ибо единственные более или менее близкие люди, с которыми ему приятно общаться – Татьяна с Алёшей, Галя Колесова и Серёжа – далеко.  Но таковы уж судьбы.  У тебя и того нет – ни души, с кем поговорить. 

Что касается Лёньки, то я передам ему твоё письмо, но, вероятнее, по окончании курса, а может быть – перешлю.  Завтра, когда Любы с Яшей не будет, позвоню ему.  Однажды ночью Якову померещилось, что Лёнька приезжал на курсы и, ужаленный этой мыслью, он не спал до четырёх утра.  То есть, его ужалили скрытые отношения от него.  С Машей, из-за которой Яша с Лёнькой поссорился, тоже уже более чем прохладные отношения.  Моим отношениям с Зи-ми Яша практически тоже положил конец. 

… Пишу вам в ожидании Раи, Яшиной приятельницы и сотрудницы.  Язловицкие укатили в горы, попросив Раю привезти меня.  Рая примерно в моём возрасте, большая, полная, энергичная.  Внешне похожа на Нину, мою сестру, с таким же круглым подбородком и круглыми щеками, но только глаза у неё другие. 

… Продолжаю в субботу дома, хорошо отдохнув, одна в пустом доме.  Рая зашла на чашку чая.   Сегодня мы с Раей поедем к Лёне Альтшулеру, её приятелю.  В новосибирском университете он был преподавателем, а здесь работает в какой-то компании.  Я уже была у него с Яшей и тоже по поводу JCL, это наиболее трудная для меня часть. 

Экзамен выдали на дом, на несколько дней.  Яша, укатив в горы, прихватил с собой копии.  Я буду выполнять дома, а он – там, потом сличим и поправим. 

А в понедельник новый экзамен, к которому я должна прочесть полкниги за сегодня-завтра.  Но это так называемый групповой проект, и я включена в группу сильных (они сами предложили), так что справлюсь. 

Вчера, страдая, что я в хвосте, вдруг увидела, что человек шесть в группе ещё сидят над программой, которую я закончила вместе с Джорджем.  Мне он помогал больше, чем другим.  А одному молодому человеку Стивену, очень симпатичному шалопаю, он чуть ли не отказался помогать (несправедливо, конечно).  Я – в группе Шериан, большой американской итальянки, которая мне очень нравится, несмотря на её густой голос и манеру хлопать всех по плечу. 

Яков говорит, что американцы добрые.  Когда он устраивал Машу, он из кожи вылез, убеждая каждого из членов комиссии, которые должны были проводить интервью, что они возьмут большой грех на душу, если отвергнут беззащитную женщину.  Яша вошёл в роль, вложил всю страсть и всё сердце в эти беседы и «достал» каждого в отдельности.  Практически Маше уже и не нужно было проходить интервью, потому что каждый из членов комиссии уже заранее был готов взять её. 

Более того, Яша с той же страстью убедил проделать такую же работу Борю Шустера (тоже работает в Прайм), а перед этим он с ним поссорился.  Но, будучи в ссоре, пришёл и повинился, сказал: «Бог нас рассудит, но от тебя сейчас зависит судьба беззащитного человека».  Таким образом, он пронял Борю, и тот с не меньшей страстью принялся за дело. 

Лёня же, провожая Машу на интервью, сказал ей, что она круглая идиотка и что ей нечего соваться в Прайм, если она задает такие глупые вопросы.  После интервью (Яша сказал о себе, что был полностью «разрушен») Яша и Маша отправились в кафетерий на чашку кофе.  Лёня тоже времени не терял (видать, уже тогда его уязвил змий ревности): позвонил в Прайм, выяснил, когда закончилось интервью и вычислил, что Маша отправилась с Яшей развлекаться.  Вот такое непонимание между людьми, а сделать ничего нельзя. 

… Эта пятница не была для меня плохой в смысле настроения, я даже телевизор немного посмотрела – фильм о фашизме.  Эта тема универсальна для всего мира.  Нечто близкое Орвэллу, писавшему не о фашизме в Германии или в России, а о фашизме и насилии применительно ко всему человечеству.  Когда-то Ив сказала, что «84-ый» - это книга о России, но это неправильно. 

Машенька – Мишенька, чем вы занимаетесь на каникулах.  Я теперь надеюсь получать от вас письма.  Вы всегда в моём сердце.  Берегите папу, заботьтесь о нём так, как папа о вас заботится.  

 

7 июня 1985

Полночь.  Опять я завозился, мамочка: окончательно подготовил глину к обжигу.  Завтра везу две большие коробки, даже подсчитать не смог. 

Сегодня был замечательный день.  Маша вышла из автобуса, танцуя и кружась от радости, тут я её встретил, мы расцеловались, и ещё потанцевали.  Самый трудный её год позади, и впереди 77 дней свободы, точно подсчитала!

А Миша дома приготовил впервые сам полный обед: картофельный мясной суп и рыбу с макаронами, накрыл на стол и мы сели.  Дружно помолились, прежде всего, за тебя и за твою приближающуюся свободу.  Потом мы весело играли в теннис, дурачились, потом убегали вверх по дороге от Бьюлы (она стала увязываться с нами на прогулки, а на дорогах опасно, вот мы от неё и убегаем), а потом бежали вниз, потом помолились вновь за тебя на мосту, и вернулись в тихий и пустой дом.  Вновь все разъехались: Катрин ещё неделю назад, господа куда-то до воскресенья, и т.д.  Наша счастливая жизнь и времяпровождение почему-то не встречает у окружающих радости.  Они все опять ужасно озабочены и, видать, омрачённая совесть точит их безбожные души. 

Сегодня я рассказывал детям о нашей жизни в Аршахе, как я пел вслед Диамантам: «Комсомольцы, добровольцы…», - и показывал, как бодро и весело шагают по земному шару комсомольцы, вытаптывая культуры, народы, континенты.  Очень это схоже с поступью некоторых здешних особ, только уж очень неубедительно, так что не страшно. 

Оказывается, для учёбы и жизни в Англии необходимо разрешение, схожее с визой, и Джо едет в посольство, так что одной ногой уже там будет скоро. 

Отправляю тебе 17 фотографий сфинксов и одной барышни.  Хотел завтра же отправить слайды, но вовремя сообразил, что не составил список названий.  До понедельника сделаю, и, возможно, в понедельник отправлю.  Я придаю этому значение, поскольку я надеюсь, что ты сможешь попутно прозондировать почву с достаточным материалом.  Хотя я считаю, что самые интересные работы – последние, ещё не снятые.  Как только объявится у тебя время и возможности в Бостоне, Нью-Йорке, Монреале вступить в деловые отношения, - у тебя под рукой уже нечто есть.  Но это ни в коей мере не во вред главному – твоему устройству, так что если надо – отложи и забудь.  В эти дни я постараюсь написать Евгению Соколову, который так и не ответил, напомнить о себе, тебе, и моей просьбе, а ты затем по возможности свяжись с ним. 

 

9 июня 1985

Воскресенье.  Дорогая, любимая мамуля, добрый день тебе, Любе, Яше, всем детям, всем взрослым!  Благослови вас всех Господь в Новом Свете! 

Здесь тихое, светлое утро.  Миша ещё спит, утомившись после фильма.  Я потихоньку справил себе чаёк, и уже выпил здесь же, в постели.  Только один наш старый петушок потихоньку кукарекает в своём курятнике, где остались только одна или две наседки.  В ограде старого курятника мы ещё позавчера поставили домик маленький, куда Миша пересадил утят, в тот же день дружно вылупившихся, с мамашей, совершенно сумасшедшей, не дававшей нам прежде спать, а теперь наконец-то угомонившейся. 

Около семи появилась Ирма в своих деревяшках-костяшках, отбивающих утреннюю побудку.  Она, вроде бы, на первый взгляд, обыкновенная крестьянка, а вот не случайно здесь – с червоточиной: кинула семью, митингует по каждому поводу с нашими феминистками в городе, что ей совсем, на мой взгляд, и не подходит.  Погудел с ней, как обычно, Большой Брэндан, объявился, не очень громогласно, и барин, вернувшийся вчера со своей госпожой и младшей наследницей.  Слышен, конечно, каждый чих, поскольку и у нас всё открыто, и внизу.  Но дети, слава Богу, не слышат, а я выработал «противоядие» - спокойствие, почти кротость.  Я сказал «почти», поскольку в дурмане сна бывает, что и чертыхаюсь.  Проснувшись – каюсь, пытаюсь оправдываться: бес, мол, попутал.  И это плохо, я чувствую, как дух злобы вновь откинул, отринул меня назад – к себе, от Господа моего Спасителя. 

Вчера я всё же поехал в гончарную мастерскую с готовой глиной, а ты в это время звонила.  В мастерской Майкл, высоченный красавец, друг Стивена, был сама любезность, и постарается хорошо обжечь.  Наверно, ты лучше помнишь его жену, она из Финляндии.  Отвёз ему 14 разных форм, которые затем должны быть моделью для бронзы или продаваться самостоятельно.       

Вечером был английский фильм о космических пришельцах, с сильным сатирически-английским характером, совсем не детский, хотя в зале шумели в основном малыши.  Фильм очень напомнил тот, что смотрели вместе: офис со стариками, как корабль, ставший пиратским, помнишь?  Этот грубее и животнее.  Например, сцена, где один из пришельцев «работает» над героиней, то есть показывают половой акт.  Он, всё более тяжело дыша, перемещается вверх-вниз, а она в это время любезничает с другим «пришельцем», и нехотя жуёт яблоко (как бы современный иронический перевёртыш – Адам, Ева, яблоко).  Всё это происходит внутри корабля на Земле, где учёные облепили корабль датчиками и прослушивают.  Глубокомысленные предположения о характере звуков вызывают смех у публики – всё очень гротескно и опять же в антиамериканском ключе. 

Очень здорово, что такая тяжёлая наша с тобой жизнь в разлуке пришлась на весну и лето: легче рано вставать, глубже сон, больше энергии.  Впереди последняя неделя, а когда ты получишь это письмо – последние дни.  Разумеется, не только мы ждём так окончания курсов: дворня, в лице её лучшего представителя, тоже не дремлет.  По моим наблюдениям, обстановка такова: барин вновь закупил дворню, отпраздновав это событие, как и прежде, в ресторане.  Должно быть, кус упал с барского стола прямо в глотку, и на время заткнул, значит, в этом направлении утихомирились.  В другом, старом: Джо, «война», - исчерпалась сама по себе его скорым отбытием, и полным неучастием.  Значит, остались мы.  Вообще-то, я надеялся на более затяжной характер распрей с Антони и Джо, столь долго защищавших нас от феминистко-комсомольских страстей.  С другой стороны – жгучая неприязнь к нам, и в частности, ко мне, возросла, тем более, что придраться не к чему.  За нас – решение общины проживать любой срок, вплоть до получения паспорта.  За нас – моя прежняя работа, единственная, приносившая доход, и теперешняя, на строительстве, помощь детей и т.д. 

В твоё отсутствие прошла внутренняя работа и в душе барыни, как я понимаю, в пользу откровенной неприязни к тебе, к детям и ко мне.  О тебе она ни разу не спросила, я же по своему простодушию начинаю делиться: как и что у тебя - лицо её всё тяжелеет, дыхание прерывается, руки начинают ходить туда-сюда.  Так что у Комиссарихи теперь союзница, откинувшая всю благовоспитанность английской леди.  Тебе известно, как Миша утвердил эту позицию, недавно и я очень вежливо поставил её на место, когда пришла с разговором об уплате за Мишины уроки музыки.  Она свалила всё в одну кучу: и Мишины занятия, и наш уход.  Я выслушал, и сказал, что это два отдельных вопроса, и окончание занятий у этой учительницы никак не связано с тем, что мы уходим или остаёмся.  Надо было видеть её лицо и руки: её кинуло в жар, а пальцами она стала усиленно вязать перекрёстные узлы, словно это могло помочь ей, как заклятие.  Я ей ещё раз спокойно сказал, что разные вещи не надо путать, и вообще, разговаривать спокойно.  Только теперь я увидел её действительное отношение.  Неуважение, презрение Маши и Миши она не выдержала, - рухнуло её притворство.  Ты сама понимаешь, какова обстановка – расстановка.  Принципиально, она старая, хотя я ещё надеюсь на сегодняшнее возвращение Хайки с Брэнданом, как тормозящее обстоятельство.  Да и присутствие Кати, которая тоже сегодня должна приехать, - благотворно, поскольку она не скрывает своих симпатий к тебе и доброжелательна ко мне.  Да и барская семья сегодня отбывает в Англию.  Всё это не даёт построить ситуацию так, как хотелось бы Комиссарихе. 

Мамочка, я нисколько тебе не лгал.  Мы, наряду с тем, что ты сама знаешь, и я сейчас написал, живём спокойно: тратим деньги, наслаждаемся красотой, прогулками, беседуем, и т.д.  Дети - большие молодцы, они понимают, что такое мелочи жизни, которые бывают всегда и могут испортить всё на свете, всегда и везде, если отдаваться в их власть.  Мы спокойно отметаем эту мышиную возню, быть может, это ещё более «обижает» наших благодетелей, но без тебя нам это удаётся лучше, и поддаваться паническим настроениям мы не будем, как и вступать в разговоры.  Вероятно, они хотят, по причине моей некоммуникабельности, вступить в переговоры-переписку с тобой, дождавшись окончания курсов.  В этом смысле и надо понимать письмо Комиссарихи.  Я думаю, что ты можешь не очень торопиться с этой перепиской. 

Господь Благ и Добр!  Надо только проникнуться им – и тогда и душевный покой, и физическое здоровье придут сами собой.  А потому теперь я с надеждой вздыхаю много раз на день: Верую, Господи, помоги моему неверию!  В самое последнее время до меня дошёл удивительный смысл этих новых слов, этой мольбы, что так часто встречаются у о. Дудко.  Всё же прости, пожалуйста, книгу его оставлю пока себе.  Я здесь один, да имею две-три книги, что помогают мне. 

Позавчера говорил с Джоном, что опять не смогу приехать.  Он обещал, что, если потребуются деньги на переезд, то сможет дать сотню и сколько-то ещё собрать у русскоговорящих: такой он милый и заботливый. 

В Линкольн галерее всё ещё не могут понять, что это я наделал из глины, и сколько это может стоить, настолько эта скульптура не похожа на им известное.  Это плохо с коммерческой точки зрения.  Вчера же привёз новую глину, и в ожидании твоего звонка хорошо поработал. 

Мамуля, продолжаю уже в восемь вечера.  Недавно вернулись с недолгой прогулки: то дождь, то солнце, а Маша не взяла ни шапки, ни зонтика.  А перед тем поговорили с тобой, и от твоего лёгкого, душевно-любимого голоса стало так легко и весело.  Ещё немножко поработал – нашёлся очень перспективный и красивый вариант барышни для бронзы и литья. 

Когда обсуждали разговор с тобой, Маша так и припечатала, сказав с удивлением, что вообще всегда думала, что мама не любит папу, а папа – маму.  И что только теперь поняла, что это не так, и очень рада и счастлива.  Так что, мамочка, я сказал Маше, что Господь устроил нам экзамен, выдержим ли?  Маша и спросила: «И как?»  Я ответил, что пока – да, но главная часть будет тогда, когда вновь будем вместе, и сможем ли и тогда сохранить тепло и сердечность изо дня в день.  Вот так-то.  Миша отмалчивался.  Словом, теперь уж и дети - наши экзаменаторы.  Сколь много счастливых последствий можно извлечь из, казалось бы, не столь существенной затеи с твоим отпуском. 

Радует меня и то, что есть ещё люди, как сегодня, посвящающие тебе и твоим (чужим) заботам время досуга воскресного и силы, это очень важно. 

Приходил сегодня Антошка с пирогом для дня рождения и с поздравлениями, да когда мы были на прогулке – принёс жареную курицу.  Я ему показал своего ирландца – миниатюру, растёкшегося по дивану.  Он так хохотал и ржал, что прибежала Ив и, поглядев, тоже смеялась.  Так что, всё, мамочка, по-старому, и будет всё по-старому.  Но всё равно, надо бы не очень-то долгонько держать нас здесь.  Маша на второй день уже скрипит, что скучает, и подай ей Америку!

Намеренье заняться слайдами не выполнил, уж очень захватывает возможность в каждую свободную минуту то поработать с глиной, то отдохнуть, поваляться, что я сегодня вдвойне успел, то поделиться с тобой на бумаге.  Мамочка, заканчиваю поздно, позади доброе, большое воскресенье.  Пришёл Миша, и обрадовано сказал, что кто-то внизу на чёрной доске написал мне поздравление, быть может, Антони, а может – Джо. 

Я очень славно поработал, за два дня работы сделал четыре вещи.  Одна из них, о которой писал – очень перспективна.  Маша так и не созрела для письма, я не нажимал, всё ещё надо отойти от напряжения последнего времени. 

Наверно, и ты вскоре, через неделю, чтобы прийти в себя, долго должна бездеятельно слоняться, пожить совершенно растительно. Быть может, не вредно будет пожить недолго у Лёньки: помочь им с детьми, да и Лёнька поможет тебе пережевать материал, если в этом будет нужда.  Так хотелось бы мир и любовь застать у вас. 

Миша сейчас с надеждой, с очень хорошей чисто русской интонацией спросил: «Мама спасёт нас?»  Я уверенно ответил: «Да. Конечно, поскольку первая часть пути, пройденная - героическая, а последняя – обыкновенная, хотя и не простая. Спасёт».  Вот Миша спокойно и уснул. 

 

11 июня 1985

Мои милые, любимые!  Здравствуйте!  Папочка, поздравляю тебя с днём твоего рождения!  Желаю тебе счастья (всеобъемлющего).  Прости, что делаю это так поздно.  Детки, как вы отметили папин день рождения?  Вчера получила Мишину открытку.  Спасибо, мой родной, что ты так хорошо продвигаешься в русском. 

… Итак, мне осталось три дня.  Ещё эти три дня мне не хотелось бы говорить.  А что же будет через три дня, - то оно вот – это будущее: глядит в глаза через прозрачную стенку из трёх дней.  И всё же из суеверия помолчу – диплом пока не в руках. 

Лёвочка, о приезде детей на каникулы ни Яша, ни Люба больше не заговаривают, и сама я эту тему не поднимаю, потому что они кругом в долгах.  Теперь молитесь за меня, чтобы нашла работу.  Но, пока – тсс – ещё три дня. 

 

11 июня 1985

Дорогая мамуля, не писал тебе почти два дня: тут и день рождения, который дети так дружно и красиво устроили, да интенсивная работа.  Сделал несколько замечательных вещей уже из новой глины, фотографировал новой камерой живопись – первый блин комом: неверно заправил плёнку в аппарат, и она не протянулась.  Странное невезение у меня, как только начинаю заниматься своими вещами. 

Сегодня с утра овладевал новой строительной специальностью штукатура, и весьма успешно: закрывал стены в новой пекарне.  Затем мы ездили в город и получили новые фотографии наших последних прогулок, которые высылаем.  Потом я работал до самого вечера, до полного одурения.  Вечерняя прогулка пришлась на дождь с солнцем и радугой, и сразу усталость минула.  Маша слонялась без дела, а письма тебе не написала.  Полна благих намерений – и только.  Правда, по собственной инициативе пошла к Катрин и составила расписание: будет смотреть за детьми четыре раза в неделю с 10 до 12.45.  Это уже лучше, не будет валяться  до полудня в постели. 

Миша много работает: сегодня на сенокосе – с обоими Брэнданами, во всём помогает мне, практически почти полностью освободил меня от кухни, на нём же и куры, пока нет Антони (приедет через три дня).  Маша только убирает, немного моет посуду, но без усердия и интереса.  Так что я сразу заметно больше стал работать, но вот не всегда вовремя останавливаюсь.  Вчера вечером разбил нового чудного, изящного сфинкса, да полностью, без возможности восстановления: крокодило-скорпионоподобное существо.  Было уже после полуночи, и одного неточного движения хватило. 

Но чем бы ни был занят, только и думал о том, как там тебе в эти последние учебные дни.  Сегодня были с Мишей в церкви и молились за тебя, за твоё успешное окончание.  И, странное дело: выйдешь из храма, где был-то несколько минут, а голова идёт кругом, словно целая вечность прошла.  Какое странное чувство соприкосновения с Господом.  И Миша говорит, что он чувствует Бога в церкви и Ангела – Хранителя своего.  Сегодня не хочется затягивать вечер, и поэтому постараюсь уснуть, хотя только двенадцать часов. 

 

12 июня 1985

Мои дорогие!  Пишу вам эту записочку в ожидании, когда программа будет напечатана.  Завтра последний день, я поотстала, но я не одна и нам выделили время на окончание на всю следующую неделю.  Так что Любе и Яше ещё будет предостаточно забот отвозить, привозить меня.  Работа, которую я выполняю – экзаменационная, но преподаватель помогает. 

Лёвочка, теперь начнутся новые трудности, но времени на письма будет больше. 

… Скоро Боре нужно покупать машину, в 17 лет здесь выдают права, а Люба с Яшей уже хотят освободиться от работы извозчиков.  То в школу возить детей, то на каратэ, но на музыку, то к друзьям, не говоря уж о том, что другим они тоже никогда не отказывают. 

Вчера к Любе приезжала приятельница – американка, которая работала секретаршей на Любином предприятии (при знании пяти языков), Элоиз – высокая, отнюдь не худая, с лицом и причёской Моны Лизы.  Ехала к ним целый день на велосипеде.  Яша предложил отвезти её вместе с велосипедом назад, она отказалась.  Яша говорит, что американцы – предельно честные.  Рядовые, не из криминального мира, конечно.  По воскресеньям ходят в церковь. 

… Вот и пятница кончилась, последний день (официально).  Но я, вероятно, буду работать ещё в субботу или в понедельник, осталось совсем немного.  А там – диплом и поиски работы.  Напряжение прошло, усталости как не бывало, просто небольшая прострация и растерянность.

… Дописываю письмо в салоне, под гром выстрелов в телевизоре.  При всём желании не могу заинтересоваться ни одним фильмом.  Ужасно инфантильные пустые фильмы.  Или TV не показывает хороших фильмов, или такова психология американцев.  Американцы в жизни и в фильмах не совпадают, по моим первым впечатлениям. 

… Мне хотелось бы высказать много соображений об Америке, передать полнее и точнее свои впечатления и наблюдения, но это – к следующему письму.  Одно мне ясно: из Инишглас надо уходить, эта жизнь губительна, бесперспективна и опасна в смысле будущего.  Благодарение Богу, что он дал нам эту возможность освоиться с языком, новым миром, эту передышку.  Теперь надо действовать.  Ваша мама Люся.

 

13 июня 1985

Мамуля наша ненаглядная!  Мы так извелись душой в последние дни, особенно вчера и сегодня, что и сказать нельзя.  А Миша так всё время спрашивал: «Что ты сейчас чувствуешь?», - словно я – барометр.  Я отвечал, что испытывал какую-то тяжесть, но уже минуло, есть надежда на благополучное окончание.  Но только послезавтра будем знать, а пока – только догадки. 

Здесь всё нормально.  На предыдущее письмо не обращай серьёзного внимания.  В конечном счёте, здесь только детский сад, сплошная во всём самодеятельность.  Как ни парадоксально, но именно после того, что Миша с Машей освободили меня от кухни, от уборок и пр., я совсем не имею свободного времени и перестал тебе писать.  Как прихожу с работы (теперь я уже вполне квалифицированный штукатур, даже приятно посмотреть на стены) к готовому ланчу, что приготовил Миша, так немножко затем отдыхаю и сразу – за скульптуру, с перерывом на вечернюю прогулку с бегом. 

Работаю слишком быстро, каждый день – одна, две, три вещи.  Сейчас из обрезков глины, сбитых в комок, сам по себе возник странный, совершенно ассиметричный облик Солженицына, наверно, потому, что думал о нём, твоём теперешнем соседе, если ещё живёт в Вермонте.  Я поделился идеей о контакте с Солженицыным с Мишей, он правильно сказал: попытка – не пытка.  Я имею в виду, что если бы тебе удалось узнать адрес, или лучше, телефон (у  Меерсона или ещё где, или просто в телефонной книге).  Связаться хотя бы с его женой, договориться о встрече, или согласии посмотреть слайды и фотографии работ (очень жаль, что нет фотографии с портрета Солженицына семилетней давности), рассказать нашу историю, познакомиться.  Я не думаю, что он может выступить нашим гарантом, но оказать какую-то реальную помощь, найти патрона – мецената, или ещё что-то…  Словом, моя очередная фантазия.  Можно посмеяться, а вдруг?  Ведь когда сам Солженицын был при пиковом интересе, то ведь спас его Ростропович, так тяжко заплативший.  В нашей жизни было много чудес.  Почему бы не случиться ещё одному? 

Миша все дни вкалывает, Маша с сегодняшнего дня – нянька, а вообще она обзавелась тихой и приятной подружкой, и они всё время вместе.  Тепла настоящего пока нет, гуляем в куртках, непрерывные дожди.  Вернулся Малый Брэндан и жалуется, как сразу улетело доброе настроение, и на второй день уже усталость, угнетение.  Я хотел ему сказать по-русски: «Чёртово место», а получилось что-то другое, когда сказал: «Сатан плейс», - у него глаза на лоб полезли.  Шутки шутит со мной английский язык. 

 

14 июня 1985

Мамуля, вот он, этот долгожданный день, дошли!  Нам было легче, всего труднее, страдальчески трудно – тебе.  И это страдание и заботы – и есть главный результат.  Вот почему сегодня я хочу процитировать выдержку из о. Дудко: «…Истина не в логике, не в знаниях, истина – в страдании, в кресте.  Не логика, не знания помогают понимать истину, а страдания, крест.  Пострадавшему всё становится понятнее, что было неясно, и о чём ты судил с чужого голоса».  И ещё.  Я постоянно в последнее время думаю о том, как действительно важно, и как трудно стать учеником Христовым, учиться у Него – и только. 

Прости, что сразу начал с такой высокой ноты, но это такой день: для музыки, для поэм, для молитвы.  Ты ведь прошла самую трудную дорогу своей жизни, основополагающую для всего будущего, независимо от успехов в программировании. 

Пишу уже в последнее музыкальное занятие Миши, сейчас он на уроке.  Жаль, что так и не прикипел к музыке, к учению, но кто знает – вдруг повернётся в эту сторону его душа. 

Мамуля, мы весь день, конечно, только и говорили о тебе, и ещё – я необычайно продуктивно работаю, не теряя ни минуты.  Миша – варит, Маша – моет, лучшая началась житуха, да и волноваться до безумия, как последние дни, перестал.  Это, так или иначе, позади.  На душе светло и ясно.  И в доме хорошо, тихо, все улыбаются, даже Комиссариха, сегодня Катрин возила всех в город, погуляли. 

Судя по всему, возвращение Брэндана и Хайки сразу изменило атмосферу в нашу пользу, тем более что нет Ив.  Тут расстановка сил сейчас проста, элементарна: две противостоящие силы: Ронэн с Элизабет, и Антони с Ив, решающей силой стали Брэндан с Хайкой, так что ситуация в нашу пользу, а не феминисток.  Можно жить спокойно. 

Бог сжалился над Джо и позволил ему сломать вчера ногу во время лесной работы в общинный день.  Ему всё было в такую тяжесть, тем более последнее время, а сейчас - шесть недель гипса, точно до отъезда.  Хайка довольна, но жаловалась утром, что он забирает из кассы все магазинные деньги на семью, и ей не оставляет.  А сейчас надо работать на него ежедневно.  Я утешил, что недолго.  Но, оказывается, она вообще не любит магазин, хочет работать на огороде, словом, и у неё заботы.

Уже сказывается уход Джо и по отношению ко мне, поскольку мой труд результативен ежедневно – положительно, надеюсь.  Лето потихоньку даёт себя знать, дожди стали реже, и воздух прогрелся.  Дети нынче лучше, самостоятельно чувствуют себя, к ним все хорошо относятся.  А у меня – скульптура, которая всё более поглощает каждое моё мгновение.  Отхожу только тогда, когда окончательно дурею, или, как сейчас, для поездки.

Вот уже двигается Миша, так бесславно ездивший сюда два года, но, Господь даст – не напрасно.  Говорит сейчас, что получил высокую оценку, которой он мало доволен – 83 балла. 

… Дорогая мама!  Поздравляю с окончанием.  Отдыхай, не волнуйся за нас.  Люблю.  Целую.  Твой Миша.

Это дописал Миша.  Мы сейчас сделаем закупки, и вернёмся.  Действительно, отдыхай, но не забывай нас, и пиши нам.  Поздравь Яшу с Любой с тем, что и у них спало первое бремя. 

 

15 июня 1985

Любимая наша мамуля, в эту первую «свободную» субботу мы с утра играем твои пластинки, впервые после твоего отлёта и дня твоего рождения.  И продолжаем с надеждой ожидать сегодняшний телефонный разговор.  Маша сидит сейчас рядом на моей постели и заканчивает вырезать из сухой глины тебе подарок: забавного сфинкса.  Играют твои любимые пластинки.  А Миша с утра занят делами: доил коз, кормил кур, и вновь где-то…

Я с утра собирался быть в постели и писать, также думал написать названия к слайдам.  Но… безумие моё возрастает.  Что-то было не так в последней глине, взял на минутку, но так и закончил только через пару часов, не имея сил оторваться, хотя зяб босой и в одном халате.  Таким образом, из новой глины, что привёз только неделю назад (сто лет назад – так тянулась она!), сделал ровно десять штук.  Некоторые ещё надо окончательно уработать по форме, всё это модели, пригодные для литья в песок.  Так весьма продуктивно реализовалось напряжение последней недели твоей учёбы. 

…Скоро полночь, только сейчас начал засыпать Миша, а я залез в постель и совершенно новым, счастливым человеком вернулся к письму.  Со времени звонка, с семи часов вечера, мы непрерывно поздравляли друг друга, обнимались, целовались.  Напряжение сменилось разрядкой, полнейшим успокоением.  Прогулялись к речке, затем Маша смотрела фильм, а Миша отправился один в вигвам разводить костёр и готовить чай.  Фредди уехала в город, и предоставила Мише возможность хозяйничать.  Он сказал, что хочет побыть один, всё переварить, а я пошёл к Джо поделиться радостью.  У них засветились от радости за тебя глаза.  Я высказал своё предположение о милости Божией к Джо, соизволившей сломать ему ногу.  Джо и Каин дружно засмеялись и сказали, что и они так точно подумали: больно уж тошно ему было тянуть тут лямку.  Потом я отправился в вигвам.  Миша угостил меня чаем, всё показал, рассказал, мы поиграли на гитаре с тамтамом (барабаном), а Бьюла сидела и ждала нас.  Потом мы снова погуляли перед сном, всё разговаривая о том, какая наша мама героиня, одолевшая не только премудрости науки, но и свои страхи. 

Миша рассказал курьёзную ситуацию.  Сегодня утром Катрин внизу на кухни всё удивлялась радостно, как это Миша вчера один смог подоить всех коз.  Барбара была в Дублине, ездила в Советское консульство за визой на два дня в Москву, где у неё пересадка в Африку, но не получила, нужно три фотографии.  А Ирма – в отпуске.  Затем, продолжая удивляться, Катрин обратилась к Ив, та сделала вид, что не слышит.  Но Катрин, словно дурочка, всё повторяла: «Ив, Миша сам подоил всех коз!», - пока Ив не соизволила  сказать: «Хорошо».  Пример весьма красноречив: вернувшись, как я чувствую, она вообще оказалась в полной изоляции, поскольку Комиссариха заметно смягчилась, быть может, под влиянием остальных, наперебой выражающих нам свои симпатии. 

Нам сейчас стало хорошо, уютно, ты нас сделала счастливыми, ну, а о Яше с Любой надо складывать поэмы и гимны, что я и сделаю в скульптуре из чёрного дерева.  Так и можешь передать: срублю специально для них. 

Спокойной ночи, мамуля, крепко и нежно обнимаю и целую тебя, мульён, мульён раз. 

P. S.  Хотел было переписать тебе из «Песни песен» стихи 11, 12, 13, 14 из 7 главы, но сообразил, что должна быть Библия в доме: то мои слова тебе. 

 

16 июня 1985

Мои милые, мои родные!  Хорошо, что позвонила вам вчера, в субботу, а не сегодня, как собиралась.  По твоему голосу, Лёва, я поняла, как сильно ты волновался, да и показалось мне, что вы так и не отходили от телефона весь день.  А я со своими последними волнениями, каюсь, даже и не представляла себе такой картины.  Простите меня, грешную. 

Я уже писала, что наряду со многими не закончила проекта, составлявшем 75 процентов экзаменационной отметки.  Дело в том, что всю последнюю неделю не работала операционная система (курс-то самый дешёвый, вот и экономят на студентах), и я изрядно понервничала.  Не случись этого, мне не пришлось бы с Яковом ехать доделывать работу в субботу.  Мы решили, что лучше уж поехать в субботу, чем на следующей неделе приезжать к 11-ти, Яше не нужно срываться с работы, чтобы отвозить меня.  Хотя завтра всё равно придётся съездить за дипломом.  Преподаватель таскает их в своем чемоданчике.  Как только студент заканчивает, он извлекает и тут же отдаёт. 

Экзаменационная работа – не проектная, что я доделывала в субботу, а 150 вопросов по Коболу, из которых нужно было выбрать 50 правильных ответов, и 40 вопросов по JCL, из которых правильными должны быть 30.  Эти работы оценены на пятёрку.  Все предыдущие программы и проекты оценены на пять с плюсом.  Так что диплом будет высшего качества. 

Словом, этот курс, такой трудный для меня, закончен, и вы можете гордиться мной и восхищаться Яшей и Любой, которые ни на минуту не оставили меня одну.  И так трое в одной упряжке мы и проскакали через этот курс, хотя наибольшая доля мучений, конечно, пришлась на мою долю. 

Теперь впереди главные трудности – с работой.  Я сознательно не писала вам, чтобы не огорчать вас заранее, да и сама не думала об этом.  Яша не думал тоже до поры до времени.  Главное было  закончить курс.  С работой сейчас потруднее, хотя на самом деле её полно, как уверяют студенты.  Кое-кто из них уже поустраивался.  Один парень, Кэвин, ирландец, кстати, очень помогавший мне на курсе, устроился на работу сразу же, только на три месяца, за бесплатно (практика).  Яша говорит, что мы и на такую работу сразу же согласимся, лишь бы зацепиться.  Теперь он извлекает из небытия несколько своих знакомств в интересах нашего дела.  Я, между тем, терять времени не буду.  Буду тренироваться в написании программ на домашнем терминале.  Ещё два дня передышки и – новая борьба. 

А вчера, сразу после звонка вам, мы поехали к Зерчиковым, одолжившим Яше деньги на курс.  Они живут в часе езды от Садбэрри.  По дороге заехали на клубничное поле и насобирали ящик клубники в подарок Зерчиковым, и сами наелись прямо на поле.  Ели только мы, американцы не ели совсем, я специально наблюдала (слишком честные, говорит Яков).  Дорога была новая, я смотрела в окно, но пейзажи такие же, как и в Садбэрри. 

Зерчиковы на редкость приятные и живые старики.  Михаилу Александровичу 70 лет, Анне Васильевне – 64, но такую живость и молодость и у молодых не часто встретишь.  Михаил Александрович даже танцевал с Любой вальс, поставив «На сопках Манчжурии».  Во время войны их как пленных угнали в Германию, по окончании войны они попала в Англию, где прожили десять лет.  Там же и дети родились.  А потом по собственному желанию уехали в Америку, где жизнь стала много труднее, по их рассказам, но, в общем, они не жалеют, потому что англичане им очень не нравились, хотя социально они были устроены превосходно.  Меня восхитила русская обстановка в доме.  Был русский обед с борщом, селёдкой и винегретом, капустными пирогами, свининой и тушёной капустой.  Теперь они на пенсии, живут в своё удовольствие.  Полгода во Флориде, где у них куплен домик, полгода в Массачусетсе.

По дороге домой, когда было уже темно, деревья справа и слева наполнили мне Ирландию, и я очень остро пережила воспоминание, как мы возвращались все вместе из Дублина, и как заходили вместе в «Янки Дуди» поесть картошки.  Я готова была уже позволить себе совсем распуститься, но сдержалась.  Помечтала немножко, как мы живём все вместе опять в своём доме, но здесь остановила себя, ибо это тоже расстраивает, когда возвращаешься в действительность. 

Вчера была суббота, а ты сказал, Лёва, что вы работаете, что Машечка сидит с детьми.  Опять эти бездельницы эксплуатируют Машу.  Здесь, на расстоянии, кое-кто мне кажется особенно неприятным, и не знаю, как вам, но возвращение в Инишглас мне кажется поражением тяжёлым.  Надо настраиваться на новую жизнь. 

В ближайшее время напишу Брэндану и Фредди, вложив письма в ваш конверт. 

Вчера Яков рассказывал историю «ссоры» с Лёнькой и Юрой Михаилу Александровичу и привёл неизвестные мне ранее детали, обострившие мой гнев на Зи-гов и Лёньку, ты меня уж прости.  Зи-ги возражали даже против моего приезда в отпуск: «Зачем вы это делаете?» - спрашивал Юра Яшу, доводя его до бешенства.  «Как зачем?  Чтобы дать человеку отдохнуть, отойти от этой обстановки».  «Ну, ты очень благородный человек», - говорил Юра, пожимая плечами. 

Лёньку Яша возненавидел не из-за его дурацкой ревности, а из-за того, как тот предательски поступил со мной.  Оказывается, в самом начале он пригласил Яшу в бар и там уговаривал отказаться от курса, потому что это напрасная трата денег и времени: я курса не вытяну.  Конечно, я бы и не вытянула без Якова, без его помощи, но Яша-то оказался на высоте! 

 

16 июня 1985

Воскресенье.  Доброе утро!  Нам тут оба Брэндана с Катей, да нашей подружкой Фредди устроили раннюю побудку: поначалу под нами, а затем вылезши под окошко на утреннее солнышко.  Вполне нормальные люди, ни один из них не стал бы с семи утра галдеть под окном своих возлюбленных.  Ужасно противно не то, что мы не высыпаемся (можно и в другое время отдохнуть), сколь то, что за эти годы они, наиболее восприимчивые люди, так и не обрели элементарного уважения, так и оставшись шпаной, дворней.  К сожалению, мы так и не научились ложиться спать раньше.  Но, честно говоря, сегодня уже легче после вчерашнего радостного известия от тебя.  Впереди образуется необъятный океан надежд и возможностей, а это чёртово логово тотчас и забудется. 

Сегодня я такой счастливый, что решительно не о чем писать.  Вот только, что дети поедут днём в ресторан с деньгами из кассы.  Я отказался. 

Что касается приглашения детей в Америку, то я сказал ясно тебе и Яше по телефону, что не может быть и речи о приезде на голову Яше и Любе.  И вообще, я думаю, что хорошо бы, если удастся, скорее начать работать, сделать это без нас, и слегка освоиться.  Я хочу сказать только одно: мы притерпелись, потерпим ещё, сколь потребуется. 

Заканчиваю снова в полночь.  Позади замечательный день расслабления, отдыха.  Дети уезжали на море, с рестораном.  Я слушал музыку, гулял, ездил с Ронэном и Фредди в кино, смотрел замечательный английский фильм об Индии.  Перед сном погуляли, все мы легко вздохнули, разделяем с тобой радость.  Желаем тебе отдыха и удачи во всех начинаниях.  Нет ли у тебя желания вновь попробовать Канаду, Монреаль? 

Обнимаем, целуем, всем сердечный привет и поздравления. 

 

Июнь 1985

Папочка, я не хочу тебя расстраивать и огорчать, но поведение Яши я нахожу совершенно естественным, хотя и убеждена, что он сильно переступил запретную черту, вмешивавшись в семейные отношения Лёньки и Маши.  Но это опять от острой жалости, которую Маша в нём возбудила, и он весь выложился, чтобы «поставить её на ноги».  В этом он очень преуспел, в ущерб своим отношениям с Лёнькой.  Лёньку раздражают хорошие отношения Якова и Маши, что Маша во всём ему доверяет и ведёт себя независимо по отношению к Лёньке, он утратил над ней всякую власть. 

Статус «ссоры» объявил Лёнька.  Яша пригласил их с Машей, когда приезжали Таня с Алёшей.  Лёнька ответил, что они, наверное, не смогут, а Тане позвонил и сказал, что не приедут, потому что «поссорились» с Яшей. 

… Сейчас только позвонила Маша и пригласила меня приехать к пяти.  Я приняла приглашение, но Люба и Яша сильно напряглись, потому что они из-за меня расставили все точки над i, а я опять их перепутываю.  Но я надеюсь на благородство Якова.  Примирить их уже не удастся, мне, во всяком случае. 

… Прости, что я тебя «нагружаю» (выражаясь Яшиным языком) столь неприятной информацией, но, на самом деле, мне и звонок и приглашение были неприятны.  Письмо твоё я передам, но Яша нас поставил перед выбором: если Лёнька будет бывать в нашем доме, его ноги у нас не будет.  Более того, Яша уговаривал меня сохранить достоинство и не брать денег, если они предложат (чувство чести дороже).  Прости меня, но внутренне я разделяю это отношение, хотя не могу позволить себе гордости за чужой счёт.  Яков не ходит на ланчи, чтобы не тратить лишней копейки – скоро платить за Борину учёбу в колледже, а это бешеные деньги.  Люба ходит раз в неделю подрабатывать на уроках русского языка, при этом всю плату за мой курс они приняли на себя.  Наблюдая всё это, я только-только начала понимать, какой большой чести и ответственности эти люди и их абсолютную правоту в отношениях с людьми, даже не в способности идти на компромиссы, хотя жизнь – это сплошной компромисс.  Вот и отношения Якова с Машей уже просто условны, потому что он разглядел всю бездну Машиного эгоизма и способности всё и всех подделывать под себя. 

Он рассказал Рае одно моё объяснение с Машей, в котором она сказала: «Нет, я отказала вам в долге не потому, что боялась, что вы будете несостоятельными должниками, а мне не понравилось, КАК Лев попросил».  Перед этим она сказала: «Я вас очень люблю, как родных».  Рая задохнулась от гнева, и сказала, что слышит такое в первый раз.  Рая мне человек посторонний, как и Зерчиковы, и это она сама первая предложила мне 500 долларов на курс без отдачи.  Как и Галя Колесова. 

И хотя Лёнька телёнок, и на 150 процентов я уверена, что это Машина инициатива – отказаться поддержать курс, всё же ответственность лежит на нём, ибо он мужчина.

… Теперь о главном.  Виза в июле кончается.  Но Яша сказал следующее: мы послали документы на учебную визу, в ответ получили только квитанцию о том, что чек принят, значит, и анкеты дошли.  А сама виза не пришла.  Сперва он беспокоился, но потом навёл справки и объясняет это в нашу пользу.  Отсутствие ответа якобы автоматически продлевает время, которое в этом случае отсчитывается по закону со времени их ответа.  Я, конечно, беспокоюсь, но Яша уверяет, что нет причин для беспокойства. 

Лёвочка, дети наши уже большие и молодцы, сами при случае за себя постоять могут, но всё же не давай их в обиду. 

… Сегодня видела кошмарный сон, в котором Антони переехал поезд, но он остался жив, и я волокла с рельсов его окровавленное тело.  Потом появились вы, ты и дети, но всех подробностей не помню.  К чему бы это? 

… Опять пошёл дождь.  Тепло, но сыровато.  У меня была прекрасная возможность выспаться, проснулась от птичьего пения.  Вечером, засыпая, опять видела ослепительные фонарики светляков.  Один подлетел близко к решётке, и оказалось, что они совсем не так уж велики, и на близком расстоянии светятся не так ярко. 

Опять кошки вокруг.  Любе и Яше они не мешают, Люба встаёт, спокойно впускает и выпускает и спит дальше.  На днях Люба собралась на работу, а котёнок, спасаясь от рыжего кота, залез на дерево и не мог слезть (слишком высоко забрался).  Люба позвонила Яше, и тот приехал его спасать.  Это я опять об их бесконечной доброте. 

Как у вас сейчас в Инишглас?  Ты, наверное, очень устаёшь от тяжёлой физической работы.  Я-то здесь как у Христа за пазухой, при всех обстоятельствах.  И морально я всё выдержала только благодаря Любе и Яше.  Я уверена, что в любом другом доме я бы уже давно свихнулась без такой поддержки.  Уже от одного этого я готова разделять любое их отношение к людям, отказавшись от собственного – примиренческого.  Яков вообще был настолько возмущён Машиным заявлением, что не может понять моего примиренческого поведения.  Сказал, что даже если бы вся его жизнь зависела только от Маши и Лёньки, он никогда бы не принял их помощи. 

Соскучилась о вас безмерно.  Но встреча не за горами.  Держитесь!  Лёва, не падай духом ни при каких обстоятельствах!  Библия у меня есть, и я её читаю. 

 

17 июня 1985

Мамуля, пока я ездил сейчас утром за молоком, мне показалось, что тебе надобно продолжить учёбу, как говорится, не отходя от кассы: теперь уже автомобильную, и получить права.  Мне представляется это настолько серьёзным и важным (не столь сама учёба, сколько управление автомобилем), что не жалко истратить из тех денег, что у тебя имеются.  Ведь может так быть, что работу найдёшь, а из-за отсутствия транспорта придется отказываться. 

Для начала жизни, быть может, вообще проще устроиться в каком-то большом городе, скажем, Бостоне, или Монреале.  Там хоть есть транспорт и легче будет установить контакты мне с литьём, производством, и т.д. 

Это мои первые, не совсем зрелые соображения в первое, такое замечательное свободное утро после спокойной ночи – отлично выспался, и желаю тебе столь же глубоко проникнуться уверенностью в будущее.  Новостей нет, есть только твоё письмо за пятницу-субботу 7-8-го.  Всё же ты молодец, а мы так тряслись за тебя. 

Может, уж действительно, заодно научиться управлять машиной?  Это везде необходимо, дети даже говорят: «Вот Нора и Катрин, такие трусихи и неумехи, а ведь нормально ездят».  Дети отправились с Ив смотреть фильм про Индию, что я видел вчера.  Напишут тебе позднее.  Я написал открытку Ирине в Хайфу, быть может, теперь и у тебя найдётся время? 

Детей пригласили со старой школой вместе со Стивеном в поездку на автобусе на пятницу, я согласился.  Миссис Джеферс желает тебе удачи, она очень помолодела и похорошела.  Мы сейчас совсем расслабились, гуляем, ходим проведывать Джо, он с Каин посылает тебе приветы.  Да и вообще, все здесь сейчас довольны: мы – что уедем, остальные – что избавятся, полнейшая гармония. 

Про глину никогда нельзя говорить наверняка: сегодня ночью кошки разбили одну, дня работы - как ни бывало.  Но вообще для Америки кое-что есть (десять новых форм), да и весьма! 

Желаем тебе удачи, привет сердечный и благодарности – всем, и в первую очередь – Яше и Любе. 

 

18 июня 1985

Мои милые!  Вчерашний день, понедельник, был самый счастливый в моей здешней жизни, ибо мы ездили за дипломом.  И как только преподаватель, расплывшись в улыбке, вручил его, я и поверила, что получила.  Несколько человек ещё остались доделывать, так что ваша мама не была последней.  Поздравляю вас и себя, ура, ура, ура!  С этих слов я хотела начать вчерашнее письмо, но не успела, ибо Яков, который пел как птица Дарзи из «Рики-Тики-Тави», распираемый счастьем, сразу же по приезде обзвонил всех, кто принимал участие в этом курсе и пригласил на барбекю.  А я бросилась на кухню, испекла хлеб из тёмной муки, сделала винегрет и пирог с мясом и капустой.  Люба была тоже счастлива и призналась: «Знаешь, как мы с Яхой боялись, что ты не выдержишь и бросишь?  Мы каждый день боялись, что ты придёшь, расплачешься и скажешь: «Всё, больше не могу, больше не поеду, не по силам».  Я со смехом ей ответила: «Люба, как же я могла это сделать – ведь деньги уплОчены». 

Ну, они просто-таки благодарили меня за стойкость и мужество, а Люба, также цитируя Киплинга,

сказала обо мне как о Рики-Тики-Тави: «Ну, помогали все, а сражалась ты одна».  Помните, как Рики-Тики сражался с Нагаей, победил кобру и как птица Дарзи пел песню ликования?  Люба повторила эти слова, когда собрались гости и вечером ели барбекю во дворе под тентом.  Но хлеб имел наибольший успех, получился прекрасный, и все отвергли белые булочки, которые Люба купила под гамбургеры.  Пришли: Рая, Алик Лифшиц (он тоже вложил в наше дело 200 долларов), Альтшули, Дина и Лёня, тоже новосибирцы.  Лёня помогал мне по курсу JCL.

Вот так замечательно прошёл вчерашний день.  Я отлично выспалась, встала в 9 часов, когда все уже разъехались и пишу вам во дворе под навесом, где и спала.  Чувствую себя замечательно, усталости и напряжения как не бывало.  Закончу письмо, уберу немного в доме, и – за терминал.  Правда, признаюсь, что сильно омрачилась к вечеру, что вы далеко и такое счастливое событие я отмечаю без вас. 

И ещё беспокоит возрастающий гнев Якова на Лёньку и Машу, особенно под влиянием сакэ.  Когда гости разошлись, он долго ещё говорил, что он сделает, что скажет им, приехав для этого к ним специально, и не было силы его остановить.  Порывался к телефону.  Я взывала к его благородству, а Яша кричал: «Какое благородство?!  Я - еврей из местечка!».  Я говорила: «Яша, до сих пор ты держался замечательно, не оступись, не делай ложного шага, который уронит тебя в твоих же собственных глазах».  И Люба говорила: «Пожалей деток, Мишу и Даника, ведь они же не виноваты».  Ну, Яша побушевал немножко и пошёл спать, заявив, что всё равно он сегодня самый счастливый человек на свете и с этим и уходит спать. 

Вечером звонила Маша.  Трубку взял Яков, и по его светскому тону я даже и не догадалась, что он разговаривает с Машей.  Но когда позвал меня: «Люся, это вас», - по его гримасе я сразу догадалась.  Маша поздравила меня, я поблагодарила, только и всего. 

Теперь, Лёва, описание моего посещения Голосовкеров.  Гнев, которым меня время от времени заражает Яков, прошёл.  Вначале было некоторое напряжение, которое и в Лёньке, приехавшем за мной, чувствовалось.  Потом оно исчезло, но постепенно появилось и всё больше и больше разрасталось чувство горечи от самых, казалось бы, невинных Лёнькиных вопросов и замечаний.  Ещё в машине он осторожно спросил как с визой.  Я ответила.  Затем он осторожно спросил, знаю ли я, что с работой сейчас стало много труднее, что из его компании, например, уволили 1600 человек.  Я, нервничая, ответила, что знаю.  Ещё позже он так же осторожно довёл до моего сведения, что с визами сейчас всё ужесточилось.  Короче, постепенно Лёнька в моём воображении перелился в образы Юры и Иры, которые в первый же вечер, когда мы остались наедине с ними, сказали мне: «Да ты знаешь, как мы здесь тяжело работаем?» с подтекстом, что это не для нас, неспособных.  Яков, услышав это, пришёл в такое бешенство, что и по сей день остановиться не может.  Говорит, если бы Иру хоть на одну ночь пристроить печь хлеб, она бы тут же копыта отбросила.  Однажды и Лёнька произнёс фразу: «Мы здесь тяжело работаем, на этих проклятых капиталистов» (от которых они с Машей, кстати, имеют более 70 тысяч долларов в год).

Ну, ладно, я вижу, что тоже начинаю заводиться и тебя расстраивать. 

Словом, потихоньку со всеми этими намёками о долгах, с жалобами на усталость, что Миша плохо ест, я вдруг почувствовала себя несчастной и одинокой.  Все эти беды бы мне: бездомной, безработной, с детьми и мужем за океаном, и т. д. и т. п. 

И я приехала к Любе расстроенная.  Они посмотрели на меня внимательно, сказали: «Вернулась блудная дочь».  Потом, немного погодя, Яша спросил: «Ну, Люся, расскажите, как это было».  Я сказала, что не было объяснения, описала всё, как было, сказала, что не испытываю никакого гнева, одну горечь.  На самом деле, что в других обстоятельствах меня не задевало бы совсем, в этих меня больно задели все Лёнькины замечания, даже то, что он сказал по поводу увеличения налога на выезд за границу в Израиле: «Правильно сделали».  И то, как расспросив об Анри (я ему возразила как раз на это его замечание: «А как выехать Анри с четырьмя детьми?») Лёнька, пожав плечами, сказал: «Ну, у него много друзей, соберут, вывезут». 

Твоё письмо, Лёвочка, я отдала.  Прочитав, Лёнька посвистел немного (попел), потом, выбрав минуту, когда Маши не было, спросил: «Что же это такое вы написали Лёве, Люся, что он прислал такое письмо?»  Я рассказала ему, что писала.  О Машином раке, например.  Лёнька воскликнул: «Да нет у неё никакого рака, и не было.  Её мать, врач-цитолог, сказала, что это пустяки, что у каждой женщины перед менструацией находят видоизменённые клетки, которые потом исчезают.  И что вообще у Маши здоровая наследственность – никто в роду никогда не болел раком». 

Лёвочка, все эти неприятные впечатления улетучились, как и не бывало.  Я уж описываю тебе это, потому что поневоле живу в этих отношениях и пассивно сыграла роль катализатора в отношениях Язловицких – Зи-гов – Голосовкеров.  Я готова и забыть, и простить и часто возвращаюсь в наилучшее своё состояние.  Когда ни обиды, ни горечи – никаких отрицательных эмоций ни по отношению к Лёньке с Машей, ни по отношению к Ире с Юрой нет.  Но Яша с Любой так часто это вслух переживают, что и я втягиваюсь.  Но отхожу быстро и даже пытаюсь Якову внушить.  Но сейчас, по крайней мере, это бессмысленно. 

Лёвушка, две недели Яков отвёл мне на прихождение в себя и спокойно, без напряжения осмыслить Кобол дома, у нового компьютера, а там – в путь.  Они уже с Любой обсуждают, правда, за моей спиной пока, возможности с работой.  Я верю в Добрый Гений Якова, а главное – с дипломом я почувствовала почву под ногами.  Даже если придётся вернуться в Ирландию – совсем другое чувство, есть что искать. 

Лёвочка, меня последние два дня почему-то особенно сильно тревожит, как вы сейчас, особенно ты.  Здоровы ли вы?  Может быть, потому, что с меня свалилась тяжесть курса, и вы заполнили меня всю снова.  Я надеюсь, что всё же всё в порядке.  Ты, наверное, сильно переволновался в последнюю неделю курса, и это могло как-нибудь отразиться на тебе.  Не позволяй себе падать духом, мой милый, умоляю тебя.  Я счастлива, что благодаря тебе, твоему влиянию, дети в целом сносно переносят разлуку, и я тоже (ты поддерживаешь меня неизменно), даже если тебе самому плохо.  Переживём достойно это испытание, посланное нам Господом нашим.  Вот и у меня закипают слёзы, ибо хочу к вам. 

А о Лёньке – не расстраивайся.  Я пожалела, что написала – зачем только тебя расстроила.  Но написала по привычке всё тебе рассказывать как на духу.  Бог рассудит и простит ему, он не ведает, что творит, как и все мы.  Яков не может простить по своей человеческой слабости (или силе – трудно судить), а мы простим.  У них вроде бы есть всё: прекрасный дом, большие зарплаты, вот и тяжесть, связанная с Машиной болезнью, спала, а счастья тоже нет – нет любви и согласия между ними, нет близких друзей.  Работа, одиночество, усталость.  Отношения Маши с
Яшей тоже распались, а в своё время она так цеплялась за его дружбу и поддержку.  И я уверена, что Лёньке стыдно, что он бросил меня на полдороге, хотя из невероятного своего самолюбия он не хочет признать этого, сваливая всё на Яшу.  «Яша сделал всё, чтобы оттолкнуть Люсю от меня», - сказал он однажды Маше, а Маша передала Якову.  Этого не было на самом деле, но всё так сложно, всё перепуталось, и так горько, что рушатся человеческие отношения – единственное, чем надо дорожить. 

Я восхищаюсь Яшей и Любой, что они не отступились от меня, даже согласившись с формальной Лёнькиной правотой, что я не вытяну, даже согласились на потерю таких больших денег, столь необходимых им самим.  А Лёнька не смог, пожалел деньги, и потерял морально.  Но опять-таки я хочу вернуть себя в то наилучшее состояние души своей, в котором не хочу осудить его, ибо это обыкновенная человеческая слабость. 

Вот и мы платим сейчас за какие-то грехи свои – разлукой, бездомностью, полной неопределённостью в будущем, и дай нам Бог расплатиться достойно, в отчаянье не впасть, а благодарить Бога, протянувшего нам руку и пославшему таких истинных друзей, как Люба и Яша. 

Лёвочка, милый, прости, что я написала с некоторым надрывом.  На самом деле я, правда, счастлива со вчерашнего дня, получив диплом.  Это было как чудо.  Господь сотворил чудо, и теперь наше положение уже совсем-совсем иное. 

Детки, поздравляю вас с мамой, которая всё же кое на что способна.  Не грустите, не скучайте, берегите папу и друг друга.  Машенька, я получила твою открытку и поняла, что ты написала её сама, без папиной помощи и была совершенно счастлива.  Умница, молодец!  Вы, вероятно, тоже как-то отпраздновали получение диплома, напишите мне подробно.  Итак, ура!  И всем спасибо.  И Лёньке спасибо, ибо идею с курсом предложил он.  И билет купил Лёнька, и благодаря ему я здесь оказалась. 

Люблю, обнимаю, целую.  Ваша мама Люся.

 

19 июня 1985

Мамуля, привет сердечный!  Очень жаль, что я оторвался от той непрерывной ниточки, что изо дня в день протянута была к тебе: нарушился чёткий ритм, да и я расслабился, упустил кончик.  Куда больше времени уходит на детей, на работу.  Сегодня пришло твоё улыбчивое, уже в надежде на будущее, письмо с милыми тёплыми шутками Яши и Любы.  Мы вчера на прогулке тоже разыгрывали сцены твоего покорения Америки.  Как ты, поразив всех гениальным программированием, милостиво перебираешь бесчисленные почётные предложения, а потом соглашаешься принять только два места: одно – для левой руки, другое – для правой руки.  Тобой создаются универсальные программы всеобщего мира, благоденствия, усовершенствования климата, мирового прогресса, уничтожения (полного) коммунизма, фашизма, капитализма, социализма, и т.д., и т.п.

Каждый из нас исчерпал всё своё воображение в желании вознести нашу маму на подобающее её талантам место.  Потом мы обсуждали: где же нам лучше жить, и даже Миша (молча) согласился, что поначалу желательнее в Бостоне.  Там можно будет найти в хорошем районе очень скромную квартиру в две комнаты, легче подобрать школу, есть общественный транспорт, галереи, литейки, художники, культурная жизнь, и т.д.  Но, впрочем, согласились мы и на то, что даст Судьба, если не будет выбора. 

… Продолжаю вечером перед прогулкой, скоро восемь, Маша заканчивает купание, Миша вернулся с дойки коз (доил вместе с Брэнданом, Барбара стала часто филонить), поел со мной рисовую кашу, сейчас пьёт чай.  А вот на письма не хватает у них времени.  Маша весь день с девочкой и детьми.  Катрин и Элизабет сияют – счастливы, дети сразу очень привязались к Маше, даже Тэсс.  Сегодня Николь помогла Маше в уборке, словом, как никогда прежде, с детьми хорошо. 

Третий день к Мише приезжает Дан и они по очереди ездят на мопеде по верхней дороге: до ворот и назад, там вообще движения нет.  Маша сразу потеряла к мопеду интерес, а Миша с моей помощью уже несколько раз ремонтировал, и очень прилично ездит.  Это существенно укрепляет и морально, и физически: дорога не очень ровная, и рывки очень полезны для внутреннего массажа, да постепенно стал смелее и увереннее. 

Несколько раз и я проехал, и сразу нахлынули воспоминания лихих мотоциклетных лет, не так уж далёких.  И сейчас ужасно приятно мчаться по ветру, а каково было тогда!  Рассказывал детям, что уже после их рождения в один день совершал поездку из Челябы в Свердловск и назад, что было, по меньшей мере, 400 км, да внутри кружился.  Самому не верится – это ведь вся Ирландия!  Только потом, когда ляжешь, да закроешь глаза, дорога всё бежит и бежит…

Дописываю уже после купания, дети уже спят.  Мамочка, ты была так задурена, что так и не вняла тому, что я несколько раз писал и говорил тебе: ещё из дома Дэвида я сказал Яше, что и речи не может быть о приезде Маши, и вообще детей, до твоего устройства и самостоятельности.  Он согласился, так что их молчание – в полном соответствии с договоренностью.  И ещё мы здесь с детьми говорили о том, что, может быть, тебе придётся самой поначалу пожить, начав работать, а то мы нагрянем, и ты завалишь работу.  Но это всё очень, очень проблематично.

Мамуля, ты уж крепись и потерпи, не тоскуй уж очень: главное – позади, а впереди у нас вечность.  Эта неделя проходит с необыкновенной лёгкостью и быстротой, так пройдут и другие до нашей встречи.  Лето ускользнёт быстро, как всё лучшее в жизни.  Может быть, и эта пора наша была лучшей: в разлуке, но любви. 

 

19 июня 1985

Мои милые!  Вчера получила два больших письма от папы, в одном – Мишина приписка.  Обстановка не новая у вас, но даст Бог, кончится.  От безбожия ли она, от дурных ли характеров, неведомо.  Они чувствуют в тебе, Лёва, скрытую силу, которая им противостоит, и наша семья как кость в горле.  На их отношения нельзя полагаться, это тоже всегда – настроение, сегодня хорошее, завтра – дурное, и на ком как на беспаспортных и бездомных, уязвимых, не сорвать его.  Сегодня напишу Брэндану с Хайкой, вложу письмо в ваш конверт, а вы передайте. 

Миша спросил, спасёт ли вас мама.  Мишенька, я делаю всё для этого, и вы тоже делаете всё – тем, что так хорошо держитесь в моё отсутствие. 

А возросшая неприязнь Ив объясняется тем, что у антропософов особое отношение к компьютерам: как проявление Аримана в физической жизни.  Они видят в этом наше падение, да плюс ещё Америка, которую они так не любят.  Хорошо её не любить с туго набитым карманом, а на самом деле она кормит и поит не только своих граждан. 

Вот и младшие Зи-ги в своё время высказались на тему об Аримане и компьютерах – когда Яков предложил Ире закончить курс программирования.  Здесь, в Америке, Ира пыталась устроиться на такой курс.  Её не взяли из-за отсутствия высшего образования, говорит Яков, хотя на нашем курсе несколько человек не имели его.  Как повезёт. 

Не принимай, Лёвушка, близко к сердцу мои два последних письма о Лёньке с Машей.  Общаться мне стало затруднительно из-за Яшиной непримиримости.  У него особо острые отношения с людьми – или, или, потому легко ссорится, не допуская никаких компромиссов.  Правда, Лёня сыграл плохую шутку, свалив все тяготы – и материальные, и физические только на него.  Тем не менее, моя обида улетучилась, как не бывало. 

Пишу, а шестипалый котёнок пытается напасть на ручку.  У него не лапы, а букет пальцев, один из которых отставлен в сторону – может держать карандаш.  Он уже ободрал все стены, забираясь на них и повисая под самым потолком.  Ест из одной тарелки с Любой, и вообще ему разрешается всё. 

… Две недели я привожу у терминала в систему все свои знания, а дальше Яков очень интенсивно начинает действовать в смысле работы.  Он не теряет оптимизма. 

Звонила даме из еврейской организации, которая отозвалась на просьбу приятеля Тани помочь нам.  Она пообещала в течение двух недель разузнать всё о работе и позвонить мне.  Так что первый шаг мной сделан.  Мне кажется, на неё можно положиться.  Она знает, что мы христиане, и сказала, что это не имеет значения, они помогают всем из Союза.  Вот, потерпите, мои хорошие. 

P. S.  Об антропософах – евреях.  Был разговор о пользе небольшого количества вина для человека.  Я сослалась на Христа, а Алик Лифшиц засмеялся и сказал: «Я Штайнеру больше доверяю, чем Иисусу Христу.  Вот и пойми их интерес к антропософии.  Неприязнь к христианству – вторая натура у каждого еврея, никуда не денешься.  А как Юра с Ирой переживают христианство дочери?  Как трагедию!  Обнимаю вас, целую.

 

20 июня 1985

Дорогая мамуля, сейчас сижу в том самом маленьком баре, где мы с тобой были, и где я так долго не бывал.  Привёз детей в театр на детский спектакль, играть в котором наши отказались. 

Сегодня пришло твоё письмо от 12 июня, уже совсем в иной интонации, видно, как опасность отступила – полегчало тебе, слава Господу!

Я искренне обрадовался тому, что моё представление о Лёньке совпало с действительностью.  Он – паникёр по натуре, но не жмот и жлоб: деньги он обещал, так заплатит.  А прощать ему его паникёрство надо точно так же, как и тебе.  Как говорила Ольга Порфирьевна Воронова: «Ужасно всегда всего боюсь, а после ждановских пыток на каждом шагу чуть ли не теряю от страха сознание, но беру себя в руки и заставляю себя.  Смотришь – прошло, полегчало».  Другое дело, что он настолько сросся со своей натурой, что именно от этого утверждал, что Маша - дура и непременно провалится.  На самом-то деле он хотел и лелеял совершенно обратное.  Понять непримиримость Яши несложно, только кто без греха?  Разве для нормально-аналитического разума, которым обладает Лёнька, курсы не были абсурдом, хотя он сам и заявил о них?  В этом вся противоречивость Лёньки.  Надо быть не просто снисходительным, а почувствовать особую грацию, природу его: любовно, человечно, смотришь – всё вернётся: и дружба, и тепло. 

Я глубоко убеждён, что с нами – Господь, а как это было знать Лёньке?  Скажешь – разведёт руками: ну и чудаки…

Что касается Нахамкина, то пока не пришлю слайды (я так и не написал названия), не следует отсылать ему.  Что касается анкет в Канаду, то, конечно, надо действовать тебе, как главе семейства, и из Америки – тут не может быть сомнений.  Только, я думаю, не сейчас, а в том случае, если найдёшь в Монреале работу.  Тогда подача анкет будет реальным делом, в любом ином случае это пустой номер.  Почему я так акцентирую Монреаль?  Ещё год назад наш путь лежал туда, и, так сказать, оккультные пути по-прежнему указывают в том же направлении.  Значит, надо проверить, не ложные ли знаки, как было со сгинувшим Юрой, хотя, впрочем, именно этот путь привёл затем ко всем сегодняшним делам. 

И другое.  Честно говоря, мне хочется начать новую жизнь в городе, и по возможности – в  хорошем.  Монреаль таков, да и тебе он нравится.  Возможно, нужно будет вновь связаться с Колосовой, с Е. Соколовым, со всеми, кто мог бы помочь…  Словом, у тебя есть чем заниматься, даже сидя дома: писать письма, звонить по телефону (без этих расходов дело не сдвинется), и главное – всё чётко записывать в специальную книжку: каждый шаг, разговор, результат, имена, адреса, телефоны.  Иначе, мамочка, через некоторое время всё начинает путаться, и можно упустить, забыть и нечто очень важное. 

Пожалуйста, сразу заведи такую книжку: не типа крошечной записной, а тетради, и держи в сумке неотлучно с собой, а при разговорах делай пометки.  Я это взял не из головы, а подглядел у Рэй.  Она не доверяла Дэвиду даже пустяковых деловых бесед, после которых спрашивала о результате и заносила в книгу: какие появились обстоятельства, люди, телефоны и т.д.  Трудно привыкнуть, но необходимо, да ещё с учётом того будущего, в котором само ведение домашнего хозяйства потребует подобный подход.  На первый взгляд кажется ужасным, но если приучиться, то пойдёт.  Мы здесь очень даже прелестно расслабились.  Да и за тебя приятно, что в последний день ты не колотилась от страха, как мы здесь.  Сегодня с утра пошли с Мишей помогать вывозить сено Маленькому Брэндану.  Это было сказочно-идиллическим: охапки пахучего нежнейшего сена мы кидали Мише на телегу, а он ровнял и утаптывал.  Затем, когда стало повыше – вилами.  С Брэнданом теперь мы друзья.  Он искренне огорчается отъездом нашим и желает добра.  Работали до ланча, потом поехали в город, сделали закупки, поели в американском кафе.  Дома я приготовил котлеты с картошкой (впервые на этой неделе, освободив Мишу), ещё раз поели и приехали в город, где я и тяну свою пинту неизменно вкуснейшего пива.  Скоро кончаю письмо и иду в театр. 

Ты совершенно права, говоря о губительности Инишглас.  Я вот вижу, как это болото втянуло по слабости характера вполне приличного человека – Брэндана, вместе с Хайкой, и с каждым днём вырваться будет труднее. 

Окончание тобою курса полностью разрядило и здесь обстановку в нашу пользу.  Мы делаем своё дело, и близко никто не подходит. 

Сердечный привет всем, не забывай передавать Лёньке с Машей. 

 

20 июня 1985

Дорогая мамочка!  Как ты поживаешь?  Ещё раз поздравляю тебя с получением диплома.  У нас всё то же самое.  Каждый день я гуляю с детьми.  В пятницу Миша и я едем в Килкени со старой школой.  Это будет самый длинный день в году.  В субботу здесь будут гости, праздник «середина лета». 

Ты знаешь, что Джо сломал ногу, тогда я пошла расписаться на гипсе и поговорила с ним о тебе.  Он сказал, что твоё имя надо написать в американскую историю, потому что ты такую гениальную работу сделала.  Я тоже думаю так. 

Крепко целую.  Маша. 

 

21 июня 1985

Пятница.  Мамуля, пришло твоё воскресное письмо от 16-го с подробностями последних дней учёбы и взаимоотношений Голосовкеров с Яшей-Любой, тобой.  Мамочка,  я давно всё понял.  Если первую, деловую часть я читал и перечитывал, где каждое слово – значимо, весомо, то вторую – читал с досадой.  Прости меня, ради Христа, я всё давно понял, и конкретные детали ничто уж добавить не могут.  Только теряешь время и силы, а лучше бы описала Америку, как обещала.  Если бы я был сейчас на твоём месте, то меня просто не занимали бы эти мелочи.  Постарайся, как и прежде, делать только главное.  А что Яша с Любой гении добра, так я  это знаю с самого начала, иначе и не связалась бы наша жизнь с их судьбой.  И, тем не менее, я очень прошу и настаиваю: только дела устройства отнимают твои главные силы.  Это только кажется сейчас, что можно беспечно пребывать.  Чтобы больше не возвращаться к Лёньке, скажу только одно: быть может, Яша прав, и на самом деле нет прежнего для меня друга, - только инерция моей памяти, чувств.  Но только сама жизнь это покажет.  Как чисто механически отвергла жизнь Зи-гов – без сложностей.  Вероятно, все они были случайными людьми в нашем пространстве.  И всё же, я не стал бы спешить с выводами, предоставив всё обстоятельствам. 

Меня несколько напугало письмо тем, что ты погрузилась во взаимоотношения, психологию, и т.д., как прежде здесь.  Надо не просто стараться проникнуться благожелательностью, но и внутренне отстраниться от пагубной мелочности жизни. 

В твоё отсутствие здесь произошло немало вещей, раздув, или просто заметив которые, можно было получить адову жизнь.  Я спокойно, не видя и не слыша, прохожу мимо.  Поначалу буквально обязал к этому детей, а потом они сами оценили разумность этой позиции и охотно её поддерживают во все моменты нашей жизни.  Так что Маше и в голову не приходит, что её эксплуатируют, да и нам тоже.  Она охотно занимается с детьми, а ощущение полезности своей, необходимости каждое утро не валяться в постели, а вставать для работы, сделали её бодрой и весёлой.  Так что, как видишь, наша позиция и позитивнее и удобнее.  Думаю, что то же самое и в твоей теперешней жизни: всегда может обнаружиться позитивный подход.

Конечно, в моём характере и Яши есть много общего.  Совсем недавно, например, после долгого перерыва Антони подъехал ко мне на сивой кобыле: когда я заканчивал штукатурить пекарню, он начал возносить до небес мою работу.  Причём, понятно, он сам, его позиция так возвышалась, словно он сам Господь.  Тут же ветром сдуло с меня моё смиренье, и поначалу я спокойно сказал ему, что он сумасшедший барин.  Он свысока разразился счастливым смехом, и тут я так врезал неожиданно для самого себя уже почти забытым трёхэтажным матом, что он тут же сгинул.  Спустя некоторое время пришёл Миша и похвалил меня, а вечером Маша спрашивает, что произошло.  Я рассказал.  Она и говорит, что прибежал Антони и стал просить Машу сказать отцу, как он его любит, и как он только хотел сказать спасибо за работу, и т.д.  На следующий день я здоровался с ним и Ив, как ни в чём не бывало, - и мимо. 

Так что, будь я на месте Яши, когда это отношения не с такими далёкими инопланетянами, как здешняя публика, а со своими, близкими, ещё неизвестно, как построил бы. 

Я этот пример, единственный в своём роде за время твоего отсутствия, привёл ещё и к тому, что даже мгновенная вспышка сразу же гаситься нашими общими усилиями. 

К сожалению, так темно без солнышка последние дни, что нет возможности фотографировать.  Сегодня дети в поездке, и я впервые, действительно, в полном одиночестве, на сено не пошёл – дождь.  И, тем не менее, моё внутреннее самочувствие нельзя определить как одиночество.  Моя работа, русское радио – советское и зарубежное, чтение, а главное – дети так заполняют моё существование, что кажется вполне достаточным.  Я уж не говорю о твоих письмах и ответах на них, да и ежедневная работа в общине, да заботы по дому, хотя и уменьшившиеся.  Скуку я вообще не познал в своей жизни, она ведь от неверия, от обречённости автономного существования – прозябания. 

Заклинаю тебя, мамочка, двигаться сейчас любым способом: трать деньги, иначе получим кукиш с маслом.  Любой подвернувшийся вариант немедленно должен быть проверен.  Жаль, что устройством Маши в «Прайм» Яша отрезал возможности говорить о тебе … или нет?  А что за курсы русского языка, на которые ездит Люба?  Завтра, в субботу, буду ждать первых сообщений о возможности найти работу.  Только теперь, конечно, надо более осмотрительно пользоваться телефоном, как – надо подумать. 

 

21 июня 1985

Дорогой Лёвочка!  Вчера была немного омрачена поведением Яши.  Вернувшись с работы поздно, злой, усталый и голодный, Яша опять принялся за старое: выражать гнев на Лёньку и Машу.  На сей раз, он был взбешён Машей, которая позвонила ему с просьбой купить чего-нибудь в буфете и принести ей, ибо она забыла дома деньги.  Что Яков и сделал, но разозлился он не на это, а на то, что Маша сказала о Саше, брате: «Какой он противный, звонит только когда ему что-нибудь нужно.  Я голодна, а вы говорите и говорите по телефону, не могла дождаться».  Саша действительно в этот момент звонил по телефону Якову, разузнавая, как с работой в Прайм.  Яков пришёл в бешенство, сказал: «Не ищи соринки в чужом глазу», - и ушёл.  А по дороге ругался последними словами, а тут ещё Люба рассказала, что Маша звонила мне и предложила «отдохнуть» у них с их детьми.  Яков полез на стену и зло сказал: «Если вы, Люся, примете это предложение, я своими руками соберу ваш чемодан, и можете отдыхать у них до конца жизни.  Мы тут сучим ногами из последних сил, а она вспоминает о вас, только когда ей нужно.  У вас нет никакого права ни на какой отдых именно сейчас.  Вы спасаете СВОИХ детей, а Голосовкеры обойдутся, не обнищают, если найдут бэбиситера, а мы не можем терять ни минуты.  Хотите поскорее увидеть своих детей и Лёву – работайте сейчас, а отдыхать будете потом».  И Люба добавила: «Думай о своих детях, Люся, не отвлекайся, сейчас время потруднее, чем курс».

Я хоть и сильно омрачилась, но поняла, что они правы, и быть размазнёй – не значит быть доброй.  Может быть, добро есть противостояние злу, умение его различить и оттолкнуться от него, не смешивая.  Я размышляла об этом перед сном, уснула с уверенностью, что Яков прав, а проснулась с чувством неуверенности.  Но ясно, что ожесточение мне сейчас необходимо.  Собраться со всеми силами и идти вперёд, и только вперёд.  Слишком много потеряно в предыдущей жизни. 

Яша отвёл две недели на приведение в порядок путаницы в голове.  Написала абсолютно самостоятельно две программы, сижу по восемь часов у терминала. 

Яша мрачен, видать, неспроста – первые вылазки по поводу работы ни к чему не привели.  Но в целом он оптимистичен, и всегда высказывает уверенность, что здесь и у тебя будет успех с продажами. 

Что касается вчерашнего эпизода, то я не переживаю его больше.  Я не знаю, как ты оцениваешь всё это, но я чувствую глубокую горечь по поводу Голосовкеров.  Люба сказала: «Люся, если бы я ела кусок хлеба, а рядом стоял голодный друг, неужели бы я не поделилась с ним?  А Голосовкеры едят сами, наплевать им на голодного друга.  Так Маша начала в Иерусалиме, так они оба сейчас и продолжают». 

… Продолжаю двумя днями позже, от этого настроения не осталось и следа, я сосредоточилась на своих заботах.  В субботу просидела за терминалом с десяти до восьми вечера.  Прайм – новый компьютер, пришлось осваивать заново.  Диплом дипломом, а знания – знаниями. 

Вчера опять собрались гости: Рая с приятельницей, москвичкой Анной Ароновной, Альтшули и Алик Лифшиц.  Рая сделала квас, ели окрошку, её приготовления пирог и барбекю. 

Алик рассказал, что Юру увольняют (они вместе работают).  Потом, когда гости разошлись, мы поговорили обо всех Зи-гах.  Он сказал об Илье: «Это страшный человек, в Форрест-Роу его не любят».  А у Юры и Иры проблемы с людьми будут всегда, потому что как только он устраивается на работу, он сразу начинает думать и говорить об окружающих, что они – ничтожества.  Как и Ира. 

Благослови тебя Бог.  И твои работы.  На фотографиях они великолепны.  Я счастлива, что у тебя есть мир, где твоя душа на месте.  Целую, обнимаю тебя, мой любимый.  Твоя жена Люся.  

 

21 июня 1985

Пятница.  Дорогая Люсенька, сегодня следом вновь письмо от тебя и письмо от Ромы с семейной фотографией.  Он непрерывно занят дочерьми, сейчас старшая разводится, возбудили дело родители мужа, поскольку она часто болеет…  Всё это навалилось, как несчастье, на них.  Рома сейчас старается всячески ей помогать, и находится там.  Валя пошла работать, чтобы помогать дочерям – так велики их расходы.  Я сделаю с семейной фотографии копии и одну пришлю тебе. 

Сегодня, к сожалению, после ланча не удалось продолжить мрамор, пошёл дождь.  А поскольку я полон сил (на совместной работе с Малым Брэнданом не утомишься), то решительно вернулся к своей попе, которую про себя называю «жопа с ручкой».  У неё, действительно, есть что-то вроде крыльев.  Вот я и закончил эту важную деталь, а Миша зафиксировал фотоснимком.  Он вообще не устаёт мне помогать во всём, высвобождая время для скульптуры, но не обольщайся: читать твои сегодняшние письма ни он, ни Маша пока не пожелали.  Миша привык крутиться, и сосредотачиваться на чтении он не может, а у Маши гостит немецкая девочка – внучка того самого почтенного старика, что приезжал ещё при тебе закупать здесь продукты.  Он был профессором музыки в Германии, а здесь живёт на пенсии и занимается астрологией.  М. Брэндан в понедельник ездил к нему с другими на занятие по астрологии, возможно, в ближайший понедельник и я поеду к нему.  Сейчас шесть часов, дождик кончается, и, дослушав канадское радио, поработаю на балконе. 

Твои письма всё более выявляют крепнущую твою волю и ясность мысли по принципу: «делать главное».  Только так можно вытянуть очередное испытание.  Я полностью присоединяюсь к Любе и Яше, не в смысле интонации, а по существу.  Всё же возраст – штука необратимая, и прежняя горячность – в прошлом.  Как я думаю, и у Яши она минует.  Так и передай, пожалуйста, что я подписываюсь под каждым их словом, уже сказанным, и наперёд.  Если же Лёнька не понимает твоего положения, не позволяющего быть в няньках, то тогда всё ясно, как давно всё ясно с Машей – в житейском смысле. 

Очень грустно, что сбываются мои пророчества, высказанные здесь Ире.  Юра и она, конечно, не понимают, что таким еврейским шовинистам, как они, место только в Израиле.  Что касается замечания Алика Л. об Илье З. что он «страшный человек», то я это испытал на собственной шкуре, пережив его поступок здешний, как прямое предательство.  Интересно, а как бы он вёл себя, если бы я, а не Антони, оплатил им дорогу?  Вопрос отнюдь не риторический.  Но я продолжаю умолять тебя: не входи в психологию и слепо повинуйся Яше и Любе, доверься ещё более.  Если при этом условии, скажем, не выгорит, значит, не на что пенять, ибо они всегда берут  максимум из возможного и упорны.

Больше всего радуюсь твоим первым самостоятельным программам: это, действительно, фантастический успех.  Скажи об этом полгода назад, всякий сказал бы, что таких чудес быть не может.  Но вот – работают твои программы.  Что касается Аримана, то всё это бред, или, как часто говаривал Дэвид – мусор, рабиш.  Человек познаёт Бога только через природу и совесть (исключая его книгу – Библию), двух свидетелей Господа.  А техника, наука, - часть природы, и чем глубже познаётся она, тем ближе человек приближается к истине, к Богу.  И в этом смысле ты проделала огромный путь вверх, что бы ни говорили так называемые антропософы. 

Сегодня удалось поработать с мрамором – хорошо идёт, и погулять с детьми.  Все шалили, и не было интересных разговоров, хотя был один: обсуждали возможность переезда на корабле, о котором, помнишь, на прогулке рассказывал Джо.  Мы хотим узнать подробно, просто пока для ясности. 

    

22 июня 1985

Суббота.  Мамуля, красуля, здравствуй, доброе утро! 

Миша еще спит, утро пасмурное, скоро девять, вставать совсем нет охоты, пока тихо.  Только поутру жуткий галдёж, когда сумасшедшая утка выводит своих утят прямо к нам под окно позавтракать да порезвиться.  Её пронзительно-ворчливое кряканье, казалось бы, и мертвеца поднимет, но вот дети спят.  Потом подключаются все птахи, да петушок-старичок, да проклятые сороки: вот уж кого Господь отметил скрежещущим отвратительным голосом.  Только к восьми весь этот шабаш утихает, но уж появляется шумная Ирма, Фредди и др.  Я потихоньку дремлю-додрёмываю, поскольку поздно ложусь.  Вчера лёг во втором часу: работал в тишине, но вот сейчас чувствую себя хорошо, спокойно. 

Вечером ровно в восемь приехали дети, были очень довольны поездкой в Килкени, где побывали во дворце – замке, соборе и музее.  Маша пошла к себе, отдыхать, а мы с Мишей прогулялись.  Я рассказал Мише, как ровно сорок четыре года назад началась война, как немецкие самолёты в эту ночь, самую короткую, на рассвете начали бомбить города.  Миша очень удивился: почему города, людей, а не войска?  Пришлось говорить о том, что началась не обычная, а война на уничтожение людей – народов «низшей расы», вот почему фашистов и называют нацистами. 

Но Миша недолго был серьёзен, всё хохотал, когда рассказывал, как он, встретившись в замке с французскими школьниками, говорил с ними по-французски и сказал, что он – итальянец, а они поверили.  Это ему казалось ужасно смешным, и он всё хохотал. 

Дети купили для тебя, Яши и Любы много открыток, которые постепенно отправят вам.  Вчера же вечером Миша прочитал на стенке протокол последнего митинга, где написано, что Антони заявляет, как он одинок и несчастен в общине.  Вот так, мамочка.  Так что одинок не я здесь, а именно он, так зазывавший нас в свой круг взаимной любви и общности.  Миша всё повторяет: он скоро уйдёт, он не сможет жить без поклонения, общения и т.д.  Теперь уже ясно, что всем его многочисленным визитёрам путь сюда заказан, ради чего же ему здесь пребывать?  А я возражаю: не так уж быстро всё здесь делается.  Раз он ещё ходит на митинги, жалуется, значит, это продлится долго, и слава Богу, иначе нам будет сразу много труднее: и морально, и экономически.  Вчера он пришёл и попросил покормить кур: уезжает, и держался серьёзно, не лез в благодетели.  Я очень не хотел бы оставаться здесь наедине со шпаной, поскольку даже Брэндан с Хайкой, наиболее приемлемые, - асоциальны по своей природе, и поэтому они здесь.  Я надеюсь, что уже на будущей неделе, когда ты получишь это письмо, начтут вырисовываться контуры неких возможностей. 

В эту неделю я поработал куда менее продуктивно, что и понятно в условиях теперешней «разрядки», но зато шла самая трудная и ответственная часть: урабатывал форму, переходя от одной к другой вещи.  Сегодня намерен вновь поехать в гончарную мастерскую, забрать обожжённые и оставить новые глины на обжиг, если Майкл будет согласен. 

Возвращаясь к твоему последнему письму, хочу ещё сказать, что ты особенно не обращай внимания на обе стороны: тамошнюю, твою, и мои слова.  Очень важно иметь свою внутреннюю независимость, и постараться возвыситься - любовно, а не надменно.  И через это возвышение, поднимающее над эгоизмом, вновь вступить в круг людей, освещая их твоей чудесной улыбкой добра и света.  Последние годы я редко видел эту твою улыбку, как отражение Небес, в чём и сам не в малой степени повинен.  Но вот нам сподобилось ещё при жизни пройти очистительный путь разлуки, страданий, тревог.  Так пусть и тебе там помогает это новое чувство близости со всеми людьми на свете в отношениях к близким.  Господь милостив и благ к нам! 

Вчера слышал в религиозной программе «Свободы» Мишу Меерсона.  Напиши, позвони, подключи их и Иру Фридриха, спроси, что там у него, он не ответил мне, а я потерял новый адрес.  У неё попроси и адрес родственницы, живущей в Нью-Йорке (забыл имя).  Она работает в университете, знает о нас.  Словом, у тебя в этом направлении есть чем заняться. 

Это очень здорово, если ты сразу не станешь забывать, а будешь практиковаться, дай тебе силы продолжить занятия и ещё лучше подготовиться к работе. 

Я думаю, что это было у тебя от душевного подъёма, что ты не чувствовала усталости, а потом, как у меня, наступила разрядка и почти полное расслабление. 

 

23 июня 1985

Воскресенье.  Утро.  Мамочка, опять начинаю писать в постели.  Конечно, вчерашнее твоё соображение я тут же передал детям, и они в один голос воскликнули: «О, нет, мы потерпим лучше, только не надо возвращаться сюда!»  Они совершенно инстинктивно учуяли опасность, а Миша тут же рассказал о том, как Сатана искушал Христа в пустыне.  Так что с этой стороны всё в порядке – дети готовы для дальнейшего испытания.  Я же весь день старался прийти в себя, поскольку новость сбила меня с ног.  Теперь необходимы немалые усилия, дабы подняться на ноги, но где взять прежнее воодушевление, с которым я писал ещё вчера это письмо?  Я чувствовал, как на неделе тебе труднее стало переносить разлуку, надеясь, что воля и разум помогут тебе, но бес оказался силён и хитёр.  Опять чуть ли не возникла ситуация Вены.  Все наши поступки теперь должны быть побуждаемы только успехом дела.  Очень точно это сформулировано в словах: «Относись очень серьёзно к своим делам, и очень несерьёзно к собственной персоне».  Прости, но напомню тебе слова о. Дудко: «Крест только действителен и спасителен в жизни.  Ограничение себя, распятие своих страстей, - вот что нас спасает.  Любая страсть может оказаться губительной.  Крест, поэтому, естественно, нужен для нас.  Ещё тем более, что на нём пострадал Христос, крест уже есть путь и к Божеству». 

Конечно, наша любовь друг к другу – совсем другое, но сатана всегда найдёт путь.  Тебя испугал новый срок, надобный на устройство и наш переезд.  Не думай о том, время идёт день за днём, самое страшное – позади, когда был тобой одолен барьер такой высоты, который казался неодолимым.  Сейчас перед нами просто ровная дорога, по ней надо пройти, и мы спокойно пройдём, поскольку привыкли к ней, сжились с ней, потому что она ведёт к желанной и долгожданной цели: к тебе.  На этом пути не может быть ни себялюбия, ни жалости к себе - это настоящие волчьи ямы.  Из первой я как-нибудь выкарабкаюсь, не в том беда, а каково теперь тебе из неё выбираться, при твоём куда более мягком характере?  И это обстоятельство очень тревожит.  Сучи лапками, мамочка, и выберешься: растворяйся в делах.  Куда уж полезнее для всех, если ты займёшься учёбой на автомобиле и моей скульптурой, да просто делами устройства, если позволяет время.  У тебя очень серьёзная впереди работа. 

Я не хотел бы вникать в невозможное, но, ко всему прочему, ты забыла про здешнюю атмосферу, которая в первый же день сделает тебя сумасшедшей, подняв со дна муть, грязь.  Ни я, ни дети не желаем здесь в это болото вновь погружаться.  Мы научились жить отстранённо, и только так мы сможем жить и далее.  Если сможешь, научись, подобно мне, тонуть не в житейской грязи, а в работе – в отвлечении от собственных переживаний, повернувшись спиной к самому себе, взывающему к жалости.  Мамочка, мы молимся за тебя, но и ты помоги нам.  Мы не меньше тебя любим и соскучились, но именно поэтому готовы терпеть, страдать, сколь угодно будет Господу.

 

23 июня 1985

Воскресенье.  Мамочка, как видишь, вчера письмо не отправил, поскольку рано ехать не хотелось, а позднее было опасно: вдруг ты позвонишь.  Так и случилось, чему я был так рад.  Твой голос звучал, точнее, светился чистотой и ободрением, спокойствием и любовью.  Ну что мне ещё может понадобиться!  А уж твои оценки и решение Любы и Яши предоставить тебе условия для практики – это уж благоволенье Господне. 

Тут же я вышел на террасу к детям, где они убирали, рассказал, и они восхитились твоим успехом, подошёл на костылях Джо, и ему поведал, и он восхитился.  А потом Джо начал строить планы возможной нашей жизни в Америке, в частности, в Бостоне, где замечательная культурная и духовная жизнь, православная община, церковь.  Он считает Бостон лучшим американским городом, назвал ещё один, но он маленький, центр штата Мэн. 

Потом я поработал, а вечером были гости.  Маша выступала взрослой барышней, Миша не расставался со своим Даном.  Оказывается, Элизабет, Ронэн и Кэи уехали на две недели в Корк, так что я спустился в общую кухню, немножко поел что-то вроде никудышного плова.  

Уже вечер, скоро восемь, день прошёл в странном летнем томлении.  Только что неторопливо сгуляли на мост, всё перебирая наши возможности, твои возможности, варианты, и т.д.

Посмотрели одну из частей бесконечного американского фильма «Массада», вспомнили Израиль.  Да, несколько дней назад по французскому радио отличный обозреватель по искусству Савицкий рассказал о последнем фильме Тарковского, поставленном в Риме, первом в эмиграции.  Называется фильм «Ностальгия».  Савицкий обрисовал переживания героя-автора с бесконечными намёками и совершенно без действия, словно делал для цензуры.  Герой мечется, мечется, и в результате возвращается в свой соцрай с берёзками и избушками.  Савицкий аттестовал фильм как блестящий провал.  Шёл он в пустых залах, публика пожала плечами и ушла. 

По твоим вчерашним вопросам, Люсенька, нетрудно догадаться, что моё письмо с описанием здешней обстановки насторожило тебя.  Это напрасно, условия: моральные и физические, вполне приемлемые.  Так, как было при тебе, думаю, не может вновь повториться, и не по отсутствию контакта, а по отсутствию у них характера.  Конечно, какие-то мелочи будут вызывать досаду, но ведь их можно понять: мы нагло мозолим глаза, и как же не поговорить на митинге, тем более что уже все темы исчерпаны.  Вот на последнем митинге «обязали» Элизабет написать тебе письмо и выяснить обстановку.  Понятно, что выяснять нечего, всё известно от нас, но этот ужасный механизм должен функционировать.  Что бы она ни написала, выброси в мусор, достаточно и того, что ты написала Брэндану. 

Я закончил все работы, которые можно было делать в одиночку, теперь остались такие, что требуют двух человек.  Как раз появился симпатичный молодой ирландец со своей Сабиной.  Наверное, он или Брэндан будут помогать, да и с сеном много возни.  Так что живи спокойно: работа есть, и на ней не утомишься, если будешь работать с ирландцами. 

Уже скоро десять часов, пойду ещё разок на мост прогуляюсь.  Я сегодня начал понимать, что моё пребывание на мосту не случайно: бессознательно я чувствую себя как бы ближе к тебе, ко всем вам – теперешнему центру нашей жизни.  И каждый раз я слежу за уходящим к тебе солнышком, с молитвой и приветом.  Всего тебе доброго и успеха! 

 

24 июня 1985

Мои дорогие!  Несколько дней подряд, начиная с пятницы, у Яши с Любой были гости.  В пятницу вечером была соседка Барбара, сорокалетняя разведённая с мужем женщина.  Очень красивая стройная еврейка.  Развод возбудила неожиданно, сама - бабий бзик в 40 лет.  С Любой в доверительных отношениях и всё ей рассказывает, а Люба и Яша переживают все детали её жизни.  Словом, относятся участливо, она и привязалась к ним.  За весь вечер она и не взглянула в мою сторону.  А я, сперва решив, что надо поупражняться в разговоре, вскоре начала сильно жалеть, что оставила терминал.  Высидев из вежливости положенное время, ушла спать, а они просидели до трёх ночи, изрядно налившись (включая и Барбару).  Я вам пишу о ней, потому что она одна из немногих американок, с которыми я лично общаюсь.  Но здесь мне что-то скучновато стало. 

На следующий день, вернее, вечер, была Любина сотрудница с мужем, Рая и Роз-Мари (помните, я писала о монахине, вышедшей из монастыря?).  И тут я получила много удовольствия от Роз-Мари.  Очень живая, очень весёлая, держится необыкновенно просто и сердечно по отношению к людям.  Итальянцы, я думаю, очень хорошие люди (она итальянского происхождения).  Купаясь в бассейне, она просто укладывалась на воду как на перину и лежала, глядя в ночное небо, на звёзды.  Но самое лучшее с ней было, когда она взяла гитару и начала петь американские народные песни.  Пела и играла очень хорошо, да и песни были хороши.  Мужчины ей подпевали.    В моём возрасте изучила компьютерный язык Паскаль, очень довольна работой (зарплатой ещё больше), хотя по образованию она – доктор филологии и английского языка.  Совершенно удивительная и обаятельная тётка. 

А вчера, в воскресенье, приезжали Зерчиковы и Алик Лифшиц с отцом.  Старики с полуслова почувствовали друг к другу глубокую приязнь.  Тут же разведали политическую платформу друг друга (оба социал-демократы) и ринулись в бой на Якова, который заводил их как мог.  Я получила много удовольствия от этого представления, не от предмета разговора, ибо он был наивен и с обеих сторон говорился вздор, а от эмоций, как они выражались.  Яков скажет что-нибудь, что их ошарашит, и вот тут-то и кайф.  Соломон Григорьевич открывает рот, как обиженный ребёнок, и слов не находит, только в изумлении повторяет его слова.  Посмотрите, мол, до чего договорился!  Второй старик с тем же выражением вторит.  Один делает заявление, второй со счастливым выражением восклицает: «Правильно, и я так думаю».  Словом, за два часа они выяснили, что у них нет ни одного пункта, по которому бы они разошлись.  И тут же они стали объясняться в любви друг к другу.  Михаил Александрович с чувством сказал: «Слушай, пригласи меня в Израиль, я давно мечтаю там побывать».  Соломон Григорьевич аж помолодел от радости, и тут же они стали обсуждать все детали этой поездки и как они вместе проведут время.  У Соломона Григорьевича полгода назад умерла жена, живёт он в Израиле, в Америку приехал погостить к сыну. 

Алик хранил грустное молчание.  Яша крутился в бешеной пляске полемического задора.  Мы, женщины, просто были зрителями, только я изредка подливала масла в огонь, поджигая Якова.  Например, когда старики выражали негодование на царя Александра, почему он не отменил крепостного права, выражая сочувствие к «угнетённому» народу так, как будто сами лично пережили все ужасы крепостничества, Яша кричал: «Он, (царь, т.е.) уважал пропэти (собственность)».  Я не без ехидства вставила: «Так и говорил: «Уважаю, мол, пропэти, - и бил сапогом по столу в подтверждение». 

«Да ты черносотенец», - кричали старички.  «Он фашист», - говорили они друг другу.  На этом Алик прервал спор, сказав старикам: «Отдохните пока, а Яша поможет мне помыть машину».  В их отсутствие старики ещё поволновались, но потом сказали друг другу: «Он черносотенец, фашист, но мы его любим, а Люба ещё лучше, она – золото». 

Люблю стариков и старушек, в них так много детского.  Не без грусти вспомнила в этот вечер твоего папу, Лёва.  Вспомнила его глаза.  Когда он чем-нибудь был возмущён, его глаза становились круглыми, как у ребёнка. 

Вот, мои любимые, описала вам три вечера.  Был опять спор о Боге, совершенно фантасмагорический, который закончился просто криками, огласившими весь ночной Садбэрри.  Сидели-то на улице, во дворике.  М.А.: «Есть Бог!»  Яша: «Нету Бога!»  М.А.: «Есть!»  Яков: «Нет!»  «Есть!»  «Нет!»  «Есть!»  «Нет!»  М.А. сказал: «Сам я в церковь не хожу, но в Бога верую, я его чувствую везде и во всём». 

Соломона Григорьевича в детстве учил Талмуду его дед.  А в десять лет он невзлюбил деда, понял, что он прохиндей и обманщик (жулик, сказал он о деде, потому что он говорил одно, а делал другое).  Разочаровавшись в деде, он и в Бога не стал больше верить.  Но к заявлению М.А. он вдруг проявил симпатию и сказал только: «Вот наш черносотенец утверждает, что Бога нет, а в нём его больше, чем в некоторых других (кивнул на сына), которые громко о своей вере заявляют». 

Ну вот, на этом кончаю неделовую часть письма, а в деловом смысле новостей нету, кроме того, что вчера за день сделала ещё одну, более сложную программу, получив правильный результат, но решив её в другом ключе, чем тот, который предложен по условию.  Сейчас иду переделывать, ибо решение пришло во сне.  Мой страх перед Коболом отступил, а Яша только и делает, что хвастается перед всеми моими успехами.  Они с Любой очень радуются, может быть, даже больше меня. 

Люблю, скучаю, но держусь хорошо и бодро.  Не тоскуйте и вы, всё сбудется.  Вашими молитвами и тем, что я не перестаю «сучить» ногами (по выражению Якова), как лягушка, попавшая в молоко.  Целую, целую, целую.  Мама Люся. 

 

24 июня 1985

Понедельник.  Мамуля наша любимая!  Над своей постелью, после фотографирования, повесил я свою живопись – целый иконостас, и даже стал радоваться.  А вчера перед сном Миша долго смотрел со своей постели, и сказал затем: «Я думаю, что «Святое семейство» - это лучшая твоя вещь, совершенно замечательная».  Я ответил, что Дэвид и Рэй так же думают, и что во всей современной живописи это самая духовная вещь. 

И тут я заглянул к о. Дудко и прочитал: «Если ты хотя немного начинаешь самоуслаждаться своими делами (пусть ты и действительно стараешься делать хорошо), берегись: это дух злобы подкапывается.  Проси у Бога смирения и научайся ему у Христа». 

Конечно, это очень сурово, но единственно правильная позиция, особенно для художника, для творчества, для продвижения вперёд.  Вероятно, вскоре, закончив глиняный период, я вернусь к живописи - бесконечно радостны цвета ирландского лета: небес и земли. 

Вчера перед сном Миша сказал, что вот, скоро уезжает Барбара на четыре месяца, возможно, мы больше её не увидим.  Я ответил, что мне совсем не жаль, что я уже по опыту знаю, как их всех забываю тотчас, как с глаз долой – из сердца вон, в отличие от всех тех, с кем был вместе прежде в России и Израиле.  Миша ответил: «Бог тебя за это накажет».  Да уж, согласился, я знаю, но как ни силюсь, не получается.  Не люблю всех их на каком-то таком глубоком интуитивном уровне, что постоянные усилия мало результативны.  И уже про себя подумал, что нет смирения, не приходит: память о двухлетней практике общения, начиная с чисто издевательского обсуждения в «члены», и кончая садизмом на митинге с помощью Ильи, доведшего тебя до крайней степени потерянности, загнанности, и полного их удовлетворения.  А Джо, так он считает, что здешние немки не только не уступают, но и превосходят Комиссариху по злобности!

…Продолжаю, мамочка, во вторник, 25-го.  Пришло твоё большое письмо.  Мы дважды перечитали слова твоей радости, и тоже трижды прокричали: «Ура, да здравствует наша геройская мама!» 

Как замечательно всё устроил Яша, и как они с Любой полюбили тебя, да и не могли не полюбить, и вот – награда.  Я верю в их бесконечную доброту и неустанную заботу о нас, передай им ещё раз наши поздравления и благодарность.  Что касается Лёньки, то, пожалуйста, извини, что толкал тебя в его объятия, - будем взрослыми.  Да и, честно говоря, Яша и Люба – это так много, так бесконечно многообразно, что о чём же и о ком же ещё можно мечтать. 

Я вспоминаю, помню отлично твой голос в последнюю субботу (это, значит, после «холодной водички» Лёньки и всех переживаний, бывших до того) и понимаю, и радуюсь обретению тобой той уверенности, которой так не хватало нам во все последние десять лет, да и прежде.  Я совершенно согласен с тобой: унывать нам грех, - Господь с нами!

Вместе с твоим пришло письмо от Дэвида, пересылаю тебе с адресом, может быть, и ты ответишь.  Судя по письму, он не отказался от приглашения нас.  Я опишу ему, с помощью Маши, нашу ситуацию неопределённости.  Впрочем, я уверен, что довольно скоро у тебя начнутся дела, занятость, связанные с поисками, поездками. 

Здесь всё хорошо, совершенно напрасно продолжаешь волноваться за нас, успокойся, ради Христа!  Тут даже визитёрам заказали, так что, как никогда прежде, тишина и покой.  Прохладненько нынче летом, но к лучшему: собирались с Мишей спать на сеновале, да не потребовалось – свежо, прохладно ночами. 

Стал нас навещать Джо, скучает.  Посмотрел твои альбомы и показал на карте место, где в Кембридже есть ресторан, в который мы все вместе должны пойти после приезда- встречи.

Да, вчера случайно обнаружил адрес Евы и Овсея в Мехико-сити, написал им открытку, а также многим другим: Вале, Мельманам, Е. Соколову, ещё кому-то, не помню.  Сегодня напишу Анри.  Я подумал: неужели он обладает пророческим даром?  Он всегда не очень лестно говорил о Лёньке, и жутко резко о Юре, что вообще-то крайне удивило меня, поскольку совсем не в стиле Анри.  Я стал значительно больше отдыхать, предаваясь излюбленной лени, поскольку всё больше Маша и Миша берут на себя домашнее хозяйство. 

 

25 июня 1985

Дорогая мама!

Поздравляем с Победой – дипломом!

Ты – герой человек!

Спасибо тебе, спасибо Яше и Любе!

Мы счастливы!

Целуем.  Миша, Маша, папа.    

 

26 июня 1985

Мои дорогие!  С ума сойти – прошло полгода со времени моего отъезда.  Я по 12 часов сижу у терминала и продолжаю учиться.  Яша говорит, что в нашем положении нельзя рисковать: утроиться и быть уволенной, на таких шатких позициях.  Надо получше укрепиться в знаниях, чтобы сразу произвести хорошее впечатление.  Меня такая двух-трёхнедельная оттяжка сильно саму огорчает, но деваться некуда. 

Папочка, милый, полгода – срок серьёзный для разлуки, но не падай духом и деткам не давай.  Молитесь только, чтобы всё получилось.  Занятость и мне позволяет хорошо держаться, хотя иногда и я вдруг вижу отчётливо, что стою на краю бездны, и охватывает смятение и даже отчаянье.  Но это всегда ненадолго – Господь хранит меня для вас.  Помогает мне также знание, что и вы хорошо держитесь. 

Говорят, что работы полно на самом деле, хотя в последнее время было много увольнений, сейчас потруднее.  Лёнька на это и намекал, и даже косвенно намекнул на Ирландию, где по его представлениям лучше найти работу, вернее он тогда исподволь много расспрашивал об Ирландии.  Но даже если придётся вернуться – ведь уже известно, что искать.  Хотя всё же лучше в сытой Америке. 

Молюсь за вас каждый день – только бы вы продержались, мои родные.  Здесь жарко, только вчера было прохладнее.  Данися и Боря отсиживаются в бассейне, но я не купалась – нет охоты, и бассейн похож на огромную ванну всё же, хоть и глубокую.  Вода в нём меняется: проточная, подогревается, фильтруется и т. д.    По ночам от него доходит запах свежести, как от реки или от озера.  Целую вас, обнимаю.  Мама Люся. 

 

26 июня 1985

Среда.  Любимая моя Люсенька, жёнушка далёкая!  Как тебе там?  Время от времени, особливо теперь, когда главная работа позади, мне представляется твоё одиночество куда более печальным, чем ты описываешь.  Но ты, мамуля, крепись, и надо вновь запретить себе думать и писать на эту тему – нельзя бередить раны.  Это испытание оказалось куда более плодотворным, чем можно было предположить: Бог дал надежду на чудо и свершение чуда!  Так наберёмся терпения ещё маленько.

Сейчас утро, Миша ещё спит, а я уже написал открытки Мише Брусиловскому и Анри в постели, а теперь – тебе.  Не хотел шуметь, вставая: дети стали укладываться поздно, а засыпать и того позже, почти в полночь, да и все здешние не торопятся начинать жизнь.  Раньше десяти ни одного работника, кроме Фрэдди, не увидишь.  Вот и я не тороплюсь на стройку, работа потихоньку двигается.  Двигается и моя скульптура.  Вчера заходил Малый Брэндан, посмотрел, и совершенно искренне удивился, до чего красивые, даже в глине, вещи.  Выразил полную уверенность, что в бронзе это совершенно реальные деньги.  Так что я вновь начал чеканить монеты, спустившись с высот Бодиссатвы. 

И всё же надо вставать.  Машенька, как только образовывается свободное времечко, начинает скулить, как и прежде, что вот, каникулы, а мы сидим дома, и т.д.  Ну, я ей только одно в ответ: «Молись за маму, такое сейчас время, не за себя волнуйся!»  Ну, и она поскрипит, пригреется, и успокоится.  Значительно больше стала помогать мне.  А Миша всегда занят, но вот удивил: сам, по своей охоте, самостоятельно, замесил блины, испек, и получились куда лучше моих – накормил ужином.  Вчера и Антони вдруг принёс замечательный торт.  Маша, конечно, присоседилась к нему, и теперь сыта.  Скоро девять, и всё же надо вставать, продолжу позднее.

…Добрый день, мамуля!  По радио рассказали новый анекдот, привезённый высокопоставленными дипломатами.  Дело в том, что М. Горбачёв имеет два образования: сельскохозяйственное и юридическое, в России это все знают.  Звучит анекдот так: «Вначале он изучил, когда сажать, а затем – кого сажать».  Вот так трезво и точно Россия посмотрела на своего нового вождя. 

Скоро у тебя будет много новых фотографий, так как мы практикуемся, в том числе и со вспышкой, снимаем друг друга.  Вчера и сегодня Миша запечатлел меня за писанием писем, в подаренном замечательном халате, из которого дома я не вылезаю: очень удобно летом, а больше потому, что халатная жизнь создаёт иллюзию домашнего комфорта, по которому я, естественно, соскучился. 

Возвращаясь на секунду к надоевшей теме, скажу, что сегодня мне подумалось – всё это: Лёнька, Ленка, и даже Серёжа, - глубокая ностальгия.  Больно, конечно, терять: сердце хранит их, ничто из событий последующих лет не смогло отвергнуть.  Кстати, Сережа, как писала Инка, в Лондоне, или был.  Но мне на моё письмо с вопросами не ответил пока, возможно, он удовлетворён самим фактом примирения, не имея желания продолжать отношения.  Я его отлично понимаю и принимаю, как должное.  Тут у нас с Яшей много общего, действительно, и неплохо бы смирить гордыню. 

…Люсенька, даже самые повседневные мелочи жизни в Инишглас я передаю тебе, впрочем, вся эта жизнь и состоит из них.  Мечтаю я, конечно, о другой – городской: полной шума, событий и встреч, как прежде когда-то, жизни.  Но это ещё не значит, что если она и осуществима, принесёт мне желанное удовлетворение.  Я уже совсем иной.  Быть может, для меня осталась только вот такая, как сейчас, или в ещё большей сосредоточенности.  Но вот мнится…  И очень странное сочетание: с одной стороны – художественная жизнь мерещится впереди в её светском обрамлении, столь милая когда-то моему сердцу, а с другой – помогать, да активно исцелять больных, это от полноты некой оккультной силы.  Что ты думаешь об этом? 

 

 дилась к нему, и теперь сыта. 27 июня 1985

Мои дорогие!  Вчера пришли ваши письма.  Маша насмешила меня тем, что «расписалась» на гипсе Джо, и что сказал Джо по поводу окончания мной курса.  И всё письмо твоё, Машечка, было совершенно очаровательым и принесло мне много радости. 

Лёва, твои упрёки в беспечности несправедливы.  Я написала уже, за чем задержка.  Я привожу в систему свой Кобол, который пока беспорядочен в моей голове.  Вчера, без всяких преувеличений, я просидела у терминала с 8.30 до 11.15, отвлекаясь на чай, еду и уборную, естественно.  Какая тут беспечность!

Лёвочка, это не мои панические настроения, на сей раз, это было предложение Якова, которому то картина моих знаний ясна.  Это не то, что в Иерусалиме под крылом у Мойи я проработала год, и она помогала мне всегда, когда я затруднялась.  Прайм, и в частности, Яков, выполняют инженерные задания, но программисты нужны практически в любой компании для обработки коммерческих данных. 

Никто не может упрекнуть меня, что я стояла на месте, но те знания, что я смогла получить, пока отрывочны и бессистемны.  И всё же вчера вечером был маленький праздник: программа, которую я сделала совершенно самостоятельно, заработала.  Яков, проверивший её, ругнул, что я сделала нетрадиционно.  «Я бы … », - сказал он, и пошёл её перекраивать.  В результате … выхода программы не было, и он вернулся к моему варианту.  Я не в похвалу себе или порицание Яши, а к тому, что Кобол действительно трудный язык.  Яков собирается звонить тебе, а мне посоветовал сейчас не думать ни о чём, а погрузиться в Кобол. 

Резюме моё заготовлено во множестве экземпляров, но пока не отправляется.  Люба говорит, что компании реагируют быстро, и нельзя рисковать в том смысле, что нельзя упустить действительно хорошую работу.  Не пройдёшь интервью – работа упущена.  Ты предлагаешь ездить, тратить деньги и т. д.  Этого пока нельзя – время дорого.  Иногда я впадаю в панику, иногда мне кажется, что всё будет хорошо.  Первый мой, настоящий, успех меня приободрил.  Диплом необходим, но знания – ещё больше.  Яков начинал самоучкой в Союзе.  Первую простую программу он делал три месяца, будучи и очень молодым, и способным, и очень шустрым. 

Как я писала, для большинства студентов моего курса этот курс был как бы повышением квалификации, да ещё на родном языке.  Так что вы можете представить, что мне было труднее в четыре раза (язык, совершенно новый материал, возраст, вы за океаном, и т. д.).  От судьбы не уйдёшь, но труд вознаграждается. 

… Дописываю письмо на «выселках»: в своём зарешеченном закутке, куда переселилась вместе с кошками.  Пришёл рабочий – «отравитель» и залил всю квартиру ядами против муравьёв, которые прогрызают стены и мебель.  Время от времени американцы вызывают такую службу, чтобы спасать свои деревянные дома.  Три часа я должна просидеть здесь, есть время для письма.  Кошки очень недовольны – дождь, котёнок, впрочем, пригрелся за спиной и задремал. 

Ты просишь, Лёва, описывать Америку побольше.  Сейчас все мои впечатления ограничены домом, но так как я очень занята, это меня не тяготит. 

Более того, в следующую субботу Яков с Любой собираются к Тане и Алёше, а я отказалась, ибо все эти удовольствия отодвигают наши главные дела и нашу встречу.  Яков, впрочем, не настаивал, понимая это. 

Меня даже всякие домашние праздники тяготят.  Например, когда собираются гости.  Яша, рассорившись с Голосовкерами, стал приглашать Альтшулей, Раю, которую сперва немного сторонился из-за её чрезмерной активности, хотя любит повторять, что она – очень приличный человек.  Вместе с Раей появилась ещё одна старушка – Анна Ароновна.  Телевизор я не смотрю.  Это разрушает мои хорошие впечатления от американцев.  Я по-прежнему не занимаюсь кухней, никаких физических нагрузок, но к вечеру устаю.  Начинает ломить спину, шею, плечи, как будто воз на себе везла.  В тот день, когда испекла хлеб, пирог и винегрет сделала – просто в изнеможение впала от усталости.  Совсем отвыкла от физической работы, трудно будет привыкать снова.  Я, правда, начала ходить и делать гимнастику, чтобы совсем не ослабеть. 

Любин курс русского – это всего несколько американцев, пожелавших добровольно изучать русский.  Люба им помогает за двадцать долларов в неделю. 

За всё это время не прочитала ни одной строки из художественной литературы, иногда – только Библию.  Всё ушло и представляется другим, малодоступным миром. 

Маша больше не звонила, мне же просто не до них.  И Яков больше не упоминает её имени, а сама я не спрашиваю. 

Ваша позиция по отношению к окружающим мне нравится.  Я бы портила эту картину, и меня бы чаще пытались «доставать».  Детки, как вам понравилась поездка в Килкени?  Ирландия хороша, конечно.  Но, как вспомню…  Не огорчайтесь и не волнуйтесь из-за маленькой задержки с работой, она вполне преодолима. 

Сообщение о Мишиной двойке «D» в табеле так меня поразило и расстроило, что я весь день сама не своя была.  Я полностью доверяла тебе, Лёва, в смысле учёбы детей.  И Мише доверяла.  Что же делать теперь?  Мишенька, ведь D – это плохая оценка, двойка, и С – это средняя.  Как же это случилось?  Ты хоть перешёл в следующий класс?  Я даже не спрашивала об отметках, в уверенности, что всё хорошо.  Я очень огорчена.  Я умоляю, сынок, - читай.  Читай книжки по истории, географии, по искусству – читай, пожалуйста.

Ваша мама Люся. 

 

27 июня 1985

Дорогая мамуля, сегодня мы, когда вернулись из гончарной мастерской, получили твоё письмо, в котором письмо для Брэндана.  Мы же отправили тебе сегодня конверт с фотографиями и другой – со слайдами.  

Потом я пофотографировал несколько замечательно изменившихся скульптур, и с удовольствием и азартом вновь принялся рубить мраморную колонну.  Уже поздно пошли гулять, сейчас вернулись, и я принялся за ответ.

Письмо твоё вызвало у меня живой отклик, вот я и сел за бумагу.  Относительно оценки моей здешней роли не совсем согласен с тобой.  Я не противостою им, я живу помимо, независимо, и этого более чем достаточно, не говоря уж о моей артистической данности. 

Что касается соображений об изменении отношения в связи с антропософией и компьютером – Юрой, то уверен, что касается Ив и Антони, то к ним это малоприменимо, не только потому, что они только внешне антропософы, чисто обрядово, но ещё и по их весьма конкретно-пристрастном отношении к людям.  Что касается Зи-гов, то у них антропософия не более, как видоизменённый всё тот же еврейский талмуд, пользуются которым более чем свободно и удобно для себя.  Кабы повезло Ире, и взяли бы её на курс, они бы утверждали прямо обратное. 

Шестипалый котёнок нас очень интересует, а может быть, он не котёнок, а космический гость? 

Что касается еврейских организаций, то советую не отступаться, тут нужен напор, настойчивость, именно те качества, которые мы прежде не проявляли.  Впрочем, сама знаешь, хорошо бы, действительно, помогли с устройством и документами!  Ты уж поплачься, если надо – это не будет преувеличением. 

Да, в начале месяца на одном из митингов, где были только бабёнки, Ив с Комиссарихой записали в протокол «предложение» группы: передать мне, что есть мнение, чтобы мы не оставались здесь на будущий год, и об этом написать Элизабет тебе.  Дети это прочитали, я спокойно пояснил им, что «предложение» абсурдно, поскольку прямо противоречит основной договоренности, что мы можем жить любой срок до получения паспорта.  Я прошу детей ни слова ни с кем об этом не говорить, а если спросят меня, то я отвергну всякую попытку даже говорить на эту тему.  Тут же я высказал сомнение, что кто-либо осмелится заговорить.  Так и получилось: шмыгали бабёшки, пряча глаза, потом вернулись Брэндан с Хайкой, был митинг, и, вероятно, «предложение» не нашло поддержки.  Я ни разу никого не спрашивал, и всё само собой затихло, только Элизабет могла написать тебе, но это к делу не относится.  «Предложение» ещё раз обнаружило тенденцию, жуткую неприязнь к нам Ив, хищные повадки Элизабет и двурушничество Барбары.  Всё это я отлично предвидел, о чём заранее сказал детям, немало удивив их.  Стали допытываться: как это я могу.  Я ответил, что так же точно, как умею лечить Мишу от икоты, - это одна способность.  Конечно, этот чисто риторический жест не прибавил любви, но мы уж притерпелись, и без оной обойдёмся.  А вот сегодня, когда мы впервые все дружно приняли участие в общинной работе в лесу – все просто счастливы.  Так что забудь, здесь всегда много слов, но от них нет изменений. 

Люсенька, не обращай на слова внимания.  Фраза неизвестного мне Алика – только фраза, быть может, с претензией, смысла в ней просто нет.  Понимаешь, еврейство и христианство – проблема ого-ого-го!!!  И не в простой неприязни дело, это ещё и уклад: и внутренний, и внешний, и прочее, прочее.  Но, сидя здесь, где уже давно выветрилась моя неприязнь к Израилю и евреям, я даже завидую тебе, что у тебя есть возможность или соглашаться, или не соглашаться, или просто высказывать соображения.  Это не в смысле отсутствия у меня языкового общения, а в смысле диапазона тем, людей, позиций. 

Сегодня я очень удовлетворён, уже реально видно, как исполняется мой план с моделями из глины.  Мои Адам и Ева получились наилучшим образом, и, расставаясь друг с дружкой, создают возможность легко и дёшево их отливать в бронзе. 

А мрамором я занялся по совпадающим причинам: хочется по теплу поработать на воздухе, а главное – закончить здесь, чтобы на новом месте не возиться больше с ним.  Уже полночь, мамочка, обнимаю и целую тебя. 

P. S. Зи-ги переживают, как я понимаю, не «христианство» дочери, а религиозность, поскольку сами глубоко атеистичны.  Если бы она ударилась в иудаизм, они удивились бы и протестовали ещё более.

 

30 июня 1985

Мои дорогие!  Теперь, написав совершенно самостоятельно четыре программы, я почувствовала себя значительно лучше и увереннее.  Субботу, воскресенье просидела за терминалом.  Люба, Яша, дети укатили в Беккет, к Тане.  Мне никто не мешал, и до одиннадцати я спокойно работала.  Когда получается – доставляет удовольствие.  Яша говорит: «Ваше горе всё не горе, горе будет впереди».  Иногда бывают такие ошибки, которые невозможно найти, и программисты сон теряют, пока не найдут.  Но меня это интересует пока не в смысле извлечения удовольствия, а в смысле работы и заработка, не более. 

Дожди прекратились, и я опять выбралась спать на улицу.  После сна на воздухе всё же совсем другое самочувствие. 

Мишенька, твоё «D» по истории меня сильно огорчило.  Да и «С» не лучшие отметки.  Не потому, что я хочу, чтобы ты был лучшим в классе, а из-за отсутствия у тебя интереса к учёбе, к истории, например.  Ты мальчик очень способный, даже талантливый, просто нужно прилагать усилия.  Ведь прилагаешь же ты усилия к физической работе, например.  Вот и коз сам подоил, и работаешь, пока не устанешь.  Я очень серьёзно прошу тебя, сынок: читай побольше.  Жаль, что папа не может выбирать тебе книг по-английски, но он может называть тебе авторов книг – писателей, а ты будешь сам выбирать.  Почему бы вам не записаться снова в библиотеку?  Машенька, ты напиши мне какие отметки в твоём табеле.  Что у вас происходит в Инишглас сейчас? 

В Монреаль не звонила, да и не будет Соколов заниматься нами.  Впрочем, позвоню.  Нахамкину вышлю фотографии, как только дашь знать, и слайды будут готовы.

… Два дня назад позвонила Флора Шнитке.  У Толи рак лёгкого.  Не стали оперировать, лечат химиотерапией.  Приезжал Мишка из Израиля повидаться с отцом, уехал назад.  Сидит без работы всё время, а Флоре сейчас не до него, всё время при Толе.  Правду говорила Вера Агурская – рак любит здоровых людей.   

P. S.   Юру Зи-га  увольняют, дав на поиски работы месяц.  Но там работает Ира, так что у них не так плохо.  Юра не ужился с людьми, полагая, что все вокруг – ничтожества, так и говорил.

 

30 июня 1985

Воскресенье.  Дорогая мамочка, дописываю поздно вечером.  Конечно, я глубоко почувствовал не столько в разговоре, сколько после него, как ты огорчена.  И мне, в свою очередь, не сладко.  Но что поделаешь.  Надо крепиться, двигаться только вперёд.  Мы вчера с детьми разучили вслух поговорку: «Куй железо, пока горячо».  Нельзя, чтобы повторилась Вена, это невозможно.  И дети согласны терпеть до победного конца.  А здесь, не обольщайся - атмосфера не для нашего свидания, уж лучше позже, но в ином месте.  А как ты соскучилась, мы не просто понимаем, а знаем по себе, и быть может, всех более – я.  То есть, я хочу сказать, что готов поменяться с тобой ролями в любую минуту.  Наше испытание не бесцельно, и пусть вернётся на твоё лицо улыбка, вчера соскользнувшая, но, пойми – не моя вина.  Мамуля, пусть вернётся улыбка, пусть вновь потеплеет и засветится твоё лицо, ведь мы так любим и надеемся. 

А если объявится время и деньги – прежде всего, займись автомобилем, да скульптурой, в смысле галерей.  Галереи, может быть, объездить в Нью-Йорке.  Кстати, Майкл, муж сестры Джо, живёт вблизи Нью-Йорка, со стороны Бостона.  Джо говорит, что трудно что-либо сделать для абстрактного человека, лучше поехать и погостить 2-3 дня.  Он уверяет, что Майкл очаровательный человек, и непременно поможет, он работает в IBM, продаёт компьютеры. 

Сегодня мы весь день были на воле, слонялись, наслаждаясь покоем и тишиной.  Маша была в гостях у новой соседки, очень приятной ирландки из её класса. 

Сегодня слышал по радио из Лондона твоего знакомого Сашу Краснопольского.  Он рассказал притчу: «Как-то давно спросили одного великого раввина, почему в ветхозаветные времена люди были так велики, так высоко поднимались, что могли говорить с Богом, а сейчас – нет.  Ответил раввин: «Потому, что тогда они могли так низко склониться, как никто не может сейчас».  Мне это кажется удивительным и сильным.  Так давай, мамочка, склонимся, как только можно ниже перед Господом, доверимся ему и смиримся.  Он всё может! 

 

1 июля 1985

Матушка, мамуля Люся, вот и наступило лето, сразу же в полной мере, и в первый же день: сразу теплынь, как будто всё разом преобразилось, насыщаясь теплом.  И мы, работая на воле, поглощали тепло и всё думали: а как ты? 

Я всё думаю, как ты вновь свыкаешься с тем, что так всё повторяется: «не ближний путь», как любила в таких случаях говорить моя мама.  Я ведь ещё в ту, первую ночь, когда ты сказала об идее остаться, продлить отпуск, почти всю ночь скулил про себя, как в пьяном бреду: «Разлука ты, разлука, чужая сторона…»  Учуял, что Господь за наше будущее позаботится наперёд, и предложит платить наличными, и сразу – на бочку. 

И вся теперешняя организация жизни построена с учётом этого марафона, дистанция требует глубокого дыхания и стабильного ритма.  Вот почему, взвесив это, я отказался от вечерней поездки со всеми на занятие по астрологии.  Ритм требует осознанной стереотипности, я всячески поддерживаю её, и уже не надо напоминать детям об их обязанностях.  Всё происходит само собой.  Собственно, я всегда хотел, чтобы быт менее всего был заметен, и процесс поддержания жизни осуществлялся бы сам собой. 

В Израиле опять девальвация, почти вдвое подорожание, инфляция 475% и т.д.  Я подумал: свались на ирландцев такая жизнь – сразу же свихнулись бы со своими неповоротливыми мозгами, а евреям – только потеха. 

С мраморной колонной я просто сдурел: колочу, колочу без всякого смысла и значения, просто из упрямства, привычки непременно завершить работу, а идея давно утрачена.  Всё в ней несообразно, бестолково, если что и есть, так, может быть: сила, энергия!  И это нечто, - тем утешаюсь. 

Как ты, мамуля?  Не грусти шибко крепко, не кручинься, сколь радости принесёт встреча: новая жизнь и медовые радости любви!  Теперь я хорошо понимаю, что самую большую радость принесла жизнь, когда мы так беззаботно бродили в Средней Азии, и когда родились дети.  А теперь у нас всё впереди: целая новая, большая жизнь!  К старой же нет и не может быть возврата.  Мы похоронили её здесь, и забили крепкий осиновый кол. 

 

2 июля 1985

Дорогая мамуля, я присоединяюсь вполне к Маше, её добрым советам: будь уже верна тому пути, на который направил тебя Господь.  Верностью и смирением прокладывает душа путь на небесах, а трудом, работой – на земле.

Миша наш загорелся построить лёгкий домик на лето и поставить недалеко от дома, чтобы в тишине можно было отсыпаться.  Сейчас весь народ с утра под нашими окнами: тепло стало.  Всё рисует, планирует, уже присмотрел место, скоро начнёт собирать материал для строительства.  Уж не ведаю, как получится, но очень хочется ему помочь, да и Маша присоединилась.  Я очень осторожно высказал опасение, что здесь всегда возможны неожиданности, и как бы не стал кто совать палки в колёса, но вообще-то на нашем теперешнем небосклоне ясно и спокойно.  

Мамочка, тебе значительно легче станет, если для тебя перестанет существовать дорога назад, в Ирландию.  Помнишь, сколько времени устраивался Юра, и когда я, по просьбе Иры по телефону посоветовал ему возвращаться, он просто ответил: «Извини, но у меня нет обратной дороги».  И был прав.  Здесь же те, кто получает образование программистов, покидают Ирландию после безуспешных поисков работы, и опять же едут в Америку. 

И ради Бога, не надо постоянно причитать: выдержим или нет, … и так далее.  Мы просто живём, и нет необходимости бередить раны.  Я отлично понимаю, как ты устала и соскучилась, укрепляйся молитвой, верой в могущество Господа.  Если можно как-то воздействовать на поиски, то хорошо бы ориентироваться на Бостон, хотя бы через ту же Ноэми. 

Мамочка, не серчай на нас.  Для разлуки, столь долгой, мы готовы, потому что любим тебя.  Помнишь ли слова Иакова, которые я выписал тебе из Библии? 

 

3 июля 1985

Мои дорогие!  Вот, встала без пятнадцати минут восемь, попила чайку, и, пока Данися спит в комнате, где терминал (все её и называют «терминальная»), я вышла во двор и пишу это письмо.   Люба, Яков и Данися перебрались туда спать прямо на полу, потому что наверху стало душно.

Когда всё получается с программой, и терминал, совершенно непонятно почему, выдаёт то, что должно получиться, то это похоже на волшебство.  Как машина, кусок железа, послушалась записанных команд, и таких сложных.  Всегда удивительно!

Лёвушка, я, конечно, тревожусь из-за визы, работы и прочего, но Яша в таких случаях даже сердится, не придавая этому никакого значения.  На самом деле настоящая виза кончилась 15 мая.  И теперь, если найдётся работа, нужно ехать в Ирландию за продлением.  Но и это его не пугает.  То ли он прав, то ли это проявление беспечности и легкомыслия.  Яша считает важным обстоятельством то, что я знаю теперь Прайм компьютер. 

Далее он говорит, что можно и без визы жить сколько угодно.  Арье, например, с семьёй живёт уже два года.  Правда, он успел получить работу с той визой, которая у него была из Израиля.  И жена работает в какой-то еврейской организации, куда устроилась без визы.  После первого отказа в Грин карте Яша позвонил своему адвокату, и тот взялся, сказав, что дело теперь потруднее из-за первого отказа, но он всё сделает.  Пусть Арье спокойно работает и не беспокоится.  Правда, это дорогой адвокат, но Яша говорит, что именно к нему мы и обратимся. 

А пока что я кончаю письмо, услышав, что в доме засвистел чайник, значит, Данися встал.  Он большой любитель чая, как и я.  Чуть завидит, что я направляюсь на кухню, протяжно просит: «Чааёёк!»  Мой лучший друг по чаю. 

Не скучайте, мои дорогие, держитесь бодро и весело.  Как говорила моя знакомая по курсу полька Мехалина: «Жизнь продолжается!»  А какая она ни есть – она благо, дар Господень. 

 

3 июля 1985

Среда.  Мамуля, сегодня пришло письмо недельной давности, довольно спокойное, с подробностями твоего самостоятельного программирования.  Это, действительно, чудесно, но то ли ещё будет!  Мамуля, ты уже умница, и всё осилишь, только вот не позволяй себе так произвольно и настойчиво переиначивать знаки: не в программах, а в жизни.  Зачем же такой замечательной, уникальной возможности, какую предоставил Яша: терминал и руководство, присваивать отрицательные знаки (задержка и пр.).  Напротив, в этом теперешнем процессе я вижу только приближение, а не отдаление.  Вот надумаешь нечто несуществующее, и потому начинаешь расстраиваться, и т.д.  Тут ты, конечно, не очень продвинулась под влиянием американского оптимизма, а как раз более всего могла бы, но … увы! 

Сегодня мы нашли холст-парусину на крышу нового домика, заточили жерди.  Завтра Миша будет продолжать заготовку, а в субботу-воскресенье надеемся соорудить наш летний домик на три постели.  Место нашли в дальнем углу, где всегда тихо и лесной воздух.  Миша только этой своей идеей живёт, даже мопед совсем забыл, закинул.  И Маша живо восприняла, хотя и дома хорошо спит.   

Наконец-то в мраморе забрезжил некий смысл, и направление работы. 

 

3 июля 1985

Дорогая мама!

Я и папа строим летний домик, а Маша помогает.  За нас не беспокойся, не паникуй. 

Целую.  Миша. 

 

4 июля 1985

Мамуля, родная, сейчас, как видишь, твой любимый сын так занят, что стиль его стал ещё более лапидарный, прости уж его!  Сейчас вернулись на ланч с сенокоса, Миша приготовил, а потом вместе с нами работал: он с Машей наверху утаптывали сено, а мы с Брэнданом подавали.  Настоящее наступило, роскошное лето, и впервые мы его так чувствуем.  Может быть, потому, что участвуем в с/х работах, может быть, в преддверии прощания с благоуханием и красотой Ирландии.  Сейчас в общине всё постепенно возвращается к первоначальному состоянию: Антони вернулся на мельницу, и всё налаженное хозяйство, естественно, превращает в свой первозданный хаос.  В остальном царствует Ив.  Брэндан сник совсем, только чертыхается исподтишка.  Эта ситуация – как детективный фильм с выбыванием: основные персонажи переходят из серии в серию, остальные всегда новые.  Это-то и нужно Антони с Ив, только вот Ронэн с Элизабет портят всю затею, оттого и вражда. 

Я сейчас перечитал с детьми твоё последнее письмо: это недоразумение, я и не собирался возражать против продолжения учёбы, только рад тому.  Очень жаль, если ты дезориентировала Яшу настолько, что он собирался говорить со мной на эту тему.  Не волнуйся из-за Мишиных оценок: то, как он учится – не беда, он еще не повзрослел достаточно.

…Продолжаю вечером.  Мамочка наша, как ты себя чувствуешь?   Ведь известно, что в ваших краях бывает жара и духота не меньше тель-авивской…  А у нас был чудесный летний день, в основном проведённый на сенокосе, все довольны: и мы трое, и Брэндан с Хайкой.  Ещё с утра немножко завтра поработаем, и всё сено будет под крышей.  Уверен, что детям это время будет представляться самым счастливым и благодатным.  Перед вечерней прогулкой мы заходили в ворота закрытого огорода, где растёт клубника: это было грандиозно!  Когда Маша сорвала огромные, ароматные ягоды, я невольно воскликнул: «Надо послать маме!»  Наелись до отвала и двинулись в наш обычный большой круг до моста.  

Опять совсем тихо, даже Антони с Ив укатили на три дня.  С приятной усталостью дети сразу улеглись спать, а я сел за письмо, слушая радио Стокгольма.  Сейчас я ухитряюсь слушать Москву, Париж, Монреаль, Лондон, Стокгольм и «Свободу».  Наиболее интересно сейчас парижское, особенно почти ежедневные обзоры культуры: литературы, искусства Дмитрия Савицкого.  Канадское как-то поблекло и обабилось: и буквально, и переносно. 

Да, ещё я должен сделать признание: время смены власти в Кремле я остро переживал, но сознательно не желал видеть фотографии нового вождя.  Спустя месяц я впервые увидел в «Таймс» у Дэвида, и был крайне разочарован.  Но я ещё продолжал по инерции на что-то надеяться.  И вот я вынужден сказать, что только теперь осознал, что прежде подсознательно надеялся на такой поворот дел в Кремле, что у нас появится надежда на возвращение. 

Когда я сейчас сам осознал это, то стало страшновато: сколь сильна во мне приверженность к России, её культуре, её судьбе.  В сущности, не так много нам надо: только гарантии политической и правовой неприкосновенности, да творческой свободы.  Но вот новый хозяин сейчас шустро поворачивается, но всё ещё в старых рамках, а вдруг – сломает!  Уж очень сильны тенденции новых противоречивых сил в мире, в том числе – и советском.  Так что, видишь, я, оказывается, пытаюсь ещё сохранить иллюзию… И вдруг сбудется мой вещий мевоссератский сон: моя выставка где-то на Пушкинской, в центре Москвы? 

Забыл утром описать сон.  В нём я ужасающе явственно был вместе с Любой и Яшей, горестно обливаясь слезами, мы прощались, словно на смерть.  Подробности не помню.  Днём рассказал детям, Машенька сразу сказала: «Какой чудесный сон, это значит, что скоро будет встреча с ними, и все будут счастливы!»  А потом несколько раз вновь всё возвращалась, так приятно было говорить об этом. 

Маша на прогулке стала говорить: жили в трёх странах, в каждой было что-то не то.  В одной – коммунизм, в другой – сионизм да хамсин, здесь – безработица, может быть, и в Америке опять будет что-то не то.  Вполне возможно, - ответил я, очень непросто добираться до истины, это как в мраморе.  Вот сколько лет бью колонну: прежде едва поднимал с Авраамом, а сейчас и Миша один унесёт, а то, ради чего было срублено столько мрамора, только сейчас начинает проявляться.  Если и в жизни случается трудная судьба, это значит – к истине, к главному, и поэтому только радоваться надо. 

Потом мы, как всегда вечером, помолились на мосту за тебя, дабы Господь укрепил тебя своей благодатью!  Самым отрадным для меня, кроме того, что успешно делаешь программы, является облегчение молитвой.  При возможности, бывай в храме, не обязательно православном: как это освежает и орошает душу и тело! 

 

4 июля 1985

Мои милые, здравствуйте!  Вот, позволила себе передышку, вышла во двор и опять пишу вам.  Но настоящая передышка заключалась не в этом, а в том, что, получив output (выход) в очень трудной программе, я почувствовала такую радость, что решила сделать перерыв и отдохнуть по-настоящему.  Переоделась в купальник, расстелила во дворе матрасик, окунулась в бассейн и целый час провалялась на солнышке, загорая.  Должны же быть и у меня награды за труд, хотя я и решила, что ни минуты удовольствия не могу позволить себе, пока не добьюсь цели.  Но от радости, что получилось, я позволила передышку.  Благо Яши и Любы нет дома.  Вместе с детьми они опять укатили в горы, нагрузив до верху свою машину – корабль.  Уехали они вчера в семь вечера.  Я ещё просидела у терминала до одиннадцати, потом взяла к себе котёнка, чтобы не было так одиноко спать, и уснула.  Но этот разбойник – котёнок выспался раньше меня и в полшестого принялся играть с моими ногами.  Пришлось встать и – снова к терминалу, у которого и просидела до четырёх.  Правда, пила, ела в промежутках, кошек кормила, да ещё спасала из бассейна мышонка, бросившегося туда, чтобы избежать зубов котёнка  Гамбы.  Гамбу прогнала, а мышонка вытащила совком.  Он, бедный, долго сушился и отогревался на горячем камне, потом скрылся к траве. 

Лежала и о вас думала: вот хорошо бы нам вместе так отдыхать.  Вспоминала тот лагерь и парк на Западе Ирландии, где мы были вместе. 

Вчера была общая радость: Арье получил визу, Грин карту, то есть.  Первому он позвонил Яше, и Яша ликовал (чужая радость так же, как своя).  Яша ещё раз напомнил, что именно к этому адвокату мы и обратимся. 

Уезжая, Яша крикнул из машины: «Не забудьте сказать Лёве, что четыре программы вы выполнили совершенно самостоятельно».  Темпы нарастают, и скоро доберусь до последней программы, самой сложной, но именно такие структуры и решаются на рабочих местах. 

… Продолжаю на следующий день.  Вчера, как оставила письмо, пошла к терминалу, снова работала до одиннадцати и ушла спать во двор.  Перед тем долго ловила в кустах Груню, котёнка, и заперла его в доме.  Но на улице другой шум: птичий гомон, включая пение соловья.  Хоть  просыпаться от птичьего пения приятнее, чем от шума на кухне или трелей Антони, всё же оно тоже будит.  Проснулась, правда, в шесть, а не в полпятого, когда птицы начинают свои гимны.  Глаза сразу увидели неяркое солнце за кроной сосны и нежно голубое небо.  Наполненная этим приятным впечатлением, двинулась в дом, где за дверью уже плакала Груня, которая совершенно не выносит одиночества, даже не плакала, а требовательно верещала.  Она сильно избалована, и в этих звуках выражала своё негодование: что же это ты меня бросила. 

…Вчера был День Независимости в Америке и вечером американцы в Садбэрри устраивали фейерверки из ракет.  В домах поблизости палили в небо и над тёмными соснами эти ракеты и разлетались, освещая все окрестности.  Груня испугалась и прижалась к моим ногам.  Но законы они соблюдают, прекратили ровно в десять, соблюдая общественную тишину. 

Люба с Яковом дружат с соседкой Барбарой, у которой двое детей.  Изредка она просит Борю присмотреть за ними и неизменно платит за это по высокому тарифу.  Люба пыталась возвращать деньги, но Барбара наотрез отказывалась, сказав, что у них, в Америке, так не делают: за всякий труд платят.  На днях она снова принесла деньги и вручила их лично Боре за то, что он покосил траву по её просьбе в её отсутствие. 

Посылаю вам вкладыш в диплом, копию, чтобы вы полюбовались на отметки. 

 

5 июля 1985

Пятница.  Мамуля, вдруг обнаружилось свободное утро без хлопот.  Сегодня утро серое, трудно предсказать дальнейшее.  Завтра я, вероятно, не поеду в гончарную мастерскую, будем строить палатку.  У нас есть крыша из очень толстой парусины, но прежде всего построим пол из щитов.  Глиняная эпоха моя затухает под напором мрамора.  Было желание специально для подарка хозяину гончарной мастерской Майклу сделать одну барышню, но пока не доходят руки.  Последние две глины: «Жопа с ручкой» и «Леди», благородных кровей особа, да несколько маленьких абстрактных вещиц, по-моему, вполне зрело закончили эту «эпоху», начавшуюся полгода назад при тебе.

Сегодня отправляю одну фотографию из первой неудачной плёнки, сделанной ещё у Дэвида и Дэвидом.  Понять что-либо трудно, вещи эти у Алика, друга Дэвида, в Бристоле. 

 

6 июля 1985

Суббота.  Мамуля, отправляю фотографии, если надо будет подписать, - названия знаешь.  Всё же это ещё шаг вперёд в фотографировании скульптуры и живописи, хотя не вполне меня удовлетворил.  Сейчас едем в гончарную мастерскую, а потом будем ждать телефонного звонка. 

P. S. Сегодня прекрасно спали в нашей юрте «Мама Люся», так она называется.  Юрта наша из кошмы – войлока. 

 

5 июля 1985

Лёвочка, милый, первая часть письма предназначается для тебя, ибо касается Голосовкеров.  Уезжая, Яков предсказал, что Маша позвонит сразу же и предложит «пожить» у них и что он категорически против этого, ибо я им опять понадоблюсь как нянька.  Сказать по правде, я, когда мадам Голосовкер позвонила, забыла об этом предсказании, и приняла как чистую заботу обо мне.  Вечером позвонил Лёнька и пригласил просто в гости, попутно изложив их планы на отпуск.  Никаких конкретных просьб у него не было.  Маша приехала вчера на ланч, по дороге купив молоко и хлеб для меня.  Когда мы сидели за столом и разговаривали, я сказала, что вот Яков с Любой ничего не разрешают мне делать по дому, и что это, в конце концов, мне понравилось, ибо полностью освободило для занятий.  Из-за мимолётного какого-то выражения её лица я вдруг вспомнила Якова с его предсказанием и подумала, что, возможно, он был прав.  Вероятно, они нуждаются в няньке на время отпуска.  Мать не очень-то соглашается на эту роль.  Но в любом случае, даже просто пожить – я не могу, сам знаешь почему. 

Вчера вечером приехала Рая, рано, в полчетвёртого.  День был жаркий, она уморилась на работе и решила отдохнуть.  После отдыха предложила съездить в магазин.  Я ушла к терминалу, а она в Любину комнату, но поспать ей не удалось: заели блохи, которых мириады рассыпает вокруг себя несносная Груня.  В моей постели, хоть Груня и получила отставку, тоже полно блох, но они не кусаются почти, я сплю. 

Итак, мы поехали в магазин, где я ещё раз полюбовалась на американское изобилие.  Хотела купить себе что-нибудь экстраординарное (Люба оставила денег).  Но тут Рая сказала: «Люся, выбирайте что хотите, а плачу я».  Ну, ввиду такого великодушного предложения я немедленно отказалась от своих экстраординарных претензий и купила самое необходимое, чего нет дома: масло, помидоры, питы, макароны и сметану. 

От одиночества пока не томлюсь, ибо занята.  Стала раньше ложиться спать и просыпаться раньше.  За исключением того вечера (ночи), когда мне пригрезился голос Маши и меня всю проколола тоска, особо тяжёлых состояний у меня не было.  Я в хорошей форме, работаю.  Даже соблазна почитать избегаю: на полках Гоголь, Чехов, а я – ни-ни. 

Дни были жаркие, и мне пришлось поливать из шланга траву перед домом, как просили Яша с Любой.  Но это приятное занятие. 

Да, Лёнька пригласил в гости на вечер, но я уже заранее от ночёвки отказалась: у меня свой режим, не хочется ломать.  Я спала раз у них: измучилась, ибо Миша бродит по ночам, а в ту ночь он выбрал меня, чтобы привалиться под бочок.  Рая едет в Коннектикут на субботу – воскресенье, пригласила меня, но я отказалась.  Вот все мои новости. 

 

7 июля 1985

Воскресенье.  12.30.  Мамуля – красуля, обнимаю крепко.  Люсенька, любовь моя, две ночи мы спали в нашем новом домике, он почти квадратный и значительно выше меня.  Точнее наш домик называть юртой или кибиткой, поскольку только крыша из очень крепкого брезента, что надевают на военные автомобили.  Стены же – из войлока, что валялся в нашем коридоре, он великолепно защищает от холода и ветра, солнца и дождя.  На всякий случай приготовили огромный кусок пластика, которым в одну минуту закрывается вся кибитка от дождя.  Назвали наше жилище «Мама Люся», и теперь мы говорим: пошли к мамочке Люсечке, и т.д. 

Мише пришла очень своевременно идея, и он нашёл лучшее место.  Сразу удалось реализовать: построили полностью в один день, и ушли из дома.  Конечно, в доме живёт какое-то заклятье, злая и беспокойная сила, независимо от обстановки, независимо от ситуации.  Быть может, поэтому почти сто лет, как он брошен на произвол судьбы, и не случайно, что именно Антони купил его.  Я, безусловно, продержусь здесь, в кибитке, до отъезда, даже если начнётся осень с дождями.  Так что теперь мы все на воле: ты – в Америке, а мы – в Ирландии.  Словом, наша семья может обходиться очень малым, если это необходимо. 

Дремлю в кибитке, в полусне,

В земной зелёной тишине.

Лишь шелест трав, верхушки крон

Вороний крик усталый.

Белил перистых прозрачны небеса

Без дна – голубизна!

Дремотно, но вставать пора

Уж три часа!  О, Господи, какое чудо!

Вот видишь, мамочка, как благотворно даже только на ночь уйти из дома, и складывается нечто, похожее на стишата.   Вот также было весной у Дэвида.

….Продолжаю в кухне после разговора.  Очень грустно, конечно: всего несколько минут разговора по телефону.  Я очень рад был второму звонку.  Слышать голос, это всё же совершенно необходимо!  Что же поделать, если главным действующим лицом сейчас являешься ты, и нам осталось только одно: жить в терпении и надежде, молясь за тебя, за успех твой.  И твоя новая учёба, конечно, только утверждает надежду, и поэтому мы ещё спокойнее и увереннее ждём.

 

Июль 1985

Мои любимые!  Должна вам сказать, что с одиночеством я справляюсь лучше, чем ожидала сама.  Более того, появление Маши, например, было для меня досадной помехой, ибо я была в самом разгаре работы и хотелось поскорее закончить.  Более того, меня тяготит необходимость ехать к ним завтра вечером, потому что мне не до светских разговоров, а выслушивать соображения по поводу всяких трудностей с устройством мне тоже ни к чему сейчас, ибо я нуждаюсь в обозрении, а не в информации.  Куда проще и приятнее мне с Раей, которая сегодня пригласила меня в Вобурн, где по дешёвке можно купить серебро.  Она отправляется к друзьям на серебряную свадьбу и ищет подарок.  Я с удовольствием к ней присоединилась, чтобы купить себе кое-какие мелочи. 

… Слегка задержавшись у витрины с ювелирными украшениями, я оставила Раю один на один бороться с её желанием купить что-нибудь стоящее, но соразмерно возможностям кошелька.  Сама двинулась обследовать прочие близлежащие магазины.  В одном я увидела, что мне нужно, и вернулась к серебру.  Рая разошлась, и с удалью, нисколько не жмотясь, купила роскошный посеребренный кофейник и две серебряные чашечки.  А хозяйке дома ещё и серебряную цепочку.   Рая упорно приглашала в Коннектикут, но я отказалась: во-первых, не хочу терять двух дней, во-вторых - разговор с вами в субботу.  Попили чайку дома, и Рая укатила. 

Вскоре позвонил Арье.  Справился, не нужно ли мне чего, расспрашивал, как продвигаюсь в Коболе, и очень меня одобрял, уверяя, что для столь короткого времени успехи мои замечательны.  У него мягкие интонации и мягкая манера говорить.  В первую минуту я всё не могла перейти на иврит, но раскачалась постепенно, с удовольствием говорила (теперь мне иврит нравится).  А как положила трубку, тут же позвонила Ноэми.  К моему великому ужасу и изумлению, меня как прорвало: сама того не желая, произношу ивритские слова, а она не понимает.  Ну, кое-как собралась с духом, с усилием припомнила, что хотела сказать – по-английски, извинилась.  В голосе Ноэми я тоже слышу нечто, что подаёт мне надежду, одобряет меня, и я благодарна ей хотя бы за эти иллюзорно утешительные интонации. 

Передав дело в Бостон, она вдруг, по возвращении из отпуска, снова взялась за него сама.     Попросила, чтобы моё резюме переслали лично ей.  Она хотела переговорить лично с Яшей, и сказала, что позвонит снова сама. 

Все эти ночи я спала в доме, закрывая к тому же дверь в комнату, не столько от Груни с её блохами, а закрываясь от пугающей пустоты дома, отгораживаясь от неё.  Но тут я поняла, почему просыпаюсь рано – от духоты.  Сегодня перебираюсь на улицу, после сна на воздухе совсем другое самочувствие и работоспособность. 

Лёвочка, милый, крепись всё же как-нибудь.  Вот и Мишенька говорит: «Так надо».  Я сама, как могу, борюсь с этими приступами тоски, которая, как кажется, является внезапно и сразу оглушает так, что кажется, живот к спине прилипает.  Тогда я сразу начинаю что-нибудь делать: ходить, двигаться, отзываюсь на Грунин писк, даже помогаю ей выискивать блох в шерсти.  Этот зверёк переносит одиночество гораздо хуже, чем я.  Она льнёт ко мне дни и ночи, мешая работать, мешая спать.  Как цирковая наездница она вскакивает на меня, где бы ни увидела, лезет к лицу, к рукам, не давая ни минуты покоя.  Старшую кошку Гамбу она так терроризировала, что та сгинула.  Пропадала четыре дня, вот только сейчас появилась, я уж думала, придётся за неё отвечать.  Хотя с Груней мне легче.

 

8 июля 1985

Мамочка, вот я опять добрался до тебя, но уже в темноте, вернувшись с прогулки.  На мосту был один, так как вначале с круга сошёл Миша, у нижней дороги, а вскоре я отправил и Машу, поскольку вздумала жаловаться: «Какая жизнь!», - с тоской произнесла она.  Я попросил её уйти, дабы не мешать мне, а перед этим я многократно пояснял, что жалобы на жизнь не принимаю, так как от самого человека, и только от него самого, зависит, как живёшь.

Сегодня пришло письмо Маше от Ани З. и мне от Франки.  Франки сообщила, что не может организовать нам отдых: помирает её мама в Дублине.  А в пятницу было от Итика, у него всё в порядке, уже на даче, очень рад за тебя, поздравляет. 

Я совсем расслабился, и целыми днями валяю дурака, часами пролёживаю в ванной, играю в бадминтон.  Дети вообще стали классными игроками.  Сегодня купили два новых волана, ну, и как всегда, продукты: много слив, персиков, бананов, яблок и прочих радостей, а ягоды едим свои.  Пока дождей нет.  Сегодня было тепло, но не жарко, вечером быстро свежеет и холодает. 

Как ты переносишь жару, как ночью?  Совершенно напрасно вновь ты забеспокоилась о возможном письме Элизабет.  Я думаю, что письмо к Брэндану утолило общинное самолюбие, а если нет, то это ничего не значит.  До тех пор, пока лавочка эта существует, мы в безопасности, и есть надежда, что мы исчезнем раньше. 

Миша говорит, что Антони вновь так затуркали, что он боится появляться на кухне, и сидит у себя в комнате.  Все здесь горемыки, легче всего нам, мы – чужие, в стороне, и не входим ни в какие обстоятельства, даже с Джо перестали встречаться, тем более сейчас, когда наша кибитка стала ещё одной стеной, отгородив от их непрестанной возни.  Но при этом, собственно, все врозь.  А отъезд Джо ещё более усиливает общую прострацию.  Пишу это из чисто интуитивного заключения, ни с кем не говоря.

У меня не проходит ощущение свежести и бодрости, даже сейчас, почти в полночь.  Сама понимаешь, что значит не слышать и почти не видеть эту публику.  Конечно, это вполне взаимно.    

Наверное, Люсенька, приближается наиболее острое и беспокойное время устройств, интервью и т.д.  Ты замечательно поработала, и, так или иначе, дело разрешится наилучшим образом, а потому не волнуйся, пожалуйста, не трусь.  Господу всё известно, и всё в его силе, только с молитвой и надеждой, всем сердцем, обратись к нему – он услышит.  И мы молимся за тебя и благодарим за такое редчайшее стечение обстоятельств, когда мы врозь, а можем быть спокойными друг за друга.  Так важно.

 

8 июля 1985

Мои дорогие!  Несколько дней «переживала» отношение к вам публики Инишглас, хотя это не должно занимать наше внимание, ибо отвлекает от главного.  Если Элизабет напишет, отвечу ей, напомнив обо всех их обязательствах, взятых по отношению к нам, пристыдив, но вежливо. 

Эта недостойная игра, которую затеяли с нами Элизабет и Ив, внушает мне всё же чувство тревоги и рассчитывать на их доброту не приходится.  К тому же они думают: раз я кончила курс, «Америка» у нас в кармане.  Если будут приставать с расспросами, объясни, сколько ещё сложностей – виза, поиски работы, и что всё это занимает время и силы.  И деньги на ваш переезд я должна заработать, хотя думаю, что Люба и Яша помогут и в этом.  Михаил Александрович Зерчиков называет Яшу святым.  Почему он только забыл при этом Любу? 

Дела не безнадёжны, запаситесь только терпением.  И я, как не гложет меня тревога о будущем, всё же держусь молодцом.  Правда, в этом меня неизменно поддерживают Яков и Люба, да и дети наши большие молодцы.  Вот поговорила с ними в прошлую субботу, как чистой воды попила.  Так легко на душе стало, вернулась к терминалу.  В этом счастливом состоянии сделала несколько изменений и: О!  Счастье!  Наконец-то вышел правильный output.  С лёгкой руки Миши и Маши.  К вечеру, правда, устала и хандрить начала, но с папой поговорила, вернулась к терминалу, вызвала предыдущую программу с неправильными данными и снова: осенило, что надо сделать.  Только вышел правильный output – машина зафырчала за окном.  Вернулись Язловицкие, и сразу вернулся мир, наполненный людьми и жизнью.  А так что-то мне показалось, что я одна во всем мире, только Груня скрашивала мое одиночество, мешая мне – тоже печатала своими шестью пальцами на терминале, сидя на моих коленях. 

… Далее, Лёвушка, Яков рассказал сон: о тебе, Инишглас и т. д., растолковав его по-своему.  Ты был хмурый, значит, говорит Яша, недоволен тем, что здесь происходит.  «Люся, - сказал Яков, призовите Лёву к терпению.  У нас нет выхода.  Ещё месяц вам явно придётся позаниматься».  Хотя Яша доволен моими успехами, но к самым сложным программам я ещё не подошла.

Ты сам понимаешь, что на курсе я выплыла только с помощью Якова и Арье.  Теперь я всё делаю самостоятельно, и темпы нарастают, так что дело двигается.  Баклуши я не бью, работаю по 12-14 часов в сутки. 

Яков говорит, что хорошо, что это время – моей самостоятельной учёбы пришлось на увольнения из компаний множества служащих.  Эта волна уляжется, и снова начнутся наборы.  Далее, очень хороши дела у Арье.  Он не отказывается от своего обещания, всё время спрашивает обо мне, как я продвигаюсь.  Яков на него надеется.  Положение у Арье прочно, компания им дорожит (заплатила за его визу десять тысяч долларов).  И всё это нас обнадёживает.  Так что всё зависит теперь только от меня.  На мне слишком большая ответственность, но я от неё не отказываюсь и не ропщу.  Значит, так надо.

 

9 июля 1985

Мои дорогие!  Сегодня встала, как никогда, почти в девять, правда легла в половине первого, позволив себе (впервые) почитать Чехова на сон грядущий.  Когда у нас будут деньги и возможности покупать книги, мы Чехова купим первого.  Такой это поразительный дух.  Даже в самых крошечных рассказах он всегда говорит о главном и настоящем в жизни.  Такая глубина взгляда и отношения, что даже слово «гений» тут не подходит – большее.  А ведь он прожил недолгую жизнь, и столько мудрости и боли за человечество.  Помните, детки, мы читали «Каштанку» в Иерусалиме?  Даже в простом рассказе о собаке он написал о главном – о любви и верности в отношениях.  Помните, как, став знаменитой артисткой цирка, она сорвала спектакль, бросившись к своим прежним хозяевам, узнавшим её и позвавшим с галёрки?  Обезумела от счастья, забыла в секунду свою сытую жизнь у нового хозяина.

... Итак, я встала поздно, выпила чаю с Любой и Яшей, которые тоже встали поздно, и вернулась в свой закуток, где и пишу.  Вчера закончила шестую (большую уже и сложную) программу, пробившись над ней три дня.  Яша доволен, говорит, что когда подберёмся к девятому параграфу учебника (сейчас на шестом), начнём суету с рассылкой резюме, подключим Арье и пр. 

Сегодня хочу позвонить Мише Меерсону.  Попрошу поинтересоваться работой в Нью-Йорке и окрестностях.  Хотя жить в Нью-Йорке не хотелось бы, но для начала будем пробовать всё.  Лёвушка, убей меня, не помню, кто такой Саша Краснопольский, приведший столь замечательную цитату. 

Алик Лифшиц принёс пару книг Штайнера.  Яша сказал: «Только через мой труп.  Сейчас читаем Кобол».  Я согласна с этим.  Вчера уж оступилась с Чеховым, но только вдруг к концу дня почувствовала такую усталость и отупение, что решила отдохнуть таким образом.  Мелькали даже мысли – не съездить ли в Бостон, отдохнуть.  Дома и дома, Кобол и Кобол, даже ночью снится, что решаю задачи.  Кстати, одно из решений пришло действительно во сне.  Не понимала, не понимала, и вдруг во сне осенило.  Даже не умывшись, побежала к терминалу, и соображение, пришедшее во сне, оказалось правильным. 

Так что мне, действительно, легче, Лёвочка, чем тебе – благодаря этой занятости.  Да и уезжать всегда легче, чем оставаться.  До сих пор уезжал ты.  Я помню, как мы изнывали в твоё отсутствие. 

… Ночью была опять сильная гроза и дождь, к утру прекратившиеся.  Но птицы не вопили благодаря этому обстоятельству.  Среди них есть одна с резким голосом, я решила, что это удод. 

Что касается рассказов Алика об Илье.  Я первая ему рассказала обо всём, что было в Инишглас с его участием, он и подтвердил: страшный человек, а Эля – ему на пару, ещё даже хуже, сказал он, в смысле характера, убеждения в своей правоте и давления на людей.  Ну, да Бог им судья и их личная совесть.  Алик ещё Иру сильно не любит, сказал даже «неприятная» женщина.  Но отношения с ними поддерживает, и сейчас очень жалеет Юру, который дорабатывает последний месяц в обстановке полной изоляции.  Никто с ним не разговаривает.  Но это уже отдельная статья.  Трудно общаться с человеком, которого выгоняешь, может быть, совестно, не знаю.

 

10 июля 1985

Дорогая мамуля, сегодня пришли два письма: от 3 и 5 июля.  Очень интересно было нам читать и про успехи твои учебные, и взаимоотношения с животными.  Меня очень порадовал твой табель, просто самое невероятное чудо в моей жизни!  Ещё раз поздравляю тебя с таким дипломом!

Я абсолютно разделяю позицию Яши: ты становишься специалистом, а всё остальное – приложится.  Это полностью соответствует принципу: делай главное, остальное сделается само собой.  Пожалуйста, ещё больше доверься ему с Любой, и не возникай со своими тревогами.  Они, действительно, только способны портить настроение.

Люсенька, ни в коем случае не посылай ничего Нахамкину.  До моего приезда, если будет время, надо будет разведать только в Бостоне, не более.  А может быть, и того не надо делать, дождавшись более благоприятного времени, когда я сам смогу завязать отношения.  Главное, надо будет наилучшим образом представить работы последнего времени, но на них нет слайдов, да и сами они ещё в работе. 

Здесь всё в летней истоме.  Я почти не работаю, только что мою посуду.  Сегодня Миша приготовил суп и рыбу, вот я и валяюсь: то в кибитке, то в комнате. 

Брэндан что-то скис, жалуется на самочувствие, так что на строительстве не работаем.  Вчера я закончил штукатурить в пекарне и около, а сегодня косил траву перед домом.  Видно только одну Каин, она уже пакуется.  Тихо-тихо, хотя вернулись Ронэн и Элизабет, даже Комиссариха здоровается, улыбаясь.  Так что сон твой пока не в руку, хотя я понимаю, что при случае она и Ив вновь могут закусить удила, тем более что Брэндан и Хайка совсем скисли.  Видимо, задним умом стали соображать, сколь безрассудно вкалывать, не имея ни будущего, ни элементарных прав на компенсацию при выходе.  Повторяю, что мы не в претензии в задержке с устройством, а только приветствуем каждый такой шаг, тем более что здесь есть все необходимые условия для отдыха.

 

10 июля 1985

Сегодня работала с большим увлечением и без всякой усталости.  Во-первых, увидела (впервые) всю программу в целом, со всеми её деталями и уверенно начала.  Во-вторых, была очень одобрена Яшиной похвалой, сказавшем мне, что он даже не ожидал, что с последней я справлюсь так скоро и найду решение сама.  В-третьих, когда получается, работа доставляет удовольствие.  В-четвёртых, у меня есть общий недостаток с Мишей: я не умею надолго сосредотачиваться, а эта работа требует именно сосредоточенности, напряжения ума.  Теперь вижу, что усилия даром не пропали, и этот навык пришёл.  Могу сосредоточенно работать помногу часов подряд. 

Положение сейчас таково: я работаю, не отвлекаясь ни на что.  В начале августа Яков с семьёй отбывают в места Тома Сойера на две недели.  Будут в Чикаго, на Ниагаре, и ещё где-то, может быть, более двух недель.  Я остаюсь на это время одна.  Правда, Рая, которая тоже остаётся одна, будет приезжать ко мне.  При случае будет в магазин отвозить или ещё куда-нибудь. 

После приезда из отпуска Яша собирается вплотную заняться поисками работы, не теряя оптимизма, хотя сейчас положение не из лёгких.  Потом, сам Яша никогда не говорил на эту тему, но мне кажется, что он попытается и в Прайме, хотя там решают другие задачи, инженерные.  И он иногда жалуется, что не хватает знаний, образования теперь, когда его перевели на другой проект. 

… Теперь, Лёвочка, у меня достаточно много фотографий, чтобы послать Нахамкину, но я не решаюсь послать, потому что в случае отказа это закроет дверь тебе самому.  Ты сам, твоя речь, знание предмета, произведут другое впечатление.  Впрочем, я сделаю, как ты скажешь. 

У Якова ещё и другое отношение к моим успехам в учёбе.  Вчера он был счастлив, что я справилась с заковыристой программой и сказал: «Вот, назло врагам, вопреки их «печатям», которыми они нас припечатали».  Зи-ги, в частности, были против нашего переезда в Америку вообще, как будто Америка им принадлежит, и они могут впустить или не впустить.  Америка – для таких как они, а наше место – в Инишглас. 

… Конечно, что касается Садбэрри, то это город богатый, респектабельный, тихий.  По статистике преступлений, здесь было всего несколько угонов автомобилей и никаких убийств.  Но бедствие Америки вообще – наркотики. 

Раина дочь Галя, шестнадцатилетняя девица с норовом, в её отсутствие приняла какие-то наркотики, отравилась, стало плохо.  Выползла на улицу и с криком: «Помогите, умираю», - попала в госпиталь, где её прочистили и вернули к жизни.  Смертность от наркотиков велика. Смотрели фильм с артистом – любимцем Америки.  Люба рассказала: «Вот, умер от наркотиков, в сорок лет.  Причём, умер сразу от первого приёма, остановилось сердце».

Но, возвращаясь к Садбэрри, хочу сказать, что эта жизнь не для нас.  Хожу я по улицам и поражаюсь признакам зажиточности, сытой респектабельной жизни, спокойствию и уюту, которыми веет от каждого дома, лужаек и цветников перед ними.  Даже собаки и кошки бродят выхоленные.  Собаки – господа, и кошки – господа. 

Миша и Маша, вероятно, скучали бы здесь на каникулах.  Я наблюдаю Данисю и Боку и удивляюсь, что дети спокойно переносят такой камерный образ жизни.  Данися играет сам по себе.  Его друзья, которых раньше привозили и увозили родители, в летних лагерях, в которые сам Данися не захотел, сказав: «Ни за что!», - и практически он один.  А Боря или занят по хозяйству: косит траву, убирает что-нибудь во дворе по поручению родителей, или музицирует у себя в комнате, или читает.  Но что скучает – не видно.  Иногда, правда, к нему приезжают его друзья, но большую часть времени он всё же один. 

Яша часто повторяет: «Если будем продолжать «сучить ногами» (его любимое выражение) и не потеряем терпения – всё сбудется».  Всё в унисон с нашим мыслями. 

P. S.  Лёвочка, так как ни газет я не читаю, ни радио не слушаю, я даже не знаю, что за перемена властей произошла в России.  Напиши, пожалуйста.  Твоя ностальгия усугублена твоим одиночеством, милый.  Может быть, здесь будет легче, рядом с друзьями.  У меня сейчас нет никакой ностальгии, не до этого.  Даже рассказ Чехова, о котором упомянула («Мужики»), не вызвал. 

Яков читает Трофимова «Обмен», всё восклицает: «О, боже ты мой, как страшна жизнь в России, эта книга разрушает меня!»  Люба с детским интересом сидит перед телевизором и переживает каждое  событие.  Как Данися.  Данися часто предупреждает: «Люся, сегодня будет страшный фильм, если хотите посмотреть».  «Хочу, - отвечаю, но времени нет».  «Но это будет с привидениями, - говорит огорчённый Данися, очень интересный». 

 

11 июля 1985

Четверг.  Мамуля наша, здравствуй!  Сейчас я закончил писать Итику, отправил фотографии: твои из альбома, что переснял здесь, и моего «Викинга». 

Погода резко изменилась, и под первым дождем я впервые ночью немножко нервничал: а вдруг потечёт сверху?  Но кибитка оказалась очень надёжной: выдержит любой дождь и ветер.  Я, расслабившись, стал очень мало работать, чуть-чуть рублю мрамор, готовясь для исполнения всё более крепнущего желания вернуться к живописи, к иерусалимскому цвету – рыжему, до янтарного.  Надо поискать картонку или фанерку и загрунтовать. 

Что ещё?  Намеренье ехать в Дублин на русский цирк с О. Поповым, надеюсь, реализуем на следующей неделе.  Для меня лучше ехать на автобусе, так уж я обленился, и нет желания напрягаться.  Здесь нет ничего нового, только вот Антошка теперь сам и мелет, и пакует, да как я прежде, под звуки радио.  Радио он теперь таскает и в кухню, и в пекарню, поскольку у него собеседников здесь примерно столько же, сколько у меня. 

Как хотелось бы, чтобы у тебя нашлось время и обстоятельства для полного отдыха, расслабления, чтобы уже начинать работу с новыми, свежими силами.  Потому я не наваливаюсь на детей ни с чтением, ни с русским языком, ни с письмами тебе – пусть поживут растительно. 

Что очень важно в ирландском существовании – это узнавание цены простым, безусловным вещам.  И хотя я время от времени и скучаю по иной жизни: городской, профессионально-художественной, и просто общительной, я всё же понимаю цену и этой.  Главное, в ней до минимума свелись отношения, они – самые примитивно-минимальные, и потому ясные, как солнышко.  Сложные, многоступенчатые, бесконечно неискренние, уже кажутся невозможными. 

…На этой неделе ты делала свою самую трудную пятую программу, вероятно, Яша не остановится на этом, и тебе ещё придётся потрудиться, дабы подняться до рабочего уровня.  Наберись, мамочка, терпения, не теряй равновесия духа.  Сегодня куда важнее спокойно и уверенно держаться: чем глубже мы на расстоянии проникаемся друг другом, тем больше надежды сохранить это и для будущей совместной жизни. 

 

Пятница 12-го.  Съездили с Мишей за глиной.  Получили много новых, совершенно замечательного терракотового цвета, и отдали самую последнюю высокую барышню.  Майкл, оказывается, был с семьёй на русском цирке, показал роскошный каталог, и мы загорелись ехать завтра: записали машину, обо всём договорились, я даже деньги взял в кассе.  А затем Маша позвонила, и выяснилось, что на все представления, которые заканчиваются в воскресенье, билеты проданы.  Мы с некоторым облегчением пробили отбой, и сообщили Брэндану, который собирался ехать с нами. 

Когда работал с Брэнданом на стройке после ланча, он сказал, что ищут людей для работы на мельнице и в пекарне.  Сам же Антони отказывается работать физически, и желает заниматься только представительством.  Как сказал Брэндан, всё больше жаждет популярности.  Я сказал ему, а затем вскоре и Ронэну, что, когда закончатся летние строительные работы (а мне ещё придётся быть здесь некоторое время), то я согласен вернуться на мельницу, как только Антони покинет её.  Они, особенно Ронэн, отнеслись положительно.  Брэндан, как всегда, осторожничает, определённости у него не бывает.  Так что я резервировал мельницу, поскольку, возможно, и сентябрь, да и октябрь, пройдут здесь.   

Словом, мамочка, за нас будь совершенно спокойна: сколь ни потребовалось бы ждать, мы не в обиде.  А Яше передай: пусть на нас не оглядывается, и пусть руководит твоим устройством без скидки. 

Сегодня я опять получил хороший импульс, получив готовую глину.  Увидел, что следовало бы делать иначе, и завтра вновь вернусь к глине. 

Миша читает наконец-то твоё для него большое письмо.  Я уже писал, да и ты сама знаешь, что пока особенно сдвига у Миши к интеллектуальной деятельности не наблюдается, но явно уже отходит постепенно от детской привязанности к животным.  Меня это не пугает, он взрослеет, и переходный возраст может неожиданно повернуть и к духовным интересам.  Ведь и меня в детстве, кроме книг, более всего увлекал спорт, всякое техническое строительство, и мечта стать лётчиком.  Другое дело, что все эти интересы в основном находили удовлетворение в изучении соответствующих книг.  Даже стрельбу из винтовки я освоил с книгой, лёжа в постели, а затем в один день стал чемпионом в пионерском лагере.  Впрочем, таков путь всей моей жизни, до сего дня, до самой скульптуры я, подобно Домье или Ван Гогу, науку всю на своём горбу с треском и риском вытягиваю, и в этом у нас много общего с Яшей. 

 

13 июля 1985

Мои дорогие!  Всю неделю подряд вы мне снитесь.  Снится Инишглас и Ив.  Вероятно, что-то происходит, и главная наступательная активная сила – Ив.  Надеюсь, всё же, что сны не имеют отношения к действительности.  Два дня подряд не было писем, и я слегка забеспокоилась.  Избалована уже вашими частыми письмами.  Главная моя мольба к Богу – чтобы вы были здоровы. 

Вчерашний день был довольно бездарен.  Долго искала ошибку, из-за которой не работала программа.  Три четверти рабочего дня ушли на поиски.  Я была очень удручена.  Ведь теперь каждый неуспех и успех в работе связан с нашей жизнью.  Это не просто – получилось, не получилось, а  как скоро мы устроимся и будем вместе.  Даже то, что нашла в конце концов ошибку, не слишком меня обрадовало – слишком много времени ушло на поиски.  Сегодня принимаюсь за новую, более сложную программу.  Но Яша в целом доволен моими успехами. 

Здесь частые грозы с проливными дождями.  Вот и нынешней ночью прошла гроза.  Перед этим парит, очень душно и жарко.  Две последние недели были очень жаркими. 

… Сегодня суббота, буду звонить вам.  Люба с детьми едут к зубному врачу.  Яша собирает мусор, чтобы отвезти на свалку.  Здесь как в Инишглас – отвозят сами, с той лишь разницей, что свалка каждый день заваливается песком.  От кого были письма? 

Маша звонила несколько раз, сам Лёнька не подаёт никаких признаков жизни, да ему и неловко в этих обстоятельствах.  Маша говорит Якову, что он в депрессии.  Но, правда, сама она объясняет это её отношением к нему – она его не любит.

…Видела во сне тебя, Лёвушка, в какой-то связи с Волохонскими.  Что-нибудь известно о них? 

Да, жизнь вот такая, тяжёлая.  Но и за такую - спасибо.  Благодарение Господу, что у меня есть возможность работать на терминале.  Этот шанс натаскать себя практически просто неоценим.  Шестипалая Груня очень ко мне привязана.  У неё экстатические глаза, так и смотрит, замышляя, что бы ещё такое сделать.  Рыжего хозяина боится, но относится к нему со жгучим любопытством, издали выслеживая его персону.  А Гамбу преследует, лишив её покоя в старости.  Гамба рычит, шипит, но Груня не боится. Знает, что недотёпа Гамба никогда не ударит. 

Привет вам от всех Язловицких.  Скоро мне предстоит две недели прожить в полном одиночестве, которое, правда, скрасит Рая.  Благослови вас Бог, мои любимые.

 

14 июля 1985

Дорогая мамуля, обычно после телефонного разговора особенно чувствительно наше одиночество, я думаю, в равной степени для каждого из нас.  Вот и сегодня я должен был гнать тоскливое чувство, невольно вспоминая недолгие дни творческой дружбы с Дэвидом, столь плодотворной и душевно необходимой.  Только, пожалуйста, не пойми эти слова как жалобу, и не начинай меня ободрять.  Я не жалуюсь, я пытаюсь понять ситуацию, в которой столь очевидно противоречие между ценностью уединения и постылостью одиночества – творческого.  Ведь я более десяти лет живу практически инерцией, правда, очень ощутимо, хотя и не прямо, поддерживаемый творческим потенциалом Анри и эпизодически возникающих личностей, как, скажем, Цветков.

Такой опорой, очень уж кратковременной, были Дэвид и Рэй, именно её внимательный и спокойный глаз чаще всего ободрял, а фотографии её так и остались непревзойдёнными.  Я был совершенно искренен в своих словах Дэвиду, когда говорил, что я бы предпочёл общение с ним в ЮАР на скудном английском, нежели с не художниками на превосходном русском в Америке.  Конечно, это только образ, но он показывает, как я проголодался по той, никак и ничем не заменённой атмосфере, ради которой, как я убеждён, Миша Брусиловский пожертвовал своей личной судьбой, поскольку творчество его, вероятно, только выиграло.  Здесь немыслимо уследить, где и как пересекаются противоречия, переходя в свою противоположность.  Вот почему всё явственнее тоскую по эфемерной городской жизни с её артистичностью, участием, возможностью новых художнических знакомств, дружб.

Может быть, и от тебя что-то зависит в этом направлении, хотя бы при устройстве?  Вероятнее всего, что не от тебя, а от всяких людей и обстоятельств.  Но всё же, очень прошу, используй любую возможность, ради Христа!  Да благословит тебя Господь наш!  И в этом смысле так печально, что даже Лёньки не стало!

 

14 июля 1985

Мои милые!  После субботнего звонка вам, когда Мишенька решил, что у меня заплаканный голос, я вручную, не на терминале, писала программу седьмого уровня сложности, а их десять, так что к концу я практически очень близка. 

Яков и Люба красили потолки, а дети им помогали.  Терминал всю субботу не работал – в Прайме не было света.  Люба предложила поехать с ними в кино, я согласилась сразу же, ибо почувствовала, что больше уже не могу, пора отдохнуть, развеяться, увидеть вокруг себя другие лица, другую обстановку.  Фильм ковбойский «Сильверадо» вы, вероятно, видели, мне неожиданно очень понравился, хотя на протяжении всего фильма были пальба и драки.  Впечатление от большого экрана колоссальное.  Я имею в виду картины, пейзажи на весь экран, заснятые в той же Неваде. 

… В воскресенье с девяти начала работать, благо можно было, а вечером снова «отдыхали».  Арье пригласил к себе на праздничный ужин по поводу получения визы, можно сказать, устроил пир в честь победителя – не себя, а Якова.  У Арье в гостях родители, марокканские евреи, так что весь аромат Израиля был представлен в этот вечер, и я получила он него большое удовольствие.  Родители – шумные, простодушные, обнимали и целовали Якова.  Говорили, что счастливы, что у их сына есть такой друг.  Они привезли ему в подарок грушевое дерево, которое Яша посадил около дома.   Яков, отъезжая, сказал: «Господи, как я люблю марокканских евреев». 

Сам Арье и его жена Шуля мне понравились с первого взгляда.  Я ещё и не знала, что ему предстоит сыграть какую-то роль в моей жизни.  А впервые я услышала о них от Маши Голосовкер, которая, пожав плечами, сказала: «Противненькие такие», - или что-то в этом роде.  Как мы все спесивы и высокомерны!

 

16 июля 1985

Вторник.  Мамуля, вчера пришло от 8-го, а сегодня два от 9, 10 июля, очень интересные письма.  В основном отвечаю на них.  Прежде всего – не обязательно отправлять ежедневно, важно писать регулярно, а отправлять можно один раз в 2-3 дня, как они и приходят, тогда и дешевле.  Я здесь просто не экономлю, поскольку деньги не свои. 

Саша Краснопольский – это профессор чего-то, кажется, философии Лондонского университета, знакомый твоей Маечки, приезжавший к своей больной матери в Иерусалим.  Очень здорово, что у тебя появились интеллектуальные радости открытия, «творческие» сны. 

О смене «вождя» в Кремле в другой раз, нет настроения.  Уже больше недели вновь и дожди, и холодно, да и ветер, так что я не совсем в форме.  В такое время здесь мне совсем тошно, а дворня в такое время только и толчётся в доме, да веселится.

Ты спрашиваешь, что могут сделать двое: Брэндан и Хайка.  А кто ещё здесь остался?  С обеих сторон – по паре, а в серёдке – они, так что от них, как от мелких религиозных партий в Израиле, многое зависит.  С кем они – те в большинстве.  Но, строго говоря, это не очень серьёзная опора, поскольку у них значительно больше общего с ними, чем с нами, просто остаточные явления элементарной порядочности. 

В эти дни, когда ровно полгода, как мы попрощались, словно на денёк-другой, можно сказать, что продержались мы, особенно неожиданно ты, сверх всякого ожидания.  Осталось, Господь даст, недолго – это уж мы одолеем просто по инерции, изо дня в день. 

Сегодня наконец-то пришла бандероль с «Малахитовой шкатулкой» Гены Мосина, оказывается, из Чехословакии!  Сама книга и страничные иллюстрации Гены, его живая речь, он сам, такой, каким был и помер – чистой воды русский талант.

 

17 июля 1985

Мои дорогие!  Вчера получила два письма, одно – с фотографиями совершенно прекрасных твоих работ, Лёвушка, хотя я согласна, что качество самих фотографий ещё желает лучшего.  Вещи из глины – изумительны.  По драматизму и напряжению я даже не знаю, с кем или с чем можно было бы сравнить.  Особенно хороша фигура «молящейся», так я её назвала. 

… Маша, доченька, письмо твоё с сообщением о «D» по математике сильно меня огорчило.  Конечно, это не от лени и не от безответственности, доченька, я знаю, что ты очень ответственная девочка и много работаешь, и предмет трудный.  Но, значит, нужно именно по математике работать больше, ничего не поделаешь, выхода нет.  Я прошу тебя, Машенька, за лето повторить все задания или хотя бы часть из них – те, что казались тебе трудными, и это поможет тебе продвинуться в следующем классе.  А тебя, сынок, прошу тоже не менее часа в день и по истории читать, и математикой заниматься тоже. 

… Вчера не без сожаления увидела, как старый «Додж» увёз Любин сотрудник, молодой парень.  Она ему подарила его.  Но как он ни стар, и ни пооблез, всё же выглядит неизмеримо лучше, чем «Рено» в Инишглас.  Вождением мы подзаймёмся, конечно, Лёвушка, вне всякого сомнения.  Яков предложил сам, но сейчас меня не трогает, я же думаю настоять – пора уже.  Поездка к Ниренбургам откладывается – перед отпуском Люба и Яша хотят закончить ремонт дома.  Продолжаю заниматься всё с тем же усердием.  Темпы нарастают. 

 

17 июля 1985

Мамуля, только вчера писал тебе в унынье и тоске, а сегодня проснулся свежим и бодрым: всё от Господа!  Весь вечер читал «Малахитовую шкатулку» и рассматривал Генины рисунки.  Постепенно словно вернулся в старое, доброе уральское время и родные места: Сысерть, Полевое, Горный Щит, Черешки, где столько изъезжено, исхожено, а главное – аромат говора.  А когда ночью отложил книгу в кибитке, взмолился: «Дай, Господи, хотя бы во сне вновь повидать те края да близких!»  И был сон: то были, как Адам и Ева до грехопадения, Гена и Маргарита, сверкавшие чистотой тел своих, рядышком, рука в руку.  Они шли всё ко мне, я вижу их, и вижу, что лица, фигуры у них сейчас совсем иные – они и крупнее, и полнее, чем были.  Но чувствую и знаю, что это именно они.  С тем и проснулся: в радости и удивительной физической бодрости, посмотрел на часы – было два тридцать ночи.  Вновь уснул, и хотя шумел ветер с дождём и стреляли всю ночь хлопушки на полях, проспал до половины десятого. 

Как тебе сказать о сегодняшнем состоянии, пронизанном давностью двадцатилетней и духом уральским?  Думаю, что лучше всего это выявится, если действительно глубокое чувство, в скульптуре.  Что касается Гениных работ, то некоторые их них я сфотографирую и пришлю тебе.  Они, безусловно, неизмеримо точнее по языку и главное - духу, чем предыдущие Витины издания, хотя и более роскошные.  Я немножко побаивался получения книги, тем более, после самых восторженных Мишиных восклицаний.  Но вот вижу, что есть работа во весь могучий мосинский талант, как его реквием, и вижу в том, что это «Малахитовая», и что получил её именно сейчас: перст Божий!  И ободрился, и вздохнул, как прежде, и вдохнул ту бодрость, что и прежде меня держала в кругу друзей – и в горе, и в радости. 

А потом мы с Машей решили вернуться к бегу: как кончился дождь, совершили наш круг, прогулялись, и я рассказал Маше о Гене, о книге, о Бажове, об Урале, о том, как прощались с Геной, и как плакали все, как дети малые.  Я хочу начать читать вслух, а они твердят, что только мама может читать вслух.  Я особенно и не пристаю. 

Главное моё возражение против твоего визита в Ирландию для продления визы – дети…  Так я более или менее справляюсь, ежедневно ободряя и утешая их.  Они по очереди обычно впадают в тоскливые, жалостливые минуты (сейчас куксится Маша).  Я совсем не представляю пока себе, что будет, когда уедешь вновь, что-то неладное чует моё сердце.  Надо искать иной вариант продления визы.  За те же деньги, что стоит билет, явно что-то можно сделать. 

Теперь другая тема, к которой надо отнестись с большой деликатностью.  Я спросил маятник относительно болезни Ольгиного отца.  Ответ, который я получил после нескольких раз, один и тот же: есть возможность помогать, но почему-то не так, как Саррочке, а только с наложением рук, значит, не ранее приезда.  На вопрос, не будет ли тогда поздно, ответ нейтральный.  Люсенька, с этим моим свойством целителя очень всё сложно, и ещё сложнее, если браться за серьёзные случаи.  В скульптуре, которая, я глубоко убеждён, идёт от того же свойства, я представляюсь полным хозяином (хотя это, разумеется, не так).  В исцелении всё может казаться сомнительным, а сколько ещё иных сторон, когда дело касается жизни и смерти.  И всё же я не мог не написать тебе и не назвать эту возможность, быть может, это уже грех, что я не помогаю людям, как мог бы, но Господу виднее!

Забыл ещё упомянуть о посещении Линкольн галереи.  Я там оставил на определение цены пять керамик.  Лео был очень весел, и сказал, что такое он видит впервые, и вообще не представляет себе, сколько это будет стоить.  Сказал, что посоветуется с женой, и они постараются определить цену.   

Сейчас пришло от тебя два конверта.  Очень обрадовался, что существо самого программирования тебя не смущает, а языковые трудности будут уменьшаться сами по себе, даже я заговорил.  Значит, у тебя это дело пойдёт непременно.  Насчёт Лёньки принял ситуацию как факт. 

Я не могу понять, что мешает мне написать или позвонить в Хайфу, даже Итику пока не написал, возможно, просто устал.  Дети перестали ходить в театр.  Они полностью разочаровались в Майкле как в педагоге.  Я их понимаю, и не возражал, тем более, после замечательной режиссуры, которую я видел на спектакле в школе детей Дэвида.  Когда ты получишь это письмо, будет ровно половина пути, это, наверно, уж как с горы – полегчает тебе чуток, быть может.  Во всяком случае, дабы хватило дыхания, непременно устраивай короткий отдых на воздухе, уж не знаю, где и как, но в субботу и воскресенье – непременно. 

  

17 июля 1985

Дорогая мамуля!  Вот каждый день я пытаюсь и пытаюсь тебе писать, и забываю.  Вот сейчас долго не писала, и очень много есть чего сказать.  Например, ты знаешь, что есть целый дом, что называется «Мама Люся»?  Мы спим в этом доме, и лучшего дома во всём мире нету.  Каждый вечер перед сном я собираю малину, чёрную и белую смородину.  И когда тёмно, мы все уютно в постели, и свечки горят, мы все читаем и кушаем ягоды.  Только жалко, что ты не с нами.  Несколько дней назад, когда мы были в городе, мы зашли в магазин и увидели бадминтон, купили его, и сейчас каждый день мы играем. 

Ты помнишь кошку Мусю?  Она родила двух котят в шкафу в Мишиной комнате.  Они очень хорошенькие, и Хайка, наверное, возьмёт одного.  Погода здесь тёплая, но только солнце не видать. 

Вчера получила табель: А – 3; В – 2; С – 5; и один Д – по математике, но учительница написала, что я лучше стала по математике, и весь табель лучше, чем в Рождество. 

Не расстраивайся, потому что я, действительно, много работала. 

До свидания.  Желаю успехов.  Целую, обнимаю, люблю очень крепко.

Твоя Маша.

P. S.  Мамочка, не волнуйся ни по какому поводу.  Машина оценка по математике неплохая, так как она усердно училась.  Ну, а способностей нет, так тут ничего не поделаешь, это всё же не моя катастрофическая ситуация в мои школьные годы.  Она и Миша вполне будут способны научиться программированию, по крайней мере, уже сейчас, под влиянием твоих писем, проснулся интерес, да он и в духе времени. 

Не волнуйся и о мопеде, ездили-то они всего несколько дней, всё ломался, очень старый.  Не торопись, пожалуйста, по крайней мере, из-за нас.  Ни на секунду не ускоряй процесс, всё должно быть сделано капитально.  Мамочка, ты не тревожься за нас: погода меняется, а вместе с ней и настроение, ничего тут уж не поделать…

   

Июль 1985  Франкфурт

Дорогой брат Лёва, здравствуй!

Как-то прекратилась наша переписка, а обиды – зря, я тут болел, и не было времени, чтобы выяснить причины твоего молчания.  Может, Вы уже в Америке?  Напиши. 

Мы более-менее вросли в тутошнюю жизнь.  Сейчас у нас живёт семья Иры, она сама прилетит 20 июля.  Здесь уже Серёжа, Гоша, Рая и собачка Ричи, из-за которой мне другая собака прокусила палец.  А из него я высасывал свои детективы.  Сегодня сел за следующий, и что-то не идёт!

Мы с Лидой работаем, уезжаем в девять, приезжаем в полшестого.  Лида – зам. директора издательства, общается с иностранными издательствами, я же часть времени трачу на журнал, часть для науки.  А вечером ещё писать свои вещи.  Очень устаю, отвык от хождения на службу. 

В Германии нам нравится, у нас хорошая (дорогая) квартира, живём неподалёку от работы.  Уровень жизни здесь намного выше, чем в США.  Одним словом, мы довольны. 

Как дела, как Люся?  Как ты? 

Целую.  Фридрих. 

P. S.  Тут была баталия с СССР.  Я пишу папе письма, а ответа нет.  Наконец, послал заказное.  Дошло и его письмо, оказалось, советские власти возвращали папины письма с отметкой «адресат не значится».  Надеюсь, что сейчас переписка наладится. 

 

19 июля 1985

Мои дорогие!  Звонила Ире Незнанской, как раз накануне её отлёта в Германию.  Муж и ребёнок там уже два с половиной месяца, а она доделывала тут какие-то дела.  Документов – никаких (в моём положении), но они оба довольно шустрые ребятки, да и Лида умеет поворачиваться.  На худой конец, они – обладатели американского паспорта. 

Я с удивлением читаю, что у вас прохладно.  Здесь держится жара до 30 градусов.  Любимые мои дети, лучшие дети в мире, прекраснейшие из всех, заклинаю, умоляю вас на каникулах заниматься теми предметами, в которых чувствуете себя неуверенно.  Лёвушка, прости меня, но это – результат твоего невнимания к их успехам. 

… Вчера, только вчера, впервые за один день только я написала (напечатала) программу, которая дала правильный output.  Причём, когда я запускала программу в компайлер, я была абсолютно уверена, что я его получу.  Люба тут же принесла мне подарок в награду за хорошую учёбу – духи и крем.  А Яша, обрадованный не менее меня, сказал: «Ну, это надо отметить!»  И мы выпили за ужином по бокалу вина. 

С сегодняшнего дня я приступаю к ещё более сложным программам, но у меня уже нет страха перед ними.  Главное, то, что сам постиг – уже всегда с тобой.  Из ошибок выбираюсь сама и уж больше их не повторяю.  Машина меня сама учит, как ею управлять.  Я ей доверяю, а она – мне, и эта связь вполне живая. 

Лёвочка, нам всем очень понравились твои последние работы.  Они очень одухотворены, твой дух в них запечатлён.  В этом смысле я и вижу в них как бы твои портреты, сходство с тобой, даже в женских фигурах, их состояниях, как ты говоришь.

Я понемногу перед сном читаю или из Библии, или из Штайнера.  И опять мне стали являться образы, которые вдруг покинули меня.  Но всегда их явление стирают ваши образы, и я засыпаю с ощущением, как они входят в меня и меня поднимает волна сильного чувства, которое я не в состоянии даже определить, так оно необычно для физического выражения.  Эта волна и переносит меня в сон. 

Яков стал «опасаться», что я закончу все программы задолго перед их возвращением из отпуска.  Вчера подвернулись три маленьких рассказа Светы Шенбрун, которые неожиданно сказали мне о ней больше, чем всё мое предыдущее знание Светы.  Она очень духовная личность, не в смысле знаний и образования, а в смысле близости к духовному миру, над чем она сама стала бы смеяться, вероятно, скажи ей об этом. 

Приходил Алик.  Богохульник Яша стал провоцировать его на разговоры о Боге, требуя доказательств, что он есть.  Был у них большой спор, и Алик мне понравился своим спокойным и уверенным отношением к спору: ни разу не завёлся.  Яша же кипел как чайник.  Под конец Алик сказал: «Ты можешь богохульствовать сколько угодно, но именно в тебе и Любе Бог живёт больше, чем во многих так называемых антропософах». 

 

19 июля 1985

Пятница.  Бесконечно любимая мамуля красуля!  Сегодня пришло два письма: от 14-го, и воскресное, с фотографиями.  Спасибо, мы так радостно носились после того, как Миша прибежал с ними ко мне на стройку, где я работал с Брэнданом.  И всем, кого видели, показали, какая ты у нас дипломированная умница – красавица!  И письма такие чудные, со смыслом.  Наконец-то мы уяснили, что есть десять уровней, и ты за две-три недели можешь упереться затылком в потолок и тогда остановишься. 

Мы тоже немножко взволновались из-за звонка Ноэми, вдруг, действительно, протянутая рука.  Очень понятно, почему тебе так было хорошо у Арье и почему с таким глубоким чувством Яша признался в своей любви к марокканским евреям.  Эта наша тяга к естественности, к простым душам, уже неистребима.  От Волохонских нет писем, а сны об Инишглас и Ив не надо проецировать на жизнь. 

Очень славно, что немножко стала отвлекаться, а на ошибки не следует так болезненно реагировать.  У Шмаина вообще 90 процентов времени уходило на их поиски.  Хорошо бы, только у него, а то всем скопом днями искали.  А сколько было рёва с моими мраморами, как мы все заливались слезами, да убивались, а потом оказывалось, что получались из частей лучшие мои вещи, благодарение Господу!  Так и с твоими ошибками.  Они – это те самые крутые и трудные ступени вверх, что наиболее эффективно поднимают. 

Вчера было письмо от Фридриха.  Он и Лида работают в издательстве полный день, квартира у них богатая, рядом с работой.  Завтра из Америки прилетает дочь, уж не пишет: совсем ли, нет.  Жалуется, что писательская работа заглохла, не идёт, это и понятно.  Долго не мог наладить переписку с отцом.  А Рома писал, что дядя Евель ужасно убит, узнав о деятельности Фридриха.  Далее пишет, что жизнью в Германии довольны, уровень жизни, материальной и духовной, неизмеримо выше, и т.д.  После этого письма напишу ему. 

Здесь всё нормально.  Сегодня закончил трудовую общинную неделю.  Есть впечатление, что все довольны моим братанием с Брэнданом, а главное – он сам.  Стал часто приходить и играть в бадминтон с детьми.  Миша всё время ужасно поглощён с Брэнданом какими-то делами.  

Что касается твоих фотографий, то они замечательны, огромное Любе спасибо!  Одета ты по-царски!  И лицо изменилось, оно стало ещё прелестней, отразив всю глубину и интенсивность духовной и душевной работы последнего времени, ей-богу! 

Сегодня Маша вполне логично заключила, что у меня ужасный характер, поскольку моё состояние изменяется вместе с ужасной погодой, ужасным нынешним летом.  Только и было, что десяток тёплых дней, но всё же последние дни появляется на минуту солнышко, и я отошёл.  Сплю впервые в Инишглас без дураков, как усну – до девяти, в кибитке. 

Мы очень рады, что ты уже так отогрелась, что жалуешься на жару.  А мы так соскучились по ней. 

Обнимай Яшу и Любу, что касается Лёньки, то мне кажется, он отойдёт и повинится.  Хотя, собственно, ни в чём не виновен перед тобой.  Очень жаль, если Маша продолжает свои исповеди Яше, а он продолжает слушать их, тем более, о нелюбимом муже и т.д.  Какая безмерная пошлость! 

 

21июля 1985

Воскресенье.  Разумница мамуля, красуля!  Не успели нарадоваться разговором с тобой, да поесть шашлыков в вигваме, где они на костре готовились, как позвонил Яша, и ещё более основательный постамент водрузил для твоей монументальной особы!  Как это здорово и прекрасно!  Теперь не так уж страшно ожидание, только всё ещё боязно от необходимости приезда для продления визы.  Но с Божьей помощью, как и прежде, всё устроится, только бы слышна была молитва!  Многое Яша разъяснил, так что посветлело вокруг, великое ему и Любаше спасибо! 

Сегодня мы необычно рано для воскресного дня поднялись (я, как уснул после полуночи, так и проснулся в 9.15, удивительно успеваю отдохнуть), поскольку Машиной подружке надо было на работу в Кеннеди парк.  В десять мы уже выехали, там нас бесплатно накормили завтраком, и мы погуляли по кругу, вспоминая прогулки с тобой.  Было так тихо, нелюдимо, пока мы ели ланч в машине.  Затем небо ещё более помрачнело, посыпалась пыль, затем дождь, и мы уехали.  Вернулись домой в половине третьего.  Дети ушли смотреть телевизор, а я успел и подремать, и почитать.  Отложил сказы, не дочитав, поскольку основным: мощным, былинным, с певучим уральским говором и удивительной верой в победу добра пришли дурно сочинённые, зубоскальские, чуть ли не сюрреалистические, так что бросил.  Не удивительно, что и иллюстрации Гены стали физиологичны, безрадостны.

Потом написал поздравительную открытку Ане ко дню рождения, поработал над последней глиной, слушая русские пластинки.  Пластинки говорят не только о тебе, вспомнился и Израиль.  А пока гулял, то думал о незадачливо сложившихся судьбах: не только моей Анны, но и М. Шнитке, Татьяне Шмаин, Ленки Якобсон.  И вновь стало мне постыдно от слепоты и дури своей в Израиле, особенно перед Ленкой, Сережей и Ирой, да и Маю Зиновьевну перестал «жаловать».  Господи, прими моё чистосердечное раскаяние!  И вот ведь не вернёшь, написать бы, да ведь всё ещё гордыня мешает, такой уж я христианин…  Пока скоблишь потихоньку глину, о чём не передумаешь, переносясь то вперёд, в неведомое, то в печальное или радостное прошлое.

…Я возвращаюсь к нашему разговору: вот как было важно одним махом, хоть и со скрипом, но вскарабкаться на горушку.  Куда легче, да и видать вокруг!  Вот и перевести дыхание самый раз, как мы радуемся за тебя, любимая мамочка!  Это не беда, что ещё врозь: жизнь идёт, работа не стоит.

 

23 июля 1985

Мамуля, мы уже отправили тебе сегодня открытку с поздравлением.  С взаимной любовью и взаимопониманием ещё раз – тебя и друга твоего, компьютера, поздравляем.  Так что не забудь передать ему наши самые наилучшие пожелания! 

Это, действительно, одно из самых замечательных чудес последнего времени, когда и удивляться не перестаёшь изо дня в день.  И с каждым днём, когда ушёл страх, всё смелее начнёшь подходить к другу, способному помочь тебе и ожидающему от тебя помощи.  Это просто здорово.  Не знаю уж, как поняли дети, я им втолковывал, но, видать, уже другая ментальность: к компьютеру они относятся просто. 

Я тоже было пожалел, что уплыл от тебя «Додж», но потом сообразил, что сие пустяк – ты была всё время занята, а, сделав главное, получишь и всё остальное. 

Меня очень, очень удивило впечатление от глины, точнее, фотографий, поскольку в тех вещах я прослеживал исключительно пластические возможности формы, чисто внешние.  Поэтому разговор об одухотворённости так удивил.  Я ещё посмотрел и пожал плечами.  Это в равной степени относится и к схожести с автором – ну и воображение у вас, позавидуешь! 

Мне кажется, очень полезно тебе самой познакомиться с представительницей в Садбэрри, она и живёт где-то поблизости, возможно.  Ничто не может заменить личное знакомство, впечатление, всегда стремись к нему. 

Мамочка, и не откладывай с автомобилем, это может вдруг вырасти в глупейшую проблему.  Я Штайнера давно не читаю, и не могу.  Всё больше читаю саму Библию, а перед сном – обязательно.  Очень рад, что ты вернулась к чтению, это так целительно для сна, и вообще. 

Здесь стало теплее.  Сегодня уже начал покраску на стройке, хотя ещё не окончены стены, помогала красить Маша.  А Миша дурака валяет с Даном, было стал канючить вновь велосипед, но я уже даже не слышу, - отстал. 

Дети без восторга осознали, что придётся возвращаться здесь в школы, но уже сегодня начали закупать учебники.  Они, однако, понимают, что теперь, когда речь пошла о твоём устройстве, нельзя спешить, и место должно быть выбрано без спешки. 

Эти дни бил мрамор и закончил глиняное чудище.  Пора бы вновь серьёзно начать работать, больно я расслабился.

 

24 июля 1985

Мои милые, дорогие!  Вчера звонила Меерсонам, разговаривала с Мишей.  Все они сейчас заняты Толиной болезнью и им явно не до кого.  Миша приглашал в Нью-Йорк.  Отслужил молебен за Толю (литургию).  Толя продолжает лечиться.  Мне кажется, нельзя одно с другим сочетать: тяжёлое химическое лечение и молитву. 

Лёвочка, душа болит за твоё творческое и человеческое одиночество, но дети рядом с тобой.  Черпай в них утешение.  К тому же, как ни далеки общинники, всё же я иногда думаю, что тяжелее было бы жить совершенно одним где-нибудь на снимаемой квартире.  Лёвочка, твоя тоска по большому городу и желание жить в нём мне понятны, но я не думаю, что мне придётся выбирать.  Хотя, разумеется, и от нас кое-что зависит. 

Меня удивляет (и поддерживает) оптимизм Яши в отношении нас.  Я доверилась этому его чувству и спокойно работаю, но в тяжёлые минуты какие только раздумья ни бывают.  Вчера мы говорили с ним и с Любой как раз на эту тему: о твоём одиночестве как художника и желании жить в большом городе.  И вот резюме Любы и Яши: Бостон доступен из любой точки Массачусетса.  От Садбэрри до Бостона, например, сорок пять минут езды, но жить в самом Бостоне безумно дорого.  За такую квартиру, какую снимает Арье за 750 долларов в Актоне, в Бостоне придётся платить 1500.  Яков уверяет, что с его лёгкой руки все, в конце концов, находили оптимальные варианты: дешёвые и удобные.  Рая (и ей Яков нашёл квартиру) живёт в Линкольне в совершенно роскошной квартире в лучшем районе и платит 750 долларов, включая газ, отопление и электричество.  Лёвушка, а что ты сам думаешь о Нью-Йорке?  Впрочем, как только твои вещи начнут продаваться, мы сможем менять местожительство, как захотим.  Но дай нам Бог дожить до этой темы. 

У меня было два дня вынужденного перерыва: система не работала.  И вот тут-то от вынужденного простоя на меня и нашла депрессия.  Погода ещё ломалась, наконец-то жара спала, и все были сонливы и в подавленном настроении.  Написала программу от руки, читала учебник, но это всё не то, ничто так не организует знание предмета, как терминал. 

… Лёвушка, милый мой, я не знаю, отпал ли Лёнька для тебя.  Я во всей этой истории часто вижу первопричину в Маше, хотя я и избегаю судить людей, да и за её совершеннейшее одиночество здесь её можно пожалеть.  Хотя Яша уверяет, что она его заслужила.  Но вот не далее как вчера она позвонила сперва Яше на работу, потом мне домой, и Яша опять долго колотился от злости, от её рассказа, в частности, что Лёнька купил гималайского кота за 500 долларов.  Люба ахнула: две поездки в Ирландию, два билета на самолёт!  Я же напряглась из-за Машиных жалоб на жизнь.  Её мама, видите ли, позволяет делать себе маникюр, в то время, когда стоит полная раковина грязной посуды.  И Маша, три часа переодеваясь в ванной, злится на свою мать за такой эгоизм.  Семейная трагедия!  Но это всё так далеко теперь, что я удивляюсь Яше и жалею его, что он так заводится.  «Но я из-за вас, - кричит Яша, - как они могли так предать вас, как Маша могла так настроить Лёньку против вас».  Целую вас, бесценные мои. 

 

24 июля 1985

Мамочка Люсечка, у нас тут повеселело: недалеко от моей кибитки раскинула палатку одна семья из Голландии, знакомые Ирмы.  И тут же пасётся очень милая крутобокая лошадка, которую впрягает в коляску весьма эксцентричный человек, из тех ирландцев, что так схожи по обличью, образу жизни и повадкам с цыганами – странная, неприкаянная и счастливая публика.  Он здесь с мальчишкой, весьма диким существом, а живут они в караване где-то поблизости.  Уж не ведаю, кто пригласил.  Но эти люди – не то, что сумасшедшие родственники Антони, даже милые.  Миша даже катался на лошадке, она ласковая, маленькая, с длиннющим хвостом, как конёк-горбунок. 

Я с утра красил стены на воле, затем купался, отдыхал, а потом рубил мрамор, да слонялся к речке.  И там, стремясь сосредоточиться на молитве, я поразился тому, что всё время молился за семью, тебя, себя, и ни разу даже за самых близких, даже за Анну свою в несчастье…  Да простит меня Господь за такую чёрствость!  Живу я, уж очень глубоко погружаясь только в жизнь своей семьи и собственные заботы.  А в Ирландии, да ещё в общине, хочешь, не хочешь, обретаешь чудовищный эгоизм, становишься чуть ли не мизантропом. 

Только радио связывает меня сейчас с живой реальностью за пределами моей околицы.  По вторникам выступает по радио «Свобода» скульптор Глинман со своими воспоминаниями.  Помнишь его подарки мне, что висели на стене в Челябинске?  Он знал многих и многое, рассказывает интересно, иногда пережимая. 

Ни от кого писем нет, а я даже Фридриху не ответил, трудно настроиться на его волну, то есть надо как-то внутренне перестраиваться, а мне уж и лень, да и, честно говоря, исчерпалась наша тема, единственная общая прежде. 

Я сейчас подумал, что есть какая-то закономерность, что иммиграция не получается сразу, а требует времени, смену профессии, перемещения из ещё одной страны в другую.  Так, во всяком случае, получилось у нас с тобой и у Фридриха с Лидой.  Ведь самое важное в жизни – это обретение той работы, занятия, которое полноценно венчает долгий путь жизни.  Так, я - уже за пятьдесят стал скульптором, не ведал и не гадал о том прежде.  Так и с тобой сейчас, хотя и несколько раньше по возрасту.  Судьба принесла тебе профессию в ещё более стремительной и фантастической обстановке. 

Так что уже сегодня мы должны чувствовать себя счастливыми и благодарными, но, увы…  Слишком часто мелочи жизни поглощают и заслоняют это главное. 

25 июля 1985

Четверг.  Мамуленька, сегодня отправил тебе кучу фотографий.  Я понимаю, как глупо отправлять без подписей, названий, и т.д., но всегда охватывает такое нетерпение, желание немедленно отправить, дабы ты быстрее получила, дабы ты порадовалась и стала бы соучастницей здешний жизни. 

Как видишь, есть продвижение, хотя фотографии по разным причинам, в том числе и по моим, ещё весьма несовершенны.  Купил ещё плёнку, и буду совершенствоваться.  На самом деле, среди имеющихся фотографий и слайдов ещё очень мало отвечающих профессиональному уровню настолько, чтобы их можно было показывать в серьёзных местах.  Но время есть, как и всё необходимое для достижения результата. 

 

26 июля 1985

Мои любимые!  Пара дней прошла тяжело для меня.  Терминал не работал, и хоть я и не бездельничала, всё же расслабилась, и тоска душно обступила меня, и я только о вас и думала.  Вчера, засыпая, я вдруг так отчётливо услышала твой голос, Лёва, что сон отскочил сразу же, как не бывало.  Одно только: «У-у-у!», - почти с рыданием.  И опять лапы тоски схватили меня и начали мять и душить.  Но утром встала с нормальным самочувствием.  Вот, пишу вам, а потом – к терминалу. 

Вчера закончила большую, не дававшуюся мне все эти дни, программу.  Я, было, выключила уже терминал в пол-одиннадцатого, и начала носить постель в свою клеть, как по дороге пришла мысль: не испробовать ли ещё одну возможность.  Оставила постель на ступеньках, включилась, сделала вставку, и программа выдала мне абсолютно правильный выход.  Но на сей раз это даже не обрадовало меня – слишком долго я мучилась над программой, почти три дня.  Зато Яша, уже собиравшийся подключиться к программе, страшно обрадовался, что справилась сама. 

Следующая, что начинаю сегодня – сложная.  Это последняя восьмого параграфа, а их – десять, в каждой по четыре.  Раз на раз не приходится. 

… Яков ездил в Канаду на два дня.  Встречал Галю Колесову, вернувшуюся из России.  Галя была в Москве десять дней.  В первый раз ей отказали в визе, но она упорная, нашла неофициальный канал.  Оказывается, есть спекулянты и при советских посольствах, кому-то заплатила и получила драгоценное разрешение.  Побывала в Москве, повидалась с матерью.  Что касается меня, то я не могу поехать в Канаду без визы, моё положение нелегально. 

Я уже рассказывала, что звонила Маша Голосовкер.  У Лёньки нашли вдвое больше нормы холестерина.  Яша до сих пор колотится из-за истории с покупкой кота.  Здесь опять жара, влажная, с испариной, почти как в Израиле.  

 

27 июля 1985

Суббота.  Полдень.  Любимая моя Люсенька красуленька!  Вчера был большой день: Миша с утра размораживал мясо, резал, затем вымачивал в уксусе на шашлык, а Ронэн готовил другое мясо и рыбу.  Это устраивался вечер прощания с Джо, Брэнданом, и ещё кем-то, не помню.  Были гости Брэндана: мама, две сестры с мужьями,  а также  голландцы из палатки, все простые, милые и симпатичные люди.  Очень приятным был канадец.  Миша заправлял шашлыками, и всех накормил до отвала.  Выпили всё вино, съели все салаты.  Потом очень весело играли в волейбол: очень неумело, шумно и потешно.  Больше всех довольна была Маша: её команда выиграла, а мы с Мишей играли не до конца, пошли слушать индийскую музыку.  Малый Брэндан пригласил музыканта, учившегося семь лет в Индии играть на древних индийских инструментах.  Это очень красивый, тонкий молодой человек, он из дома того самого профессора музыки, больше похожего на француза со своей франтоватой бородкой.  Был и сам этот старик, и его когда-то очень красивая дочь с мужем.  Приехал с пятью странно непривычно одетыми женщинами - йогами из Англии, как я его называю, Тити-Мути. 

Наши немножко посидели, поскучали, и ушли, Антони и Ив поначалу поели, а потом исчезли.  Для концерта в библиотеке повесили задник: огромный, индийской работы плат, перед ним постелили коврик, горели свечи, и особая лампа, курились благовонные палочки – атмосфера сосредоточенности и молитвы. 

Перед задником сидел наш Брэндан с огромным музыкальным инструментом, пятиструнным, который держат между ног вертикально вверх, обратив лицевой стороной к зрителю.  Да сам артист с коротенькой, но толстенной свирелью, в которую дуют со стороны.  Брэндан повторял на своей «цитре», которая издавала слегка звеняще-дрожащий звук, одну и ту же фразу, точнее, одно, как заклинание, слово, состоящее из трёх довольно резких звуков. 

На этом непрерывном фоне свирель плыла как лодчонка по великой реке жизни, проделывая на волнах, постоянно меняющихся, невероятные движения, а иногда это было и бесконечное плавное движение, как само созерцание, сильно поднимая к небесам. 

… Продолжаю в воскресенье 28-го.  Мамуленька, вчера твой голос звучал такой чистой грустью, печалью иногда, что потом я взмолился: неужто так грешны, что должны платить столь долго!  А потом, уже сегодня утром, сон и ответил: за всё, что прежде давалось, - платим, и за то, что даётся сейчас, - платим.  Держись и крепись, любимая наша радость и надежда, и Господь поможет!  

Сегодня вернулся домой, сижу в тёплой кухне.  С вечера пошёл дождь, и всё пуще, словно спешит отыграться за одну сносную недельку, но в кибитке было уютно, а после реконструкции – сухо стало, отлично отоспался.  Сегодня встал свежим, за вчерашний день настолько отошёл, что к вечеру почувствовал прилив сил, и наконец-то для новой скульптуры приготовил гипсовую форму.

По телефону я сказал, что мы, возможно, отправимся в отпуск.  Была здесь Франки, весёлая.  Её мать хотя и в больнице, но обошлось.  Предложила нам свой дом в Корке, в котором, правда, живёт один человек, работает в артгалерее, но много свободного места, кухня и т.д.  Я спросил детей, они обрадовались.  Тогда я сказал Франки, что наведу здесь справки.  Вчера спросил Ив, она ответила, что вполне возможно на две недели, и записала на митинг.  Я думаю, поедем в отпуск, если всё согласуется, на «Рено», сразу после разговора с тобой в воскресенье, 4 августа, и вернёмся 18-го. 

Вчера вечером Антони всё восклицал, какая ты умница, когда я стал рассказывать о твоих успехах ему и Ив, в ответ на его вопрос о тебе.  Заметно подобрела и Ив, уверившись в том, что и мы покинем их дом.  Джо сегодня вечером окончательно отправляется на грузовике с вещами, а Каин после первого августа. 

Вчера я рассказал Брэндану своё впечатление от концерта, от него самого: он был неузнаваем, когда, замерев, словно индийская статуя, перебирал струны.  Его тонкое, с полуприкрытыми глазами лицо было так возвышено, одухотворено, что я несколько раз с тоской думал, что лучшей  фотографии мне не сделать, будь такая возможность.  Он истинный музыкант, я сказал ему об этом, и о том, что осуществлять себя, как артиста, никогда не поздно.  Важно только проникнуться, сосредоточиться, а всё остальное, так или иначе, произойдёт.  Он согласился, но уж очень уныло.  А другой музыкант, Людвиг, сейчас отправился играть в Англию, а затем у него гастроли в Калифорнии, потом он собирается вернуться в Ирландию, и обосноваться в Вэксфорде, поскольку утверждает, что жизнь в Германии стала невыносимой для него. 

Тут же, во дворе, рядом с машиной «Лада», поговорил с молодым голландцем, её хозяином, который в ответ на любой вопрос так закидывал голову назад, закатив в небеса очи и слегка улыбаясь, что живо напомнил Володю Глозмана, такого же молодого и симпатичного.  Рассказ о жизни в Голландии вполне в духе тех легенд, что ходят в иммигрантских кругах: молочные реки в кисельных берегах.  Он три месяца назад купил новую «Ладу», в переводе на ирландские фунты за две тысячи, что в три-четыре раза дешевле, чем здесь, и составляет двух - трёхмесячную среднюю зарплату в Голландии.  В три раза там дешевле бензин, газ, и вообще жизнь.  Жить, говорит, легко и приятно, и т.д. 

Опишу тебе, мамочка, как встали твои детки: Машу я увидел сидящей в ночной рубахе на убранной постели.  В комнате играла музыка, а она мрачно зашивала платье.  Спрашиваю, что случилось?  Нервно заявляет, что вот петли не получаются.  Объясняю, как это делается, ухожу.  Спустя несколько минут появилась в кухне не в платье, а во всём белом: брюках и т.д.  Надо сказать, что вчера ночью, против обыкновения, я не сходил вниз и не произвёл заготовку продуктов.  Вот Маша начинает искать яйца: их нет, хлеб – нет, и т.д.  Я говорю: сходи вниз, возьми.  Пошла – вернулась с пустыми руками.  Я и говорю: пора бы за три года знать, где что лежит.  Нахмурилась, отыскала старый хлеб, кусок сыра и устроилась завтракать.  Тогда появился Миша.  Сразу пошёл вниз, всё принёс, замешал блины, испёк и сейчас уплетает за милую душу.  Вот такие они разные. 

… Продолжаю вечером.  Удачно съездили вместе с Джо и всем его семейством к Франки, договорились о доме, получили указания о дороге, попили чайку и вернулись, попрощавшись с Джо.  Как ни далёк и чужд был Джо, но всё же ближе и понятней других.  Отбыл, и на короткое время посетило меня (в который раз) чувство сиротливости.  Едет он на хорошую, тихую жизнь: работать в школе пять дней по три часа в день, полная зарплата учителя.  Это такая фирма: не столько учёба, сколько стажировка по игровому методу, эта нагрузка как раз для Джо. 

Дети потом повеселели, да и Маша, мы с ней погуляли, и я рассказал о том, как Яша не хотел признать мою скульптуру до покупки первой вещи, и как красный камень путешествовал в Америку и назад с Авраамом, а теперь, наконец-то, вернётся, мы надеемся, к законному хозяину. 

 

29 июля 1985

Мои милые!  Дни летят быстро, с одной стороны – вот и июль кончился, а с другой – только позавчера говорила с вами по телефону, а кажется, прошла вечность.  Спасибо Любе – Яше, что они предоставили эту возможность.  Именно телефонные разговоры возвращают душевное равновесие.  Услышишь ваши голоса, и сразу заряжаешься положительными эмоциями. 

…Осталось семь программ из учебника, но скорость возросла, и они скоро будут позади.  С каждой новой программой всё лучше и лучше работают старые приёмы, то есть появляется автоматизм. 

Вчера, в воскресенье, дважды была восхищена Любой.  За обедом Люба, вспоминая туристические походы, вспомнила, как она спасла тонущего человека – взрослого мужчину, которого уносило течением.  Сидела она в одиночестве на берегу, грелась на солнышке, и вдруг видит – человеческая голова вдалеке то исчезает, то появляется.  Люба вскочила, голова увидела её и крикнула: «Позовите байдарку, я тону!»  Видать, не рассчитывал, что девочка такого хрупкого сложения сможет помочь.  Но Люба, как была, бросилась в воду и вытолкнула его из течения, так до берега и дотолкала.  Как она скромно сама объяснила: он уже обессилел от борьбы с течением, а у неё силы были ещё свежие.  Наверное, за один только этот её поступок ей уготовано место в раю. 

Второе, чем Люба меня изумила вечером – совершенно удивительными способностями к балету.  Данися представлял новые приёмы каратэ, а Люба, дурачась (что редко случается), вдруг сказала: «Представлю и я что-нибудь».  И, как была, в купальнике стала изображать сцены из «Лебединого озера».  Да так здорово, так красиво, что я просто изумилась.  Люба призналась, что занималась художественной гимнастикой (сделать шпагат на бревне и сейчас умеет) и балетом.  Сохранить в сорок лет такое тело, способное к таким движениям – это редкость.  А прыгает в бассейн: перевернувшись в воздухе!  Хоть мостик для прыжков низенький, но она успевает.  Одним словом, клад, а не Люба.  В следующую субботу Яков с Любой и детьми отъезжают.  Яша дни и ночи пропадает на работе, хочет закончить до отпуска отчёт. 

Новостей нет, в деловом смысле.  То есть, они есть в том смысле, что я успешно продвигаюсь.  И опять цитирую Любу: «События назревают и развиваются». 

… Раина дочь уехала в Нью-Йорк на курсы для киноактрис.  Рая переживает её похождения, её отношение к ней.  Дочь постоянно требует денег на развлечения.  Рая рыдала на работе, жалуясь Якову.  Он пожалел её и пригласил отдохнуть на субботу – воскресенье.  Вообще-то он устаёт от её чрезмерной активности, и делает это не часто, но тут жалость и доброта взяли своё. 

 

29 июля 1985

Дорогая мамуля!  Понедельник, известно, день тяжёлый, а сегодня ещё и дождь.  Но всё же я поработал с Брэнданом целый день на стройке, и закончили основную работу – стены. 

Люсенька, я отлично себя чувствую, и понимаю, как всё более тяжкой, временами несносной становится твоя тоска.  Бывает и у меня так.  Меня спасает молитва и работа.  Спасёт и утешит и тебя Господь!  Да и работа твоя всё более одухотворяется взаимодействием: это как разговор с материалом в скульптуре. 

Миша сегодня написал точные слова: «Мы скучаем, но так надо», - в них есть замечательная сердцевинка, родничок чистой веры и любви.  Это и есть главное.  За школьные предметы, науки и прочее, - не волнуйся.  Мы-то и сами уму разуму стали набираться с седой головой, а уж они, должно быть, пораньше. 

Завтра собираюсь крепко поработать, начав ковыряться в новом материале.  Глина очень серьёзно ограничила размер, а усушка может с ума свести. 

Вероятность нашей поездки в Корк очень велика.  На самом деле, не очень охота, но это поможет отдохнуть от общинников, а детям очень полезно прогуляться, проветриться. 

 

31 июля 1985

Мамуля, вот от тебя уже пять дней нет писем.  Мы не в панике, поскольку есть телефон, но становится так скучно, тоскливо…  Пишу без очков, остались в моей «мастерской».  Я занял под мастерскую средний отсек из трёх мною построенных, и впервые в Ирландии наслаждаюсь «творческой свободой».  Это, действительно, счастье: оказаться вдали от этого лихорадочного дома, здесь ни души, а пред глазами – Слэнни и её зелёные берега.  И сразу удача.  Вчера возник замысел, когда первая отливка гипса оказалась неудачной.  Возник замысел, а сегодня он уже полностью выполнен, и я совершенно счастлив: и этой работой, и обстановкой.  

До ланча я тихонько красил крышу над моей новоявленной мастерской, а затем ковырял вчерашнюю отливку, всё более осознавая, какой новый и интересный шаг осуществляется.   

Дождика нет, ни жарко, ни холодно, так что только работать.  Но вот нет писем, да от изнурительных дождей стали ломить в ногах старые ушибы, хотя работе не мешают.   

Сегодня день был счастливый.  У меня, что называется, был «праздник, который всегда с тобою», - удивительно радостное чувство творчества, сопричастности Господу, благодати его.  Казалось, реветь вчера надо было бы, - не получилась отливка, а смотри: из того, что выскреб, вдруг сверкнул самородком чудный образ, и сегодня он готов.  И с мрамором поработал там же, уже на излёте дня, под хороводом великолепно-разнообразных облаков, освещённых низким солнцем. 

Предстоящая поездка, по идее, совсем не радует, прежде всего, по необходимости оставить работу, когда она так здорово пошла.  Сегодняшний день живо напомнил мой аршаховский дворик, хотя там не было и этой шири, и речки внизу в малахите, и небес таких.  Но была та автономия пространства, без которой работа не работа, и вот впервые после стольких лет.  Хочется надеяться, что в новой жизни всё будет…

Обнимаем и целуем тебя, и по возможности пиши регулярно, хотя перерывы, я понимаю, могут быть. 

 

1 августа 1985

Четверг.  Милая мамуля, как ты там?  Крепишься?  Что ж, и это не конец.  И мне тошно бывает, как сегодня, как сейчас: дождь и ветер, и снова – ветер и дождь, тоска смертная!  Я не помню такого лета, даже на Урале всё же нет, нет, а сверкает солнце, и погреет маленько.  И жмёт, пригибает, вталкивает в тоску, а тут ещё Аничкина годовщина, подумать только: 35 лет моей девочке! 

Весь день пошёл прахом, не столько из-за общинного дня, сколь настроения.  Почти весь день вновь ремонтировал косилку, к вечеру она вновь работала, так что теперь она почти вся переделана мной, т.к. сломано было всё, что возможно было сломать.  Словом, я теперь здесь и механик.  Это мне по нутру, да и Мише интересно мне помогать.  Но уж очень гнусно пользоваться инструментом: весь в масле и грязи. 

Антошка с хозяйкой вновь отвалили до вторника, в караване Джо поселилась немецкая семья на две недели, симпатичные. 

Сегодня с утра отдраили кухню, переставили холодильник, теперь он рядом с плитой.  Хлеб теперь на холодильнике, а дальний угол полностью освободился под скульптуру.  Вчерашнюю скульптуру, которую смело можно назвать «Одиночество», принёс сюда, и она сейчас стоит в том углу.  Это в скорбной позе Сатир.  Он едва, бедолага, держится на своих скрюченных ногах, хотя их у него целых три.  Правда, в другом ракурсе Сатир превращается в другое странное существо, схожее с собакой.  

Сейчас вернулись с прогулки, уже темно, а только десять.  Мы решили возобновить общие прогулки с бесконечно-приятными разговорами о тебе и о нашем будущем.  Помолились за тебя на мосту, конечно, время ужесточает ситуацию, испытывает терпение, но нельзя уклоняться.  Я рассказал детям о том, что в слабости своей мне вдруг представилось, что куда проще не ждать тебе возвращения Яши из отпуска, не устраиваться на работу, а сейчас прилететь к нам, да продлить визу, а уж после вернуться в Америку для устройства.  Представил себе это – понравилось, и вдруг подумал, а не искушение ли это?  Взмолился, и спросил Небо.  И получил ясный ответ: искушение.  Надо пройти это испытание до конца, без увёрток и послаблений, вот тогда всё и будет.  И дети сразу согласились.  Я ещё рассказывал, а уж видел, как они насторожились: у них поразительная чистота и сила.  В этом смысле школа Инишглас для них может статься школой  на всю жизнь. 

Ведь наша спокойная жизнь – это чистейшей воды лицемерная декорация, внутри глухо и непроходимо, всё враждебно, и, к сожалению, теперь, когда ушёл Джо, уже без исключений.  Я имею в виду Хайку и Брэндана: их кусок здесь настолько сразу представился им значительным, что по скупости они всех заткнут.  Печально наблюдать нравы.  Печально, что скоро даже Фредди не станет: её немой и безусловной оппозиции лицемерию и ханжеству, её глаз, видящих всё, и потому способных тормозить те или иные тенденции. 

К вечеру мои суставы успокоились.  Поля в ужасном состоянии: пшеница полегла, гниёт и картошка, да луга заболотились.  Словом, даже по ирландским меркам слишком.  Сегодня, как говорят дети, кончилось лето (по ирландскому календарю) и началась осень, так здесь считают. 

Говорили мы ещё о том, что в новой жизни мне очень важно стать деловым человеком и сразу же заняться бизнесом, связанным со скульптурой: литьём, обработкой, установлением контактов, продажами, и т.д.  Ведь даже в той мере, что в Израиле - весьма ограниченной, был определённый материальный успех.  Хорошо бы найти мецената, или, как называют в этом мире – патрона.  Может быть, дать объявление: «Безвестный, но прекрасный русский художник готов взять себе патрона для практической надобности, а взамен украсить его жизнь разнообразными заботами, одарив щедро своим счастливым характером и лучезарными улыбками жены».

На прошедшей неделе ты, должно быть, хворала, и не сказала нам, и писать трудно тебе было?  Чёрт знает, что лезет в голову, когда почти неделю нет писем.  Великое чудо – телефон, это всё же не настоящая разлука, когда можно слышать голос, чувствовать настроение, вместе быть несколько минут.  Конечно, это не телефон, а Яша с Любой – чудо, что позволили ввести это в норму.  Даже Миша как-то решил подсчитать: «А сколько они платят?», - и получилось прилично.  И нам очень хорошо, хотя бы от той мысли, что вокруг тебя и замечательные, и просто славные люди, и что это скрашивает твоё одиночество.  Нас – трое, и потому мы вполне выдерживаем чёрную, неласковую жизнь. 

… Недавно был тут Ронэн после митинга, принёс ультиматум: чтобы пойти в отпуск, надо прийти на следующий митинг.  Я тут же поблагодарил и сказал, что в отпуск не пойду, поскольку на митинги не хожу, что это – попытка нокаута.  Это я сказал напрасно, достаточно было бы короткого: «Нет», - но очень уж сегодня Сатана разгулялся, опять воет и шумит, проклятый.  Странное дело, ведь когда вошёл, уже была гнусная улыбочка.  Ведь знает, что пришёл пакостить, легко же научились совесть давить.  Но это к лучшему, не хотелось мне двигаться.  А тут как-то привычнее даже скучать, и работа не прервётся, и с письмами будет всё в порядке.  Более того, Миша успокаивает: правильно, что сказал, а то совсем отвыкли от прямых слов. 

Кстати, помнишь, я говорил и писал тебе, что без Антони они сразу перейдут в наступление.  Вот, он ещё здесь, но только отсутствует, а уже – готово, хозяева.  Просто это к тому, что как только я узнал, что Антони уезжает на свой день рождения, так почувствовал, что отпуску хана. 

Так что, мамочка, всё нормально, даже лучше, чем можно было ожидать от этой публики.  На нашу повседневную жизнь давления ещё нет.  Мы выдержим, они ведь слабаки, только в куче надуваются, а потом снова пустые и ничтожные.  Не расстраивайся, а радуйся за нас, что мы так дружно и спокойно держим свою правду. 

 

1 августа 1985

Дорогая мама!

Плохая погода, дождь.  Надеюсь, что у тебя всё в порядке.  За нас не волнуйся, не скучай. 

Целую.  Миша.

 

2 августа 1985

Мои милые!  …Последняя программа, над которой тружусь, не поддаётся пока, но всё же двигаюсь.  Уже есть «выход», по которому могу судить об ошибках в алгоритме.  Это интересная работа, и в этом моё спасение: мозг занят, хандра не берёт.  Только по вечерам, когда укладываюсь спать. 

Детки мои, если бы вы приехали сюда на лето, я думаю, вам было бы скучновато.  Боря и Данил очень домашние.  Сидят целыми днями дома, тихо, явно не скучают, и никуда не хотят.  А вы, наверное, захандрили бы. 

Маша Г. иногда позванивает Яше (когда ей что-то нужно, говорит Яков), но уже не исповедуется.  Надеюсь, сама поняла, что, припечатав Лёньку и вывалив его в говне, произвела все эти разрушения в отношениях. 

… Рейгану оперировали рак, но вот он опять уже «на работе».  Быстро поправился.  Груню, котёнка, вылизали средством от блох, которые перепрыгнули на ковры, на людей.  Вот сейчас только сняла блоху с руки.  Вот, я как киргизский певец – что вижу, о том и пою. 

… Луна по ночам огромная, кажется, прямо приклеена к решётке клети и смотрит, беспокоя и тревожа.  Иду к терминалу.  Целую вас, мама Люся.

 

 

2 августа 1985

Пятница.  Доброе утро, мамочка!  Всю ночь Ирландию носило по волнам и ветрам, и, понятное дело, сон не был прежним: просыпался, молился, и вновь забывался.  В половине восьмого встал, накормил кур, сделал себе свой цветочный чай и у меня есть время до поездки за молоком.  А всякая свободная минутка – твоя, поскольку только к тебе рвётся сердце, как душа к Богу.  Я поневоле думаю иногда, даже бывают разговоры на эту тему с детьми: встретившись, будем ли мы продолжать так любить друг друга, чтобы никакая повседневность не смогла замутнить нашу любовь, её чистоту, её поэзию и просто уважение и предупредительность. Я и дети всей душой надеемся на новую, очищенную от прежней скверны, жизнь вместе.  Господи, помоги нам!

Ровно через месяц дети пойдут в школу.  Это самое длинное лето, каникулы в нашей жизни.  Вчера вспоминали, как хорошо провели прошлое, как замечательно было в кэмпингах, и вообще – путешествовать с мамой.  Теперь Миша может устраивать кэмп с Даном, он ещё раньше заговаривал, не веря в отпуск, и я согласился, пусть вдвоём самостоятельно проведут время.  Дан здесь бывает часто, а Миша у него - не очень, уж не знаю, почему, возможно, здесь просто интереснее, разнообразнее, да игра в бадминтон. 

Мамуля, во имя Господа нашего, во имя нашего будущего, крепись!  Здешние мелкие невзгоды только сближают нас: меня – с детьми, детей – между собой.  Трудно представить себе более благоприятную обстановку для ещё большего сближения, участия, чем эту – общинную.  Только ты, пожалуйста, правильно всё понимай и не ударяйся в обиды и претензии, будь, как и мы, - выше.  Надо пройти, но не просто, а возвышаясь душой, тогда и к Богу ближе. 

…Мамуля, ещё сегодня утром писал тебе, а затем пришли два письма: от 24 и 26-го.  Пришло ещё письмо от Вали, которое отправляю тебе, если будет возможность, коротко напиши ей. 

Теперь отвечаю на твои письма.  Когда читал детям место, где ты пишешь, что нам было бы тяжелее не в общине, мы все дружно возразили тебе: ошибаешься, мамочка, ты уж по доброте своей забыла этих людей, эту обстановку.  А сейчас, сегодня тем более, как и прежде: нашкодят, и притихши сидят по своим углам, как мыши.  Однажды, увидев меня в коридоре, Элизабет как кошка бросилась назад в дверь, знает, чьё сало сожрала.  Только один Брэндан ещё пытается сохранить самообладание, поскольку, наверняка в единственном числе возражал Ронэну, которому, я думаю, Элизабет велела не возвращаться домой без победы.  Конечно, будь здесь Антони с Ив, всё было бы по-другому.  Но Господь распорядился иначе: чтобы нам было лучше.  Сегодня сразу стало легко на сердце, только Машенька немножко погрустила, ей стыдно за тех,  кому она так искренне и сердечно открылась.  А Миша  просто доволен, особливо за своих зайчат: Фредди сейчас часто уезжает в театр на целый день, а больше смотреть за ними некому. 

Отдельно гулял с Машей, затем с Мишей, говорили о тебе, о будущем, о письмах.  Идея Нью-Йорка по душе не только мне, но и детям, в смысле большого Нью-Йорка.  Там и с работой всегда лучше, и все галереи, и т.д.  Только нам цифры стоимости квартиры показались фантастическими, поскольку ты не указала заработков и т.д., уточни, пожалуйста, из какой зарплаты, и какая возможна для тебя.  И я уповаю на оптимизм и удачливость Яши. 

Более всего нам понравилось, когда ты оставила подушки на лестнице, застигнутая озарением и добилась результата - это и есть главный результат: непрерывный внутренний процесс – творчество.  Это изумительно и прекрасно!  Ты сейчас одна, и сейчас особенно важно не падать духом, открывай себя Господу, и он придёт к тебе. 

Уж не знаю, следовало бы говорить Мише Меерсону о моей помощи.  Маятник говорит, что сейчас я смог бы помочь (не излечить) и продлить болезнь, а через некоторое время он не уверен и в этом.  И всё же пусть Миша пособит тебе по устройству в Нью-Йорке, у него ведь паства, свои люди.  И мы хотим быть в его приходе – это очень важно. 

Очень жаль, что много места занято в твоих письмах мусором: житейской грязью Голосовкеров, выкинь из головы и не пиши, пожалуйста, нам больше, если так тебе возможно.  На фоне твоей и Язловицких чистоты, человеческих страданий и благородства, их паскудство отвратительно.   

Сегодня был дикий ветер до обеда, как раз в то время, что красил крышу, было весело и смешно.  Только сегодня сообразил, что у Антони 60-летний юбилей, и мы тепло поговорили о нём.  Ведь он только сумасшедший, но не без сердца, решили подготовить ему подарок. 

 

3 августа 1985

Суббота.  Люсенька!  Опять утро, но уже после тихой ночи, к восьми утра превосходно выспался, полная луна сейчас не беспокоит, главное – ветер.  Небо очистилось, быть может, и солнышко поласкает нас. 

Франки так и не позвонила, как обещала, с окончательным решением о Корке, так что и ехать некуда.  Но хорошо, что мы ещё раз соприкоснулись с общиной.  Зато вчера я позвонил Джону и пригласил к нам.  Он приедет, вероятно, в пятницу, до воскресенья.  Говорил по-русски очень плохо, вот здесь и попрактикуется, как и прежде.  В отпуске он всегда занят ремонтом дома, а поскольку он по-ирландски работает, работа никогда не кончается.  Словом, два дня нам будет повеселее. 

Главная черта ирландцев – унылая, безысходная покорность, отсюда их тягучая походка и полное отсутствие смекалки.  Что-то из этих свойств приобрели и наши дети, и я всячески стремлюсь побуждать их мысль, сообразительность, гнать пустословие.  Но что-то разлито такое в этих небесах и сумеречности, что не просто победить.

P. S. Я возвращаюсь к церкви, для меня представляющей первостепенный интерес.  И в этом смысле церковь М. Меерсона, люди прихода, возможно, идеальное заполнение вакуума.  Надо найти возможность поговорить с ним серьёзно, он должен быть заинтересован в целой семье, у него огромные знакомства и возможность пристроить поближе.  Здесь есть реальная возможность найти приложение моей целительной силе.  Ты должна понимать, Люсенька, что наложением рук невозможно разрушить злокачественные клетки и вылечить, но возможно сильное подавление, тогда можно обойтись без химии.  Пример – Гена Мосин, которого много лет лечила уральская бабка.  Но вот отец Дудко указывает на один случай полного излечения рака духовно-религиозной силой: службой с семью священниками, значит, бывает и такое.  Видать, в какой стадии болезнь.  Очень важны духовность самого больного, оптимизм, вера.  Ведь случай с Н., когда человек через неделю после операции работать стал – красноречив весьма. 

Так что надо просто найти возможность серьёзно поговорить с Мишей, воспользоваться приглашением и поехать к нему, побыть.  Главное – побывать на службе, а не просто в церкви, ты увидишь, почувствуешь, что именно этого воздуха тебе так не хватало.  Я до сих пор храню в себе знак просветлений, что мне дарили в Загорске.  И Миша поймёт, что мы все нуждаемся друг в дружке, как голодный в куске хлеба.  Я могу написать и ему через тебя, но ты сама куда лучше всё обскажешь.  Очень прошу, при первой возможности поезжай, не просто к нему, а к отцу Михаилу и в церковь – пред лик Господень!  На это я и благословляю тебя, мамочка!  Да хранит тебя Господь, любимая моя. 

 

4 августа 1985

Мои милые!  Вчера пришло письмо от Ноэми Шварцман (той женщины, что занимается советскими евреями), в котором она изложила всю, известную ей информацию в связи с нашей ситуацией.  Назвала случай трудным, но не безнадёжным.  Она разослала письма во все концы Америки, т. е. во все организации, занимающиеся советскими евреями, а также знакомым и незнакомым, с просьбой помочь нам.  А её представительнице в Бостоне Бойли Яша ещё собирается звонить.  Жаль, что Ноэми живёт далеко и нельзя повидаться лично, голос у неё очень симпатичный.  Словом, они прореагировали сами, без всякого давления.  Предыстория связана с Владимиром Ивановичем, с которым мы познакомились у Ольшанских (бывший белый офицер).  Якову и Любе он не понравился тогда.  А не понравился из-за его любви к России, которую теперь он представляет в образе своей внучатой племянницы, о письмах которой он сказал, что они по стилю напоминают ему пушкинскую Татьяну.  И вся Россия в его представлении слилась с этим образом.  Яков совершенно неприлично рассмеялся: «Россия! По горло сидящая в говне! Татьяна!», - и т. д.  Но я, разумеется, согласилась с Владимиром Ивановичем.  Да, Татьяна, насильственно погруженная в духовную грязь, в нечистоты.  И ещё мне понравилось, когда он, под конец длинного ночного спора сказал, что верит в духовное возрождение России.  И что в будущем она окажет благотворное влияние (в духовном смысле) и на Запад. 

Алеша Ольшанский с жадным интересом говорит о России, о языке, но в Яше в этом смысле он нашёл не лучшего собеседника, отрицающего русский язык как таковой.  Яша категорически заявляет, что русского языка нет, как нет и России.  Есть советский язык, и есть Советский Союз.  Я тогда ему возражала, что о языке судят не по улице, а по литературе.  Что Ахматова, Платонов, Булгаков, Волохонский - это современный русский язык.  И что Пушкин, которого читают и понимают сейчас – современный русский язык, и т. д.  Словом, обычная эмигрантская ситуация. 

Яша, при своём категоризме отрицания, сам иногда впадает в ностальгию, вспомнив друзей или место, где родился и провёл буйное детство и буйную молодость.  А само его отрицание – тоже проявление ностальгии. 

… Кстати, о ностальгии.  Перечитывая в еврейских изданиях рассказы Светы, наткнулась на эссе Нинель Воронель: «Да здравствует ностальгия!», - по поводу фильма Тарковского.  Вот тут меня затрясло от негодования.  Бойкий, нахальный язык, скабрёзность, скрывающая пустоту.  Из всех её поношений я поняла, что фильм очень хорош, но долго не могла успокоиться от возмущения самой Воронель.  Однажды она описала сцену в советском абортарии – бабьи сплетни и пересуды, страшный мир пустоты и скабрезности.  Я тут же и припомнила этот мир, описанный ею, к которому она тоже принадлежит.  А благодаря бойкости и нахальству языка – ярчайшая его представительница, переплюнувшая всех их, этих несчастных, ею описанных. 

Ну вот, мой любимый, на сем кончаю. 

… Посылаю пару фотографий.  На одной из них, рядом со мной – Роз-Мари: играет на гитаре и поёт американские народные песни.  Полная женщина с голыми плечами – Рая.  Вчера она сказала Якову: «Как же вы уезжаете в субботу, а Люся остаётся одна?».  На что ей Яша ответил: «Хотите быть бэбиситером?  Только платить не буду, на добровольных началах!» 

Только не показывайте фотографий инишгасовцам, а то они будут думать, что я провожу жизнь в сплошных увеселениях, а не работаю, чтобы перевезти вас сюда. 

 

4 августа 1985

Дорогая мамуля-разумница, обнимаю тебя!  Вот уже и подступил вечер.  После разговора так полегчало на душе, что мы весело и дружно приготовили обед, поели, посмотрели фильм из шалопайской весёлой серии «АТ», где стреляют, бегают, дерутся элегантно, со вкусом и всегда без потерь; поиграли в бадминтон, потом я сфотографировал для тебя репродукции Гениных иллюстраций и одну последнюю свою скульптуру; слушал наши с тобой любимые пластинки, как всегда в субботу и воскресенье. 

Здесь расстановка такова: Катрин, видать, воздержалась на митинге, и, одолев лёгкую неловкость, начала говорить заискивающе без надобности.  Элизабет сразу отворачивается, но ведь от совести не упрыгнешь, не отвернёшься, Ирма, что для меня неожиданность, видать, поддавшись стадному инстинкту, распоясалась, а теперь при встрече пытается на мрачное лицо наклеить улыбочку – не получается.  Больше всех получает Хайка: ей впервой пришлось пойти на поводу, не соблюла себя, а теперь расплачивается, не смеет глаза на меня поднять, и одновременно злится.  Удивительно нравственно не зрелые, а потому легко отдающиеся ненависти, а для немцев это всегда вдвойне опасно.  Ронэн за версту раскланивается: всё, как и прежде, и это страшно.  Стольких людей мучили, все ушли прежние, а они ни на шаг вперёд, скорее – назад, к злобе.  Как это ужасно, и страшно за них, и жалко, и стыдно.  Быть может, моя позиция провоцирует хамство, агрессивность, - возможно, но я думаю, что наибольший для них укор – это полное согласие, смирение и принятие. 

Во всяком случае, я давно не испытывал одновременно нравственного удовлетворения и жалости, какую невольно чувствуешь к убогим.  И дети явственно испытали нечто подобное.  Но, в основном, они отмахиваются – сумасшедшие!  Но всё же превосходно улавливают разницу между дворней и Антони.

Да, забыл сказать, что когда были в городе, зашли к Тони в художественный магазин – галерею, он весьма преуспевает.  Я пригласил его к автомобилю посмотреть глину, что вёз в гончарную, он посмотрел и сразу сказал, что приедет в понедельник посмотреть остальные: заживо взяло.  У меня есть план: предложить ему на его условиях производство копий и продажу на сейчас, и на то время, когда уеду.  У него под рукой Англия и вся Европа, вдруг поймёт, точнее, учует возможность некую и для себя. 

Да, Миша глубоко прав, написав недавно, что когда ты в хорошем настроении, мы тоже.  В твоём голосе появилась энергия, внутреннее движение, сегодня это было замечательно чувствительно.  Надеюсь, что смена обстановки только на пользу тебе, а хозяйство не утомительно:  три кошки да сама, только не ленись кормить себя. 

 

5 августа 1985

Мои милые!  Позвонив вам в субботу, я поработала ещё немного, но вяло, ибо сильно не выспалась.  Вечером накануне сидели допоздна с Любой и Яшей.  Пришлось прекратить работу.  Ушла в свой закуток, немного поспала, раскрыв перед тем книжку Лимонова «Я – Эдичка».  Но от неё испытала такой шок и отвращение, что не сразу пришла в себя.  Он перемешался в моём представлении с этим, из Неве-Яковки, «писателем», уж и фамилию забыла.  Ну, тем противным харьковчанином с историями (ага, Милославский, вспомнила). 

… Отдохнув, поспав на воздухе, я снова вернулась к терминалу.  Закончила поздно, пошла искать котёнка, но Груня не отзывалась.  Ну, думаю, пусть переспит на улице, уже почти взрослая.  Чувствую себя хорошо.  Впечатление от нескольких страниц Лимонова рассеялось.  Ну их, право, современных писателей, буду читать только библию. 

Теперь, когда одна, чувствую, что как бы оглохла, не слыша человеческих голосов.  Хоть и шум вокруг, слышно иногда говор соседей  (они с усердием возделывают свои цветники и лужайки), а всё же – глухо.  Но это полезно мне, ни на что не надо отвлекаться, и есть спасительная работа. 

Ну, целую вас, мои обожаемые Зверь и зверята.  Зверски люблю вас.  Ваша Звериха мама Люся.

Рою, строю нам берлогу, в которой будем все вместе и счастливы. 

 

6 августа 1985

Мамуля, в воскресенье весь день был проливной дождь, отлёживались дома в покое и тишине, только вечером гуляли.  Вчера был «Банк Холидей», я занимался глиной, сделал новую вещь. 

А вечером вдруг звонок: звонит Лида из Франкфурта.  Оказывается, она собирается в Лондон, где уже дочь с ребёнком и матерью мужа.  Ира устраивается на работу, и Лида, возможно, приедет с ней к нам.  Попрощались, и стал говорить Фридрих.  Без особых вступлений он предложил нам немедленно приезжать в гости: он оплатит дорогу.  Я опешил, сказал, что это три взрослых уже билета, но он повторил, что оплатит.  Договорились, что я всё узнаю в агентстве, звоню и покупаю билеты. 

Ты бы, мамочка, видела, какое обуяло счастье наших детей, когда я им сказал, что едем во Франкфурт.  Они заорали и стали скакать с визгом и хохотом, вырвались, им надо было поделиться.  Я разрешил им побежать к Фредди, и там уже успокоились. 

Потом мы пошли на большую прогулку, как с тобой гуляли, вдоль реки.  Было очень красиво и безмятежно, а на душе – тишина и удовлетворение.  Быть может, и для нас наступает время везения: ведь мы ещё весной мечтали о поездке в Европу как о несбыточном счастье. 

Теперь мы подумали, подумали, и решили, что как ни трудно, но лучше ехать на корабле до Гавра, затем поездом до Парижа, побыть там денёк и ночным поездом  - во Франкфурт.  Сегодня всё уточнится. 

Очень рады за нас Антони и Ив.  Вчера вечером они приехали, и я поделился с ними.  Корабль уходит в пять вечера, приходит в три дня.  Ив советует остаться ночевать в Гавре, где гостиницы дешевле, а утром, всего два часа поездом - в Париж. 

Я нашёл номер телефона редакции «Русской мысли» и сегодня позвоню.  Быть может, мне помогут найти телефон Кирилла Великанова или Шмаинов, чтобы на обратной дороге заехать и побыть несколько дней. 

Дописываю на почте.  Были в агентстве, заказали билеты: Гавр-Париж-Франкфурт, с остановкой в Париже.   Стоит всё это больше 500 фунтов, так что сейчас у меня есть деньги на счету, чтобы заплатить, а там, сколько Фридрих даст – будет хорошо, поскольку, мне кажется, он не понимает, что так серьёзно: три взрослых билета.  А быть может, я заблуждаюсь, и он спокойно заплатит.  Сегодня я сообщу ему, даже если часть денег наших уйдёт – оправданно.  Правда, мамочка, это уникальная возможность, быть может, единственная в моей жизни.  Сейчас я буду на дорогу просить у Ив, на карманные расходы. 

 

6 августа 1985

Вторник.  Мамуля, сегодня день был хороший, большой, чередом шли дела: заказали билеты, кое-что купили, с Ив в магазине поговорили о деньгах карманных на дорогу, обещала фунтов сто, да дома сборы-хлопоты, но и на прогулку ходил.  Всё это время мы постепенно освобождались внутренне от Инишглас.  Физически ещё здесь, но уже не тяготит, и видишь, как здесь замечательно всё Господом устроено для счастья, а люди глупостью и бессердечием своим затмили Божью красу и мучают друг друга.  И жалко их.  Вроде мы ещё здесь, но ещё больше погасли у них глаза.  Вот уехали тихие и робкие люди: Джо и Каин, казалось бы, ну и чего?  А ведь умер кусок живой ткани, и все это на себе почувствовали.  Теперь вот мы…

Сегодня Миша опять в городе на велосипеды ходил смотреть, я и спросил потом: не жалко тебе такие деньги на поездку тратить, когда можно купить самый лучший велосипед?  Ответил, не задумываясь: «Нет, потому что велосипед всегда купить можно, а эта поездка возможна только сейчас».  Я так и ахнул, точно сказал, ведь умнее меня, я бы так не смог. 

Маша уже душой отлетела отсель, а Миша нет-нет, а мучается за всех здешних, даже Элизабет пожалел.  Он с Машей занимался французским на кухне, та пришла, что-то делала тихо, и лицо её было жалкое, побитое.  Ей бы сейчас радоваться надо: это хорошо для всех, что мы едем в отпуск.  Если бы остались, как бы они провоцировали своим ультиматумом, плохо было бы потом всем.  Но для сего понимания нет у них ни широты души, ни ума, ни сердца.  Должно быть, ещё более ожесточает их эта странная жизнь.  Ну, Бог с ними, молись, мамочка, и за них.

Сегодня же успел наковырять одну странную химеру в подарок Фридриху, взял с собой фотографии и три керамические скульптуры, на всякий случай, и для выяснения возможного литья во Франкфурте.  Практически мы успели сегодня собраться, даже постирать и высушить.  Дети уже спят, сейчас я немножко ещё поковыряю химеру и пойду в кибитку.

Мамуля, дописываю на почте.  Получили билеты на сегодня, с каютой, так что едем с комфортом.  Вероятно, завтра же уедем в Париж, где нам советуют переночевать, а в субботу рано утром приедем к Фридриху.  Нам хорошо известна дорога, денег хватит.  Мы все счастливы, очень здорово, неожиданно всё получилось.  Будем в субботу ждать у Фридриха твоего звонка.

Крепко обнимаем, целуем.  Маша, Миша, Лёва.

 

9 августа 1985

Мои дорогие!  То-то я удивилась в субботу.  Позвонила в Инишглас, а Брэндан сказал, что вы в отпуске, во Франкфурте, у Фридриха.  Пришлось звонить в справочное и узнавать код Германии.  Ну, я была так рада за вас.  Два дня чувствовала себя просто празднично, а к концу второго дня, когда начала скисать потихоньку (ибо не получалась программа), вдруг неожиданно за окном хлопнула машинная дверь, и появились все Язловицкие.  За неделю они проделали весь маршрут, намеченный на две недели.  Дети стали скучать, у Любы выскочила на лице аллергия, и они вернулись. 

Яша посмотрел мою программу, дал несколько советов в разрез с указаниями учебника.  Сегодня их испробую.  Я сильно нервничаю, что так ужасно застряла на одной программе.  Ну, авось, с Богом, сегодня перевалю. 

… Один из вечеров просидела у Голосовкеров на их веранде.  Как приехали, Лёнька долго не появлялся, несмотря на Машины гудки и оклики.  Потом, где-то на пятый оклик, отозвался: «Я здесь, смотрю телевизор», - и выполз из своего укрытия с котом на руках.  Маша весь вечер сюсюкала, несколько раз переоделась, но я сделала вид, что не заметила ни один из её новых нарядов. 

Яша отнёсся спокойно к моей «вылазке», только под вечер следующего дня завёлся снова, из-за того, что Голосовкеры не отдают долга.  Деньги нужны, чтобы отдать Зерчиковым долг.  Яша намекал уже несколько раз, но Маша не понимает.  В общем, употребив слово «паскудство», ты выразился точно. 

Язловицкие поездкой довольны.  Рассказали, что в Чикаго видели роскошный музей с подлинниками сюрреалистов.  Прогулялись вдоль Миссисипи, даже тот остров, где Гекльберри Финн жил с негром Джимом, посмотрели.  Том Сойер – это сам Марк Твен в детстве. 

В их отсутствие звонили Арье и Алик Лифшиц, от которого я узнала, что Юра ещё не нашёл работу.  Яша твердит, что его Бог наказал и нисколько его не жалеет.  Вам, говорит, Люся, спасибо, что вы сыграли роль катализатора и выявили в них (Юре и Лёньке) это паскудство.  Вы помогли нам от них избавиться, а то бы так и тянулось всю жизнь. 

… С нетерпением буду ждать ваших писем о поездке.  Как я счастлива за вас, мои любимые.  Каждый день представляю, что вы делаете, и радуюсь за вас.  Но по вечерам, как укладываюсь, тревоги и страх обступают, только всё же справляюсь, помолившись. 

 

9 августа 1985

Пятница.  Мамочка, мы счастливы.  Утром благополучно приехали, вчера в Париже были вечером, очень устали, и сразу поехали сюда.  В Париже не могли написать, там было всё закрыто.  Завтра ждём твоего звонка.

Целуем.  Миша, Маша, папа. 

 

10 августа 1985

Мамуля, всё очень хорошо, лучше всех ожиданий.  Сегодня надеемся поговорить с тобой, Лида позвонит.  Возможно, завтра смогу начать письма тебе писать.  Сейчас мы едем на базар. 

Дети, Фридрих и Лида передают тебе привет. 

Целую.  Твой Л.

 

 

12 августа 1985

Понедельник.  Люсенька, родная моя, не печалься.  В субботу голос твой звучал лёгкой, сдерживаемой печалью, а вчера не позвонила.  Мы были на воскресной службе.  Фридрих был крещён в Америке, а Лида – ранее.  То была встреча с Господом: через тихое и ласковое пение, молитвы и причитания: «Господи, Господи!»  Был русский язык, русский дух и печально тихий батюшка, рыжеволосый, стройно-высокий, ушедший в молитву.  Причастил он и нас, как простил.  Какое это везенье: работать со своими, иметь столь замечательных людей друзьями, людей НТС – лучшее из всех возможных обществ.  Но сейчас переживание потери дочери и внука (как им представляется) всё затмило.  Я помогаю им, и дети отвлекают их от мрачных мыслей, страхов.  На открытке «наш рынок», на котором мы в субботу всё покупали. 

 

15 августа 1985

Любимая моя Люсенька, сегодня проснулся в невероятной жажде обнять, прижать тебя, знать, и ты не меньше тянешься душой и телом ко мне.  Ну уж, погоди немножко! 

Отдых наш идеальный.  Квартира большая, уютная, удобная.  Вчера были в центре, гуляли: как здесь всё симпатично, как наша Россия, только вот люди немножко иначе говорят.  Но как хорошо на душе нам, я готов остаться здесь навсегда, тем более что здесь центр лучших русских эмигрантов-идеалистов: НТС и «Посев», где и работают Фридрих и Лида.  Мы потихоньку об этом разговариваем. 

В начале сентября Фридрих будет в Америке: в Вашингтоне и других местах.  Его приглашают как консультанта для правительственных советников.  Я очень занят: мне заказали для журнала литературную работу.

 

Август 1985

Мои дорогие!  Здесь стоит влажная, тяжёлая жара, особенно мучительными были последние два дня.  Сейчас  девять вечера, пишу на улице, но одежда так и липнет к спине и ногам, неприятнейше.  А вчера даже было обращение к сердечникам и лёгочникам оставаться дома, не высовывать носа на улицу. 

Вчера позвонила, кто бы вы думали?  Гина.  То-то я удивилась и обрадовалась.  Оказалось, они всей семьей приехали из Израиля на тридцать пять дней.  Остановились у двоюродного брата Ильи и у друга Тима, того, о котором Гина говорила, что очень похож на тебя, Лёвушка.  Завтра они приезжают сюда на весь день, а вечером мы все едем к этому Тиму.  Будет о чём поговорить. 

… Если в Германии так же жарко, как здесь, то это ужасно.  Сегодня получила первую вашу открытку из Германии.  Как затянулась всё же разлука.  Иногда вопию про себя, как безумно хочу увидеть вас, и Кобол уже надоел, и устала от него, а надо терпеть.  Гина сказала, что эти её приятели – программисты, и она собирается подключить их к нашим заботам. 

… С грустью и тревогой читала последние письма из Инишглас о поведении всех тамошних. 

Позвонила Мише Меерсону, он дал адрес Великановых, а Шмаиных не знает.  Толя в госпитале, мучается.  Флора даже говорить не может, плакала.  Да и Миша, нашёл адрес, продиктовал и тут же простился.  Флорин голос и её краткое слово «мучается» подействовали на меня неожиданно сильно, и я несколько часов просидела под этим тяжким впечатлением.  Неожиданно в том смысле, что я ведь знаю, что Толя обречён. 

Лёва, между нами говоря, даже необходимость ехать сегодня к Гине и Илье уже бессознательно рассматривается как задержка в учёбе. 

В отсутствие Яши, Любы, не зная, что они уже вернулись, звонила Маша.  Мы все трое не перестаём удивляться, что Голосовкеры (Маша, во всяком случае) продолжают держаться так, как будто ничего не произошло.  Маша предложила моим заботам своего кота на время их отъезда.  Но я сказала, пусть спросит у Любы – Яши, которые уже приехали.  Предисловием к этой просьбе было приглашение Маши к Яше поехать вместе на ланч.  Что это значит?  Маша выбирает самый дорогой ресторан и предоставляет Яше всегда расплачиваться.  Взять кота Люба не захотела: до сих пор старые кошки не могут привыкнуть к Груне.  При других отношениях они бы взяли, конечно.  Дети Голосовкеров всё прошлое лето практически прожили в доме у Язловицких, а няней был Боря.  Боря только недавно косвенно пожаловался, сказав, что это, последнее лето, было лучшее из всех, самое лёгкое и приятное. 

Я описываю все эти мелочи за отсутствием больших тем и событий.  Не думайте, что погрязла в этом.  Погрязла я в Колобе, да в мыслях о вас. 

С нетерпением жду ваших писем с описанием отпуска.  Что Фридрих делает во Франкфурте?  Кого из русских ты повидал там? 

 

16 августа 1985

Мамуля, нам так хорошо дома, что мы почти не выходим.  Дети подружились с хозяевами, а Лида стала подружкой Маши.  Тепло, перепадают дожди, я сплю на балконе, и уже забыл Инишглас.  Всё время читаю, открыл большого для себя писателя, живущего здесь, во Франкфурте.  Всё более погружаюсь впервые в стихию, в которой нет ничего враждебного и чужого.  Этот отпуск, впервые - полный, без тени тревог.  Только ты – вдали, но как легко со своими.

 

Август 1985

Дорогие!  Все вместе ездили в Кейпкоут – это часть Массачусетса, полуостров такой, который когтем вдаётся в океан. Пригласили меня, и я не отказалась, хотя любое развлечение, отвлечение от дела мне уже как отступление от цели, и я так это и переживаю.  Но тут такое дело – приезд Гины.  Увидеться с ними хочется, и друзья её и Ильи – программисты, надо расширять контакты.  Но, как ни странно, именно общение с людьми вызывает у меня сразу же мысли о вас.  Говорю я с людьми, наблюдаю чужих детей, а за спинами их, как живые, стоите вы. 

Яша напился опять не в меру.  Может быть, хорошо, что вокруг не слишком много людей: не так часто случается напиться.  В отношении Гины Яков сменил гнев на милость, и особенно ему понравился Тим.  К тому же они нашли общих знакомых в Новосибирске, к которым выяснили одинаковое отношение.  Сейчас у меня спокойна душа за вас.  Вы отдыхаете и довольны. 

… Ночью по двору опять прошёл скунс, оставил резкий неприятный запах.  Птиц здесь очень много, всех цветов и оперений.  Белки снуют толпами, кроты, бурундуки, и все доверчивые, не запуганные, включая птиц.  Это говорит о характере народа. 

Гина рассказала, что в Израиле начался другой вид терроризма: стали пропадать люди.  Некоторых находят зарезанными, многих вообще не находят.  Это уже местные арабы действуют.  Шуля, жена Арье, вчера рассказала, что читать израильские газеты невозможно.  Хоть бы что-то было отмечено в положительном смысле, всё – плохо, страшно, трагично.  Убийства, самоубийства, взрывы, насилие, похищение людей, каждый день – повышение цен.  Как хорошо, что мы уехали, сказала она, и они с Арье прекращают читать израильские газеты.  Гина постарела, Илья – тоже (облысел), но в целом держатся молодцами. 

… Яков сегодня проснулся с головными болями, сидел, закинув голову, как больной петух.  Расплачивается за вчерашнее, бедолага. 

 

20 августа 1985

Мамочка, мы возвращаемся домой из зоопарка, совершенно замечательного: усталые, но удовлетворённые целым днём с обедом.  Фридрих щедро нас содержит.  Ира возвращается в Германию, так как в Англии труднее устраиваться и жить.  Нам очень хорошо, в понедельник у меня лекция в издательстве «Посев», а потом мы вернёмся домой. 

Дорогая мама!  Мне очень нравится здесь.  Мы гуляем, отдыхаем, ездим на электричке и метро.

Целую.  Миша. 

Люсенька, так хочется обнять тебя, неодолимо!  Мы так славно отдохнули, а впереди ещё целая неделя здесь.  Вчера пришло приглашение Ире на работу, но от неё нет известий, и мне приходится утешать родителей.  В Германии сейчас начался компьютерный бум, как 10 лет назад в США: на семь мест вакансий есть только два человека, так что и здесь могут быть шансы.  Я молюсь, чтобы у тебя хватило сил душевных и физических. 

 

20 августа 1985

Инишглас.  Вэксфорд.

Дорогой Лев,

Мы знаем, как ты и дети были несчастны здесь, в Инишглас, последние несколько месяцев.  И, как ГРУППА, мы приняли решение помочь вам перебраться в Вэксфорд на оставшееся время вашего пребывания в Ирландии.  Как ГРУППА, мы также были недовольны сложившейся ситуацией, и  финансово мы не сможет продолжать далее. 

Мы будет платить вам по сто фунтов первые шесть недель (этого будет достаточно, чтобы оплатить аренду квартиры, на еду и транспорт) и мы надеемся, что за это время вы сможете найти другие средства на жизнь, если не сможете уехать в Америку к середине октября.  Мы не может дать вам денег больше, чем на шесть недель, даже эта сумма для нас довольно большая. 

Мы уже подыскиваем вам жильё, если найдётся что-нибудь подходящее, мы зарезервируем, поскольку в сентябре будет трудно найти что-либо.  Нам бы хотелось, чтобы вы переехали до того, как детям нужно будет начинать учебный год в школе. 

Копии письма мы посылаем Люсе и в Англию, вашим друзьям Зи-гам.  Мы не хотим быть обвинены в том, что выбрасываем вас на улицу (помните, вы думали, что мы сделаем это шестнадцать месяцев назад?).  Мы дали вам почти полтора года - подыскать вам самим что-нибудь; и это время было трудным для всех: как для вас, так и для нас.  Сейчас мы чувствует, что вы будете счастливее, и жизнь будет легче, если у вас будет своё собственное жильё.   

Мы надеялись на возможность обсудить это с вами перед вашим отъездом во Франкфурт, но не получилось, т.к. вы уехали очень быстро. 

Ваши семейные ценности в наших сердцах. 

Ив, Антони, Катрин, Ронэн, Элизабет, Хайке, Брэндан. 

 

22 августа 1985

Мои дорогие!  Получаю по две-три открытки сразу от вас.  Вам хорошо – и мне тоже.  Здесь сделан решительный шаг – отправлено резюме Ноэми, где мы выполнили советы Лиды, но не полностью, ибо семь лет было бы слишком.  Я ещё чувствую себя очень неопытной. 

Сейчас, как никогда, нужно интенсивно работать, может быть, письма мои будут немного короче.  Пока здесь были Гина с Ильёй, мы повидались четыре раза, из них дважды Тим привозил их к Якову.  Тим и Аида всем очень понравились, и это хорошо, что у Любы и Яши появилось новое знакомство, ибо главная суть их – общение.  Яков за друга душу отдаст, ты знаешь, а тут началось некое безмолвие.  Правда, по поводу Голосовкеров, Зи-гов, они продолжают твердить, что это счастье, что они расстались с ними.  И собираются даже в знак благодарности купить мне три подарка: один - за Лёньку, другой – за Машу, и третий – за Юру. 

… Ну вот, теперь помолитесь за меня особенно, ибо дело началось.  Какую статью ты писал в Германии, кто её заказал?  Дай-то нам Бог!  Жду ваших писем с описанием каникул.  Спешу к терминалу.  Ваша мама Люся. 

 

23 августа 1985

Пятница.  Дорогая наша далёкая и любимая мамуля!  Сегодня ровно две недели нашего здесь гостевания, и только необходимость возвращения в Инишглас омрачает всё более, поскольку отъезд приближается: впереди школа.  Прости, что только открытки могли отправлять.  Но вот сегодня не поехал в город, хотя собирался побывать в музеях и галереях, может быть, ещё успею на последней неделе.  Всё время занимают: чтение, разговоры, приготовление обеда (но это – быстро, дружно, и втроём), мытьё посуды, и т.д. 

Вечерами у нас прогулки с Фридрихом в ближайший парк, раскидистый, с прудом, кишащим карпом.  Вчера там Миша наловил огромных, и я приготовил уху, да пожарил: было у нас с Фридрихом удовольствие.  Лида с Фридрихом приезжают довольно поздно, около шести или позднее.  Работа у них в издательстве очень интересная, и счастливая своей русскостью, замечательными людьми.  Да, некоторое время ушло на лечение.  По моим представлениям, Фридрих исцелился от хронического заболевания кожи лица (когда мы приехали, оно было сплошным багровым нарывом), а Лида от болей в голове, от которых не могла повернуть шеи, нагибаться, и т.д.  Дальнейшее их улучшение(?) зависит исключительно от них самих, от режима и душевного состояния.  Столь быстрых результатов я не ожидал сам, только боюсь рецидивов, если они будут игнорировать предписания. 

Попытка Фридриха пристроить меня здесь редактором не прошла: нет вакансий и возможности, но вот завтра будет здесь в гостях Жданов, директор.  А в понедельник я буду читать лекцию о Гене Мосине в издательстве, познакомлюсь, и Фридрих считает, что через год, другой можно будет нас перетащить сюда, если в Америке не прирастём.  Но об этом Яше не надо сообщать: во-первых, это весьма проблематично, а затем – нечего уже сейчас ослаблять усилия.  Тем более что только снять квартиру, в которой мы сейчас гостим, стоит десять тысяч марок, около четырёх тысяч долларов.  За неё они платят половину зарплаты – 750 марок, но другой половины достаточно на жизнь.  При этом уровень жизни здесь несравнимо выше ирландского, да и американского. 

Самостоятельная книга Фридриха «Ярмарка в Сокольниках» сейчас признана лучшей, из всех русских - самая продаваемая.  Она полностью освободилась от грязи и скабрезности предыдущей, написанной в соавторстве, и стала заметным явлением культуры.  Сейчас её переводят на многие языки, и, возможно, будет фильм в Голливуде.  В середине сентября Фридрих летит в Америку по приглашению читать лекции советникам президента и в восьми крупнейших университетах, в том числе в Гарварде, в Пристоне, Массачусетском технологическом.  Он позвонит тебе, чтобы встретиться.  Это очень престижное приглашение, за каждую лекцию уплатят по тысяче долларов, то есть восемь тысяч.  Это всем нам приятно, кроме того, оплатят дорогу, отели и т.д.  Лекции с переводчиком. 

Лида очень просто сошлась с детьми, и все вечера они проводят с ней, или в прогулках с нами, или  играют во дворике в бадминтон, который мы взяли с собой. 

Питание здесь такое, какое могло было быть в России, будь там изобилие и инициатива.  Ирландия представляется нищей, примитивной.  Здесь я впервые не почувствовал чужбины, только речь чужая, однако не столь отдалённая, как английская.  Вчера сюда пришло письмо от Ромы, переслали из Ирландии.  Оленька теперь одна после развода, возможно, будет жить с родителями.  Маринка в Будапеште, отсюда одна ночь на поезде, путёвка на четыре дня с отелем и питанием стоит 180 марок (60 долларов)!  Но для Фридриха путь на восток закрыт.  Они уже были в Италии, после Америки собираются в Испанию.  

До сегодняшнего дня я чувствовал себя прекрасно, но вот вчера Фридрих стал интересоваться на прогулке Инишглас.  Я рассказал, и вновь отвращение поднялось, как тошнота, и утром появилась тяжесть. 

Конечно, очень трудно мне покидать родных, и вновь окунуться в прежнее, но Господь милостив, и есть надежда на Спасение, да и ты должна скоро вернуться, уж не знаю, надолго ли.  Ведь в октябре предстоит продление ирландского паспорта…

До вчерашнего вечера уже казалось, что я забыл общину, но, увы…  Не волнуйся за нас, за меня, мы здоровы, окрепли духом и телом, полны сил – это главное.  Желаем и тебе воодушевления.  Я только здесь осознал, насколько, действительно, тебе легче, если рядом друзья, поддержка.

P. S. Мы нисколько не огорчены, что не удалось найти адреса Шмаинов.  Нам достаточно впечатлений от Германии, и поверхностных – от Парижа.  Будем надеяться, что ещё сможем побывать здесь. 

 

23 августа 1985

Мои любимые!  Так как новостей особенных нет, пишу вам кратко.  Сижу на 10-м параграфе.  Резюме отослано Ноэми.  Последние три ночи для меня как праздники: видела вас во сне, горячо помолившись об этом.  И переживания радости были такими сильными, что когда проснулась и поняла, что во сне, прошибла тоска, но ненадолго, держусь я хорошо.  Сегодня звоню вам, поэтому проснулась со счастливым настроением.  Вот и лето прошло, скоро деткам в школу. 

Сейчас, когда резюме пошли ходить-бродить, и события завязываются, я время от времени волнуюсь. 

Люба и Яша провели одну финансовую операцию, которая позволит им получить крупную сумму в долг и это даст возможность расплатиться со всеми предыдущими долгами.  Вероятно, купить машину Боре, который на днях сдал экзамен на вождение.  Яша подсчитывал при мне, какие нам предстоят расходы на адвоката и прочее, и намекнул, что этот их заем позволит и нам выкрутиться. 

Оказывается, здесь очень популярно время от времени, например, раз в год, переоценивать стоимость домов, которая возрастает с каждым годом.  И под новую цену получать новые суммы.  Любин дом при покупке стоил восемьдесят тысяч, сейчас они оценили его в сто шестьдесят, а агент по продаже недвижимости сделает эту сумму ещё выше.  Так что, Язловицкие вылезают из долгов и опять смогут помогать при случае.  Люба пока что мечтает помочь Гиршу Диаманту, который очень бедствует в Нью-Йорке со своей женой китаянкой.  Я ещё не писала своих впечатлений от семьи Гины, но это потом. 

Детки мои, напишите мне перед школой.  Не огорчайтесь, что идёте в старые школы, а не в новые, как мечтали.  Ко всему отнеситесь спокойно и весело, но и серьёзно тоже.  Постарайтесь сразу же набрать темп в учёбе, то есть ничего не упускать и учиться хорошо, ответственно.  Ведь вы уже совсем взрослые, любимые мои малыши. 

 

26 августа 1985

Понедельник.  Дорогая Люсенька!  Наша сказочная жизнь приближается к концу.  Сейчас идём в агентство узнавать об обратной дороге, всё же хочется повидать Париж, возможно, удастся.  Сегодня у меня беседа в издательстве, буду рассказывать о Гене.  Готовы репродукции его работ из Малахитки, что фотографировал для тебя.  Завтра вечером будет Ира, приедет повидаться со мной.  Познакомился со Ждановым и его семьёй, это директор издательства.  К сожалению, мало русский человек - чистый француз, хотя бескорыстно служит русскому делу. 

Дети здесь полностью расслабились, но Фридрих постоянно напоминает им о важности учёбы и цели.  Здесь иной климат: тепло, сухо, и самочувствие неизмеримо лучше, бодрее.  Даст Господь, всё устроится.  Обнимаем все тебя, привет Язловицким.  

 

26 августа 1985 Америка

Дорогие друзья!

Мне было очень неприятно получить от вас письмо, в котором вы просите нас переехать в Вэксфорд.  Я понимаю, что ситуация была очень трудной в равной степени для вас и для нас, но я прошу вас потерпеть нас ещё немного.  Я знаю, что наше поведение вам нелегко понимать, и мы хотим прояснить ситуацию.

Находясь в США, я прошла очень интенсивный и дорогой курс (по программированию) COBOL.  Только таким путём мне можно будет найти определённую работу, которая давала бы возможность жить и работать в США.  Я училась очень напряженно, но зато теперь недалека от того, чтобы начать обеспечивать свою семью. 

Хочу объяснить вам ситуацию с моей визой, по которой я нахожусь в Америке.  Я уехала по туристической визе, B-type, которая позволяет проживать у друзей.  Этот тип визы, при наличии письма от работодателя, можно изменить на H-type, которая даёт разрешение на работу и возможность вызвать семью.  К сожалению, моя туристическая виза закончилась в середине июня.  В случае если я найду работу, я должна буду вернуться в Ирландию с целью получения новой туристической визы.  Однако мне нужно будет доказательство, что у меня в Ирландии есть работа и местожительство. 

Поймите, как мне важно получить эту визу, чтобы обеспечить стабильную жизнь детям. Такова моя теперешняя ситуация, которую я попыталась представить как можно понятней.  Буду вам очень признательна, если вы войдёте в моё положение. 

С другой стороны, я смогу приехать в Ирландию только благодаря помощи моих других друзей, которые взяли кредит в банке.  Если я перестану получать вашу поддержку в Ирландии, то все усилия моих друзей в Америке, равно как и ваша помощь, сведутся к нулю.  Очень рассчитываю на ваше понимание ради меня и моей семьи, и на возможность вернуть финансовую и эмоциональную поддержку, полученную нами. 

С уважением.  Люси. 

 

28 августа 1985

Мои дорогие!  Со всеми переживаниями я задержалась с этим письмом, даже позабыв, когда отправила предыдущее.  Лёва, посылаю тебе копию письма, которое мы сочинили для Инишглас.  Вероятно, его будут обсуждать на митинге, где придётся присутствовать тебе, ибо это очень серьёзно для нас. 

Ваша деятельность, связанная с Израилем (посещение Сохнута и пр.) просто испугала меня.  Израиль – это самый, самый крайний случай.  Разъезжать туда-сюда (Израиль – Ирландия, Ирландия – Израиль) ты не мог из-за отсутствия денег.  Такая жизнь по карману преуспевающему Красному.  И Фридрих не мог не понимать этого, когда отчитывал тебя. 

Далее, мысль: отсидеться в Израиле у Вити.  Первое.  Витя может не согласиться.  Второе.  Как быть с детьми?  Учить их в израильских школах?  Но это уже гимназии, в которые попасть тоже не легко.  Помню, что у родителей в Израиле было много волнений, когда начинались гимназии. 

Сочинив письмо и позвонив в Инишглас, я поуспокоилась немного, но всё равно сильно подавлена пока.  Конечно, они нашли момент достать нас.  Надеюсь, что, удовлетворенные своими достижениями, они смягчатся и переменят решение. 

Вчера звонил Арье, расспрашивал Якова подробности о резюме.  Я просто оцепенела от страха, но, с другой стороны – деваться некуда, надо рисковать.  У меня ведь не тот случай, когда можно подороже продать свои знания. 

Я ещё немного подпростудилась последнюю неделю, вероятно, от сырости ночной, когда спала на улице: схватила бронхит.  Но уже поправилась почти – избавляюсь от остаточных явлений.  Но вы не беспокойтесь, простуда была лёгкой, перенесла на ногах. 

Очень важно, чтобы дети начали учиться.  Мука думать, что они переживают все наши взрослые проблемы.  Детство их совсем не беззаботное.  Яша с Любой тоже пали духом из-за всех последних событий.  Первую ночь после твоего звонка мы все не спали, но сейчас пришли в себя.  Лишь бы вы не болели, мои родные.

 

31 августа 1985

Мои дорогие!  Вот вы опять в Инишглас.  Я надеюсь, что дети начали учиться, а ты, Лёвочка, тоже более или менее в норме, хотя, конечно, я представляю себе твоё самочувствие там и переживаю его вместе с тобой. 

Сегодня суббота, новостей здесь никаких, я живу однообразно (в смысле механическом), а в душевном смысле я хоть несколько и успокоилась за вас, но всё же все последние события достали и пригнули меня.  Но я спасаюсь тем, что занята, и это действительно спасение, Слава Богу. 

Здесь два дня как появился Дима Рогинский, приятель Яши-Любы по Иерусалиму.  Бывшая жена его уже год как в Америке со своим новым мужем – Виталием Бергельсоном, бывшим зятем Галы Златкис.  Рогинский тоже вроде бы собирается устраиваться здесь, и собирается изучать компьютеры.  О Гуревиче, которого он хорошо знает, он сказал, что тот где-то тоже работает в области компьютеров.  Но у них-то высшее математическое и физическое образование. 

Я сильно порадовалась успеху твоей лекции, Лёва, и тому, что, несмотря ни на что, вы и в Париже сумели побывать.  Наберёмся терпения и мужества, выхода-то у нас нету. 

Здесь установилась сырая и довольно холодная погода.  Я на время приезда Рогинского (на три недели) переселилась в терминальную комнату, где прежде только работала, а теперь живу, что мне гораздо удобнее, и я могу работать когда хочу, в любое время, до самого позднего часа, чего я, правда, не делаю. 

… Теперь дети будут заняты, и у них не будет много времени вникать во взрослую жизнь, в Инишглас, и это хорошо для них.  Тебе, Лёвушка, будет тяжело, но потерпи, родной.  Дима Рогинский сказал, что не может жить в Израиле, потому что стиль жизни – жульничество: как бы пообжулить лучше друг друга. 

 

1 сентября 1985

Мамуля, сердечный привет и наилучшие пожелания посылаем с высоты Эйфелевой башни.  Мы продолжаем наслаждаться Парижем, но завтра прощаемся.  

Да укрепит тебя Бог. 

Целуем.  Миша, Маша, Лёва.  

 

2 сентября 1985

Мои милые, дорогие!  Вчера весь день представляла ваше путешествие по морю, ваш приезд в Инишглас.  Было горько, но я работала.

Просмотрели газету с объявлениями, по Коболу нашли только одно (программная обработка заводского оборудования).  Дело тяжёлое, но мы решили послать на всякий случай.  Одно резюме забрала Рая, чтобы передать дочери своей приятельницы, работающей в страховой компании здесь, поблизости.  Арье ещё не звонил.  Здесь было три выходных дня, в понедельник – День Независимости Америки.  Дети идут в школы только в четверг, а как у вас, Машенька, Мишенька?  Гложет мне тревога сердце за ваши школы. 

Сейчас полнолуние.  Луна смотрит прямо в окно комнаты, где сплю.  Засыпаю и просыпаюсь от кошмарных снов, снова засыпаю, но во второй половине ночи заснула, наконец, и проспала до половины девятого, так что выспалась.   

Рогинский рассказывает про израильский Сохнут, что они плохо принимают прямиков (тех, кто вначале в Америку), а беглецов, как они считают - и того хуже.  Теперь не дождусь субботы, чтобы позвонить вам.  Тревога прямо гложет моё сердце.  Письма мои должны были уже дойти.

… Лёвочка, твой голос звучал как-то иначе, неузнаваемо.  Что-то сильно переменилось в тебе.  И то, что ты плакал перед Моной Лизой, сильно поразило меня.   Я знаю твою впечатлительность, но здесь, вероятно, было совсем крайнее напряжение нервов и души. 

Дети, вы должны найти время и написать мне о ваших впечатлениях, о поездке.  Поздравляю вас с началом учёбы, желаю успехов в учёбе, это всегда важно. 

Лёвочка, в глубине души я питала надежду, что, может быть, ты сумеешь зацепиться за «Посев», но, - увы!  Я пришла в себя, во всяком случае, интенсивно работаю, а это важнее всего.

P. S.  Руди Портной был обвинён в каком-то расистском заявлении.  На него подали в суд, но когда он будет, неизвестно.  Что Шмаины?  Как ты нашёл Илью?  Тут про него ходят слухи, что он совсем обезумел. 

 

4 сентября 1985

Здравствуй, мамуля!  Вчера, 3-го сентября, вернулись благополучно.  В доме было все, как оставили, немножко убрали, поели, а вечером Антони пригласил на собрание, всячески выражая заинтересованность в компромиссе и выражая восторг твоим письмом, уже полученным.  Это очень кстати, поскольку теперь наша позиция на бумаге звучит ясно и убедительно.  Только одна Элизабет катила старую бочку с выездом на квартиру.  Но было ясно сказано, что это невозможно.  Антони явно вновь в силе, и ей заметно приходится считаться.  Сегодня продолжение митинга, поскольку не было Ронэна, Ив и Хайки.  Утром был дважды Антони и уверяет в благополучном исходе.  Миша уехал в школу, а с Машей скоро едем покупать учебники. 

Держись и не падай духом. 

P.S. Эту открытку Маша склеила накануне отпуска, не успели тогда отправить.  Пусть тебя сейчас порадует.  Эти испытания только укрепляют и углубляют нашу любовь с детьми и между собой, и это, действительно, радость, как эта открытка. 

 

Дорогая мамочка!

Ты держись! Ты, мама, наша Надежда, и мы будем, если ты будешь.

Твоя Маша. 

 

5 сентября 1985

Дорогая мамуля, вчера, уже на третий день после возвращения, мы окончательно успокоились и даже веселились вместе вечером, а после разговора с тобой с лёгким сердцем улеглись спать.  Я вернулся в палатку: свежо, прохладно, дожди кончились, голубое небо.  Прекрасно выспались, дети отправились в школу, а я позавтракал.  Теперь, когда мы живём здесь чисто физически, полностью внутренне и внешне свободны, дышать стало легче, и вновь радует красота этого мира. 

Я дочитаю сегодня книгу Фридриха «Ярмарка в Сокольниках» и напишу рецензию на неё, внутренне она почти готова.  Даже Шмаин первое, что сказал мне: «Твой брат – талант».  Кстати, это самая доходная русская книга.  О переезде я не думаю, и не собираюсь тревожиться.  Интересно, как получится с Бостонским вариантом курса? 

Сейчас почитаю и потом пойду на прогулку.  Слава Богу, что и ты вошла в норму, всё к лучшему.  Все твои письма получили, собираюсь серьёзно заняться с детьми русским.  Они вновь будут писать тебе.  Наша жизнь тем уже замечательна, что всё более сближает нас.  Я не могу нарадоваться тем, как они ободряют меня, помогают и любят нас.  При полном благополучии этих вещей и в помине не было бы.  Миша счастлив, что по математике оказался вверху. 

 

6 сентября 1985

Люсенька, наша мамуля, прости, что не пишу тебе давно подробных писем.  Нарушился режим: Фридриха читал, а теперь возвращаюсь к литературному творчеству.  Поначалу к статье о книге Фридриха, что требует предварительной сосредоточенности, совсем в другом роде, чем скульптура, и отвлекаться трудно.  Как ни трудны для подобной работы теперешние обстоятельства, постараюсь статью написать, задумалась она интересно.  У нас всё в порядке, дети пока спят, утомились сразу в школе, не привыкли ещё вставать рано, к новому ритму.  Но сразу чувствуется, как они повзрослели, посерьёзнели и поняли необходимость серьёзной учёбы.  

Скоро поедем в Вэксфорд смотреть квартиру, она недалеко от театра, о своём впечатлении расскажем сегодня по телефону.  Теперь пишет Миша, который перед отъездом склеил для тебя эту открытку:

Дорогая мама!

Могу сказать тебе, что с математикой хорошо, не волнуйся. 

Спасибо за поздравление к учёбе, учиться буду серьёзно.

Целую.  Миша.

 

9 сентября 1985

Понедельник.  Дорогая Люсенька, наша мамуля!  Сегодня весь день провели в молитве, в сосредоточенности, а уж дошла ли – не ведаю, хотя вскоре, после полуночи, позвоню тебе.  Напоследок вечером прогулялись на мост, и там молились, Господь тебе в помощь! 

Сборы наши заканчиваются, завтра пакуем последние вещи и после ланча надеемся уехать, поэтому завтра дети не идут в школу.  Настроение у нас после первой воскресной поездки на квартиру резко поднялось, и только теперь мы понимаем, какое благо оказаться сейчас в городе, тем более, опять одиночество.  А там – вечерние огни, прогулки, знакомые.  На одной лестничной клетке с нами квартира Тони Робинсон (искусствоведа, у которого сейчас галерея и художественный магазин).  Квартира большая, удобная, с дорогой старой мебелью.  Дом очень старый, но квартира недавно отремонтирована. 

Люсенька, продолжаю утром, все ещё спят, опять мокро.  В этом году выпало три годовых нормы дождя.  Вчера я так и не позвонил, всё в этом доме так враждебно, особливо ночью, и выходит, что надо звонить как бы тайком.  Я не смог одолеть отвращение и ушёл к себе в палатку.  Это единственное место, которое мне жаль покидать: самое сухое и симпатичное.  Впрочем, я покидаю Инишглас без обид.  Я доставил всем этим людям не меньше огорчений, чем они мне, а кто прав - виноват, не нам судить. 

Сейчас недосуг описывать переговоры по отъезду, важен результат, по которому мы получили самое необходимое – время, легальное продолжение для эмиграционного управления и полиции.  Сегодня мы переедем, уйдёт время на обустройство, и я сразу же сажусь за машинку, подошло это вплотную.  О нас теперь совсем уж беспокоиться нет оснований: жизнь становится нормальной, дети будут значительно меньше уставать.  На один Машин автобус (в этом году переполненный) уходило около двух часов.  А Миша вместо часа будет тратить пятнадцать минут, к тому же его милейшие учительницы сказали, что сами будут продолжать возить его, останавливаясь после светофора у нашего дома.  Да и у меня на этом экономится более часа времени. 

В большой гостиной есть камин, но мы берём печку из библиотеки, будем топить углем.  Берём и нашу газовую плиту для кухни, там есть электрическая.  Словом, обещаем жить экономно.  Маша уже завела книгу учёта расходов. 

Вчера было письмо от Виктора Мельмана, ему раздробили камни без ножа, обошлось без операции, под общим наркозом, чувствует себя хорошо.  Он ждёт новостей о тебе от Гейманов.  Беспокоится за нас. 

Мамочка, если есть время, продолжай писать нам всё в подробностях.  Твои письма – основа нашего настроения, самочувствия.  Я, быть может, если сяду писать за машинку, не смогу, как прежде, вести дневник.  Посмотрим, во всяком случае, ежедневно письма отправлять не будем, и ты не серчай.  Желаем тебе с Яшей успеха.

 

9 сентября 1985  Ирландия. 

Дорогой Виктор, здравствуйте!  С утра всё слонялся: чем бы заняться среди всего этого мирового хаоса.  Мы переезжаем в город, и вчера уже отвезли кое-что первым рейсом.  Дети в школе, а мне неохота и притрагиваться.  И тут ваше письмо, спасибо.  Надеюсь, Ваша болячка позади, и ультразвук сделал своё тёмное дело.  Отвечаю на вопросы.  До самого последнего времени я спокойно работал в общине, строил помещение новой мастерской, в полном соответствии с договоренностью, хотя на собрания не ходил уже полтора года. 

Неожиданно позвонил мой кузен Фридрих из Франкфурта и пригласил к себе в гости, оплатив проезд и всё содержание.  Там мы получили письмо общины о нашем изгнании.  Это здорово подкосило нас, поскольку дело не только и не столько в материальной стороне, сколько юридически.  У нас заканчивается через месяц очередная годовая виза, а Люсе для оформления документов на работу в Штатах нужно вновь приехать сюда за новой визой, поскольку первая кончилась, и сейчас её положение нелегально. 

Мы с детьми не торопились домой из гостей, отлично отдохнули.  Франкфурт нам очень понравился, по возвращении три дня были в Париже, красотища там несусветная, но всё затмевает одна вещица: «Мона Лиза» Леонардо.  Ради только Моны надо ехать – я перед ней наревелся, прямо таки всерьёз.  Бродили берегами Сены вдоль букинистов, лазали на Эйфеля, лопали французские булки (а вообще-то жратва настоящая в Германии – как в России, если бы там было изобилие). 

Корабль из Ирландии до Гавра (22 часа) был на обратной дороге менее жесток, но и это тяжело.  Плывя туда, попали в настоящую качку.  Вернулись домой, и сразу начались баталии.  Я заявил свою позицию: мы не можем принять решение, поскольку погибает вся Люсина затея, и вообще шансы на новую жизнь.  Потребовалось два собрания и ещё один вечер на нашей кухне для принятия решения.  Нам дают деньги на три месяца на содержание квартиры и питание, при этом официальный адрес остаётся прежним, как и положение в стране.  Если Люся приедет за визой, то получит справку для посольства.  На этих условиях наше отбытие уже стало приемлемым.  А вчера, когда мы отвозили вещи, почувствовали себя прямо-таки счастливыми.  Очень славная и большая квартира на втором этаже, обставленная, со всеми удобствами в доме на набережной, вблизи моста.  Этот дом у вас есть на фотографии, когда снимались через залив с противоположной стороны.  Квартплата – 25 фунтов в неделю, а мы будем получать по 80, так что хватит на отопление и еду.  За три месяца что-то выяснится и с Люсей. 

Когда мы были во Франкфурте и получили ужасное письмо, то затосковали об Израиле, обо всех вас, вспомнили всё то тепло и ласку, которые сохранила наша благодарная память.  Узнали адрес отделения Сохнута, нашли и зашли (это было трудно, там сидят как в засаде), рассказали свою историю и спросили, на что мы можем надеяться, если придётся возвращаться.  Нам ответили: «Ни на что!»  Мы – израильские граждане, в своё время получившие квартиру и льготы, должны купить билеты и занять квартиру, если она сохранилась.  Ни о какой помощи в связи с работой (мы говорим о Люсиной новой профессии) не может быть и речи.  Всё это было сказано не грубо, но чётко.  Дети приуныли, им уже померещилось возвращение в их детство.  Но более всех был обескуражен наш дядька Фридрих, более всех настаивавший, и полагавший, что там откроют нам объятья, как блудным своим детям – с любовью. 

Встреча с братиком (он моложе меня на шесть лет, и вся наша жизнь прошла рядом: в Москве в детстве, в эвакуации в Свердловске, и опять в Москве) была и важной, и глубокой: много передумалось, переговорилось.  Он живёт среди друзей, рядом жена, но человек он трагически одинокий.  Мечтал разбогатеть настолько, чтобы купить на двоих дом и зажить…

 

 

Сентябрь 1985  Свердловск

Дорогой мой Лёвка!!!

События, время несут нас.  Чувствую, что заговорил пятистопным ямбом, надо остановиться.  Лёвка, дорогой, это лето уходит.  Я его почти не заметил, хотя в Свердловске стояла жара два месяца под 30.  Событие, говорят, раз в сто лет, значит, второй раз не будет.  Четыре месяца делал мозаику, потом поехал в Болгарию на восемнадцать дней.  Конечно, отдых меня не волновал, хотел только увидеть мою Валюшу и Янку с Алончиком.  Если так пойдёт дальше, то я как-нибудь сяду в самолёт и прилечу к тебе в гости.  Сейчас в Москве гостит Гуревич, приехал на симпозиум математиков.  Лёвка, а не организовать ли тебе слёт ирландских скульпторов в борьбе за мир, демократию и прогресс, и возглавить его.  Я подготовлю доклад. 

Лёвка, так вот, я был в замечательной, солнечной Болгарии, и увидел свою восхитительную, очаровательную женщину, и ещё Янульку с Алончиком.  И нахожусь под впечатлением этой встречи.  Восемнадцать дней с Валюхой на Солнечном Бряге.  Если бы мы не жили в разных мирах, то навряд ли провели время на международном курорте.  Хотя эту экзотику я бы променял на будни.  Валюха приехала из Парижа, она там, судя по её восторгу, связалась с богемой, и повышает свою профессиональную грамоту.  Хотя, с моей точки зрения, Париж - не тот город, где очаровательная женщина может чему-то научиться.

Так вот, в Болгарии мы провели самые счастливые минуты в моей жизни.  Приехал я в Свердловск, и ничего делать не хочется, сразу наступила апатия.  Сплю.  А работать надо, это единственная возможность выжить.  Надолго ли?   Опять Свердловск, и замечательная реальность – мираж.  Одна надежда на память, а то, что забыл – этого не было.  Наверное, магия искусства – память превратить в реальность.  Но и это невозможно, хотя с возрастом сильнее помнишь и любишь людей, для тебя близких.  И самое страшное – боязнь потерять их. 

Получил письмо от Рубена, он переехал в Баку.  Пишет, что богатым не стал, даже не заработал паршивенький миллион.  Но решил сделать бросок в неведомое: красить холсты и удивляться своему авантюризму и наглости.  В общем, решил узнать, что позволил ему Господь Бог на этом ещё свете.  И я бы хотел испытать свою судьбу, но с ужасом ощущаю, что нет воли и энергии.  Я всё больше начинаю размышлять над холстами, а это мне, как видно, противопоказано.  Желание заменить интуицию концепцией или соединить и то, и другое – дело замечательное, но требует энергии и подготовки.  Нет ни того, ни другого.  Кончаю ныть. 

Дорогой Лев, хорошо бы тебя увидеть, чтобы мираж превратился в живого Льва.  Время идёт к тому, что может такое случиться.  У нас, как ты знаешь, перестройка: печатается замечательная литература, каждый журнал – откровение.  У меня ощущение, что обратной дороги нет, только вперёд.  Дай-то Бог!  Лёвка, целую тебя и Вашу Мешпуху!!!

Ваш Миша. 

 

10 сентября 1985

Сама очень огорчена и вас вынуждена огорчить первым провалом.  Первый блин комом.  Мне отказали сразу же, потому что я не справилась с экзаменом, который был на скорость и показался мне сложным и очень большим.  Пока я читала инструкцию к первой странице, по радио уже произносили команду: «Следующая».  Да ещё волнение, страх, словом, вы сами понимаете. 

Так жалко, что упущена такая замечательная возможность учиться за деньги, да ещё в Бостоне, как хотел ты, Лёвушка.  Словом, я сильно удручена, да к тому же разболелись зубы. 

К тому же позвонил Арье и сказал, что их компанию перекупила другая компания, которая сразу поувольняла много сотрудников, и он (начальство переменилось) ничего не смог сделать.  К тому же всё сейчас осложняется постоянной тревогой за вас. 

… После экзамена сразу вызвали на интервью и сказали, что тест был очень сложный, что многие американцы с ним не справились.  Яша рассказал, что его сотрудник и товарищ Яша Иткис четыре года подряд тоже пробовал сдать этот экзамен и не смог, а у него высшее техническое образование и прекрасный английский.  Иткис устроился, в конце концов, по своей настоящей профессии, но поначалу он искал любую работу.  На этой он завалился.  Это одна из самых крупных и богатых компаний, и по слухам, только в ней устраивают экзамен подобного рода.  Как объяснил мне человек, проводивший интервью: так как они сразу выдают гарантии и начинают платить за учёбу, они и устраивают такого рода экзамены постоянно.  В других компаниях экзаменов не устраивают, только интервью, да и то часто не задают вопросов по профессии, часто просто смотрят на человека, опасаясь принять кого-нибудь с дурным характером. 

Сегодня пересылаю своё резюме ещё одному агенту, отыскав в газете пять объявлений по Коболу.  Буду звонить Тиму, приятелю Гины.  Он сам предложил свои услуги, но ни разу не позвонил после того, как мы с Яшей передали ему резюме.  Меня удивляет позиция Яши: «Тим помогать не будет, не звоните ему, не унижайтесь».  Но хорошо Яше сохранять достоинство, а мне не до этого.  Также он уговаривал меня не звонить Шериан: «Человек она чужой, неудобно её столько раз беспокоить».  Но я позвонила, и правильно сделала, он неё я и узнала о курсе.  Хоть дело и провалилось, всё же начало есть. 

К счастью, у меня есть телефоны всех студентов, и я собираюсь звонить сегодня некоторым, кто хорошо ко мне относился, с просьбой о помощи. 

Ноэми пригласила на Рош-ха-шана, и я приняла её приглашение.  Завяжется более близкое знакомство, может быть, евреи помогут. 

P. S.  Ноэми выслала ещё один адрес, по которому я тоже отсылаю своё резюме. 

 

13 сентября 1985

Дорогая мамуля, сегодня получил твоё письмо от 5-го.  Более чем драматическая картина твоих переживаний не позволила прочитать детям.  Всё же надо по возможности оберегать их от наших стрессовых состояний, им и так досталось, что впрочем, не мешает им вновь быть бодрыми и весёлыми.  На мой взгляд, изменения нам и им, в частности, только на пользу: открылись длинные вечера для работы – нет телевизора, слава Господу!

Вообще-то квартира полностью обставлена старой дорогой мебелью, русской, ещё дореволюционной, обнаружили печати: «Сделано в России».  Ровно столько же лет накапливалась пыль: стоял густой удушливый аромат десятилетий!  То-то была работа!  Распихали шмотьё по двум шкафам, двум рундукам, буфетам, и т.д.  Едим в салоне у окна, любуясь морем, более чем оживлённым, автомобильным и пешеходным движением, поездами и кораблями.  Только не хватает взлётной полосы современного аэропорта. 

Но, как ни странно, уже на третью ночь спали нормально, куда лучше прежнего.  Кухня вполне подходящая, всё есть, плита – электрическая, удобнее газовой.  Ведём хозяйство очень экономно, Маша ведёт учёт, и очень строго взыскивает с каждого. 

Прогулки после обеда нынче веселее, через мост – к морю, с ветерком.  Новый ритм, высокий уровень впечатлений, ощущений и восприятий помог нам пережить психологические и нравственные перемены, даже тебя как-то отдалил, но это только на мгновенье, на момент включения в новую жизнь… 

Завтрашняя поездка в Дублин, надеюсь, вернёт мне рабочее состояние.  Правда, уже сегодня, декорируя квартиру живописью и скульптурой, я почувствовал вновь вкус к жизни, к красоте.  Ты, Люсенька, должно быть, не поняла моих счастливых слёз у Моны Лизы: то были слёзы-рыдания, сотрясавшие мою душу – счастья!  Теперь я твёрдо знаю: я видел, я ощущал, чувствовал и внимал Богу – его благодати, его совершенству. 

Отвечаю на письмо.  Не волнуйся насчёт холодов: мы отлично уже готовы, новая печка очень экономно нагревает.  Купили уголь, баллон газа для газового камина.  Я просмотрел и отремонтировал окна, покрасил.  Квартира хорошо держит тепло, да и сторона тихая, дует сверху, в море, то есть в квартиру Тони, что у нас за спиной. 

Очень жаль, что тебя охватило нетерпение, и прав, безусловно, Яша.  Я разделяю его позицию, дети присоединяются ко мне, хотя соскучились мы и беспокоимся не меньше. 

Прости меня, Люсенька, но ты опять все наши превратности оцениваешь, переживаешь, как и прежде, как результат не нашей жизни, а как плод действий посторонних сил (Инишглас, Элизабет, и т.д.).  Так, мамочка, мы никогда не вырвемся из заколдованного круга.  Всему виной – мы сами, и это надо не только осознать, но и почувствовать нещадно к себе.  В эти недели это ощущение глубочайшей вины перед Господом и людьми потрясло меня настолько, что и ты почувствовала: я действительно не имею и тени претензий, обид ни к кому, тем более – Инишглас.  А к Антони и Ив испытываю только благодарность.  Они помогли переехать, таскали вещи, а Ив всё постирала и привозила.  Я ничем не заслужил к себе такой доброты, напротив: моё высокомерие, почти презрение, надменность и пижонство заслуживали совсем иного отношения.  Смирись и ты, Люсенька, внутренним движением – на колени перед Господом, посылающим нам прозрение и Спасение.  А тогда останется только Любовь.  Вот и двигает нас Бог в объятия друг друга – с любовью! 

 

Дорогая мамочка!

Очень долго не писала, прости меня!  Сейчас, как ты знаешь,  мы живём в городе, поэтому в школу мне ходить только десять минут, можно вставать на целый час позднее.  А после школы не надо спешить, как сумасшедшей, на автобус.  У меня есть своя комната, что мне очень нравится.  Снова немножко приятно ходить в школу, сейчас я сижу рядом с Люси.  Папа очень хорошо убрал, а завтра едет в Дублин, а мы с Мишей закончим чистку-уборку. 

Тётя Лида и дядя Фридрих очень понравились, и Франкфурт тоже.  Париж тоже понравился, а французы не очень, немцы больше понравились.  Ты за нас не беспокойся, не спеши, а то ты испортишь.  Целую, обнимаю.  Маша – пушистый хвост. 

 

14 сентября 1985

Суббота.  Люсенька, родная моя, привет тебе ещё раз из Дублина.  Это Джон подарил целую пачку открыток.  Встретились в кафе рядом с галереей.  Было много людей, все приветствуют тебя и желают удачи, был даже Билл.  «Заработал» сорок фунтов, но разговаривал в основном с Фергусом, Джоном, Ванессой и Мартином.  Мартин едет на две недели в Россию, а сын его, окончив мединститут, устроился в Америке.  Через две недели будет следующая встреча.

Джон верен себе: вновь потащил меня к чёрту на кулички в новый ресторан, где не оказалось горячей еды, а были бутерброды столетней давности.  Такой уж он старательный для меня, непоседа.  Далее я отказался ехать ещё в один ресторан, и мы поглазели на свадьбу в Тринити колледже, а сейчас ещё около часа будем ошиваться в ожидании автобуса. 

И одновременно ты славно провела время в гостях.  Привет Яше, Любе.  Слушайся их!!!

 

15 сентября 1985

Воскресенье.  Дорогая мамуля, вчера вечером я благополучно вернулся домой, нагруженный огромным количеством яблок, груш, помидоров, винограда, абрикосов, слив и т.д., что купил на рынке в центре Дублина, где всё втрое дешевле.  Дети, конечно, встретили, и мы весело вернулись домой.  Оказывается, у детей в гостях был Стивен.  Мой заработок очень понравился детям, так что они одобрили поездку.  Мы ещё повеселились по тому поводу, что Джон опять увёз меня из центра города, где полно ресторанов, на обед к чёрту на кулички, где только и оказалась прошлогодняя еда, завёрнутая в целлофан.  Конечно, милее и добрее в его счастливой заботе обо мне, придумать иного человека невозможно. 

Вот и воскресенье заканчивается, дети читают (даже Миша, нет TV, это и есть благодать Господня).  Я вновь наладил проигрыватель, и слушаю русские пластинки.  Конечно, наше одиночество здесь не прекратилось, хотя вокруг мельканье и движение, но у каждого обязательные дела и заботы, продержимся. 

Только ты не подкачай, не давай малодушию захватить тебя.  Дети огорчены твоей вчерашней интонацией – жалобной, как они сказали. Я крайне удивлён тем, что вместо необходимого для них, да и для меня ободрения ты «уговаривала», что у нас мало денег и т.д.  Я не знаю, сколько мы продержимся на этой квартире, но ни голодать, ни умирать с голода нам не придётся.  И опять надо не давать детям падать духом, заклинаю тебя, да и самому надобно кружиться и одновременно сосредоточиться на работе.  Надо будет вспомнить всё, что уже было готово в голове для статьи – переезд всё вышиб, а записать не успел.  Господи, помоги тебе!

 

17 сентября 1985

Мои дорогие!  Вот, пишу вам из дома, где сама появилась впервые два часа назад, из Питцфильда, куда Ноэми пригласила меня на встречу Нового еврейского года.  Это явно реформистская еврейская семья.  Младший сын сидит, правда, в кипе за чтением библии, но мать разгуливает по дому в брюках.  Ноэми мне понравилась тем, что сразу стала держаться со мной просто и естественно.  Расспросила меня обо всех подробностях нашей жизни и при мне звонила по разным адресам по нашему поводу, но повсюду ей отвечали автоматы. 

Что Ноэми может сделать на самом деле для нас?  Дать право на работу она не может, но, по крайней мере, она раздобыла адрес нужного адвоката и попытается действовать через него. 

Яков и Люба привезли меня в Питцфильд, для чего вчера выехали в Беккет к Тане Ольшанской, провели у них день, а по дороге домой они завезли меня в Питцфильд.  Более подробную информацию сообщу вам завтра-послезавтра.  Сейчас хозяйка дома пошла отдыхать, а я примостилась во дворе для этого письма. 

Вчера была счастлива, поговорив с детьми.  Умницы мои дорогие, спасибо вам, что вы утешаете и поддерживаете меня. 

Я начала лечить зубы у зубного врача Яши на его номер, то есть восемьдесят процентов за лечение оплатит «Прайм».  Я смогу залечить все больные зубы, хотя, право, не знаю, что собирается делать врач, снявший снимки со всех зубов и сказавший, что они у меня в ужасном состоянии из-за дёсен. 

Лёвушка, как прошёл русский день?  Звонил Фридрих из Бостона.  Весь его вояж прошёл успешно. 

 

17 сентября 1985

Вторник.  Люсенька, сегодня Ив привезла твоё письмо от 10-го, от Мурки и от Джо.  Мы с ней попили чай, да поговорили, а то так скоро английский забуду.  Конечно, мало у нас последнее время радостных новостей, но ведь живы-здоровы, и слава Богу!  Вот у Алика и Муры сплошная хворь, просят помочь на расстоянии, замучились, а врачи не помогают.  Джо на новом месте не может нарадоваться, пишет, что всё вспоминает нас. 

Мы теперь вечерами гуляем по улочкам, благо светло, но мало времени.  Сейчас у детей много уроков, и у каждого есть по отдельной комнате и свой стол.  Миша стал работать без принуждения, очень хорошо стал есть, возвращается голодным, перестал транжирить деньги.  А Маша приходит на ланч и мне приятно с ней перекусывать за столом, у окна. 

Очень жаль, что сорвался Арье, но что же он сразу не сказал, что обстановка изменилась – непонятно.  Люсенька, не дёргайся, слушайся Яшу.  Я понимаю, что невозможно сидеть, сложа руки.  Вот и у меня пока не идёт работа, но я только сегодня закончил домашнюю возню, зато теперь уютно и удобно для всех.  Я отлично понимаю только одно: нашу полную никчёмность в практике жизни, и потому не делай новых ошибок, полагаясь на свои соображения. 

Очень точно сформулировала Лида: если ты художник (или писатель, как Фридрих), устранись от практической жизни и предоставь всё жене.  А если такой случай, как у нас с тобой, то доверься Яше на всю жизнь, и будешь счастлива.  Фридрих просто возмущён тем, что было.  Я все деньги и дела передал детям, они хотя бы помнят, что делают.  Так наказал Фридрих. 

Не дрейфь, целую.  Твой Л.

 

19 сентября 1985

Мои милые!  Вчера получила наконец-то ваше письмо с новым адресом, а паспорта отправила на старый.  Попроси паспортиста сделать поскорее, но, разумеется, не надо говорить, что я в Америке.  Ноэми перезнакомила меня с великим множеством людей и продолжает действовать очень энергично.  Ходила к конгрессмену, а потом перезвонила Якову, спрашивала, на какую зарплату я претендую.  «На любую», - ответил Яков.  В отношении визы Яша тоже дал пояснения.  Вчера вечером ездили в Open House – место, где собираются агенты.  Но нам не предложили никакого интервью, только забрали резюме, обещав размножить и разослать по агентствам.  Сегодня рассылаю резюме по двадцати адресам, найденным в воскресной газете. 

Ноэми познакомила меня с Таней Окштейн и её мужем художником Сеней Окштейн.  Его мы видели ранее, когда были в галерее Нахамкина, очень симпатичный молодой бородач.  Таня пригласила меня на следующее воскресенье к себе в гости.  Она подключилась к моим заботам, передала адреса и телефоны своих бостонских друзей-программистов, которым уже звонила, и они тоже пригласили меня для личного знакомства. 

Фаина и Саша Онуфриевы пригласили меня в Бостон, где хотят познакомить меня с друзьями-программистами.  Саша – художник, может быть, ты знаешь его, Лёва. 

Далее, Таня Окштейн собирается звонить их приятелю, который через неделю вернётся из Испании (он открывает компьютерную школу).  Таня попросит его выступить моим спонсором, то есть, не беря на работу, дать мне необходимые для эмиграционных властей бумаги. 

Вот и все новости.  Может быть, нелегально меня устроят на цветочную ферму, где я могу подрабатывать и пересылать вам деньги на жизнь. 

 

20 сентября 1985

Мои любимые!  Не отчаивайтесь, что до сих пор ничего не устроилось.  Ни одного ответа на посланные резюме.  Нам может помочь только кто-нибудь вроде Ноэми, лично.  Она действует энергично, но пока никаких результатов.  Вчера Яков сказал своей соседке Барбаре, что мы согласны даже поработать бесплатно, лишь бы получить опыт работы в Америке и спонсора для Грин карты.  У Барбары много знакомых, она собирается разузнать. 

В следующую пятницу нам назначена встреча в Бостоне с человеком, который может помочь (через Ноэми и Бостонское отделение помощи советских евреев). 

Вчера пришло письмо от Шериан (однокурсницы) с двадцатью адресами, куда нужно разослать резюме и звонить.  Резюме отослала, сажусь за телефоны.  Дело в том, что обстановка резко ухудшилась, многих поувольняли, практически невозможно устроиться на работу, не имея стажа.  И хотя Яков приписал мне стаж, но и это пока не действует (берут американцев).  Я всё ещё надеюсь на чудо. 

… Как вы укладываетесь в столь ничтожную сумму?  Машенька, доченька, как в твоей тетрадке приходов-расходов?  Сюзанн, сотрудница Якова, звонила в английское посольство и выяснила, что мы, имея временные паспорта и право на работу в Ирландии, можем работать и в Англии.  Но это на всякий случай.  Молитесь за успех, как я молюсь за вас каждый день.

Люблю, целую, обнимаю.

P. S.  Получили ли десять фунтов в предыдущем письме?  В этом посылаю пять фунтов. 

 

21 сентября 1985

Суббота.  Родная наша мамочка, вчера пришёл пакет с паспортом.  А тебе отправляю (следовало раньше) координаты родственников, к которым нам советовал обратиться Фридрих. 

Прежде всего, это Бабби (Роберта Насер), очень милая, средних лет особа из нью-йоркского университета, была замужем за арабом.  Она может рассказать об остальных родственниках, но Фридрих настаивал на знакомстве с богатыми в Калифорнии.  Один из них, кажется, двоюродный брат, крупный продюсер в Голливуде, возможно, это Мартин Филипс.  Здесь же, на записке Фридриха, имя доктора Дэсмонда, но Бабби тебе поможет разобраться.  Фридрих советовал быть очень настойчивой в смысле родственников.  Конечно, следовало сразу послать тебе эти данные, но и я был так пленён идеей Бостона, что упустил время. 

Извини, я действительно очень трудно вхожу в новый материал, литературный, в новое мышление, а потому пишу только открытки.  Дело двигается, а книга Фридриха замечательна для трогания с места, статья обрастает новыми, интересными соображениями.  Надеюсь на следующей неделе закончить и приступить к следующей.  У меня очень серьёзные и ответственные планы на то время, которым я располагаю.  Паспорта отнесу в понедельник, и попрошу быстрее.  Не дрейфь!

   

21 сентября 1985

Лёвочка, милый!  Так как мои письма сейчас приносят вам огорчения и тревогу отсутствием хороших новостей, то у меня, естественно, пропало желание писать, а у вас, вероятно, те же причины, да и денег на марки нет теперь.  Тревога за вас, да и общая душевная смута настолько сместили все оценки и представления, что для меня было бы неестественным, например, сесть и смотреть фильм.  Представляю, как тяжело тебе.  Надеюсь только на твой природный оптимизм, хотя, в последние годы он тебе изменяет. 

Днём вроде бы всё нормально.  Шоков от телефонных отказов нет.  Вчера их было два.  Звонили из двух компаний, первый вопрос: «Ваше гражданство?»  Отвечаю, что вопрос решается, дело в процессе.  Сразу заявляют, что ничем не могут помочь. 

Ночью же, перед сном, когда думаю о вас (может быть, голодаете), весь мир опускается на грудь.  К счастью, я не потеряла способности спать, и в этом моё спасение.  Правда, просыпаюсь иногда среди ночи, но в общем, удаётся заснуть.  В целом, я думаю, что я большой молодец, выдерживая всё это. 

В Америке ценят агрессивность.  Так эту черту и называют: «aggressiveness».  Я сама делала учебную программу о наборе рекрутов в армию, нужно было разместить таблицу о качествах рекрутов, среди которых и была эта самая «агрессивность». 

В следующую пятницу мы приглашены в Бостон на встречу с каким-то деятелем от организации, помогающей советским евреям.  Яша решил ехать один для начала: посмотреть, могут ли они что-нибудь действительно сделать.  Так он объяснил мне, но, мне кажется, у него ещё какие-то другие цели, из-за которых он решился ехать один.  Я не стала настаивать, ему виднее. 

На всякий случай я хочу попросить вас выслать мне бумагу от Инишглас, подтверждающую, что я работала пекарем.  Юра Красный говорит, что, как ни странно, Америка берёт пекарей, потому что в Америке плохой хлеб.  И он даже взялся помочь в этом: найти спонсора от пекарни.  У него есть два полезных знакомства.  Но дело здесь осложняется тем, что нужно сразу обращаться к адвокату, то есть платить, а у нас нет денег.  Люба и Яша отнеслись к этой идее со словами: «Может быть».  Настаивать я не могу, потому что они в долгах, и на меня подыстратились сильно, но прежде я всё же должна вернуться в Ирландию за продлением визы. 

Люба не решилась на авантюрный трюк: поработать мне по Яшиному социальному номеру (подложному).  Теперь я хочу напомнить им о цветочной ферме, где прежде работал Юра.  Что-то они и об этом помалкивают.  Как объяснил Яша, теперь, после истории с Юрой, не очень удобно обращаться к этому фермеру.  Они уверяют, что дело было в Юре, а не в нём, фермере.  Что на самом деле он обошёлся с Юрой хорошо и даже предложил ему бесплатное жилище.  (Помнишь, Юра писал, что он работает как раб, а платят мало).  Яков хотел договориться на три-четыре дня, а в остальное время – Кобол и поиски работы.  Ту маленькую сумму, которую я могла бы зарабатывать у него, я могла бы с их разрешения пересылать вам. 

Сейчас рассылаю новые резюме.  Из тридцати пяти разосланных было только два ответа (отрицательных). 

Целый месяц у меня болят зубы и дёсны.  Яша уговорил своего зубного врача лечить меня на его номер.  Записали меня под именем Любы.  В общем, Яков и Люба уже сильно устали от наших забот. 

… Я пыталась составить для вас бюджет на пять фунтов в день: очень туго, но на еду, самую необходимую, может хватить, если покупать самую дешёвую рыбу (селёдку, например).  Но ведь нужны ещё и мыло, и туалетная бумага, и ещё тысяча всяких мелочей. Не уложилась, как ни старалась.  Да охранит тебя моя любовь от всяких напастей.  Деткам шлю по отдельному письму. 

P. S.  Будьте готовы к тому, что может быть, мне придётся вернуться в Ирландию не солоно хлебавши, что Америка будет не по зубам. 

 

Машенька, любовь моя!

Жизнь настала трудная, и жить приходится очень экономно.  Кошечка, я хочу дать тебе совет покупать печёнку у того мясника, где мы часто бывали вместе, и свежую селёдку, что стоила по двадцать центов штука.  У мясника можно просить свежие кости, из которых я и раньше варила прекрасные супы. 

Как учёба, Котик?  Теперь у тебя, вероятно, есть подружки в городе?  Трудно ли тебе, ведь в этом году программа более сложная, чем в прошлом.  Ластонька моя, люблю тебя и скучаю очень, но надо ещё немного потерпеть.  Что ты делаешь в свободное от учёбы время?  Красиво ли ты прибрала свою комнату?  Жалко, если вы не догадались набрать в Инишглас всяких хозяйственных мелочей вроде туалетной бумаги и мыла.  Читаешь ли ты?  Какие предметы вы учите сейчас в школе?  И какие у тебя отношения с девочками? 

За меня не беспокойся, доченька. 

Целую тебя.  Мама. 

 

Мишенька, любимый сынок!

Что поделываешь дома и в школе?  Не трудно ли тебе?  Не расстраивайся, Котик, что у нас всё так неважно сейчас, должно быть лучше.  Не бывает всегда всё плохо.  Главное – работать и учиться, отдавая этому все свои силы.  Есть ли у тебя друзья в городе?  Не болеете ли вы?  Как папа себя чувствует?  Напиши правду, не боясь меня огорчить.  Ты, вероятно, вырос за это время.  Музыкой вы уже, конечно, не занимаетесь, это очень жалко, но ничего, родной, что-то устроится, будет и на нашей улице праздник… 

Целую тебя, родной.  Да охранит вас моя любовь от всего плохого.  Я стараюсь изо всех сил помочь нам выбраться из этого положения.  Будь здоров, мой любимый. 

Мама.

Здесь опять жара и душно.  В России такая погода называлась «бабье лето». 

 

23 сентября 1985

Понедельник.  Дорогая наша мамочка, прости, что я в субботу разговаривал с тобой резко.  Это во многом реакция на то, что ты начинаешь говорить о пустяках, то есть, это не пустяки, конечно, сколько мы тратим денег, я понимаю тебя.  Можно считать, что пять месяцев мы продержимся, тратя 80 фунтов в неделю, или чуть больше, если не будет непредвиденных расходов.  Значит, включая январь нового года, это с деньгами, что остались после поездки, когда Фридрих оплатил дорожные расходы.  Так что некоторое время можно совершенно не волноваться на этот счёт. 

Машенька вернулась к урокам на дудочке, что значительно лучше у неё получается, а Миша вновь будет заниматься на фортепиано у своей учительницы, только при условии, что он ежедневно будет приходить к ней в шесть часов играть по полчаса, причём бесплатно.  У неё есть одно свободное пианино.  Она заметила Мишины способности и сама предложила, платить будем только за получасовой урок в неделю, как прежде.  Мы очень тронуты её вниманием, уже сегодня Миша идёт повторять прошлое. 

Сегодня отдал паспорта мистеру О’Лири.  Он был сама благожелательность, и обещал сделать скорее, не спросил, где ты, только посмотрел все штампы в паспорте и сказал О’кей.

У нас солнышко, хорошо жить в нормальных условиях, я работаю над статьёй. 

 

23 сентября 1985

Мои дорогие!  … В воскресенье, вчера, съездила в Спрингфилд к Окштейнам (Тане и Сене).  Рассказала им всё о наших проблемах, и они обещали всячески помогать и содействовать.  Сеня просил переслать ему твои слайды, он будет показывать их всем и всюду.  У него большие связи с галереями и всякими бизнесменами.  Как художник он здесь преуспевает (в смысле продаж), хотя начал с нуля.  Сеня сказал, что готов сочинять о тебе любые истории как о преуспевающем художнике и в смысле продаж, и в смысле выставок.  Сказал, что все здесь прибегают к этому, тем более что это не ложь, выставок у тебя было много, правда, не так много откликов прессы. 

Затем обсуждалась идея Красного с пекарней, но тут я полностью завишу от Якова с Любой.  Мне тоже очевидно, что надо начинать с адвоката.  Яша же по-прежнему настаивает, что сначала надо найти работу.  Яков утверждает, что нам не хватает связей.  Далее, дела в компании Арье снова стали развиваться в лучшую сторону, и Яков снова начал надеяться на него. 

Звонила Дудину, он обещал в течение недели разузнать возможности с программированием в Нью-Йорке.  Звонила в Бостон, к Фаине и Саше Онуфриевым, они тоже ищут работу для меня.  Далее, от Тани получила телефоны разных людей, к которым следует обращаться.  Завтра еду в Бостон по этим адресам.  Посылаю вам ещё пять фунтов. 

 

25 сентября 1985

Среда.  Дорогая мамочка, здравствуй!  Как видишь, взявши обет не писать тебе писем до окончания статьи, не выдержал.  Статья, точнее, материал, разросся настолько, что требует больших усилий и времени для упорядочения и написания, но четыре страницы уже готовы, хотя и не совершенны.  Книга Фридриха очень серьёзна, это только внешность у неё детективная.  Освободившись от напарника, Фридрих стал очень серьёзным писателем. 

Сегодня с утра я не мог не писать тебе.  Утром рассказал детям счастливый сон: в наших обычных поисках бумаг в доме мы вдруг обнаружили конверт, в котором были бумаги, разрешающие нам въезд и устройство в Америке, причём, там были отрывные талоны, очень вкусные, как помадки.  Мы сразу, обогревшись душой от предстоящей встречи с тобой, стали собираться, и в этом состоянии я проснулся.  Подумал: быть может, что-то сдвинулось у тебя? 

Потом Миша уехал в свою школу, садясь к учительницам в машину под окном, а вскоре потопала и Машенька.  В ланч она зайдёт в магазин, посмотрит почту, и купит яйца.  А вообще, уже было вчера твоё письмо сюда с пятью фунтами, очень жаль.  Сейчас у нас деньги есть, а тебе бы их следует держать на крайний случай, о чём я просил прежде.

Я уже писал, что паспорта обещали сделать к началу октября, сразу же отправлю.  Ив обещала сразу написать справку для тебя и сразу послать.  Мы тут с детьми подивились ироничности судьбы, если выгорит дело с пекарней.  Юра Красный – деловой мужик, не болтун, но не всё зависит от доброжелателей.  Мы, конечно, тоже уповаем на чудо, и давно.  Ещё Лида сказала твёрдо и чётко, как всегда она говорит, что она не видит нормальных возможностей для устройства программистом, не имея стажа, в Америке, даже в Нью-Йорке.  Когда я начинал говорить о Яше и Арье, она только пожимала плечами и отмалчивалась, говоря только одно: «Поздно, бум давно в Америке кончился, теперь начался в Европе, потому спрос изменил адрес, и мчаться за этой работой в Америку глупо, не говоря о том, что жить в Америке глупо и противно вообще».  Фридрих имеет иное мнение: можно жить в Америке, хотя в Европе, безусловно, приятнее.  Но нас, к сожалению, подобные рассуждения не задевают.  С благодарностью примем любое предложение судьбы. 

Я буду сейчас работать, и так уже работаю, чтобы завязать добрые отношения с «Посевом», может быть, это шанс на будущее.  Но как продержаться год, другой и где?  Конечно, всего проще и дешевле в этой квартире, где можно прожить меньше, чем за 400 фунтов в месяц.  Теперь же, когда наше самочувствие резко улучшилось, а моё – в особенности, не говоря о том, что последняя физическая работа была для меня очень тяжкой, время резко ускорило своё движение.  Прежде – нудно, едва шевелясь лениво, одна неделя вперевалку сменяла другую.  Теперь же они стремительно сменяют одна другую, а в запасе их не так уж много: меньше двадцати.

Теперь я отлично понимаю тебя: Инишглас мгновенно забывается, как всякая скверна, отпадает, словно высохшая короста после гнойника, и нет её.  Даже странно, что это было так долго.  Вот вчера вечером гуляли по нашей набережной под ярким электрическим светом, и удивлялись, что смогли три года провести в кромешной тьме.  С детьми стало легче и проще.  Они меньше устают (хотя у Маши очень много уроков, и она скрипит – жалуется), нет телевизора, появилось время.  Но русским мы совсем перестали заниматься, перед сном играем или в шашки, или в домино.  Они сами стараются экономно вести хозяйство, я же готовлю ровно столько, сколько мы едим, практически на один раз, только «дедушкин суп» на пару дней.  На второе чередуются котлеты и курятина жареная, всегда яблоки, а в Дублине я закупил всякой всячины на всю прошлую неделю, в предстоящую субботу вновь привезу. 

Джон предлагает регулярно встречаться.  Я скажу, что готов серьёзно заниматься русским языком (а не просто трепаться) с ним, Фергусом и ещё с кем-то, два-три человека, если это будет не пять фунтов, а десять или более с человека, поскольку иначе нет смысла для меня в создавшихся условиях. 

На днях впервые забегал Майкл, привёз письмо для детей с приглашением заниматься, как прежде, в театре.  Дети не хотят возвращаться в театр, да и накладно это теперь – 25 фунтов.  Достаточно того, что придётся платить за музыку, но это единственный необходимый расход.  С Тони, который живёт с семьёй напротив, мы пока ещё не говорили.  Он однажды изъявил желание обсудить нашу ситуацию.  Приближается время выставок, но, честно говоря, на сей раз нет желания терять время без уверенности, да и шансов на продажу. 

Да,  мамочка, в городе легко и быстро день сменяется днём, даже беспокойство, связанное с неясным, неустроенным будущим, не омрачает нашу жизнь настолько, чтобы можно было пожалеть о случившемся и вернуться в прежние берега, материально обеспечивавших существование. Физически и нравственно я здесь чувствую себя вновь возрождённым, более того, я вновь просто не чувствую своего тела, физических тягот, как это было последнее время в Инишглас. 

А новая работа, точнее, возвращение к старой – так отрадно!  Особенно, когда слово начинает повиноваться, что пока происходит редко: утеряны за десять лет навыки соответствующего мышления,   Последняя моя статья, если помнишь, была написана в Мевассерете уже более десяти лет назад.  Мне бы куда легче было сейчас сесть за материал о художниках, о Мосине, а не за критику, но эта работа необходима, и я буду её делать. 

Следующая статья будет о книге Рыбакова, который был на моей лекции и просил Фридриха, чтобы я написал о ней.  Дело в том, что в «Посеве» пустует место литературного критика, может быть, мне удастся заполнить, о чём намекал Фридрих.  Он там новый человек, хотя очень весомый, он член редколлегии и руководитель центра НТС.  Дети до сих пор с удовольствием, куда большим, чем Париж, вспоминают Франкфурт и гостевание у Фридриха, полюбив его всей душой.  В сущности, они хорошо почувствовали, как одинок и несчастлив в своём одиночестве Фридрих.  Вот где нам было бы хорошо.  Кстати, там тьма корректорско-редакторской работы, но очень туго с деньгами, и потому каждый работает за троих, получая минимальную заплату.  Фридрих с Лидой получают на двоих одну среднюю в Германии зарплату – 2500 марок, это около 800 долларов, половину платят за квартиру, а на остальные спокойно живут, не отказывая себе ни в чём, в том числе в расходах на машину, поездки и т.д.  В Америке сие невозможно. 

Фридрих потихоньку стал не только самым продаваемым русским писателем Зарубежья (у «Посева» самый большой доход от его книг), но и серьёзнейшим экспертом по Союзу.  Последняя его книга – монография о Советской экономике, печатаемая в Штатах, изучается на правительственном уровне, а само приглашение говорит за себя.  Меня он нещадно ругал, говоря, что я похоронил свои куда большие, как он считает, способности, несерьёзностью.  Он считает, что я должен был полностью устраниться, как он в Америке, от всех житейских и практических дел, передав всё в твои руки и других деловых людей.  И все переговоры должны идти формально, и т.д.  Кстати, всю переписку (деловую) ведёт Лида, Фридрих только подписывает.  Даже в Америку он поехал только после получения и подписания контракта на десять тысяч долларов, хотя дело было не с частными людьми. 

Раньше же, до организации своих дел, оборот получался не лучше моего.  Лида так и говорит, что, став писателем, изменился полностью.  Прежде точный, дельный, даже хваткий человек, ничего не забывавший, одним словом, «следователь по особо важным делам», - стал болезненно уязвимым, чувствительным, вечно всё путающим.  То есть, это всё и прежде, конечно, было в нём, только впервые стало выявляться.  Даже для разговора в своей семье, с приехавшим зятем, он стал просить своего приятеля Рыбакова помочь, сам он терял дар речи.  Внешне он стал совершенным Незнанским, а прежде был в Дозорцевых – в мать.  Ужасающее сходство с моим папой, он сам говорил, что это чувствует и замечает за собой, как зачастую хочется плакать, как плакал дядя Наум. 

Люсенька, ты не паникуй, этим делу не поможешь.  Я должен возвращаться к своей работе, она трудна уже тем, что я принялся изучать структуру романа и анализировать.  А это большая работа, не простое рецензирование на уровне: понравилось, не понравилось.  

А тем временем, пока писал это письмо, обжарил куски курятины.  Мы покупаем сразу большой пакет за три фунта.  Мамочка, буду продолжать отправлять тебе открытки, не серчай.  Если ты будешь активнее двигаться, по возможности, сама, мне представляется, что это не помеха Якову. 

Хорошо бы, действительно, наладить зубы, жалко, что здесь, при благоприятных обстоятельствах, не делала.  Насчёт Англии сейчас трудно думать, тем более, по новой профессии.  Ире Англия и англичане очень не понравились, Германия тоже, но меньше, чем Англия.  Даже у неё устройство оказалось почти невозможным, а у неё в порядке документы, стаж и много денег. 

  

26 сентября 1985

Мои дорогие!  До сих пор я не попала ни на одно интервью, несмотря на многочисленные разосланные резюме.  Из двух компаний только пришли ответы, что, может быть, вскоре меня вызовут на интервью.  Сегодня – четверг, а в воскресенье я уезжаю в Нью-Йорк, позвонив предварительно Меерсонам.  Миша вначале вроде бы был в замешательстве от моей просьбы, потом вечером перезвонил и пригласил самым радушным образом. 

Планы мои в Нью-Йорке таковы: связаться с Паландом, русским адвокатом, телефон которого дали мне Окштейны, с просьбой ссылаться на них; с Седых, владельцем «Нового Русского слова». 

Сеня мне сказал: «Никого не слушайте, всё проверяйте сами, нет ничего невозможного.  Седых – хороший, добрый мужик, надо ему поплакаться».  Далее: ходить по всем нью-йоркским банкам и компаниям, обивать все пороги лично, а не отсиживаться в Садберри. 

Ты пишешь: поступай так, как говорит Яша, но Яша ничего сказать и ничего сделать в данной ситуации не может, он не Бог.  В человеческом смысле для него всего важнее вопросы чести и достоинства.  Например, предложение Маши Голосовкер пожить у её матери в Нью-Йорке его возмутило, точнее, возмутило моё согласие на это предложение.  Сама мадам Голосовкер как-то сказала, восхищаясь Яковом и Любой: «Мы бы больше месяца не выдержали, Лёнька бы через месяц уже предложил Люсе уезжать».  То есть, не выдержала бы Маша, а Лёнька сделал бы так, как она захотела.  Но мне это уже как бы всё равно.  Пережив потерю их в качестве друзей, я не реагирую на подобные вещи, да и живём мы уже настолько в разных измерениях, что, то, что задевает Яшу, не трогает меня. 

Вчера Люба и Яша опять привезли Диму Рогинского.  Всё это время он жил в доме других друзей, но, видать, не смог и снова переселился к Язловицким.  Это прямо пересеклось с моими интересами, ибо Яков сегодня сказал, что мне придётся делить с ним время на терминале.  Дима собирается учиться Фортрану, и ему тоже нужен терминал.  В свободное от звонков и почты время я продолжаю работать.  Шериан прислала книгу с адресами банков и страховых компаний, по которым я могу звонить. 

Сразу по возвращении из Нью-Йорка, если за неделю не выгорит ничего, Яков по моей просьбе будет разговаривать с фермером, где работал Юра, где за наличные (почасовая оплата) я смогу подрабатывать и пересылать вам.  Сам Юра устроился, наконец, и работает в Бостоне. 

… Вообще, если бы наши обстоятельства в Ирландии были благоприятны, то нам светила бы возможность со временем переехать в Англию.  Сильно беспокоюсь о паспортах.  Звонил Марк Новодворский, как я поняла, по твоей, Лёвочка, просьбе.  Но он-то явно помочь не может.  То есть, каждый, кто захотел бы, смог помочь – все заняты своими делами.  Вот чужая мне Шериан проявила больше внимания и заботы, раздобывая для меня адреса и телефоны и вообще, видно, что человек искренне желает помочь. 

Сегодня еду к зубному врачу, челюсть опять начала болеть, но я постараюсь его уговорить сохранить два больных зуба.  Держитесь, мои дорогие.  Я, правда, иногда впадаю в прострацию, но усилием воли привожу себя в порядок.  Посылаю ещё пять фунтов.  Ваша мама.

 

27 сентября 1985

Пятница.  Дорогая Люсенька, сегодня пришли два твоих письма, в одном вложение – пять фунтов, таким образом, мы получили всего десять фунтов.  Сегодня первым делом принялись за чтение, а потом и за ответы тебе.  Миша уже в постели.  Маша заканчивает недельную бухгалтерию: на питание уходить в среднем 25 фунтов.  Почему по твоим расчётам нельзя уложиться, я знать не могу, но твёрдо понимаю, что тебе бы не уложиться.  Ты привыкла готовить впрок, это всегда обходится дороже.  Я же точный имею счёт, скажем полкило фарша – это девять котлет на три дня, дедушкин супец – на два, и т.д.  Сейчас Маша подсчитала, что за неделю вместе с электричеством потянет фунтов на 75, максимум – 80.  Я готовлю много вещей, как когда-то моя мама, из картошки: и пюре, и котлеты, и жареные с луком, и без, и т.д.  Покупаем помидоры и огурцы, но режем немножко ломтиками к гарниру.  Правда, у нас ещё есть немножко продукты из Инишглас: мука, греча, был чай – кончился, и другие пустяки, но они существенно не повлияют на расходы.  Что касается совета покупать или брать косточки для супа, то в том магазине мы не бываем, покупая всё в LN, да и «пустые» супы, да щи со сливочным маслом, куда симпатичнее и ароматнее. 

Завтра утром я отправляюсь в Дублин, не очень хочется, но ехать надо.  Джон написал, что будет со мной до двух часов, значит, я смогу походить немножко сам, и это приятно. 

Что касается твоих возможностей, подобно описанных в последнем письме, скажем, с фермером, у которого работал Юра, то всё надо смотреть на месте, в том числе и с идеей пекаря.  Мне представляется, что следует прежде всего, прислушиваться к Яше и Любе.  По существу, устраиваешься только первый месяц, а до этого была учёба.  Мы готовы на любой исход: вернёшься ли домой к нам, останешься ли на случайной работе, чтобы поддерживать нас и подыскивать другую, или ещё какой вариант – мы согласны.  Сейчас самым страшным представляется прошлое – Инишглас, хотя я понимаю, что от сумы, да тюрьмы зарекаться нельзя.   

…Сегодня пишу в качестве исключения.  После вчерашнего письма тебе пропал день, так и не смог вернуться к статье, а сегодня проделал большую работу, теперь осталось всё свести воедино и напечатать на машинке.  Дело в том, что переписка с тобой возвращает меня к тем самым настырным проблемам, от которых ты просыпаешься ночами, да и я, что греха таить, хотя сплю здесь неизмеримо глубже, хотя город, шум и т.д.  Так вот, после письма не так-то просто отделаться от инерции, а это пагубно для литературной работы, в этом смысле…

… Продолжаю в субботу перед отъездом из Дублина.  Вчера письмо было прервано приходом того молодого, несколько странного, человека, что в последний раз был вместе с нами в гостях у Майкла.  Он – мой сосед через стену в этом же доме, живёт один.  Пришёл с бутылкой сухого вина – первый мой гость.  Я даже знать не ведаю, как звать-то его, а проговорили до половины второго.  Спал я с непривычным грузом вина в пузе и жилах, не ахти как.  Грезились почему-то сексуальные обстоятельства, и я всячески отмахивался от беса.  Но с ним шутки, сама знаешь, какие: ты его в окошко, а он так и норовит прямо в трусы.  Как ни странно, проснулся бодрым, и в восемь (идти три минуты) был в автобусе, а дети остались спать, с готовой едой на весь день. 

Здесь уже в одиннадцать в кафе, что под галереей Соломона, начались занятия.  Пришли: Ванесса, Фергус, шахматный журналист Джим, Джон и Джозеф.  Я предложил учиться на стихах, и начали с «Музыки» Пастернака, помнишь «…колокол на колокольню…»  Читали по очереди по строфам, разбирали, учили, и через два часа уже все смогли прочитать с пониманием.  Моё предложение учиться на стихах, выучивая их на память, принято.  Следующим будет по Пушкину.  Мы крепко поработали, даже я устал, а Фергус сознался, что голова пошла кругом.  Но всем очень нравится.  Я намекнул, что надо платить больше (сегодня заработал 25), все же три часа занятий, и пропадает целый день, не говоря об обстоятельствах.  Теперь со всеми должен поговорить Джон, но я думаю, что всё уладится, и в том числе с Мартином, если он захочет встречи вновь проводить в Белфилде. 

Потом пообедал с Джоном, он уехал, а я, пока искал под машинку бумагу, ужасно устал, сейчас прямо теплынь вовсю, тьма везде народа.  Осталось рядом, на рынке закупить фрукты, да пойду вновь в детское кафе отдохну, и что-либо попью. 

Следующее занятие будет через две недели, так что ещё обнаружилась положительная сторона переезда в город: под рукой автобус.  Жаль, конечно, не удалось услышать твой голос.  Значит, в следующую субботу.  

 

27 сентября 1985

Родные мои!  Милый Лёвушка!  Я мысленно, в своих молитвах, посылаю вам свою любовь.  Доходит ли до вас, не ведаю.  Лёвочка, родная моя душа, иногда меня охватывает страх именно за тебя, выдержишь ли.  Деткам помогает беспечность, к счастью.  Я надеюсь, во всяком случае. 

Завтра, в субботу, рано утром уезжаем в Нью-Йорк, останавливаюсь у Меерсонов.  Кроме всего прочего, питаю смутную надежду на самого Мишу: не сможет ли помочь.  Все новые знакомые, Таня и Сеня Окштейн, например, и Юра Красный, толкают меня к адвокату.  Дали телефон русского, их знакомого адвоката.  По телефону он сразу запросил пятьдесят долларов за первую консультацию.  Яков говорит, что мы и сами прекрасно знаем, что он скажет наперёд, и жаль пятидесяти долларов.  Но, может быть, следует рискнуть в смысле советов Юры Красного?

Свяжусь с Робертой, с Тахадзе, который открывает компьютерную школу, телефон дали Окштейны.  Этот Тахадзе (возможно, грузинский еврей) вчера позвонил сам.  Звонил сам в половине двенадцатого ночи, что подтвердило мнение Окштейнов о нём, что он немножко не в себе и лечился у психиатров.  Правда, он извинился за поздний звонок, сказал, что до позднего часа занимался людьми, желающими у него устроиться.  Сказал, что надо встретиться, и он подумает, что можно для меня сделать.  Никто не знает, что и где может выскочить. 

В наши дела вмешалась к тому же стихия.  По стране прошёл ураган, он и сейчас крутит где-то.  В Садберри пока что начался ветер с дождём, но не сильный ещё.  Все школы и офисы позакрывали, служащим велено возвратиться домой до одиннадцати и не выходить из домов.  Правда, Данила услышал, что может быть, наши места ураган минует.  Вот, слышу, за окном зашумело.  Это даже интересно – никогда не видела ураганов.  Из-за урагана была отменена поездка в Бостон в пятницу, о которой я говорила.  Придётся договариваться о другой. 

На Яшину карточку его зубной врач залечил мне вчера три передних зуба, а через неделю займётся остальными.  Слава Якову!

… Никакого урагана нет, прошёл сильный дождь, пару раз рвануло ветром, и что-то где-то прогремело, отчего действительно чуть-чуть страшно стало, потому что это был не гром, а какое-то космическое ворчание. 

 

28 сентября 1985

Ну вот, Яша привёз меня на автовокзал, мы купили билет на Нью-Йорк, Яша уехал, а я в ожидании автобуса пишу вам это письмо.  В комнате ожидания я одна, да продавец билетов.  Поразмыслив, зашла в уборную и переложила деньги в карман, который специально нашила на внутренней стороне колготок и пришпилила его.  Так надёжнее, ежели кому придёт охота вырвать сумку в Нью-Йорке. 

Неделя будет очень занята: Нахамкин, объявление в газету, три адреса переводческих фирм, русская пекарня, и, наконец, встреча с женщиной, которой нужна няня.  Зайду и к Тахадзе, который всякий раз выдаёт мне новые адреса.  Человек он полезный оказался. 

Мне не повезло в Садберри с терминалом.  Как раз на это время пришёлся ремонт телефонов, подключающих систему.  Я взяла с собой книгу по JCL, но чтение не так эффективно, как практика. 

… Вот явилась шумная семья: бабушка, мать и ребёнок.  В естественности американцам не откажешь.  Лёвушка, не мог ли бы Майкл помочь выхлопотать деньги для тебя?  Сюзанн, которая возила меня вчера к себе на завтрак, уверяет, что мы имеем полное право на пособие для малообеспеченных.  Что касается Джона и его письма, то он нисколько не преувеличил в своём письме бедственности нашего положения.  Что тебя испугало в его письме, Лёвушка?  Если Мартин добьётся официальных занятий, это будет прекрасно. 

Я ужасно рада, что дети так хорошо успевают в школах, и что с поездками легче.  Мишенька, передай привет от меня своим учительницам, они славные, я им очень благодарна за тебя. 

Значит, вы едите хлеб Антони?  Три дня назад я испекла прекрасный хлеб.  Яша купил муки с мельницы, подобной Инишглас.  Этот хлеб был быстро съеден, хотя все Язловицкие едят мало хлеба, в основном – мясо, чаще куриное, иногда рыбу и колоссальное количество сырых овощей, просто горы салатов.  Что до меня, то я предпочитаю кусок подсушенного хлеба с джемом, творогом или сыром.  В последнюю неделю было много рыбы – копчёной форели и селёдки.  Покупаете ли вы свежую селёдку?  Мне помнится, штука стоила 15 (или 20) центов.  Для тебя лучше рыба, Лёвушка, хотя дети – мясоеды.  Вот и автобус скоро.  Прощаюсь с вами, мои любимые…

Фотография, где папа, заплаканный, обнимает скульптуру, очень на меня подействовала.  А Машенька такая взрослая красавица, и видно, как вырос мой любимый малыш Мишенька. 

P. S.  Добавляю уже из Нью-Йорка.  Нахамкин согласен, хотя всё это ему явно не нравится.  Русские пекари отказались меня взять, вернее отложили ещё на две надели.  Посещение одной еврейской организации «New American» тоже ничего не дало (всем нужен документ, а израильтянам они не помогают).  Миша Меерсон дал мне переводы.  Жду паспорта, чтобы начать с адвокатом и Нахамкиным, а тем временем начну работать в доме с детьми.

 

29 сентября 1985  Нью-Йорк

Мои дорогие!  Лёвочка, я просила тебя переслать бумагу о том, что я работала пекарем два года, или более, в Инишглас.  Миша звонил знакомому адвокату, и версия о пекарях подтвердилась.  Юра Красный идёт сегодня доставать такую бумагу и договариваться о спонсорстве.  В качестве программиста всё сложнее, тут поувольняли многих американцев, без документов безумно сложно.  Подробности потом.  Разумеется, я не останавливаюсь в поисках работы программиста, и тут ещё произошли всякие события, о которых – потом.  Надежды не теряю.

Нью-Йорк – Содом, первые впечатления от него ужасны, но об этом тоже потом.  Не имея здесь от вас писем, ещё более скучаю и тоскую о вас.  Здоровы ли вы?  Как ваша учёба, деточки. 

Ирландия – страна чистая, если сравнить с Нью-Йорком.  Толпа ужасна, в ней нет лиц почти, особенно много видела безобразных старух.  Такая невероятная разница между Садберри и Нью-Йорком, но нам Садбэрри недоступен.  У Миши есть ещё один вариант пробивания визы, но об этом – потом. 

 

30 сентября 1985  Нью-Йорк

Мои дорогие!  Вот и сентябрь кончился, а кажется, что прошла вечность с первой моей попытки устроиться на работу.  Я четыре дня в Нью-Йорке.  Только что вернулась от Роберты, у которой пробыла не более часа.  Она действительно очень милая, очаровательная женщина, но совершенно очевидно, что нам не может быть полезной ни в чём.  Живёт она в очень хорошем районе Нью-Йорка, в роскошной квартире, а все прочие богатые родственники – в Калифорнии. 

Миша разговаривал с Володей Морамзиным, его приятелем, о спонсорстве для меня, и тот отказался, хотя это могло быть реальным для меня (уход за детьми).  Ещё одна надежда рухнула.  С программированием дело плохо, берут американцев, и только опытных, хотя я и продолжаю поиски и в этом направлении. 

Первое впечатление от Нью-Йорка было страшным: клоака, ад кромешный, печать порока и измождения на всех лицах.  Я содрогалась при мысли, что будем ввергнуты в этот ад.  Ирландия представилась раем, и Дублин - в особенности.  И нигде я не чувствовала себя столь одинокой и потерянной, как на той самой 34 Street, где я разыскивала «Новое русское слово».  Седых, владелец газеты, конечно, отказался взять меня без документов, хотя записал данные и обещал переслать какую-нибудь корректуру подпольно.  Платит он копейки.

Тахадзе дал телефон одного подпольного агентства, которое устраивает таких, как я.  Устроив, берёт десять процентов годовой зарплаты.  Миша сказал, что это дурно пахнет, но, может быть, стоит рискнуть.  Завтра я отправляюсь туда снова. 

… Продолжаю утром следующего дня.  Пришла бумага, что работала пекарем.  Яков пересылает её сюда, а Красный подтвердил, что сможет раздобыть спонсора.  Но Яков ко всему, кроме программирования, относится неодобрительно.  Пекарем я работать не собираюсь, мне важно получить бумагу.  Что касается программирования, то пока никаких зацепок, не берёт никто, я же шлю и шлю резюме. 

Меерсоны переселились в другой район, в большую квартиру, но живут очень бедно.  Вчера был праздник Покрова, с утра была с Меерсонами в церкви.  Сейчас отправляюсь снова на 34 Street, в ту самую клоачную улицу.  Красный сказал, что здесь Гершович, просто путешествует, что хотел бы видеть меня.  Но у меня нет времени, а главным образом, желания видеться с ним, тем более, что явно будет пьян. 

Как вы?  Не получая писем, я как-то хуже себя почувствовала.  Воздух чумы с утра даёт болезненную зарядку.  Недаром все нью-йоркские госпитали переполнены раковыми больными.  Привозят даже много детей, больных раком, и молодых людей, больше, чем пожилых. 

Миша и Оля отнеслись радушнейшим образом.  Сами бедны, но меня кормят и поят, и устроили хороший ночлег в кабинете у Миши.  Господи, увижу ли вас?  Стерплю ли?  Вынесу ли?  Благослови вас Отец Всевышний и Матерь Божия, Пресвятая Дева Мария.  Она – женщина, и я молюсь ей в последнее время, хотя трудно представить, что из этого дыма чумы мои молитвы прорываются.  Прижимаю вас к самому своему сердцу.  Мама Люся. 

 

1 октября 1985

Дорогая мамуля, сегодня пришло твоё первое по новому адресу письмо от 18-го сентября с первыми десятью фунтами и именами многих твоих новых знакомых.  Теперь всё разъяснилось, а то я несколько был в недоумении, многое не понимая.  Так что это первое письмо, должно быть, оробев от неожиданности, или заблудилось, или отсиживалось где-то целую неделю. Очень рад твоему движению, это сообщает нам необходимый для жизни покой.  Вчера пришёл от М. Меерсона пакет с последними номерами альманаха «Путь», со многими репродукциями гравюр Толи Шнитке, некоторые просто замечательные.  Там есть адрес, сейчас напишу и ему открытку, да и Мише благодарность.  Думаю, что ты уже написала о Нью-Йорке. 

У нас всё нормально, только я никак не соберусь для последней завершающей работы: сесть и закончить, да переписать статью.  Привычка работать руками у меня ужасающая, сидение за машинкой и перебирание клавишей совсем не нагружает физически, вот я и кидаюсь что-либо шуровать.  Здесь всё стало неизмеримо проще, образовался чёткий ритм, да и сил стало у меня много больше.  Гуляем и после школы, когда ходим на урок музыки, да и вечером, и я перед сном по нашей освещённой набережной.  Дети учатся лучше, и лучше оценки, впервые без TV, и сразу другие дети, так что до окончания школы телик не должен появиться.   

 

2 октября 1985

Дорогая Люсенька, с утра пришло письмо от 26-го, сразу видно, как ты устала, да нервничаешь, да ещё зубы.  Когда у меня неделю назад болела челюсть (всё прошло), настроение было ужасным.  Но хорошо, что стала действовать, двигаться, независимо от того, что будет.  У Седых первый помощник – Тополь, бывший соавтор Фридриха и враг, так что ничего не могло быть.  Мне очень понравился совет Сени.  Конечно, пошли ему фотографии керамики и глины, только указав, что это модели для литья бронзы. 

Хорошо, что позвонила Меерсону, с ним очень важен контакт, неужели не смог содействовать?  А Марку я не писал полгода.  Он, вероятно, вернулся домой и позвонил по ещё старой открытке.

Мамочка, не надо сердиться и обижаться на людей, это ведь нормально, что все заняты своими делами.  Бывают только такие крайние исключения, гении добра, как Люба и Яша, или зла, социального равенства, то есть рабства, лицемерия, как Инишглас.  Так будем благодарить Господа, что на нашем пути было и есть не только зло.

Я согласен, что обивать пороги лично необходимо, только это утомительно, и надо не забывать при смертельной усталости лучезарно улыбаться, пусть тебе поможет Бог!  Означает ли твоя работа на ферме, что ты должна там жить, а если нет, то как добираться, и как это будет сочетаться с поисками основной работы?  Конечно, если иметь деньги, продержаться мы сможем даже с  нахождением работы в Англии – и это возможно.  Я разговаривал с хозяином дома о работе, он бизнесмен и хозяин нескольких домов, обещал подумать. 

Желаю тебе быть спокойной, мамочка, это важно.

      

3 октября 1985  Нью-Йорк

Родные мои, здравствуйте!  Сегодня четверг, а с субботы я в Нью-Йорке, живу у Миши и Оли Меерсонов, принявших меня очень радушно, несмотря на бедность.  Что я выяснила в Нью-Йорке для себя?

Здесь множество полулегальных и легальных компаний, занимающихся чёрным бизнесом, устраивая спонсоров и документы за деньги.  В первый же день я нарвалась именно на такую компанию, предложившую мне за 1500 долларов спонсора (т.е. человека, дающего бумагу, что он берёт меня, но я у него не работаю), и за 1500 долларов адвоката (из этой же компании), который устраивает мне визу Н1, по которой я могу вызвать вас.  Н1 даёт временное право на жительство, то есть я полностью завишу от работодателя.  Эта виза делается быстро, за три месяца.  Они согласны делать и Грин карту, но за два с половиной года.  На два с половиной года я пойти не могу, но Н1 позволит мне работать и вызвать вас, но, скажем, в случае увольнения никакая помощь нам не оказывается. 

Это также нечто вроде подпольного агентства, где просто ищут работу (тоже за деньги).  И тогда работодатель, заинтересованный в кандидатуре, выступает спонсором.  Но, посмотрев в моё резюме, эта женщина сказала, что найти работу мне не берётся, потому что программистов переизбыток, даже американских, и никто без документов меня не возьмёт. 

Именно здесь, в Нью-Йорке, все твердят одно и то же: искать работу программиста без документов бессмысленно.  Сперва надо делать документы, и другого способа зацепиться в Америке нет.  А Яша держится за обратное: сперва работа, потом – документы, и ни один шаг мой в другом направлении не поддерживает.  А я не могу возразить, ибо денег у нас нет, и просить уже больше не могу и не вправе, при тех колоссальных затратах, которые они сделали.  К тому же вроде бы пропадают впустую те колоссальные усилия, которые мы затратили на курс.  Отступить от этой главной идеи Яша не может, а я, впадая в панику, готова ухватиться за любую возможность, которая появляется. 

Именно в Нью-Йорке на меня напала такая острая тоска, что мне стоит неимоверных усилий её преодолеть.  Нью-Йорк ужасен, это ад, и я иногда в панике думаю, стоит ли за этот ад бороться.  Из Израиля уезжать стало также трудно, как из России.  Мишку Шнитке не выпускают, несмотря на умирающего отца.  Анри Волохонский, давно получивший работу в Германии, только недавно выехал туда, как сказала его сестра Лариса, которую я видела в церкви. 

Завтра едем с Красным к пекарю, от которого он рассчитывает получить спонсорскую бумагу.  Тот план, который мне предложили в подпольном агентстве, стоит три тысячи долларов.  Но меня предупредили, что с такими делами надо быть осторожным.  Вперёд – бумаги, деньги – потом.  Посмотрим, что выйдет с Красным.  Благослови вас Господь.  Душа моя рвётся к вам.  Как вы там держитесь?

 

3 октября 1985  Нью-Йорк

Мишенька и Машенька, любимые мои!  Пишу вам общее письмо, а прочтёт его вам папа.  Как-то вы там без меня, наверное, уже совсем взрослые.  Я не одна тут такая мама, что живёт в разлуке с детьми.  По соседству живёт полька, пани Янина, приехавшая по туристической визе из Польши и пожелавшая здесь остаться.  А её маленькие детки остались в Польше, и не видела она их ровно год.  Очень тоскует о них, но держится молодцом, как и ваша мама. 

Мишенька-Заинька, Машенька-Белочка, пушистые мои хвостики, как у вас с учёбой?  Опишу вам Нью-Йорк.  Это огромный-преогромный каменный город, и между громадами домов снуют машины, машины, машины.  А на тротуарах – пешеходы, пешеходы, пешеходы, и все бегут, все заняты, никто друг на друга внимания не обращает.  Дома огромные, улицы грязные, и, как мне показалось, сплошь чёрные лица, есть и жёлтые, а белых как-то меньше.  Но мне не повезло с первыми впечатлениями, ибо я попала в район очень плохой.  Позже я убедилась, что есть и другие, красивые районы, и говорят, что в Нью-Йорке много прекрасных музеев, где я, может быть, смогу ещё побывать.  Станции в метро тоже разные.  Есть чистые, светлые и красивые, а есть просто безобразные, грязные и отвратительные настолько, что хочется закрыть глаза.  Правильно говорят о Нью-Йорке, что это город контрастов.  Шум и грохот невероятный.  Вой пожарных машин, вой машин скорой помощи, запахи бензина, копоти. 

Миша Меерсон говорит, что Москва по сравнению с Нью-Йорком – деревня, пастораль (пусть папа объяснит, что такое пастораль).  Как видите, детки, Нью-Йорк мне не понравился, хотя есть люди, которым он нравится.  Бостон – нравится, а Нью-Йорк – нет.  И в первую минуту, как ты выходишь на улицы Нью-Йорка, сразу нападает усталость.  Но совсем необязательно, что нам придётся жить в Нью-Йорке.  Я делаю всё для нашего устройства, да поможет нам Господь.

Детки, что вы делаете в свободное от школы и уроков время?  В котором часу ложитесь спать и в котором встаёте?  Что вы едите на завтрак, что берёте с собой в школы и что едите после школы?  Часто ли гуляете с папой?  Как папа себя чувствует? 

Я рада, что вы старательно учитесь, это очень важно.  Холодно ли сейчас в доме?  А на улице – какая погода?  Мишенька, что стало с твоими зайцами?  И кому досталась собачка Бьюла?  Жалко её, но хорошо, что вы не взяли её с собой, в городе она чувствовала бы себя плохо. 

Не знаю, смогу ли позвонить вам послезавтра, в субботу.  Вероятнее всего, попрошу позвонить Любу, по телефону Меерсонов нельзя.  Я знаю, что при всей их бедности денег они не возьмут. 

Будьте умницами, мои родные, учитесь хорошо, пока это самое важное.  Школы у вас, слава богу, хорошие.  Видите ли вы Майкла, Айрин и их девочек?  Привет им от меня передайте.  Это не важно, что мне так не нравится Нью-Йорк, Америка большая и разная, многие места в ней просто прекрасные.  Целую вас, любимые мои дети.  Молюсь, чтобы поскорее быть вместе. 

Держите хвостики морковками.  Ваша мама. 

 

4октября 1985  Нью-Йорк

Лёвушка, мой милый!  Послала два письма, как написались, а потом ругала себя, что отослала.  Вам и так тяжело.  Сейчас приободрилась, опять возродилась вера в жизнь, появились надежды.  Единственное, что страшно смущает, это возможная жизнь в Нью-Йорке, в который мы не впишемся никогда, и за детей страшно.  Образ каменного спрута, который обхватывает и душит, довольно точный. 

Всё это время я общаюсь с Иосифом Тахадзе, полусумасшедшим московским грузином, который оказался добрым мужиком.  Он сразу развернул передо мной план действий, дал телефоны, адреса, у него обширные связи.  Тут же, на моих глазах, подключил к моим заботам своих знакомых: звонил, выяснял, проверял.  Проверил, что это за контора, устраивающая за наличные на работу. 

Мне пришлось связаться с людьми, которых раньше я избегала, например, с Юрой Красным.  Это плата за высокомерие: если думаешь о ком-то плохо, значит, считаешь себя лучше его.  А теперь судьба толкнула меня к ним за помощью, и слава Богу, они не отказываются помочь.  Вообще, о Красном говорят, что он жох и пролаза, но мужик добрый, и я рассчитываю на его помощь. 

Оля и Миша живут в большой квартире, но во всём видны следы лишений и бедности: квартира обставлена выброшенной мебелью, недавно выбелена их приятелем и чисто вроде бы, но убого и бедно.  Спасибо им, что, несмотря на собственные лишения, они меня приютили.  И мы ещё должны благодарить Бога нашего, что у нас есть друзья. 

Ещё о Тахадзе.  Он говорит, что любую работу за cash (наличные), они мне и сами найдут, не нужно связываться ни с какими жлобами, что наживаются на безвыходном положении людей.  Главное – найти спонсора.  Завтра идём к владельцу пекарни.  Может быть, мне там же придется начать работать, но это при условии, что он – спонсор.  Тогда можно начать оформлять документы.  Миша найдёт комнату подешевле, и я смогу поддерживать вас и копить деньги на ваш переезд, да и Яша поможет, я не сомневаюсь. 

Нью-Йорк выматывает.  За эти несколько дней я ужасно устала, и даже сбросила вес.  Сегодня у меня день передышки: сижу за письмами, рассылаю резюме (вопреки всем прогнозам надежды не теряю).  Миша посоветовал мне остаться дома, раз нет особых дел в городе, отдохнуть и немного подлечиться аспирином и мёдом.  Заодно я варю щи, которые здесь все любят, но почти никто не варит.  Оля весь день в университете, у Миши – семинары, церковные службы и посещение больных.  За ребёнком, очень весёлым и счастливым человечком, присматривает Флора, которая сейчас совершенно пришиблена, очень изменилась. 

Толя похудел, но ещё передвигается, лицо как у святого.  Лечат его химиотерапией, и в дополнение Флора вливает ему онкадор (антропософское лекарство) и, конечно, диета. 

 

5 октября 1985

Дорогая мамуля, вчера пришло письмо недельной давности, перед Нью-Йорком.  Конечно, грустно, если придётся идти к садовнику.  Дело в том, что ещё три месяца мы продержимся твёрдо, и лучше употребить это время на главное – устройство.  И другое: пусть трудности, удары возвышают твою душу, не поддавайся усталости и раздражению, паче глаза береги дружбу – только Люба да Яша у нас есть.  Надеюсь, что на следующей неделе получу паспорта и пошлю тебе.

Пожалуйста, не надо жалеть меня, тогда мне трудно: я слабею и впадаю в меланхолию.  Наша разлука временная, и договорились не говорить об этом.  В городе неделя скачет за неделей, не успеваешь отсчитывать.   Статью ещё не кончил, бесконечно переделываю, передумываю, меняю, перепечатываю, но заметно двигается мысль в глубину, в нечто существенное. 

Быт здесь очень лёгкий, удобный, не утомителен.  Каждый ланч едим с Машей горячие блины.  Сегодня у неё в гостях чудная девчушка, совершенно прозрачная, даже Миша подключился: накормил блинами.  Сейчас смотрят фотографии.  Дома тепло, уютно, допишу после телефона…

Мамуля, ты очень волновалась, должно быть, началась стартовая лихорадка, и ты стала не совсем в себе, это и понятно.  Мы с детьми надеемся, что всё у тебя пройдёт благополучно.  Молимся за тебя. 

 

Октябрь 1985  Нью-Йорк

Мои дорогие!  У меня хватило юмора описать Меерсонам встречу с Красным, а вам послала такое мрачное письмо, минуя подробности.  «Бизнес» с первым спонсором продолжался целый день.  До встречи с этим Аркадием мы заезжали по ряду дел самого Красного, и после тоже.  По дороге мы встретились с женщиной по имени Алла Серая (вот она-то и оказалась красной: так ярко была раскрашена и в красном костюме).  До встречи с ней всю дорогу Юра страшно ругал нас за непрактичность.  Бранился, раздражался, поучал, но я вела себя более чем смирно, в целом признавая его правоту.  Но как только мы встретились с этой красно-Серой  женщиной, они начали ругаться между собой по поводу их общего бизнеса.  Они где-то покупают акции на дешёвый бензин и втридорога перепродают в других местах.  Друг другу не доверяют, и, конечно, если бы я была в более весёлом настроении, я извлекла бы из этих сцен много удовольствия.  Конечным пунктом нашего путешествия была галерея Нахамкина. 

Собираясь уходить, я спросила Красного, как добраться до 34-той улицы.  И тут ко мне подошёл какой-то человек и предложил подвести, ибо едет в том направлении.  Этот некто расспросил меня, кто я и что я.  Я ему вкратце рассказала нашу историю, успела до того, как он увидел на улице Эрика Неизвестного.  Щедринский (он работает в Метрополе реставратором) представил меня как гостью из Ирландии.  Я назвалась по имени-фамилии.  Неизвестный посмотрел на меня абсолютно пустыми глазами (твою-то фамилию он знает), даже более – в глазах его промелькнули километры колючей проволоки, предостерегая меня не обращаться к нему с какими-то ни было просьбами.  Поняв, я больше и рта не открыла.  Но Щедринский был очень мил и, прощаясь, дал мне свою визитную карточку со словами: «Если чем-нибудь могу быть полезен».  Правда, на следующий день он уехал в Италию на три недели.  У меня от наивных надежд даже сердце заколотилось.  А вдруг, думаю, это перст божий для тебя.  Как только вернётся, обращусь к нему и принесу фотографии твоих работ. 

… Однажды по ошибке я села не в тот поезд и заехала в Бронкс, район чёрных.  Дважды меня пытались ограбить.  В первый раз открыли сумку и вытащили кошелёк, к счастью, абсолютно пустой.  Я выгребла из него последнюю мелочь и зажала в кулаке, собираясь платить за автобус.  Хорошо, что бумажные доллары лежали во внутренних карманах сумки.  Во второй раз, буквально через пятнадцать минут уже в автобусе другой негр нагло стал открывать мою сумку.  Открыл две застёжки, я дёрнула сумку со словами «Что ты делаешь?»  На что он мне нагло ответил: «Извините, мэм, я хотел показать вам, что кто-то открыл вашу сумку».  «Зачем тебя понесло в Бронкс?» - говорили мне все, кому я рассказала эту историю. 

Лёвушка, остальное – только для тебя.  Я поняла, почему Стивен и Джо оставили Америку именно в Нью-Йорке.  Они-то граждане, а я – без денег и документов, оставив вас так далеко, почувствовала себя в этом прокопчённом муравейнике  такой одинокой, затерянной.  Так эти безликие огромные камни, в которых и между которыми снуют миллионы равнодушных, измождённых лиц, подавляют меня.  Не различая лиц в этой толпе, я думала: стоит ли бороться за этот ад и ввергать в него детей?  Потом, правда, я и другой Нью-Йорк увидела, и с людьми знакомилась, и были и лучшие, даже прекрасные впечатления, но в Садбэрри он вспоминается мне грохочущим адом.  Правда, Меерсоны говорят, что тот район, в котором они живут, доступен нам, а это хороший район.  Сами они платят 700 долларов за трёхкомнатную квартиру.  Первые две ночи я подолгу не могла заснуть от воя полицейских машин и машин скорой помощи, потом утомление взяло верх.

Мишу уволили было из «Либерти», где он зарабатывал на жизнь, но через четыре месяца восстановили.  В этом сыграл неблаговидную роль Солженицын, высочайше «поправив» где-то Мишу, сделавшего якобы ошибку: вместо Гефсиманского озера написавшего «Гефсиманский сад».  И такие люди, добавил он в скобках, - идут в священнослужители.  Имени не назвал, но этого было достаточно, чтобы накликать беду на Мишину голову.  А ошибка-то была Солженицына – нет Гефсиманского озера. 

 

6 октября 1985

Воскресенье.  Дорогая мамуля, это тихое, мирное такое утро хотелось начать с письма тебе.  Дети ещё спали, а я написал ещё одну страничку новых соображений в статью (они чем далее, тем более множатся). 

Скоро будет один месяц, как мы здесь.  Привыкли, нам уютно и приятно, давно отступил ужас той повседневности, в которой мы жили в прошлом – забыли.  А твоё вчерашнее ободряющее сообщение, конечно, сильно улучшило наше самочувствие.  Твою нервозность я отношу к тому, что ты волнуешься за исход той надежды, что вдруг объявилась. 

Мы вчера накупили всякие вкусные вещи, даже балык, поскольку был целый червонец, оставшийся от недельных денег.  Удобно то, что даже вечером всегда под боком найдётся такой магазин, где всё можно купить.  Протопили вчера большую печку углем, а внизу обогрели газовой печкой.  О бытовой стороне волноваться глупо, тут нужны только деньги, а на 3-4 месяца их хватает, так что тебе следует ломать голову и действовать по твоему прямому назначению: вызволять нас.  В крайнем случае, если поступят ещё деньги, продержимся ещё, сколь необходимо. 

О детях, их учёбе, не волнуйся, у них впервые лучшие условия для занятий: не устают с дорогой, не теряют время на TV, глупую болтовню и работу, как это было прежде.  Так что остаётся время на наши игры и чтение.  Позавчера я даже один раз выиграл у Миши в шашки.  Он сказал, что в Инишглас у меня просто не работала голова – очень правильное наблюдение.  Но в домино я, как правило, лидирую, обычно играем перед сном.  В этой жизни – ни тени старой напряжённости, напротив: шум и разнообразие текущей бок о бок с нами городской жизни, а мы на самом оживлённом перекрёстке. 

Очень интересно наблюдать за жизнью нашей бухты, постоянно изменяющейся.  А та величественная и одновременно тончайшая картина облаков, что восхищала здесь нас с тобой (помнишь?) прежде, теперь постоянно перед глазами.  Почти все наши прогулки - по набережной, перезнакомились со многими гуляющими собаками, и особенно щенками. 

Конечно, чтобы оценить теперешнюю нашу жизнь, свободу, надо знать о нашей трёхлетней неволе, добровольной, как ни странно.  Но ты-то её знаешь, хотя не совсем ясно представляла её на расстоянии в последнее время.  Но это уже совсем неважно.  Миша сейчас готовит ланч: жарит гамбургеры и поджаривает булочки, скоро будет нас кормить.  Мы с ним уже нагулялись, наблюдали, как ныряют гиганты камраны, их сейчас здесь тьма.  Утром подплывало семейство лебедей: родители впереди, и гуськом четверо ребятишек, таких же больших, только серых.  Папаше у нас не понравилось, и они тем же макаром отправились далее, в глубину бухты.  Вопреки ожиданиям, наш переезд не обозначил появления знакомых, даже со старыми не встречаемся: с Майклом, Фредди и т.д., даже с Тони.  Только ещё более обнаружилась внутренняя чуждость.  Я всё чаще вспоминаю Дэвида – как у него там?  На моё письмо он не ответил.   

Время от времени удовлетворяется моё эстетическое чувство: наблюдаю красивые женские фигуры, лица, в основном, англичанок – иногда толкаются на пристани туристы.  Но вожделею я по-прежнему только тебя, во сне, когда вздымающаяся плоть, словно бивень, пытается поддеть тебя за живое место, погрузиться с нежностью и излиться, затрепетав.  В отдалении от феминисток и сила мужская вернулась: каждое утро обозначается построением из трусиков палатки, как в давние годы.  Я уж не знаю, как ты будешь с этим справляться, не будешь ли вновь скидывать…  Быть может, я заблуждаюсь, и всей силы-то и есть, что поднять трусы, а как дойдёт до дела, так пшик.  Давно забыл, как это делается, а проверить невозможно. 

А как ты себя чувствуешь с мужчинами в этом отношении?  Ни в коем случае не гаси в себе эротические чувства, стерильной женщине ничего уже не надо.  Я бы правильно смог бы понять, чуть-чуть позавидовал бы. 

Сейчас мы все в разных комнатах: я пишу у окна за столом в спальне, Миша занимается за самым большим в салоне (там есть ещё два: обеденный, у окна, и рабочий), Маша в своей комнате.  После уроков собирались писать тебе письма. 

Уже шестой час, вернулись с прогулки: были на мосту и видели яхты, было солнышко.  Маша вернулась делать уроки, а мы с Мишей пошли туда, где яхт-клуб, внимательно всё там осмотрели.

 

7 октября 1985  Нью-Йорк

Мои дорогие!  Сегодня первый день, как я проснулась в бодром настроении.  Завтра, во вторник, едем с Олей и её знакомой Дорой к недорогому адвокату, сделавшему Грин карту за 800 долларов племяннице Доры, и довольно быстро.  На первую консультацию (50 долларов) дала Флора.  Она же на этого адвоката и вывела.  У адвоката я возьму форму, которую должен будет заполнить владелец русской пекарни, который и будет моим спонсором. 

Сработает это или нет – пока неизвестно.  Но, по крайней мере, уже есть человек, согласившийся меня поддержать без денег, и это уже чудо.  Юра Красный своё обещание выполнил.  В тот день, когда мы с ним ездили к этому пекарю, мне пришлось заехать с ним по кое-каким его делам, и я успела из окна машины рассмотреть Нью-Йорк.  Он разный.  Конечно, богатые районы выглядят совсем иначе: роскошные, чистые, светлые, и публика другая, но жить в них нам не угрожает.  Чтобы исправить первые впечатления от Нью-Йорка, Оля сводила меня в музей средневековых искусств, что рядом с их домом, в большом парке.  Музей хорош, но из депрессии, потерянности, я выбралась только сегодня. 

Вчера, в воскресенье, была в церкви, на службе.  Это помогает, восстанавливает веру и надежду.  То ли от города, а может быть, и климат здесь немного другой, я чувствую усталость и с утра желание спать.  К тому же много сил уходило, чтобы справиться с приступами тяжкого настроения.  Вот сегодня впервые я чувствую себя хорошо.  К тому же за неделю я сумела кое-что сделать. 

… Люба дала мне с собой пятьдесят долларов.  Большая часть этих денег разошлась на транспорт, метро, в частности, которое стоит 90 центов, почти доллар за одну поездку.  То есть, в день, чтобы уехать из дома и вернуться, уходит два доллара. 

В воскресенье после службы я осталась в центре и сходила в музей «Frick collection», то есть собрание произведений искусств, сделанное частным лицом, по имени Frick.  Музей небольшой, но очень хороший: Тициан, Гейнсборо, Эль-Греко, Веронезе, Рембрандт, Роден, и ещё много всяких известных и неизвестных мне художников.  Но я ходила по этим прекрасным залам и просто засыпала на ходу, совершенно бесчувственна ко всем этим красотам.  Не совсем чтобы бесчувственно, а сожалея, что вся эта красота ушла из мира, т.е. не сама эта красота, а способность так  её видеть и выражать. 

Возвращаясь к Меерсонам, я вошла в метро совсем не там, где надо.  Чтобы не платить другого доллара, стала колесить по городу, по дороге расспрашивая полицейских, которых много на всех станциях, на какие поезда пересаживаться.  Рассматривала станции, наблюдала людей, их нравы.  На все эти дела у меня ушло ещё два часа, так что приехала полумёртвая.  Меерсоны отдыхали после церкви, и я прокралась в Мишин кабинет и там немного почитала Фому Кемпийского (книжку этого святого я тебе перешлю). 

В церкви получили твою открытку, и Толя получил твою открытку и показал мне.  Он сказал, что почувствовал, как ты одинок.  Толя для той стадии болезни, в какой он сейчас находится, ещё хорошо держится, встаёт и даже гуляет.  И, хоть очень похудел, всё же выглядит не так плохо.  Я его навещаю.  В последний раз он показывал мне свои рисунки – графику, деревья в основном, очень красивые. 

Миша подарил нам молитвенник, так что будем молиться не самодеятельно.  Оля и Миша живут очень нелегко материально, и русские евреи выказывают им своё недоброе отношение настолько, что опасно даже днём оставлять машину на улице.  Вчера, например, Миша оставил машину на полтора часа, и ему тут же выбили стекло.  Для пуэрториканских хулиганов было рановато, ещё светло, и они одновременно подумали, что это кто-то из русских «доброжелателей».  Русских в этом районе много.  Благослови вас Бог.

 

7 октября 1985

Понедельник.  Трудно победить соблазн  писать тебе всякую минуту, вот и сейчас.  Вернулся с утренней прогулки по набережной: солнышко, море и небеса сверкают чистым серебром.  Уже скоро одиннадцать, а я только справился с уборкой, да после прогулки выпил чашку какао.  Надо кончать статью, непомерно обросшую побочными ассоциациями, потому и прежде всегда тянул со сдачей, а теперь и подавно тяжко остановиться и сделать последнюю точку.  Вероятно, дело не столько в самой книге, сколько в моём отношении к ней, её материалу, берущему заживо. 

Сегодня началась та, возможно, неделя, которую мы ждали, поскольку как-то тронулся лёд.  Дай, Господь, нам успеха!

Вновь возвращаюсь в твои объятия, Люсенька моя.  Написал всего одну страничку о ностальгическом мотиве в книге: по благородному сословию России, носителю идеалов России.  Словом, потихоньку конец приближается.  Главное – обрести способность аналитически размышлять, в скульптуре я совсем это свойство было утерял. 

Представляю, как тяжко тебе было садиться за книги, за учёбу, но ты оказалась молодцом!  Не унывай, ты и сейчас большой молодец.  В сущности, устройством ты занимаешься только один месяц, никто не имел за это время результатов.  Просто тебе трудно выявлять всегда светлые, положительные стороны любой ситуации, а это абсолютно необходимо в нашей нетривиальной судьбе.  Но вот как только мы вновь соединимся, я уж не выпущу тебя из своих объятий, так и будем жить, уютненько устроившись, друг у дружки внутри.  Прости уж эти телячьи нежности мне, всё же я ещё не совсем забыл тебя не только душой, но и телом… 

Выкупил фотографии поездки, много хороших фотографий, буду посылать постепенно.  Поглядел на фотографии, и тоскливо стало: вот бы вернуться во Франкфурт!  Впервые почувствовал, что есть брат.  Господь милостив, вдруг сбудется. 

 

9 октября 1985

Среда.  Дорогая наша мамочка, сегодня пришли два твоих первых нью-йоркских письма.  И сегодня же ночью мы с Мишей видели сны, обещающие добрый поворот.  Я словно вернулся в неузнаваемый Израиль, где ужасный шум, все мацают душу, как раньше, но зато кормят, устраивают, и т.д.  Но сразу вернулся прежний, уже забытый, страх, с тем и проснулся.  И тут ты пишешь, что даже не выпускают из страны – как это может быть? 

Обязательно пришли адреса Миши Шнитке, я попрошу его переслать детские деньги из банка сюда, как он сам раньше предлагал, и Волохонского.  Люсенька, вероятно, надо нам ещё пройти через новые испытания и страдания, мужайся!  Очень здорово, что побыла с Меерсонами в церкви. 

Надеюсь, всё закончилось благополучно, путь всяких сомнительных возможностей в Нью-Йорке не для нас, даже если бы были деньги.  Я тоже пережил острое время: не клеилась, не шла статья.  Я же знаю, как много может быть с нею связано для будущего.  Но сегодня сразу пошла, и всё построилось в ясную картину.  Я увидел её целиком, теперь дело только техники.  У нас всё нормально.  Кстати, Фридрих советовал хорошенько насесть на родственников в Калифорнии, пусть чем-то помогут.  Не отчаивайся, всегда есть шанс, был бы с нами Бог. 

 

11 октября 1985

Пятница.  Дорогая мамуля, как только сегодня закончил статью и отправил по почте, сразу же охватило острое беспокойство за тебя, за твоё здоровье и самочувствие.  Боюсь, что ты не здорова и крайне утомлена, а завтра я не смогу слышать тебя.  Все твои письма мы теперь быстро получаем, в воскресенье дети вновь напишут тебе.  С ними всё в порядке, начали читать вслух книгу Фридриха.  Я о ней высокого мнения, о чём искренне и написал целых десять листов. Это был великий труд, поскольку внутренняя речь пошла только два дня назад, и тогда оставалось только записывать.  Надеюсь, что понравится, а это может многое обещать.  Пишущих людей, желающих попасть во Франкфурт, много, но у нас есть братик, будем надеяться.  Но в этом году у него будет мало времени для меня.  Вскоре там международная книжная выставка, на которой они все очень заняты, затем отпуск в Швейцарии, затем приглашение в Швецию, и т.д.  Пока он не написал ни строчки, видать, ждёт обещанную статью.  Да и ситуация в семье мерзкая, не позавидуешь, даже сидя на бобах в Ирландии. 

Пошёл второй месяц нашей новой жизни.  Быт полностью наладился, всё очень удобно, под рукой.  Работа на машинке спасла меня творчески, и вообще (скульптурой заниматься негде, и не лежит душа).  Здесь, среди множества людей, ещё большее одиночество, но для творческой работы сие только на пользу.  Недели скользят легко, высыпаюсь прекрасно, перестал отдыхать днём, сил стало хватать на весь день, как и у детей. 

Были письма от Мари и Соколова, интересуются, как у нас.  Джон на неделе огорчил чрезмерной услужливостью: написал ужасное письмо для занимающихся русским языком о моём бедственном положении.  Сердечный привет Яше с Любой!

     

12 октября 1985  Садбэрри

Мои дорогие!  Вчера, в пятницу, вернулась в Садбэрри из Нью-Йорка.  Меня поджидали ваши письма, а на утро поговорила с детками, и их голоса были для меня как небесное утешение. 

Как ни тяжко, но, собравшись с духом, излагаю вам информацию, которую успела получить в Нью-Йорке.  Первое – спонсор отказался дать мне нужные бумаги, как только узнал, что это связано с некоторыми хлопотами для него.  Красный сам мне позвонил об этом, но тут же пообещал связаться с Нахамкиным и просить его быть моим спонсором (он – владелец русского ресторана).  Нахамкин не связан с профсоюзами, и для него это менее хлопотно.  Но и это – может выйти, а может и не выйти.  Два адвоката в Нью-Йорке подтвердили, что профессия пекаря проходная. 

Хорошо, что Антони согласился выслать письмо, и оно пришло как раз вовремя, в день посещения адвоката.  Но, и это самое тяжёлое обстоятельство – процесс оформления Грин карты длится два года.  Семь месяцев из этого времени я обязательно должна присутствовать в Америке, а дальше могу дожидаться Грин карту, где хочу.  В это время я могу зарабатывать наличные деньги любым способом, например, бэбиситерством.  Но это очень маленькие деньги.  Едва хватит, чтобы продержать вас.  В двух местах мне предложили по 125 долларов в неделю.  Живя в доме (предоставляется отдельная комната для жилья и еда), я могу не тратить на себя ни копейки, а пересылать вам. 

В Нью-Йорке открылась пекарня, производящая русский хлеб.  Звонила туда, договорились о новом звонке в понедельник.  Могут взять, но могут и не взять тоже.  Если возьмут, то таким, как я, без документов, платят мало, пользуются чужими несчастьями.  Вообще русские ведут себя за границей отвратительно, работу предлагают ночную и тяжёлую.  Я бы пошла на это, если бы не столь долгое время, я не выдержу разлуки. 

Как только будут документы, можно искать работу по программированию.  А пока что из всех фирм, куда я только не посылала, идут и идут стандартные отказы. 

Будь у нас деньги, можно было бы найти подложного спонсора за 1500 долларов, сделать визу Н1 и вызвать вас, но в наших обстоятельствах…

Вот вам информация на рассмотрение.  Я, правда, всё равно продолжаю рассылать резюме, ещё надеюсь на чудо.  Яков говорит, что теперь я сама должна принять решение, а Люба даже не вникает больше.  Просто, ничего уже не в их власти.  Правда, перед новой поездкой в Нью-Йорк мы должны сесть и всё обсудить.  Пока они принимают гостей – Таню и Алёшу.  Они, в общем, удручены, что всё так вышло с программированием.  Яша промахнулся в прогнозах, Лёнька может торжествовать.  Все в один голос твердят, что найти работу программиста сейчас невозможно – увольняют повсеместно, и это беда.  Такое везение. 

Лёва, Миша Меерсон ничего не может, до меня он принял в «штат» одного парня, а больше не может, его проверяют.  В Нью-Йорк поеду приблизительно в среду.  Без писем было тошновато там, но писать лучше в Садбэрри, буду просить пересылать.  Вообще, в отчаянье впадать не надо, я надеюсь на чудо, надейтесь и вы. 

 

13 октября 1985

Воскресенье.  Люсенька, голубушка, мамуля наша!  Вчера, когда остановился автобус прямо напротив нашего дома, как только свернул с моста, встретили меня дети.  Из их весьма противоречивых рассказов толком я не разобрал, что произошло.  С одной стороны – получила ты бумаги, с другой – сорвалось.  Но уж ладно, главное, как дети говорят, ты говорила бодро и деловым голосом, и что есть, возникли шансы.  Этого пока достаточно.  Дождусь писем и следующего звонка.  Конечно, жаль, если сразу же не удастся осваивать новую профессию, но, с другой стороны, я понимаю, что работа пекаря неизмеримо здоровее, и если не хуже оплачивается, то, как компромисс, временно, вполне возможна. Только самое главное – достигать взаимопонимания с Яшей, во что бы то ни было!

Уже половина шестого, начинаются сумерки тихого воскресного дня.  Я полдня провалялся после  Дублина в постели, слушая воскресную службу из Рима, папа вёл службу в соборе Святого Павла.  Потом обедали, к чаю впервые пришла Фредди, а потом дети пошли играть с ней в шашки на её квартиру. 

Я начал слушать наши пластинки и писать тебе.  День вчера прошёл замечательно, до трёх часов занимались.  Фергус изумил меня: он легко, на память прочитал «Музыку» Пастернака.  Потом начали двигаться дальше.  Всем очень по душе деловой характер, который приняли наши встречи, и всё внимание отдаётся языку, произношению, новым словам.  Работали очень интенсивно, так что Мартину пришлось оставить свою обычную болтовню, а если говорил, то по-русски.  Были: Мартин, Фергус, Ванесса, Джозеф и Джон.  Я сказал Джону, конечно, что не надо писать письма, все люди здесь, и все поймут, если сказать, и будут платить, сколько могут, а ставить это под удар невозможно.  Всё же, хотя он ужасающе упрям, согласился.  Я получил 35 фунтов, значит, Джон и ещё кто-то внёс по червонцу.  Потом со мной остался Фергус, с ним беседовать было удовольствие.  Мы с ним перекусили и расстались. 

Зашёл на рынок, накупил на семь фунтов три сумки груш, винограда, яблок, апельсинов и вернулся домой.  Следующее занятие будет через две недели, 26-го октября.

Дома дети были очень веселы, у них был хороший день: говорили с тобой, и в гостях был Стивен, который привёз много вкусных вещей.  Миша затопил чугунную печку, и вскоре по очереди все выкупались и легли спать. 

Мы здесь освоили замечательное средство против шума, купили в аптеке.  Это специальный воск, который закладывается в уши и почти полностью поглощает шум, во всяком случае, не стучит в голову.  Я и Маша пользуемся здесь, чтобы не мешал транспорт, а вчера я впервые заткнул уши в автобусе, и совсем не устал от дороги, поскольку три четверти усталости – от шума, это известно.  Поэтому отправляю тебе.  Тебе особенно хорошо для автобуса, и в самом Нью-Йорке, шум станет низким, не раздражающим.  Обязательно приучись пользоваться, Люсенька, очень прошу не забывать и не отмахиваться, это вопрос здоровья, самочувствия и сил.  Сил тебе ещё потребуется много, так что распоряжайся собой разумно. 

Как только пришла Фредди, дети сразу повеселели с ней, да и она тоже.  Говорит, что этот год она потерпит в театре, потому что из одного сумасшедшего дома попала в другой.  Теперь там очень шумно всегда, впрочем, они готовят спектакль к фестивалю.  Дети отказались от занятий в театре, и очень разумно, так что мы не бываем там и не видим ни Майкла, ни Айрин.  Да, честно говоря, ни у меня, ни у детей нет лишнего времени, всё время уходит на учёбу, домашние уроки, музыку и маленькие прогулки.  Теперь ясно, насколько важно и впредь не иметь телевизора, даже Маша привыкла и не заикается, да и понимает, что нет времени лишнего.  Успехи в учёбе стали сразу очевиднее, даже к учительнице французского языка у Маши нет претензий, как прежде, поскольку стала всё выучивать и получать хорошие оценки. 

Люсенька, забудь обо мне волноваться, сейчас нет и в помине прежних гнетущих обстоятельств, наладилась нормальная (насколько возможна без тебя), серьёзная, трудовая жизнь, с возможностью всегда отвлечься, отдохнуть, прогуляться, проветриться.  А что полнейшее одиночество – так я заслужил эту добровольную ссылку, ну и пытаюсь извлечь и из этого положения некий творческий смысл, сейчас – литературный. 

Вот и вернулись довольные дети, сейчас Маша закончит уроки, и пойдём гулять.  Я всё более полюбил эти прогулки по набережной, особенно после десяти, когда засыпают дети, как когда-то в Неве-Якове.  Только там меня гонял по кругам бес, а сейчас это спокойные, сосредоточенные прогулки.  Вот теперь надо уяснить дальнейшее, вероятнее всего, это будет Мосин.  Нельзя терять ту внутреннюю речь, тот голос, что возник. 

Ко всему тому, что ты описала, будучи в Нью-Йорке, я не знаю, как отнестись, ко всем этим людям, обстоятельствам, возможностям.  Это всё очень далёкое, знаю только, что во всём надо продолжать полагаться на Яшу и Любу, на их здоровое практическое чутьё и бескорыстие.  В твоём же личном плане эти поездки, наверно, очень полезны, обогащают знания и т.д.  Во всяком случае, принципиально моё отношение к твоей активности только положительное. 

Отправляю ещё три фотографии из поездки.  Желаю удачи, привет сердечный всем.

  . 

15 октября 1985

Дорогая мама!  Сегодня не ходили в школу, потому что забастовка учителей.  Стивен должен был приехать, но не приехал. Было хорошее настроение и тёплый день, много гуляли с папой, а Маша до четырёх читала в постели. 

В школе всё нормально.  Надеюсь, у тебя всё хорошо.  У нас всё хорошо, спим хорошо и кушаем хорошо.  За нас не волнуйся.

Целую.  Твой Миша. 

 

15 октября 1985

Дорогая мамочка!  Сегодня до четырёх я читала в постели очень интересную книгу.  Завтра мы идём в замок Джонстаун.  Я пока только три фунта собрала.  Скажу про мой день, как ты спрашиваешь. 

Встаю ровно в восемь, Миша мне приготавливает крутое яйцо, горячий хлеб и чай.  Выхожу в школу в 8.45, прихожу в школу в 8.55.  Потом прихожу домой на ланч в 12.45, а по дороге покупаю в нашем магазине хлеб и яйца.  Папа мне готовит очень вкусные блины или кашу овсяную.  Прихожу из школы в 4.20, и у папы готов обед: суп из полуфабрикатов, котлеты или  печёнка, картошка или макароны, и т.д.  Едим много яблок, помидоров, огурцов и др.  Пьём чай с крекерами, хлебцами и новой помадкой: шоколад и ваниль вместе.  Потом сажусь делать уроки, играю перед сном на дудочке.  Ложусь спать 9.30.  Сейчас иду спать.

Целую.  Маша. 

 

16 октября 1985

Среда.  Дорогая мамуля наша!  Вчера, в свободный день (забастовка государственных служащих) мы хорошо все отдохнули, а спали плохо, не утомившись, да и ветер впервые пришёл с юга.  Стало очень тепло и душно.  Дети написали по собственной инициативе письма тебе, а я весь день старался сосредоточенно войти в новое русло – литературное.  Вот почему много выхаживал по округе, сам или с детьми.  Но теперь они, уяснив себе мою задачу, не мешают, и молча сопровождают.  Я сосредоточился не просто на фигуре Гены, я пытаюсь внутренне преобразить былое в художественную метафору, в специфическом литературном смысле, то есть в сюжете (фабуле), характерах, движениях, расстановке, и т.д.  Я понимаю, что априори это невозможно, нужна работа на бумаге.  Я просто старался погрузиться в стихию той жизни, тех страстей, что должно стать материалом книги.  После работы над статьёй, благодаря моему вынужденному положению в Вэксфорде, это мне удаётся.  Трудно, да и невозможно было бы эту работу осуществить в общине.  Так что, благодарение Господу, и эта перемена – к лучшему. 

Конечно, это не только выполнение старого обязательства перед друзьями, и, прежде всего, покойным Геной, но и ещё одна попытка творчеством обеспечить практическое существование семье.  Ты скажешь: наивно, и т.д., но у меня есть план.  Как только будет готова одна глава книги, послать её Фридриху, тем самым, подтвердив разговор, а значит, и свою серьёзность, а это в свою очередь может повлиять на отношение не только Фридриха, и помочь вызволить нас. 

И детям это направление представляется желательным, что тоже немаловажно.  Ведь так  или иначе, но твой опыт знакомства с Америкой, отражённый в письмах, хотя я далеко не все и не всё читаю детям, сделал своё дело, и даже Маша уже не рвётся в Штаты, повидав Германию.  Конечно, эти соображения не столь серьёзны, чтобы они могли решить проблему, это к слову…

В эти дни, Люсенька, мне надо было решить очень важные, основополагающие вещи: что это –  работа биографа, или художника?  Я понял, что биография, точная и глубокая, мне здесь не по плечу, хотя это очень была бы важная и необходимая работа.  Но для этого надо было быть в Свердловске, или, по крайней мере, в России.  Значит, остаётся второй путь, где Гена – прообраз героя, и фамилию ему видоизменил – Мусин.  Значит, и остальные персонажи получают большую степень свободы, что совершенно необходимо для художественной ткани.  Сегодня пришёл такой день, и я после отправки письма начну повествование, о котором размышлял почти два десятка лет.  У меня есть два-три месяца, я надеюсь, до изменений в жизни.  За это время должен быть заложен фундамент, чтобы и далее шла работа. 

Люсенька, душа моя, пойми, радость моя, что только одно восприятие жизни может помочь тебе: смотри на каждый новый день, как на дар Небес, и с благодарностью воспринимай новые повороты, испытания, страдания – они во благо нам и тебе.  Проникнись в молитве этим отношением, и силы сами по себе возникнут в тебе, рождённые Любовью. 

Сейчас схожу на почту, и, вернувшись, начну новую страницу жизни, творчества.  Отправляю ещё одну фотографию из поездки.  Мамуля, не теряй голову ни при каких обстоятельствах!  Сердечный привет Яше с Любой, не теряй их ни на минуту. 

 

16 октября 1985  Садбэрри

Лёвушка, мой милый!  Сегодня пришли письма – твоё и детские, я сразу отвечаю, в основном тебе, тронутая и огорчённая переживаниями твоей плоти и советами не сопротивляться эротическим переживаниям, ежели они меня застигнут.  Увы!  Мой милый!  Если в начале моей жизни здесь я и испытывала материальную тоску по тебе (т.е. я и сейчас испытываю ее, но только в другом роде – увидеть, обнять, прижаться), то вскоре я стала именно стерильна, чему очень рада.  Вначале мне тоже снились сексуальные сны, связанные с тобой, но я подавляла эти настроения просто молитвой, неизменно мне помогавшей.  И не надо меня поощрять к этому, ибо грех, и, к счастью для нас обоих, я не способна на измену.  И я так занята другими мыслями и переживаниями, что для подобных впечатлений и места нет. 

Я ужасно рада, что ты выслал статью.  Завтра, вероятно, поедем с Яшей в Open-House, где лично принимают от разных компаний резюме и тут же назначают интервью.  Перерывы в работе на терминале губительны, но пока я была в Садберри, мне не повезло – система не работала.  Я отдохнула здесь, написала письма Антони (преодолев себя), поблагодарив его за хорошие рекомендации; в Хайфу; вам, и отправила ещё множество резюме.  А вдруг где-нибудь клюнет?  Надеюсь.  И Яша с Любой одобряют. 

Вечером жду звонка от Красного по поводу Нахамкина, а сама ещё раз звонила в русскую пекарню, где мне ответили: приезжайте, поговорим.  Если меня возьмут в пекарню, я думаю, лучше согласиться.  При всех обстоятельствах – начну зарабатывать, а  вернуться в Ирландию всегда успею. 

Лёвушка, постарайся поддерживать контакты с Майклом, вспомни, что он помог нам не однажды.  Не замыкайся, будь приветлив с людьми.  Письма ваши читала-перечитывала.  Как я люблю вас!  Ещё не время унывать, работу я ищу, действительно, не так уж долго, а возможности подрабатывать без документов – есть, я убедилать.  Ваша мама. 

 

17 октября 1985

Дорогая мамуля, красуля наша, обнимаем тебя!  Опять вечер, дети укладываются спать.  Мы с Мишей погуляли, потом я проиграл ему в шашки и выиграл в домино, а Маша всё делала уроки.  Скоро и я отправляюсь в постель.  От напряжения литературной работы тупею к вечеру.  Это совсем иная жизнь, чем со скульптурой: тут работаешь не глазом и внутреннем чувством образа, а всем существом своим.  Но главное – работа сразу пошла.  Сегодня и завтра будет готово пять-шесть листов на машинке.  Гена и вся компания, само время воскресает воистину живьём, сам удивляюсь.  Значит, книга будет – столь долгожданная.  Я сказал детям, что если писать по три листа в день, то к Новому Году будет книга более чем в две сотни страниц: для первой вполне достаточно. 

Очень помогают прогулки, всё более продолжительные.  Как остановка – иду додумывать, и возвращаюсь сразу к бумаге.  Вначале пишу от руки, затем – черновик на машинке.  Пища, уборка отнимают очень мало времени, всё чётко продумано, и под рукой.  Очень важно осуществить эту работу. 

Писем пока нет, завтра вновь пойду за паспортом, а затем надеюсь услышать твой голос.  Всё же через две недели заметно труднее поддерживать чувство сопричастности.  Господь тебе в помощь!  Всех обнимаем, целуем, твои всегда.   

 

19 октября 1985

Мои дорогие!  Вчера, в пятницу, был самый неудачный день во всех моих предприятиях.  Получив от Наоми семь адресов в Бостоне (переводческая работа), я поехала по всем этим делам, но …  Вместо Бостона приехала в Вудстон.  Вот неприятности из-за тихого голоса.  Я спросила шофёра: «Бостон?».  Он ответил: «Да», - а это был Вудстон.

Итак, я приехала в город, что совсем в противоположной стороне от Бостона.  Вышла и удивляюсь: какой странный Бостон, не могу узнать.  Но я приписала это своему самочувствию.  За день до того мне удалили зуб, всадив огромную дозу наркотика.  И с утра, когда наркотик полностью всосался, я чувствовала, что голова моя просто дурная.  Хотела было остаться, но решила ехать.  Теперь мой главный принцип: не откладывать ничего, делать сразу.  Хотя, вернувшись в Садбэрри на неделю, я отступила от этого принципа, уступив настояниям Яши вернуться.  Правда, тут ждали меня письма Наоми и вот эти адреса. 

Итак, иду я по Вудстону, удивляюсь, спрашиваю, где Beacon Street.  Вот, отвечают, ты ищёшь по ней.  Какая странная улица, думаю, узнать не могу.  Нет, зря, видать, поехала.  А где, спрашиваю, ближайшая станция метро?  Какое метро, нет здесь никакого метра.  Ах ты, думаю, просто сюрреализм какой-то, не сошла ли я с ума?  Как же, говорю, нету?  До сих пор метро в Бостоне было.  Или это не Бостон?  Нет, отвечают, это Вудстон.  Ну, я так и ахнула и помчалась на автобусную станцию, а ближайший автобус на Бостон – через полтора часа. 

Возненавидев Вудстон всей душой, я не пошла осматривать его, а открыла маленькую книжку Гоголя «Невский проспект» и начала читать в ожидание автобуса, поражаясь гениальности Гоголя, который пишет о самом сущем.  Жалко, что у нас нет Гоголя. 

В Бостон приехала в два часа, сразу поехала на Бекон-стрит 2001, добралась до конца улицы, где последние номером оказался 1932, а дальше улица разветвлялась наподобие буквы Т.  Так и не найдя нужный номер, расстроенная, поехала назад, было уже около четырёх.  До пяти надеялась найти хоть какой-нибудь другой адрес, но было так далеко, что было ясно, что до пяти не  добраться.  Мне надо было успеть на последний автобус во Фраминхэм, откуда Яша забирает меня (близко от его работы).  Моё огорчение ещё обострилось тем, что из окна поезда я увидела бегущую по Бекон-стрит девочку, как две капли воды издали похожую на Машу, и хвостик волос развевался у неё от бега за спиной.  Душа моя перевернулась, и вся тоска мира опустилась мне на сердце.  Но дома меня ждало твоё письмо, Лёвушка, и, читая его, я как бы побывала с вами и успокоилась.

В понедельник уезжаю в Нью-Йорк.  Нахамкин согласился быть спонсором, но срок ожидания Грин карты меня убивает, я не выдержу.  Сегодня буду говорить с вами по телефону.  Мужайтесь, надеюсь, скоро начну зарабатывать, и тогда мы спасены. 

 

19 октября 1985

Суббота.  Мамуля, только что говорил с тобой и рассказал сейчас детям.  Главное – продержаться до определённого момента.  Твои новости в этом смысле, как я понимаю, положительные.  Если, действительно, Нахамкин даст бумаги, то у тебя есть возможность не спеша (у нас денег хватит спокойно до января) и разумно выбрать вариант с временной работой.  Ты напрасно сразу говоришь о большом бремени разлуки, так невозможно в принципе ставить вопрос, иначе не хватит духу, да и жизнь всегда может повернуться.  Я в себе и детях поддерживаю миф о скорой встрече.  Пусть тебе Господь поможет жить этой мечтой. 

Сегодня после разговора отправили тебе открытку, пошли в большой магазин, накупили сладостей.  Раз в неделю при покупках я позволяю детям отводить душу.  Потом пообедали, гуляли, да стали готовиться к купанию, затопили чугунку, да многовато, но зато обсохли. 

Я успел поработать чуток утром, пока дети спали, но потом приходил Майкл с просьбой помочь изготовить маски для спектакля.  Завтра пойдём к одиннадцати в театр.  Так что день не был очень продуктивен, но во время прогулок (а я сейчас значительно удлинил их: через мост, и до конца освещённой дороги) очень здорово додумалось продолжение. 

Книга, действительно, пошла, сверх всяких ожиданий.  Это обстоятельство невероятно важно в той обстановке, в которой я оказался сейчас, благодарение Господу, его Промыслу и заботам!

Что касается темы сегодняшнего разговора с тобой, то, ситуация настолько постоянно меняется, что уже нет возможности что-то обсуждать конкретное.  Однако, печально, что Яша потерял веру в возможность устройства по программированию.  А от Юры Красного я не ожидал такого участия, настойчивости, сердечный ему привет и наилучшие пожелания. 

Что касается времени разлуки, то тут всё в руках Всевышнего, и будем терпеть уж сколь надо.  Таков этот наш удел – суровый, но ставший предметным уроком за прошлое, так примем с благодарностью.  Я понимаю, что тебе теперь тяжелее, чем мне.  Я уж и не воспринимаю свою долю, как тяжкую, а совсем наоборот, тем более сейчас, когда всё встало на свои места, даже мои любимые ночные прогулки возобновились.  А домашние дела: кухня, стирка, уборка, мытьё посуды и т.д. нисколько не тяготят, а занимают считанные минуты.  За это время я додумываю ткань книги, так оно и идёт. 

Насчёт всяких твоих вариантов подумалось, что с точки зрения бытовой, квартирного устройства, нянькой пойти удобнее всего: отдельная комната, и хоть минимум самостоятельности.  Ты, наверно, устала постоянно жить без этого ощущения.  Но тут только тебе самой всё виднее, глупо начать советы давать о выпечке хлеба.  Перед самым твоим звонком вдруг стал неожиданно волноваться за тебя, чёрт знает почему.  Вот так можно испортить драгоценные минуты телефонного свидания.  Просто мне померещилось что-то вроде самостоятельного бизнеса хлебно-целебного.  Ведь этот хлеб буквально возродил меня.  Кстати, в Германии есть чёрный хлеб, всё время покупали, а пищеварение сразу изменилось, правда, до запоров не дошло, но и лёгкости обычной не стало.  Надо сказать, что и дети сами почти полностью перешли на чёрный, а белый лежит.  Не представляю, как ты можешь обходиться?  Кстати, я впервые стал  есть много яблок, в общине, как и  прежде, на себе экономил.  Из яблок, купленных на семь фунтов ровно неделю назад, съели половину. 

Фигура моя без физической нагрузки (одни прогулки) опять округлилась, как и у детей, но чувствую себя неизмеримо легче и моложе, ни душевных, ни физических отрицательных ощущений.  Даже удивительно в моём уже почтенном возрасте!  Вот сегодня услышал, что помер Эмиль Гилельс, оказывается, был старше меня всего на десять лет, а я ведь его помню, как знаменитость, всю свою жизнь. 

Вот тебе пример: сегодняшний день.  Ведь встал рано – писал, сейчас час ночи, но ни тени усталости, хотя теперь ни минуты днём не отдыхаю.  Просто ненормальный да бессмысленный физический труд с воспитательным уклоном и постоянной абсурдностью в общине выматывал, сама знаешь, как – не тебе рассказывать. 

У детей возрождается интерес к русскому языку, ещё бы: дядя – писатель, папа – книгу пишет, а прочитать не могут.  Договорились по субботам и воскресеньям заниматься с Машей, а с Мишей почаще, как при нашей занятости получится.  Сказать трудно. 

Жить в городе нравится всё больше, скоро будут разноцветные огни гореть, уже повесили, так как скоро начнётся фестиваль.  Машенька, конечно, сегодня расстроилась после разговора.  Она всё же надеялась к Рождеству встретиться, но вот повздыхала, конфеток с орешками отведала, - успокоилась, утешилась.  Она умница, понимает, что ходу назад нет.  Миша переживает, мне кажется, глубже, но в городе стал держаться молодцом, а в общине часто начинал нервничать и держаться со всеми почти враждебно, особенно с Ив и Антони, страшно вспомнить. 

 

20 октября 1985  Садбэрри

Мои дорогие!  Вчера говорила с вами по телефону, а завтра уезжаю в Нью-Йорк.  Наоми позвонила, передав мне ещё пару телефонов, по которым я должна связаться.  Люба со всей семьёй укатили с Ольшанскими.  Я ночевала одна в доме, проведя ужасную ночь: проснулась в полтретьего ночи, и всё боролась с тоской и разными страхами.  Правда, около пяти удалось уснуть снова, а утром был ясный день, и я приободрилась.  Утром позвонила Сюзанн (сотрудница и приятельница Якова), пригласила меня на завтрак.  Я согласилась, она приехала за мной, и я участвовала в их семейном воскресном завтраке, после чего с удовольствием поработала вместе с ними в их саду на свежем воздухе. 

… Лёвушка, нагнала я на вас тоски вчерашним разговором, но теперь прошу: не впадайте в уныние, как-нибудь разрешится скорее, чем через два года.  Конечно, самое моё сильное желание – быть с вами, бросить всё и уехать.  Но как потом начинать всё сначала? 

Позвонила Флоре (Меерсоны в церкви), забыв, что в weekend она работает.  Трубку взял Толя, он ещё заставляет себя вставать, держится мужественно, не жалуется, чтобы не расстраивать близких.  Миша подарил молитвенник, теперь молюсь не самодеятельно, а Фому Кемпийского перешлю тебе. 

Лёвушка, твои советы не избегать эротических интересов удивили и ужаснули даже.  Видать, расстояние и долгая разлука лишили нас полного понимания друг друга, ибо ты мог бы понять, что это совершенно невозможно для меня.  Как это, думая и тоскуя о вас постоянно, я могу вдруг пуститься в приключения подобного рода?  Да будь моя душа и в лучшем состоянии, я не способна на это, ибо вижу в этом грех, воспринимаю как грех, и это внушает мне отвращение. 

… Осень в Массачусетсе невыразимо прекрасна, потому что здесь много берёз и клёнов, как чистое золото желтеют они на темно-зелёной хвое.  В Нью-Йорке я и не заметила, что осень в разгаре, хоть там и много парков. 

Писала ли я вам, что Оля сводила меня на ту вышку, с которой Нью-Йорк виден весь?  Люди не крупнее собак, а собак не видно совсем.  Сверху я согласилась признать, что Нью-Йорк великолепен.  После мы были в Метрополитене, и там я, действительно, оттаяла душой, насладившись средневековой живописью. 

Хочется уже поскорее начать зарабатывать.  На адвоката для первого взноса понадобится 1500 долларов.  Тысяча у меня есть, а пятьсот займу у Меерсонов.  Дом Яков и Люба не переоценили, так что денег у них нет сейчас.  Но, прежде чем решиться на это дело, я ещё раз спрашиваю у себя и у вас: готовы ли мы к таким жертвам?  Деньги огромные.  Начав их платить, мы выбираем Америку, и, вероятнее всего, Нью-Йорк, и долго живём в разлуке. 

Я не чувствую себя готовой к таким ужасным жертвам: ухаживать за чужими детьми, когда  мои   собственные так далеко  и страдают без меня.  О, Господи, за что такая мука?  Чем я провинилась перед тобою, Господи, за что? 

Яша и Люба ничего не могут посоветовать.  Яков говорит, что только я сама могу решить, а я под гнётом такой ответственности не могу решиться.  Израильтяне берутся устроить Н1, по которой я могу вызвать вас быстро, но не берутся устроить на работу.  Те мелкие заработки, которые я могу иметь, не позволять мне вызвать вас, короче, голова моя кругом пошла.  Да с Н1 потом делать Грин карту – это дополнительные деньги, что делать, ума не приложу.  Пока что иду на любую работу, чтобы поддерживать вас. 

 

21 октября 1985

Понедельник.  Утро.  Мамуля, пришли твои два письма в одном конверте, чтение не из лёгких, очень больно за тебя, за весь оборот.  Но так угодно судьбе, надо пройти и не потерять себя и надежду.  Всё устроится, если не в этом Новом Вавилоне, так ещё где.  Только не сникни, держись смело, мамочка!  Я ведь не храбрюсь, хотя сама понимаешь, каково моё заточение, хотя не такое, слава Господу, как в Инишглас, там была просто психушка-тюрьма.  Полегчает и тебе, ведь и я упирался, не хотел и боялся свободы.  Только нельзя горячиться, быть может, пойти в няньки, отдохнуть от всей колготы! 

Мне надо возвращаться к машинке, вчера весь день работали в театре, Майкл попросил, клеили маски лошадиных морд для спектакля, продолжать будем вечерами. 

Теперь и моё время чрезвычайно важно рационально использовать.  Хочу попробовать сразу писать на машинке, как прежде, хотя меняется вся структура и ритм мышления, формирования.  Просто я ещё слишком мало времени нахожусь в писательской шкуре, и нет того момента инерции, привычки, без которого нет профессионала.  И если это возникнет, как в скульптуре, то, я надеюсь, вещи начнут возникать, словно по волшебству. 

Что касается содержания писем, я просто боюсь вникать в них с целью определять отношение, так как всё в них, за редким исключением, хамство: и «уточнение» Солженицына, и глаза Неизвестного, других глаз он и не имел.  А вот смотри, как резвится на свободе действительно серьёзный человек, возомнивший себя всезнающим. 

Я всё тут думаю, да с детьми поговариваю: не начать ли тебе вспоминать немецкий язык, что в сочетании с дипломом (хорошо бы ещё иметь опыт работы), а может быть, и так, дабы в крайнем случае попробовать во Франкфурте сразу в двух направлениях: в издательстве, и по новой профессии.  Конечно, без согласия Фридриха…

Люсенька, заканчиваю днём, варится обед, скоро четыре и дети вернутся из школы.  Утром не пошёл никуда, сразу засел за работу, писалось хорошо, нащупывается новый план: полу мистический, чередующийся с реально происходящим.  Конечно, трудно в нашей ситуации отключаться от всего на свете и писать, но я помню главное: благоприятных обстоятельств для творчества, и вообще – не бывает. 

Пришли письма от Фридриха и Джона.  Письмо Фридрих написал ещё четвёртого октября, после Америки, где доклад о его поездке лёг на стол президента, как он написал.  Статью ещё он не получил, благодарит за поздравления ко дню рождения, и что сейчас «нет никакой возможности для трудоустройства (что будет дальше – не знаю)», ужасно сетует на нашу ситуацию и твоё положение. 

Сейчас у них международная выставка, тьма суеты, вероятно, не скоро ответит.  Конечно, его понять не трудно: лбом прошибать место, да навлекать на себя новые заботы – это не для Фридриха, тем более, он начал писать новую книгу, я очень хорошо его понимаю.  Но всё же я думаю, и надеюсь, что там возможна благоприятная обстановка «для трудоустройства», как пишет Фридик.  Только для осуществления, вероятно, необходимо там побывать ещё раз, может быть, тебе, то есть, трудно предполагать, что всё будет устраиваться само собой.  Как только хоть что-то забрезжит, надо будет мчаться и прошибать.  Мне представляется, что твоя новая профессия и моя работа – литературная, могут создать предпосылки, конечно, при условии настойчивости, Фридриха заинтересованности тут мало. 

Вот появились дети, и даже Стивен, будем обедать, а потом Маша пойдёт на музыку, а мы – в театр.  Маша принесла билеты на субботу, на концерт русских пианистов: подарок Ив, но их надо поменять на воскресенье, так как в субботу буду в Дублине.  Мамочка, обнимаем тебя сердечно.

 

22 октября 1985

Вторник.  Утро.  Люсенька, родная моя!  Сейчас получил твоё последнее письмо.  Прежде всего, спасибо за ласковые слова, что касается соблазнов, то я не побуждал тебя к изменам, а очень желал бы, чтобы ты и в обстоятельствах, столь трудных, сохранилась женщиной, и, не дай Бог, утеряла именно женское обаяние. 

Что касается Англии, так всё это верно, кабы у нас был паспорт.  У нас же только для Ирландии регистрационное удостоверение, и мы не имеем здесь основных социальных прав, не говоря уже о том, что в Англии экономическая ситуация много хуже американской.  Ты знаешь, что Ира покрутилась и уехала, хотя заведомо была связана с филиалом той фирмы, в которой работала, ей обещали, но, увы…

Что касается нас, то мы не можем ни в одной другой стране общего рынка устроиться.  Основной наш паспорт и гражданство – израильское, так что не надо строить иллюзий.  Единственная возможность – это Франкфурт: если появится шанс в издательстве, Фридриха содействие, и наше упорство, и то весьма проблематично.  Там ужасающая полицейская бюрократия для эмигрантов, так что твоё решение: всегда успеешь вернуться в Ирландию, - правильно, поскольку здесь сразу же возникнет стена – как жить?  Слава Богу, ты немножко отошла, и тон писем из Садберри иной.  Хорошо бы и для денег найти что-либо там, а не в Нью-Йорке, хотя я понимаю разницу в возможностях.

 

23 октября 1985

Среда.  Дорогие Фридрих, Лида, обнимаю вас крепко!

Фридрих, позавчера пришло твоё письмо от 4 октября, отправленное 16-го.  Несколько встревожен тем, что ты тогда ещё не получил статью, которую я отправил в пятницу, 11-го октября.  Мы порадовались, что ты «прочистил ухо» самому главному империалисту – пусть почитает.  Ты уж прости, что я тебя только огорчаю своими обстоятельствами…

 

24 октября 1985

Дорогая мамуля наша!  Сегодня получили твоё письмо от 10.19.  Миша сразу сказал: «Что-то мама совсем потерялась, написала девятнадцатым месяц».  Это даже для тебя, Люсенька, многовато, а уж всё остальное, связанное с поездкой в Бостон, когда оказалась в другом городе, и чтение в нём Гоголя – было лишним уже.  Читал я детям: смеялся и плакал, а дети расстроились, приуныли.  Впрочем, завтра у них последний день занятий – каникулы на фестиваль, очень вовремя, они стали уставать, особенно Маша.  Всё это время она не болела и даже не простужалась ни разу, но всё это под знаком жестокой тирании: с начала учёбы ни одного мороженного, ни холодных напитков, только горячий чай, колготки, тёплые башмаки, перед сном – грелка в постель, и т.д.  Увы, моя воспитательно-дисциплинарная система с тобой оказалась не результативной, начиная с поездок на мотоцикле.  Маша не менее упряма и строптива, но всё же дочь, и ещё девочка.  Впрочем, я не убеждён, что завтра, став самостоятельной, она не последует примеру своей мамочки и начисто откинет всё сейчас усвоенное.

Каждый вечер на этой неделе ходили в театр и делали лошадиные морды, завтра будет последняя.  В театре сейчас много людей, но мы не задерживаемся, не только из-за дел всяких, но и терять время на пустую болтовню нет желания, а при моей сосредоточенности становится просто невозможным.

Люсенька, ко всякому принципу хорошо бы не забывать прилагать немножко рассудочности и оглядки, а твёрдое и неуклонное следование даже такому замечательному принципу: «куй железо, пока горячо», не надо с плеча, да и не в твоём это характере.  Есть куда важнее принцип, и он предполагает отбор, размышление: «делай главное, остальное сделается само».  Впрочем, что сейчас об этом, нам уже не измениться, как говаривал Анри тебе, пытаясь урезонить: «Ни спиться, ни сблядоваться Лёвушке уже не угрожает».  Вот видишь, как прав он был.  Вот и я теперь пытаюсь воздействовать на тебя разными увещеваниями, и всё напрасно. 

Что уж сейчас убивать себя и нас страхами, что срок делания Грин карты убийственный, уж не говоря о том, как всё меняется в нашей жизни.  А с другой стороны, убеждаешь нас: мужайтесь!  Конечно, если ты начнёшь зарабатывать, то угроза голодной смерти, смотришь, да отодвинется, но вот куда явственней начнёт выявляться другая: потеря новой профессии, надежд, связанных с ней.  Как это всё совместить, или мало-мальски сочетать, я не знаю. 

…Время летит быстро и легко, ритм моей однообразной занятости нисколько не тяготит, поскольку он идёт по инерции, а все основные силы уходят на прогулки с раздумьями и самим писанием на бумаге.  Сегодня я хорошо продвинулся в пространстве, а главное – в методе, в осязании той материальности, в которой и из которой строится вещь: глубоко лирическое, интимное переживание и повествование, о котором прежде я не мог себе и представить как возможном.  Другой план: почти публицистически-критический обзор и анализ.  Оба они довольно часто переплетаются, образуя картину художественной жизни в России. 

Я уже не боюсь сглазить, поэтому так громко написал: книга идёт, а в голове теснится ещё столько, сколько не уложить и в десяток сюжетов. 

Вот и молюсь Господу за тебя (и дети молятся, а Миша всё спрашивает, не забываю ли я помолиться), да чтобы он, Господь, не оставил меня милостью своей: творчеством!

Пришло второе письмо от Джо, он очень доволен, Каин с детьми гостила у бабушки, он всё размышляет, как бы нам помочь, и с удовольствием вспоминает наши прогулки вдоль Слэнни.  Ходил сегодня за паспортами, но всё ещё не пришли – ирландская история!

Честно говоря, я очень боюсь за тебя в Нью-Йорке, да ещё и за то, что ты торопишься начать зарабатывать, а деньги нам позволяют ещё два-три месяца безбедно жить.  Расслабься, пожалуйста, Люсенька, не жми так ни на себя, ни на других.  Не забывай ни моих советов, ни моих просьб, в частности, так и не прореагировала на просьбу прислать адреса Миши Шнитке и Анри.  Оглядывайся по сторонам, пожалуйста, и в буквальном смысле, и в самом широком смысле.  Надо тебе усвоить одно правило: когда бывает очень трудно, как в Нью-Йорке, писать чуть-чуть для письма, как дневник.  Это помогает оглядеться и душевно освобождает.  Я это хорошо понял в Инишглас, потому так и писал оттуда тебе по нескольку раз в день.  

В субботу опять еду в Дублин, две недели вновь промчались.  Джон пишет большие и ужасно бестолковые письма. 

 

25 октября 1985

Пятница.  Продолжаю утром, хотя скоро полдень.  Спал хорошо, но встал тяжелее обычного, тревожили какие-то сны, и голова немножко дурная, так что я прогулялся в магазин, закончил уборку и решил продолжить тебе писание.  Конечно, куда более симпатичнее занятие, чем тяжкий труд над книгой, хотя и он обладает неизъяснимой радостью продвижения, в тяжкой инерции мёртвой, или уже омертвевшей, памяти.  Надо сказать, почти всё время жизни в городе стоит сухая погода, частенько, как и сегодня, солнышко.  С завтрашнего дня будут каникулы, будем больше гулять. 

Я тебе писал о Маше, сейчас с удовлетворением уже можно писать о положительных достижениях с Мишей: уже почти привык не чавкать шумно за едой, подаёт и убирает со стола (приготовлением он всегда охотно занимался и продолжает), почти всегда с вечера готовит сумку в школу.  У него сейчас большой отдельный стол, а главное, стал без лишних напоминаний застилать постель, так что всё меньше падает на мою долю.  Короче говоря, идёт трудовое воспитание в семье, к тому же им самим приходится решать: можно ли позволить себе то или иное купить, исходя из недельного бюджета, учёт которого сейчас ведёт Миша.  С ним, конечно, неизмеримо легче. 

Маша бывает в дурном настроении, когда я, в зависимости от обстоятельств, или строг, или напротив, согреваю, лелею.  Ей, понятно, охота получить большую свободу.  На днях, вернувшись из школы, за обедом спрашивает: «Ты, конечно, на каникулах не пустишь меня в Диско?»  Я, в тон ей, отвечаю: «Конечно!»  Она обиделась.  Я объяснил, что враждебная её интонация, заранее подготовленная позиция, уже плоха тем, что готовит отрицательный ответ, и т.д.  Слышу постоянно критические разговоры о школе, учёбе, учителях.  Восприимчива чрезмерно к тому, чем живут её подружки, совершенно лишённые духовных интересов.  Она сама говорит, что они ничего не читают, не готовят уроки, у родителей – магазины, гаражи, и т.д., там они и вырастают.  Миша тоже было стал баловаться в городе со Стивеном в моё отсутствие.  Я предупредил, что в этом случае запрещу ему появляться.  Миша удивительно хорошо уловил опасность баловства и сразу согласился со мной. 

Отношения между детьми нормальные, весёлые, только временами, уже усталые, после школы или перед сном Маша начинает высокомерно разговаривать, а Миша – перечить ей.  Но сейчас они всегда под рукой, я мгновенно развожу их по комнатам.  Я постоянно воспитываю у них сдержанность, особенно во время усталости, мгновенно отправляю отдохнуть, прийти в себя, и раздражение исчезает.  Сейчас они от меня с удивлением узнают, что было время, когда я не только кричал, но и дрался.

 

26 октября 1985

Мои дорогие!  Главное дело сделано – Нахамкин подписал все необходимые для адвоката бумаги.  Поход к адвокату – 7 ноября, и дело начнётся, а в следующую пятницу, т.е. через неделю, я приступаю к работе в доме, где живут Миша с Олей, и буду получать в неделю 180 долларов.  Часть буду отсылать вам (150), а часть откладывать на адвоката. 

То, что я буду жить в одном доме с Меерсонами, это хорошо.  По вечерам могу общаться с ними, в воскресенье ездить в церковь на службу, да и то обстоятельство, что я - их знакомая, будет влиять на моё положение и самочувствие.  Я как бы под их защитой.  К тому же, если что не сладится, сразу есть место, куда уйти. 

В этой семье двое детей, в возрасте трёх и двух лет, мальчик и девочка.  Мальчишка очень тяжёлый, сами родители сказали об этом в первый же вечер.  Миша сказал, что и отец очень тяжёлый, но так как эта работа временная, то можно отнестись к этому легко, как бы со стороны.  Конечно, я пережила смертную муку, прежде чем решиться на всё это, но никто не мог это сделать за меня, а, решившись, я почувствовала облегчение. 

Лёвочка, там, где будут проскальзывать тоскливые ноты, не читай детям.  Вот сейчас я собираюсь сказать тебе, что именно в последнюю неделю я испытывала невероятную тоску по вас.  Иногда мне кажется, что не выдерживаю, живот липнет к спине, впадаю в отчаянье, но жизнь берёт за шиворот и снова ведёт по кругам, по мукам, по делам. 

Миша дал мне переводы с английского – в его газету.  Платят мало, по шесть долларов за страницу, но это всё же живая копейка.  А главное – что время уходит не на пустое ожидание, а что-то делается в нашу общую пользу. 

Лёвочка, детки мои любимые, иногда меня охватывает страх и паника за вас – здоровы ли вы?  Может быть, потому так потяжелело, что неделю не читала ваших писем, а сегодня и не позвонила.  Лёвочка, детки, потерпим ещё немного.  Я, как только представится возможность, когда адвокат скажет, что можно, уеду в Ирландию и будем ждать Грин карту там. 

… Впечатления от Нью-Йорка улучшились, много в нём и прекрасного, но за неделю я опять устала и вымоталась.  Завтра, после церкви, я снова уезжаю в Садбэрри с тем, чтобы уже окончательно после этого перебраться в Нью-Йорк. 

Лёвушка, я прямо-таки роковая женщина: везде вношу смуту и раздоры.  Яша с Любой поссорились из-за меня с Голосовкерами и Зи-ми.  А вчера Оля и Флора, узнав, что Миша ходил со мной к соседям, у которых я буду работать, узнав об этих новостях, расстроились и стали обвинять Мишу, что он связал меня с людьми недостойными.  Оля, чувствительная, добрая и чистая девочка, принялась плакать и обвинять Мишу якобы в недостойном поведении.  У них был конфликт с этим Яшей, главой семьи, в которой я собираюсь работать.  Флора утверждает, что он провокатор, стукач и прочее, и что она и сесть-то бы никогда рядом не села, с таким подлецом.  Но я возразила, что не замуж выхожу, а иду зарабатывать деньги, чтобы мои дети могли жить, есть, пить и учиться.  А кто он такой, каков, и т.д., для меня сейчас не имеет значения.  Я нанимаюсь к нему на работу, ибо мне нужны деньги, и как можно скорее.  Единственное, что мне сильно не понравилось, что они уволили пани Янину, работавшую у них до меня, и что очень тяжёлый ребёнок. 

Но я – человек спокойный, занятый своей душевной жизнью настолько, что все эти житейские мелочи и не дойдут до меня, надеюсь, в этом смысле я неуязвима. 

Но Оля, в конце концов, успокоилась и согласилась, что я решила правильно, что если что не так – такую работу найти всегда можно. 

Мой будущий хозяин учится в духовной семинарии, а жена – программистка, в возрасте Иры Незнанской, училась с ней на курсе.  За меня они ухватились: ещё бы, с таким русским языком, спокойная, «милая» женщина. 

Лёвочка, иногда мне кажется, что не стоит бороться за такой ад.  Правда, дети, став американцами, смогут передвигаться по планете, как захотят.  Но именно в Нью-Йорке я поняла, как мне не нравится Америка.  Может быть, нам улыбнётся, и мы будем жить в Бостоне, где другая атмосфера.  Вчера я ездила в Колумбийский университет и увидела другой Нью-Йорк, где было приятно.  Вопрос – где мы будем жить, где сможем и главное, как сможем зарабатывать.  В Нью-Йорке легче найти работу, но это безумно дорогой город. 

 

26 октября 1985

Суббота.  Дублин.  Мамуля, пишу коротко перед автобусом, ещё надо зайти на рынок за фруктами.  Занятия прошли хорошо, только очень устал, потому что Джон опять вынудил ехать почти час на электричке в дальний отель для обеда, где оказалось полу чёрствое, из жил мясо, и т.д., но Джон неумолимо упрям.  Представляю, как ты чумеешь в Нью-Йорке, и вообще со своими поездками.  Здесь, в Дублине, понимаешь, что мы живём в тишайшем городке.  Много говорили с Джоном о нашей ситуации, он напишет пару писем в разные адреса.  Всё же эти поездки дают общение, особенно интересное с Фергусом, и немножко денег.  Через две недели встреча в университете, возможно, и последующие будут проходить там. 

Конечно, усталость от большого города особенно изнурительна.  Сегодня я почувствовал, и подумал, что это очень важно учитывать в твоих поисках и решениях. 

Без обычного субботнего звонка тебе, конечно, труднее жить в одиночестве.  Нам сейчас немножко легче, но и мы живём надеждой на окончание этой разлуки…

… Полночь ровно, с субботы 26-го октября на воскресенье.  Мамочка, сижу у буржуйки после купания, дети недавно уснули, улица гуляет и шумит во всю ивановскую, рядом трактиры.  Вот теперь можно сказать, что мы немножко пожили в Ирландии.  Не случайно все наши дублинские знакомые, изучающие русский язык, избегают трактиры.  Потому что, к их стыду, Ирландия – это один большой кабак, где уже давным-давно, отупевший от возлияний пива, окончательно вырождается народ.  Это хуже, чем пьянство в России, там оно, хоть тоже и повальное, но взрывное, с размахом и удалью, а здесь – ужасающе регулярное, тяжёлое, отупляющее.  Словом, на мой вкус, лучше водка и Россия, даже в этом плане.  Не случайно, что с той минуты, как поселился здесь, ни разу не смог зайти и выпить пива.  А Фергус признался, что, будучи летом в Греции, впервые за многие годы с удовольствием попил пива.  Здесь же он от одного запаха теряет сознание.  Так что моё утверждение, что ирландцы – не пьяницы, было необоснованным.  В сущности, я живу только чуть больше месяца в этой стране, и начинаю кое-что понимать. 

Джон имеет, конечно, чисто ирландский характер: сегодня он меня домучил так, что вместе с автобусом я провёл в дороге семь часов, и приехал домой ужасающе голодным и сердитым, впервые за долгое время.  Я должен ему написать, что более ни при каких обстоятельствах я не катаюсь, и пусть не обижается. 

Расстроила ещё одна мелочь: на рынке всё покупал у одной торговки, приехал домой и не обнаружил два килограмма груш , взвесила на моих глазах, а не положила.  Расстроился не из-за груш, из-за обмана, и ещё того, что так точно угадывают, кого можно легко надуть. 

Но всё это мелочи жизни, главное – вернулся домой и застал детей здоровыми, сытыми, сварили обед, и мне оставили.  Маски в театре закончили, и ужасно ругали беспорядок в театре: вертится один Майкл, Фрэдди там не по себе, да и всем.  Это понятно, в искусстве могут работать только артисты, а таков там только Майкл. 

Айрин совсем сдала: постарела, сникла, опустилась, только смущённо и потеряно улыбается, но уже давно никаких вопросов о жизни, о тебе не задаёт, и от этого ей тяжко, только ей простительно – самой достаётся. 

Пока я объяснял Джону нашу ситуацию, то и сам в ней разобрался, поскольку впервые имел возможность разговаривать на эту тему, как ни говори – собеседник.  Я понял, что нахождение тобой работы, наличие денег, абсолютно не решение проблемы, только отодвигается на какое-то время, причём, нет ясности срока, и т.д., а притом, что был уставшим и изнасилованным, совсем было пал духом.  Но вот поговорил с Мишей (Маша только на время купания оторвалась от книги, не заметив моего возвращения, а Миша встречал у автобуса), хорошенько отмок и выскоблился, обсох, постирал, пока шла горячая вода, и понял, что настроение было мимолётным.  Благодарение Господу и за этот день!  А завтра отдохнём, погуляем, и всё окончательно встанет на свои места.  А когда вернусь к своей работе, а она уже начинает тянуть меня сама, пустяки обнаружат свою ничтожность.

Точно так же, как и тебя, частенько бывает жалко до сердечной боли Мишеньку.  Как я ни стараюсь не доводить все подробности, а многие письма просто не читать, он не по-детски начинает вникать.  Вот сегодня по собственной инициативе пошёл в магазин и ждал твоего звонка, на всякий случай, вдруг ты забудешь и позвонишь.  Сказал мне: «Ты же знаешь маму, вдруг ей что-то покажется».  Так что сынок нас не оставит, тебя уж точно. 

А вот сейчас я опять поминаю Джона: в электричке были открыты окна, и меня просквозило, как я ни закрывался, и сейчас почувствовал вновь поясницу.  Это я больше сержусь ещё потому, что как я не пытался дать ему понять, что такой ветер меня убивает, - он не понимал.  Впрочем, что я навалился на него, когда и для тебя потребовалось с десяток лет.  Трудно осязать чужую боль, как свою, а как необходимо! 

Кончается бумага, продолжу письмо завтра, а пока обнимаю с надеждой, что ты молодец.

 

26 октября 1985  Свердловск

Дорогой брат, дорогие Маша, Миша!  Прошло немного больше недели, как получил твоё письмо, но никак не мог собраться, чтобы написать ответ, всё какие-то дела.  Что касается нашей жизни, то пока всё нормально, правда, состояние здоровья и настроение стало у нас сильно зависеть от погодных условий и магнитных бурь… 

Что касается вашей жизни, то не знаю, радоваться или расстраиваться.  Откровенно говоря, я никогда не верил в прочность и постоянство вашей доморощенной общины.  Уж на очень зыбком фундаменте она была основана.  Рано, или поздно, это должно было случиться.  Хуже то, что может быть, Люсина поездка и приобретённая специальность ничего положительного не даёт.  Думаю, что к настоящему времени всё уже решилось, и в лучшую сторону, хотя как будет лучше, я не представляю себе.  Я удивляюсь твоему оптимизму.  Это, конечно, очень хорошо, что ты не теряешь надежды на лучшее будущее, хотя твоё метание от одного к другому ничего хорошего дать не могут.  Ну, ладно, ты не сердись на эти слова.  Я ведь всегда был немного пессимистом, и не смог бы так легко переносить подобные злоключения, как ты. 

Очень хорошо, что вам удалось побывать в Париже.  Это, конечно, мечта: побывать в Лувре и прочих интереснейших местах «столицы мира», как когда-то называли Париж.  Очень интересно, как выглядит сейчас Цвейбрюкен, ведь я уехал оттуда, когда он был полностью разрушен американцами, а я чудом остался жив…

Привет от Иры и Жени, с нетерпением жду ответа.

Итик. 

 

27 октября 1985

Воскресенье.  Мамулечка, продолжаю беседовать с тобою, сейчас ровно полдень.  Утро было долгое и тихое, валялись в постелях (Маша и сейчас продолжает), первым встал Миша и стал готовить завтрак.  Встал и я: вымыл посуду, сделал любимый сандвич из крутого яйца с сыром и чёрным хлебом для Маши с чайком, да порезал апельсин, подал в постель.  И я вернулся в постель, хотя вчерашний прострел не чувствую, но замотал поясницу шарфом, включил радио: передают из Ленинграда концерт оркестра им. Андреева с солисткой Богачёвой – красивое, глубокое контральто, русские народные песни. 

И, конечно, вновь к тебе, к письму.  Как хорошо думать, что нам теперь всегда хорошо вместе: и в мыслях, и в том времени, в котором разлуке будет конец.  Это, наверное, самая большая ценность, обретённая такой дорогой платой – расстоянием.  Конечно, мы привыкли слышать голос твой, и это обстоятельство освобождает от ощущения сиротства. 

Вчера вечером мы с Мишей рассуждали, отчего такая у нас доля?  Миша вопрошал: «Отчего у других всё нормально?»  Я отвечал, что ни при каких обстоятельствах нельзя позволять себе думать, что это - результат несправедливости, злой воли людей, и т.д., а лишь собственной глупости и душевной слепоты.  Вот почему я всегда глубоко раскаиваюсь в собственном безволии, когда не послушался внутреннего голоса в Вене, и когда ещё была возможность исправить и уехать с лиссе-пассе.  Всё последующее – расплата, и это надо не просто понимать, но и страдать этим, искренне осознавая как Грех, как непослушание Господу: голосу совести, потому что перевесили внешние обстоятельства, меркантильные соображения, и т.д.

Что касается второго вопроса, то - как знать?  Ведь у других людей, имеющих решительно всё, как скажем, у Фридриха, куда большая трагедия, и почти непоправимая.  Тут Миша сразу согласился, а по поводу первого долго молчал, а потом спросил: «А мама понимает, раскаивается?  Может быть, нет, поэтому Бог так мучает её и нас?»  Я ответил, что не знаю, мама об этом не пишет. 

Но дело в том, что только теперь ясно, как скороспело мы из одной, советской, попали в другую – израильскую неволю, а потом ещё и ирландскую, хотя у нас был счастливейших шанс свободы, как только ступили ногой на австрийскую землю.  Но мы не были готовы к ней, испуганно отпрянули, не случайно покатившись по всё той же колее предопределённости. 

«Это хорошо для Бога, что мы страдаем?» - спросил Миша.  «Не знаю, как для Бога, я думаю, что хорошо, если он видит, что мы действительно поднимаемся, возвышаемся.  Но главное для нас, если мы научимся не сетовать или обижаться, а принимать как должный и необходимый путь».  

Он успокоился и легко уснул, а утром мы встали удивительно обновлёнными и очень родными людьми.  Жаль, конечно, что Маша в стороне от этих размышлений и разговоров, только иногда, особенно в Инишглас, проявляла глубину и понимание, но сейчас – чаще негативно.  Когда я требую, чтобы она забыла общинную привычку оставлять посуду где попало, огрызки, и т.д.: «А кто нас туда привез?  Ты.  Значит, виноват сам».  Миша всегда кидается в мою защиту, и это только подливает масло в огонь.  Маша получила основательную феминистскую подготовку, уж не уверен, что она окончательно сможет освободиться от неё, хотя однажды я сам утешил её ещё там, что феминистки все безобразны, а ты, мол, хорошенькая, и скоро весь этот вздор покинет тебя.

Кстати, я часто думаю о нас с тобой в том смысле, что, будучи человеком, в принципе, мягким и уступчивым, в решительные моменты жизни ты становилась неумолимой и упорной в противодействии, когда я никаких аргументов, кроме интуиции, выставить не мог.  Я думаю о том, что наша жизнь шла бы совсем иным образом (не в смысле благополучия, просто иным), будь у тебя доверие к интуиции, а не к доводам рассудка.  Люсенька, только понимай не в осуждение тебе, пожалуйста.  Я пытаюсь понять, почему именно этот путь был и есть столь активно воздействующим на нашу душевную жизнь.  Мне представляется зачастую, что моя интуиция подсказывала пути такой жизни, в которой инстинкт самосохранения обеспечивал наибольшую практическую целесообразность.  Как это ни странно, именно интуиция и целесообразность. 

Осуществись такая жизнь, мы были бы сейчас, возможно, очень далеки от духовных истин, от Бога, и, наконец, друг от друга, наверняка – от детей, словом, царила бы пошлая повседневность.  Рациональное упорство приводила к невольному краху стереотипа.  Казалось бы, абсурдно, но это так.  Некоторое время спустя удастся осмыслить с позиции нашей судьбы Инишглас, пока – рано.  Очень важна дистанция.  Только сейчас, через двадцать лет, укладываются в мою книгу события, тогда бывшие. 

Ведь в России все мои шаги, в том числе и самые главные, были интуитивны, спонтанны, включая нашу женитьбу.  И все они, без исключения, давали успех, положение, которые, останься я там, Бог знает, к чему могли привести.  Но вот помню, как уговаривал меня Володин (секретарь Союза художников России) пойти работать в Правление на должность старшего референта, и «на откуп» взять организацию Всесоюзной выставки портрета.  В ответ я положил заявление об уходе.  Он взял, но ещё полгода платил зарплату, хотя я жил в Челябинске.  Что это было?  Конечно, на поверхности всё сегодняшнее изложение противоречиво, единство - внутри.  Быть может, будущее истолкует лучше. 

Продолжаю вечером.  Но, прежде всего: ещё утром было ощущение фантастичности дня. Приходит после завтрака с прогулки Миша и говорит, что надо часы передвинуть на час.  Так что первый сюрприз этого замечательного дня: можно было поваляться в постели ещё.  Но как, в какую сторону передвинуть, сообразить я не смог: долго-долго соображал, и перевёл, как оказалось, наоборот.  Так что мы чуть не опоздали на концерт, спасли на башне часы.  Быстро переоделись и побежали в «Вайтс» отель, благо он в двух шагах.  Как раз открыли зал, заходим, первый ряд уже занят, там только одно свободное место, а за ним, во втором ряду – два.  Миша садится в первый ряд, а мы с Машей – во второй.  Вдруг женщина, сидящая рядом с Мишей, спрашивает: «Вы говорите по-русски?»  Оказывается, эта очень приветливая, красивая и совершенно седая дама, очень похожая на Мирьям, жену Авраама, приехала специально на фестиваль из Глазго с группой любителей оперы со своей 80-летней матерью, которая живёт в Натании, что около Тель-Авива. 

Московское трио было чисто русским.  Когда я увидел три лица, я понял, как я соскучился по еврейским лицам: подвижным, интенсивно и ярко выразительным.  Господи, сколь странно чувствовать к совершенно незнакомым людям чувство родства, близости, увы, забытое почти ощущение.  А ещё это, уже состоявшееся знакомство, и эта дама, так прекрасно говорившая по-русски, практически не говорившая сорок один год, то есть со времени своего приезда в Англию.  Всё это, вместе с концертом, начинало быть чуть-чуть мистично.  Но первое отделение оставило меня почти равнодушным: Моцарта они играли виртуозно, но холодно, Бетховена - очень немецким, тяжёлым.  В антракте мы немножко поговорили, и Мария, её действительно зовут Мария, познакомила меня с одним почтенным господином, оказавшимся агентом и хозяином галереи, торгующей живописью.  Второе отделение было грациозным - трио Чайковского прозвучало гениально: сильно и просто, даже ирландцев прошибло.  Устроили овацию и получили на бис Брамса: виртуозный блеск.  Маша, совершенно забывшая видеть живые, непосредственные лица, постепенно перестала обращать внимание на бесконечную игру лиц музыкантов.  А у скрипача настолько вдруг появлялось кислое выражение страдающего болью, что Маша с трудом сдерживалась (она тоже немножко еврейка).  Потом я объяснил ей, что это нередкое свойство других народов выражать свои чувства.  За три года Маша совсем забыла, что такое может быть.  Мария пригласила нас в номер, чтобы познакомить со своей мамашей, ещё перед тем сразу пригласив, без всяких колебаний, на ужин.  В номере оказалась маленькая, очень плотная и здоровая бабушка, без признаков дряхлости.  Она с ходу пыталась с русского перейти на иврит, но вернулась на русский, увидев, что не тот случай.  Договорились, что мы через час вернёмся: им надо было переодеться в вечернее платье, да и нам не мешало, благо до дома два шага. 

Погода сегодня специально-подарочная: теплынь и тишина, так что мы обрядились и вернулись.  Нас повели в специальную комнату для гостей, к этому времени мы уже чувствовали себя совершенно запросто.  Заказали мне с бабулей форель, детям – курицу, вино лёгкое и всякие овощи – это всё было замечательно вкусно!  Мы рассказывали, как можно веселее, нашу историю, вспоминали Израиль.  Оказывается, муж Марии - английский врач из еврейско-литовской семьи.  По настоянию Марии они уезжали жить в Израиль, но муж сразу там стал страдать от хамсинов, и вскоре они вернулись в Глазго.  Дамы посетовали, что недавно умер очень известный израильский скульптор, живший в Глазго, который мог бы помочь, и тут же бабушка сказала, что даст адрес своей подруги в Нью-Йорке, вдруг та сможет тебе чем-то помочь.  Словом, всё было очень тепло.  Дети получили в качестве особого дара мороженое, я – чёрный кофе, и мы проводили их до театра, перед которым молодёжь Вэксфорда устроила демонстрацию, требуя закрыть в Ирландии церковь, отменить религиозное воспитание, цензуру и т.д. 

Тут мы переглянулись с Марией: им бы в России устроить демонстрацию против цензуры.  Дело в том, что Марию с матерью, как только Сталин поделил с Гитлером Польшу, отправили в Сибирь в лагерь.  Отец погиб на войне.  Затем им разрешили уехать в Бухару, а потом польских евреев выпускали, и мать, боясь новых еврейских погромов, согласилась отправить с одним английским раввином дочь в Лондон.  А сама, много лет спустя, перебралась в Израиль.  Дочь Марии живет во Франции, есть внуки, и т.д.  Словом, чудо в решете.  Распрощались, и договорились, что завтра в половине четвёртого они придут к нам в гости. 

Дети счастливы, действительно, это самый фантастический и замечательный день со времени твоего отъезда, исключая поездку в Европу и к Дэвиду.  Об этом тебе подробно хотела написать Маша, но утомилась и легла спать.  Завтра нам предстоит уборка, впрочем, сейчас у нас всегда порядок, иначе я не могу садиться писать. 

В этом году очень богато: много выставок и гостей, даже из Америки.  Впервые закрыли автомобильное движение на Мэйн-стрит, но всё равно, грязно и мусор, как всегда.  Завтра всеобщий выходной, почты не будет, так что это письмо будет ещё долго продолжаться, а пока иду в постель: почитаю.  Чувствую себя отлично, особенно после роскошного ужина впервые среди прилично одетых людей, как когда-то в Москве. 

 

28 октября 1985

Понедельник.  Утро.  Значит, мамуля, я опять вернулся в твои объятия, попив чаёк, приготовленный Мишей.  Он позавтракал, затопил буржуйку, да пошёл прогуляться, а Маша спит.  Хотя ты и возражаешь, хотя ты и против нашего, чисто мысленного любовного взаимодействия, или, как у болгарина, обмена.  Это место в твоём письме – о том, как молитвой ты спасалась от любовных чувств, как от греха, ужасно не понравилось мне.  Прежде всего, потому, что это не грех – физическая любовная тоска по любимому человеку.  Даже у Учителя сказано: «Да прилепится жена к мужу, и будет едина плоть».  Когда возникает жгучее чувство вернуться в нормальное состояние и слиться воедино самым буквальным, физическим образом, то, повторяю, это состояние – нормально, с самых высоких духовно-христианских позиций, всё остальное – лицемерие и ханжество.  Грех – это блуд, а мы с тобой, как бы ни воссоединялись: наяву или во сне, в письмах или в воображении, - это песнь любви, чистоты, поэзии.  Мои молитвы прямо противоположного образа: вот я перед сном попросил, чтобы побывать, хотя бы призрачно, в твоих объятиях, ощутить плоть твою, тепло, и погрузиться в тебя самым натуральным порядком, но, увы …  Я видел нечто смутное...

Тут, где я поставил многоточие, письмо утром было прервано звонком снизу, от входной двери.  Миша пошёл и вернулся, говорит, что пришёл Антони со своей африканской дочкой, хотят поговорить о скульптуре, которую мы оставили.  Выхожу – одна эта дылда (Антони не посмел войти), она живёт в бывшей нашей квартире, и скульптура ей мешает.  Я разрешил перенести в другое место, в библиотеку.  И тут были ещё нюансы, и я понял, что и эта – дочь своего отца, буквально серой завоняло.  Конечно, от сказочного, праздничного настроения не осталось и следа, долго молился и постепенно, но не полностью, пришёл в себя к приходу гостей.  Вишь, сатана, ни в какой либо иной, а именно в этот день учуял своей бесовской интуицией, и всё испортил.  Конечно, ему уж теперь трудно скрыть истину, тут интересы Комиссарихи и барина совпали: понадобилась квартира, а теперь это и стало явным.  Понятно, почему он и юлил вместе с Ив, да и многое другое.  От всей этой их тайны и любви даже дурно было. 

Но вот пришли эти две, почти как родственницы, женщины, поговорили, показал им, что здесь есть: мелкие терракотовые формы под литьё, фотографии.  Часть фотографий они взяли с собой, также передал им несколько фотографий для Авраама Сендера с подписью, быть может, Мария позвонит, или повидается.  Здесь они смогли только сегодня утром, на каком-то приёме, поговорить с какими-то вэксфордскими людьми обо мне.  Те очень удивились, что в Вэксфорде живёт художник в беде, более того, сказали они, это невозможно, и т.д.  Мария сегодня оставила тем господам моё имя и адрес в отеле.  Я же им сказал, что ирландская реакция мне известна, и что я здесь большой пессимист.  Затем мы проводили их и нежно расцеловались, как-то потеряно, осиротело побрели по Вэксфорду.  Но вот успокоились, устроили вкусный ужин, сейчас дети играют пластинки: танго да вальсы, а я вновь залез в постель: устал я сегодня душевно, и пишу тебе. 

Вот видишь, Люсенька, бес не дремлет.  Сегодня мне подумалось, что будет не очень большим преувеличением сказать: нам ещё повезло, что от самого сатаны, вроде ещё не совсем, но унесли ноги. 

Завтра утром надеюсь получить твоё письмо из Нью-Йорка, и сразу же отправить это.  Конечно, знакомство было замечательным, но в результате всех событий и детских каникул я полностью, начиная с поездки в Дублин, внутренне полностью вырубился из рабочего состояния, а возвращаться к бумаге неизмеримо труднее, нежели к реальному материалу. 

 

29 октября 1985

Утро вторника.  Письма не было, возможно, придёт с дневной почтой.  Начинаю возвращаться к нормальной жизни и работе.  Быть может, наши гости были - перст Божий, и хотя не скоро, но, возможно, существенно скажется их появление.  А пока надо продолжать жить и молиться.      

 

28 октября 1985  Нью-Йорк

Мои дорогие!  Пишу в церкви, в ожидании службы, в церковной кухоньке, самом тёплом месте церкви.  Церковная староста Вероника Штейн нашла для меня работу на двести долларов в неделю – по уходу за парализованным больным в районе Квинс.

Больным оказался генерал Григоренко, известный диссидент, парализованный уже два года.  Жена его перенесла два инфаркта, сын – ментально больной.  Генеральша, предложив двести долларов в неделю, предложила и комнату, где я могу жить, и питание в доме, и просила как можно скорее начать.  Так что я съезжу на пару дней в Садбэрри, возьму нужные вещи, вернусь в Нью-Йорк и начну зарабатывать деньги. 

… Продолжаю в Садбэрри.  Работа с 10 вечера до 11 утра, но я могу и спать ночью в комнате больного.  Сама генеральша тоже жутко больная: пережила два инфаркта, два временных помешательства.  Семья Григоренко – Мишины прихожане.  Больному их сыну – пятьдесят лет, странно, как они сумели выходить его до такого возраста (типично такой, каких мы видели в кэмп-хиллах).  Когда я вошла, он ясным голосом сказал: «Здравствуйте, Люся, садитесь.  Какое у вас хорошее лицо».  Мать отвела меня в другую комнату, где мы говорили о деле, а о сыне она сказала: «Вы его не пугайтесь, он очень больной, но очень добрый, и у таких больных очень хорошая интуиция на людей.  Раз он хорошо о вас отозвался, значит, так и есть».  Потом мы говорили о деле, потом она снова привела меня в ту комнату, где сидели её больные, и представила сидящему в коляске мужу.  Он с усилием улыбнулся и сказал: «Красивая», - на что генеральша с сарказмом заметила: «Смотрите-ка, он ещё и встанет!»  А юродивый Алик показал мне свой «научный» труд по истории: листы бумаги, исписанные палочками и черточками.  И спросил: «А у вас есть дочка?»  Я говорю: «Есть».  «А как её зовут?»  Машенька.  «А сын у вас есть?»  «Есть, - говорю, Мишенька».  Юродивый залился совершенно счастливым смехом.  Но это к делу не относится.  У меня есть искушение поехать в субботу, после звонка к вам, но, вероятнее всего, уеду в пятницу, или даже в четверг, и сразу – к генеральше.

За неделю в Нью-Йорке я жутко устала от беготни и недосыпу, и, как только села в автобус на Бостон, уснула тяжёлым сном, проспав до самого Нэтика.  Вышла отдохнувшая, пишу вам в очень бодром расположении духа.  За неделю опять накопилась куча отказов из различных компаний.  Перечитала ваши письма и почувствовала себя счастливой. 

 

29-30 октября 1985  Садбэрри

Мои дорогие!  Перечитывала ваши письма и утешалась тем, какие вы молодцы, что так хорошо держитесь.  Вчера переводила для Миши Меерсона разные статьи из английских газет, вдруг слышу, Данися кричит: «Люся, скорее идите, вам повезло, страшный фильм».  Фильм был действительно страшный, о вампирах, и происшествие якобы имело место в Англии в 1913 году.  Английский фильм, поэтому я хорошо понимала язык, а всё же зря смотрела, ибо провела после этого мучительную ночь, просыпаясь от разных страхов.  Сегодня с утра снова засела за переводы, да отвлеклась на письмо. 

Что так получится с программированием, мы не предвидели, конечно.  Лёнька предвидел, но ни чести ему, ни хвалы за это.  Всю эту неделю в Нью-Йорке я Коболом не занималась, а позабыть легко.  Но что я собираюсь делать в Нью-Йорке, так это, подрабатывая, продолжать заниматься, ибо режим это позволяет.  С 10 вечера до 11 утра я занята своим больным, а потом – свободна.  Правда, генеральша тут же предложила мне работать и всё воскресенье, так что этот день отпадает, но я согласилась.  Пётр Григорьевич владеет правой рукой, может сидеть в коляске, иногда говорит членораздельно, иногда нет, иногда ест сам, иногда не может, т.е. не самый тяжёлый случай.  Мне все говорят, что труднее будет с его женой, которая, несмотря на жизнь, полную страданий, далеко не смиренна.  Но я защищена от житейских столкновений, вернее, от тех реакций на них, которые были бы естественны для любого другого.  Я же для многого уже неуязвима, ибо у меня другой угол зрения (голова и сердце не тем заняты). 

Вот в семье Меерсонов, которые живут православием, и которые, несомненно, дорожат другими, духовными, ценностями, всё же время от времени подпадают под власть житейских страстей.  Оля, хоть и очень умна и талантлива, и обладает духовными знаниями, особенно уязвима.  Но она ещё очень молоденькая женщина, ей двадцать шесть.  Я им, конечно, мешала.  Иногда им хотелось поссориться, да не так удобно при мне. 

Флора пришиблена болезнью Толи, поэтому ей как-бы не до вникания в жизнь дочери с Меерсоном.  Но, конечно же, Меерсоны успели хлебнуть разных семейных неприятностей, будучи людьми не менее страстными, чем сама Флора.  Но родственников не выбирают, как известно, и взаимоотношения такого рода всегда.  Вспомни папу. 

Отношение к Нью-Йорку несколько улучшилось.  Все говорят, что только Нью-Йорк такой клоачный город, а некоторые его даже любят, но я, право, не пойму, наверное, никогда, за что. 

Нахамкин бумаги подписал, Юра Красный выкрутил ему руки.  Но всё же у меня нет ощущения, что он выдержит до конца.  Опасаясь этого, я поговорю с семьёй Григоренко, не смогут ли они быть моими спонсорами.  Хотя сейчас всё ужесточилось, и такое спонсорство не всегда срабатывает.  Но, во-первых, всё зависит от настойчивости спонсоров.  Во-вторых, это известная в Америке семья, и они могут добиться, если захотят.  Значит, мне нужно очень им понравиться и как работнику, и по-человечески. 

… К Зи-гам приехала Грета, и они тут же сделали попытку помириться с Яшей и Любой через Алика Лифшица, - чтобы я поделилась опытом пробивания разных дел.  Но я в это время была в Нью-Йорке, а Люба (с ней первой разговаривал Алик) отказалась.  Яша был так возмущён их меркантилизмом, что не в сказке сказать.  Юра работает в Бостоне, но взяли не сразу, сперва проверили кровь.  Первые анализы были плохие, ему отказали.  Но по прошествии времени второй анализ оказался хорошим.  Сейчас американское ТV кричит о новой болезни, поражающей в основном гомосеков (их в Нью-Йорке десять процентов) - aids.  Якобы какой-то микроб, убивающий в течение немногих часов.  Но Яша говорит, что американцы всегда преувеличивают.  Работать в воскресенье мне не хочется: я надеялась бывать в церкви.  Но, может быть, как-нибудь договоримся, они сами Мишины прихожане. 

В Бостоне уже холодно, ночью ниже нуля, а когда из Нью-Йорка уезжала, там было тепло.  В нью-йоркских квартирах тепло необыкновенно, даже жарко, как в России топят.  Вот и всё, мои любимые. 

 

30 октября 1985

Среда.  Дорогая мамуля, сегодня получил паспорта.  Задержка, вероятно, была не случайна, поскольку продлили на полгода, так что наша договоренность с Инишглас, что всё формально остаётся по-старому, не осуществляется.  Я только так думаю, поскольку расспрашивать не стал.  Штамп уже стоит, а если понадобится, вновь будем отдавать на продолжение, как сказал мистер О’Лири.  Конечно, трудно заглядывать вперёд на такое время. 

Сегодня пришло твоё воскресное письмо перед Нью-Йорком, чрезвычайно огорчившее, что даже не стал читать детям, только пересказал, насколько мог, помягче.  Мамочка, прости меня, Христа ради, но твои беды в самой тебе, в твоём отношении к событиям.  Вместо того чтобы возносить благодарность Господу и друзьям, удивляясь щедрости и доброте их (достаточно сказать, что дорога, скоро десять месяцев жизни, учёба, проживание, хлеб и постель, внимание и деньги, и т.д.), ты восклицаешь: «О, Господи, за что такая мука?  Чем я провинилась перед тобой, Господи, за что?»  И говоришь, что не готова к таким жертвам: ухаживать за чужими детьми, когда твои далеко, и т.д. 

Я, слегка рассказав детям о твоих словах, открыл Библию и прочитал Иова: и для себя, и для них.  Всё это проистекает по причине жалости к себе.  На самом деле, ситуация не так драматична не только потому, что ты окружена вниманием и заботой, а мы живём в тепле и уюте, и, отлично понимая неизбежность разлуки – притерпелись.  Понимаешь ли ты самочувствие всех, тебя поддерживающих, особенно Любы и Яши?  Мне кажется, что сейчас чувство благодарности должно быть ещё сильнее.  Виноватыми чувствовать себя мы должны, поскольку подвели их.  За грехи наши Господь не пускает в землю обетованную, как евреев держал сорок лет, дабы вымерло поколение рабов.  Я уже писал тебе об этом, как мы всё стремились в общую упряжку. 

Ты права, конечно, что расстояние и время обнаруживают наше различие.  Я пишу тебе о поэзии любви, в том числе и физической, а ты мне о том, что и не помышляешь об изменах.  Конечно, печально так не понимать друг друга.  Куда серьёзнее, если Благодать понимать как сплошное везение.  Вот я всё говорю детям, как важна наша жизнь сейчас для приближения к Господу, если глубоко во всём этом видеть его Промысел и испытывать искреннюю благодарность.  Миша проникается этим с некоторым страхом, а Маша – дыбится, ворчит. 

Я пытаюсь работать, вопреки всем самым неблагоприятным обстоятельствам, стараюсь ещё глубже погрузиться в совсем иную жизнь книги.  Не всегда это удаётся, тем более сейчас, когда дети всё время дома, и мы постоянно говорим о тебе.

Прости меня, прочитав твою мольбу, я испугался не столько за тебя, сколько за наших друзей: а им за что такая доля?  Так или иначе, они это чувствуют, они не скажут, как я прежде: «Окстись!», или как прежде Яша тебе в письме: «Смиритесь, Люся!»  Вместо удивления и благодарности за свою судьбу, столь богатую событиями и общением с добротой, когда взамен челябинского прозябания ты получила семью, уже три страны, и т.д.  Приблизившись и к Небу, и к Сатане, углубив душу свою, ты всё же упорствуешь в своей слепоте, живя в тревоге только два месяца.  Я сегодня впервые всерьёз встревожился за тебя, и, когда получил паспорта, подумал: быть может, в них обозначен крайний срок, в котором ещё возможна наша разлука. 

Я завтра напишу Фридриху, который ещё не откликнулся на получение статьи, об этом крайнем сроке, но его-то подгонять не надо, он знает ситуацию.  Единственный человек, который разбирается юридически в ситуации и деньгах, Лида, крайне отрицательно отнеслась ко всей американской идее.  Но я беспокоить её не стану, домой она приезжает без сил и в полном очумении.  Сам я просто не понимаю, о чём идёт речь.  Если можно, пусть напишет кто-то (может быть, Яша) со стороны, обрисовав варианты и т.д.  У тебя сумбурно получается – невольно, в силу эмоционального давления.  Хотелось бы иметь чистой воды информацию, до тех пор, я считаю, невозможным отдавать последние деньги, да брать новые, когда через некоторое время их вообще не станет. 

Мне представляется, что ты сейчас в Нью-Йорке пристроилась к каким-то деньгам, для которых не надо ещё платить адвокату и связывать себя.  В некотором недоумении я и от твоей новой позиции: «обрекать себя на Америку».  Если твоё отношение изменилось кардинально, скажем, приблизилось к отрицательной, к Лидиной: «жить в Америке – скотство, унижение для нас, эмигрантов», то надо вообще сразу всё бросить и на оставшиеся деньги, или, быть может, на те, что удастся подзаработать, мчаться назад, или в Германию, или ещё куда…

Но самым реальным, так сейчас представляется, получив паспорт, не бежать отдавать деньги, а потихоньку работать, дать возможность проясниться, проявиться обстоятельствам более определённо: в Америке, во Франкфурте, в Шотландии, в Израиле (имею в виду Марию с её мамой и их родственницей, что живёт в Нью-Йорке), и т.д.  А за это время я должен получить вразумительное письмо, связанное с тратами денег и ожиданием. 

Каков бы ни был поворот событий, я приму любой, кроме отчаяния, поскольку это – смерть души.  Если представится возможность пойти на весь день работать каменщиком или копать ямы, чтобы кормить детей и не видеть их, забыв о привилегии писать книгу - я пойду, с душевным облегчением, дабы продлить надежду и увидеть их.

Я повторяю, Люсенька, любовь и счастье моё, я готов на всё, и от тебя приму готовность на всё, кроме отчаяния.  Да помогает тебе в этом Господь и любовь, и вера моя!  Ко мне присоединяются дети.  Они хотели писать тебе сегодня, но я сегодня устал, и помогу им завтра.  Крепись в главном: в любви и сострадании к Господу и другим, близким и далёким.  Наверное, быть сейчас нянькой чужих детей – трудный, но ощутимый путь любви, в котором тоже есть своё счастье. 

Прости мне моё многословие и назидания невольные, ты – мой единственный взрослый собеседник.  Вот были тут, казалось бы, случайно, две женщины с русским языком и удивительным пониманием, впервые в Ирландии.  Я понял, что только люди нашей судьбы, только из России, понимают глубоко, искренне, и потому готовы сразу же к действию.  Их отношение – не игра слов.  Наивно на что-то полагаться, серьёзно надеяться, но уже виденное внимание, чувство причастности было драгоценным, впервые здесь встреченным. 

Мой необитаемый остров всё более пустеет.  Физически он всё тот же, но я давно уже не наблюдаю ни души живой вокруг.  Даже Тони ни разу не зашёл, несмотря на многочисленные приглашения.  Но, кажется, его жена хочет использовать иногда вечерами детей для платного бэбиситерства.  Это она сказала Мише, и он поблагодарил её, согласившись. 

Это и понятно: всякое бедственное положение не очень-то привлекательно.  Ты это красноречиво обнаружила на физиономии Неизвестного, но рядом с тобой был другой, с движением к тебе, а это – благо уже!  Пока я с этим движением встретился однажды, и это были еврейки из Польши и России.  А вернулся ли тот добрый человек из Италии? 

Дописываю утром 31-го.  Мамуля, что уж ещё скажешь – грустно, но непременно надо выходить из транса, ты просто обязана (как я не люблю это советско-инишгласовское опошленное слово, ты знаешь) вернуться в нормальное состояние, не жить на износ, иначе всё пойдёт прахом.  Мы, со своей стороны, как ни трудно бывает, делаем всё, чтобы жить полноценно: нормальный сон, питание, работа, отдых.  То же самое мы ждём от тебя.  И не понимай, пожалуйста, свою и нашу ситуацию исключительной или трагической: выход из неё есть, только нужны усилия и разум.  Безусловно, прежде чем будет принято какое-то серьёзное решение, я надеюсь, ты мне всё сообщишь подробно. 

Всем сердечный привет: Любе и Яше, Оле и Мише, Флоре и Толе, обнимаю вас всех и желаю всего доброго.  

 

31 октября 1985

Четверг.  Дорогая мамуля, только утром наставлял и ободрял тебя, а вот сейчас вечером, на прогулке, сосредоточился, и вдруг почувствовал себя глубоко несчастным по причине собственной глупости.  Вдруг осенило буквально, что паспорта продлили до 10 марта только потому, что это срок действия моего израильского паспорта: прошло точно пять лет.

А тут – проливной дождь, пришлось прятаться, а когда вернулся домой и взял паспорт – догадка подтвердилась, вот тебе и новость!  Значит, дело не в Ирландии, это хорошо, но вот ещё забота: узнавать о продлении моего паспорта, и что это за процедура.  Лучше попросить кого-либо в Америке, можно ли это сделать по почте, или надо ехать в ближайшее посольство, опять расходы.  Ужасно из-за всего стало скверно, так уж неожиданно случилось осознать – и причину, и собственную глупость. 

Впрочем, хорошо хоть это сообразил, а то, чего доброго, с этим непродлённым паспортом явился бы вновь, только этим и можно утешаться.  Прости меня, ради Христа, только встревожил тебя и себя понапрасну.  Хочется надеяться, что больше не понадобится продление в Ирландии, но паспорт израильский всё равно следует заблаговременно продлить.  Люсенька, вот тебе ещё одна лишняя забота, но она не из спешных.  Жаль, конечно, что заодно и тебе так поставили.  Когда всё вдруг собирается в кучу малу, скверно становится. 

Но это всё мелочи жизни, и не надо тратить свои нервы на них.  Мамочка, не тревожься, выпрямись, надо выдюжить.  Дети сегодня были в гостях, Маша уже вернулась от Мишель, и мы ели с ней орехи с яблоками, поскольку сегодня такой праздник, и слушали твои пластинки, играли в домино.  А завтра Маша идёт к Мишель на обед.  Миша всё ещё у Стивена, скоро его привезут, так что дети довольны своими каникулами.  Моя работа очень медленно сейчас, но двигается.  Да хранит тебя Господь! 

 

31 октября 1985

Дорогая мама!  Прошу тебя найти адрес Волохонских, потому что мы хотим написать, но нет адреса.  У нас каникулы, мы хорошо отдыхаем, надеюсь, что ты лучше себя чувствуешь.  Духом не падай и держись!  У нас всё хорошо, мы живы и здоровы.

Целую.  Миша.  

P. S.  Мамуля, Машенька просит сказать, что пишет тебе большое, большое письмо, а пока желает здоровья и спокойствия и целует тебя крепко.  Л. 

 

1 ноября 1985  Садбэрри

Мои дорогие!  Если всё устроится так, как я предполагаю (а располагает Господь), то я буду иметь время для дневных занятий и смогу воспользоваться помощью, предложенной мне некоей Таней Либерштейн, которую я и в глаза-то не видела, а разговаривала только по телефону.  Это знакомство вышло через Толю Елагина, Мишиного прихожанина.  Таня выучит меня  ещё одному языку программирования – это RPG-2.  Зная Кобол, его легко освоить, ибо языки похожи.  Тогда Таня сможет устроить меня волонтёром к себе в компанию, где по истечении трёх месяцев я смогу быть принята на зарплату.  Но … всё зависит от Спасителя. 

… Я очень хорошо отдохнула в Садбэрри после Нью-Йорка.  Решила ехать в субботу, сразу после звонка вам, а следующий звонок будет через неделю.  Моя хозяйка будет вычитать из моей зарплаты деньги за эти звонки, сумма всегда в квитанции указывается.  А нам эти звонки необходимы.  В субботу же с десяти вечера начнётся моя работа. 

Вчера был день рождения у Любы.  Исполнился ей сорок один год.  Случайно зашла Рая.  Ни она, ни я не знали, что у Любы день рождения.  Узнали только, когда Яша принёс ей цветы.  Устроили праздничный ужин с вином.  Я вдруг почувствовала острый голод, сама не зная с чего, просто волчий аппетит, всё не могла остановиться.  А после выспалась, как когда-то в молодости, и проснулась, полная сил и здоровья, даже лицо стало другое – помолодело на десять лет.  Так что я спасаема Богом.  Если и накопится усталость, я её преодолеваю в какой-нибудь такой момент, как сегодня. 

Сегодня Халлуин.  Здесь, как и в Ирландии, вырезают тыквы и наряжаются.  Не знаю, как будет в Садбэрри. 

Я теперь поняла, откуда у Лиды Незнанской такое отрицательное восприятие Америки.  Она жила в Нью-Йорке (Нью-Джерси – это другая его часть по ту сторону Гудзона), и её личный опыт этим и ограничен.  В одноэтажной Америке, в какой живут Люба с Яшей, жизнь совсем другая, и люди другие.  Но эта Америка нам пока недоступна. 

 

3 ноября 1985  Нью-Йорк

Вот я и на новом месте, в новой семье.  Приехала, а мой больной в госпитале, увезли с болями в левой части головы, а парализован был на правую. 

Спала в отдельной, очень удобной комнате.  Утром встала, вымыла посуду, оставленную с вечера.  Зинаида Михайловна отправляется в госпиталь к мужу, а я тороплюсь отправить письмо с ней. 

Лёвочка, ты в панике и ничего не понимаешь из моих писем.  Потому что я сама в панике и сама не понимаю ничего, и ни на что не могу решиться.  Яков, провожая меня, сказал, что он не может ничего советовать, потому что тоже ничего не понимает.  С программированием не получается, а в остальном он не может решиться ни на один совет.  Но, провожая меня (он тоже не спал полночи), он сказал, что мы долго прожили вместе, и это даёт ему некоторое право на такое суждение, которое он мне и высказывает.  Все, мол, беды лучше переживать вместе - и я, мол, не буду психически разрушаться, и ты, и детям легче.  Понимая его правоту, я только ещё большую тяжесть почувствовала. 

Миша Меерсон считает, что со мной сложилось всё наилучшим образом: дело двинется через адвоката, а я тем временем работаю и вас поддерживаю, что ни у кого ещё так скоро не получалось.  Раз Нахамкин подписал прошение к властям, считает он, то ему уже не уйти в кусты.  Но я Нахамкину не доверяю, мне кажется, что он по дороге откажется.  Яснее я ничего не могу вам объяснить, потому что мне ничего самой не ясно.  Миша судит о ситуации извне, Яков – изнутри, мне же всех труднее, ибо я не могу решиться ни на что.  Ждать Грин карту два года я не готова. 

 

4 ноября 1985

Понедельник.  Моя любимая Люсенька, обнимаю тебя крепко!  После звонка я вошёл в такое глубокое расслабление, видимо, это было крайне необходимо, что даже сегодня не без принуждения сел за это письмо после уборки.  Дети ушли в школу.  Жизнь должна вертаться на круги своя.  Дело не только в душевной напряжённости и усталости в последние недели, но и в том, что, зная о новом твоём адресе, не очень-то охота писать на старый и терять время на пересылку: а вдруг позднее придёт твоё письмо.  Но с утренней почтой не было, вот я и пишу тебе. 

Конечно, мамуля, Господь уготовил тебе не самое лёгкое пребывание на планете, а в Западном полушарии – в особенности.  Но, услышав твой такой собранно-решительный тон занятого, делового человека, мы настолько обрадовались, что, вздохнув, решили перевести дыхание: устроили обмыв, как и полагается.  Мне купили водку «Восток», детям – сидр; закусь – шпроты, сардины и т.д.  Поставили маленький столик, на котором я обычно печатаю или играем в домино, у буржуйки, расселись в креслах, в том числе, гостья – Мишель.  Миша обслуживал, и был замечательным кавалером не только для Мишель, но и Маши, всячески внимательным ко мне.   Начали пить за тебя, твоё благополучие и здоровье, и потихоньку, под звуки твоей любимой пластинки, наклюкались – совершенно очаровательно!  Тут же на меня напал такой релакс, что я, доковыляв до постели, тут же впал-упал в объятия Гименея, Бахуса и Морфия одновременно.  Разбудила вскоре Машенька, очень огорчённая неожиданным отъездом Мишель: папа её приехал не в девять, как договаривались, а в семь!  Мы утешили нашу, сразу сникшую, красавицу, она вскоре ободрилась, мы стали пить чай, играть в домино, словом, наш первый праздник в Вэксфорде вполне удался.  Дети повеселели, и даже вечно озабоченный нашим материальным положением Миша перестал считать и соображать (он вполне в тебя), а предался общему легкомыслию.  Это, значит, было в субботу, которая закончилась, как всегда, купанием, сменой белья и т.д.  Так что, как видишь, были беспечны, но в меру.  А я, к собственному удивлению, ещё и постирал в заключение, так что пьянка пошла дважды на пользу – хватило энергии. 

А вчера, в воскресенье утром, было солнышко.  Маша спала, а мы с Мишей совершили прогулку, побывали на выставках.  Я впервые поразился тому, как меня занесло в такую глухую провинцию.  Покупали здесь только то, что даже советские выставки постеснялись бы выставлять, поскольку уже давно не покупают раскрашенные фотографии.  Только у Тони Робинсон была действительно выставка художника в очень традиционном английском смысле.  И, конечно, почти не продана.  Крайне странно и наивно с моей стороны было устраивать здесь выставки и надеяться на продажу! 

Мы отдыхали после ланча, как раздался звонок (опять в воскресенье, Антони?), и действительно, он, только уж с приятным посланием от Ив: билеты на концерт в церковь.  Миша плевался, изображая, с какой кислой рожей Антони отдавал билеты, намекая на цену.  Я успокоил Мишу, мы быстро оделись, и пришли вовремя, заняв места в центре первого ряда.  Был Бах и Гендель, уже пожилой, очень красивый, дирижёр.  Ещё когда шли на концерт, Миша сказал, а вдруг снова кто-то с нами заговорит по-русски, и точно: после концерта подошла Ванесса, и мы проводили её до машины, рассказали о тебе, она спрашивала.  Очень удивилась величине твоей зарплаты и обрадовалась, передавала привет, и, чтобы совсем обласкать меня, сказала, что на память выучила «Музыку» Пастернака (хотя Джон уверял, что это невозможно), и что в ближайшую субботу приедет в Белфилд на занятие. 

Но вот как единодушны ирландцы в том, что ещё ни одна душа не пригласила нас к себе домой, хотя бы на денёк, в гости! 

Да, забыл упомянуть, что ещё утром вчера Миша успел испечь белые булочки с изюмом, очень удачно: это результат моих долгих переговоров с Машей.  Она всё собиралась, да откладывала, а он встал и решительно исполнил это намерение - Маша не возражала.

Сегодня я послал с ней письмо благодарности Ив, через магазин.  Дело в том, что к ней я не испытываю того отвращения, которое так сильно даёт себя знать по отношению ко всем остальным.  Вчера это стало мне понятно в магазине, поскольку там оказалась Хайка (обычно в субботу работала Анн).  Ранее я не хотел тебя уж очень огорчать, и потому не писал, что самым большим потрясением для меня было их с Брэнданом вероломство. 

На собрании, когда все (Ив ни на одно из них не являлась), без исключения, заявили, что никаких обязательств на пять лет, до получения паспорта, не было, в том числе и социальных гарантий, что это мне приснилось.  Я от удивления обращался к каждому в отдельности.  Накануне, на первом митинге, на котором была со мною Маша в качестве переводчицы, они не посмели так нагло отвергнуть, признав соглашение.  Здесь же, каждый из них, глядя в глаза, положив руку на сердце и, призвав Господа в свидетели, убедили меня, что то был только сон.  Я, ещё раз поняв, с кем имею дело, спокойно уселся, и начал с ними торговаться. 

Детям я об этом не стал рассказывать, дабы не сгущать обстановку, да и тебе – только сейчас, да и то – в объяснение своего поведения.  В субботу я не мог видеть Хайку: её лицо смердело, отравляя всё вокруг.  Конечно, участие Ив в этом клятвопреступлении есть (Ангел Хранитель наш пал, и уже никто из них не сможет восстать), но хоть не активное.

Дети давно предлагают перенести телефонные разговоры в магазин Тони, там удобнее.  Мне не хотелось тебя этим беспокоить, но всё же в ближайшую субботу дети сообщат новый номер. 

Что касается Григоренко, то я думаю, как это всё непросто.  Но тут для меня одни вопросы, а главное – что дальше? 

Ты сама понимаешь, с каким нетерпением я жду писем, но при всех обстоятельствах, ты должна иметь возможность звонить нам непременно.  Последнее время показало, что безмолвие просто опасно, для меня точно.  После перерыва начну сегодня возвращаться в писательскую форму.  Это значительно серьёзнее, нежели в художественно-скульптурную: там возможна чисто визуальная, внешняя работа, здесь – нет, иначе – графомания. 

Я, кажется, нашёл эпиграф к книге из стихов А. Хвостенко, помнишь, начало «Эпиталамы»:

   «Я говорю вам: жизнь красна

    В стране больших бутылок…» 

Книга совсем не на эту тему, но строчка очень точна для нравственного и душевного климата всего в ней происходящего, именно подчёркиваю: «жизнь красна».  

Да, мамуля, деньги не вздумай пересылать до моей просьбы.  Желаю тебе на новом поприще душевного и физического возрождения, да хранит тебя Господь!

 

5 ноября 1985

Мои милые!  Последний разговор с вами, ваше волнение и беспокойство сильно выбили меня из колеи, тем более что я ничего сверх того, что написала, объяснить не могу.  Ясно, что есть способ добиться документа, но какой ценой!  Лучший вариант, это то, что через семь месяцев я смогу приехать в Ирландию.  Но на что?  Сплошные нули!  И я должна снова метаться в поисках работы.  Мы должны же жить на что-то.  Зарабатывать здесь, вдали от вас – это наша общая мука.  Сейчас не война, меня не насильно от вас оторвали.  Почему, зачем мать должна жить в разлуке с детьми?  Это бесчеловечно. 

… Но пока вернусь к сегодняшнему.  Сегодня второй день, как я в доме Григоренко.  Как раз в тот день, что я приехала, Петра Григорьевича увезли в госпиталь.  Врачи подозревают, что начинается полный паралич.  Жена провела с ним там вчерашний день, а меня оставила со вторым больным, про которого сказала, что он добрый.  Вероятно, он добрый, но всё же больной.  В первой половине дня он был в хорошем состоянии: пел песни, расспрашивал меня о жизни, а потом вдруг впал в беспокойство, начал плакать, уверять, что он умирает, что у него приступ, и всё требовал маленькую белую таблеточку.  То умолял, то кричал, сильно раздражаясь, и к концу дня я растеряла остатки своего человеколюбия, поняв, что к работе с такими больными я не готова.  Внешне я держалась спокойно, но внутри уже не то чтобы кипела (что возьмешь с убогого), но мне захотелось вырваться из этого дома немедленно, сейчас, иначе задохнусь.  Но вскоре пришла мать, и он утихомирился, затих.  Мать сказала, что всё это было притворством.  Вечером он всё время заходил в мою комнату и страшно мешал работать. 

… Второй день был не легче.  Я дежурила у больного генерала в госпитале.  Он разбушевался и устроил истерику, пытался сбросить себя с кровати и чуть не довёл меня до слёз.  Началась эта истерика при его другом сыне Андрее, пришедшем навестить.  Сын быстренько ретировался, остальное пришлось на мою долю.  Но я, в конце концов, пожалела его: сознание работает ясно, а ни сказать ничего, ни двинуться не может.  Буйство произошло оттого, что он хотел из госпиталя домой, а с высоким давление забирать домой опасно.  Но он утихомирился наконец и, накричав в трубку телефона на жену, уже спокойно и членораздельно сказал мне, чтобы завтра к нему пришла я, а не жена и не Нина Алексеевна (вторая работница от властей).  Я накормила его, напоила в шесть часов, и, совершенно измочаленная, голодная, а главным образом, умирающая от жажды, двинулась «домой».

Вечером после госпиталя зашла навестить фантастическую старушку по соседству, чтобы и самой отдохнуть, а главным образом, в предвидении, что опять не смогу работать над переводами.  Бедняга жалуется, что живёт как в могиле, никто не приходит, умирает от тоски и одиночества.

Со вторым больным сидела Нина Алексеевна.  Она пожаловалась, что её больной был ужасно агрессивен сегодня по отношению к ней, словом, мы друг другу посочувствовали.  Дама она интеллигентная и приятная.  Но вот вечером ей позвонили из офиса, который ей платит деньги, и объявили её уволенной – за «антисемитизм».  А на деле кому-то надо было пристроить племянницу.  Генеральша возмутилась, а сын собирается подать в суд за оскорбление личности.  Словом, Нью-Йорк тоже полон грязи и всяческих нечистот.  Да, генеральский сын Андрей год сидит без работы (программист с документами и инженер, к тому же). 

Безумно тоскую о вас, но все эти треволнения всё же отвлекли.

 

6 ноября 1985

… Теперь, когда моё настроение приободрилось, я хочу вам рассказать несколько весёлых историй, например, о древней старушке Елене Анатольевне, с которой я познакомилась в церкви.  Но прежде ещё о Григоренко.  Этот замечательный человек, по рассказам Миши Меерсона, был невероятный здоровяк, огромный человек, невероятной энергии.  Когда он вставал и расставлял руки в разговоре, он занимал полкомнаты, и во всём чувствовалась мощь и энергия.  Но семь лет в психушках надломили его, и Миша не узнал его через семь лет – тёмное тусклое вялое лицо, сломленная душа.  Семь лет его кололи насильственно, вгоняя страшные лекарства, загоняя в могилу.  Убить-то сразу не убили, но вскоре после приезда в Америку его разбил паралич. 

Теперь я буду ухаживать за ним.  Я в этом вижу Господне испытание, которое надо с честью пройти, так и Миша думает.  Миша мне говорит: «Господь даст тебе, проси его».  Как-то ночью, совсем потеряв присутствие духа, я так горячо молила Деву Марию, пресвятую Богородицу, помочь нам.  И молитвы мои были о земном, о конкретном, а попросту молила о деньгах, чтоб послал Господь, выведя нас из нищеты.  И вывела: на следующий же день я имела предложение на 180 долларов, а потом и на 200. 

Мне часто думается, что тебе нужно креститься, и тогда всё будет легче у нас, я уверена в этом.  Это запало мне в душу.  Но креститься нужно по православному обычаю, и как можно скорее. 

… Но вернёмся к нашей Елене Анатольевне.  Меерсон её называет жемчужиной в церковной короне.  Навестив её и наслушавшись её рассказов, я согласилась с Меерсоном.  И Света Шенбрун меркнет перед ней. 

«Как это вы сломали бедро, Елена Анатольевна?»  «А очень просто: прыгнула с высоты шести футов».  ? ? ?   «Да от детей спасалась.  Смотрю – бегут навстречу, да много так, ну, думаю, кому-то из нас не поздоровится.  Ну, я и шарахнись в сторону, да и прыгни с парапета, а парапету-то оказалось высоты шесть футов.  Так я, знаете ли, три раза перекувырнулась, да и сломала себе бедро в пяти местах».  А старушке-то 82 года. 

Или вот: «Ходит ко мне негритянка помогать.  Так-то она ничего, да я к старости раздражительна стала.  Сперва-то хорошо ругались: я ей про немытый стакан, а она – в слёзы.  А потом уж что выдумала: только начну выговаривать, а она давай гимны петь, псалмы то есть, ихние, церковные.  Я ей выговор, а она мне гимн, да так и не остановится, пока и я не замолчу.  Так у нас диалога и не получается».

Ещё: «У меня, знаете ли, миллион талантов.  Ну, люди говорят, что сто, а я люблю говорить, что миллион.  Правда, моя подруга (подруге 92года) раз мне сказала: «Ну зачем ты в резюме написала «горный инженер и талантливая поэтесса», -  я тебя талантливой не считаю».

Ещё один перл: «Я, знаете ли, раз встретилась с человеком.  Вижу – знаю его, точно знаю.  И он тоже уверен, что знает меня, а как – вспомнить не может.  Ну, стали мы перебирать наши жизни, и что вы думаете – нигде, ни разу наши пути не пересеклись.  И что же?  Ложусь я спать, и вижу сон: древний Египет, толпа весталок с факелами, и я среди них.  И вдруг мой факел гаснет, и я так пугаюсь, потому что за погасший факел меня казнят.  Да вдруг из-за колонны выбегает человек, и, пока никто не видит, мой факел зажигает.  И я в том человеке узнала своего знакомого.  Так что вы думаете?  Я ему рассказываю, а он мне говорит, что ничего подобного не видел.  Ну, так я тот случай в стихах описала.  В другой раз придёте, прочту».  Но надо слушать её, а не мои пересказы. 

 

5 ноября 1985

Дорогая мамуля, только утром отправил тебе открытку по новому адресу, как днём получил ещё одно письмо, более раннее, объясняющее столь неожиданное место.  То, что работа оказалась ночной (ночная сиделка?), привело меня не в самое весёлое состояние.  Тем более что вся моя ночь прошла в работе: писал неожиданно новую книгу с очень острым и страшным сюжетом, во сне, да ещё размышлял, как бы найти способ совместной работы с Фридрихом, поскольку материал был временами уголовный. 

Представь себе, что один кремлёвский господин из-за подозрений и ревности, пользуясь безграничными возможностями, устраивает авиационную катастрофу так, будто он был среди пассажиров.  Останки, якобы его, сжигают, и прах хоронят в кремлёвской стене.  Собственные похороны он наблюдает, а затем вся его жизнь – наблюдение за собственной женой и кремлёвской публикой вообще.  Конечно, жена его – невинна, и она вообще единственное светлое пятно в сплошном мраке. 

Одну из сцен, написанных ночью, возможно, включу в книгу теперешнюю, во всяком случае, она почти полностью написана наяву сегодня: в конце одного из тех подземных переходов метро, что бывают в часы пик особенно переполнены, и толпа монолитно, едва дыша, подвигается к платформе, вдруг в полу открываются люки, и внезапно начинается падение в бездну.  Всем этим руководит мельник Антони, оскалившись до ушей, открывающий люки, словно для зерна, текущего под жернова. 

Во сне я почувствовал себя писателем, которому покоряются слова, образующие образы сильные, мощные.  Но весь день был в меланхолии: из-за твоего ночного бдения, даже вспомнил шомерство, когда не менее полугода, точно в твоём возрасте, я бодрствовал ради денег, которые пошли прахом.  А ведь идея шомерства была – заработать на отъезд.  Как бы вновь не проворонить твои деньги, добытые столь тяжким трудом. 

Сегодня не удалось сдвинуться в книге ещё и из-за скованности в пояснице, правда, без боли: результат того прострела в поезде, о котором писал.  Но Джон не утихомирился, прислал письмо с картой Дублина, где предложил мне целый маршрут для завтрака в каком-то новом отеле, перед занятиями.  Я поблагодарил и разъяснил, что приду пешком в университет, а после я согласен доехать только до центра города, чтобы уехать домой. 

Относительно Майкла - ты не понимаешь, что ему нужны люди вроде Фредди, и даже они не работают, перегрызлись и там, в театре адская обстановка.  Насчёт материальной помощи ты знаешь – это медицинская карта, это всё, что нам полагается, но я узнаю дополнительно. 

Сейчас мы сидим все в салоне у горящей печи.  Дети заняты уроками, наигравшись с пёсиком Фином, ужасно запуганным, запущенным, голодным, но сегодня уже повеселевшим.  Он долго жил один в старом доме, поскольку в новый, где живёт Мишель, хозяин не разрешил въехать с собакой.  Кстати, по этой причине из-за собаки Ричи у Фридриха было много осложнений при снятии квартиры и лишних затрат.  Фин детям доставляет массу удовольствий, и теперь они охотно, даже перед школой, спешат на прогулку.  Он почти весь белый, одно ухо чёрное, морда пока нервная, не самый большой красавец, но сразу видно – добрый, послушный, сообразительный. 

Относительно Америки.  Не хотелось бы спешить с решением и торопиться покидать Европу.  Я всё меньше чувствую себя, возможно, под влиянием времени, возраста, твоих писем и наших обстоятельств - готовым и способным завоевать Америку.  Там очень бы пригодилась та энергия, что была израсходована в Израиле.  Без мецената-патрона в Америке скульптору делать нечего, ещё прежде написал Марк Новодворский, даже сам Микеланджело не обошёлся бы без оного.  Мамуля, менее всего хочу нагонять на тебя тоску и мешать твоим планам.  Возможно, именно Нью-Йорк вдохнёт в меня новые силы и желания, но сегодня я вообще не чувствую себя художником, быть может, чуть-чуть – писателем, и то, больше абстрактно как-то.  Роятся образы, сочетания слов, но того импульса, который ещё совсем недавно ночами заставлял меня на кухне в Инишглас ковырять глину, воплощать всё новые и новые формы – и в помине нет.  Быть может, я ещё не оправился от удара в спину, полученного во время визита во Франкфурт, быть может, просто прострел в пояснице, и ещё не угасшее раздражение на Джона, быть может, постоянная боль и тревога за тебя, так что я уже перестал воспринимать твои слова о мучениях и страданиях.  Возможно, все моё состояние таково, и я уже не понимаю, что может быть иначе.  Всего вернее – хандра.  Высплюсь вот хорошенько, и как ни бывало. 

Я уж смирился, что от Фридриха нет ответа, хотя скоро месяц, как отправил статью.  Не может же он не понимать, как не безразлично мне отношение его, автора, к статье.  А может быть, это было очередным моим безумством: писать критическую статью на книгу, автор которой – собственный брат?  Я очень её похвалил, хотя и не без серьёзных требований.  Сам я не пишу ему, поскольку не хочу вновь касаться нашего положения и тем самым попадать в ситуацию назойливого просителя.  Может быть, мне придётся ехать в Германию продлять израильский паспорт, тогда и выяснятся возможности там.  Нечего загадывать, когда так быстротечно всё…

Но главное – мы здоровы и нормально живём, вот почему моё сердце отзывается болью на твои жалобы.  Дай Бог, чтобы не было хуже, чтобы всегда так, как сегодня!  Одно только дал бы Бог: быть вместе с тобой, только это!

Вот сейчас ты близка к болезням, старости, безысходности.  Твоя жизнь, во многом тяжкая и жертвенная, всё же прошла мимо болезней и старости.  Я же провёл около десяти лет в больницах со смертельно больными и стариками, как всегда хотелось быть им в помощь и облегчение!  Быть может, потому и одарил меня Господь целебной силой.  Я вновь хочу написать в Англию в ассоциацию целителей, так как старые бумаги оттуда не отыскались.  Вот маятник продолжает показывать, что силой рук можно было бы очень сильно помогать больным и старикам.  Я же здесь, как в клетке.  Есть ли в Нью-Йорке ассоциация целителей, функционируют ли они, подобно английским, в согласии с врачами, даже в больницах?  Да, вспомнил об одном человеке, который вылечил Лиду в Нью-Йорке от радикулита, она рассказывала.  Возможно, надо поинтересоваться в этом направлении, как занятии, могущем дать средства для жизни.

Люсенька, мамонька, всё моё состояние – только пустяковая хандра.  Сейчас вернулись очень весёлыми с прогулки.  Бегали вначале взапуски с Фином – быстро согрелись, а потом гуляли, Фина водим на поводке, ещё не очень спокоен, но быстро привыкает.  Меня побаивается, вероятно, по той причине, что у меня борода и голос низкий, как у его прежнего хозяина, у которого была другая собака – овчарка.  С пёсиком сразу стало веселее, теперь и у нас есть в Ирландии родная душа.  Мне бы начать бегать, да всё лень, но вот сейчас, вполне возможно, начнём вместе, да с собачкой. 

Дети в отличной форме, здоровы, счастливы с пёсиком.  Выучились с ним играть в мяч в салоне: катят друг к другу, а он ловит.  Такая весёлая кутерьма, охотно гуляют с ним на улице.  Очень кстати это развлечение и забота у них одновременно, не то, что ТV. 

 

6 ноября 1986

Утро.  Продолжаю письма с подробностями, нового адреса нет, быть может, с дневной почтой.  Это плохо, Люсенька, что я вновь перешёл к письмам, как дневнику – очень мешает литературной работе.  Быть может, позднее, когда будет инерция, привычка писать, не так страшно переходить с одной формы к другой.  Полночи опять сочинял, просыпаясь, но это не бессонница, совсем другое, в положительном смысле.  Значит, процесс пошёл внутрь, и должны пойти слова-образы сами по себе, помимо воли, как было в скульптуре.

Но утром поясница совсем не двигалась, а потому, победив лень, полечил сам себя руками, и сразу стало легче, всё же удивительное свойство. 

Естественно, что пёсик всё более тянется к Мише (поначалу зная только Машу), тот успевает утром накормить, погулять, да и поиграть с ним, а Маша только встаёт, трудно просыпаясь после позднего чтения.  Мишина душа, такая нежная, направленная на дружбу и приязнь, нашла в пёсике живой и преданный отклик.  Очень деликатен, достаточно только один раз было указать, что нельзя делать (лежать на кроватях, диване, креслах), как сразу переселился на пол, и сколько Миша не подкладывает подстилки, коврики, решительно перебирается на пол. 

Нынче резко похолодало, ясно, солнышко, а ночью ещё в воскресенье было всё белым-бело.  С обогревом квартиры всё в порядке.  Очень удобным и экономичным оказался газовый камин с баллоном, всё ещё используем первый баллон.  Через четыре дня будет два месяца здешней жизни, столько же и газовому баллону. 

Ты пишешь об обогреве нью-йоркских квартир.  Это очень страшно, если постоянно не проветривать и не спать с открытым окном – это лучшее условие для простуд и гриппа.  Обязательно в своей комнате, как можно чаще, отворяй окно, а ночью – непременно.  Мы с Мишей продолжаем и здесь спать с открытым окном.  Очень приятно, как в России, утром, стремительно двигаясь, одеваться.  Относительно прививки мне трудно судить, по поводу тебя маятник ответил нейтрально.  Я же думаю, грипп – это, прежде всего, отсутствие культуры быта, жизни, хотя знаю твоё отрицательное отношение, а напрасно.  Даже Маша постепенно проникается моим внимательным отношением ко всем мелочам, видя, как это результативно.  За время твоего отсутствия она не болела, и я постоянно говорю, напоминаю основные принципы.  Не буду тебе вновь докучать с ними, но постоянно отворять окно – первый принцип. 

Думаю, что трудно тебе всю ночь пребывать с больным, если в комнате боятся свежего ветра.  И ещё хочу только напомнить – прогулки по любому поводу и без.  Пока у тебя была беготня последние два месяца, я понимал, что положительно уже то, что надо много двигаться, ходить.  Теперь же надо заставлять себя: упражнять мышцы и вентилировать лёгкие с выдохом на шесть-восемь шагов, тренировать сердце – хотя бы малыми пробежками.

Люсенька, наверно, очень трудно в твоей обстановке, вдали от нас, проникаться благодарным чувством, но это, прежде всего, необходимо тебе.  Это и есть условие душевного и физического здоровья.  Вот уже третья или четвёртая твоя жизнь, как новое воплощение, а если ты восклицаешь: «За что, Господи, караешь?!», - то само восклицание – грех, за которым идёт болезнь, падение. 

Я ночью также думал о том, что кроме письма члену парламента, которое написал Джон, надо запросто обратиться здесь к социальным работникам относительно помощи.  Я подумал, мне представляется естественным, что если после трёх лет жизни в Ирландии мы будем получать пособие, тем более что у художника могут быть разные обстоятельства. 

Теперь я скажу тебе, что меня пугает в Америке, так это социальная иерархия, её контрасты на чисто материальной основе.  Я помню, как Миша Меерсон говорил мне в Неве-Якове, что такой район в Нью-Йорке, с такой публикой, доступен при хорошем, устойчивом материальном уровне, чуть ли не респектабелен.  Что же ждёт нас?  Меня лично не пугает, как, скажем, не пугал Челябинск, хотя я сразу оказался там изгоем, как, впрочем, сейчас в Вэксфорде.  Меня пугает это исключительно из-за детей, их окружения, обучения, будущего.  Даже на те крохи, которые имеем сейчас, мы живём на том нормальном уровне, который не оскорбителен для нравственного чувства. 

Ведь единственный путь, как верно определила Лида ещё в письме нам, и что ты увидела на практике, оправдывая все твои усилия и расходы – получить необходимый уровень твоей профессии, обретение нового социального статуса, сейчас, по крайней мере, не дал результата. 

Скоро полдень, вернулся с Фином с прогулки по солнышку на набережной, всё сверкает, а дома в кухне и нашей спальне ярко и тепло: окна выходят на юг, вот я и перебрался в нашу комнату.  Я так и работаю, кочуя вместе с солнышком.  Ещё всё собирался тебе сказать, как важно для меня знать твоё впечатление от моей работы.  Для этого искал специальную бумагу, типа советской папиросной в Дублине, не нашёл, попросил Джона, и он не обнаружил.  Как только начну печатать чистовик, один экземпляр - тебе.  Мне совершенно необходимо иметь контакт и серьёзное отношение.  Может, кто-то и заинтересуется  для периодической печати с продолжением.  Пока об этом рано, но у меня начнётся другая жизнь, как только возникнет обратная связь. 

Честно говоря, я надеялся на контакт с Фридрихом, но, увы …  То, что я пишу, - ново и неожиданно и для меня самого.  Материал категорически отказался повиноваться и приобретать форму традиционной биографии, пусть даже с использованием приёмов свободного повествования.  Началась та круговерть с пересечением времени-пространства, как распятие-крест.  Но до чистовика ещё не близко, пока есть чувство несовершенства, требуется огромная работа.   

Есть ещё одна тема, о которой я думал, но не имею решения, хотя писал тебе, чтобы деньги не отправляла.  Я имею в виду наш счёт в банке, может быть, его следует сохранить и увеличить даже, имея в виду эмиграционные дела и продление паспорта, или совсем наоборот – имея в виду социальную помощь.  Как сие согласовать – ума не приложу. 

 

7 ноября 1985

Мои милые!  В генеральском доме я потихоньку приживаюсь, хотя обстановка не из лёгких, конечно, ибо столько больных.  Я главным образом при сыне, который болен болезнью Дауна, но в сравнительно лёгкой форме.  Трудными были первые два дня.  Дальше пошло легче.  На мне домашние работы: кормление, мытьё посуды, приготовление обедов, уборка, магазины.  Хозяйка просит, чтобы я помогла ей писать книгу – печатала на машинке.  Но я пока не справилась с переводами, только три статьи перевела. 

Моя беда – в моей собственной нерешительности.  Меерсон считает, что всё как бы сложилось хорошо, но забывает, что я мать и жена, разлучённая с детьми и мужем.  Он полагает, что и Израиль, и Ирландию мы должны отмести.  Но решать-то нам самим.  Сегодня (вот как только встанет хозяйка), попробую употребить имя и влияние Григоренко в смысле Толстовского фонда (я уловила, что они как-то с ним связаны). 

Здесь у меня отдельная комната.  Хозяйка хлебосольна, хоть и с замашками советской барыни, но я с ней полажу.  Меня удивляет, как, столько вытерпев в жизни: расстрел первого мужа, ребёнок – Даун, все бедствия со вторым мужем, как она сохранила в себе эту энергию партийной деятельницы?

 

7 ноября 1985

Дорогая мамочка, наконец-то пришли три письма от тебя и письмо от Дэвида.  С утра у меня по радио праздничная Москва, на этот раз – без бравады, сплошной елей, даже военный парад был больше для проформы.  Ну и слава Господу, всё же лучше, чем громыхание металлических голосов.

Читал твои письма: плакал и смеялся вместе с тобой.  Радуюсь твоему зреющему на глазах мужеству, душевной стойкости и решимости не щадить себя.  Что касается конкретных советов, то Яшин совершенно нереален: ни юридически, ни материально.  Миша, возможно, ближе к истине: надо продолжать пробираться, тем более, что кругом объявилось столько участия, внимания, дружбы. 

А когда, хотя только по телефону, объявилась перспектива обучения новому компьютерному языку - забрезжило нечто, оправдывающее твои усилия в Коболе, и наметилось некое реальное будущее.  Уже то, что существует такой путь, сам по себе, уже важно.  С паспортом ты, надеюсь, разобралась: кончается срок моего паспорта, который я получил на год раньше, когда собирался ехать в Италию. 

Получив это письмо, я проникся пониманием того, что делать нечего: надо двигаться вперёд, к Грин карте, тут Миша прав – всё двигается удачно и быстро, и оценивать происходящее надо только с положительной стороны. 

Описание семейства Григоренко очень трогательно.  О самом Петре Григоренко я много слышал и читал, великое благо быть в помощь и утешение такому человеку и его сыну.  Мы, часто бывая в кэмп-хиллах с Дэвидом, очень полюбили этих славных, добрых, не ведающих о своей беде, людей.  Божье сие благословение, только не зови его юродивым – в русском языке это слово давно переосмыслено, уйдя от начального, вот почему появился термин – дебильность, хотя и оно ужасно.  Елена Анатольевна, конечно, чудо и награда.  Это замечательно, что теперь рядом такие люди, а главное – церковь. 

Я, конечно, давно готов на Крещение, только всё должно идти само собой.  Хорошо, что тыпрониклась своей общностью к церкви.  А рассказ-сон Елены Анатольевны совсем в духе того, что происходит в моей книге.  Надеюсь, ты описала круг своих обязанностей, как ты с ними справляешься.  Это здорово, если ночью, действительно, можно спать, а то просто страшно думать.  Жаль, что забыла написать номер телефона Григоренко.  В субботу меня не будет, но я мог бы перезвонить.  Бегу на почту, и сяду, успокоившись, за работу. 

…Люсенька, нет сил расстаться с тобой.  Вернулся с почты – и снова пишу.  Пошатался по солнышку, вокруг – чистое серебро небес и моря, да и сейчас: за окном хотя и поплотнело, потяжелело, сузилось и приблизилось, но во всём – лик божественный.  Всё чаще перед окном стали появляться лебеди.  Вот и сейчас парочка качается на ряби залива. 

А рукопись моя не двигается.  Я опять целиком сосредоточен на тебе, твоих заботах, как было прежде во время учёбы твоей, должно быть, так необходимо.    Все дни твои важны, каждая минута, тем более, когда знаешь, что сегодня – посещение адвоката.  Всем сердцем, мольбой и молитвой хочется сопровождать и поддерживать.  Ну, а работа моя продвинется, если угодно Господу.  А плодить говно, как говаривал покойный Гена Мосин, нет нужды.  Почти всегда я как бы физически осязаю некий материал: плотную, неприступную стену, войти в которую – как в Азов-город, можно только с заповедным словечком.  Но вот пока не даётся, не пришло, не выстрадалось словцо то, а в руках только крохи от богатства того: и скульптура моя, и прежняя работа в искусстве, да и теперешняя.  Поздней, очень поздней зрелости я, да и ты, думаю.  Только вот сейчас вроде и пришла для нас первая взрослая пора. 

…Люсенька, сейчас пришло с дневной почтой письмо от Джона.  Он послал относительно тебя запрос о работе в авиакомпанию Шеннон, посоветовался с Фергусом и Мартином, и они оба дали свои имена как рекомендатели.  Джон пишет, что по-английски это называется «выстрел в темноту», но всё же - Аэрофлот СССР тратит там пять миллионов долларов в год.  Но главное, видишь, сколько добрых друзей у тебя на Белом Свете. 

В ближайшую субботу в университете будет народу больше, но ни о каких официальных занятиях и речи быть не может.  В этом году Мартин даже не объявлял набор – у ирландцев полностью пропал интерес к русскому языку, возможно, это хорошо.  Боюсь, что это сопровождалось интересом, любопытством к социализму. 

Скоро мне предстоит кухня.  У нас, действительно, вся домашняя работа организована, советую и тебе строго продумать и чётко выполнять.  Конечно, я понимаю сложность твоего положения: всякая семья – целый новый, не схожий ни с чем мир, а такая, как Григоренко – в особенности.  Да и ты – не гостья и не друг там, как в прежних.  Замечательно, что первый контакт был хорошим, расположивший семью к тебе.  Но сколько душевного тепла, такта и чуткости, доброты и просто ума нужно, необходимо в твоем положении.  Тут только Ангелу твоему хранителю надо довериться, иначе худо!  Но я верю в тебя, только не позволяй себе думать, что ты гарантирована от переживаний в чужой семье, что твоя голова занята своими проблемами настолько, что тебя не достанут чужие.  Извини, что привёл эти слова, поскольку ты говорила так относительно другого случая: предполагаемого бэбиситерства.  Просто ошибочка, да и вредна предпосылка – Господь даёт силы только тем, у кого сердце открыто к людям, всем и всегда, и с любовью, и с доверием.  Лучший способ зачахнуть, пропасть – начать жить только для себя.  Ты можешь возразить, указав на мою персону, занятую исключительно семейными делами.  Но всё же, дети, хоть и мои – это внешний мир, да и полное бескорыстие моё в искусстве, быть может, зачтётся.  Конечно, хотелось бы мне больше делать доброго другим людям: я мог бы лечить, но даже это пока невозможно. 

Конечно, погружаться в чужую семью, отношения – сложно, и зачастую больно и противно.  Но, пройдя Инишглас (спасибо в этом смысле ему), эту человеческую мельницу, понимаешь высшее назначение семьи, благодатность существа, спасительность не только идеи, но и каждодневной суеты, обязательств и труда в ней всех.  Я думаю, что твоё появление в семьях друзей прошло не бесследно не по роковой твоей назначенности, а по обыкновенной, очень житейской - поскольку сразу обнаруживались слабые места, натяжки, искусственность и т.д.  Они могли бы и без тебя проявиться, спустя время, но тут сыграло роль ускорение. 

Это как с Антони, и вообще в общине: все дружно играли одну лицемерную игру.  Наше появление внесло диссонанс, это остро первым почувствовал Стивен, и тут же бежал.  Вскоре всё выявилось и распалось, это стало ясно даже для самых тупых, оставшихся в общине, и Антони.  Через некоторое время после твоего отъезда они перестали называть себя общиной, только группой, то есть более или менее случайным собранием людей. 

Наше принципиальное свойство, неспособность, с другой стороны, обеспечило нам дружбу, по причине которой, благодаря которой, мы ещё, благодарение Господу, живём вполне  сносно, хотя и в разлуке.  Даже в Ирландии есть друзья, и не случайно, знающие русский язык, поскольку в этом англоязычном мире ещё чаще, чем в России, мысль изложенная есть ложь, то есть стремление к властвованию.  Русский язык куда более простодушен, как и сам национальный  характер.  Не случайно, что социализм-марксизм, чисто западное явление, поработил своей кажущейся убедительной «правдой» наивное и доверчивое русское сознание.  Ну, а крестьянство, не восприимчивое к чужому, просто свели со свету, поначалу обманув лозунгом «вся земля – крестьянам».

Возвращаюсь к твоим письмам.  Хлеб печёт сейчас не Антони, а та же приходящая женщина и хахаль дочери из Африки.  Идея с нами, таким образом, была уже не столько Элизабет, сколько барской: изгнать нас из дома и открыть фронт работ для парня.  Я был согласен, при необходимости, печь хлеб, чтобы только сохранить для тебя возможность поиска работы, - тогда мне сказали, что вся работа кончилась.  Теперь известно, что парень работает на мельнице и в пекарне, так что приезд наследницы в августе предрешил наше положение.  Тут не позавидуешь родителям. 

Мы с тобой прошли через удар, потрясение, которое всё же оказалось спасительным.  Но чем же могут утешиться клятвопреступники, так называемые «крёстные родители»? Здесь даже антонинское лицемерие не спасёт.  Печально, что Яша так остро переживает, но и я в куда более зрелом возрасте бушевал.  Помнишь, когда Серёжа уехал в Америку, а я не желал, чтобы от меня передавали приветы.  Как понять такой случай?   

…Надо отправляться на кухню, уже половина четвёртого, на весь обед уходит не больше получаса. 

 

8 ноября 1985

Мамуля, я погряз в письмах, не вырвусь к книге, хотя утром встал очень живо и решительно настроенный писать.  Но вот с утренней почтой пришли письма от Вали Брусиловской и Итика.  Сразу сел ответить Вале, так как она опять носится с фантастическими планами издания альбома Миши.   

Утром Маша отправилась в школу надутая, поскольку я вновь запретил даже думать посещать в субботу вечером развлекательное учреждение наподобие бара, где пьют вино и пиво, слушают музыку, одним словом, развлекаются.  Я сказал, что дело не только в субботе, нашем банном дне, а вообще.  Вечером она закрылась в комнате, но к утру отошла, хотя ещё надеялась, но я вновь перед школой повторил.  Маша – девочка с норовом, но с добрым нравом, к сожалению, очень податливая на влияния и склонностью к вульгарности.  У неё нет ни одной читающей интеллигентной подружки.  А ту девочку, единственную, которая пришла с ней из старой школы, отличницу, Маша, как и все, презрительно называет «профессором».  Сколь я ни пытаюсь пробудить их интерес (в смысле углубления учёбы) – обращаться к энциклопедии, очень редко, и то под давлением заглядывают.  С русским языком, конечно, будь я внутренне свободен, и не прикован теперь уже к книге, мог бы быть и настойчивее. 

Но я всё жду и надеюсь, что с литературной работой пойдёт как со скульптурой: само собой, только успевай записывать, то есть, заговорит внутренний голос, тот небесный дар, что называется талантом.  Но не даётся пока заповедное словцо, и не распахивается стена. 

Сегодня поутру Миша пытался подсчитать, сколько ты зарабатываешь на переводах, если страница стоит десять долларов.  Мне же совсем не ясно, насколько ты продвинулась в английском, напиши о переводах подробнее. 

У Итика всё нормально, у него и Иры (как и у меня), всё большая зависимость от состояния атмосферы, погоды, магнитных и прочих бурь.  Он это связывает с тем, что происходит склероз сосудов, и они реагируют на внешнюю среду.  Я же думаю, что это только частность, хотя и важная.  Андрюшка воспитывается у матери бывшего мужа, и Анечка отсудить его не может… 

Вечер 8-го.  Мамуля, скоро иду в постель, написав письма Вале, Итику и Фридриху, которые завтра отправлю из Дублина вместе с этим.  Оставил детям на завтра инструкции по всем делам, в том числе и разговору с тобой.  Надеюсь, у тебя всё идёт благополучно.  Молюсь за тебя и прощаюсь до завтра, допишу на почте. 

Суббота, пять часов вечера.  Дорогая Люсенька, перегруженный самыми добрыми приветами и пожеланиями от твоих ирландцев, добрался до почты.  В Белфилде были: Мартин, Фергус, Джон, Билл, Джозеф, Ванесса, толстяк-дантист, да ещё новенькая – женщина из Чехословакии, точнее, Словении, Братиславы, живущая около Виклоу.  Уже десять лет здесь, замужем за ирландцем, имеет троих детей, лет тридцати, очень похожа на нашу Ирочку, ужасно страдает и тоскует по Словении.  Занимался практически только с Фергусом, остальные смотрели «Войну и мир», потом пили пиво и собрали мне сорок фунтов.  Следующее занятие – снова в Белфилде, но вообще-то Мартину, он сам сказал, уже надоело заниматься русским языком – устал.  Все так нежно и дружно расспрашивали о тебе, но почти все, даже Джозеф, потеряли или теряют русский.  Я поговорил сейчас с Джоном о социальной помощи.  Договорились, что я напишу ему текст, он переведёт, и с той бумагой я пойду в Вэксфорде в социальное бюро.  Меня ужасно волнует каждая суббота, когда не могу говорить с тобой. 

Обнимаю и целую, надеюсь, это письмо найдёт тебя в новом доме в полном здравии. 

 

9 ноября 1985

Мои дорогие!  Сегодня переслала вам 150 долларов, которые вы должны получить через шесть недель.  Но в тратах будьте по-прежнему экономны.  Опишу вам мой быт.  Работа домашняя, как я писала, не тяжела абсолютна, только с больными трудновато морально.  Вчера полдня провела в госпитале с Петром Григорьевичем, и тяжело видеть, как человек, у которого работает сознание, не может высказаться, а ему хотелось, чтобы я записала его очередное заявление и кое-как мы сформулировали одно предложение.  Когда вернулась домой, Зинаида Михайловна поставила фильм «Волга-Волга» (у неё великое множество русских фильмов), но он мне быстро наскучил, тем более что Алик (больной сын) всё время вступал со мной в беседы.  Генеральша мне благодарна, что я вылечила его от запоров (в кашу  да булочки подсыпаю отруби).  Я ушла к себе, перечитала все ваши письма, которые Люба переслала, радуясь и огорчаясь вместе с вами. 

… В воскресенье сходила в церковь, помолилась за всех нас, потом уехала к Меерсонам и там закончила перевод третьей статьи для «Пути», по дороге её отредактировав.  Подсчитала, что заработала 24 доллара, как раз на карманные расходы: транспорт, свечки и пр.  Из первой зарплаты 50 долларов отложила на адвоката, 150 переслала вам. 

Генеральшу лечит один парапсихолог, очень успешно.  Узнав мою историю, он всерьёз отнёсся к нашей судьбе и обещал связать меня с приятелем – американцем, который будет учить меня в течение двух месяцев программированию, а затем выдаст бумагу о двухлетнем опыте в Америке, с которым меня возьмут на работу.  Я ему обрисовала положение в программировании, к чему он отнёсся скептически, сказав, что уже устраивал своего приятеля в таком же положении, как и я, и это сработало.  Будь у меня деньги, я бы рискнула и сделала визу Н1 в той подпольной конторе, на которую вышла в первый день. 

Израильтян здесь полно, только вчера слышала иврит в метро.  Бегут как крысы с тонущего корабля и друг другу помогают перебраться. 

Второй генеральшин приятель и родственник (и Кирилл ей родственник через него) в её отсутствие поучал меня как держаться с генеральшей-барыней.  Он тоже парапсихолог и гипнотизёр, пишет книги в этой области.  Генеральша, несмотря на то, что читает мне по вечерам стихи Блока наизусть, не производит впечатления интеллигентной женщины, потому что барыня.  Ни разу ни спасибо, ни пожалуйста не сказала, просто говорит: подай то, подай это.  Меня не трогает, потому что всё время думаю о вас, да лучше и так, нежели изъявления благодарности Антони, который, несмотря на это, тоже человек неинтеллигентный. 

Лёвушка, узнал ли ты о посольстве.  Флора вчера развила мысль о том, что вы можете съездить в гости, повидаться со мной в Канаду.  Туда ведь не надо визу, только паспорта.  Но все забывают, что у нас нет денег.  При наличии оных, это реально, если в Америку вход закрыт. 

Шнитке Миша здесь, завтра в церкви я поговорю с ним, он уезжает в Израиль 19-го ноября.  Лариса Волохонская даст адрес Анри, как только он будет постоянным, семь месяцев ему предстоит болтаться по разным временным адресам. 

Конечно, то, что здесь много русскоговорящих, для тебя, Лёва, было бы большим облегчением в жизни.  И церковь, и, может быть, дело с искусством, хотя все уверяют, что художникам здесь нелегко. 

Ещё одна приятельница генеральши, которая тоже подключилась к моим заботам, сказала, что все эмигранты едят здесь много говна.  Она шесть лет ела, продолжает и по сей день, хотя несколько месяцев как устроилась наконец-то сама. 

Сегодня генерала привозят домой, так что жизнь станет труднее.  Он будет опять требовать, чтобы я записывала его мысли, а выразить не может, к тому же психика уже разрушена. 

 

11 ноября 1985

Дорогая наша мамочка, обнимаем тебя.  Вчера мы с Фенечкой (так мы решили обзывать пёсика) гуляли по солнышку, нынче совсем нет дождей, очень ясно, и, можно сказать, морозно.  Совершили прогулку поутру и вечером, пёсик отъелся, осмелел, и если поначалу совсем не замечал собак, подняв хвост, то теперь лучше не попадаться ему на пути: хвост пистолетом и тихий рык – низким басом.  Миша до школы успевает на прогулку, и потому встаёт шустро.  Встал и я сегодня, как и вчера, очень даже легко, солнышко яркое, море лежит, играя серебряными струями течений, а небо – того легче: бесцветная голубизна, только далеко-далеко за горизонтом, словно ледниковые цепи гор – гряда белил, как Брусиловского живопись. 

Мы очень славно отдохнули в эти выходные.  Моя поездка была удачна: я совсем не устал, заработал, и даже познакомился с маленькой словенской птичкой, которая очень нежно чирикала по-русски.  Она с полнейшим восхищением глядела в мой рот, только потому, что он издавал звуки, которые она не слышала десять лет.  Эта птичка столько лет живёт в ирландской клетке, ужасно тоскует, страдает, но ещё полна своего славянского обаяния и живости.  Рядом с ней ирландские женщины – полнейшие манекены, холодные и неподвижные. 

Вчера у нас весь день горела «буржуйка», было тепло, хотя куда больше даёт тепло газовый камин.  Миша в субботу заказал уголь и торф, сегодня привезут.  Он очень серьёзно, как и Маша, выполняет хозяйственные заботы, они распределены между ними. 

Это письмо я сейчас не буду отправлять, дождусь дневной почты, а потом закончу.  Видать, внутренняя работа идёт, сегодня я веселее собираюсь возвращаться к застрявшей рукописи, быть может, потому, что в Дублине произошло следующее.  В ожидании автобуса у Грешема невольно наблюдаешь шагающих мимо столичных жителей.  И вот я увидел молодую женщину, она была высока и красиво одета в чёрное, длинное и модное пальто.  Я сразу понял, что знаю её: по её необыкновенной походке, исполненной лёгкости, изящества, с одновременно какой-то осторожностью, словно каждое движение чуть-чуть было болезненно для неё.  Но главное – это голова, лицо, глаза.  Всё это светилось мягко, чуть страдальчески, всё это было так красиво, совершенно!  Небольшая её голова венчалась узлом волос на затылке и была чуть-чуть отодвинута назад, на удлинённой шее, и была явно свободнее, чем её тело.  Приближаясь к Грешему, она словно устала и вложила свою руку своему спутнику – стройному и красивому.  Но движения её ещё более замедлились.  Я вгляделся в её овально-красивое вообще, а тишиной души – в особенности, прекрасное лицо, с чуть-чуть удивлённым выражением.  И едва удержал себя, чтобы не кинуться к ней: это действительно была моя покойная Маргарита – собственной персоной!  Я удержал себя, она удалилась, а когда было решил отыскать – её уже и след простыл, но с тех пор на сердце тёплой лаской лежит её тихая улыбка, как у Богородицы Леонардо, - утешающая величайшим состраданием. 

Потом, в автобусе, я всё возвращался и возвращался к этому видению, и понял, что то было благословение мне, уже явью, и очень приободрило то меня.  А сегодня поутру в постели, только проснувшись, я подивился путям судьбы.  Не обмой тогда капитально телевизор, купленный в подарок родителям, и не застуди я почки на ночной прохладе, куда я вылез подышать, и не заболей острой формой нефрита так, что опух и в мгновение ока превратился в толстячка, сам себя шире, настолько натурального, что женщина-врач скорой помощи отказалась забирать.  А мама, плача и умоляя спасти сына, показывала недавние фотографии тающего сына.  Я всё это наблюдал иронично-безразлично.  Но поколебать профессиональную уверенность не смогла, та даже возмущалась такой провокации: этому молодому толстяку ничто не угрожает, и ему нечего делать в больнице, заявила врач и уехала.  Только появление нашего участкового врача, издавна знающего семью, спасло меня.  Через полчаса я был в клинике, и там смотрели на меня так, словно всё поздно: вода залила организм настолько, что казалось – уже поздно спасать.  Но вот – отошёл, и не без помощи той юной Маргариты, появления которой ждала вся палата.  Она входила бесшумно, без той наглости, что обычно знаменует обход, осторожно передвигаясь между кроватями, и голова её мило всем дарила тихую улыбку.  Та самая голова, что чуть-чуть отставала от тела, и потому, казалось, смущалась, и слегка розовела от смущения. 

А было это почти тридцать лет назад, и вот – опять!  С этим поэтическим ощущением всего сущего я хочу вернуться к работе, со столь необходимой для неё – Благодати. 

И ещё – мне бы так хотелось приблизить твою душу к этому возвышенному чувству.  Быть может, теперь, когда ты поставлена Господом перед людьми и для людей так, что душа твоя и дух твой отражают Его величайшее к тебе внимание.  В каждое мгновение этого Назначенного тебе пути, жертвенного, во спасение не только житейского, но и Вечного, я всё больше приближаюсь к тем замечательным словам, что как-то сказала Валя Брусиловская: «Какие прекрасные около тебя, с тобой женщины, одна лучше другой: после Маргариты – Люся!» 

…Вот я вернулся с прогулки, с солнышка.  Фенечка теперь превратил меня своим присутствием из обычного в Ирландии зеваки-прогульщика, которых столько шатается тут по старым доскам набережной, в ещё более обычную фигуру, которую выгуливает собака.  Теперь слоняться можно самым хаотичным образом, хоть на одной ноге, кому какое дело!  Но пора садиться за машинку, после дневной почты закончу и отправлю. 

Вот уже половина третьего.  В это время (не всегда) слушаю канадское радио, оно стало очень нудным, только Евгений Соколов – живой, как и прежде.  Отлично писалось, даже дух заходил, странновато, когда вот так идёт неведомо откуда.  И всё из того видения, необычно повернувшего внутреннее движение, теперь оно куда свободнее, естественно перенося поток размышлений, сознаний разных в действие и наоборот.  Получается, конечно, чёрт знает что, но это всё ближе и ближе к желаемому, и, я надеюсь, к истине.  Время от времени приходилось отрываться от рукописи, чтобы сбросить внутреннее давление – волнение, и заниматься чем-либо.  Так, успел ещё послоняться с Феней, испечь блины, постирать бельё, в основном – рубашки, а это требует осторожности.  

И всё это время радостно думал о тебе, о твоём Служении Господу и людям, и что наша семейная ситуация – только условие, подготовившее такое высокое служение.  Когда я так чувствую и думаю, я совершенно счастлив.  Всякая работа в радость, судьба представляется чуть ли не избраннически прекрасной, и мне, как художнику, вдруг мерещится, что по плечу изобразить Свет и Мрак, быть может - словом. 

Душа моя Люсенька, приходит ли к тебе этот Свет небесный, согревает ли тебя?  Быть может, мы никогда не были в действительности так близки друг к другу, с тобой и детьми, как в эту долгую разлуку.  Уже три часа, письма не пришли, а надо бежать, отправить это да зайти в супермаркет, купить необходимую для обеда мелочь, да начинать варку.   

 

12 ноября 1985

Мои дорогие!  Вчера по-настоящему было боевое крещение, ибо генерала привезли домой и первый день был тяжёлым.  На мне практически трое больных, включая хозяйку дома.  Все беды семейства свалились на меня.  Самый трудный больной – генеральша: вздорная, хотя и не злая старуха.  Взяв меня в помощницы, она свалила на меня всю домашнюю работу и уход за больными, и лично за ней, ибо, будучи сама способной вымыть за собой стакан, не делает этого, а подсовывает мне.  Мне не трудно, но противно её барство (так называемой демократки – борца за права человека).  По вечерам я вырываюсь к Елене Анатольевне, которая страшно радуется моим приходам, и я у неё расслабляюсь и отдыхаю.  Генеральша же ревнует и злится на мои отлучки.  Эти настроения передаются её сыну, который как эхо передаёт все её мысли и чувства, начиная мне, по-своему, выговаривать за отсутствие. 

Впрочем, она человек не сильный, а слабый, и отношения с ней можно урегулировать на основе слабостей.  Меня утомляет атмосфера дома, а не сама работа.  Я не чувствую себя униженной в качестве домработницы, просто бывает неприятным её неспособность к уважению вообще, но что возьмёшь с человека, первая половина жизни которого прошла в среде советской элиты и в борьбе за коммунистические идеалы. 

… Радует, что могу бывать в церкви.  Как только появится второй работник, жизнь моя будет здесь легче, и Таня Либерштейн займётся со мной программированием.  Голос её и интонации по телефону удивительно приятны.  Вчера говорила с ней, генеральша так и сидела рядом, глядя в рот.  Впрочем, в жизни в этом доме много положительного: много людей симпатичных и мне симпатизирующих, включившихся в мои заботы.  Роберт (парапсихолог), генеральшин врач, лечащий её весьма успешно, обещал разузнать возможности устройства программистом.  Сама Зинаида Михайловна тоже прилагает усилия, так что простим ей её нелегкий характер.  Так она баба добрая, но природа просто испорчена генеральством и борьбой за идеалы. 

Яков переслал ваши письма и паспорта.  На днях буду звонить в израильское консульство по поводу продления.

 

12 ноября 1985

Дорогая мамуля, обнимаю тебя!  Сегодня дети дома, - учительская забастовка.  Я сбегал вниз, за почтой, обнаружил от тебя большой пакет с книгами – раскрасками для детей, и сколько я ни шарил – ни строчки не обнаружил, удивился очень, но пришлось смириться. 

С дневной почтой пришло письмо от Марии из Глазго, она уехала в Израиль до 23-го, и я буду ждать письмо после этой даты.  Отсутствие писем от тебя не то, чтобы беспокоит, поскольку они как бы из прошлого времени, предшествующему телефонному разговору, просто сосать начинает тоскливая нота, вот почему я непрестанно шастаю по лестнице вниз-вверх.  Конечно, когда дети дома, вся жизнь меняется, тем более что вчера Миша с 8 до 11 вечера был бэбиситтером.  Очень обрадовался, получив четыре фунта от Тони, посмотрев у  них ТV и так и не повидав спавших детишек. 

Письма, как тяжело от них ни бывает, сообщают такой живой импульс, что расстояние не столь болезненно.  Но с отсутствием их надо мириться, как, впрочем, и утешаться тем, что уж завтра – наверняка.  Я не писал во вчерашнем письме о том, как я воспринял содержание твоего разговора с детьми.  Оно было столь противоречиво в пересказе детей, что я решил дождаться сообщений от тебя. 

Вот сейчас пришли к Маше её соученицы.  Вижу их впервые не в школьной форме, и начинаю понимать, почему так трудно становится воевать с Машей.  Это – барышни с претензией на моду.  Уже видно, что наибольшей трудностью в семье будет наша Маша.  Во многом борьба с ней напоминает моё безуспешное опекание твоей персоны.  С тревогой думаю часто, что наступившая зима, при твоём попустительстве и невнимательности к мелочам может сказаться на здоровье, и тут прививки не помогут. 

Конечно, день для работы погибший, но внутреннее чувство материала не пропало, и потому я надеюсь завтра сразу же вернуться к рукописи. 

 

13 ноября 1985

Среда.  Увы, Люсенька моя, пока не до рукописи.  Встало яркое, яркое утро: солнце, небеса и море – нечто в сверкании чистейшей праны, даже на нашей набережной всё замёрзло, деревянный помост был сплошной изморозью, все лужи замёрзли.  Вставать приходится шустро, мы так и спим с открытым окном.  Машу я оставил дома ради профилактики: уроки догонит, а допускать до болезни не желаю.  До девяти утра я постоянно бегал вниз, писем опять нет.  Это, конечно, психоз, но потом, взяв Феню на прогулку и совершив круг, я несколько успокоился, понимая, что дело не только в тебе, но и в доставке: опять придут стайкой.  Вот дождусь дневной почты, и потом уж отправлю, не хочется задерживать, понимая, что и тебе не менее мучительно не получать писем.  Всё пытаюсь угадать: как ты, что у тебя?  А чтобы вернуться к работе, надо отвлечься, не всегда удаётся.  Но я вновь попробую, и потому ненадолго прощаюсь с тобой. 

Люсенька, любимая моя бесконечно!  Спешу порадовать тебя, что рукопись идёт: страничка написалась легко, почти сама по себе.  Дело в том, что полностью изменилась моя ночная жизнь. Помнишь, как в самое первое время чтения оккультного (в Кфар-Шмариягу) в моих снах появились уплотнённые, почти осязаемые образы.  Теперь – нечто иное, вроде бы пишу книгу, довольно много забывается, ещё нет мягкого перехода в действительность.  Но то, что называется «внутренней работой», существенно усиливается. 

Со скульптурой это было куда иначе.  Я сам был как бы инструментом, физическим исполнителем и одновременно той оптической системой, что руководит исполнением.  Духовная, первичная жизнь как бы не выявлялась, не затрагивалась.  Здесь – всё противоположно: явственность иного, духовного мира и полная абстракция – слово, как эфемерность, совсем уж не осязаемая.

Да теперь, когда я успокоился относительно Господа, не оставившего меня своей Благодатью, опишу недавнюю «встречу».  Часа полтора назад я возвращался с прогулки, а возвращался я с моста, налюбовавшись с него заливом и городом, пересёк нашу улицу к дому и пошёл навстречу солнышку.  Тут надо пройти несколько домов, а перед тем, как повернуть под нашу арку направо, увидел небольшую уютную фигуру женщины, быстро семенившую навстречу.  Даже улыбка её была твоей, всё озаряющая вокруг.  Я не стал ждать приближения, поскорее свернул под арку, и видение пропало.  То, конечно, было не видение, и ты за меня не опасайся, как и в первом случае, в Дублине.  Просто моя тоска накладывает на реальные факты своё отражение.  Это распространённое явление, бывавшее со мной и прежде.  Помню, как вскоре после начала войны и позднее, мне часто мерещился мой брат Итик.  Я его очень любил, тосковал, и как часто замирало сердце, как только вдруг, всегда неожиданно, «встречал» его.  Но теперь эти встречи – иное.  Это тёплое, согревающее чувство, сравнимое, возможно, с твоим, когда ты бываешь с нами во снах.

А теперь я возвращаюсь к работе, потом перед тем, как варить кашку на ланч, сбегаю за лимонами, дабы приготовить Маше профилактическое снадобье.  

…В ланч пришло твоё письмо от 5 ноября, шло восемь дней.  Конечно, такое читать детям нельзя, ужасно, что моё неожиданное волнение при разговоре с тобой выбило тебя из колеи, но ещё страшнее тот бедлам, в который ты попала и всё тот же крик боли: за что?  Чтобы прийти в себя, сразу кинулся на улицу.  Очень сильно отзывается твоя боль во мне.  Если вскоре этот вопрос, этот крик изнутри у тебя не пройдёт, то уже не хватит никаких сил продолжать это испытание, поскольку оно и есть ответ на твою боль, на твой вопрос – как спасение.  Это если не чувствовать, не понимать существом всем своим, тогда всё мимо, тогда – только заработок, а для денег этот способ слишком накладен, просто невозможен.

Пойми, Люсенька, пока всё, что я знаю –  во благо, но если это не так, и я что-то перепутал, обознался, - кидай немедленно, будет что-то другое.  Вот только недавно, в очередной раз жуча Машу за легкомыслие и пижонство, приведшее к простуде, сказал, как я около десяти лет провёл в больницах (без указания причины), глубоко осознав, что болезнь – всегда расплата за грех и как непросто осознать сие.  И как я стремился хотя бы частицу взять на себя, стремясь утешить, исцелить, или просто ухаживая: кормить, поить, таскать судна и т.д.  Думаю, Маша мало поняла, но уже хорошо, что она будет стремиться всегда быть здоровой. 

Я ничего о твоей роли сиделки не сказал, объявив, что ты – помощница генерала, и по дому, зачем понапрасну мучить и детей?  Странно, что из ночной сиделки тебя сразу приладили на круглые сутки, а дверь твоя не запирается, почему сын всегда может войти?  При чём «антисемитизм» в доме Григоренко, он же не еврей? 

На самом деле, Люсенька, я волнуюсь только из-за нерегулярности писем, для больших тревог у меня нет ни времени, ни сил.  Это как на флоте, где говорят: «обеспечить плавучесть корабля» - вот моя задача, а это – питание, здоровье и нормальное самочувствие детей, прежде всего.  Плаваем на поверхности – значит, порядок.  Я не задаюсь более вопросом: куда это всё идёт?  Быть может, потому, что зима – время не вопросов, а элементарных требований самой жизни: тепла, питания и т.д.  Есть очень маленькие деньги, но это не значит начать уже сейчас медленно убивать себя и детей их неизбежным исчезновением. 

У Миши есть паническая черта, но мне удалось его успокоить.  Он всё вспоминает с некоторой растерянностью: «Какой странный был у мамы голос – и в тревоге, и обнадёживающий: «…есть разные варианты, не пропадём».

Деньги, я думаю, не надо гонять туда-сюда, неизвестно, где более необходимы они будут в ближайшее время.  Что касается разлуки с детьми, когда ты восклицаешь: «Не война же сейчас!», - скажу только одно, что ежедневно по радио можно слышать записи писем детей к родителям и наоборот, которые передают из Москвы по-русски.  Это всё, что позволяет Советская власть для родителей, которые минимально три года, без перерыва, работают за границей, в основном в Африке и арабских странах, исключительно из-за денег.  А их дети – заложники, живут в основном в пансионатах (детских домах).  Я не хотел писать тебе об этом, боялся, что примешь опять в укор.  Но вот потерял же я (дважды) свою родную дочь.  Прости меня, старого сумасшедшего ребёнка, что так больно утешаю тебя.  Во мне живёт так много этой боли за тебя и других, что мало остаётся для себя. 

 

Среда.  Мамочка, прости меня за такую ранимость, но бежал я бегом от почты после телефона, да за мост, где целый час приходил в себя.  Ты, конечно, не понимаешь, сколь больно жалит меня сейчас каждое мало-мальски несправедливое слово, даже интонация.  Дети, и то перестали разговаривать друг с другом на повышенных тонах, а тут ты вдруг говоришь: «Зачем деньги в банк клал?», - мол, сам виноват.  Я бы и не вспомнил тебе это, не будь того, что так или иначе, вскоре мы будем вместе, и очень боюсь, что всё начнётся сначала, и при каждой оплошке или трудности ты снова будешь кидать в меня обвинения.  Даже говорить, писать сейчас больно, и, как сказала Машенька: «Я ведь думала, что вы ни чуточки не любите друг друга».  То был итог прошлой жизни, к которой не должно быть возвращения.  Не попрекая тебя, а только справедливости ради.  Конечно, я не имею такой головы, чтобы запланировать расходование денег со счёта, тем более что они – Яшины. 

Но я многократно, как только ты стала зарабатывать, просил и умолял не присылать деньги, по телефону говорил, и писал неоднократно, что, прежде всего, буду тратить деньги со счёта, а ты не гоняй деньги напрасно.  Ты так и не вняла.  Мы шутили с детьми: мама не читает наши письма, знай, только посылает деньги.  Я же писал, что до Нового Года спокойно хватит в банке, а тут ещё пришли два чека, от тебя и Фридриха.  Я их перевёл на счёт, а чеки все регистрируются.  Ты поступала в равной степени бессознательно, как и я, только моя интуиция подсказала правильный подход, но интуиция не даёт аргументов, потому что это голос свыше, а тебе всё надо доказывать, в результате – постоянные ошибки.  Вместо того чтобы тихонько послушать именно то, что я не могу доказать, и намотать себе на ус, ты сразу пропускаешь мимо ушей.  А то, что от лукавого, со всякого рода вескими доказательствами, - ты принимаешь. 

Трудно, конечно, с таким, как я, как говорил отец Виктор, «человек только со спинным мозгом».  Увы, это, наверно, правильно.  Более того, тогда я вообще не думал о возможности просить помощь – пособие, только твоё письмо толкнуло совсем недавно.  И всё же почему-то хотелось тратить деньги из банка, одновременно меня это беспокоило, поскольку для продления здешнего паспорта хотелось выглядеть материально благонадёжным. 

Словом, кабы я услышал: да ладно, выкрутимся; ты – вновь: сам виноват.  Прости за этот ужасный монолог, но сон – в руку: с рыбой.  Когда я думаю, что наша склочная жизнь может вернуться, и вместо столь долгожданной любви и смирения друг перед другом, нежности и участия, посыплются  попрёки и обиды взаимные, я готов идти в монастырь, в любую, ещё большую, отчуждённость и одиночество. 

Не менее болезненно станут такую жизнь переживать дети.  Уже отвыкшие от баталий, они просто отвернутся от нас на всю жизнь.  Вся твоя, Люсенька, беда, была и есть, вероятно, в глубоком сострадании к себе, и куда меньшем – ко мне, иначе ты бы услышала всю ту боль, что есть во мне из-за этих проклятых денег и вообще – пособия и т.д.  И только бы посочувствовала: ну уж, ладно, не переживай.  

Вот так ушёл день, за весь день почти ничего не сделано, только пересочинил для книги одну легенду.  А сейчас возвращаются дети, иду варить. 

Прости меня, это очень-очень важно: проникнуться так взаимностью, чтобы даже в самой глубине не было этой позиции: уничижения болью. 

 

14 ноября 1985

Четверг.  Любимая наша мамуля-красуля.  Сегодня утро серое, дождливое, ночью шёл дождь.  Поскольку теперь, когда так короток день, ложимся раньше – до десяти, отлично высыпаемся и встаём раньше.  Завтрак Фене готовится ещё с вечера.  Пока он единым махом вылизывает свою чашку, Миша успевает разжечь газовый камин, заправить постель, умыться и отправляется с собачкой на короткую утреннюю прогулку.  Я тем временем готовлю завтрак: чай, яйца и пр.  Маша встаёт точно по радио, в восемь часов.  Её утренняя процедура куда длительнее, и потому остаётся время только съесть готовый завтрак и отправиться в школу.  Сегодня она уже в норме, надеюсь, удалось упредить болезнь.  Есть впечатление, что она не очень довольна тем, что уже год не прогуливает школу, и совсем не прочь поваляться в постельке, как в прежние годы. 

Что касается трат денег, то ты, мамуля, не бойся: мы, как жили на самом минимуме необходимого, так оно и будет. Мы в такой ситуации, в которой позволить себе, даже детям, ничего лишнего невозможно.  Дай Бог, чтобы эта школа жизни не потребовалась детям в будущем, но она максимально эффективна как дисциплинирующее воспитание. 

Люсенька, прости меня за вчерашний ответ тебе.  Я не знаю, что труднее: временами – отчаяние, твой сумасшедший дом, или мой необитаемый остров.  Два месяца с лишним я хожу по этому острову, вижу только воду и не могу найти Пятницу.  А к детям привыкаешь, как к себе, их не видишь извне. 

Люсенька, опять вернулся к тебе, спустя малое время, - перевести дыхание.  Временами так спирает дух от воссоздания прошлого в тех образах, что сейчас появляются на бумаге, что только  домашняя работа спасает, да обращение к письмам.  Ещё, конечно, прогулки, но сегодня не тянет на волю, а пёсик мирно посапывает в своей коробке под письменным столом.  Конечно, меня не может не тревожить: что же тут получается, хотя в самой работе я бываю озарён, как сегодня, и довольно часто, вернее, всё чаще, ощущением счастливо поддающегося материала, то есть тем, что прежде называли вдохновением.  Так что Господь всё более вдыхает в меня творческую силу, и уже возврат не так затруднён – тропка не глохнет.  Благодарение и тебе, мамочка, только твоя активность и жертвенность делают возможным моё творчество.  И всё же есть необходимость как можно скорее дать на прочтение, так что, как только будет готов достаточно вразумительный кусок, представляющий единство, перепечатаю на папиросную бумагу, которую я уже знаю, где купить в Дублине, и пошлю тебе с тем, чтобы ты как можно отстранённей и требовательней отнеслась.  Я отлично осознаю, как это можно написать бойко и доходчиво (почти как у Фридриха), но не могу иначе, поскольку именно так воплощается материал. 

Несерьёзная страна Ирландия: дождя как не бывало, солнышко низкое, слепящее, ветерок чистый, свежий. 

Конечно, теперь, когда ты в Нью-Йорке, время наше пошло иначе: тяжело скрипя, со стонами и кряхтением один день недели переваливает в другой, приближая долгожданную субботу, она послезавтра.  Миша беспокоится: правильно ли ты поняла, что надо звонить в новое место, в магазин Тони.   

 

15 ноября 1985

Лёвушка, дорогой, я уже было решилась начать дело, да снова прянула назад, особенно после вчерашнего звонка.  Все, кто, так или иначе, принимает участие во мне, советуют мне сначала вытащить вас, а потом добиваться Грин карты через адвоката.  Но я то решаюсь, то не решаюсь, тем более что бывают и проигрыши с адвокатами, да и ты палки в колёса вставляешь. 

… У генеральши бывает нелегко, но почему-то меня не особенно пугает её вздорный нрав.  Её поведение трудно предугадать.  Сегодня в церкви, например, Елена Анатольевна описала мне, как Зинаида Михайловна подошла к ней вчера (на отпевании Бориса Павловича, прихожанина церкви, 80-летнего старика) и сказала: «Наконец-то я познакомилась со своей соперницей».  «Почему?»  «Да ведь она так к вам привязана».  «Напротив, она очень привязана к вам». 

Все мои отлучки из дома всегда заканчиваются сценами.  Вот сейчас, побывав в церкви, я отправилась к Тане, а от неё приехала в девять.  Зинаида Михайловна не ответила на моё приветствие, даже в сторону мою не посмотрела.  Сердится.  Я поговорила с Аликом, пошла попила чаю и, запершись в комнате, пишу вам…  Вот она вышла на кухню и гремит посудой, гремит так, что ясно: злится.  Но я не поддаюсь, не завожусь.  Все твердят, что она сумасшедшая, так неадекватны её реакции.  Все мне сочувствуют и твердят: держись.  Сегодня Таня предложила мне сменить место работы.  За ту же сумму  сидеть с одной больной старухой – американкой.  Правда, старушка, видать, тоже нелёгкая, но всё же одна.  Во всяком случае, работу такого рода найти всегда можно.  Это раз.  Во-вторых, у меня появилось какое-то странное чувство, что с этой семьёй я связана кармически, особенно с Зинаидой и Аликом.  С ним, кстати, случился на днях эпилептический припадок.  Матери не было, а были только я и Нина.  Он добрался до дивана, упал на него, но так как если бы сел и вдруг в судороге развёл руки, как на кресте, странно вскрикнув.  Мы испугались, что он умирает, бросились искать лекарства, нашли не сразу, наконец Нина нашла какую-то бутылочку с надписью: от припадка.  Но это был довольно лёгкий припадок, и быстро кончился.  И тогда Алик, страшно бледный, слабым голосом сказал: «Спасибо, Люсенька».  Он тихий и ласковый, как правило, и нам с Ниной легко с ним.  Не так трудно и с генералом, но Зинаида поистине безумная старушка.  Я боюсь её раздражать, ибо, как говорят врачи, она может в любую минуту умереть от сердца.

… В церкви было много народу.  Сперва была обычная воскресная литургия, потом отпевали покойного.  Под конец Миша произнёс прощальную речь и вдруг я услышала рыдания в хоре.  Я подумала, что это Оля, а оказалось, что рыдал мужчина, никакого отношения к покойному не имевший.  Просто очень чувствительный.  Он рыдал также, когда его крестили. 

Вообще, у меня ощущение, что все вокруг сумасшедшие.  Кузьминский говорил об этом же.  Мне представляется, что и я немножко свихнулась среди своих больных.  Да ещё и Елена Анатольевна вполне сумасшедшая старушка, хотя со стороны её сумасшествие можно назвать очаровательным. 

… Сегодня Люда Кац (та, что из Мюнхена) очень резко выговаривала Зинаиде Михайловне, что она очень тиранична со своими работниками, домашними и вообще с людьми, и что люди поэтому перестали к ней ходить.  Старуха начала рыдать, приговаривая, что вместо того, чтобы бить поклоны в церкви, мне лучше было бы остаться с ней, больной, одинокой и несчастной женщиной.  Я твёрдо ответила: «Нет!»  Люда сказала, что Зинаида Михайловна добьётся того, что я уйду, и что такого человека ей больше не найти.  Старуха совсем перепугалась и понесла такую околесицу, что Люде пришлось приводить её в чувство по-своему, а я ушла к себе.  В общем, она цепляется за меня, но не я за неё. 

… Поистине Нью-Йорк полон сумасшедших.  Вот только сейчас позвонила Надя Красина, которую Зинаида люто ненавидит, и спросила, не звонил ли Мюгэ (парапсихолог, о котором я немножко писала), что она в большой тревоге, потому что он обещал быть у них 14-го, и не пришёл.  А, как он сам себе предсказал, 13-го он должен умереть.  Но именно 13-го он звонил, разговаривал со мной, спросил, что происходит в доме и, сказав: «А я ещё жив», - повесил трубку.  Человек он мне чужой, но я вдруг впала в тревогу тоже.  … Зинаида опять стелет передо мной ковровые дорожки. 

Как вы там, родные мои?  Только ваши голоса по телефону возвращают мне ощущение реальности и того, что вы есть на белом свете, и возвращают мне опору под ногами.  Рада за твои успехи, Лёвушка, и что статью печатают. 

… Таня, у которой я учусь, пробивалась к программированию четыре года.  Учительница она хорошая.  RPG начали с азов.  Это проще и легче Кобола. 

15 ноября 1985

Пятница.  Пришли наконец-то письма от 7-го и 9-го ноября.  Как ни странно, Люсенька моя, впечатление таково, что ты живёшь наконец-то интересно, деятельно, напряжённо – это просто удивительно!  Хотя действительно, наша ситуация драматична (слава Господу, не трагична, не надо Бога гневить).  Это впечатление общее перекрывает все мелочи и рассуждения о нашем положении.  Я читал, и перечитывал, и это рассуждение усиливалось.  Почему я об этом пишу прежде всего?  А потому, что у тебя оказался порох – хороший запас тех сил, о которых ни я, ни ты сама и не подозревала.  Вначале овладела блестяще программированием, сейчас осваиваешь новую и очень непростую жизнь.  Это, мне кажется, сегодня главное.  Ты – большой молодец, как о тебе сказала Ира Незнанская во Франкфурте.  Всё остальное – только частность к этому положению: если ты пала духом и не веришь в наше американское будущее, надо, не теряя времени, - возвращаться, быть может, исключительно ради денег, поработав в этой семье.  Что касается срока, времени – два года, больше, меньше, то, мамочка, надо понять главное, и тут Оля с Мишей правы, безусловно: будущего у наших детей, в том смысле, как мы хотели бы, в Ирландии нет, а потому мы только переложим на их плечи эту же проблему.  Аналогично положение и с Израилем, ты понимаешь это не хуже меня, только важно выделить это главное. 

Есть ещё один возможный вариант – Германия, но и для нас, и для детей она опять будет чужбиной, а мы – нацменьшинством, а при еврейских корнях – опасным. Но сегодня ситуация проще.  Я ещё раз напишу, уже конкретно, Фридриху, но он сам бы поспешил, кабы что нам светило. 

Остаются Ирландия и Америка, в первой стране есть объективная невозможность нормально поднять, образовать детей и получить им далее самим работу.  Во второй – субъективная сложность, тяжесть – бремя разлуки.  Прости, мамочка, я стараюсь посмотреть спокойно, со стороны.  Ведь до сих пор срывы в нашей жизни происходили по причине эмоционального характера. 

Тут куда серьёзнее подошёл Миша, чем Яша – можно и необходимо биться врозь, если другого пути нет.  Напрасно ты говоришь, что Оля с Мишей не понимают, что ты мать и жена.  Сказать им такое – смертельно оскорбить их, именно потому, что у тебя семья, они считают этот путь оправданным.  Стоит ли биться только для себя таким образом?  Постарайся молитвенно проникнуться хотя бы вот этой конкретной своей виной перед ними, предстать перед Богом и собственной совестью в полной чистоте.  Уверяю тебя, как всё озарится для тебя иным светом – светом любви к тебе и твоей любви ко всем вокруг. 

Мамочка, нельзя искать себе облегчения – это получится как с Веной и лиссе-пассе (прости ещё раз, не в укор пишу).  Как только поймёшь это, сразу не только полегчает, ты обретёшь ещё ту силу, что даст тебе Небо.  Это, действительно, последний шанс, тут ты это поняла, но не благодарно, а в панике. 

Я очень надеялся, что американская школа жизни поможет тебе обрести ту твёрдость, требовательность к себе, без которой даже и затевать Америку невозможно.  Оля и Миша правы ещё и в том, что такое участие в судьбе, какое есть с тобой – это уже хорошо.  Посмотри, ты меньше недели была в доме, а сколько людей, не только словом, но и делом, готовы принять в тебе участие.  Я здесь более трёх лет, но ни одна душа, кроме Джона, не желает и на секунду задуматься, а ведь ирландцы такие сердечные! 

Ты правильно написала, что дело в тебе самой, прежде всего, но не только в твоей нерешительности, как ты пишешь.  Это – следствие того, что я писал тебе сейчас: чёткого понимания главного сейчас в нашей жизни.  С этой точки зрения всё у тебя развивается наилучшим образом: боль разлуки, даже самой долгой, улетучится мгновенно, а боль за ещё более усугубившиеся обстоятельства – только с годами усилится и отравит жизнь нашу до конца дней.  И всё равно, дети оставят нас и поедут в ту же Америку пробиваться.  (К слову сказать, Мартин Бейтс на последнем занятии показывал фотографии своих удивительно красивых, интересных, взрослых сыновей, старший – врач в Америке, и будет перетаскивать остальных).  Мартин сказал, что если нам закрыта Америка или Германия, это, прежде всего, ужасно для детей.

Мамочка, я знаю, как тяжело под влиянием этого момента заглядывать вперёд, когда настоящее кажется ужасным, но каждое Божье утро встаёт солнышко и восстаёт вера.  Ты всё убеждаешь держаться нас.  Не бойся, мы потихоньку одолеем любой срок, даже я: во всё более возрастающем вакууме.  Надо пробиваться, а по ходу дела могут всякие быть послабления и в Америке, и здесь, а вдруг – из Германии будут хорошие вести. 

Отвечаю на вопросы.  Я уже писал, что с паспортом, вероятно, поеду куда-либо, так как в Ирландии нет израильского посольства, неужели можно это обстоятельство забыть.  Из-за него было столько сложностей, когда мы оформляли визу в Ирландию.  Машу я не обижаю, у меня с ней дружба, и чем я требовательней, тем больше крепнет эта дружба, твоя семья – другой случай.  Заниматься получением визы или ехать в Канаду мы не смогли бы психологически – лучше уж так, не говоря о деньгах.  Я думаю, что Советская власть права, когда не позволяет родителям, уехавшим на три года зарабатывать деньги за границу, ездить в отпуск к детям.  Кстати, «информация к рассуждению»: как это возможно, если у людей в СССР практически есть всё, только, быть может, не хватает машины, собственного дома и т.д.  За тем же миллионы едут на Крайний Север?

Всё дело, конечно, в личной позиции.  Я сам недавно выразил это по телефону и в письме: куда это идёт?  Теперь вижу: в единственно правильном направлении, только бы смогли.  А если возникнет Германия – будут деньги, без оных и туда не забраться.  Только съём квартиры Фридриху обошёлся в три тысячи долларов. 

У нас всё нормально.  Читаю твои письма так детям, чтобы утвердить веру, что всё идёт справедливо и к лучшему.  С этого, Люсенька, не надо сбивать меня, а хорошо бы и тебе увериться, утвердиться в этом.  Какие-то мотивы в твоих фразах дают надежду, что и ты утвердишься в этом, позитивном. 

На следующей неделе я пойду за социальной помощью, Джон прислал текст заявления. 

 

15 ноября 1985

Пятница.  Дорогая мамуля, кинув тебе письмо, отправился под ярким-ярким солнцем на прогулку через мост, продолжая думать в том же направлении, не в силах переключиться на работу.  Я думал о том, что стоящая перед тобой, нами, проблема очень важна, как вообще проблема выбора.  Если помнишь, называется это проблемой «буриданова осла»: так или иначе, каждому человеку приходится выбирать одну из двух охапок овса.  Классичность этой ситуации применима, к сожалению, в нашем масштабе, географии, к очень малому числу лиц, остальные – в России, и они свободны от подобной проблемы. 

Моя позиция тебе ясна – только вперёд.  (Что касается Израиля, то это была исключительно моя уступка Фридриху, который моё отношение к Израилю, точнее, невозможность возвращения, воспринимал как простое упрямство, не связанное с действительным положением вещей). 

Думаю, что, поразмыслив, и ты поймёшь, что на самом деле у нас нет выбора, то есть, твоего возврата в Ирландию, как очень давно сформулировала наша Машечка.  Другое дело – продержаться в Америке, зарабатывая и одновременно не теряя надежды вернуться к программированию.  Перечитав твоё последнее письмо от 11-го, я увидел, что выплывает старая вещь: твоя гордыня.  Ты пишешь: «Меня не трогает, что нет «спасибо», «пожалуйста», потому что всё время думаю о вас», и т.д.  Люсенька, так невозможно: «не трогает», - жить вообще, а в таком доме – в особенности.  Лучше уж уйти в бэбиситтеры.  Это – взрослые люди, и твоя безучастность – конец всему.  Уверен, что ты наговариваешь на себя.  И почему твоё самолюбие должно страдать?  

Помню хорошо, что сказал Игорь Пчельников перед отъездом: «Знаешь, Лёвка, что будет главное для тебя и Люси?  Это когда тебе, вынужденному зарабатывать, какой-нибудь пацан скажет: «Эй, ты, принеси-ка это сюда!»  Если ты к этому готов – езжай, если нет – оставайся».

Когда, начиная с шомерства, и кончая Инишглас, мне какой-нибудь сопляк, вроде Брэндана, говорил «принеси», я делал это без внутреннего сопротивления, принуждения, даже с предупреждением, внутренней готовностью услужить (прямо по Евангелию, ей-богу).  Я мысленно призывал Игоря и говорил: «Смотри, я делаю это искренне, мне это не больно».

Может статься, будет другое место, и опять сразу же: иди, подай и т.д.  От себя, от собственной гордыни, если не стряхнуть её как пыль, - не уйти, и все молитвы – ложь и притворство, потому что говорит обида, а не боль! 

Хорошо рассказывал нам Фридрих, как уже в последнее время в Нью-Йорке, когда у него уже вышли книги, он ездил в Вашингтон делать доклад на правительственном уровне.  Но всё ещё не было денег, и он захотел попросить социальную помощь.  Лида ему сказала: «Тогда сразу развод, если не можешь заработать себе на жизнь».  Пришлось идти к хозяину лавки, который платил за то, чтобы развозить товар на тележке по городу.  Это было ужасно для его самолюбия, говорил Фридик, потому что его, такого известного писателя, криминолога и т.д., в любую секунду могли на улице видеть знакомые.  И Лида не сжалилась.  Теперь он считает, что она была права, так как не позволила быть ему пижоном.  А про нас Фридрих сказал: «Вы – пижоны, потому что из-за позы детей обрекаете на страшную жизнь».  

Мой бунт в Инишглас против Антони был против абсурда, топтания личности.  Надеюсь, в твоём доме ничего подобного нет. Это опасно, если русский человек говорит «пожалуйста» и т.д., когда он платит деньги – тогда жди беды.  Так что в этой плоскости всё нормально. 

Отыскивай, пожалуйста, положительные стороны: достаточные для начала деньги, кров, пища, даже хлебосольство – бесплатные, полезные знакомства и некие вообще перспективы, о которых ты писала, потому что надо не просто бороться за Америку, а вполне пристойную.  То есть, как писала Лида, недостижимую ещё для технических людей.  То есть, опять же – за возможность работать тебе программистом.  Короче говоря, мало что меняется в первоначальном варианте Якова, только реализация оказывается куда сложнее и серьёзнее.  Очень непросто жить и работать в такой семье, чужой семье, да совершенствоваться в новом языке программирования, не забывая старого.

Если этот план-минимум, в котором уже есть то благо, что его реализация даёт тебе энергию и занимает твоё сознание, осуществится, то Америка будет реальным, а не проблематичным будущим.  Пока я усекаю по твоим письмам, что поладить можно, только очень советую тебе не сокращать ни с кем дистанцию, отношения.  Я вспомнил формулу преуспевания Эйнштейна: а) Работа б) Игра (хобби, увлечения) в) Держать язык за зубами (то есть, дистанция).

Если проект с обучением программированию станет реальным, то всё, сопутствующее и благоприятное этому, мне представляется, придётся отстаивать твёрдостью – опять же, полная противоположность дому Яши.  Конечно, очень сложна жизнь в чужом доме, кроме ума, интуиции необходима элементарная твёрдость и распорядок.  К сожалению, ты сама не самый организованный человек, но сейчас, я уверен, если возникнет программа, как дело, которое надо осилить, ты сможешь всё подчинить этому.  А на каких условиях эта Таня будет учить и каким образом? 

Сейчас я сяду за машинку.  Если в ближайшую субботу куплю папиросную бумагу в Дублине, то смогу начисто перепечатать первый кусок рукописи и послать тебе.  Работа идёт всё интереснее и получается куда более необычно, чем скульптура.  Со словом и словесным образом у меня давние дела, хотя и в другом роде.  Я надеюсь, что эта новая моя работа будет для тебя интереснее и важнее изобразительной, и будет поддерживать твоё настроение. 

Хотя мне скоро 60, но всё ещё впереди, мамочка!  Помнишь, как часто говаривал покойный Гена: «Гляжу на тебя, Лёвка, и удивляюсь: ты так беззаботно играешь в этой жизни, как будто будет другая – вторая».  Он оказался пророком.

Мамуля, держи ты теперь хвост пистолетом, теперь у тебя тяжко.  Не давай им ревновать себя, ты только работаешь у них.  Сколько часов? Стой твёрдо. 

    

18 ноября 1985

Мои дорогие!  Рискну часть денег высылать по частям, потому что на почте нужно предъявлять паспорт.  В первый раз сошло без паспорта, а дольше может быть сложно.  В этом письме шлю двадцать долларов. 

Мишенька, сыночек мой, ты подсчитывал, сколько денег я зарабатываю на переводах.  Я вам сразу скажу: шесть долларов 1800 печатных знаков, т.е. букв.  Вчера Миша за первые переводы вручил мне 24 доллара, которые я оставила себе на карманные расходы: транспорт и т.д.  Поездка в церковь, например, стоит четыре доллара.  1.80 на метро, один доллар на пожертвования церковные и один на три свечи, которые я всегда ставлю, молясь за вас. 

Зинаида Михайловна, моя хозяйка, очень переживает, что вы живёте без мамы, и сказала, что хочет быть вашей бабушкой.  В прошлую субботу говорит: «Что же ты не дала мне поговорить с внуками?»  Маше купила чулки в подарок, собирается что-то купить Мишеньке.  Купит – перешлю. 

Лёвочка, вчера разговаривала с Мишей Шнитке о детских деньгах.  Он сказал, что счёт изъяли через восемь месяцев после нашего отъезда из Израиля, а потом и банк закрыли.  Действие незаконное, но попробуй отсюда возразить. 

В церкви была уйма народа, потому что приехало на службу лондонское Би-Би-Си.  После обычной церковной службы была панихида по Сергею Жарову, руководителю казацкого хора.  На панихиду явилась вдова, вся в чёрном, породистая русская старуха.  После был обед с пирогами, винегретом и водкой.  Даже какой-то музыкальный критик был и много американцев.  

После церкви я заехала к моей старой чудачке, которая всегда ждёт меня не дождётся.  Только этим и живу, - говорит.  Ещё бы!  Одна как перст, и никто из прихожан, даже из тех, у кого машины, не может заехать за ней, чтобы отвезти в церковь.  А ей это очень важно, она – верующая. 

Вернулась домой, а Зинаиде Михайловне плохо.  Принялась купать генерала в душе, а он чуть не упал в ванной.  От испуга у неё случился сердечный приступ.  Но прошло после лекарства. 

Моя Елена Анатольевна, оказывается, действительно писала стихи и публиковалась в сборнике «Четырнадцать» (14 русских поэтов в Америке).  И муж её тоже.  Я вам приведу образец её творчества:

   Хочу мечтать и думать о былом

   Бродить в мечтах по узенькой тропинке

   Искать в родном распаханном суглинке

   Всё то, что время отдало на слом.

   Увы, мечте, беспомощной пылинке

   Не уцелеть, где машет помелом

   Действительность в неравном поединке.   

… Лёвушка, Миша Шнитке перешлёт адрес Юдкевича.  Сын Наи попросил политического убежища в Швеции (из Израиля), заявив, что не может и не хочет воевать, и получил его в Швеции.  Витя зовёт в Израиль, обещал помогать на первых порах, но сам Мишка рассказывает о всяких ужасах. 

Миша Меерсон ругал, что я тяну с адвокатом.  Время-то идёт, говорит, и что-то бы делалось.  Сегодня, в понедельник, буду звонить о первой, деловой уже, встрече.  Благослови вас Бог.  Люблю вас безумно и тоскую ужасно.  Ваша мама Люся.  

 

16 ноября 1985

Суббота.  Дорогая мамуля, сейчас полночь, не время для писем, но я только что вернулся из театра Майкла, куда он сегодня, вскоре после разговора с тобой, пригласил меня на спектакль.  Сегодня было последнее представление спектакля, шедшего три недели при полном зале.  Это первая профессиональная работа театра здесь, и очень серьёзная.  Позднее опишу своё впечатление.  

Сегодня я находился под таким сильным впечатлением от разговора с тобой, что всё остальное проходит стороной.  Я никак не ожидал, что после десяти месяцев таких серьёзных усилий с обеих сторон ты вдруг столь наивно продолжаешь рассуждать.  Условия нашей действительности потребовали первых мужественных шагов и решений.  Ты впервые оказалась в обстоятельствах, сравнимых с нашими, если не сейчас, то уж в Инишглас, наверное, нам было не проще.  Убивать же сразу себя и нас акцентом на то, что два года – срок непомерный, не по силам, - это просто самоубийство. 

Да, Люсенька, пришла на нас война: время самого серьёзного сражения в нашей жизни.  И я сейчас неслучайно часто сам и с детьми вспоминаю то время, требующее всех сил.  Объясняю детям, почему во время войны люди не болели.  Так и мы с тобой: каждый Божий день нужно встретить, утром бодро встать и выполнять свои обязательства.  Матушка моя, мне ведь скоро шестьдесят, а я благословляю Господа, что дал мне мою долю - ни дня передышки: каждое утро кормить завтраком, отправлять в школу, кормить ланчем да обедом, да всё остальное – без скидки.  Спросил я Мишу сегодня после телефона, кому труднее: маме или мне.  Умница сын ответил: «А кто лучше: лошадь или корова?  Каждый хорош на своём месте».  Я достаточно привёл аргументов, скажу ещё: если, действительно, придётся весь срок быть в Ирландии, во что я мало верю, то, кроме всего прочего, получим ирландские паспорта взамен израильских, а с ними можно будет, если не нам, то детям, жить в любой стране Европы.  Господи, как я хочу быть с тобой, быть нам вместе, но вот жизнь диктует иное.  Прости, мамочка, но это так. 

 

17 ноября 1985

Дорогая мамочка!  Прочитал книжку Марка Твена «Том Сойер в Африке» и детектив с Томом Сойером.  Очень хорошая книга.  Сегодня читал и уроки делал.  Надеюсь, что не тяжело работаешь.  Майкл вчера приезжал и приглашал в гости, сказал, что нас заберёт на следующей неделе.  Завтра, наверное, пойдём на драму.  Желаю тебе успеха в работе и во всём.

Целую.  Твой Миша. 

 

17 ноября 1985

Дорогая мама, как ты поживаешь?  У нас всё хорошо.  Каждую пятницу я хожу на компьютер делать программу.  Я сейчас делаю программу, которая не получается никак.  Учительница сказала, что это из-за моего имени: «Маша Незнански», это ему непонятно.  Я даже могу рисовать на компьютере.  Завтра мы пойдём к Майклу ещё раз.  Какая у вас погода?  Тебе нравится старый генерал?  Здесь много солнца, но очень-очень холодно, дома и в школах тепло.  Феня посылает тебе привет, не скучай, мамочка, и держись, пожалуйста. 

Целую.  Твой пушистый хвост Маша. 

 

17 ноября 1985

Утро воскресенья.  Мамуля, встав после скверной ночи с кошмарами, потихоньку отправился с Феней на волю, чтобы не потревожить спящих детей.  Всю дорогу ругал себя и тебя последними словами: опять вдарились в психологию именно тогда, когда нужно просто и тупо делать каждому своё дело, менее всего думая о себе, своём настроении.  А так – всё мимо, работа как надо не идёт, а состояние только ухудшается.  У меня опять перебилась работа, а это – именно то, что в будущем, среди прочих моих работ, может статься, будет полезной. 

Мы очень нехорошо говорили, вместо сострадания и сочувствия – чуть ли не взаимное попрекание.  Миша очень рассердился на меня, что я так говорил с тобой, но я сам удивился.  Просто мы говорили совсем не о том, о чём я всегда предполагаю.  Очень странно было говорить о туристической визе, когда ты сама отмела этот вариант – ехать, остаться, пожалев друг друга, чтобы окончательно искалечить жизни себе и детям, не говоря о том, что мне её не получить.  Я думал, что ты даже не вернёшься к этому, не желая терять телефонное время. 

А что касается продления израильского паспорта, - дело это техническое, стоило ли говорить?  Вот и получается, что содержание разговора – вздорное, а так хотелось услышать другую интонацию: как стучит сердце, как дышится, как спится.  Надо, возможно, установить правило, что о делах вообще – только в письмах, тем более, что срочности нет. 

Вчера я успел договориться с Майклом, чтобы он пошёл со мной за социальной помощью, куда Джон написал письмо, он согласился.  Так или иначе, но я работал три года в Ирландии. 

… Люсенька заканчиваю вечером, чтобы отнести на почту в ящик.  День получился очень трудным, может быть, потому, что вчера прогулял: стирка, смена белья на постелях, уборка, обеды и т.д. до самого вечера, но зато боль сиротства, возникшая он вчерашнего разговора, прошла.  Да и дети, просидев в тепле, дома, весь день, подобрели. 

Мамуля, от всей души желаю тебе вновь обрести то острейшее чувство ответственности своей миссии, которое было у тебя на курсах.  Ведь, на самом деле, ничто в этом твоём смысле не изменилось, а за мной – не станется, в долгу не буду. 

Обнимаю тебя нежно.  Твой всегда Л.  

 

17 ноября 1985 года Франкфурт

Дорогие Лёва, Маша и Миша, здравствуйте!

Мы с Лидой отсутствовали более трёх недель, ездили в Альпы, в горный отель, где начали писать новый детективный роман «Операция «Фауст».  Приехали только сегодня, пару часов назад, я увидел твою открытку от 8 ноября, и сел за ответ, так как ты можешь решить, что я молчу по другим причинам. 

Мы, конечно, получили перед отъездом твою рецензию о «Ярмарке».  Хотя я, как автор, и «не заказывал» этой статьи, но очень благодарен.  Это во-первых, а во-вторых, статья удивила меня свежестью твоего восприятия этой книги.  Чтобы не мельтешить, могу сказать, что рецензия получилась великолепная.  Перед самым отъездом я отдал её Лёве Рудкевичу, новому (вместо кляузника Марка Поповского) заместителю главного редактора «Грани».  Он должен был её показать Г. Владимову.  Если понравится, то они будут печатать, если нет – я попросил Рудкевича переадресовать гл. редактору газеты «Русская Мысль» (это в Париже).  Пока я ещё не знаю, что с твоей статьёй, напишу дополнительно, как пишут бюрократы. 

Я и Лида очень переживаем за Вас, хотели бы помочь, но, увы, бессильны.  Когда припрёт, напиши, пришлю немного денег. 

До отпуска были заняты двумя выставками, вначале прошла юбилейная «Посева», затем – книжная международная.  Лида активно работала на обеих.  Я выступал как «маститый писатель». 

Очень бы хотелось получше сделать новый роман, но уйма проблем, сейчас с композицией, вся надежда на соавтора – Лиду Незнанскую. 

Приветы Люсе, пусть не отчаивается.  Хорошо было бы, если бы бросили якорь в Ирландии.  Но как это сделать? 

Целую.  Фред. 

P. S.  Да, не очень удобно мне хлопотать о статье на мою книгу, написанную братом.  Так что, лучше было бы, если бы ты поставил псевдоним, к примеру, Лёва Машин-Мишин (шутка). 

 

18 ноября 1985

Понедельник.  Утро.  Мамуля моя Люсенька, хотя и дал себе слово вернуться нынче к рукописи книги: вот уже приготовил бумагу, в голове давно теснятся картины-образы, но не смог.  Прежде всего – к тебе, поскольку вся моя душа изболелась твоей болью.

Сегодня во тьме проснулся вновь от ужаса: я вновь в России, и попал в банду – к большим, весёлым людям, словно из вестернов.  Вместе с ними скрываюсь от милиции, и, хотя не знаю за собой преступлений, понимаю, что судьба моя предрешена общей участью, что вот-вот арестуют.  Так оно и произошло.  Сбежав из гостиницы, мы расположились на полянке, но тут подошли люди с удочками, положили их вдоль наших тел и сказали: «Ну, голубчики, вы арестованы!»  Вот я и проснулся от ужасного чувства без вины виноватого.  И уже потом, понимая, что ты за океаном не спишь от того же жгучего чувства, я не мог ни встать, ни включить свет или радио, из-за Фенечки, которая сразу же начинает кутерьму и будит Мишу.  Но потом пришло утро, быстрое вставание, завтрак и т.д., проводил до школы с Феней Машу.  Конечно, мы только и думаем, и говорим, как тебе тяжко, какая жестокая это необходимость и для нас, но другого пока не дано, и надо держаться с верой в будущее.

Я очень боюсь повторения прежних историй, а так произойдёт, если мы не будем выполнять нашу работу как святой долг, отодвинув эмоции на задний план, поскольку это будет для тебя разрушительно, следовательно, - и для нас.  Спасительны не только вера и молитва, прежде всего – напряженная внутренняя жизнь и работа, чем изнурительней, тем лучше.  Пока есть мечта – жить можно, так не отнимай её ни у нас, ни у себя самой.  Напротив, как бы она ни казалась трудно достижимой, тем сильнее она.  Вспомни всю свою жизнь в Садберри – то время было много труднее для тебя, и пыткой Инишглас для нас.  Но мы жили мечтой, как в полёте.  Для нас этот полёт продолжается, пусть уж в тучах и грозах, ко всё более отдалённой цели.  Поднимись и ты, мамочка, голубушка, восстань, возвысься в полёте к общей цели – как прежде, и мы уже этим будем вместе.  Сегодня нам так трудно, прежде всего, именно по этой причине: впервые мы действительно врозь, потому такое сиротство в душах.  Так подними голову, мамочка, взмахни крылышками – и ты с нами!  Только в этом наше спасение, оно никогда не бывает физическим, материальным, в нашем единстве – духовном и душевном!  Всё остальное для нас куда менее важно, иначе люди не кидают материальные вещи и не устремляются вперёд, как мы.  Значит, дело не в том, будет ли у нас такой дом, как у Яши, или нет – не суть дела, мы будем вместе.  Америка – огромная страна, но мы не пропадём в ней, как не пропали на просторах России. 

Поздно 18-го.  Дети уже спят, побывав сегодня на занятиях в театре.  Майкл обещал прийти завтра после двенадцати.  От тебя так и не было почты, а вот от Мэри пришло письмо, поздравительная открытка к Рождеству и чек на сто фунтов.  Тёплое, сердечное письмо с адресом брата её подруги, у брата есть галерея в Вашингтоне.  На всякий случай, адрес отправляю тебе, быть может, списаться сможешь, позвонить, послать слайды и фотографии, а если отнесётся участливо – то и съездить, словом, тебе виднее. 

Неожиданно пошла работа моя, как только принудил себя и сел за машинку – сразу, без черновика, это хороший симптом. 

Утро 19 ноября.  Люсенька, пришло твоё от 12-го, в нём очень полно передаётся суета твоего нового дома.  Вот видишь, как превратна судьба: то и чашку не давали вымыть, а тут вся посуда да хозяйство свалились на тебя.  И ещё не раз поменяется.

 

20 ноября 1985

Среда.  Любимая наша мамуля!  Очень трудно в этих условиях вновь нормально дышать, чувствовать себя, откинуть томительное состояние.  Нужны какие-то ободряющие события.  До последнего времени их совсем не было, только ты радовала своими успехами.  Но вот сегодня забежал Майкл, прочитал письмо Джона, сразу отверг, как абсурдное, и мы вскоре были в офисе напротив почты.  Майкл очень скупо говорил, то есть он вообще не обрисовывал мою ситуацию.  Ни о гражданстве, ни об общине он не сказал ни слова, просто: вот человек без денег и без работы.  Очень вежливый молодой человек заполнил кучу анкет, дал мне карточку для регистрации – каждый вторник с 11 до 12.  Помнишь, как я одновременно и сострадал, и завидовал той очереди, которую мы видели по дороге на почту, не надеясь в неё попасть.  Но невольно мелькали тогда такие мысли.  О тебе не было вопросов, вообще их не было, просто записал, что ты в Америке.  Но это – начало.  Завтра предстоит посещение офиса в поликлинике, где мы бывали с медицинской картой.  Возможно, о документах и гражданстве там и будет речь.  Я понял, что при необходимости Майкл умеет держать язык за зубами, но как будет завтра?  Он настроен оптимистично, как к чистой формальности, ведь у меня за плечами три года работы в Ирландии.  Конечно, если действительно получим помощь, ты сможешь свой заработок оставлять себе, поскольку принципиальная картина не меняется.  Садиться всей семьёй на пособие, не ища лучшего – это конец не для нас, а для будущего детей.  Впрочем, я рано привожу соображения по ещё не совершившемуся.  Просто я очень обрадовался в первый момент, даже сразу накупил немножко сладостей детям, но потом стал понимать, что это только временное и чисто материальное решение, и только в настоящем. 

Конечно, Люсенька, очень страшна эта постановка.  Жизнь обернулась к нам самой жестокой стороной.  Со времени голода, холода и обречённости войны, когда я на Новый, 1943 год потерял все продуктовые и хлебные карточки на январь, то есть обрёк семью и себя на голодную смерть.  Недавно я рассказывал детям, как после нескольких дней в мертвецки холодной комнате (я отказался ходить на работу и решил потихоньку умирать – от огромного чувства вины), лёжа в постели, наблюдал за мышкой, которая уже привыкла ко мне и приходила поживиться.  И вот она однажды обнаружила кучку серых, завядших картофельных очисток.  Голод заставил меня встать, одолев тошноту и головокружение.  Я не помню точно, но голодал к тому времени не больше двух-трёх дней, но и перед тем я не бывал сыт.  Был я тогда только на один год старше Маши да Миши.  Я им об этом сказал, но слушали они оба более чем рассеянно – не доходило.  Помню, как я поделился с мышкой (с тех пор я очень люблю их).  Попытался на каких-то щепочках разжечь огонь в буржуйке и как-то обжечь очистки.  Но щепочки были сырые, и кроме дыма, ничего не получилось.  Совсем отчаявшись, а главное – поверженный слабостью, малодушием, животным состоянием, сжевал и проглотил.  Устыдился своего позёрства, и с покаянной головой поплёлся на завод, где все наши работали, где накормили, но ни словом не попрекнули, даже на прогул посмотрели сквозь пальцы (в другой раз я опоздал на 25 минут на ночную смену и был судим, хотя не ходил транспорт). 

Прости меня, Люсенька, за воспоминания, они – не аналог сегодняшнего, но, по сути дела, идёт такой же серьёзный разговор (зачастую безмолвно) внутри семьи, во имя её спасения.  На сей раз, очень хотелось бы обойтись без крайностей.  Тогда мама (как и твоя) не пощадила себя: её залило водой, она с того времени так и не оправилась от последствий дистрофии.  С тех давних пор я получил урок жизни, узнав, как прямо мы зависим друг от друга. 

 

21 ноября.  Четверг.  Полдень.  Мамуля, заканчиваю, так как тороплюсь в театр на встречу с артконсулом из Дублина, которого пригласил Майкл.  Утром они уже побывали у того молодого человека, у которого мы были с тобой по поводу медицинской карты, и который хотел как-то помочь нам.  Он придёт во вторник или среду к нам домой – посмотреть и побеседовать. 

Майкл считает, что всё в порядке, и уже на следующей неделе начнут платить деньги.  Но я всё думаю о том, насколько верно всё то, что говорили нам прежде в связи с нашим статусом.  Неужели все те страхи были напрасны, и тогда очень грустно, что напрасно нас сбивали с толку.  Так или иначе – я уже двигаюсь, и настроение резко улучшилось.    

Сегодня не успел послушать пресс-конференцию Горбачёва – это очень важно и для нас, если потеплеет.  А сам он мне показался более культурным вариантом Никиты – со здравым смыслом.  Но коммунистический демагог до мозга костей. 

 

22 ноября 1985

Дорогой Лёва, вчера пришли два твоих письма, и от детей.  Читала и плакала, потому что чувствую всё более и более, какая пропасть разделяет наши представления о жизни, об ответственности за детей и о нашей жизни вообще.  Предыдущие письма вызвали такое же чувство боли.  Это там, где ты пишешь, что чувствуешь себя всё большим изгоем в Ирландии.  Вспомни, с чего началась наша бродяжническая жизнь.  В России, на Северо-Западе, ты чувствовал себя изгоем, в Израиле ты чувствовал себя изгоем, в Ирландии ты чувствуешь себя изгоем.  В Америке ты будешь чувствовать себя ещё большим изгоем.  И, может быть, хорошо, что мы попали сначала в Израиль, потому что, попав в Нью-Йорк, ты бы здесь не прижился ещё больше, чем в Израиле.  Замечание Фридриха, что мы пижоны, по отношению ко мне справедливо в том смысле, что я поддерживала твоё пижонство, всегда выражавшееся в самочувствии изгойства, которым и определялась наша жизнь – твоя, моя и детей.  Ты напоминаешь мне, что тебе уже почти шестьдесят.  Мой возраст тоже критический для того, чтобы начинать новую жизнь, хотя я и пытаюсь это сейчас делать.  Ты можешь упрекать и упрекать меня, что это я виновата, не решившись сразу на Америку.  Но, соглашаясь с этим, я сохраняю уверенность, что все наши проблемы начались бы и здесь, и опять бы мы плясали от твоего самочувствия, настроения, а не от необходимости растить и воспитывать детей и заботиться об их будущем.  Ты пишешь, что твоя жизнь сейчас как бы сплошное самопожертвование – дети, обеды, уборки, стирки.  Такая жизнь представляется мне просто сладостной.  Может ли Фридрих и теперь заявить, что я пижонка?  Теперь, когда я пошла на работу, вроде теперешней, лишь бы поддерживать вас и не дать умереть с голоду?  Впрочем, это не от самолюбия.  Я не обиделась, просто, оглядываясь назад, я испытываю чувство боли.  Вся жизнь ушла на борьбу за кусок хлеба, а теперь мы попали в такую критическую ситуацию, что невозможно помыслить, как из неё выбраться. 

Сумбурность моих писем объяснялась ещё тем, что я писала их как бы урывками, не успевая как следует сосредоточиться, и от полной неясности для меня самой, как поступить.  После последнего разговора с вами я решилась и записалась на приём к адвокату.  Но, как только приблизился срок, я позвонила снова и отодвинула на следующую неделю.  Из последних твоих писем я не вижу, не чувствую особой уверенности на Америку.  Про детей я не говорю.  Ты не пишешь, как они – тоскуют ли обо мне.  Больно думать, что отвыкли, но уж лучше так, чем тоска.  Плакали ли хоть раз?  Уж не упрекаешь ли ты меня, что я ни разу не заявила тебе: если не можешь добывать денег на жизнь – развод? 

 

22 ноября 1985

Люсенька, родная моя, замучил я тебя своими письмами?  Ты, письма к тебе и от тебя – мой единственный разговор, но последнее время – очень уж нерегулярен.  И твоё последнее письмо, как сейчас, от 12-го – десятидневное, повисает, и я непрерывно возвращаюсь к нему.  Как хорошо, что у тебя всё иначе: есть милая соседка, встречи, церковь, телефон, суетная занятость и т.д.  Хорошо бы именно эту сторону жизни углубить, да ещё заняться обучением, о котором ты писала.  Не тоскуй по Ирландии, здесь всё пусто не только для всех нас, это абсолютно бездуховная страна.  Теперь я понимаю, что хотел сказать епископ Комский, когда сказал, что ирландцы ходят только в кабаки и церкви, ни во что не веря.  Вчера только ещё яснее стало сиротство, когда я слушал красивого, гладкого парнишу – артконсула.  Майкл довольно настойчиво всунул меня вне программной встречи, но тот отбрехался, оставив ненужные адреса.  Да и сам Майкл удручён результатом того, что получил шесть актёрских ставок – ни тени творчества в своих актёрах обнаружить он не может.  Теперь я хорошо понимаю его тревогу: он хочет возвысить их, вырвать из гнусной повседневности для художественного дыхания, но, … увы! 

Вот и мне приходится постоянно срываться с моей метафорически-поэтической высоты и падать в повседневность, в мелочную собственную психологию.  Домашняя занятость, если она реализуется в кратковременных перерывах – только в пользу, но если как вчера, когда весь день пробегал, суетился, да и вечер, то становится невмоготу.  Но главное, что определяет моё состояние – это твои письма и твоё самочувствие.  Надеюсь на более живой отклик именно на письма. 

Два вечера назад слышал за глушилкой голос Миши Меерсона, даже это было тихой лаской для меня.  В отношении детей не строй иллюзий: они всё более отдаляются не только от всего нашего, русского, но и от нас – не только по мере взросления, но и самой жизни.  Одна физическая, бытовая общность очень кратковременна.  Впрочем, наше положение всё же лучше, чем, скажем, родителей двух студентов из Москвы, пешком сумевших прорваться через Финляндию в Швецию.  Вчера я слышал их из Стокгольма, только один из них позвонил матери в Москву, сказав, что жив и в Швеции по собственной воле.  Пять лет они готовили побег, ни слова не сказав ни единой душе.  Когда ведущая передачи спросила, не жестоко ли они поступили по отношению к семьям, они ответили, что ещё страшнее, когда их принуждали врать на каждом шагу.  И если бы они поделились с родителями планами, то уже давно вкалывали бы на Колыме.  Они утверждают, что появился новый советский человек, а их родители таковы, что ни за что не поверят, что они бежали по собственной воле, а не были завербованы международным империализмом. 

Там был момент беседы, который больно кольнул меня.  Они толково объяснили, что ещё не решили, где будут жить и что делать, хотя уже несколько месяцев в Швеции.  «Вначале мы изучим всю возможную информацию, оглядимся, и только потом примем решение», - вот это мальчишки, с головой на плечах!  Конечно, я часто возвращаюсь к первоначальной и основополагающей ошибке в Вене.  Всему виной моё легкомыслие и ликование душевное: вырвался, а там хоть и трава не расти…  Моё раскаяние необходимо, только поэтому я принимаю теперешнюю свою суровую долю, как вполне заслуженную.  Конечно, мне было бы ещё тяжелее, если бы ты сейчас была здесь, в этой пассивности, вынужденности, без тени надежды выбраться из нужды, и уж из такой крайности, как пособие, которое ещё и неизвестно, будет ли.  Постарайся почувствовать это изнутри, а не внешне – это троекратно прибавит силы тебе.  Ты была и остаёшься нашей надеждой, и всё с тем же планом программирования! 

Хорошо, план Якова оказался наивным, но только во времени, принципиально он разрешим, как тебя уверяли уже в этом доме.  Отлично понимаю дистанцию, разделяющую обещания от реализации, но это надо испытать на деле.

Если выяснится, что план устройства (учёбы) по программированию не реален, придётся, наверно, возвращаться, не дожидаясь Грин карты.  Я не вижу пока реальных возможностей в Америке без твоей работы. 

Вчера я говорил с Майклом.  Конечно, он будет помогать искать работу, но положение ужасно и здесь, и в Англии, где сейчас огромная безработица, поэтому не берут иностранцев, тем более, без практики.  Извини, ты знаешь всё это, на зубах завязло, это я от одиночества, от необходимости вести монологи. 

Последние дни резко изменилась погода – сильный ветер с моря, прямо в окна, пришлось заняться утеплением.  На ночь закрываем и завешиваем ставни внутренних окон, но дом старый, к утру тепло вылетает, хотя к ночи бывает очень тепло.  Да и квартира великовата для такой поры, особенно холл, квадратов 60, да ещё высокий.  А вчера была такая досада.  Был заказан уголь и брикеты торфа, так воспользовались ирландцы моим отсутствием (я был в театре) и оставили всё внизу, хотя отлично знают, живём на втором этаже и впереди два лестничных марша вверх.  Пришлось мне каждый мешок делить на два и вместе с Машей и Мишей затаскивать наверх.  Решили перейти на другой склад, откуда возят Тони. 

Опять две недели нет ответа от Фридриха, я так и не знаю, что и как со статьёй - печально.  Вчера пришёл пакет от Джона с новой тетрадкой на ударения и с 10 фунтами.  Он переписал огромное количество текстов из «Пути», который очень ему нравится.  Завтра его не будет на занятиях, но он сам всем написал напоминание, хотя Мартин начинает побаиваться, что в университете станет известно о частных уроках.  Поэтому последующие занятия вновь будут в кафе, мне это только лучше. 

Жаль, конечно, что такой преданный и добрый человек, как Джон, не очень умён и совсем непрактичен.  Это сразу понял Майкл, иначе и мы могли бы действовать результативнее.  Стиль его писем ужасно настораживает: он всё время извиняется, и старается объяснить то, что само собой ясно. 

Мамочка, скоро готовить обед, поэтому поясню то, о чём только упомянул прежде: отход детей.  На мой взгляд, наши дети неизмеримо ближе к нам в силу нетривиальной ситуации, чем другие, вообще далёкие от родителей.  Но тут, в связи с твоим отъездом и возникновением «миссии спасения», поскольку тогда, когда мы жили в общине, это не было преувеличением (как и сейчас), утвердилась и окрепла мечта о лучшей жизни, даже у Миши, хотя превыше всего была его патологическая привязанность к тебе.  В конечном счёте, за восемь месяцев в общине эта мечта подчинила себе решительно всё, только потому мы смогли жить в осаде, в сплошной враждебности.  Эта же мечта помогла нам устоять в Германии и наладить новую жизнь. 

Когда она зашаталась, хотя я тут был очень осторожен и постарался не полностью её разрушить, не читая многих твоих писем детям, - отношение детей изменилось.  Маша прямо упрекнула, когда я стал говорить, что от теперешнего усердия, учёбы зависит их будущее, судьба: «Чего вы добились за десять лет?  Ничего.  Так как ты можешь требовать от нас, если мы ваши дети и не способны ничего достичь?»  Мише не понравилась эта формулировка, но он не может попрощаться с тем, что мама спасает нас, поскольку только это оправдывает и делает возможным его жизнь.  Вот почему чисто инстинктивно они продолжают верить в то, что все усилия не напрасны. 

Люсенька, это не тирания и садизм, как тебе может показаться, так сложилось, когда нам было особенно тяжело, и надо было выдержать, мы каждый день весело напевали: «Мамочка спасает нас, всё остальное – чепуха!»  Ты можешь сказать: «Вот зациклился, долдонит одно и то же», - как бывало, и прежде говорила мне, когда я пытался сказать то, что гложет и терзает душу.  Твоё счастье, что у тебя есть другая и очень трудная жизнь.  Но лучший способ сойти с ума – остаться человеку наедине со своими проблемами.  Временами сейчас возникает такое ощущение, что ты удалилась в обиду, как бывало и прежде.  Но даже если бы у меня была возможность сегодня ехать с детьми в гости в Америку, я это не сделал бы, потому что вновь прощаться невозможно, и остаться там невозможно.  Здесь есть кров, постель, школа, бесплатное  медицинское обслуживание, быть может, будет пособие, да и легальное положение – не последнее дело. 

Почему ты сразу не вникла в эту сторону своего предложения, создав излишнюю, совершенно ненужную драму – я не понимаю, то есть понимаю, но пора бы остановить себя в таких порывах.  Хотя себя я не могу остановить: пишу, пишу тебе, понимая, что это и губит, и спасает меня одновременно, не принося тебе ни радости, ни утешения.  Я могу быть занят только работой или мыслями о тебе, всё остальное давно перестало существовать.  Дети ведь – повседневность, и взрослого человека, живущего интенсивно внутренне, дети никак не спасают. 

Впрочем, Господь посылает утешение.  Прочитал я отрывок в тетради Джона: «Где ты был, Боже, когда на меня клеветали, где ты был, когда меня бил следователь, когда меня расстреливали в подвале, вдали от родных и близких?  Тогда ответил Господь: и меня оклеветали и осудили на смерть без суда, и меня бичевали, и надо мною измывались и меня повесили на кресте, оставив умирать в агонии, брошенного друзьями и учениками, проданного и преданного близкими своими».           

 

24 ноября 1985

Воскресенье.  Мамуля наша, обнимаем тебя!  Знать, на прошедшей неделе тревога моя была не без основания, и, будь номер телефона, непременно позвонил бы.  Практически я был парализован, и это, вероятно, сказалось в письмах к тебе.  Но сегодня впервые за три месяца я после телефонного разговора ушёл с ощущением твоей созревшей решимости и душевной ясности.  Как это замечательно, что пусть такой тяжёлой ценой, но ты пришла к ней сама.  Конечно, жаль тех полутора месяцев, о которых говорил Миша, но ускорить, без риска душевно сорваться, едва ли было возможно.  Господь наградит тебя, только и сама помогай, прежде всего, нельзя болеть.  Надеюсь, что личное знакомство сегодня с Татьяной приведёт к добру. 

День вчерашний в Дублине был, пожалуй, самый результативный.  Самое эффективное – это заниматься по учебнику для четвёртого класса: там масса элементарных, но полезных упражнений.  И я троих своих учеников: Фергуса, Ванессу и новую ученицу – француженку, когда-то знавшую русский язык, два часа гонял нещадно.  Затем недолго сидел в баре с Фергусом, Мартином, Джозефом и Биллом (перед тем они смотрели фильм «Война и мир»), где мне вручили пятьдесят фунтов, а до этого –  десять от Джона.  То есть, на этой неделе заработал шестьдесят.  Тут Мартин пригласил к себе, и я поехал, познакомился с женой и дочерью. 

В ту субботу я понял, что не отношусь к отшельникам, и не для меня мечта А. Эйнштейна о месте смотрителя маяка.  Я нуждаюсь в сосредоточенности, в одиночестве, но ещё больше – в общении.  Вот почему в субботу мне было по-настоящему хорошо, хотя это были ирландцы с русским языком.  И когда вернулся домой, все были веселы: и у детей день прошел хорошо, в гостях был Стивен. 

 

Утро 25-го ноября.  Пришло только одно письмо, начатое 14-го.  Мамуля, что-то есть странное в переписке: либо ты не все письма получаешь, либо забываешь.  О появлении собачки я сразу подробно написал, неоднократно просил не посылать деньги вообще, а у тебя много по этому поводу разговоров.  Вообще-то это письмо не напугало, поскольку оно очень точно отражает тебя, а к тебе я привык давно.  Да и вчерашний разговор действует, и как бы перекрывает приходящие письма. 

Очень приятно знать, что отношения налаживаются, и могут перейти в дружбу.  Только умоляю: не укорачивай дистанцию, и без интимности, прежде всего ты - зарабатываешь.  Если мы получим пособие, то тебе для выполнения главного, возможно, найдётся полегче обстановка.

Вчера, за воскресный день, я хорошо отдохнул.  Почти всё время пребывал в постели, только сходил разговаривать с тобой, маленько прогулялись.  Быстро приготовил обед из куриных ножек, посидел у печки с детьми, да вновь в постель, и к книге - с музыкой.  Очень советую один день тебе так расслабляться.     

 

Ноябрь 1985

Лёва, как долго тебя будут занимать ирландцы и их бездуховность?  Сиротой и изгоем ты будешь чувствовать себя и здесь, может быть, даже больше.  Не будешь же ты каждый вечер ездить за утешением к Любе и Яше из Нью-Йорка.  У тебя лучшая повседневность, чем моя – дети и книга, творчество.  А я – домработница в чужом доме, выношу горшки, и тоскую о детях.  Тебе невмоготу, мне невмоготу, опять начинаем ныть, но я при своём нытье хоть немного да зарабатываю, чтобы как-то вас содержать. 

Миша Меерсон зверски занят, после служб падает.  Твои письма приводят меня только в больший шок: дети отдаляются, ты пишешь.  А для меня это – трагедия, они взрослеют и так важно быть рядом.  Физическая и бытовая общность действительно кратковременна, но разве ею определяются наши отношения с детьми? 

Программирование возможно с документами и опытом.  Опыт возможен при деньгах.  Мне уже были предложены курсы в два-три месяца, стоимостью в 2100 долларов, после чего мне подписывается двухгодичный срок работы, то есть такой путь здесь накатан.  Таня не отказывается помогать мне, но за эту неделю я не имела ещё возможности заглянуть в учебник.  Ведь я не живу у Григоренко, а работаю.  Все наши с Яковом планы подкосил Инишглас, изгнав вас, и мы сразу начали суетиться с поисками работы, забросив учёбу.  Тут же выскочил Нью-Йорк.  Я металась, искала работу, а самим программированием уже и не занималась.  А ведь оно требует труда, времени, усилий. 

Далее, ты не понимаешь, когда пишешь, если план учёбы и устройства с программированием не реален, придется возвращаться, не дожидаясь Грин карты.  Если я подаю на Грин карту (а я подала уже), то плачу деньги, работаю на эту Грин карту, на адвоката, то есть, но если уезжаю отсюда  раньше положенного срока, то этим навсегда отсекаю Америку для нас.  Вначале ты пишешь, что Ирландия невозможна, потом советуешь возвращаться.  Конечно, я понимаю, как ужасно и одиноко тебе, но ты всё же с детьми. 

… Лёвушка, милый, продолжаю утром следующего дня.  Ты пойми, если бы мы попали сразу в Америку, мы были бы в Нью-Йорке, и наелись бы говна, как все здесь.  И опять бы мы плясали от твоего самочувствия, и опять бы искали другого места под солнцем, спасая тебя.  Я до сих пор не понимаю: что ты решил относительно Америки?  Завоёвывать её любой ценой или остаться в тихой Ирландии?  Наши дети не агрессивны, великими бизнесменами они не будут.  Нам надо их выучить, дать профессии.  Если бы Инишглас нас не подкосил, я бы и до сих пор сидела в Садбэрри, искала работу по программированию и занималась, как раньше.  Здесь хоть будут какие-то возможности зарабатывать, подрабатывать, крутиться. 

Когда Меерсоны обсуждают наше будущее здесь, они имеют в виду, что мы будем зарабатывать оба.  Ты – физическим трудом или таксистом, а устроиться таксистом тоже не просто.  Всем ясно, что я одна не смогу содержать семью.  Готов ли ты к такой жизни?  Я видела сцену, как три русских мужика, бывшие интеллигенты, тащили тележку по улице.  Впечатление было ужасным.  Не предавайтесь тоске, у нас нет на это права.  Сегодня, с утра, вроде полегчало душевно, но я знаю, что тяжёлые настроения будут возвращаться.  Пересылаю пятьдесят долларов, обо всех суммах, что получите, извещайте меня сразу же. 

… Генерал три дня как очень тих, слаб, не может встать.  Кажется, у него грипп.  Спит он, в основном, хорошо, так что проблем с отдыхом не будет.  Единственное, в комнате душно.  Миша, которому я рассказываю о своей хозяйке юмористически (другого выхода нет), хохочет и говорит: «Записывай, записывай, такого нельзя упускать».  Но сам он её терпеть не может, и понимает, что может стоять за юмором, и говорит мне, что если выдержу, мне зачтёт Господь, а уверен, что выдержу, говоря, что у меня золотой характер. 

Вот теперь, кажется, мои дела устраиваются так, как и было договорено прежде: я сплю в комнате с больными, а с 10 до 5 дня свободна.  Это освобождает время для программирования, переводов и т.д.  Старушка теперь боится моего ухода, и просто стелется, чуть ли не готова ухаживать за мной сама.  Моя роль теперь в основном моральная: она боится оставаться дома одна и ей нужно внимание, любовь и ласка.  Отношения Зинаиды с другим сыном, Андреем, особенно с невесткой, невозможные, поэтому она в старости так ухватилась за меня, и даже готова помогать нам.  Пишет письмо для адвоката о том, что я ей просто необходима.  Знакомый её переведёт на хороший английский, а на следующей неделе я снесу письмо вместе с генеральской книгой (переведенной на английский язык). 

 

25 ноября 1985

Лёвушка, дорогой, начала письмо в ожидании своей очереди к адвокату.  Чтобы отвлечься от волнения, начала писать.  Задержка в письмах или из-за погоды, или задерживает американская цензура.  Американцы страдают шпиономанией, и, может быть, почта, исходящая из семьи Григоренко, проверяется.  Миша утверждает, что его телефон прослушивается, значит, и Григоренко тоже. 

Генеральша жутко неприятна мне.  Не стану описывать деталей, кроме одной, которая объяснит тебе, какая это вздорная старуха.  Ну, во-первых, эпизод, в котором я говорю: «К сожалению, у меня поднялась высокая температура, я должна полежать».  На что она отвечает: «Ну и что же, у меня тоже на днях была высокая температура, да я никому ничего не сказала».  Но к вечеру, правда, заявила: «Ну, я не зверь, иди, ложись, конечно, и завтра не вставай, и послезавтра».  А вчера насиловала-насиловала меня рассказами из жизни (я не прерывала: у неё тяжёлая форма неврастении, и ей важно высказаться), и вдруг вздорным тоном заявляет: «Ты, конечно, забыла, что у тебя бельё в сушке уже больше часа, какая ты неорганизованная».  На что я ей резко ответила: «Не я забыла, а вы задержали меня своими разговорами».  Резкость на неё действует, она тут же становится нормальной.  И вечером снова отчитывала за что-то (а, простыни пересушены), а потом: «Ну, теперь я могу выдать тебе почту».  И письмо твоё подаёт.  Это настолько меня взбесило, что я сказала ей, что если нечто подобное (такое хамство – получение почты по её хотению) ещё повторится, я ухожу немедленно.  Ты бы видел, какая шёлковая старуха была после этого.  Но и этим она неприятна и тяжела мне.  Именно она, с её больными мне легче.  Я даже исповедовалась отцу Михаилу в своей постоянной злости и раздражении на неё.  Он призвал меня к терпению и не судить ближнего, отпустил грех, а после исповеди сказал: «Ну, теперь ты хорошо понимаешь, как мы с Ольгой живём среди такой публики».  Он имеет в виду не только Флору и Валентину Васильевну, свою маму, которая, кстати, кажется мне симпатичной, но Оля жалуется, что иногда на неё находит.  И что мне несравненно легче, ибо я могу расстаться с Зинаидой Михайловной, а она – нет, к тому же она этих сумасшедших любит, они ей родня. 

Таня Либерштейн, с которой я виделась в воскресенье, после церкви, посоветовала мне найти работу такую же, но в американской семье, где ничего, кроме работы, с меня не потребуют.  Эмигрантская среда ужасно тяжела в Америке.  Я, чтобы освободиться, ухожу к Елене Анатольевне.  Сперва Зинаида устраивала мне сцены (она ревнует), но я игнорирую её упрёки полностью.  Поплачет-поплачет, да примет, как есть.  Кстати, одной женщине она сказала про меня: «Да она находка для меня, я так боюсь, что Люся уйдёт).

… Вот это уже безобразие: 12.45, а назначил к 12.00

… Я нарочно отвлеклась на вздорную мою генеральшу, чтобы уберечь себя от главного волнения перед встречей с адвокатом.  Хотя ничего страшного не произошло, а так, как и было запланировано.  Он взял все бумаги, открыл дело, сказал, что тысячу долларов я могу заплатить на следующей неделе.  Пообещал сделать всё возможное, чтобы ускорить процесс.  После встречи с адвокатом мир с овчинку показался, сердце сжала такая тоска, что не описать. 

Всё же зашла на почту, чтобы бросить это письмо.  Деньги буду пересылать прямо в конверте, в ирландских деньгах, по частям.  Так всем нам дешевле. 

В общем, я более или менее благополучна, со старухой можно справляться.  Давеча она выговаривала, почему я не дала ей поговорить с Машей.  Она не злобная, просто дурной характер, плюс болезни и больные на руках. 

P. S.  Здесь уже устанавливают иллюминацию, а у меня сердце дрожит: Рождество без вас. 

 

26 ноября 1985

Вторник.  Утро.  Люсенька, пришло и второе письмо со штампом 20-го, с деньгами и разговором об этом.  Ещё раз очень прошу: уймись и копи деньги, все до копеечки.  Уже видно, как ты потихоньку отошла от шока, способна пользоваться нормальными красками и уже можно читать детям.  Теперь ясно, откуда свалились альбомы для раскраски.  Маша парочку прекрасно раскрасила и мы пошлём Ольге с благодарностью.  Не очень ясно, откуда появился Витя с предложением помощи – написал тебе?  Об идее политического убежища в Швеции в смысле сына Наи помню с давних пор, это очень, очень грустно.  Мне кажется, ставить на одну полочку Израиль и СССР, так невольно получается – неверно. 

Насчёт бабушки мы ещё подумаем, а вот заполучить генеральшу в качестве союзницы по твоему главному и единственному плану: освоить программирование и поступить на работу, иначе не видать нам Америки, - очень даже полезно, по крайней мере, хотя бы содействие, так как тебе нужно много времени и сил на главное.  Думай и действуй как можно серьёзнее и твёрже в этом единственно возможном для нас направлении. 

Я был приятно удивлён твоим, точнее, объяснением японца относительно пассов.  Это именно то, что инстинктивно делаю я, когда наклоняю руки: если появляется контакт, то я слегка нажимаю в определённых местах, подчиняя этому ритму ритм организма.  Но я не думал о том, что это и есть космический ритм.  До чего же я тёмен во многих вещах!  Зачем ты заказала для меня адрес Юдкевича? 

Очень здорово, что ты перевела английский текст, эти двадцать четыре доллара – огромное достижение, результат колоссальной трёхлетней работы.  Я уверен, что ты способна двигаться далее в программировании и работать, только ещё раз не пожалей себя. 

Узнай у японца или парапсихологов, каким образом целители работают – они официально члены ассоциации или как?  Я написал опять в английскую ассоциацию хилеров, надеюсь, ответят.  А что слышно относительно обещания одного из парапсихологов связать тебя с американцами для обучения?  Мамочка, прошу тебя держать перед собой последние письма мои и отвечать, прежде всего, на вопросы.   

Стих Елены Анатольевны очень меланхоличен, думаю, и остальные в сборнике не блистали яркими красками жизни – интонация эмиграции зачастую всё перекрывает.  В этом смысле моё уникальное положение совсем иное, оно просто нигде, экстерриториально.  В определённой степени это помогает моему возвращению к книге, вот бы только вернуться к ней, чему ты  содействовать можешь самым радикальным образом, как, скажем, своим внутренним напором в Садберри.  Для моей работы определяющим является твоё состояние.  Скажем, прошлая неделя, хотя я не знал, что ты больна, полностью выбила меня из рабочего состояния.  Это просто печальная констатация факта и, пожалуйста, ничто не воспринимай себе в обиду – так сложилась, и так складывается жизнь.  Нам все подробности очень важны, напиши обязательно: где ты живёшь, как устроена квартира, квартал, улица, район – на что это похоже, дорога до церкви – опиши её и т.д. 

Люсенька, сейчас четыре часа, только что приходил из офиса молодой человек, заполнил анкету и ушёл, сказав, что я со своей карточкой безработного должен регистрироваться, как в ней сказано, каждый вторник.  Я же сегодня не пошёл, так мне сказал Майкл, но этот велел пойти завтра и отметиться.  Он всё записал, в том числе и то, что ты в Америке, и твоё положение нелегально.  Судя по всему, решение должно быть положительным, поскольку он велел отметиться, дабы не пропали деньги за эту неделю.  Вскоре он пришлёт по почте извещение о том, какое состоится решение. 

…Люсенька, очень прошу откинуть в себе посторонние соображения и заняться основным.  Если надо будет пойти на скандал, то отправляйся с Божьей помощью и скандаль на всю катушку.  Это я к примеру о том, что время на прикидки позади, осталось только для суровой необходимости. 

Сейчас вернулся с долгой прогулки, пытаясь вытряхнуть из себя хлам повседневности и вернуться к своей песне, но, увы…  Господь тебе в помощь!  Не теряй ни дня, вернись, пожалуйста, к целенаправленной, сосредоточенной на учёбе жизни, даже если это невозможно.  Насчёт новой бабушки – спасибо, это и от детей, только жаль очень, что теперь мы будем жить не только без мамы, но и без бабушки. 

       

26 ноября 1985

Лёвушка, опять первые строчки для тебя.  Как побывала у адвоката, так ощущение, что прыгнула в воду на большую глубину, а плавать не умею, ощущение это не проходит, всё тону.  Вышла, а дождь так и хлещет.  Хорошо, генеральша зонт дала. 

… Дома генеральша меня обласкала, сама постелила постель, принесла тёплое ватное одеяло, сказала: «Ложись, отдохни».  Но я отдыхать не стала, а села писать письмо, а потом займусь переводами до ухода второй работницы, Нины, которая наконец-то вышла.  Значит, у меня освобождается время, и я смогу заниматься и переводами и программированием. 

Было письмо от Ирочки Клих, в основном о детях, в каких школах и чему учатся, как успевают.  Ралик прямо-таки вундеркинд, а Даничка потеряла интерес к учёбе.  В конце письма приписка, что Валя ездила в Болгарию и повидалась там с Мишей Брусиловским, привезла от него новые слайды. 

… Лёвочка, позвонила Юре Красному, сказала ему, что всё теперь зависит не столько от Нахамкина, сколько от него, от его влияния на Нахамкина.  Юра мне ответил, что и впредь будет содействовать всячески, и не снимает с себя обязательств.  Неожиданно я круто переменила о нём мнение: в его голосе звучит настоящее человеческое участие.  Расспрашивал о тебе и детях, возмутился столь долгим сроком ожидания Грин карты и сказал, что расспросит своего адвоката, который сделал ему за три месяца.  Но, правда, он прошёл по другому статусу – выдающегося художника. 

Зинаида Михайловна прямо шёлковая стала: говорит, звони семье за мои деньги второй раз в неделю, но я отказалась.  Собирается написать от их семьи письмо с просьбой немедленно выхлопотать меня как помощника в семье.  Полили дожди в Нью-Йорке, холодно, слякотно, как и на душе.  Пересылаю пока пятьдесят долларов.  Обо всем, что получили – информируйте, я завела учёт. 

 

27 ноября 1985

Мои милые!  Украшают улицы в Квинс не по поводу Рождества, а по поводу национального праздника, через день, в четверг.  В этот день все едят индюка.  Меня и хозяйку пригласила её приятельница, живущая здесь же, в Квинс.  Но хозяйка, сославшись на здоровье, отказалась, а я пойду, поем индюшатины.  Кроме того, она пригласила приятеля – японца с женой, он журналист.  Этот малый в своё время разыскивал Фридриха для интервью.  Спросил Тополя, Тополь согласился помочь разыскать Фридриха, но стребовал за услуги 500 долларов.  Получил их и смылся. 

Эмигрантская среда здесь ещё более тяжела, чем в Израиле.  Все проходят через работы, вроде той, которой был занят Фридрих – с тележкой.  А большая часть мужчин – таксисты.  Очень неприятно слышать о диссидентских делах.  Как сказала моя новая приятельница Таня Либерштейн: «Все диссиденты – неинтеллигентны, революционеры, и без боя жить не могут». 

… Утром следующего дня продолжаю.  Лёвочка, меня мучает сильная тревога за вас, за здоровье ваше и настроение, особенно твоё.  Зная, как остро ты чувствуешь, я просто предалась панике, как бы это не привело к болезни.  А дети уже преследуют меня так, что я изо всех сил стараюсь отвлечься на другие мысли.  Может быть, то, что атмосфера этого дома так заполняет меня, даже хорошо, ибо иногда мне кажется, что я не выдержу этой тоски. 

… Вчера было происшествие с генералом.  Как всегда, был японец – врач, лечил его, принёс ладанку для Элеоноры, которая тотчас же прилетела, как только узнала, что японец пришёл.  Элеонора – бывшая работница хозяйки, а теперь навещает стариков, может быть, не без задней мысли, рассчитывая обрести круг знакомых.  Впрочем, лучше думать как она и говорит: из бескорыстного сочувствия. 

Нина Алексеевна ушла в пять, приготовив фаршированные перцы и борщ.  Готовит она на редкость хорошо.  А я занялась больным, помогая Джону (так зовут японца) переводить, и заглаживая, как могла, беспардонность генеральши.  Она и к нему уже относится, как будто он приставлен к ней как слуга, хотя он лечит бесплатно, бескорыстно совершенно, тратя на них уйму личного времени.  Она ко всем без изъятия так относится.  Джон принёс ладанку для Элеоноры (она, кстати, и пригласила на индюка), а в следующий раз обещал принести и мне.  Эта ладанка предохраняет от болезней, тоски и помогает в делах.  Потом я пошла готовить кофе для всех, и вдруг мы слышим истошный вопль из спальни: «Петро, Петро!  Идите все скорее сюда!»  Прибежали, а генерал, сидя на своём передвижном унитазе, потерял сознание, но на минуту, не больше.  Зинаида бросилась измерять давление – 90, через десять минут – 60.  Вызвали неотложку, через пять минут приехала полиция, которая всегда приезжает с неотложкой, затем врачи.  Измерили давление – 40, то есть всё более приближается к нулю.  Врачи категорически заявили: «В госпиталь!»  Но очнувшийся бледный генерал вдруг отчётливо произнёс (он всё ещё был на горшке, и этот эпизод придавал комизм этой трагической сцене): «Ни в коем случае.  Ни на одну секунду в госпиталь я не пойду.  Даже если это смерть, в госпиталь не пойду».  «Петро, Петро, - зарыдала Зинаида Михайловна, - Люся будет там с тобой день и ночь, согласись!»  Но генерал вдруг обрёл дар речи, до этого уже три дня не говорил совсем, и твердил одно: «Ни за что!  Никогда!  Дай помереть дома!»  Врачи взяли подписку с генеральши о том, что она не будет обвинять их, если он умрёт в эту ночь, и уехали.  Уходя, шепнули Элеоноре: «Он умрёт». 

Зинаида Михайловна кинулась вливать в генерала соки, я говорю: «Зачем соки, надо крепкий чай или кофе».  Дали стакан кофе, через десять минут давление было 90, ещё через десять – 110, а потом поднялось до нормального.  Элеонора говорит: «Ну, Пётр-то Григорьевич каков?  Как он отстрелялся от врачей.  Не говорил, не говорил, и вдруг – пожалте: полный набор фраз».  И тут генерал расплылся в улыбке.  Я в первый раз видела его улыбку.  И был доволен весь вечер, и всё улыбался, улыбался, а мне потом говорит: «Спасибо за защиту.  Вы моя защита». 

А Зинаида Михайловна тут же, не отходя от горшка, затрещала нам с Элеонорой про диссидентские дела.  Потом, когда гостья ушла, беспардонно заявила: «Ну, я тебе поставила «Калину красную», иди смотреть».  Я и не собиралась, но всё же пошла, чтобы расслабиться.  Фильм фальшивый, советский, не задел никак, за исключением нескольких очень сильных и страшных кадров.  Например, хор зэков, и отдельные деревенские сцены, где актёры, не главные герои, кстати, сыграли блестяще.  Шукшин хороший актёр, но словесная фальшь так и лезла из всех пор фильма.  

 

27 ноября 1985

Среда.  Люсенька наша мамочка!  Утром пришла большая почта: письмо от тебя от 20-го со странным чеком на сто долларов, письмо от Фридриха, пакет из Федерации хилеров.  Это письмо, хотя ещё с тяжёлыми твоими ощущениями, но уже с проблесками надежды на будущее.  Конечно, та старушка абсолютно права, но дело не только в молитве, а в том образе жизни, делах, которые поддерживают её, углублении её искренности, не говоря о критических ситуациях.  Ты напрасно сетуешь на мою нерешительность.  Как прежде я не мог выламывать тебе руки, так и сейчас, хотя теперешняя моя позиция ясна без колебаний – только вперёд.  Очень жаль, что прежде я находил возможным решать иначе.  Конечно, тяжело принимать решение, тем более – запоздалое, но жизнь нельзя пересидеть, перехитрить, всё возвращается на круги своя. 

Молись, мамочка, за себя, не стесняйся, мы уж продержимся.  Что касается моей позиции вечного изгоя, то это верно в том смысле, в каком всякий художник отвержен.  А о том, что будет в будущем, не думай, пожалуйста, вообще, сосредоточь, собери себя только на дела сегодняшние, особенно в главном.  Прости, но я только хочу тебе помочь определиться для одного движения – к делу. 

Фридрих, оказывается, всё это время был в Альпах, где начал новый роман.  Перед отъездом он успел передать статью для чтения в «Грани», если там не подойдёт, то перешлёт в «Русскую мысль».  Результатов он ещё не знает, поскольку написал мне сразу же по возвращении домой.  Относительно статьи он выражает благодарность и пишет: «Статья удивила меня свежестью твоего восприятия.  Чтобы не мельтешить, могу сказать, что рецензия получилась великолепная».  Затем он пишет, что очень переживает за нас, но обстановка в «Посеве» не изменилась.  Если «припрёт», просит написать, и он пришлёт денег.  Советует к статье взять псевдоним: «Лёва Машин-Мишин», мне это понравилось, и я напишу о согласии, так как нельзя подписывать (неудобно) собственным именем. 

Передаёт тебе приветы и советует не паниковать – будет и на нашей улице праздник.  Скажу тебе прямо: я уже начал потихоньку соглашаться с тем, что, видать, начал свихаться, если Фридик, получив статью, упорно молчит.  А моя уверенность в том, что написал хорошую статью – лишнее тому доказательство.  Главное, это очень мешало продвигаться в книге, и чем дальше, тем больше.  Но Господу было угодно ещё раз испытать, - я не предавался отчаянию, и продолжал, как ты знаешь, работу.  Теперь, когда всё образовалось, надеюсь, и с твоей стороны будет спокойнее.  Получив сегодня впервые за долгое время удовлетворение, я, конечно, веселее заработаю.

Был сегодня утром на бирже труда.  Не успел появиться и объяснить, почему вчера не приходил, как одна симпатичная тётя сказала, что она всё знает, понимает, и быстро всё сделает, действительно, чудо предупредительности.  Если это всё кончится, значит, мне уже не будет пощады – писать да писать, хотя сочинять на бумаге оказалось ой, как не просто, поскольку сразу же обнаружилось, что нормальное повествование в традиции, скажем, Фридриха или Владимова, мне не по нутру.  Захватывает только очень высокий метафорический лад с постоянным пересечением времени и пространства с внешне отсутствующей фабулой.  Ой, как это тяжко!  Вот, молись, Люсенька, пусть Господь не оставляет меня в главном – в работе, в творчестве. 

… Тут был антракт, взял я копии статьи.  Конечно, Фридрих прав – статья что надо.  Если бы Фридрих не был так сдержан, он должен был бы в первый день послать восторженную телеграмму мне.

Но теперь это дело прошлое, вот мне теперь надобно, точно так же, как и тебе – возвыситься, медленно поднимаясь навстречу вечному солнцу, проникнуться небесной праной и парить душой, творя прекрасный мир искусства.  Сейчас - это твоя задача, она не меньше моей.  Будем вместе, мамочка, в этом движении, оно не знает расстояний, границ, виз.  Будем вместе каждое мгновение нашей вечной жизни, нашего душевного единства.

 

Четверг 28-го.  Мамуленька, немножко попишу тебе – скоро готовить обед, уже четвёртый час.  Затопил в гостиной печь, а завтракал и весь день работал в спальне, где очень тепло.  Сегодня ночью были сильные заморозки, лёд и снег по Ирландии, солнце. 

Самое отрадное – вновь пошла работа, хорошо сочиняется.  Сегодня написал пять листов, можно было бы и ещё, но от лихорадочности требуется отойти, вот я и прерываюсь: то на прогулку, то на покупки, то на обеды.  Сегодня пришёл почтовый перевод на 150 долларов, таким образом, у нас прибавилось более чем на 200 фунтов, завтра отоварю.  Но, кажется, необходимости в этих деньгах не будет, я надеюсь.  Да и вообще, пока обстановка такова, что не посылай, только что-то ты не внимаешь нашим просьбам. 

Работается мне хорошо, обстановка идеальная для сосредоточенного образа жизни, а если ещё чуть-чуть положительных эмоций, как вчера, и относительный покой в связи с тобой, - то возникает благодарное чувство за ту редкую, счастливую возможность творчества, которая сейчас у меня есть.  Только вот уже нет возможности погружаться в письма.  Сейчас я приступаю к готовке, а потом ещё писать Фридику, да закончу тебе. 

 

Утро пятницы 29-го.  Мамуля, иду на почту, отправлю тебе.  Фридриху не написал, очень хочется так продвинуться в сочинительстве, чтобы вновь не утерять ниточку при первых же неблагоприятных впечатлениях.  Сейчас пришло письмо от Марии из Глазго, почему-то ни слова о делах, фотографиях, о знакомой в Нью-Йорке, только восторги Израилем и советами вернуться туда, поздравление с Ханукой и детям подарок – по десять долларов.  Видать, это очень еврейская особа, хотя показалась совершенно европейской.  И, как всегда, помогать, но только Израилю и тем, кто в Израиле.  Впрочем, в этом есть своя оправданная логика.  Но всё же я напишу и узнаю, как с фотографиями и её идеей помогать в Нью-Йорке через свою знакомую.  Жаль, конечно, что и эта надежда оказалась призрачной. 

Мамочка, не унывай, надо пробиваться, как ни говори, а жить надо.  Эта неделя куда быстрее подходит к концу и завтра наша встреча по телефону.  Обнимаю тебя сердечно. 

 

28 ноября 1985

Мои родные!  День опять холодный, дождливый, тоскливый.  Семья генеральская проснулась в девять, я до девяти сделала кое-какие свои дела, попереводила.  Нина пришла в 11.30, опоздав на полтора часа.  До её прихода я была занята с Петром Григорьевичем.  Старик по-своему ко мне привязался.  Сегодня, когда я уже считалась свободной, несколько раз звал меня, спрашивая у Нины: «Позовите эту девочку» (имя моё никак не может запомнить). 

Сходила на почту, отправила вам сто долларов и письмо.  Всего за этот месяц я отправила 420 долларов.  Пока шла на почту по грязному Квинсу, увидела силуэт ёлки.  Начали готовиться к Рождеству уже.  У меня прямо-таки сердце остановилось: Рождество без вас, а ваше – без меня.  Так и пришла домой со сжатым сердцем, заперлась в комнате, прилегла отдохнуть, но вскоре без стука вошёл хозяйский сын.  Нина его вывела, но было уже поздно – он разбудил меня.  Тогда я снова села за перевод, но в этот момент Зинаиде Михайловне позвонили, и, уезжая в «Русский» магазин, она попросила посидеть около Петра Григорьевича, где я и пишу вам это письмо. 

Вчера позвонил Цветков, который здесь в отпуске.  Сказал, что перезвонит в субботу, и изложит какую-то идею по нашему поводу, связанную с каким-то знакомством с какой-то художницей. 

Потом ещё какой-то Стив (приятель Элеоноры) выдал мне телефон «Рав Тов» и совет немедленно туда отправиться.  Вчера же по вызову Зинаиды Михайловны явилась пара каких-то юристов, но они ничего не знают сверх того, что сказал адвокат.  Но взялись написать письмо какому-то влиятельному американцу с просьбой ускорить Грин карту и помочь перевезти семью. 

Но меня вдруг охватило чувство безнадежности.  Зинаида Михайловна ещё тщится значительностью их имени, но теперь, когда они больны и беспомощны, они никому не нужны, и напрасно она суёт всем приходящим, и врачам, в том числе, генеральские книги, переведенные на английский, фотографии, где он вместе с Рейганом, и всякие грамоты.  В одной из них Петр Григоренко включён в почётный список значительных исторических деятелей Америки.  Но, с другой стороны, - кто знает?  Может быть, сработает.  Жду не дождусь субботы, чтобы поговорить с вами.  Кстати, время нашего разговора надо переменить.  Буду звонить вам не в десять, а в час, на три часа позднее, потому что минута в это время стоит на 50 центов дешевле. 

… Вчера на традиционную индюшку к Элеоноре явился и Джон (японский врачеватель) и принёс мне ладанку.  Я тотчас нацепила её на шею.  Он утверждает, что это защита от всех болезней и напастей.  У Элеоноры собрались японцы и американцы, и одна француженка.  Когда я отправилась домой, Элеонора вытащила и подарила мне тулуп – дублёнку, очень тёплую, и резиновые сапоги от дождя. 

Индюка едят в этот день вот по какому случаю.  Когда первые поселенцы высадились в Америке, есть было совершенно нечего, и им грозила голодная смерть.  И тут они увидели стадо индюков, постреляли их и съели.  В память об индюках – спасителях американцы и едят в этот день индюка. 

Яша с Любой ни разу не звонили на этой неделе. 

Зинаида Михайловна, несмотря на болезни, может добиться своего, если хочет.  Вот она подняла на ноги весь Нью-Йорк, чтобы восстановить на работе Нину, и – добилась.  Правда, недовольна.  Говорит, лучше бы тебя (меня, т.е.) оформили, но в этот офис без документов не берут.  А так я получала бы 1000 долларов.  Вторую половину своей зарплаты я отложила.  Съездила к Меерсонам за остатками тёплых вещей, и это стоило мне два доллара на метро.  Я-то думала, что не буду тратить ни копейки, но на транспорт уходит порядочно. 

P. S.  Вот поговорила с вами, и на душе радостно.  Почему Мишенька убежал сразу же?  Генеральша – бабушка меня полюбила и твердит, что я для неё находка.  Говорит: «Занимайся программированием, буду помогать». 

 

28 ноября 1985

Дорогая мама!  Как ты поживаешь?  У нас всё хорошо, погода очень холодная, но печка нас спасает.  Каждый день теперь папа зажигает до нашего прихода домой.  Поэтому я около печки делаю уроки.  Мне купили серые сапожки, они очень тёплые, удобные и красивые, и мне очень нравятся, я их ношу в школу.  Как каждый год перед Рождеством, улицы опять украшают и всё опять очень красивое.  Я готовлюсь к концерту по музыке с мисс Конноли, это будет в церкви, перед Рождеством. 

Несколько дней назад я вошла в школьный оркестр, потому что учительница слышала, как я играла и пригласила меня.  С этим оркестром тоже будет концерт. 

Сегодня в классе учительница снимала нас камерой для школьного телевидения.  Мне ещё надо будет принимать участие в шекспировском спектакле, так что я очень занята. 

Желаю счастью, пушистый хвост Маша. 

 

30 ноября 1985

Здравствуй ещё раз, мамуля!  Сегодня я после звонка забалдел, потом – отошёл, тем более надо было готовить обед, купаться и стирать.   

Люсенька, я вновь и вновь повторяю: без твоего профессионального устройства нам и сегодня Америка ни к чему – в этом, и только в этом я абсолютно убеждён.  Мне совершенно непонятно твоё противоречие: нет реальных шансов на  устройство по программированию, и в то же время – ускорение получения Грин карты.  К чему эти хлопоты!  Даже если завтра была бы Грин карта, разве мы вправе двигаться?  На что?  Ведь то, что с таким трудом ты должна добыть, всякий рождённый в Америке или иммигрант из России имеют автоматически, более того, у них всякие права на помощь, и т.д.  И, тем не менее, такие, как Фридрих с Лидой – бегут, потому что этого юридического права мало, поскольку в Америке активная, реальная конкуренция во всем, и, прежде всего, в занятости.

Люсенька, я об этом писал тысячу раз, десяток раз обговаривали с тобой и Яшей по телефону, а общую позицию мы не обретаем.  Понять, в чём дело, я уже не способен, ей-богу!  Первый этап устройства – упование на чудо: было возможно под впечатлением от чуда получения тобой диплома.  Это же прошло, да и чудотворец остался в Садберри. 

Я понимаю, сам неоднократно приводил доводы в пользу Америки: будущего детей, занятости, какого-то шанса со скульптурой, и т.д.  Но всё это – при одном основополагающем условии: мы приезжаем на реальную твою работу, обеспечивающую, по меньшей мере, нормальное образование детям. 

Очень жаль, что наши с тобой диспуты в Вене и Мевассерете были устными, но я отлично помню все доводы в пользу Европы, а затем – Канады.  Об Америке я никогда не мечтал, и ты отлично знаешь о моём инстинктивном отрицательном отношении, и, прежде всего, к Нью-Йорку.  По этому поводу иллюзий у меня не было, о бездуховности и поверхностности Америки слова Эйнштейна запали мне в голову очень давно.  Вот почему не следует утверждать, что я бы непременно там пропал.  Речь с Марком шла о Монреале, где он и живёт. 

 

Декабрь 1985

Лёвочка, дорогой, описание первой сцены только для тебя, чтобы не испугать детей.  В субботу вечером меня грабили в лифте.  Это была классическая сцена ограбления, какой я её неоднократно видела в американском кино.  Я возвращалась от Елены Анатольевны около девяти вечера.  Денег с собой не было, только доллара полтора мелочи в кармане.  У самого подъезда какой-то тип спросил какой-то адрес.  Я ответила, что не знаю и двинулась в подъезд.  Он, сказав, что, кажется, в этом доме, двинулся за мной и вошёл в лифт.  Засунув руку за пазуху, как если бы у него был там пистолет или нож, потребовал деньги и чековую книжку.  Конечно, я испугалась, кровь бросилась в голову, но я с олимпийским спокойствием сказала ему, что ему не повезло.  Сожалею, но денег у меня нет.  Тогда он начал заводиться (может быть, был под наркотиком).  Сейчас мне кажется, у него даже глаза побелели, и он начал говорить с истерическими интонациями, что знает, что деньги у меня есть и чеки есть.  И, угрожая, потребовал, чтобы я открыла сумку.  Может быть, меня спасло спокойствие, с каким я держалась.  Я сказала: пожалуйста, и открыла.  Он стал нервно и быстро копаться (видно, трусил).  Открыл сам второй замок, и во втором отделении начал копаться, а там лежали два доллара, что Елена Анатольевна дала мне на свечи и на просфору.  И вот чудо: он их не увидел, хотя они лежали открытыми.  Божьи деньги.  Тогда он залез в карманы, отшвырнул ключи, выгреб мелочь, остановил лифт в подвальном помещении, и с угрозами, что если я подниму шум, он меня убьёт – вышел.  Я, конечно, могла бы поднять шум: в лифте есть специальная кнопка, но я о ней не знала.  В шоке я нажала на кнопку 5 и добралась до своей квартиры.  Рассказала всё Зинаиде Михайловне, она кинулась звонить в полицию, да я её остановила: ведь паспорт мой не в порядке.  Я удивилась тому, что спокойно держусь, а как легла в постель, затрясло, потому что представилось, а что, если бы на моём месте были Машенька или Мишенька?  Приняла валерианы, и на этом история кончилась.  История эта не прибавила мне любви к Нью-Йорку, но теперь я всё время буду начеку, ни с кем в лифт не войду.  Правда, Елена Анатольевна уверяет, что в лифте безопаснее из-за этой кнопки, а на лестнице у бандита больше возможностей. 

В воскресенье я отправилась в церковь, ибо в этот день работала вторая работница, пришедшая в десять утра.  Вслед за мной приехала и Зинаида Михайловна.  И когда было целование креста и я подошла в свою очередь, Миша мне шепнул: «Ну, ты прямо как апостол: генеральшу в церковь привела». 

Молилась за нас горячо Богородице, и показалось мне на мгновение, что икона изнутри осветилась.  После церкви сопроводила Зинаиду до её поезда и отправилась к Тане заниматься (она тоже живёт в Квинс).  Зинаида Михайловна осталась верна себе, говорит: «В такой грязный поезд я не сяду».  «Другого не дано», - отвечаю, и она вошла. 

Таня занималась со мной четыре часа, потом угостила роскошным японским обедом, который приготовила сама: с креветками.  Ни в одном японском ресторане я так вкусно не ела.  Таня   рассказала о собственных бедах до того, как устроилась на работу, и, в частности о том, как однажды, когда у неё не было ни копейки на еду, - последние отдала за квартиру, а занять было негде, она пошла в супермаркет и украла там немного еды.  Зинаида Михайловна предложила мне позвонить ей перед уходом, а она будет встречать, - на двоих не нападают. 

Лёвушка, родной мой, знаю, что тебе тяжелее, чем мне, но крепись, мой хороший.  Меня с ума сводят рождественские украшения.  Прямо сердце останавливается, как вспомню, что в Рождество мы в разлуке.  Родные мои, я выслала вам в целом 420 долларов, в этом посылаю ещё двадцать, итого 440.  Сосчитайте, пожалуйста, сходится ли счёт. 

Вчера говорили с Любой по телефону, они с Яшей тоже считают, что вам надо приехать по туристской визе.  Предложили детям жить у них, а мы тут будем в Нью-Йорке крутиться и вдвоём зарабатывать.  Если по 800 долларов каждый, то на эту сумму можно прожить.  Конечно, везти детей в Нью-Йорк просто страшно, у меня не проходит впечатление клоаки, но зарабатывать можно только здесь.  Твоя неуверенность и расчёт только на программирование и меня держат в состоянии нерешительности.  Сегодня позвоню адвокату, постараюсь оттянуть оплату ещё на неделю.

 

3 декабря 1985

Мамуля, с субботы не писал тебе в ожидании ответа-решения.  Сегодня я звонил тебе, чтобы сказать, что пришёл отказ, основание – негражданство.  Ответ нас огорчил, поскольку мы сами начали верить после всех процедур.  Я уже получил карточку безработного и уже однажды отмечался, но, увы, так и не суждено мне постоять в той самой очереди.  К вечеру мы уже повеселели и утешались тем, что возможно, и к лучшему – как узнать пути Господни. 

Благодаря сегодняшней необходимости срочно позвонить, я понял, что есть возможность очень коротко названивать тебе, поскольку днём истратил чуть больше фунта, и то потому, что с первого автомата ты не слышала, а монеты сыпались.  Сегодня после десяти ночи схожу вновь на автомат поблизости, вдруг ты дома, и узнаю, как дела.  Независимо от дел – просто слышать твой голос, реально осознав, что ты живая ходишь там и существуешь, полностью меняет дело.  Я сразу после разговора, пусть минутного, успокоился, и очень хорошо поработал.  Рукопись движется всё стремительнее и интереснее, глубже, как мне представляется. 

Сегодня были письма от Джона и Муры.  Джон просил позвонить ему, и прислал фунт.  Я сообщил недавно по телефону, что следующее занятие будет в университете в Белфилд. 

Действительно, какая фантастическая, сказочная радость, нажав несколько пуговочек-кнопок, услышать родной голос, да ещё неожиданно – как сегодня.  Фунт, другой, стократно вознаграждается состоянием, просто здоровьем, работой.  Только сама старайся подходить к телефону.  В воскресенье я узнаю у тебя, какой час и день в середине недели тебе удобнее. 

 

Среда.  Утро 4-го.  Мамуля, доброе тебе утро!  Я впервые спал глубоко за последние три-четыре ночи, как мёртвый.  Дети уже ушли в школу, я напишу тебе несколько слов.

Любушка, голубушка, сходил вниз, а там твоё письмо от 26-го ноября, с 50-ю долларами.  Действительно ты начинаешь приходить в себя?  И отношения меняются к лучшему?  Надо же, что именно на тебя одну упал весь этот дом! 

Люсенька, не надо тебе менять деньги, не хлопочи, поскольку всегда выгоднее менять деньги в той стране, где они в ходу.  Если ты это будешь делать в Америке, то больше теряешь на обмене.  Не торопись вообще посылать, у нас наличных хватает на два месяца, собирай себе.  Хорошо бы заполучить если не адрес, то хотя бы номер телефона Анри, так как я хочу предложить собственную персону в НТС для работы с туристами, моряками и т.д., что возможно вполне (на мой взгляд).  И сообщил Фридриху, что мог бы приехать на несколько дней во Франкфурт для личного знакомства и т.д.  А вдруг это очередное моё безумие сработает?  Тогда я смогу позвонить Анри. 

Хотя вопрос стоит только о вероятности поездки, дети согласны отпустить меня и самостоятельно вести дом на каникулах. При таком хозяйственном мужичке, как Миша, и управляющей финансами, как Маша, можно спокойно отсутствовать, благо, это Вэксфорд.

В твоём первоначальном отношении к Юре Красному виновен я, поскольку он, как я понимаю, в Израиле не был сам собой, как и я, да многие другие, да и все мы так были заражены взаимным недоверием, подозрительностью, и т.д.  Передай ему сердечный привет и наилучшие пожелания.  Что касается его советов, то мне ясно только одно - он человек практичный.

И всё же, мамочка, мы оба с тобой пижоны, даже в теперешней нашей крайности.  На прошлой неделе в городе случайно я встретил Франки.  Она предложила помощь и готова была написать чек, но я отказался.  Тебе же хозяйка практически предлагает повысить зарплату, это естественно в создавшихся условиях, и оплачивать два разговора в неделю, - и ты отказываешься.  Именно это наше общее свойство имел в виду Фридрих, никуда не денешься - он прав.  Теперь я бы не отказался.  Я надеялся на пособие, о чём и сказал Франки. 

Советую тебе принять предложение хозяйки, оговорив количество времени, а лучше – денег.  Может быть, у неё есть возможность просто поднять твою зарплату?  Не стесняйся, мамуля, иначе нам хана в Америке – психологически.  Ты не написала, как спится тебе с больными.  А где ты отдыхаешь, работаешь днём?  Осталась ли за тобой комната?  Днём попытаюсь позвонить и тогда допишу.  Опять услышал тебя, а это самое главное.  Значит, Яша будет в воскресенье, это хорошо.

P. S. Люся, все деньги, которые ты высылала, я получил.  Не беспокойся более и не присылай.  

 

4 декабря 1985

Среда.  Дорогая Люсенька, недавно вечером вернулся с прогулки и обнаружил трясущегося от страха пёсика Финна.  Он ужасно боится темноты, а дети, уходя в кино, выключили свет да ставни все закрыли.  Пришлось бедолагу взять с собой на дальнейшую прогулку, теперь он уже не так мешает думать, представлять отдельные картины книги.  Сейчас идёт тяжёлый материал, пересечение трагических обстоятельств и событий, но так и не допёр до намеченных событий – пошёл дождь, и пришлось вертаться. 

Потом я слушал наши советские пластинки (переписываешься ли с Людмилой?), и вот сел пописать.  Подумалось сегодня после звонков: не дёргаю ли я понапрасну тебя и весь дом?  Но так получилось, что монеты быстрее падали, чем  их пополняешь.  Но я был вознаграждён, особенно той интонацией, когда ты сказала: «Ничего более, Лёвочка», - такая ласка.  Конечно, мы соскучились все, но, как и договорились сразу – тему эту «замнём для ясности». 

Вот Господь не отступается от нас, и новое испытание, никаких поблажек.  Более всего в этих обстоятельствах радуют дети своим оптимизмом и поддержкой, даже Маша не ворчала, хотя это свойство у неё есть.  Они сейчас в кино по той причине, что завтра забастовка учителей.  Будет плохо, если я не смогу справиться с присутствием детей и день пойдет прахом.  А вообще-то двигаюсь хорошо, страниц по 5-6 от руки, когда накатаю побольше, сяду за машинку штопать машинописный черновик, а уж потом – окончательно «белый» вариант.  Какими долгими, сложными и путаными дорогами и тропками Господь выводил меня к этой черте – слову.  Как бесконечно многообразно оно – слово.  Тут вся моя скульптура может вместиться на одну страницу, а на всех остальных – и мир жизни, и мир искусства.  Возможно, Господь наставил меня таким образом, чтобы теперь не только воображением и впечатлением писались картины, а собственным опытом, ценой просолённой и продублённой шкуры.

     

Декабрь 1985

Лёвушка, милый, я поехала сегодня с тоски к Меерсонам (экономя на транспорте, я не очень-то разъезжаю) и поговорила с ними о наших делах.  Миша очень предостерегал и от «Посева», и от «Свободы», приведя такой образ: все мы, включая детей, попадаем в зависимость к самодурам и антисемитам, людям очень непорядочным.  То есть мы все вместе оказываемся в такой ситуации, как, например, я одна сейчас в семье Григоренко, а деваться некуда, другой работы не найти.  В американской «Либерти» такая же склочная и отвратительная ситуация.  Марку Поповскому, например, было предложено печатать поменьше еврейских авторов, после чего он сам ушёл оттуда. 

Анри с Инкой, мол, сейчас в состоянии эйфории, но, как разберутся, будет плохо.  И ещё привели устрашающий пример Розенов, по сей день бедствующих, и даже пропадающих, особенно сейчас, когда у них одна из девочек заболела раком.  Саша Розен первый предостерёг Мишу от «Посева» и «Свободы» в смысле существующего там склочного положения.  В американской «Либерти» хоть платят хорошо, сказал Миша, и он сам вроде там восстановлен, но мучается именно из-за обстановки.  «Они там сотрут бедного Лёву, - сказал Миша, - или поставят его в такое положение, из-за которого он, как человек порядочный, захочет уйти, да будет некуда».  В Америке, мол, можно уйти или хотя бы заниматься искусством, а в Германии уйти будет некуда.  Меня это не слишком испугало, потому что, будь у нас паспорта, уйти будет куда.  Словом, пробуй, мой милый. 

Оля поставила новые и старые песни Хвостенко, стараясь всячески меня развлечь, да и Илюшкино общество доставило мне большую радость, ибо как живые представлялись наши малыши в этом возрасте, сердце так и замирало. 

Миша приготовил в духовке рыбу с грибами и красным перцем, а Оля сделала винегрет.  Мы пообедали, запили чаем с шоколадом.  Оля подстригла меня.  Затем навестили больного Толю.  Ко мне вернулось чувство юмора, и я развеселила всех рассказами о генеральской семье.  Все покатывались с хохоту (они этих людей знают, и не нужно быть слишком остроумной, чтобы вызвать смех).  Я имею в виду Зинаиду Михайловну, которая ведёт себя так, что вызывает всеобщие насмешки.  Но о генерале Миша говорит: «Всё равно, он человек благородный».  Вчера Зинаида поставила о нём фильм.  Большое сходство с оригиналом.  А Алик, посмотрев фильм, кому-то сказал: «Не гавкай, я генеральский сын». 

Зинаида сейчас воюет с ветеранами войны: поместила в «Новом русском слове» заявление о выходе генерала из объединения ветеранов с объяснениями.  Я, впрочем, не читала, просто не хочется. 

… Сегодня пошёл снег, мои больные скисли.  Генерал сидит на горшке и не может, бедняга, справиться.  У меня что-то голова заболела. 

Здоровы ли вы?  Как ты, папочка, временами гложет тревога именно за твоё здоровье.  Сегодня, в субботу, работаю, а завтра пойду в церковь, чтобы помолиться за нас всех.  Лёвочка, всё относительно: видишь, какое горе у Розенов.  Оля плакала, рассказывая о них. 

Главный довод Миши против Германии был в том, что податься, кроме этого места, некуда, будет полная кабала. 

Лёва, милый мой Муж, крепись.  Когда ты пишешь, что тебе плохо, мне сразу становится плохо.  Сегодня говорю с вами, родные мои, утешение моё. 

 

Honourable Daniel P. Moynihan

Russel Senate Office Bldg

Washington, D.C. 20510

Dear Senator,

I am writing to you since in the past you have expressed an interest in our family and now we are in need of your help.  To remind you, my husband is the former Soviet General Petro Grigorenko, now residing in Queens.  He is 78 years old and has recently sustained three strokes, which left him almost completely incapacitated. 

I am seventy-seven and suffering from angina, ulcers and high blood pressure.  In addition, we have my fifty two year old son with Dawn syndrome living with us. 

Because of the above, we have had to rely on the help of a homemaker for a number of years on a 24-hour basis.  It is very hard to find a qualified person, especially since both members of our family speak very little English and we are limited in our choice to Russian speakers.

Recently we have been fortunate to locate a person who is uniquely qualified to help us in our critical circumstances, both as a trained nurse’s aide and as an experienced private secretary.  Her name is Lyudmila Neznanskaya and she is willing to help us.

However, we are facing a problem, since Mrs. Neznanskaya lives in Ireland and cannot get permission to work in the U.S.  We would like to ask for your help in assisting Mrs. Neznanskaya to acquire a status, which would enable her to be employed by us. 

I would like to stress that such help is of critical importance to us, and your help would be more than appreciated. 

Thank you very much for your attention. 

Sincerely,

Zinaida Grigorenko

 

Вашингтон

Господину Сенатору

Уважаемый Сенатор,

Я пишу Вам, поскольку Вы выразили заинтересованность в делах нашей семьи, а сейчас нам нужна Ваша помощь.  Чтобы напомнить Вам: мой муж – бывший советский генерал Пётр Григоренко, сейчас проживающий в Нью-Йорке, в районе Квинс.  Ему 78 лет, недавно он перенёс три инсульта, после которых он почти недееспособен физически.  Мне самой 77 лет, и у меня проблемы с давлением и множество других болезней.  К тому же мой 52-летний сын с синдромом Дауна живёт с нами. 

В связи с вышесказанным мы нуждаемся в постоянном, 24-часовом помощнике по дому. Очень трудно найти квалифицированного помощника, особенно при нашем плохом знании английского языка мы ограничены выбором только среди русско-говорящих.  

Недавно нам повезло найти женщину, которая может помочь в наших критически сложившихся обстоятельствах, как в качестве опытной медицинской сестры, так и профессионального секретаря.  Её зовут Людмила Незнанская, и она готова помочь нам. 

Однако в связи с тем, что миссис Незнанская постоянно проживает в Ирландии, ей нужно разрешение на работу в Америке.  Мы просим Вас посодействовать миссис Незнанской в получении статуса, при котором мы могли бы оформить её на работу.

Хочу подчеркнуть, что мы очень нуждаемся в таком работнике, и будем более чем благодарны за Вашу помощь.  Благодарю за внимание. 

Искренне Ваша          

Зинаида Григоренко

 

5 декабря 1985

Пришло два твоих письма с чеком  на сто долларов и перевод от Фридриха на 150 фунтов, хотя я не просил.  Начали ходить регулярные и подробные письма.  Я понимаю всю меру твоей заботы и беспокойства, только мы действительно здоровы и жизнь здесь куда упорядоченней и нормальней прежней, инишгласовской, так что не волнуйся, пожалуйста!

Как ни трудна жизнь в этом доме, но она интересна и разнообразна, а если появилось свободное время – это здорово.  Но я до сих пор не понимаю, что значит открытие у адвоката дела, и почему об этом сообщают в Ирландию, и почему нельзя ездить, общаться, и т.д.  В самом начале я просил дать мне объяснение, но так и не получил. 

Что касается моих противоречий, но они естественны и нормальны, я совсем не псих, голубушка моя.  Я не сдвинусь с безотрадной, особенно в смысле будущего, Ирландии в Америку до тех пор, пока не станет очевидным твоё положение.  Впервые услышал (прочитал) сегодня, что есть всё же реальный план с программированием – курсы за 2100 долларов.  Значит, надо бить в этом направлении - и только (конечно, если это не очередной блеф), собрав у всех знакомых и друзей необходимую сумму, а мы продержимся это время на имеющиеся деньги, в крайнем случае, будем тоже одалживать. 

Ещё нет ответа от Фридриха, надеюсь, что он позвонит в воскресенье.  Думаю, что и у Яши появились какие-то светлые идеи или предложения, не станет же он звонить из любопытства или сострадания.  Так я думаю и надеюсь.  Мамуля, на самом деле я тысячекратно лучше себя чувствую, временами просто счастлив, когда идёт работа, как сейчас.  Мы зациклились на цепной реакции в переписке, дёргая друг друга, просто сказывается долгая разлука.  Лучше бы писать, как в последнем письме, о нашей любви и нежности, о том, как привиделись тебе мои объятия.  Всё остальное мы осилим. 

Со следующей недели начну печатать текст и посылать тебе по кускам рукопись.  «Легенду о Фридрихе» я ему описал, знать, глубокий след он оставил в американской эмиграции.  А как жестоко молва рассчиталась с Тополем! 

 

5 декабря 1985  Франкфурт

Дорогой Лёва, дорогие Маша и Миша!

На днях послали детям к Рождеству, как презент, 150 фунтов по почте, по получению напиши. 

Лев Рудкевич, помощник Владимова, мне сообщил, что Владимову понравилась твоя работа – рецензия на «Ярмарку», и они опубликуют её в ближайшем номере «Граней – к январю.  Поэтому пришли номер счёта в банке, чтобы они выслали гонорар.  Кроме того, Владимов заказал тебе лично рецензию на книгу Рыбакова «Тиски», она будет опубликована, может быть, в том же номере, её надо написать как можно быстрее.  Книгу высылаем тебе завтра. 

Был разговор с Владимовым (у того же Рудкевича) о твоей работе о художниках (Мосин и др.).  Он сказал: «Пусть пишет!», но не может гарантировать, что эта искусствоведческая статья точно пойдёт в «Грани», хотя, всё может быть!  Во всяком случае, они всегда так говорят.  Кроме того, если ты сможешь писать рецензии и для «Посева», то я пошлю тебе несколько других книг. 

Ну, а что с главным вопросом – с жизнью?  Есть ли что-нибудь нового у Люси, как Вы, как дети?  Душа за Вас болит…

У нас всё нормально.  Вкалываем, потихоньку идёт новый детектив, но конца и края не видно.  КГБ на меня разозлился и прекратил переписку с папой.  Пишет ли Рома?  Поздравляю Вас с праздниками, обнимаю.

Ваш Фред. 

 

6 декабря 1985

Любимые мои!  Почему-то меня сводят с ума рождественские ёлки, особенно мучительно, что в Рождество мы порознь.  Четвёртый день нет ваших писем, и я затосковала. 

Вчера к Григоренко приехал отец Михаил (Миша Меерсон).  Отслужил молебен, освятил квартиру, причастил больных.  Я вышла с ним на пять минут (сказав так Зинаиде Михайловне), а Миша пригласил меня к Елене Анатольевне (старушке-соседке), и у неё тоже отслужил молебен.  Зинаида Михайловна приготовилась к встрече: купила рыбу, приготовила обед (т.е. не сама, а руками Нины).  Но Миша её переносит с трудом, и отказался, чем, конечно, обидел.  Обиду она не высказала, но затаила. 

У Елены Анатольевны он задержался, ибо к этой сумасшедшей старушке относится любовно, и даже пил виски, сам доставая его из «погребка» Елены Анатольевны.  Старушка показывала фиротипные портреты 60-летней давности и рассказывала свои невероятные истории.  На сей раз – о землетрясении в Японии в начале века.  И как им с матерью помог спастись неизвестный им японец, с тех пор она очень любит японцев.  Я порывалась уйти, но Миша удерживал, говоря: «Ещё ограбят, я провожу».  Вернулась в одиннадцать, и застала ужасную картину: Зинаида Михайловна лежит с обнажённой грудью, Петр Григорьевич ещё в кресле, а рядом с Зинаидой сидит Алик и нижнем белье.  Оказывается, ей стало плохо, о чём мне и стал выговаривать Алик (с её слов, конечно), а потом она сама: как я могла их оставить, ведь они такие больные, особенно она сама.  На самом деле, тут на восемьдесят процентов присутствовала ревность и обида. 

Сегодня, правда, она ожила и звонила Глейзеру.  Он – галерейщик, собиратель русских художников, и, по слухам, интеллигентный человек, а не бизнесмен.  Глейзер – их близкий знакомый, и она хочет, чтобы он прислал тебе вызов на выставку.  Во всяком случае, я приду к нему с разговором о тебе не с улицы. 

Далее, тот самый Роберт (парапсихолог), который приезжал лечить З. М. и П. Г., а заодно и меня полечил, и вылечил за один раз, завтра сведёт меня со своим другом – художником для устройства твоей выставки и вызова тебя с детьми, разумеется.  Сама я разыскала адрес Кузьминского, небезызвестного тебе, у которого галерея – «Подвал», и поговорю о тебе с этой же целью. 

Сегодня приезжает некто Саша Женин, приехавший из Израиля и устроившийся в Америке с помощью Григоренко.  Письмо к сенатору от генерала и Зинаиды по поводу нашей семьи уже ушло. 

Что касается Роберта и его лечения, то это произошло так.  Он, услышав моё покашливание, сказал, что ему это не нравится, чуть ли не туберкулёзный кашель.  Хотите, говорит, я вас обследую.  Я, конечно, не бывая у врачей столь долгое время, согласилась.  Он ставит диагнозы по биотокам.  Обследовал меня и сказал, что это начало бронхита.  Кроме того, сказал он, у меня в плохом состоянии периферийная и центральная нервная системы (ослаблены).  Как он лечил?  Нажимал на нервы рук и шеи, затем сделал какой-то невероятно сильный и даже болезненный массаж спины и горла, после чего у меня оставалось целый вечер странное ощущение, что спина исчезла вообще (голова есть, ноги, руки, а спины – нет).  Кашель неожиданно разыгрался невероятный.  Роберт приготовил смесь из двух желтков, мёда и горячего молока, я выпила это.  Зинаида Михайловна выдала мне джемпер из козьей шерсти, подарила, точнее.  И вдруг через полчаса всё исчезло, как не бывало – ни кашля, ни раздражения в горле, ничего.  Я была просто поражена таким магическим действием.  Более того, вдруг исчезла тоска, давившая меня.  Он сделал ещё акупунктуру головы, т.е. быстро нажимал пальцами, успевая как-то одновременно в разных частях головы, так что мне показалось, что это не пальцы человека, а центрифуга какая-то.  И сказал при этом фразу, очень понравившуюся мне: «Люся, Бог смотрит на вас, он вас не оставляет, а страдания вас очищают.  Вы должны очиститься в этой жизни».  Перед этим он попросил ваши фотографии.  О тебе сказал, что, несмотря на суровость, ты человек мягкий и нежный, и много переживший.  О Машеньке – что она красавица, о Мишеньке – что он потенциально очень одарён и что у детей будет счастливая судьба, и чтобы мы верили в чудо, которое с нами произойдёт. 

… Сегодня я собралась было ехать к Кузьминскому и Глейзеру, но, проведя плохую ночь, приняла валерианы и прилегла отдохнуть у себя в комнате, благо вся генеральская семья тоже отдыхала.  Сны были тяжкими, и проспала я два часа, проснулась в слезах.  Проснулась, а ожившая Зинаида звонит Глейзеру.  Глейзер выскочил через Нину Алексеевну, дочь которой – искусствовед здесь, в Нью-Йорке.  Она и принесла эти идеи, но ревнивая Зинаида всё перехватила в свои руки.  Кстати, у неё действительно тут всякие связи, может быть, что-нибудь и выскочит. 

На днях к ним приезжает Владимир Буковский, от которого и звонил Гершович.  Они вдвоём хорошо спелись, видать в качестве собутыльников.  Правозащитная публика за границей ещё менее симпатична, чем в России, раздираема склоками, сплетнями и противоречиями.  На днях я поставила фильм «Приходите завтра» (автобиографический, якобы о Вишневской), а перед ним – фильм о Сахарове, американский.  В фильме фигурирует и Зинаида Михайловна, наша бабушка.  По слухам, это она втянула Петра Григорьевича в правозащитные дела.  Сам Пётр Григорьевич ведёт себя весьма достойно.  Как-то пожаловали украинские ветераны войны к нему на квартиру.  Зинаида нарядилась, почувствовав себя в своей тарелке, обнажила шпагу, фигурально выражаясь.  А Пётр Григорьевич послушал, послушал, и отчётливо сказал: «Уходите все отсюда».  Зинаида была расстроена и даже заболела.  Вся её трагедия в том, что здесь они никому не нужны, как трагедия всех прочих эмигрантов.  Пётр Григорьевич это понял, хотя любимое его занятие – прослушивание его собственной книги, записанной на плёнку. 

… Завтра отправляю вам деньги.  50 – рождественский подарок бабушки Зинаиды.  50 – от меня подарок к Рождеству, а папе – книжечку Фомы Кемпийского, остальные деньги  - на жизнь.  Не грустите, солнышки мои.  Я всё верю в чудо и что скоро увидимся. 

Погода здесь начинается зимняя.  Вчера снег пошёл, сегодня перешедший в дождь.  В Нью-Йорке все болеют зимой.  Вот я начала было, да меня тут же вылечили, и это было как чудо. 

Лёвочка, родной, не поддавайся депрессии.  Я всей шкурой чувствую как тяжело тебе и детям, и сняла бы шкуру свою, чтобы защитить вас и укрыть от всех душевных и физических напастей.  Мне тяжело без вас, но тебе тяжелее.  Я хоть отвлечена на всякие действия.  Мы ещё счастливы тем, что здоровы, что есть кусок хлеба.  Одиночество страшно, но это правда, что страдания очищают. 

В Нью-Йорке много бездомных.  Зинаида предложила встать на очередь на дешёвые квартиры – когда ещё дойдёт.  Дешёвые – это от 200 до 350 долларов.  В Нью-Йорке появились коммуналки.  Людям не по силам платить полную квартирную плату, и они объединяются. 

 

 

6 декабря 1985

Пятница.  Дорогая и любимая моя, пишу тебе несколько слов, чтобы снять напряжение творческой лихорадки.  Сегодня стал рукописный текст переводить на машинку.  Ей-богу, Люсенька, получается здорово, просто дивно, как сами собой складываются слова, а за ними – какая жизнь!  Конечно, я окончательно сошёл с ума, но это самое прекрасное в жизни!  Верь мне, мамуля!  Я знаю, как ты устала от моего «творчества», а теперь еще и «литература» - только её не хватало для полного набора несчастий.  Вот, мол, братик Фридрих преуспел, а почему бы и мне не попробовать?  Совершенно верно, любимая моя, вот я теперь, действительно, Мастер, а ты – моя Маргарита, только чуть-чуть поодаль, и одновременно – со мной. 

У меня скоро полдень, а пишу при электрическом свете: серый мрак с дождём за окном, но в душе моей – ликование и счастье!  Этот кусок книги, что пишу сейчас, как завтра получу бумагу (Джон обещал прислать), перепечатаю набело, пошлю тебе, и ты устыдишься своему малодушию, и вновь восстанет твоя вера в мой Гений, в то, что Господь не оставил меня своей милостью. 

Обнимаю и возвращаюсь к машинке. 

 

6 декабря 1985

Дорогая мамочка!  Как ты поживаешь?  Скоро у нас Рождество, и все покупают подарки, завтра я буду покупать.  Завтра папа едет в Дублин.  В школе всё нормально, программы сейчас получаются, сегодня была трудная. 

В книге про гномиков был конец хороший: они нашли хороший дом, с хорошими людьми, и им стало легко жить.  Сейчас я другую книгу читаю.  Она написана английской писательницей Луизой Алкот про свою жизнь 150 лет назад.  Это очень интересно.  Надеюсь, что  мы скоро, в воскресенье, будем говорить. 

Целую.  Твоя Маша. 

 

7 декабря 1985

Суббота.  Люсенька, вновь в университете.  Автобус подвёз меня ко входу чуть позднее десяти, вот я сижу в кафе, уже выпил кофе.  Ты помнишь этот новый корпус в стекле, где внизу новый паб, а наверху кафе.  Однажды, год назад, мы впервые были здесь вместе с детьми.  Сегодня солнышко, вокруг такие милые интеллигентные и молодые лица.  Я не случайно как-то возопил, поскольку живём мы в Вэксфорде, в центре кабацкого подворья со стойким спиртным перегаром и настоем мочи (которая теперь так знакома, увы, тебе).  А тут приезжаешь, и понимаешь, какое это счастье: быть университетским преподавателем и всю жизнь встречаться вот с такими лицами, что вокруг меня.  Не только лица, их тихие интонации, повадки, та особая студенческая грация, которая даётся только однажды в жизни.  В этом смысле я совсем не оценил в тебе, хотя сразу полюбил, твою особую, именно студенческую, прелесть и повадки.  Конечно, мне хочется, чтобы и наши дети познали эту жизнь, получили самое необходимое в жизни – образование, ощущение духовного роста, которое даёт только студенчество. 

Пойми меня правильно, не гневайся.  Конечно, настроение – это не последняя вещь в моей жизни  (как и в твоей, любой другой).  Только последнее время, когда были хлопоты с пособием и ожидание, я был совершенно истерзан тем, что возникают неразрешимые противоречия, суть которых ты хорошо уловила.  Как только ирландская ситуация отпала – всё встало на свои места, пошла работа, вернулась уверенность в будущем.  На чём это построено?  На твоих и моих усилиях, которые непременно дадут результат.  Сейчас это вопрос исключительно труда и времени, помнишь: терпенье и труд…

Вот вновь сверкает солнышко.  Я уже обогрет на этой солнечной сторонке, но уже надо двигаться на работу мою, занятия становятся всё интереснее, особенно с Фергусом.  Вчера вечером дети помогли мне собраться в Дублин.  Маша написала письмо тебе и сама предложила написать «бабушке», она у нас маленькая дипломатка.  А Миша напишет завтра.  В прошлый раз он не убежал, как сказала Маша, а смутился, не захотел говорить, да ты и сама должна хорошо понимать то внутреннее сопротивление, которое он испытал, поскольку вся его душа занята только мамой, и ни с кем иным делить её он не хочет.  Конечно, эти вещи он не может осознать, действуя бессознательно. 

 

9 декабря 1985

Мои дорогие!  Вчера приехала к Григоренко молодая женщина Люда из Германии, моя тёзка.  Зинаида Михайловна, несмотря на одышку, плохое самочувствие и советы не ездить в аэропорт, ибо это опасно, сказала: «Я сделаю всё, чтобы поехать встретить её.  Этого человека я очень люблю».  И уехала на несколько часов, вернувшись с действительно удивительно милой женщиной с добрым и красивым лицом.  Вечером собрались гости, а я уже не как работник, а член семьи.  Публика интеллигентная, никто на меня как на работницу не смотрит.  Да и с Зинаидой установились хорошие отношения, так что в этом смысле всё в порядке.  Люда с мужем работают в Мюнхене, вместе с Анри Волохонским, она даст мне все его координаты.  Это – радио «Свобода».  В Германии они недавно, а до этого восемь лет прожили в Шотландии.  Четыре года муж преподавал русский язык в университете.  Четыре года – она.  А до этого немного пожили в Англии.  Получив в Шотландии британские паспорта, они переехали в Мюнхен. 

Анри от радио дали шестикомнатную квартиру рядом с работой, и оплачивает её радио.  Инна приезжает 17 декабря.  Старший, Адам, с отцом, учится в американской школе.  Люда говорит, что ей кажется, что Анри очень доволен, что оставил Израиль. 

Она советует нам написать в Эдинбург в тот университет, где они работали.  По её словам, университет выписывает из Москвы преподавателей весьма неохотно, а их взяли сразу же.  У неё и мужа много знакомых в «Посеве», в частности, Жданов.  И она собирается поговорить с ним о тебе, как вернётся. 

Завтра я иду к адвокату с письмами от семейства Григоренко.  Сможет ли он их использовать – это другой вопрос.  Написал их по-английски друг семьи Саша Женин, а напечатаю я их сама: в доме есть машинка с английским шрифтом.  Тяжёлое душевное состояние прошло, не знаю, надолго ли.  Появилось желание жить и двигаться, бороться до победы. 

… Что касается нашего вчерашнего разговора, то детские голоса обласкали меня и утешили, и ты был спокоен.  Но, как я понимаю, камень преткновения всё же в тебе.  Ты сам не знаешь, чего ты хочешь.  С другой стороны, может быть, ты прав, что нам лучше отсидеться в Ирландии.  Так спокойно: дети учатся, а ты занят своей книгой.  Главное – не поддавайся тоске и не давай хандрить детям. 

… Что касается Рождества, то, оказывается, есть статистика, определяющая, что именно в это время люди страдают от тяжёлых депрессий, особенно одинокие.  Но я как-то выкарабкалась пока.  Я хоть и тоскую по вас, но мне, вероятно, легче, ибо я всё время на людях.  Особенно как-то легче, когда приезжают гости, ибо все очень участливо относятся к нам, да и сама Зинаида тоже.  Тётка она добрая, хоть и активная.  По слухам, это она втянула Петра Григорьевича в правозащитную деятельность, а кэгэбэшники величали её не иначе, как Пенелопа.

 

9 декабря 1985

Понедельник.  Дорогая мамуля, обнимаем тебя!  Сегодня пришло от 2-го декабря с 20 долларами, где ты впервые называешь план Якова с детьми.  Пришла открытка от Антони, где он, как и прежде, валяет Ваньку: путешествуя по Европам, он помнит, любит нас и тебя, и везде молится за нас.  Маша хотела бросить открытку в огонь, но я не позволил. 

Вчерашний разговор сам по себе был довольно неожидан (мой голос объяснялся усталостью и растерянностью от разговора с Яшей), да ещё сегодняшнее письмо с нападением в лифте.  Тут кого угодно, даже слона, собьёшь с ног, но я устоял, и очень интенсивно работал.  Хорошо пишется, наконец-то набрал дыхание.

С идеей этой очень просто, она продиктована самым добрым чувством Яши и Любы, но только чувством.  Прежде всего, она не реальна, поскольку туристическую визу я не получу ни на себя, ни на детей.  Я беседовал на этот счёт с Тони, - ни с кого не требуют столько бумаг, гарантий, справок о недвижимости и движимости, из банка, сколько от художников.   

И по существу: Америка «любой ценой» нам не нужна.  Ты ехала получать специальность, которая должна была бы обеспечить необходимый уровень в приемлемой Америке.  Кабы то была Канада или Германия, то я согласен, что можно было бы пойти на всё, в том числе и временную сдачу детей в приёмыши, хотя само по себе это очень странно.  Мне даже в голове не вмещается, что не ты, и не я, готовим, кормим детей, а Люба с Яшей, хотя мы живы, здоровы, и проживаем невдалеке. 

Ради Германии я пойду на любую работу, в том числе и на ту, о которой хлопотал в письме к Фридриху.  То вполне пристойная страна, за неё стоит бороться, за Америку – только в чётко очерченном с самого начала круге, который очень хорошо определила Лида: достаток в одноэтажной Америке с хорошей профессией.  Пока ты была в Садберри, идея казалась осуществимой.  Как только окончательно станет ясно (сейчас ещё рановато судить) - надо принимать решение: да или нет.  То есть, повторяю: только профессиональное твоё устройство создаёт положение, при котором мы перебираемся в Америку. 

А пока идёт время, ты работаешь в доме и кормишь нас – Слава тебе, Люсенька, и Господу, что есть это место.  Как только это станет невозможно по каким-либо причинам, и уже конец всем надеждам на программирование, тебе сразу надо ехать домой, тут уж вместе будем искать пути и действовать. 

Почему я сразу не могу сказать тебе, что надо отказаться от адвоката?  Потому, что: а) нет альтернативы;  б) я очень надеюсь на продолжение твоей учёбы и повышение профессионализма, поскольку это важно не просто для нашего материального будущего, но и для всей твоей жизни. 

Со своей стороны я делаю всё возможное: кормлю, пою детей, пишу книгу и прочее.  Как только будет возможность – поеду во Франкфурт, и буду сам пробивать возможное и невозможное. 

Люсенька, пожалуйста, приободрись, голубушка.  Твоя жизнь имеет и реальный, неоценимый для нас, смысл, и высший, знаками вечности отмеченный на небесах.  Будь осторожна и берегись.  Детям я не стал рассказывать о нападении, но думаю – напрасно.  Не надо только столь немилосердно добивать себя воображаемыми сценами ужасов: что было бы с детьми на твоём месте.  У каждого свой черед, своё время – не опережай.  Господь милостив, и, если надо, спасёт от Нью-Йорка и всей этой клоаки.

Извини меня, я не считаю те доводы, которые приводил Яша, настолько серьёзными, чтобы говорить о них, не говоря о том, что вся эта маниловщина просто невозможна по причине очевидного отказа с визой.  Главное, что будет продление ирландских документов здесь, и почти через полтора года можно будет израильские паспорта сменить на ирландские – чуть лучше.  Не позволяй разыгрываться своему воображению относительно того, что твои дети далеки от тебя, ничего подобного, они всегда с тобой – сердцем и душой. 

В картине, нарисованной Яшей: дети – в Садбэрри в тепле и уюте, а мы занимаемся своими делами в Нью-Йорке, или, как ты пишешь, зарабатываем каждый свои 800 долларов, есть что-то кафкинское, вымороченное, прости меня, грешного.  Очень прошу ни словом, ни намёком обидеть Яшу с Любой моей оценкой их предложения, таковы все самые сердечные идеи, но, увы, - не реальны. 

     

10 декабря 1985

Лёвушка, дорогой, вчера, отправив вам письмо с чеком на 250 долларов, позвонив адвокату, Глейзеру (о нём расскажу ниже) и Кузьминскому (тому самому, приятелю Анри), я к нему и отправилась поговорить о тебе.  Позвонив, я представилась, а он говорит: «Это какой Незнанский?  Слышал эту фамилию, но не читал (с пренебрежением)».  Я отвечаю: «Не имеет значения, это совсем другой Незнанский».  «Ну, приезжайте, - говорит, я всё время здесь».  Объяснил, как ехать.  Голос заспанный.  Накануне у него была выставка русских художников, что-то вроде «Грузинский натюрморт с русской шалью».  И я правильно предположила, что он, вероятно, после пьянки.  Не без труда отыскала Метрополитен авеню, 380.  Увидела название «Подвал», дверь за решёткой.  Позвонила, вышел какой-то юноша, открыл, и я сразу вошла в то самое помещение, где и есть выставка.  На затоптанном ковре валялись две огромных борзых; телефон, сделанный под старинную модель, с бронзовой трубкой; печатная машинка.  Стены увешаны до отказа натюрмортами, так плотно, что один натюрморт в другой переходит, - сплошная картина.  «Неужели это Кузьминский», - думаю я, глядя на молодого, очень смуглого человека из Харькова (как я его определила, и не очень ошиблась, как выяснилось).  Потом Кузьминский сказал, что это какой-то талантливый (по его определению), киевский модерный поэт.  Юноша сказал: «Хозяин сейчас будет», - и удалился. 

Действительно, через минуту вышел «хозяин»  в длинном грязноватом халате, полураспахнутом на груди, а на ней – большой крест.  Представился: «Костя».  Я изложила ему суть своей просьбы: выслать тебе вызов на выставку, чтобы ты мог получить визу на въезд.  Вкратце о нас рассказала.  Он посмотрел фотографии твоих работ, особенно ему понравилась керамика, и сразу согласился, сказав: «Ну что ж, это очень интересно».  Только, говорит, я человек не деловой, вернее, не люблю писать деловых бумаг.  «Составьте письмо сами, с помощью адвоката, а я подпишусь».  То есть, согласился сразу же. 

А потом стал рассказывать о художниках, кто у него выставляется.  Дохода с этой братии он не имеет, и что, выставив тебя, никакой гарантии на продажу дать не может, что он не бизнесмен, а работает ради искусства.  Поговорили об Анри: «О, у нас с ним нежная дружба», - сказал.  О Шемякине (сбежавшем из Франции от налогов, и теперь не имеющего никакого бизнеса в Америке).  Потом стал рассказывать о себе, обо всех своих богемных привычках и наклонностях.  Я нашла это уже лишним, но вежливо выслушала.  И, чем далее, тем более галантным и любезным он становился, всё более и более выражая  мне симпатии.  А на прощанье так даже расшаркался и ручку поцеловал.  И посоветовал носить в кармане на откуп пять долларов на случай, если будут грабить, ибо у меня слишком беззащитный, сказал, вид.  А грабители, как правило, наркоманы, и удовлетворяются пятью долларами.  Если же у жертвы нет денег, они звереют. 

Лёвочка, я привела эту деталь для подтверждения Лидиных отзывов об Америке, ибо её опыт был связан с Нью-Йорком, который, действительно, новый Вавилон, и ты должен знать об этом.  Тут я во всём с ней соглашаюсь.  

Теперь о Глейзере.  Это тоже не бизнесмен, а человек, работающий ради искусства.  Полгода он живёт в Париже, полгода – в Америке.  Здесь его противопоставляют Нахамкину, который к искусству отношения не имеет, а занимается бизнесом: у него есть нюх на продаваемых художников.  Сначала ему звонила Зинаида, потом я.  Он сказал следующее: «Приносите фотографии и слайды, я посмотрю и, если понравится, поставим на очередь на выставку в сентябре.  К этому времени и вызовем вашего мужа».  Все твердят, что в Нью-Йорке нет рынка, нет рынка, но вот Красный же продаётся.  Кто знает?  Кстати, все эти натюрморты мне не понравились, ни один, хотя висели разные русские знаменитости, включая Шемякина, Есауленко и т.д. (опять же по определению Кузьминского).  Я лично верю в твой особенный гений, и, может быть, это еще и при нашей жизни станет очевидным и остальному человечеству.

… Получила письмо от 3 декабря.  Жаль, конечно, что не дали пособия, но как-нибудь выкрутимся.  Из автоматов звонить втрое дороже, Лёвушка, но если это нужно для душевного равновесия, то звони, конечно.  Написав об ограблении, я вселила в тебя тревогу.  Может быть, напрасно не уберегла тебя, но это был наиболее характерный штрих в моём восприятии Нью-Йорка. 

… Рада, что движется твоя рукопись.  Хорошо, что у вас собака.  Я здесь очень скучаю о животных, у генерала их нет совсем. 

… Генеральский врач (не японец, а другой), обследовав меня, сказал, что у меня нервное истощение, состояние стресса, которое он берётся вылечить.  После его пассов и манипуляций я действительно вдруг впала в состояние эйфории и жажды деятельности.  Гнёт прошел, и сразу же был первый успех в деле с Кузьминским.  О нём я решила сама, отыскав в газете сообщение о выставке.  Разговаривала с ним в тоне, необычном для меня, полагая, что если он начнёт поучать меня по поводу американской жизни и разъяснять Америку, я решительно пошлю его к чёрту и сразу же уйду.  Но вышло наоборот. 

Прошла сильная тоска, которая совершенно парализовала меня, исчез страх.  Я даже не без испуга решила, что человек этот – колдун.  Генеральшу он прямо-таки оживляет на 3-4 дня, и тут из неё хлещет энергия.  Правда, сам он после таких сеансов измождён и подолгу отдыхает.  Генералу вылечил боли в ногах.  Денег за лечение не берет.  Говорит, что если сделать бизнес из этого, лечение не помогает.  Сам он – иранского происхождения, оказывается, и пообещал мне принести литературу по его системе, уверяя, что во мне есть такие способности, во всяком случае, интуиция.  Как он определил, я не знаю. 

… Позвонила Ларисе Волохонской.  Адреса Анри она не знает.  Я перешлю тебе телефон «Свободы», а работает он в отделе новостей.  Юре Красному позвоню после четверга.  На четверг назначена встреча с адвокатом, им самим, кстати.  Я хотела раньше. 

Что касается телефонных денег, то если Зинаида предложит ещё раз, я приму.  Хотя это может привести к тяжёлым последствиям.  Она впадает из крайности в крайность, и то, как она выговаривала Нине её звонки домой (в Нью-Джерси), не предвещает мне ничего хорошего.  Кроме того, она звонила Буковскому в Калифорнию, там был Гершович, попросивший трубку, чтобы поговорить со мной, так она встала рядом и сказала: «Ну, говори скорее, это всё же Калифорния».  С больными я не сплю.  Зинаида Михайловна не очень доверяет: она просыпается, как только они просыпаются.  Измеряет давление, состояние сына чувствует как своё, и знает, чем помочь сразу же.  Иногда у него бывают припадки эпилепсии, и она чувствует, когда нужно дать лекарство, чтобы предотвратить, а бывает это чаще всего ночью.  Но вообще она собирается переместить кровать Петра Григорьевича в салон, и я буду спать в салоне, а она с Аликом в большой спальне.  Лариса дала ряд полезных советов относительно Кузьминского.  Например, у него нет официального бланка.  Она предложила заказать, стоит это копейки (правда, для неё, для меня и 20 долларов – деньги).  Сказала, что они с Анри Кузьминского очень любят, и что он человек очень добрый, хотя и ленивый, и абсолютно асоциальный. 

Муж её  Ричард – человек очень интеллигентный и прекрасный поэт (по словам Меерсонов), зарабатывает на жизнь столярным трудом.  Он ходит в ту же церковь и поёт в хоре по-русски.  У Миши Меерсона сердцебиение и боли.  Я порекомендовала ему и Оле наших врачей.  Церковь не признаёт такого лечения, но, когда припрёт, то … сам знаешь.       

 

11 декабря 1985

Папочка, дорогой мой!  Высылаю отдельные поздравления детям и отдельно поздравляю тебя и всех вместе с Рождеством Христовым.  Высылаю сто долларов вам всем вместе на праздник.  В предыдущем переводе 50 долларов – подарок детям на Рождество от Зинаиды Михайловны.  Пусть дети поблагодарят бабушку, эту нелегкую старушку, дай Бог ей здоровья. 

Перенесла, как ты просил, адвоката на вторник и опять начала раскачиваться как маятник: Америка – Европа.  В Америке тоже вроде бы плохой рынок, по уверениям, скажем, Кузьминского, но лучший, мол, чем в Европе.  Больше возможностей зарабатывать как-то, и т.д. 

Тут всё без перемен.  Петр Григорьевич опять с очень высоким давлением.  Умер ещё один прихожанин Меерсоновской церкви, некто Борис Павлович, старик, опекавший, пока был здоров, Григоренков. 

Толя не так плох, вероятно, работает эскадор.  Правда, он облысел от химиотерапии. 

Зинаида сегодня отошла от дурного настроения, стала опять приветливой и доброй.  А то дня два назад вела себя просто вздорно, кидаясь на всех подряд, включая и гостя, своего родственника Мюгэ.  Кстати, не исключено, что этот Мюгэ появится в Ирландии.  Он был женат на сестре Кирилла Великанова, оставшейся в Москве и умирающей там от рака.  В России он занимался парапсихологией, продолжает и здесь.  В воскресенье читает лекцию, пригласил и меня, но я не пойду.  Во-первых, пойду в церковь.  Во-вторых, мне не очень интересно, честно говоря, потому что они (парапсихологи) в довольно странных отношениях с Богом.  Его друг Роберт лечит людей и глубоко знает йогу.  Мюгэ умеет гипнотизировать и «читать мысли», т.е., наделён сверхчувствительной интуицией.  Но, по-видимому, ограничивается чисто теоретическими исследованиями, при этом Бог не принимается во внимание, что мне не нравится.  Поэтому неинтересно. 

Зинаида Михайловна, когда в дурном настроении, ведёт себя как глупая барыня, делая бесконечные замечания и раздражаясь решительно на всё.  Но я тогда замыкаюсь и ухожу в себя, а именно это её не устраивает.  Ей хочется ссор и шумных объяснений.  Вторая работница Нина – тут же поддаётся.  Кстати, дочь Нины – тутошний искусствовед, а зять – приятель Анри, некто Тупицын, доктор философии.  Знакомы они и с Хвостенко, приятели Кузьминского.  Словом, мир тесен.  Эмигрантский мир, то есть.  Позвонила Гале Петровой, телефон которой оставил Цветков.  Голос, действительно, очаровательный.  Цветков уверял, что она потрясающая художница.  Встретимся в следующий понедельник. 

… Яша, кажется, поссорился с мадам Голосовкер окончательно.  «Как ты думаешь, - спросила она Яшу, - а Миша и Маша могут у нас пожить?»  «После всего, что вы сделали для Люси?» - спросил Яша, не подумав.  Тут Маша принялась на него кричать. 

 

13 декабря 1985

Дорогая Люсенька, в тревоге о тебе почти бессонной была ночь, всё подкатывало и подкатывало, да с укором себе, что вчера не позвонил, не сказал, чтобы не ходила к адвокату, тянула сколь возможно, да только думал, но не решился вновь дёргать тебя. 

С утра работал, не вставая из-за машинки.  Вчера накатал от руки 13 листов, а сегодня перерабатывал на машинку, эта работа тяжелее и утомительнее, но семь листов сделал: хороший рывок, но вообще-то работа уже в той стадии, когда сама тащит. 

От тебя было письмо только третьего дня, да и я на этой неделе пишу только второе.  Стал уставать на этой работе, и в то немногое время, что остаётся для себя, необходимо выгуливаться, иначе мне хана. 

Вчера пришло наконец-то письмо от Фридриха.  Статья пошла внеочередным образом – досылом в набираемый сейчас номер «Грани», очень понравилась Владимову.  Он же лично мне заказывает статью на книгу Рыбакова «Тиски» и всячески приветствует моё творчество.  Фридрих предлагает печататься и в «Посеве», написал, что скоро журнал пришлёт гонорар.  Они с Лидой передают и тебе поздравления ко всем праздникам и желают как-то пристроиться в Ирландии. 

Вот я и вкалываю над своей рукописью нещадно, так как на днях придёт по почте книга Рыбакова с просьбой написать рецензию срочно, чуть ли не в тот же номер должна пойти.  Но я так не умею.  Пока буду думать, читая, да сочинять – время пройдёт.  Будут присылать и другие книжки для рецензирования.  Так что этот мой первоначальный план удался полностью.  Для журнала я предложил вместо «Лев Мишин», как предложил Фридрих, «Лев Люсин», поскольку, прежде всего, я Люсин в действительности, что теперь будет широко известно в узком кругу читателей журнала «Грани». 

Вот эта самая бумага, на которой пишу, и есть для печатания копий.  Но движение вперёд настолько сейчас важно, что перепечатка окончательного варианта фрагмента  вновь отодвигается.  Но, поверь мне, эта рукопись заинтересует издателей на русском языке – безусловно, хотя многое будет в ней смущать, особенно таких профессионалов, как Фридрих, возможно, Владимов – кондово традиционных.  Но об этом – рано, впереди огромная работа.  Хочется, чтобы то была не просто добрая память о моих друзьях, но вообще о моей России. 

Люсенька, душа моя, не мечусь я.  Пойми, я, как никогда, упорно вкалываю с верой в будущее.  Но постоянная душевная боль за тебя и непонятность кого угодно заставят шарахаться из крайности в крайность.  Как только начинаешь думать о нашем положении, то кажется, что всё само образуется и Господь упредит, а то – совершенно обратное, тебе хорошо всё это знакомо. 

Я так мечтал, что всё здесь разрешится наилучшим образом, и ты сможешь вернуться, но был отказ.  Потом вновь какие-то изменения, затем было ещё одно интервью дома, ужасно противное, а окончательный результат не знаю.  Но мне сказали, чтобы ходил отмечать карточку на биржу труда, вдруг всё получится – чтобы не пропали деньги.  Ждал сегодня Майкла, он обещал в конце дня навестить после того офиса и сообщить, как идут дела.  Он же взялся узнать о том, что можно сделать для твоего дальнейшего обучения здесь и возможной работы, у него из этой системы есть знакомый.  Просил тебя прислать фотокопию диплома.  Он довольно оптимистически настроен по нашему поводу. 

Мне, как всегда, тревожно перед разговором с тобой.  Очень не хочется обидеть Яшу: столько усилий с его стороны, но мы не можем принять план, тем более что он формально не осуществим.  Надеюсь, он поймёт и не обидится.  Мамочка, я так влез в эту работу, что для молитвы меня не остаётся, хотя моя работа и есть, возможно, оная.  Молись за нас, пусть Господь помогает разрешить нам …  Как я люблю и скучаю по тебе. 

 

15 декабря 1985

Воскресенье.  Утро.  Дорогая мамуля, пишу тебе в постели, уже девять, но Миша крепко спит:  после вчерашнего купания и смены белья поздно лёг.  В этом неудобство квартиры, точнее, общей комнаты – я вынуждён быть в постели, чтобы не шуметь, впрочем, он скоро выспится. 

Вчерашний двойной разговор впервые не проходил под нервным напряжением и давлением, и это нас сильно успокоило.  Хорошо и то, что Яша не возобновил свою тему, Господь даст, и всё порешится само собой, в том смысле, что уже в ближайшее время определятся наши возможности здесь, а может быть, Фридрих сообщит что-то в смысле НТС. 

Когда неделю назад Яша сказал, что те курсы программирования с гарантией работы только для имеющих право на работу (ты, должно быть, не знала, когда писала о них), я сразу понял, что то направление, на которое я всё время так уповал – не реально в сущности, и Яша не выказал оптимизма.  Как случилось, что этот основополагающий момент – разрешение на работу, был упущен с самого начала, не могу понять, о нём впервые узнал от Лиды.  Теперь выясняется невозможность осуществления американского плана, к которому ты привыкла, как сказала вчера, и я хорошо понимаю тебя, понимаю все его преимущества для нас и для детей.  Но, какое-то странное отношение к самому главному – разрешению на работу.

Люсенька, я менее всего занят поисками вины, просто ещё раз та же история повторяется, и это очень грустно.  Но, быть может, сие и к лучшему: останемся европейцами.  Даже если не всё гладко будет с пособием, мы, будучи вместе, всегда найдем решение, да и близкие люди не оставят нас в одиночестве. 

Вчера впервые случилось в работе очень важное: хотя настукал всего 3-4 листа, но – без предварительного черновика.  Мои действующие лица, персонажи стали действовать, чувствовать и поступать совершенно неожиданно для меня, повинуясь собственным характерам и состояниям.  Чему я поначалу был даже обескуражен, и мне пришлось проделать большую и трудную работу, чисто внутреннюю, но на бумаге, чтобы смириться и самому проникнуться новой обстановкой, чтобы двигаться вперёд уже совсем иным образом, а не так, как я предполагал прежде.  Это верный признак, что персонажи начали обрастать плотью и кровью. 

Вот я и выбрался в наш салон к собачке, только выпил чашку чая с лимоном, как появился и Миша, а Маша будет ещё долго спать – поздно читала.  Сейчас утром меня прошибла догадка: а не возникли ли сложности с получением пособия из-за письма Джона депутату парламента, которое могли переслать сюда.  Наверняка он написал о моём заработке в Дублине, как и в письме для местного офиса.  Майкл сказал, что это лучший повод для отказа.  Я вспомнил, как на неделе на интервью дома противный человек всё допытывал, не получал ли я какие-то деньги в Ирландии.  Я, честно говоря, и забыл о них, да и что это за деньги!  По требования этого человека я дал подпись на проверку банковского счёта.  В сущности, все полученные мною деньги – пустяки, и только подчёркивают наше безденежье. 

 

16 декабря 1985

Понедельник.  Утро.  Люсенька, дети уже отправились в школу.  Я надеялся на почту, но пока ещё нет, да ты и предупреждала, что писала реже.  Должна прибыть книга на рецензирование, тогда надо будет начинать читать, уж не ведаю, смогу ли одновременно продолжать свою работу.  Интересно, что сюжет я совсем не задумывал и не обдумывал.  Я смутно чувствовал очень общие контуры фабулы, точнее, некую смутную группу персонажей.  Сейчас же, само по себе, как это и быть должно, возникает сюжетная коллизия, завязываются линии и узлы общей концепции романа, о которых прежде и не ведал.  Повторяется ситуация со скульптурой и живописью, значит, Господь не оставляет, значит – только работать и остаётся.  Главное напряжение – вечернее, когда на прогулке я вдумываюсь, вглядываюсь в зыбкие контуры, пытаюсь увидеть. 

Мамуля, днём пришло твоё большое и интересное письмо и книга Ф. Кемпийского, спасибо большое!  Собственно, я думаю, что чудо уже совершается: пишется книга, и идёт всё более интересно.  Я, конечно, не возражаю, если последуют и другие, но не надо жадничать. 

Сегодня днём был в банке, оказывается, на счету почти тысяча фунтов, а я сказал чиновнику, что шестьсот.  Это потому, что сдавал чеки, вот и пойми, угадай, хорошо ли иметь деньги.  Так что, не исключено, что деньги Любы, так славно нас подстраховавшие, вдруг окажутся причиной отказа пособия.  Не думаю, что кто-либо поверит, что это не наши деньги.  Но скоро это объявится. 

Самоисцеление твоё и даже описание – замечательно, сразу видно, что это результат учёбы, и основательной, да собственной неординарной способности.  А почему Роберт лечит бесплатно?  Это его профессия.  Очень жаль твоих трудов, если последуют вызовы, хотя сами по себе знакомства тебе, вероятно, интересны.  Обязательно опиши Кузьминских и Глейзера. 

Я сегодня на бумаге не двигался, но очень основательно – в продумывании.  О тепле не беспокойся, да и холода давно минули, аборигены ходят в пиджаках, только мы и одеваемся.  На пристани прямо-таки попахивает весной, очень приятно, поэтому сегодня под солнышком прогулялся за мостом, зимы и в помине нет.  Погода и наши обстоятельства полностью освободили меня от обычных рождественских переживаний, да и Новый Год для меня остаётся чистейшей условностью.  Вероятно, послезавтра, в среду, позвоню тебе.  Не скучай.

 

17 декабря 1985

Вторник.  Люсенька, дорогая, так удивительно, что как открыл книжечку перед сном впервые, так сразу попались самые главные слова по теперешнему времени: книга 1, глава 25.2.  Прочитал только это одно, подумал, подумал да уснул в полном душевном покое и успокоении.  Посмотри, мамуля, да проникнись, как я – такая тишина и тихая радость!

С этим и встал, отправил детей, да за стол сел.  Но скоро, к 11-ти, надо пойти отмечаться на биржу, и это обстоятельство не даёт погрузиться в ту пучину, которую мне сейчас предстоит изображать: перерождение художника, человека на вершине вроде бы нечаянно пришедшей власти. 

Писем не было, Фридрих не спешит, и это хорошо, в кругу пустых надежд и обещаний он – исключение.  Даже с ответом на мою статью не спешил, хотя получил перед отъездом, поскольку остерёгся присылать своё положительное впечатление, всё же автор – брат.  Дождался общего мнения, особенно – Владимова, и только тогда не пожалел красок.  Это очень положительное свойство, особенно ввиду возможных контактов, планов. 

Вот сейчас вернулся из похода.  Впервые был в очереди, это очень быстро: расписался и ушёл, а те, кому подошло время, становились в другую очередь и прямо там получали деньги.  Потом пошёл к Майклу, он позвонил тому человеку, что приходил на прошлой неделе.  Тот сказал, что по первому разу отказали из-за подданства (пусть идёт в израильское посольство и там просит пособие).  Теперь дело уткнулось в нашу состоятельность: «На счету 1000 фунтов, богатый человек».  Я долго и противно сейчас объяснял Майклу и Айрин как образовались эти деньги, вплоть до последней поездки в Германию и возврата денег от Фридриха.  Но поверить в такое трудно: это очень не западные вещи, и в глазах их я видел всё же неловкость, да и сам заражаешься ею – глупая и нелепая ситуация.  Впрочем, он сказал, что решение окончательно ещё не принято, и, возможно, будет принято положительное.  Очень хочется думать, что поверят, но завтра, когда буду звонить тебе, ещё всё будет в потёмках.  А сейчас вернусь к работе. 

Дорогая мамочка, пришло сегодня днём письмо от 10 декабря, где описываешь Кузьминского и сообщаешь, что прежде послала чек на 250 долларов, который, если дадут всё же пособие (маловероятно, конечно), придётся вернуть.  Как нелепа и трагикомична эта история с нашим «богатством», которого, если разобраться, только и хватит, что на десять недель! 

Более всего поразило меня то, что Анри работает на «Свободе», да ещё в отделе новостей, где начальник тот самый Э. Кузнецов, который больше смахивал на гэбэшника, чем все остальные, вместе взятые, с Лубянки. 

Приятно, конечно, что такой оригинал, как Кузьминский, одобрил мои вещи, вот уж неожиданность!  А как реагировал Красный или Нахамкин, что, собственно, одно и то же, видимо.  Ты напрасно занимаешься риторикой по поводу «покупают - не покупают».  Красный существует только потому как художник, что это выгодный бизнес.  Мне интересно знать его и Нахамкина мнение.  Понятно, что после положительного Кузьминского следует ждать отрицательного отношения.             

Мамочка, умоляю, не позволяй ни ревности, ни прочим страстям садиться тебе на шею.  Ты в тяжёлом положении, и пусть твои господа утешатся уже тем, что ты прощаешь им самодурство. 

Дети продолжают много заниматься, но всё же, отсутствие математических способностей им заметно мешает и портит настроение, особенно Маше.  К своим успехам, точнее, результатам, она не безразлична.  Но тут дело трудно поправить, поскольку этот год они, действительно, работают.  Совет откупаться при грабеже пятёрками – остроумен, не ведаю, насколько практичен.  Надеюсь, что при всех поворотах надо скоро будет возвращаться тебе в тихую Ирландию, и уже на экономии от грабежа можно будет прожить, да ещё как-нибудь.  Включишься в сочинительство, будем вкалывать как Фред с Лидой, смотришь, и научимся писать вдвоём, благо, за последние два дня прогулок почти полностью образовался весьма острый и интригующий сюжет.  По нему уже можно писать кусками.  Я стараюсь сейчас как можно больше продвинуться, чтобы не сорваться, когда придёт книга Рыбакова для рецензирования. 

Сейчас вернулся с поздней прогулки, где всё время думал о том, как неожиданно поворачиваются судьбы.  Вот ты почти за год в Америке проделала фантастический жизненный путь.  Расскажи тебе о нём прежде – не поверила бы, что такое возможно с тобой.  Думаю, если скоро вернёшься, будет прошедший год вспоминаться как сон. 

А вот Анри оказался на «Свободе», что звучит более чем иронически.  Я свыкся с тем образом, который, уж не помню как, возник: Анри на научной станции, или в исследовательском центре, среди добропорядочных немецких учёных потихоньку собеседует на высоконаучные темы, а затем, удаляясь в дом – тишину, пописывает себе.  Фридрих говорит, что на «Свободе» у него есть знакомые, и что там очень высокие американские зарплаты.  Я посмотрю, если с НТС не выйдет, то начну просить связать с людьми на станции (для тебя и меня) и с Анри, но пока это рановато.  Что касается моей гипотетической поездки, то я писал тебе с единственной целью сказать, что дети уже большие и: а) понимают важность дел б) готовы взять на себя определённую часть нагрузки.

Я очень и очень хочу надеяться, что Фридрих, несмотря на всю свою осторожность, затеет обо мне разговор.  Сама понимаешь, как ему неудобно: не успел один еврей пробраться, как втаскивает другого, да ещё родственника.  И что пригласит, не обязательно на Новый год – всегда можно будет найти приемлемый вариант.  Но главное – с пособием и тобой станет яснее. 

Я здесь говорю всем (и детям), что: будет пособие, минимум, - ты сразу возвращаешься.  Не знаю, как на это ты поглядишь, но, мне представляется, в основном – положительно.  Всё же в ирландской жизни есть много замечательных качеств, не говоря уж о сравнении с Америкой, особенно в связи с детьми.  Да и я после твоей активности в Америке убеждён, что и здесь ты продвинешься, или в другом месте.  Да и первые контакты в Германии обнадёживают. 

Что касается практического осуществления моего «гения», то скажу, чтобы ты напрасно не тешила себя: в скульптуре это возможно только в том случае, если обнаруживается бизнесмен на это дело.  Другой вопрос – в литературе, здесь всё понятней, хотя не так, как у Фридриха.  Есть представление - что делать с рукописью после её готовности, и впечатление, что получилась книга.  Как я представляю, это будет более сложный и более интеллигентный случай, менее всего детективный, хотя будет и острота (без убийств, погонь, и т.д.) психологическая, просто человеческая.  Короче говоря, здесь ты мне и критик, и помощник в самом процессе, не как в скульптуре.  Хочу верить, что мои способности наиболее полно успеют сформулироваться и выявиться в литературе. 

Завтра буду звонить тебе, и тогда же отправлю письмо.  Я думаю, что для твоего здоровья – физического и душевного, очень полезен оказался именно Нью-Йорк, это очень сильно чувствуется по письмам.  Да бережёт тебя Господь.  Всем привет.

 

17 декабря 1985  Франкфурт

Дорогой Лёва, дорогие Маша и Миша, общий привет!

Как Вы, как ирландская жизнь?  Вы теперь наши германские противники, по жеребьёвке в Мексике футбольной сборной придётся играть с вашими зелёными болванами. 

Дорогой Лёва!  Получил от тебя два письма, в которых ты пишешь о трёх вещах: о вступлении в НТС, о желании работать в закрытом секторе НТС, о приезде во Франкфурт для переговоров с руководством по этому поводу.  Хочу сказать, что ты смешал вместе три совершенно разных вопроса, а они не связаны друг с другом. 

Первый – вступление в НТС.  Ты, безусловно, можешь вступить в организацию, и я этот акт приветствую и поощряю.  Но путь этот довольно длинный – может продлиться около года, и входить в контакт следует с ближайшей сюзной группой.  Для тебя это – Лондон, группа Бориса Миллера, очень симпатичного человека, и т.д.  Для этого тебе придётся себя показать, проявить, может, даже поискать советских моряков в Ирландии, хотя, конечно, есть и другие формы работы.  Но большинство членов Союза просто участвуют в союзной работе, например, работают в акции «Стрела» - посылают письма с определёнными материалами в СССР, тратя свои деньги на марки, и не получая никакого вознаграждения.  Более того, каждый член Союза обязан платить 2% от всех конкретных видов заработка.  В твоём случае – дело это несложное. 

Второй вопрос – работа с моряками, и т.д.  Этот вопрос решается после того, как человек вступил, проявил, пожелал работать, и т.д.  В твоём случае – это может быть через год-два.  Поскольку НТС – организация особая, то эту проблему решает руководство, и т.д., и т.п.  Так что шансов решить эту проблему в декабре - январе никаких нет.  Это вопрос далёкого будущего.  Кроме того, оплачивается служение мизерно, опасность большая, и у организации нет механизмов, чтобы оформить Вас в Германии.  К слову, Сергей У.  хотел на подобную работу, ему ответили прямо, что «прописать» его в Германии организация не сможет.  Я ведь тоже оформлен как писатель, а не как сотрудник. 

Третий вопрос – твой приезд на Новый Год.  Я буду рад встрече с тобой, но этот вопрос не связан с первыми двумя.  Если ты просто хочешь приехать к нам – милости просим, но это не значит, что кто-то из руководства будет встречаться с нами в праздники…

Вот что я могу ответить на твои вопросы…

Конечно, Ваша судьба занозой сидит в сердце, хочется надеяться, что ваша проблема решится положительно.  Надо сказать, что США именно та страна, где возможны различные обходы закона, всякие гешефты.  Может, повезёт и Люсе. 

У нас всё нормально.  Правда, сегодня что-то прихворнул, но это бывает.  Ещё раз всего Вам наилучшего, с Новым Годом!  Люсе – привет!  Представляю её жизнь в Генштабе у Григоренко…

Лида обнимает и целует вас.  Ваш Фред. 

P. S.  Получил ли ты «Тиски», что думаешь делать? 

 

18 декабря 1985

Среда.  Дорогая мамуля, отправляю тебе письмо, полученное сегодня, с которым я сразу пошёл к Майклу, тот считает вполне возможным положительный исход с пособием.  Вероятно, это и есть, точнее, назревает то самое чудо, о котором ты писала: будет пособие, и мы будем вместе.  Завтра утром я вновь увижусь с Майклом, он позвонит и вновь объяснит, что твоё положение нелегальное и справку ты предоставить не можешь.  И что, если вопрос решается положительно, то вообще отпадает необходимость в такой справке, поскольку ты сразу вернёшься.  По этому поводу завтра допишу письмо, в зависимости от ответа.  У нас, конечно, сразу появилось праздничное настроение, хотя ещё чуть-чуть и не верится, а Маша вообще ликует: «У меня будет подружка!»  Я очень удивился: «Кто?»  «Мамочка, конечно!»  Это она к тому, что Миша вот имеет друга – папу.  Словом, дело поворачивается само собой, и тебе, если здесь подтвердят положительный исход, можно будет закругляться в Америке.  Ведь если ты здесь употребишь половину той энергии, что в Америке, и, в частности, в Нью-Йорке, то многого можно будет достигнуть даже в Ирландии.   

Завтра я с помощью Майкла постараюсь узнать: а) можно ли надеяться твёрдо б) сколько это денег, и на какой срок, то есть, достаточно ли на жизнь?  Впрочем, эти вопросы сейчас представляются академическими, поскольку даже при минимуме возможности к возвращению – надо как можно скорее приехать.

Маша сегодня совершенно счастливая: все экзамены позади, завтра полдня в школе, и практически уже каникулы.  Миша доволен, что по математике сделал всё правильно, да и с остальным справился, завтра последние экзамены по географии и металлу. 

В субботу едем все в Дублин, а в воскресенье будем разговаривать.  Надеемся, что новость порадует тебя, хотя мы так подумали, что после комфорта американского наша квартира покажется лачугой и это может испортить тебе настроение и дальнейшую жизнь.  Но, с другой стороны, главное – вместе, а остальное – дело наживное. 

Мамуля, пока сейчас работал над статьёй, вспомнил о вопросе, почему нет копии рукописи.  Не дошли руки, сразу перешёл на рецензию, да и не думаю, что в ближайшее время смогу заняться окончательным вариантом – совершенно необходимо двигаться вперёд каждый день.  Возможно, что по возвращении ты найдёшь время заняться окончательным вариантом, и это будет эффективнее, поскольку у меня каждый подход к рукописи тянет новую работу. 

Здорово, конечно, что такая тёплая атмосфера в Америке, особенно у тебя, тут и в помине нет.  Это вообще свойство чисто русских людей, очень жаль терять, но я не вижу, как это можно сохранить. 

 

19 декабря 1985

Мои дорогие!  Любимые!  Ещё раз поздравляю с Рождеством Христовым, желаю здоровья и счастья!  Позавчера ездила к адвокату, он одобрил мой план с Кузьминским и сказал, что попридержит мой файл до тех пор, пока вы здесь не окажетесь.  Но, получая твои письма, Мастер, я вижу, что этого не произойдет, а с доводами мне трудно не согласиться. 

Между тем знакомый Зинаиды свёл меня со своим другом Василием Харитоновым, иконописцем (бывшем, разумеется).  Сейчас он зарабатывает малярством и прочими подсобными работами, женат на американке ирландского происхождения.  Я, как увидела этого Василия Харитонова, так сердце ёкнуло: блаженный, настоящий блаженный, и голос как у блаженного.  Он стал расспрашивать о тебе, о детях, об Ирландии, иногда улыбаясь всё той же блаженной улыбкой.  Потом Роберт (Зинаидин врач) поймал такси и мы поехали на вернисаж выставки Саши Дрючина, к галерейщику, который этого Дрючина и выставил.  Забыла сказать, что встретилась я с этой компанией: Василием и Робертом в публичной библиотеке, в славянском отделе, где оба сидели и занимались.  Роберт пишет какой-то философский труд (из деликатности не расспрашивала), а Вася составляет библиографический справочник по теософии, так я поняла.  Причём, оба или безумны, или не от мира сего. 

Ну, приехали мы на эту выставку.  Встретил нас хозяин галереи: в кирзовых грубых сапогах, в шароварах из чесучи, а остальное – нормально, исключая усы навыпуск и огромный рост, кажется, более двух метров.  Меня тотчас ему представили, он дал свой телефон и на неделе мы встретимся, чтобы поговорить о вызове для тебя, Лёвушка. 

Начала собираться публика, в основном русскоговорящая, и тут я пожалела нашего папу: вот тут его родная стихия, вся эта атмосфера.  Картины Дрючина мне понравились, а блаженный Василий с тихим восторгом повторял: «Какой талант, какой талант».  Пошёл знакомиться с Дрючиным, познакомил и меня.  Это тоже огромного роста молодой человек, тоже сивоусый и с чубом.  Наверное, мода такая.  Роберту выставка не понравилась совершенно, а его другу Харитонову, вероятно, нравится решительно всё, потому что он добр, как Миша Брусиловский, и блажен. 

Мне, к сожалению, нужно было возвращаться, и мои спутники отправились меня провожать, и не просто, а с заездом домой к Зинаиде, ибо я намекнула, что у меня могут быть неприятности из-за опоздания.  А Роберт, как великий маг-врачеватель умеет ею управлять.  Зинаида Михайловна была счастлива гостям, с радостью полечилась.  Кстати, передаю полезные наставления этого йога вам всем, а особенно папе.  Во-первых, ложиться спать в десять часов.  Именно с 10 до 12 нервная система человека принимает лечебное воздействие звёзд, и нервные клетки регенерируются.  Далее, три или пять раз надо выполнять такие упражнения – медитации: постепенно, как бы в три приёма набирать воздух в лёгкие, а потом медленно выдувать его, произнося протяжно: о-о-о-о-о-о-о-м, но без напряжения.  Это тоже восстанавливает нервную систему, регенерирует клетки и снимает напряжение.  Заканчиваю, чтобы бежать на почту. 

19 декабря 1985

Четверг.  Утро.  Мамуля, уже больше десяти, всё ждал почту, ходил вниз, да разминался.  Сделал работу для Джона: проставил ударения.  Голова тяжеловата, поскольку вчера позволил поздно слушать радио, всякую политику, что обычно не делаю.  Да поздно сидел, писал тебе – выскочил из режима, так как обычно засыпаю вместе с Мишей в десять или даже раньше.  Видел какие-то мутные сны, а в конце выловил каким-то образом, схватив руками за хребет, огромную рыбину, и, как ни странно – между щелей плота.  Вытащил на плот, и кричу тебе, чтоб отрубила ей голову, поскольку я уже изнемог.  Ты её и отсекла топором, но крови не было, и я, уже просыпаясь, удивился тому. 

А потом всё думал, какой трудный и важнейший год нашей жизни скоро будет позади, сколь мы все углубились и утвердились друг в друге.  А останься как прежде, какой ужас был бы вместе в общине – в мелких коммунальных склоках и полного опустошения. 

И вот сейчас, читая Фому К., я вдруг начинаю видеть, что нельзя уступать той природе, что вновь и вновь алчет - это нечеловеческие условия, нет благодати на том, что требуется от тебя для Америки: деньги да два года.  Это – пасть дракона, и ты это очень правильно чувствовала.  А сейчас я читаю Фому и просветляюсь на этом пути соблазнов, искушений.  Вот и Господь нам помогает, казалось бы, с помощью случайностей, но ведь ещё есть собственное разумение. 

Я очень многого жду от совместного будущего, поскольку у нас впервые будет общая работа.  Но и без неё хорошо бы в постоянном движении друг к другу не спотыкаться о пустяки и бытовые мелочи.  Понимаешь, Люсенька, материал еще не написанного романа так уже явственно теснится в голове, что нет слов.  Куда проще двигаться как в начале: ощупью через плетение образов, наподобие внедрения в глубь камня.  Вся сложность в том, что задан был в самом начале некий мистериальный, метафорический ключ: в фактуре, языке, ритме и т.д., а приходится зачастую использовать описательно-повествовательную форму.  Что само по себе не пугает, я не боюсь эклектики, но занижает, приземляет настолько, что вновь оторваться – нужно усилие. 

Быть может, вредно писать большие письма, открытки ты запретила, а когда есть конверт, то естественно стремление заполнить.  Ты не пугайся, что пожаловался на тяжесть в голове – это очень необычно.  Вообще-то впервые физически я безупречен настолько, что в этой квартире не требовалось согревать ноги на ночь, хотя ещё в Иерусалиме, как помнишь, они холодели до ощущения льда.  То есть, здесь всё, начиная от пищеварения и кончая сном, таково, как уж не помню – с каких давних пор мой организм мне совсем не слышен.  Хорошо, что теперь ты авторитетно наставлена на выздоровление, и есть почти волшебный врач.  Я думаю, что злоупотребление тобой кофе с курением при частых стрессовых ситуациях не в пользу тебе.  Но смотри сама – большая. 

Уже двенадцатый час, через полтора часа придёт на ланч Маша, а я так и не вернулся к рукописи.  Сейчас был на прогулке, под ярким солнышком на набережной просто замечательно гулять.  Зима идёт куда теплее и солнечнее, чем лето.  В этой жизни не хватает только тебя, и если будет минимум – социальная помощь, то мы сможем, конечно, продолжать жить и в Ирландии, больше того, после нью-йоркских страстей этот мир представляется оазисом мира и тишины. 

Люсенька, мне самому важно это определить, а именно, что любой и каждый конкретный кусок в рукописи, как бы прозаичен ни был момент, должен возвышаться до метафоры, обретать многозначность.  Это и есть главная трудность, поскольку для этого в любой момент авторская позиция должна сохранять поэтичность, образность, ту человеческую одухотворённость, которая и есть талант. 

Увы, временами приходит чувство пустоты, беспомощности, и только молитва помогает: «Не оставь, Господь!»  Конечно, уверен, что, будь ты рядом, обсуждение и движение мысли образа вслух, что так естественно для моего способа мышления, значительно ускорило бы, нежели в полном одиночестве и безмолвии.  Впрочем, как заранее можно сие знать? 

 

Дорогая мамуля, как ты поживаешь? 

Поздравляю тебя с Новым Годом и Рождеством!

Целую.  Маша. 

 

Дорогая мама!

Мамуль, поздравляю с Новым Годом и счастьем!

Целую.  Миша. 

 

Мамочка, от нас поздравления с Новым Годом и Рождеством передай всем твоим домочадцам, Мише с Олей, Юре Красному, Язловицким, Голосовкерам и всем-всем добрым людям, столь душевно принявшим участие в нашей судьбе, что ты даже пригорюнилась с отъездом.  Но Бог милостив – ещё впереди будет много хорошего. 

Целую.  Твой Л.   

 

22 декабря 1985  Свердловск

Лёвка, мой дорогой, далёкий и близкий Лёвка!  Тысяча лет, как мы расстались.  Как хотелось бы увидеться.  Время так стремительно несёт нас к вечному блаженству, и пока лукавая старушка с косой стережёт нас, обмануть бы её и встретиться где-нибудь: в Ирландии, в Москве, даже в Свердловске.  В России, как ты знаешь, происходят события, с этими событиями связаны у многих надежды.  Вот я, Лёвка, скептик, надеюсь, что мы друг друга увидим.  Нас всего-то разделяет три часа.  Три лётных часа.  Преодолеть бы. 

Теперь о чём-нибудь весёлом.  Лёвка, на Урале грядёт Новый Год!  Помнишь, ёлка на площади 1905 года.  На ней весёлые и яркие лампочки.  Мандаринки.  Снег.  Мотороллер.  Генка.  Мастерская, и возможность каждый день увидеть друг друга.  Увы: только снег.  Такая, Лёвка, тоска.  У меня, Лёвка, какие-то крайности: то я был в своей глупости безгранично весел, то стал занудным, скучным, злобным.  Ненависть к себе и нежелание ни с кем общаться и никого видеть.  И тем сильнее тоска о тех, кого любишь.  Нажаловался я тебе.  Прости.  Думаю, у тебя свои, как говорят евреи, цурес. 

У меня, Лёвка, всё как было.  Старость – дело противное.  Весь год этот я работал на Химмаше.  Делал мозаику.  20-го декабря я, Витя, Света Тарасова, Зоя и другие ребята были у Гены на кладбище.  Положили цветы.  На могилке у Гены небольшая плита, сделали сами ребята.  На ней: Мосин Геннадий Сидорович, даты рождения и смерти.  И странно живому это видеть, и невозможно осмыслить, что эта плита – Гена.  Лёвка, ещё раз прости.  Ручка пишет, и нет сил сопротивляться. 

Лёвка, дорогой Лёвка!  Новый Год!  Тебя и всё твоё замечательное семейство с Рождеством Христовым и с Новым Годом, и чтобы Вы были мне живы и здоровы!!!  Получил, дорогой Лёвка, твоё письмо.  Это было давно.  Не сердись на меня и не обращай внимания, что я редко пишу.  Твои письма, Лёвка, читаются тут с огромным воодушевлением и воспринимаются литературно-образованными людьми, вроде нашего Вити, как литературные откровения.  Хотя мне хотелось бы больше знать о тебе и что ты делаешь и пишешь. 

Люсеньке, Мишеньке и Машеньке тысячу приветов с их далёкой родины Урал.

Целую.  Твой Миша. 

 

23 декабря 1985

Лёвушка, дорогой, воскресный звонок огорошил меня твоим окончательным решением о моём возвращении.  Я тут билась-билась, добивалась разных возможностей для вашего выезда, и в результате должна возвращаться, не солоно хлебавши, в Ирландию, где нашим детям ничего не светит.  «В такую Америку мы не поедем», - заявил ты от собственного имени и от детей тоже.  Другой Америки я вам предложить не могу.  Мне одно только ясно, что в Ирландии нам не светит решительно ничего.  Сейчас мы будем цепляться за пособие, а дальше что?  Как и где учить детей?  Поначалу я хотела заявить тебе, что не оставлю это место, дающее нам на жизнь, до тех пор, пока ты не найдёшь возможностей зарабатывать в Ирландии, или не будешь уверен в Германии, или в любом другом варианте. 

Что значит такая постановка вопроса: нам плохо, возвращайся.  Мне тоже плохо, но я проявила больше мужества, находя утешение в том, что я зарабатываю вам на жизнь.  Ты боишься Америки из того самого пижонства, о котором говорил Фридрих: ты никогда не будешь способен зарабатывать на хлеб таким образом, каким зарабатывал он, или я сейчас.  Ты никогда не сможешь стать таксистом, а снова погонишь меня зарабатывать на хлеб на любой работе.  А в Ирландии даже такой работы не найти.  Вот тебе горькая правда, как она есть. 

Почву из-под ног у меня выбить легко: я стосковалась о вас и сама готова бросить тот крохотный островок опоры, на котором я держалась, и вернуться. 

… Лёвушка, милый, вот опять ты вверг меня в мучительные сомнения.  Ведь если я уеду сейчас из Америки, то доступ в неё будет закрыт.  Как же быть?  Я мечусь, мучаюсь.  Только я ушла, окрылённая, от адвоката, который заверил меня, что с пекарством он добьётся Грин карты, чтобы я не волновалась, и что он отложит дело, пока я не перетащу сюда семью.  И вдруг – новый поворот.  Давай же решать твёрдо и окончательно, что делать.  Пусть твой ответ на это письмо будет ответом мужчины: твёрдым и окончательным, ориентированным на реальность в смысле будущего. 

Зинаида Михайловна окончательно привязалась ко мне, как к родной.  А она – старуха прямая, не врёт.  То есть, врёт на каждом шагу, конечно, из разных мелких суетных соображений, но в главном так и режет правду-матку.  С больными мне не тяжело, они меня слушаются, как овечки.  Алик тихий и ласковый больной, с ним совсем легко.  Петр Григорьевич иногда начинает бунтовать, но, в основном, против жены.  Я его легко усмиряю.  Но не в этом главное, а в том, что мы порознь. 

Конечно, Нью-Йорка я не люблю (этим, вероятно, и запугала вас), но здесь много русских, жизнь кипит, и, вероятно, здесь ты бы мог реализоваться как художник.  Завтра с Зинаидой идём заверять её справку у нотариуса.  Я теперь везде боюсь предъявлять паспорт - из-за визы.  Но в банке, например, никакого внимания на визу не обратили.  Высылаю в этом письме сто долларов.  Вместе с ними всего я переслала 830 долларов.  Ведёте ли вы счёт? 

Поздравляю вас ещё раз с Рождеством, мои родные, любимые, далёкие.  Детки, какие подарки вы купили себе и папе?  Мне не нужно никакого подарка, я себе сама купила зимнюю обувь за 29 долларов.  После долгих мучительных размышлений решилась и купила, хотя и сейчас терзаюсь, как будто отняла эти деньги у вас.  Такая у вас мама – дурочка.  За меня не волнуйтесь, работать мне не трудно.  Ваша бабушка даже оберегает меня от лишней работы.  Только вот сильно скучаю о вас и папе.  И, наверное, не выдержу и скоро примчусь. 

 

23 декабря 1985

Понедельник.  Мамуля, всё время я, конечно, под впечатлением разговора с тобой вчера, твоего печального голоса.  Что ж, и нам не очень просто было проститься с мечтой американской, но мы проделали этот путь, скорее, не без твоего участия.  Мужайся, и если в будущем, здесь, вернувшись к старушке Европе, ты проявишь хотя бы половину из американской энергии и своих способностей, то пробьёшь все препоны, а здесь их всё же меньше. 

Но очень важно тебе лично побывать в Германии, это единственное потенциальное наше будущее.  Если тебе понравится, и ты сможешь заложить начало, хотя бы знакомством с людьми и выяснением возможностей на «Свободе», и не исключено, в «Посеве».  Тут нужна энергия и настойчивость, поскольку иные люди не пробиваются, хотя может быть неожиданная помощь кого-либо, так как Анри, как и Фридрих, новый человек и им трудно нас продвигать.  Мы тебя не торопим, сколько тебе надо, оставайся в Нью-Йорке, и в Германии, возможно.  Быть может, этот конец всей затеи положит и начало будущему!  

Люсенька, у нас всё идёт, в смысле детского настроения – праздничности, наилучшим образом.  Позавчера, в субботу, в Дублине была замечательная беседа с Фергусом, Ванессой и Коном (лётчиком), заработал 50 фунтов.  День был лёгкий и удачный, даже в автобусе мы не устали.  Вчера, после разговора, Маша украшала ёлку, очень красивую, купленную только за четыре фунта. 

Сегодня в половине восьмого разбудил меня Майкл, привёз по дороге в Англию (он с семьёй отправился к родителям) огромную коробку с подарками.  Там оказался огромный замороженный индюк, итальянское вино, брюссельский пирог, самая большая коробка с печеньем, шоколад, открытки и деньги для детей – это был действительно сюрприз!  Мы обнялись, и он поехал дальше, поздравления он передаёт и тебе.  

Дети очень веселы и дурачатся, но ещё одного индюка должны привезти Мишины учительницы, так что мы обеспечены будем надолго.  Я после уборки и мытья посуды сажусь вновь за машинку, иначе нельзя.  Мы так договорились с детьми: хозяйство – на них.  Прости, что так мало теперь писем, вероятно, это напрасно тебя тревожит.  Но скоро будем вместе. 

 

Декабрь 1985  Свердловск

Дорогой брат!  Письмо твоё – длинное, получил неделю тому назад.  Сразу ответить не мог, потому как следовало его пережевать.  Оно очень отличается от твоих прежних писем.  Все эти дни я очень за вас переживаю, просыпаюсь ночью, и всё сочиняю ответ тебе, спорю с тобой.  Поэтому и моё это письмо будет отличаться от прежних.  Очень уж много накопилось мыслей, которых я раньше не высказывал тебе, хотя несколько раз и писал, но потом рвал письма те: не хотел тебя огорчать, чтобы ты не обиделся на меня.  Думаю, что на этот раз ты будешь выше обид.  Пойми, то, что я тебе напишу, накопилось во мне.  И если я не напишу, то буду всё время думать об этом.  Хотя, с другой стороны, не думаю, что это может что-нибудь изменить, ведь ты всегда был упрям и никогда никого не слушал. 

Во-первых, меня удивляет, если не сказать сильнее, твоя вера в бога!  Что это такое, неужели ты действительно стал верующим?  И в какого бога ты веруешь: в Иегову или Христа - православного?  Я, конечно, отношусь к верующим терпимо – это дело личное, но ведь мы с тобой были воспитаны в одинаковой среде, прожили бок о бок почти 50 лет, и я никак не могу понять – с чего это ты вдруг стал веровать в бога.  Неужели тебе надо объяснять, что такое религия?  Тем более странно, что ты готов «принять с благодарностью и смирением любую участь».  Как будто тебе не известна пословица: «На бога надейся, а сам не плошай».  Да, наверное, ты просто выдохся, но ведь на тебе лежит забота о детях, а их ещё надо много лет выводить в люди.  Да, конечно, тебе надо согласиться, что ты всю жизнь разбрасывался, сколько раз ты увлекался чем-то, но так ничего до конца не доводил.  И к этому Господь никакого отношения не имеет, просто у тебя такой характер.  В жизни можно достичь чего-нибудь большого, если отдаться этому делу до конца, и не надеяться на высшую силу, а на свою работоспособность, плюс талант.  Ты же сам писал, что стал вырубать головы, потому что тебе в Аршахе попался податливый камень.  Мне трудно судить о твоих работах, я видел их только на маленькой фотографии.  Но ведь и в проспекте о выставке, который ты присылал, их так и не смогли приписать к какому-либо течению.  Если они по природе своей оригинальны, то они должны быть намного лучше всего того, что сделано другими! 

И вот теперь ты снова решаешь начать писать, хотя ты уже себя на этом поприще испробовал ещё здесь.  И как ты сможешь написать что-то стоящее о современных художниках, если у тебя нет никакого материала, ты десять лет оторван от них?!  Не знаю, но мне не верится, что у тебя что-нибудь выйдет из этого.  Да, я очень переживаю за тебя.  Многие за эти годы кое-чего достигли, ты же снова хочешь начать сначала, а ведь тебе вот-вот 60 лет.  Не поздно ли?  Надеюсь, что вы все не окажетесь на улице, и Люся хорошо устроится.  А сможет ли она использовать свою специальность в Ирландии?  Неужели снова придётся куда-то ехать?  Только бы не в Штаты.  Я очень хорошо представляю себе все ваши трудности, и хотел бы, чтобы всё устроилось благополучно. 

У нас ничего нового, живём хорошо материально и духовно – полной жизнью, благо есть радио, телевизор, литература, родные и друзья.  Плохо только, что дни летят за днями, и вот уже близка старость, а там и конец.  Но жаловаться не стоит: всё, чего мог, я добился, ни к чему великому, и к славе, не стремился, всегда удовлетворялся малым, но считаю, что жизнь прожил не зря: есть сын и внук, любимая жена. 

С Новым Годом!  Всего самого наилучшего!  Привет от Иры и Жени. 

P. S.  Ну вот, перечитал письмо, получилось не такое уж оно длинное, и не всё, что хотелось бы, высказал, но надеюсь, ещё будет возможность.  Жду ответа немедленно.  Целую детей. 

Итик.      

 

24 декабря 1985

Вторник.  Дорогая мамуля, только что сбегал на биржу, отметился в свой вторник.  А там, на бирже, меня встречают и провожают такие женские улыбки, что хоть каждый день ходи, да всю жизнь.  Быть может, в Ирландии такая безработица, что такие улыбки?  Впрочем, я видел, что приход других мужчин не встречается таким ослепительным световым эффектом.  Особенно хороша та особа, что обслуживает меня.  Сегодня она пожелала мне всех благ, поздравила, знать, моё соломенное положение известно.  А я – что, я готов, только не совсем удобно волочь красотку во время работы из-за барьера, да в дом, где дети.  Приходится уходить, не солоно хлебавши.  А уж какие жгучие глаза!  Сколько страсти и огня!  Но я человек положительный. Я дождусь тебя – пусть попусту искушают мою слабую плоть.  Я живу твоим приближением и скорыми нашими объятиями! 

Вчера был день подарков.  Я уже писал об утреннем явлении Майкла.  Днём были дары от  учительниц с ещё одним огромным индюком, грандиозным пирогом в обхват руками, мешком картошки и всякими другими вещами: вином и т.д.  Так что вдруг проблема – два индюка.  Миша пошёл в театр узнавать о том, чтобы в их холодильнике оставить один до твоего приезда – на встречу.  Но театр закрыт, будем искать другое место для сохранения индюка. 

Сегодня пришли два твоих письма: мне и Мише с двадцатью долларами, а Маше, видимо, пока затерялось.  Но почему надо было отправлять врозь, убей, не пойму.  Видать, ты права: действительно, сумасшедшая обстановка дома явно не на пользу тебе.  То, что Таня четыре года добиралась до программирования (Яша наверняка дольше), - очень обнадёживает.  Но, слава Господу, ты вскоре будешь в домашнем кругу, в своей семье, и всё скверное отхлынет, пропадёт, была бы любовь да мир!  Я очень на это надеюсь, да и на то, что вернёшься не с разбитой мечтой, а новыми надеждами, новым воодушевлением.

Вчера вечером пришла книга Рыбакова «Тиски», к сегодняшнему утру прочитал и весьма взбодрился, работа – убийственна!  Владимов, главный редактор «Граней», лично заказавший статью, знать, большой дока.  Это, как я сейчас объяснил детям – работа, как если из говна делать скульптуру: можно, в принципе, только противно и трудно.  Книга называется «Тиски» - армейские очерки, с хвалебным вступлением Владимова.  В сущности, это очень сырые и путаные зарисовки с натуры, часто беспомощные, и несколько формально более приемлемые рассказики о войне в Афганистане.  Меня же спасёт, я надеюсь, разбор с чисто формальных позиций, для которых не столь уж важно содержание, которое придётся практически игнорировать: настоящая удручающе однообразная нудьга.  Словом, я уже имею заказную работу из толстого журнала, а это уже нечто. 

Ведь начало над первой статьёй было ужасным, сейчас же я «на ходу», и надеюсь с честью выполнить этот, как говорит Миша, тест – экзамен для проверки. 

Были ещё поздравления от Мэри, Джо, Дэвида и Рэй, все сердечно приветствуют тебя.  Мне ещё надо успеть написать открытку Фридриху, что так поздно получил книгу.  Они хотели получить статью к Новому Году.

Мамуля, действительно, попытайся разведать все возможности в Германии, да понастойчивей.  На «Свободе», вероятно, важно знать английский, что уже вполне приемлемо для тебя.  Я понимаю, что пробиться туда можно не в один день, тем более, следует начать.  Что касается гражданства – через десять лет, как ты сказала, так через полтора года, возможно, будет ирландское, а оно действует и там.  Да и не суть это важно, там есть англо-американская школа, что просто очень было бы для перехода детей, им уж нелегко было бы переходить в немецкую школу. 

Сейчас дети убежали выяснять возможность взять на две недели телевизор на прокат, это моя идея, подарок детям.  Им, конечно, в городе сейчас очень хорошо, да и мне спокойно, сколь долго они бы не отсутствовали.  Вчера вечером они со своими друзьями смотрели в кинотеатре фильм новогодний – детский.  Я начинаю статью, очень важно не прерываться в работе. 

Обнимаю тебя, мамуля, держи хвост пистолетом.

 

26 декабря 1985

Мои любимые!  Вчера весь день представляла, как вы там празднуете без меня Рождество.  Сама я с утра отправилась в церковь, с благословения Зинаиды Михайловны.  Поставила за вас три свечи и горячо помолилась.  Дошли ли до вас молитвы, не знаю.  Потом был рождественский обед, за который пришлось заплатить пять долларов.  Каждая трата меня огорчает, потому что я как бы отнимаю от вас.  Но на обед я осталась, чтобы поговорить с Володей Эпштейном, который приехал с детьми на Рождество в Нью-Йорк, а жена осталась в Монреале.  У него шестнадцатилетняя дочь, очень красивая девушка, и тринадцатилетний сынок, тоже прелестный малый.  Каждый из нас прочитал на лице другого, что сделало время.  Он очень постарел, потускнел и на лице его следы страданий.  То же он сказал обо мне.  Он сказал, что узнал меня только по глазам, хотя многие тут удивляются, как я молодо выгляжу для своего возраста.  Володя сказал, что в ответ на твою открытку он написал тебе огромное письмо, но Саша перечитала и сказала: «Порви», - потому что оно было выражением отчаянья.  Так Володя и не послал его.  Он признался, что пытался покончить с собой (ты же знаешь, какой Володечка слабый человек). 

… Вечером помогала Зинаиде устанавливать ёлку, по советским традициям – к Новому году, и ко времени православного Рождества.  Немного потосковала о вас и в десять, по предписанию Зинаидиного врача, отправилась спать.  Но не тут-то было.  Рождество приходится на полнолуние и, кажется, все духи столпились над моей постелью и отгоняли сон.  Выпила валерианы – не помогает.  Только уснула к трём – явился на кухню Алик, чтобы выпить воды, и уронил стакан в потёмках.  Но всё же удалось поспать немного, а на утро отправились с Зинаидой разыскивать нотариуса и подписывать справки.  Три часа нас гоняли от Понтия к Пилату.  Я устала: не имея никаких признаков склероза, Зинаида ведёт себя часто как истая сумасшедшая.  Ещё бы: прожить такую жизнь.  Но о своей храбрости она сама говорит: «Это не храбрость, а отчаянье». 

Все мои мужественные поступки были от отчаянья, потому что у меня всегда было чувство, что терять больше нечего.  Все знакомые твердят одно и то же: не уезжай, не делай глупости, не закрывай себе Америки.  Яша с семьёй укатил в Канаду до 30 декабря. 

… Лёвушка, вынуждена тебя огорчить: я не могу продлить паспорта в Америке, необходимо твоё присутствие.  Но в Лондон можно послать по почте.  Высылаю справки: мою и Зинаидину. 

Машенька, твоя сумка, подаренная мне перед отъездом, порвалась, но я так её люблю, что ходила с ней до последнего времени, пока Зинаида Михайловна не подарила мне свою красивую кожаную сумку.  А Элеонора принесла мне роскошную тёплую шубу, которую Зинаида подшила собственными руками. 

С Новым годом вас, родные мои!  Здоровья вам, счастья и успехов во всём.  Нежно и крепко обнимаю вас и целую. 

Лёва, Фридриху я не звонила.  Я надеюсь, что он уже сам написал.  Мишенька, ты что-то совсем не балуешь меня письмами, сынок.  Ты, Машенька, и папа всегда в моём сердце, на самом донышке.  Не грустите очень, всё разрешится.  Пишите мне письма и живите хорошо и дружно.  Всегда с вами.  Ваша мама. 

 

26 декабря 1985

Четверг.  Дорогая моя Люсенька!  Вот уже оба дня Рождества позади, за окном вновь суета (было все закрыто, даже весь транспорт не работал).  Гремят пустотой металлические пивные бочки, да тренькают мешки пустой бутылочной тары: ближайший паб освобождается от ночной пьянки.  Дети смотрят телевизор, который на праздник приволок бесплатно Тони Робинсон.  Около телевизора и прошло в основном время, правда вчера Маша отправилась в гости к Мишель, да вернувшись после восьми, стала проситься назад с ночёвкой.  Я не отпустил, она хлопнула своей дверью, и, вся в пузырях, уснула.  И сейчас хранит вид ущемления.  Придётся Маше отказать в этих визитах.  И прежде были из-за Мишель столкновения.  Уповаю на твоё скорое возвращение, поскольку Маша ещё в Инишглас была настроена, что я и Миша – природные её враги.  С ней нужен и такт, и характер, твёрдость, трудно будет тебе с ней, но уйти нет возможности.  Мы очень дружно жили до последнего момента, даже очень нежно, она всё целовала меня, вместе справились с индюком, два дня едим, а не видно, что он убывает.   

Я очень плохо, как только стало понятно, что ты возвращаешься, стал спать по ночам – непрестанно будит постившаяся целый год и проголодавшаяся плоть.  А молитвы не помогают, ну только на минуту, забываюсь, а потом – вновь, почти до физической осязаемости, надвигаются на меня все твои прелести: и твоя нежность, и твоя красота в лучезарной улыбке, вся сияющая чистотой и любовным томлением твоя нагота – всегда в девичьем смущении.  А я тогда думаю о том, как уж теперь трудно будет расставаться, даже ночью, что непременно надо будет спать вместе, в одной постели.  Те малые неудобства, что бывают – не помеха, зато в любое мгновение рядом - дыхание, тепло, объятия.  А против храпа есть средство, так что будем любить друг друга как глухие – с пробками в ушах, да полной тьме (мы закрываем ставни).  Только внутри нас будет жизнь – единая плоть в ритме нашей бесконечной любви.  В этом, ещё одном любовном тебе послании я только чуть-чуть передал из того непрерывного признания, что говорит моя душа тебе.  Чуть ли не стихи получаются.  Пожалуй, не смилостивилась бы судьба и задержала тебя, я, действительно, вскоре только стихами стал бы писать.  Теперь уж не ведаю, когда это письмо попадёт к тебе, застанет ли? 

В эти несколько дней, что у меня книга «Тиски», я продолжаю мысленно возвращаться к ней, листать, просматривать.  Образ статьи сложился, ясны основные направления, но что-то мешает: ночные ли бдения, телевизор ли, дети ли.  Но это не пугает, я сейчас в ином состоянии, чем во время подступа к первой статье: внутреннему потоку ничто не мешает привычно воплощаться в слове. 

Книга очень трудна для аналитического восприятия, профессионально и жанрово очень противоречива, безрадостно-неэстетична.   Тем более, моё положение как рецензента затруднено очень хвалебным предисловием Г. Владимова.  Но, поскольку я впервые познакомился с книгой при её чтении по радио, то это облегчает задачу и делает её точной.  В журналистском, оперативном жанре она воспринимается сильно, и, безусловно, оправдывает себя.  Вся беда в том, что эти очерки и рассказы опубликованы книгой – здесь вступают в силу абсолютные и неумолимые законы эстетического восприятия, и эта публикация начинает вызывать, по меньшей мере, недоумение.  Как это сказать и смертельно не обидеть автора и издателей – и есть моя главная задача.  Не надо понимать это как задачу дипломатическую, это элементарный такт, отличающий истинного критика, всегда благожелательного, от разбойника с дубиной.  В этом плане у меня достаточный опыт, дело в том, что «Тиски» - книга чисто позиционная, идеологическая, и, как часто бывает, её тональность мало чем отличима от той, с которой она находится в категорическом несогласии, то есть излишни знаки, дух же – непримиримости и злобы – торжествует. 

Кстати, её автор, Владимир Рыбаков – первый наш знакомец во Франкфурте.  В день нашего прибытия он забегал к Фридриху, затем он был на моей лекции и изъявил Фридриху желание, чтобы я написал статью.  Человек он очень восточно-нерусской внешности, более чем своеобразной, видать, много всяких кровей, возможно, французской, поскольку рождён был во Франции, родители – из России.  Во Франции и провёл почти всю жизнь, затем – эмигрировал, или бежал, поскольку являлся и является французским гражданином.  Работал в Париже в «Русской мысли», должен был стать главным редактором, но вместо этого оказался в «Посеве», (какие-то оказались там нелады).  Фридрих там со всеми в ровных и добрых отношениях, и с ним. 

Мамочка, радуйся происходящему: на самом деле, шансов на Америку нет (и не было, в сущности), а то, что есть куда вернуться, да к семье, да при возможной помощи – благо.  Всё дело только в нас самих – в нашей дружбе, любви.  Вот сегодня, стоило Маше внести диссонанс, и сразу стало действительно холодно, тяжко и одиноко, а как было тепло и легко!  Очень хотелось бы ровных отношений – в упреждении и взаимности, помышляя более о другом, чем о себе, как весь этот год, только уже в жизни бок о бок, со всеми её превратностями и напастями. 

Продолжаю в пятницу, 27-го.  Сегодня яркое солнце, ночью был мороз.

Дорогая Люсенька, вчера поздно, в полночь, вернулись из гостей – были на ужине в новом доме Тони.  Дом – в ряду новых домов на горке, очень уютный двухэтажный домик с тремя спальнями наверху.  Нас превосходно кормили, всячески обхаживали, очень приятно провели время.  Тони отвёз нас домой и вновь пригласил в конце каникул.  Спим мы теперь до полудня, я, как и в предыдущие ночи, отсыпаюсь уже утром, остаётся только дождаться тебя.  Конечно, я надеюсь, моё состояние – и душевное, и физическое, тебе понятно.  Завтра будем ждать твой звонок. Дети уже насытились TV и сегодня читают.  Продолжаем питаться индюком, всё еще не убывающим.  Надеемся, что в праздники и ты смогла отвлечься от своего сумасшедшего дома.

Обнимаем и целуем.  Желаем тебе доброго завершения Америки. 

 

30 декабря 1985

Мои любимые!  Отправляю с этим письмом ещё сто долларов.  Я всё ещё терзаюсь, как поступить.  Всё говорит за Америку, а вы тянете меня назад.  Я уже сдалась, и, испытывая сильнейшую радость перед встречей с вами, всё же впадаю в тоску: что будет с нами в Ирландии?  Одно дело: я зарабатываю здесь в семье, где ко мне относятся как к члену семьи.  Другое – в какой-нибудь ирландской, где я именно домработница, и никто более.  А упадёт это опять на меня, не на тебя, как это и было всю жизнь. 

Детки, сладчайшие мои, люблю вас, скучаю, мечтаю обнять.  Как прошло Рождество?  Весь день представляла, как вы готовитесь, хлопочете на кухне, собираете на стол, потом садитесь.  Конечно, вы накрыли и для меня тарелку, и я была с вами.  Папа выпил вина, и вы понемногу тоже.  Потом вы поставили мамину пластинку и танцевали под неё, не правда ли?  Я уже писала, что полдня провела в церкви, и это тоже было замечательно.  Молилась за вас, за скорую встречу.  Папа испугался Америки, а как вы?  Значит, вы твёрдо решили, что я должна возвращаться? 

Вчера тоже была в церкви, а потом пошла в музей, где был выставлен Тулуз-Лотрек.  Замечательный художник.  Именно французы по-настоящему понимают в красоте и искусстве.  Был там и Леже, и Моне, и Пикассо, и Модильяни.  Но невозможно смотреть сразу, да и нельзя, ибо это перенасыщает и теряешь способность видеть и воспринимать.

… Сейчас отправляюсь к Тане заниматься программированием, она позвонила.  Вместе со мной в музее была новая знакомая Лиля, девять месяцев как из Москвы.  Очень живая и видно, что понимает в искусстве. 

А вечером в гостях у Григоренков была грузная русская старуха Елена Павловна Борисова, ленинградка, мать диссидента (но сама диссидентов не выносит), живая и остроумная, несмотря на трагическую жизнь, о которой и поведала сегодня утром на кухне.  Мы обе проснулись в шесть часов.  Мы друг другу очень понравились, и могли бы подружиться, да она в доме у Григоренков не так часто бывает.  Лёва, что слышно от Фридриха? 

Церковь меня спасает.  Господь не оставит нас.  Как тебе нравится Фома Кемпийский, правда, тебе он помогает?  У меня есть молитвенник, поэтому я тебе переслала эту книжечку. 

 

31 декабря 1985

21.15  Мамуля, с Новым Годом!  Мы только что выпили за московский Новый год, а перед тем – с челябинцами и свердловчанами, а через час предстоит застолье с израильтянами, словом – непрерывное пьянство, поскольку ещё почти через три часа встретим здешний, а вот твой, в смысле американский – маловероятно.  Правда, если проснусь, то чокнусь мысленно с тобой и расцелуюсь.  Пьём мы содовую, это как шампанское (бутылку нам подарили). 

И сейчас начинается купание.  Маша уже в воде, а Миша у телевизора - никак не может дождаться окончания бесконечного американского сентиментального фильма, где постоянно все помирают: это под Новый Год!  А в Рождество показывали только трагические истории – ни одной улыбки, да и сейчас не веселее, тут понять ирландское телевидение невозможно. 

Сегодня вышло, на добрую память году, солнышко, и мы прогулялись за мост над морем.  Дети сразу порозовели и куда охотнее ели за обедом.  Мы ещё не прикончили индюка, но я стал вновь варить супы.  А вчера провели вечер в гостях в семье Стивена.  После ужина дети развлекались в большом салоне, а я с родителями беседовал у камина в меньшем – столовой.  Они посылают тебе сердечные приветы.  Они понимают сложность ситуации, но твоё устройство здесь считают делом не безнадёжным. 

Сегодня пришло письмо от Фридриха, шедшее ровно две недели.  Он не может меня порадовать: работа в НТС может быть не раньше двух лет первоначальной активности, но и сама работа не обеспечивает ни прописки, ни материально.  Он предложил мне приехать, если я хочу, но твёрдо объяснил, что это никак не может быть связано с возможностью работы. 

Вот мы уже чокнулись, выпили за израильтян, помянули покойную бабушку Саррочку, остальным пожелали здоровья.  

Сегодня я вновь отметился с карточкой на бирже, пока я только расписываюсь, остальные же – в соседнем окошке получают недельные деньги.  После действительно холодных Рождественских дней вновь потеплело, а у моря повеяло весной. 

У меня сегодня к Богу одна молитва: чтобы все наши беды остались в этом году, а в следующем Господь послал нам удачу.     

                                                                   

31 декабря 1985

Мои дорогие!  Поздравляю вас с Новым годом, желаю здоровья и счастья, исполнения всех желаний, успехов в учёбе деткам, а папе успехов в его литературной работе.  Грустно встречать этот Новый год без вас, но Машенька правильно написала в своём письме: сколько ещё праздников впереди, которые мы будем встречать вместе. 

Я остаюсь на встречу Нового Года в семействе Григоренко, к сожалению.  Мне хотелось бы сменить обстановку, но, увы!  Впрочем, я с одинаковым безразличием отношусь к любому варианту встречи: всё равно без вас, какая разница!  Зинаида Михайловна пригласила близких её семье людей, среди которых несколько симпатичных, так что уже некоторое разнообразие. 

Вчера занималась с Таней.  Учительница она очень хорошая, и я понимаю с ней больше, чем с Яшей в те времена, когда он пытался заниматься со мной.  Но мне в последнее время везёт на женские привязанности.  Во-первых, Зинаида Михайловна, которая «ревнует», о чём я писала.  Далее выяснилось, что Елена Анатольевна тоже ревнует.  И Таня, моя учительница, относится ко мне так, что признаки этой болезненной ревности тоже чувствуются.  Я не говорю о своих больных.  Алик, например, после каждого моего выхода допрашивает меня, где я была, а главное – с кем, напоминая мне при этом, что у меня есть муж.  Но с ним я легко справляюсь, заявляя, что даже больным людям не разрешается хамить, а если он не прекратит, я перестаю с ним разговаривать.  Подувшись в своём углу (он не двигаясь, сидит на одном и том же месте – в углу салона на диване, изредка перемещаясь в кухню), приходит в кухню, извиняется, говорит, что больше так никогда не будет, и что будет слушаться маму и меня.  Для больного с таким синдромом он довольно развит (умеет читать, например, и даже немного писать) и абсолютно незлобив, хотя именно Дауны, как правило, очень злобные. 

Генерал в последнее время был тяжёл: капризничал, заставлял поднимать его с постели, когда был слаб и сам не мог встать, притворившись, что хочет на горшок, а потом мы с Зинаидой практически на руках перетаскивали его на кровать.  С Зинаидой была истерика целый день.  Она боится смерти одного из трёх: как только один из них умрёт, немедленно умирают оставшиеся двое.  Вообще же ситуация трагическая, и как только она окончательно не сошла с ума с двумя такими больными.  Опасаясь, что потеряет меня, она нежна со мной как мать, о чём и повторяет, что я ей как дочка, что она всё время мечтала о дочери, да Бог не дал.  Перед Рождеством задарила: купила мне сапоги из чистой кожи, подарила новую очень красивую кожаную сумку, юбку из чистой шерсти и ещё много вещей.  Но это я не к тому, Лёва, не к ответу на вопрос, что меня здесь держит.  Меня не держит здесь эмоционально ничего, хотя мне жаль всех троих: только возможность заработать на будущее. 

… Звонил Лёнька Голосовкер, поздравил с Новым годом, сказал, что это глупость – уезжать из Америки.  Ирландцы сюда бегут, а я возвращаюсь, и что в Европе с программированием ещё хуже, чем в Америке.  И даже собрался говорить с тобой по телефону в следующее воскресение.  Не знаю, как ты к этому отнесёшься. 

Раз пропали деньги на подарок, я не хочу больше рисковать и посылать в конверте наличные.  Буду высылать чеки, так надёжнее. 

… Весь день прошёл впустую.  В том смысле, что Зинаида дёргала меня, и я работала на неё во внеурочное время, помогая Нине Алексеевне.  Собственно, Нину я пожалела сама, она уже с ног валилась на кухне, готовя новогодний стол.  Я помогла ей сделать два салата: винегрет и оливье.  Нина Алексеевна напекла русских пирогов и торт Наполеон.  Но я вдруг поймала себя на том, что начала очень раздражаться на всех чад и домочадцев этого дома.  Кротость мне изменила. 

Раздражилась на дурацкую фразу хозяйки: «Ну, ты сейчас покормишь Петра Григорьевича, а после этого я отдохну».  (Она отдохнёт, видите ли, после моей работы).  Стала кормить генерала, а он лежит как пень.  «Откройте рот», - говорю.  «Да я не вижу никакого рта», - отвечает он.  «Вам и не нужно его видеть, а нужно открыть», - говорю я почти злобно. 

Потом хозяйка (в 76 лет!) вырядилась в платье покроя «принцесса» и надела серебряные туфли.  Стала, перевирая, петь русские песни, сильно раздражая меня.  Потом к ней пришла её старая приятельница (правда, приятная старушка), и она завела опять канитель про диссидентские дела.  Мне стало окончательно противно, и я ушла к себе в комнату, и вот пишу вам. 

Эта великая правозащитница вела борьбу с КГБ на каком-то странно бабьем уровне.  Ей доносит, например, следователь, что муж ей изменяет с какой-то женщиной.  А она кричит: «А ты сколько раз своей жене изменил?  Да Петру Григорьевичу памятник надо на Красной площади поставить за то, что он изменил своей жене только с одной женщиной».  Когда я рассказала об этом Мише Меерсону, он хохотал и твердил: «Записывай, Люся, записывай.  Сама пиши, или Свете Шенбрун посылай».  Но сам он её не переваривает.  Эта Люда, что была в гостях, говорит, что это не болезнь и не возраст, что она всегда была вздорная барыня.  И что в Москве, бывало, она, будучи здоровой женщиной, звонила ей и говорила: «Сходи в булочную, у меня дома хлеба нет».  И Люда с двухмесячным ребёнком, пересаживаясь из автобуса в автобус, ехала из одного конца Москвы в другой, чтобы сходить генеральше за хлебом или вымыть пол.  Здесь она разогнала всех, выжила попросту всех знакомых и друзей своими вздорными выходками.  Но довольно о ней, я просто впала в раздражительность. 

… Дописываю уже второго января.  Первого я занималась с Таней, для чего она сама приехала ко мне и познакомилась с семьёй Григоренко.  Сейчас еду к ней, а послезавтра, в субботу – в Садбэрри.  Яша меня пригласил на два дня.  Я думала, будут сложности с хозяйкой, но она отпустила сразу же.  Более того, она очень поощрительно относится к моим занятиям программированием.   К Яше и Любе я еду, чтобы ещё раз обсудить все наши дела и договориться о времени отъезда.  Ведь Яша должен ещё отвезти меня в Канаду. 

 

1 января 1986

С Новым Годом, отрада и надежда наша, мамуля, Люсенька любимая!  Здоровья и радости, а главное – навсегда вместе, без разлук! 

Уже второй час.  Миша нам устроил великолепный завтрак: напёк белых блинчиков, вкуснейших, и подал в постель с лимоном – пальчики оближешь.  Повар будет отменный!  Маша убирает у себя и в салоне, а я пишу тебе в постели.  Утро такое, что лучше и ставни не открывать: дождь и сильный ветер с моря, темно, паскудно, но вот Миша разогнал уже с утра тяжесть встречи с первым днём года.  Ночью я проснулся чуть позднее пяти утра – твоей полночи.  Всё время мысленно пребывал с тобой, и только уже засветло забылся и вновь проснулся в самом жалком состоянии духа: страхи за тебя и детей обступили плотно, и молитвой не разорвать, начиная от страха чисто физического за тебя в бандитском Нью-Йорке, кончая моим паспортом – продления ирландского разрешения и т.д. и т.п.  Сама знаешь, как трудно в полнейшей пустоте и одиночестве устоять.  И тут я так усомнился в собственном разумении понимать повседневность и людей, что решил сразу об этом сказать.  Я отдаю полностью отчёт о том, что подобные слова не прибавляют тебе радости, а ведь я менее всего хотел бы огорчать.  Но в той ночной моей слабости только ты единственная моя опора, последняя соломинка.  Все мои разговоры и письма последнего времени с очевидным расхождением о том, что говорила ты, представились вздором человека с полным, абсолютным непониманием жизни; способностью творить только собственный образ и им подменять реальность.  В искусстве, литературе это замечательно, но сколь прискорбны результаты в жизни.  И хотелось тут же, в ночи, крикнуть тебе: не слушай меня, ребёнка, мамочка, повелевай, и веди по жизни за руку!  И как скажешь – так и будет!

Но вот проснулся наш сынок – бодрый, красивый, на целый год повзрослевший, затеял блины, приготовил чай и принёс в постель.  Затем Маша пришла, принесла свечу и зажгла её, чтобы посветлее да повеселее было у меня.  И сами пристроились к телевизору у печи, при такой погоде с теликом действительно повезло, но вот написать тебе письмо – это уже стало труднее. 

Относительно статьи – довольно много написано, больше десяти листов, но ещё не сложился единый образ, хотя чувствую, что зреет некоторое единство, а тогда не будет составлять особого труда стучать на машинке.  Теперь хочется побыстрее справиться с заказом, чтобы вернуться к своей книге.  Вот сегодня есть счастливая возможность отлежаться и сосредоточиться, чтобы завтра двинуться к машинке.  Вот уже и Фридрих спрашивает, как идёт статья.  Он восклицает, посылая тебе привет: «Представляю себе жизнь Люси в генштабе у Григоренко!»

Люсенька моя, не вооружайся, пожалуйста, против меня: я готов, я счастлив, если ты готова вести нас по жизни.  Скажешь приехать – приедем, только весь предыдущий опыт говорит, что только такая профессия, как программист, может кормить, обеспечивать.  Да и нет самых минимальных возможностей к переезду в Америку.  А вообще мне сейчас более всего хочется просто по-детски уткнуться в твоё тепло, в тебя, успокоиться на минуту, словно Маша да Миша, а потом – хоть на холод да ветер! 

При том, что много замечательного можно почерпнуть из присланной тобой книжечки, главное – абсолютно неприемлемо для любого человека, не монаха – полный аскетизм, вплоть до отказа от творчества, ведь это одна из самых чувственных областей деятельности!  Меня в каждую минуту одиночества поддерживает не мечта о ещё большей радости уединения, а о том, что придёт такое время, когда будем неразлучно вместе. 

Вот и заканчивается первый день года.  Вернулся с прогулки, чтобы записать на бумаге окончательный план статьи.  Образ её сложился, как обычно, при ходьбе.  

Люсенька, обычно прогулка начинается совершенно невольно с мыслей о тебе, о сегодняшнем, и вот мне пришло в голову, что быть может, временно договориться с Яшей о возвращении к нему, чтобы вспомнить программирование и попытаться пристроиться, быть может, бесплатно.  Это теперь возможно, поскольку, так или иначе, пособие будет. 

 

2 января 1986

Дорогая мама!  Прости, пожалуйста, что не писал так долго.  Мы хорошо провели праздник.  Мы приготовили индюка, что подарили нам учительницы.  И Майкл тоже подарил.  Но мы пока ещё первого едим.  Спасибо за подарок, я открою свой счёт в банке.  Получил много хороших подарков: новые брюки, деревяшки-сандалии, нож и т.д.  Много сладостей получили.  Учительницы испекли такой большой торт, что ещё не съели.  Я надеюсь, что ты назад приедешь.  Желаю тебе здоровья, счастья, и удачи! 

Целую.  Твой Миша. 

 

4 января 1986

Суббота.  Люсенька, пишу тебе в детском кафе в Дублине, только что приехал.  Отвечаю на твоё решительное письмо от 23 декабря: полностью с тобой согласен во всём, включая пижонство.  Я согласен на твои условия – ты в Америке, пока я не устроюсь здесь где-либо.  Вчера сразу написал Анри и попросил узнать на «Свободе»: похлопотать, пристроить. 

Пишу тебе коротко, поскольку спешу на занятия.  Вчера пришло твоё письмо со ста долларами (деньги все получили, большое спасибо), но, пока не попрошу – не высылай больше.  У нас на руках больше, чем на месяц.  Мы живём экономно.  Но если ты так будешь переживать трату каждой пятёрки, нам совсем не сладко.  Конечно, мы будем бодро жить, пока необходимо.  Я просто под Новый Год и Рождество дал слабину, расслабился, но теперь всё в порядке.  Ты правильный мне втык сделала, только, мамочка, не вооружайся против меня.  Вот через десяток лет, когда и тебе будет шестьдесят – начнёшь понимать.   А вкалывать любым способом я готов.  Разве я это не делал до самого последнего времени на мельнице и строительстве?  Слава Богу, есть здоровье и силы!  Но я не понял: отправлять паспорт тебе или в Лондон?  Очень, очень люблю тебя, в этом всё дело. 

P. S.  Вчера стукал статью, она пошла, поэтому не написал письмо. 

Январь 1986  Садбэрри

Мои дорогие!  Пересылаю вам письмо Гины с информацией об Израиле. 

Я чудно провела время с Любой и Яшей в субботу и воскресенье, даже на лыжах покаталась.  Здесь снег, а в Нью-Йорке тепло.  Я здорова, полна сил, за меня не беспокойтесь.  Нагнала я на вас страху описанием Нью-Йорка, но слова редко точно соответствуют действительности.  В течение ближайшего месяца всё должно разрешиться.  Вероятнее всего, так как я не нахожу у вас никакой поддержки в смысле Америки, я вернусь в Ирландию. 

В Массачусетсе даже аура другая, другой воздух.  Я вздохнула полной грудью, и от нью-йоркского напряжения ничего не осталось.  Хорошо отдохнула, одним словом.  Приезжали повидаться со мной Алик Лифшиц с сестрой и Рая. 

 

6 января 1986

Понедельник.  Мамуля, роднуля наша, получили твоё письмо от 14 декабря, очень славное, где описываешь выставку Дрючина, и кучу поздравительных писем: от Итика, Ревичей, Дэвида и Рэй, и др.  Конечно, атмосфера, которую ты описала, она не только для меня, она изменила и тебя: подарила замечательный вечер, интересных людей и дошла в твоём письме до меня.  Но, боюсь, что возможность возврата в артистическую среду уже окончательно утеряна (хотя, как знать – жизнь превратна).  Честно говоря, я, с одной стороны, убедив тебя возвращаться, сим раздосадован: я бы очень хотел попробовать ещё раз пожить очень активно, начиная с малярничая, как с первых шагов в Иерусалиме.  Но, с другой стороны, это теперь связывается с крайним риском для семьи – что и тебе стало очевидно. 

Люсенька, ты же превосходно понимаешь, как близки мне те люди, с которыми ты встречалась, какую родную обстановку можно получить, но пока слишком велик риск.  Вот почему я вновь поднял тему возвращения к программированию, даже если работать бесплатно.  Или найти богатого гаранта: мецената-патрона, если есть время.  Люсенька, я не фантазирую, я отлично осознаю сложности, просто чтобы потом не жалеть: вот это не попробовала и т.д. 

Вчера по телефону я услышал твою усталость и болезнь, этим, вероятно, вызван твой weekend у Яши, хотя ведь дорога тяжела для тебя.  Опять мы в разговоре двигались в противоположных направлениях.  Твои доводы возымели действие, о чём я тебе написал из Дублина в субботу, а мои – на тебя.  Значит, всё правильно – мы слышим и понимаем друг друга, и не наша вина, что жизнь и наша ситуация столь противоречивы. 

Уже после письма, беседуя с Фергусом – я был у него дома на обеде, и он отвёз меня к автобусу, я задал ему наш вопрос.  Он вновь решительно за Америку, видя только в ней будущее для нас и детей.  И ещё раз подчеркнул, что Ирландия, как и Израиль, на краю полного экономического развала, и с каждым днём – всё хуже.  Устраиваться в Европе - ещё труднее, везде свои безработные.  Словом, он полностью подтвердил твоё письмо от 23-го (сегодня пришло от 19-го), считая, что первоначальные трудности всегда оправдываются.  Он высокого мнения о духовной жизни огромной Америки.  Вообще, мы с ним окончательно сошлись и он очень дружески теперь расположен.  Он ещё сказал, что вся беда Ирландии – её огромные долги Америке, и что когда Америка кашляет, то Ирландия умирает – так здесь шутят.  И что его дети (у него их семеро!) не помышляют о работе в Ирландии. 

Он сам не мог получить образование в Ирландии, несмотря на способности.  Он и его друг были самыми талантливыми математиками во всём Дублине.  Уехали оба в Америку: устроились подрабатывать в калифорнийском университете, учились, а потом получили американскую стипендию для учёбы в аспирантуре.  Сейчас он – доктор математических наук в дублинском университете, его друг – профессор в этом же университете.  Но, конечно, надо иметь желание двигаться вперёд.  Относительно собственных детей Фергус пессимист: «Им уж ничего не надо, в духовном смысле», - говорит он. 

Вероятно, у Фергуса Америка – лучшее время жизни, и этим всё объясняется.  С другой стороны, он считает невозможным жить на тот минимум, который даёт пособие по безработице, и ирландцы очень боятся этой черты. 

Пришло поздравление от Итика детям и мне отдельное, с большим письмом.  Как-то, отвечая на его вопрос, как я в полном одиночестве живу в Ирландии, я ответил ему, что таковой нет, поскольку со мной всегда мой Бог, моя вера и молитва.  И что мне и тебе в Нью-Йорке очень помогают, постоянно поддерживают духовные высшие силы.  Ответ на это, конечно, был очень болезнен, теперь он совсем в панике за меня и всех нас, поскольку считает: религиозность – логический   д безработныезде днём - всё  , и детейз меня на ала и итог моего безумия.  Даже скульптура, которой он раньше восхищался, просто пустяк, свидетельствующий о моём легкомыслии и безумии.  Я не буду цитировать его глубоко атеистические тирады и восклицания.  Он буквально истерзан ужасом за меня, перестал спать, не хотел сразу писать, но вот понял, что его долг – остановить меня, иначе мы совсем пропадём с нашим Богом.  Да ещё тут пришло письмо от дяди Евеля, с жалобами на предательство Фридриха, а от себя Итик добавляет: как я могу дружить с Фридрихом, если он связался с последними подонками.  Догадка Фридриха, что там поработал КГБ – очевидна, вот и от Ромы впервые нет поздравления, но ещё, может быть, придёт. 

Рэй пишет, что у них в общине (в Южной Африке) уже много людей.  Делают много декоративных вещей на продажу, и это даёт им возможность прожить. Словом, Дэвиду удалась его главная задача.  Они всё время вспоминают, как год назад было нам хорошо, как духовно мы близки. 

Сейчас был небольшой перерыв, ходили с детьми к мистеру Гриффину, что приходил с интервью по пособию.  Сказали о том, что ты должна приехать, где-то через месяц, что денег ты не будешь больше присылать – зарабатываешь себе на билет.  Сколько будет это пособие, я всё время забываю спросить, но скоро будет ясно. 

Мамочка, я менее всего хотел бы сбить тебя с панталыку.  Я привожу доводы прямо противоположные, по существу, если отмести всё второстепенное, здесь имеем: медицинские карты, учёба в школах, возможность пособия и ирландские паспорта, действующие в Европе.  За Америку – только то будущее, которое сегодня не совсем ясно, как начинать и осваивать.  Чрезвычайно привлекает американский динамизм, то, как ты сказала: «жизнь бьёт ключом».  Быть может, в последний момент судьба подарит тебе такой шанс, дав на размышление не более минуты - как экзамен с Небес.  И тогда надо будет не попасть впросак, как в Вене, а сразу сообразить и суметь отложить, переменить наоборот, даже если сдан багаж и пропадает билет.  В этой готовности услышать глас - и есть вся Вера!

Мне сегодня предстоит написать ещё Фридриху – письмо лежит давно.  Конечно, жаль, что столько усилий было как будто напрасно, но это только внешне, на самом деле, всё это даст свой урожай, не огорчайся. 

Мне, конечно, лестно, что ты назвала меня «Мастер», и я хотел бы быть достойным и твоей любви, и твоей радости моим творчеством, даже когда ты ещё и не знакома с ним.  Ведь любовь – это и есть априорная вера.  Ты – моя «Маргарита», о которой я пишу, и уже много написал – этот идеальный женский образ.

Первый вариант статьи на машинке заканчивается, но ещё много работы, поскольку материал чрезвычайно противоречив, и вообще – не вдохновляет.  Но это – работа, и я все последние дни не отхожу от стола.  Уже только приближение к моей рукописи – радует, там много уже наперёд внутренне пройдено.  Я мечтаю, что твоё возвращение крепко ускорит и улучшит работу: можно будет писать под диктовку, переписывать, редактировать, и т.д.  Конечно, тут нет совсем комфорта, мне это помогает, а тебе надо будет как-то свыкнуться, смириться или просто не замечать.  Я хотел бы продолжать кашеварить, вообще заниматься кухней и питанием, первое время – это точно, поскольку набита рука и не хотелось бы ломать режим. 

Но это ещё не окончательно.  Сколько будет пособие?  Если это будет 50 фунтов в неделю, то мы сможем жить, зимой докладывая ещё 50, так как на отопление и квартирную плату уходит около 40 фунтов, а летом – дешевле.  Впрочем, зачем гадать – скоро будет ясно.  Завтра идём с большой стиркой: за два фунта можно выстирать все пододеяльники, простыни, наволочки и т.д., всего 4 кг,  и высушить за полчаса. 

Спасибо за советы о сне и дыхании.  Что касается сна, то это совпадает с нашим постоянным режимом (сейчас будем его восстанавливать).  О дыхании всегда знал, но всегда забывал, сейчас вернусь.  Кстати, наибольшее возмущение у Итика вызвали мои советы в отношении воды: мыться с молитвой, тогда вода приобретает целительные свойства. 

Всё, что можно сделать со слайдами и фотографиями в смысле договоренности о выставках, надо сделать.  А вдруг будет возможность воспользоваться? 

Люсенька, у меня на самом донышке сердца, пока ты не с нами, да ещё в Нью-Йорке, лежит тревога.  И когда вчера была задержка с разговором, я вдруг обнаружил пропасть под ногами, и уже начал было падать, как ты позвонила.  Кажется, уже никогда не выпущу тебя из объятий. 

 

8 января 1986

Утро.  Дорогая мамуля, сейчас, перед школой, Миша принёс снизу три письма: от Ирочки Клих и два – от тебя, одно с чеком на 100 долларов (от Татьяны).  Ира пишет, что ищут квартиру, чтобы купить в хорошем месте, они очень подешевели.  Гриша на пенсии, переплетает свои книги, Ралик учится очень серьёзно в частной школе, что всё ещё ждут нас, а Гриша на эту тему видит сны. 

Твои новогодние письма совсем другие – сердечные и взволнованные от предстоящего возвращения, ушла из них острота и боль, и слава Господу! 

Я понял твоё выражение, которое уже не впервые встречается в твоих письмах: «Папа испугался Америки» как чисто риторическое, с шутливым оттенком.  На самом деле всё иначе, и мне было бы очень интересно и, вероятно, полезно переместиться в Америку, и этот процесс: перемещение в пространстве в любом направлении я очень, очень люблю и всегда приветствую.  Дело за малым: как это осуществить?  И тут пока я увидел ни одного просвета, даже если согласиться отдать детей на пансион Яше с Любой.  Если появится лазейка, малейшая, я согласен, так что не проворонь: как появится щель в двери – сразу суй ногу, чтобы не захлопнулась. 

То же самое могу сказать Лёньке, который так и не позвонил, мы ждали до семи.  Всей душой мы открыты Америке, только скажи, как это сделать.  Конечно, это хорошо, что все тебя любят и всю тебя одарили, только как ты всё приволочёшь домой.  Как говорила Лида, позволяют только два чемодана, придётся доставать как у неё – величиной с хороший сундук.  Не забудь рисунки, и самое главное - глину, если это возможно. 

Сегодня первое рабочее утро, начатое письмом этим.  А ночью нет-нет возникала впервые картина моей статьи о книге, значит, близок конец, и она получится – ночные образы наиболее полные и глубокие.  Вчера уже пошёл текст – мой, естественно возникающий, а до этого – мучился.  Во Франкфурте с нетерпением ждут статью.  Они понимают, как сложно рецензировать столь неровную книгу, но у меня возник её образ, значит, всё в порядке.  Конечно, хочется вернуться к своей книге. 

Миша часто говорит, что хорошо бы подыскать к твоему приезду другую квартиру, не такую старую, унылую и холодную, с нормальной кухней.  Он очень боится, что квартира омрачит твоё возращение, но это мало возможно.  Жить здесь можно, если, конечно, не делать из комфорта культ.  Меня же утешает то, что дело идёт к весне, теплу и солнышку, уже сейчас дети ушли засветло в школу. 

Мамуля, возвращаюсь к работе, а тебе желаю лёгких и спокойных дней.  А если вдруг появится шанс – мы согласные.  Да, вспомнил, ты говорила о возвращении из Канады.  Из-за документов?  А если из Америки - арестуют, оштрафуют? 

 

9 января 1986  Нью-Йорк

Мои дорогие!  Опоздала с письмом, так как была бессонная ночь.  У Зинаиды Михайловны поднялось давление, и мы поменялись комнатами.  Впервые я спала в генеральской спальне, а Алик давно уже перемещён в салон.  Генерал какал всю ночь по капле, и мне приходилось то и дело менять судно.  Зинаида встала в одиннадцать и уступила мне комнату для отдыха, что я и делала в течение двух часов, а попросту спала.  Теперь она (и все остальные) спят снова, а я встала, выпила чаю, и пишу вам в ожидании врача, который приходит делать гимнастику с пятидесятилетним младенцем Аликом. 

Зинаида Михайловна так боится меня потерять, что согласна на любые уступки, в частности, на любые справки.  Отпустила без запинки в Бостон на два дня, и «любовь» её только крепчает.  Но я всем говорю: «Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев и барская любовь».  Вчера она умоляюще просила меня: «Ну, пожалуйста, не сердись, разреши Алику с тобой ссориться.  Ведь в этом проявляется его активность, его жизнь».  Разве тебе, мол, не жалко его.  Он просидел на диване вчера такой тихий и грустный.  А когда, мол, он общается с вами (мной и Ниной, т.е.), то он живёт.  Дело в том, что я его приструнила и запретила ему выяснять до бесконечности, где я была.  А последний вариант таких вопросов с пристрастием: с кем была?  Всех забавляет такая ревность, а я вдруг начала сильно раздражаться, что он прекрасно понял при всем своём идиотизме и затих.  Только время от времени принимается плакать и вслух заявлять, что он меня и Лёву (тебя, т.е.) любит больше всех.  За новогодним столом он время от времени требовал всеобщего внимания, заявляя: «Можно мне сказать два слова?  Вот Люся – она мне друг и товарищ, она как сестрёнка мне, и я люблю её больше всех, и она как мадонна».  И далее следовало обращение к брату (общему З.М. и П.Г. сыну): «Поцелуй её».  Раньше это вызывало улыбку, а с какого-то момента начало сильно раздражать (видать, я абсолютно не способна к работе с таким людьми), и запугала его этим настолько, что он даже заговорить иногда боится.  Но всё понял прекрасно, и хамские допросы: где была, прекратил. 

Когда меня не было два дня, так он ревел белугой.  В этом смысле мне очень жалко этих трёх больных, беспомощных людей при мысли, как я их оставлю.  Но не это держит меня здесь.  Тоска о вас сильнее, но я и её превозмогаю, как подумаю, что же ждёт нас в Ирландии. 

Твои последние, любовные письма, Лёвушка, и радуют, и огорчают.  Разлука, несмотря на нашу переписку, как-то сделала для меня явственным знание, до чего ужасно наше положение.  Мои письма, вероятно, искажают действительность настолько, что по твоей реакции я вижу до чего ужасна Америка.  То есть, я внедрила в ваше сознание свой образ Америки, а ведь многие находят её прекрасной. 

… Как только автобус выкатил из Нью-Йорка, с меня спало то самое напряжение, которое я принимаю за сумасшествие.  Я расслабилась, и за окнами понеслась другая: прекрасная, великая Америка, смотреть которую было отрадно.  Кстати, Лёвка Глозман говорил Яше о том же самом ощущении, когда покидал Нью-Йорк. 

А, вернувшись, я тотчас же включилась в прежний ритм.  Даже когда ничего не делаешь, его ощущаешь, чувствуешь присутствие гигантского каменного спрута с миллионом глаз, впившихся в тебя.  Уж не помню, кем этот образ был назван впервые. 

… Вчера была у Оли.  Она весело рассказывала мне о своей научной работе – о Платонове, цитируя его и свои объяснения к нему.  Получила удовольствие от общения с Илюшкой, их сыном.  Заключая его в объятия, остро вспоминала наши родительские радости, когда Мишенька и Машенька были такими малышами. 

В последнем письме ты, Лёва, опять выражаешь уверенность, что я возвращаюсь скоро.  Ну, уж если вы настаиваете, то я вернусь, конечно.  Яша с Любой тоже за возвращение.  Алик Лифшиц сказал, что в Европе лучше жить при всех обстоятельствах.  Будь у него работа в Англии, то он вернулся бы туда, не размышляя.  Но я поняла, что нечего прислушиваться к чужим мнениям, а только самой можно и нужно принимать решение.  Вся ответственность на мне.  Конечно, теперь, когда ты выставляешь такие доводы, как Машин трудный возраст и необходимость моего присутствия, устоять трудно.  Но мысль о возвращении и безумно радует и страшно пугает.  Как жить в Ирландии?  Где и как зарабатывать деньги?  Ещё больше пугает Израиль. 

Лёва, я тебе говорю серьёзно: если у тебя есть возможность развлечься с какой-нибудь женщиной, я отнесусь к этому спокойно, потому что столь долгое воздержание пагубно скажется на твоём здоровье.  Мне-то легче, у меня темперамент совсем другой.  Но твои признания читать было необыкновенно приятно. 

Все, кто в Нью-Йорке, в отличие от Яши и Любы, считают безумием возвращаться в Ирландию.  Флора и Толя Шнитке даже письмо собираются тебе писать.  Кстати, Шмаины собираются перебираться в Америку.  В Бельгию они ездили в поисках работы и возможностей перебраться.  Илья в очень плохом душевном состоянии, а попросту в отчаянии.  Маша не может оправиться после операции, а Татьяна тоже не лучше.  Илья переслал документы Лёвке Глозману, и тот собирается искать ему работу. 

… Приехала домой, а Зинаида Михайловна все ваши фотографии, что я расставила на столе, вставила в рамки, так что они стоят, не падают, и вы всегда со мной.

P. S. Сильно беспокоюсь, как получится с рецензией на книгу Рыбакова.  Ведь они явно ждут хвалебной рецензии.

 

10 января 1986

Пятница.  Дорогая мамуля, получил открытку и письмо Гины, поэтому сразу пишу.  Вообще-то не собирался, хотелось окончательно разделаться со статьёй.  Вчера полностью написал и перепечатал на машинке, было приподнятой настроение, работа была тяжкой.  В сущности, написал почти всё за последние два дня, что дети в школе –  двенадцать страниц.

Ночь была удивительная: летал с необыкновенной лёгкостью, почему-то вверх лицом, как при плавании на спине.  Лёгким движением рук менял высоту, скорость, направление в огромном мире с множеством приятных людей.  Помню только Анри с Инкой – огромное застолье, праздник, а я плаваю себе в воздухе, не вызывая никакого удивления ни этим обстоятельством, ни тем, что гол.  Затем я на себе возил тебя и Машу с Мишей, вы просто сидели на мне, свесив ноги, было тяжело, и полёт был низкий, над самой землёй.  Потом совсем прижало к земле, и я руками задел землю, как нечто очень неприятное, и проснулся.  Было только пять утра.  Я продолжал испытывать радость полёта и память об улыбках, твоей и Анри.  Утром рассказал детям, они, оказывается, не летают, только однажды было у Маши.  Удивительно, что я летаю всю жизнь, но так основательно не приходилось давненько. 

Потом почитал твою открытку, порадовался твоему отдыху в Садбэрри (катание на лыжах – какая мечта!), не обращая внимания на твоё уже постоянное подкалывание: «вот, не хотите поддержать, - в смысле Америки, возвращаюсь».  Это, конечно, безобидно, только не надо так часто, - дело совсем не в нас, а в объективных обстоятельствах. 

Позавчера вернулся Майкл, был разговор, он настроен оптимистично во всех смыслах, отлично понимая наше положение, поскольку и сам был в таком же: ему предлагали работу в театре в Англии, но он предпочёл остаться в Вэксфорде, наши резоны совпадают.  Он будет узнавать о курсах программирования. 

Сегодня вернулся к рукописи, и увидел, что ещё много работы.  Хотел завтра отправить, но понял, что нельзя спешить, хотя Владимов просил статью в январский номер журнала.  Надо спокойно поработать над текстом хотя бы денёк, и потом перепечатать.  Миша вчера прилетел из школы на крыльях, он – один из лучших учеников: самые высокие оценки за всю учёбу, даже по математике «Б».  Завтра, в субботу, он сам похвастается тебе. 

Почему-то неприятно стало от письма Гины, возможно, что ещё не прошла аллергия на Израиль.  Это соприкосновение сразу вызвало тяжесть, удручённость. 

Любимая моя девонька Люсенька, ровно полдень, солнышко.  В это время обычно делаем первую пробежку с пёсиком.  Собака так и не научилась ходить у ноги, она окончательно испорчена отсутствием воспитания.  Мы уже подумывали вернуть её хозяину.  Всё время тянет изо всех сил вперёд -  дети раздражаются, а я научился извлекать пользу: даю ему тащить меня как можно быстрее, иду быстро, почти не затрачивая усилий. 

Очень удобно жить в центре городка: на все хозяйственные покупки и дела уходит не более часа.  Отнёс Майклу фотокопию твоего диплома.  Кстати, он говорил об аренде целого дома вблизи города: пятнадцать минут ходьбы от центра.  Я сразу отказался.  Мы привыкли к удобствам города, главное – свету вечером и возможности прогулок. 

Поглядел я с улыбкой на твою фотографию с дипломом в руках, и очень захотелось обнять тебя.  Ещё несколько дней - и ровно год нашей разлуке.  Тяжесть от письма Гины прошла, сейчас продолжаю работу.  После ланча с Машей постараюсь справиться с работой окончательно, поскольку есть цельный образ – он возник, а частности можно урабатывать бесконечно. 

Временами я ловлю себя на том, что хочется писать и писать тебе, совершенно машинально, словно я приникаю к тебе и не имею сил оторваться, должно быть, уже действует время.  Впрочем, я не чувствую себя одиноко или обездоленно: со мной моя работа, дети, хлопоты, прогулки, и во снах полёты, что много, если не говорить о постоянном чувстве благодарности Господу за то, что не оставляет нас своим особым попечением.  Со стыдом могу признаться, что, вопреки нашей разлуке, часто чувствую себя совершенно счастливым, наверно, от глупости и наивности.  Может быть, просто боюсь, что, приехав, на второй день скажешь, как в письмах: вот, опять кидаешь меня на работу, а сам пишешь книгу – развлекаешься; мол, будущее детей и т.д.  А мне так не хочется объяснять, что действительно надо писать книгу.  Это самое большее, что я могу делать для будущего детей.  Даже Майкл сейчас сказал, что когда обе статьи напечатают в европейском толстом журнале, он сможет всем показать и сказать: «Вот какой у нас Лев!»  Отношение к нам будет другим, ведь здесь так никто и не понял, кто и что я, а очень хотят гордиться своими земляками, какими мы уже здесь являемся. 

Люсенька, я надеюсь, ты правильно поняла мой разговор о внутренней готовности в последнюю минуту повернуть всё на 180 градусов, именно внутренней – в этом и есть истина веры.  Маловероятно, что ещё раз в жизни возникнет такая минута, но жить с этим чувством (а во мне оно всегда живет, поэтому, возможно, я летаю) так важно – с ощущением интимной связи с Небом.  Как я люблю тебя и как надеюсь, что теперь, в душевном и физическом единстве, без лишних слов и напряжения вернётся к нам счастье совместной, бок о бок, рука в руку – жизни. 

  

11 января 1986

Лёвушка, дорогой!  Получила твоё последнее новогоднее письмо, полное любви, тоски и страха, и меня тоже пошатнуло отчаянье.  Ты пишешь: сделаем так, как ты скажешь.  Я уже писала, что Яша и Люба, обсудив со мной ещё раз положение, считают, что лучшее, что я могу сделать для нас всех – вернуться в Ирландию, считая, что все беды лучше переживать вместе. 

Нью-йоркские знакомые, не близкие нам так, как Яша и Люба, твердят, что это безумие: добившись уже столь многого, останавливаться на полпути и возвращаться в Ирландию, где нам нечего делать и ничего не светит детям.  Вы должны приехать, твердят они.  Лёва начнёт работать, даже работу уже подыскали (продавать орехи в передвижном лотке!), и вместе мы прокрутимся.  А Миша и Маша тоже пойдут летом работать, как все американские дети, и, мол, четыре человека, которые вместе бьются за жизнь, - это большая сила. 

Устраивает вас такая перспектива в Америке?  Но такой же она остаётся и в Ирландии, где такую работу найти гораздо труднее.  Кроме того, я, выслушивая все эти варианты, всегда молчу, ибо знаю, что до такой работы ты не унизишься.  А я, жалея тебя всегда, не смогу тебя к ней понуждать, да и детей тоже. 

Зинаида Михайловна сказала сегодня, что если, мол, моя семья приедет, она сделает всё возможное, чтобы достать нам квартиру в одном доме с ними.  А если я останусь у неё работать, то она уволит Нину, как только я получу социальный номер (разрешение на работу).  И, имея две зарплаты, я смогу содержать семью.  Но это значить, я буду работать у неё круглые сутки.  Это могут быть её фантазии, но, с другой стороны, она может сделать многое. 

Лёва, я очень боюсь возвращаться в Ирландию.  Я боюсь, как и ты, что нам могут не разрешить дальнейшее пребывание.  Не сиди сиднем, и выясни с помощью Майкла, что нам может грозить, если мы не найдём работы.  Фридрих, хоть он и брат тебе, очень меня разочаровал.  Связался ли ты с Анри? 

Тоску твою я понимаю.  У меня тоже в рождественские праздники и в Новый Год было обострение.  Но я понимаю, что тебе ещё тяжелее, хотя ты с детьми.  Меня не мучают желания плоти, а если это приходит, то я мгновенно с этим справляюсь, прочитав молитву.  И не такой уж могучий у меня темперамент.  Поэтому я из страха, что ты заболеешь, и посоветовала тебе не упустить случая, если представится.  Я отнесусь к этому спокойно. 

… Вот только что поговорила с вами, и на душе сразу полегчало, хотя ровным счётом ничего не разрешилось…  Мы с Яшей предположительно обсудили примерный срок моего возвращения – в середине февраля, чтобы до марта было уже ясно: продлевают или нет нам Ирландию.  Этот момент существенен.  Если выяснится, что нет, - делать нечего: вас сама судьба заставляет переезжать. 

… Завтра еду в церковь, а потом на занятия к Тане.  Дома, увы, мало что получается.  Твой план дальнейшего изучения программирования у Яши нехорош тем, что я прекращаю зарабатывать деньги, но лично мне он понравился.  Как только Люба и Яша вернутся из Канады, я им позвоню.  В настоящее время всё же очень трудно с программированием.  Сами американцы не могут поустраиваться.  У Яши и Лёньки было везение.  Но вот Шмаин тоже пытается найти работу по программированию в области математики, Лёвка Глозман ему помогает.  Пока Шмаины ещё во Франции, и положение их, по рассказам Оли, ужасно. 

Лёвочка, любимый, духом не падай, родной, приободрись.  Если я и негодую на тебя иногда, то в последнюю минуту побеждает жалость.  Не сердись.  Целую вас крепко и нежно.  

Ваша мама Люся. 

 

11 января 1986

Суббота.  Мамуля, вот опять встречаюсь с тобой утром.  Дети – в постелях, по радио из Ленинграда поёт Л. Утёсов.  А я вчера в ночную прогулку сочинил новое начало-вступление в статью: о судьбах русского искусства, литературы – этакое философское размышление в моём  излюбленном стиле, который ты всегда рассматривала как метафорический. 

Заметно легче стало вставать с уже объявившимся солнышком.  А вечером я надеюсь услышать твой голос в полной ясности осмысленной необходимости – как движение вперёд, а не назад.   Ведь на самом деле полёт в пространстве осуществляет душа, для которой нет понятия вперёд-назад, вверх-вниз, у неё одна цель, один абсолют – любовь, вот мы и приглашаем тебя в этот полёт.  Он вечен, нетленен, и не знает усталости, только надо позволить себе отрыв от земли – суеты и суетных благ.  Вот с таким ощущением вечности я сегодня встретил день и его суету – она есть, и её нет.  Обнимаю тебя и желаю тебе этой ясности полёта – вместе. 

…Мамуленька, уже 10 вечера, только что вернулся с прогулки.  Пёс буквально тащил меня полдороги, я держался обеими руками за поводок, да притормаживал, откидываясь назад, чтобы не побежать, а Фин – жмёт, распластавшись, перебирая ногами, словно крокодил, да ещё перед каждым столбом, да и любым вертикальным предметом прибавляет ходу, словно конец света.  Дети совсем отказались от таких прогулок, я же извлекаю всё больше пользы: разогреваюсь так, что по возвращении скидываю тёплые одёжки. 

Сегодня разговор не был отрадным, как хотелось бы, что-то не ладится, уж не знаю, что, наверно, слишком долго врозь живём.  И прошлый раз, и сегодня ты опять возвращаешь мне: а ты сам что сделал?  Посуди, Люсенька, сама: ну что я могу?  Даже если можно писать на кафедру по-русски, то не знаю ни имён, ни адреса – вообще ни-че-го.  Именно ты голосуешь за страну, где способность рвать на ходу подмётки – совершенно заурядная, чтобы догадаться использовать шанс с освободившимся местом преподавателя русского языка.  Когда тебе об этом сказали, не надо решительно никаких способностей, кроме элементарной сообразительности: тут же попросить адрес, и, по возможности, имена и рекомендации.  Всё же университет, да ещё древнейший – в Эдинбурге.  Я понимаю, что твоя голова была занята другим планом, но именно такие случаи я просил тебя иметь в виду, когда вдруг надо не идти по инерции, а мгновенно всё изменить.  Честное слово, как только я тогда прочитал, я подумал: надо позвонить и подсказать.  Но тут же подумал: если ты об этом месте написала, значит, имеешь всё необходимое для контакта.  Уж не знаю, говорила ли ты о разведке на радио?  Во всяком случае, нельзя пренебрегать малейшей возможностью. 

Сегодня день был в суете, и я не закончил начатую ревизию уже законченной статьи.  Я написал вступление, некую декларацию, возможно, лишнюю, но она необходима для чувства равновесия в статье, поскольку вторая часть, написанная в последние два дня, неизмеримо сильнее первоначальной.  Мечтаю закончить завтра.  Сегодня путешествовали с Машей в музыкальный центр-магазин, смотрели цены на кларнет, на котором Маша хотела бы учиться у другой учительницы.  Это возможно, и недорого, два с полтиной за урок при наличии кларнета.  Здесь он стоит 225 фунтов, буду искать в Дублине в комиссионке музыкальных инструментов, в пределах ста фунтов.  С Мишей сложнее, поскольку для продолжения учебы на фортепиано нет инструмента.  Нам посоветовали перейти на аккордеон – это самый близкий к пианино инструмент, и стоит примерно, как кларнет.  Но Миша ещё не может определиться.  Это дело с музыкой – важное, очень хотелось бы продолжить обучение, быть может, начнут всерьёз вкалывать, хотя бы для удовольствия игры на музыкальном инструменте. 

Возвращаюсь к нашему разговору.  Ещё не очень было приятно, что ты вдруг стала костить Лёньку.  Он ведь сам позвонил тебе, ну, пообещал, не подумав.  Мог бы, конечно, позвонить и поговорить независимо от агитационной цели, по старой дружбе.  Но это – дело прошлое, дружба.  И уговаривать – смешно, я ведь согласный, только как это: перебраться да осесть?  Очухался, да не позвонил, Господь с ним, всё обычно.

Помнишь, как у Фомы об этом: не ищи опору в других, призрачны все такие надежды.  Знаешь, иногда эти страшные сентенции Фомы невозможно читать: в них ничего не остаётся ни для семьи, близких, друзей, творчества – только собственный путь в Небеса, почти как у антропософов. 

Но вот уже поздно.  Ещё сказал тебе я о возможности перемены квартиры.  Это мы будем смотреть, конечно, хотелось бы поуютнее устроиться к твоему приезду. 

 

13 января 1986

Мои милые!  Лёвушка, дорогой, я надеюсь, что ты немного пришёл в себя после рождественской и новогодней тоски, и что вы все здоровы.  В Нью-Йорке зимой и не пахнет.  Два дня стоят солнечные и тёплые, как весной. 

Вчера, в воскресенье, была в церкви.  Кроме службы обычной, воскресной, были две панихиды по усопшим прихожанам, которых я, к счастью, не знала.  Но я на панихидах не присутствовала, а просто подождала Мишу и Олю в большой прихожей перед церковью, где обычно прихожане общаются друг с другом.  Туда же перекочевала и Лариса Волохонская с двумя маленькими детьми, Дарьей и Антоном.  А её муж (американский поэт) остался петь в хоре.  Мы с ней малость поговорили, с частности, о выставке Дрючина, где она тоже появлялась, и о генеральше, которую она назвала «вульгарной дурой». 

Потом я отправилась к Тане заниматься.  Та сварила ради моего прихода роскошный борщ, который, правда, не был борщом, но необыкновенной вкусноты супом.  Ибо она изучила китайскую и японскую кухни и использует другие приправы.  Позанимались интенсивно, потом погурманили.  Таня поведала мне о своих любовных злоключениях.  Выдала мне список компьютерных курсов в Квинс (один совсем рядом, сорок долларов за два с половиной месяца, дважды в неделю, по полтора часа, Кобол).  Но, имея в виду мой скорый отъезд, я не знаю, смогу ли воспользоваться. 

Дома, к счастью, ничего не случилось.  Зинаида Михайловна тут же начала выражать мне «любовь», ходя за мной по пятам, и даже, когда я сидела на унитазе, она продолжала разговаривать со мной через дверь. 

Вчера позвонила Люба, а в моё отсутствие – Лёнька.  Зинаида, всполошённая моим возможным отъездом, тут же сделала ряд заявлений, вроде того, что как же это я уеду, когда меня все полюбили.  «Уж не знаю, говорит, чем, но ты сразу всех к себе располагаешь.  Посмотри, сколько людей тебе помогает.  Марина может сдать твоей семье третий этаж в своем доме дёшево.  И Мамед (крымский татарин, симпатичный старик) может сдать дешёвую квартиру в своём доме», и т.д., и т.п.  Короче, знание, что я, вероятно, уеду, только подогрело её старания оставить меня, не обязательно в её доме, в Америке вообще. 

Дело в том, что своими вздорными манерами она разогнала всех своих многочисленных близких знакомых, за небольшими исключениями, у которых жалость к ним осталась выше самолюбия.  А она не выносит и минуты одиночества.  Сегодня опять умоляла, чтобы я никуда не уходила: боится остаться одна.  «Так ведь с вами будет Нина», - говорю.  Но она только сделала гримасу.  Эти две психопатки друг друга не выносят.  Зинаида пытается затеять ссору между мной и Ниной, но я не поддаюсь, хотя Нина, кажется, и могла бы, ибо не может простить хорошего отношения Зинаиды ко мне и плохого к ней.  Но это всё страшная ерунда, большое бабство, а я выше бабства.  Сегодня буду звонить Кузьминскому, на всякий случай, ибо адвокат мой явился из отпуска, и Кузьминский сразу перезванивает ему относительно вызова (как делать).  Это по просьбе адвоката.  Понадобится или нет – другой вопрос, но я продолжаю эту деятельность, на всякий случай. 

… Лариса рассказала мне, между прочим, что Инка просто рыдала от счастья, что попала наконец-то в снег, и в большую квартиру, очень довольна и счастлива. 

Нью-Йорк мне стал привычен.  Немного странно сейчас представлять, как я буду жить в тихой деревне.  Ну что ж, сойду в твой ад, и буду спасать тебя из него, как Ариадна Тезея.  Судьба назначила мне такие роли.  Пока что я спасаю тебя и детей от голода, зарабатывая столь странным образом.  Но Господь милостив и спасёт. 

Держите свои хвостики пистолетом.  Детки, если папин опустится, привяжите его просто к папиной голове. 

 

13 января 1986

Понедельник.  Мамуленька, доброе утро!  Каждый раз, когда работа запинается, я вновь и вновь обращаюсь к тебе, как к источнику вдохновения – Музе моей!  А действительно, смотришь, и пошла работа.  Дело в том, что в субботу и вчера меня посетило сомнение в отношении стилистики статьи, показалось, что в ней есть пустоты, назывные формы.  Стал перекраивать, переписывать, и вероятно, напрасно, только можно затоптать первичность свежего подхода, заездить.  С утра сегодня не мог собраться: голова тяжёлая, за окном серо и ветрено.  Даже одно из кресел перетащил в свою комнату – посидеть, подумать.  Но вот сейчас попишу тебе, да соберусь, да сразу сяду за перепечатку. 

Сегодня под утро всё мне снилось, что я в Нью-Йорке, в вашей церкви: то на службе, то на приготовлении, то в беседах с Мишей и Олей, да с тобой.  Ты вдруг стала очень занята: пошла учиться как бы в семинарию, на священника.  Я очень тому был рад, и говорил тебе, что если тебе по душе – учись, а мы останемся в Вэксфорде, нам эта суета и беготня ни к чему.  А ты говоришь: да как же так, смотри, сколько замечательных людей: художников, писателей; церковь и пр.  Я же отвечаю: да, конечно, только я тоже художник, и живу я внутренней жизнью, а внешняя, да ещё активная – мне в обузу.  Очень важно теперь только работать, писать.  Да и детям без надобности Нью-Йорк.  Потом ты ушла на занятия, а я всё толкался на подворье церковном без ясности, что же будет у нас.  С этим проснулся, а тяжесть – оттого, что у тебя поворачивается, а мне аукается. 

Ещё была глупость моя с TV.  Не отдал сразу после праздников, сговорившись с детьми смотреть только по субботам и воскресеньем.  Но вот дал слабину: включил вечером в пятницу, и хотя я почти не смотрел, всё же одурел, угорел буквально.  Напомнил детям о соглашении, иначе попрошу Тони забрать – согласились. 

Будь ты рядом, Люсенька, как давно бы отправил работу.  Невероятно трудно быть самому себе безжалостным критиком, без внешней оценки, поддержки.  Дело ещё в том, что сам материал чрезвычайно далёк, практически это публицистика, даже журналистика.  Да, после разговора написал тебе под горячую руку, но, поостыв – забраковал, как и многие прежде письма.  Я понимаю, как трудно сохранять постоянную бодрость в чужом доме, но скоро перемена к лучшему, они всегда к лучшему, только Промысел не всегда виден нам, не способным видеть оный.  Для прозрения Господь послал нам тяжкий путь – разлуку, а как кончится она, значит – награда, только бы не для мелкой суеты и вздорности, а любви и сострадания. 

Люсенька, продолжаю после полуночи, пришло поздравление от Ромы и письмо от Анри.  Ответ большой и подробный.  Он говорил с Людой Кушевой, затем вместе они говорили с Э. Кузнецовым, вот их ответ: «Голос Америки» сразу отпадает - просрочены документы.  “Liberty”- менее формальная, но сильнейшая конкуренция, для работы в Германии действуют немецкие законы о найме.  Если паспорт израильский, то надо получить, живя в Израиле, визу с разрешением на работу в Германии.  Сам Анри из-за этого шесть месяцев просидел в Израиле без работы, хотя был оформлен на радиостанцию в апреле, а приехал в октябре.  Это – формальная сторона.  Основное – конкуренция людей с именами, языками и т.д. 

«Но основное препятствие, которое исключает всякую попытку попасть в штат – это положение с документами.  Обсуждался вопрос, как это обойти.  Первое – получить статус беженца.  Невозможно почти.  Второе – тебе получить Грин карту.  Отсюда не видно, наверное – трудно.  Третье – вернуться в Израиль для эмиграционной процедуры, наверно, не захочешь.  Обсуждался даже такой безумный вариант – Новая Зеландия, где нуждаются в художниках, интеллигентах.  Но это надо проверить». 

Далее он пишет, что работает редактором – переводчиком, шесть дней по восемь часов, начальник – Э. Кузнецов, платят хорошо, отпуск длинный.  Квартира – хорошая, но не своя, мебель – тоже.  Поздравляет с Рождеством Христовым.  Словом, письмо серьёзное – свидетельство большой работы за два дня. 

Я понял главное, как вполне положительное: «основное препятствие – с документами», значит, в сущности, одолимое.  Нам не надо возвращаться в Израиль.  Я несколько сгустил, вероятно, краски, когда написал о кризисном положении в Ирландии.  Думаю, визу продлят, и через полтора года с ирландским паспортом куда легче будет в Германии.  Это и проще, и нормальнее, чем тебе в одиночестве пробивать этот же срок Грин карту, да ещё без гарантии устройства.  То есть, письмо Анри только усилило мою позицию, моё понимание того, что тебе надо возвращаться и уже отсюда готовить дальнейшую возможность.  По всему видно, что Люда с Анри смогли повлиять на Э. Кузнецова, и шансы есть.  Всё дело в нём, как пишет Анри: «Спасибо, выручил Кузнецов, а то и мне бы пришлось пилить в Штаты с самыми неопределёнными перспективами».  Вот какая приятная новость.  Ведь все, да и я, видя Кузнецова на телеэкране, считали его в высшей степени неспособным на участие!  Хотя новости «неутешительные», как пишет Анри, я приободрился, появилась отдалённая, но всё же надежда.  Возвращаюсь к работе. 

           

14 января 1986

… Кузьминский звонил адвокату.  Не застал его, секретарша обещала перезвонить, но не перезвонили.  Кузьминский был недоволен таким обращением, сказал по телефону: «Фигня какая-то».  Я забеспокоилась, что по дороге бросит дело, чего доброго.  Договорились, что сегодня он звонит снова, а вечером я ему перезваниваю. 

Вечером хозяйка вдруг заявляет: «Давай устроим праздничный стол, ведь сегодня старый Новый год».  А до того я зашла к Елене Анатольевне и застала ужасную сцену.  Старуха приняла слабительное и как раз во время моего прихода обкакалась прямо на стуле, растащив говно по комнате, когда пошла открывать мне дверь.  Пришлось тащить её в ванну и мыть, а затем стирать её шмотки.  Бедная старуха рыдала от стыда, но я её успокоила.  Сказала, что Бог послал меня ей на помощь.  Ведь если бы это случилось когда она была одна, вот это действительно было бы ужасно, ведь передвигаться она почти не может.  Кстати, внешне она чем-то напоминает твою маму в глубокой старости. 

И вот я вернулась, а в духовке две курицы и картошка.  Явился хозяйкин сын Андрей, без семьи.  Старуха опять вырядилась.  Притащили (Андрей притащил) генерала за стол и стали ужинать курами, запивая вином.  Андрей принялся болтать без умолку, не давая матери вставить и слова, что вызвало у меня некоторое злорадство.  Ведь она всегда должна быть в центре внимания, а тут её затёрли.  Старуха, без моего разрешения, притащила ваши фотографии, поставила их на столе.  Поставила перед ними рюмки и чокалась с вами.  Все последовали её примеру.  Вино было кстати.  Изменилось атмосферное давление, и настроение было препакостное, а от вина как будто полегчало.  Но оно же и обострило чувство усталости от чужой семьи и раздражения на Зинаиду Михайловну, которая преследует меня своими рассказами.  Я тут же невольно вспоминаю чеховский рассказ, в котором редактор чернильницей убивает даму-писательницу, доконавшую его чтением своей драмы. 

А сегодня она, проснувшись в двенадцать, бросилась рассказывать свой сон, в котором Феллини (!) и ещё какой-то полковник (каково сочетание) домогались её любви.  К счастью, пришла уже Нина, и я оставила её на растерзание рассказчицы.  Утром позвонил Гершович, сказал, что скоро объявится у Григоренко и будет рад со мной повидаться.  У него шабатон, а он разъезжает по Америке и, где может, напивается.  У Григоренков не придётся.  Поговорил со мной по телефону весьма дружески и сердечно.  Я сказала Зинаиде, и она тут же набирает телефон своего сына и заявляет: «Володька звонил.  Сказал, что очень хочет с тобой повидаться».  То есть попросту вруша.  Затем к ней явилась какая-то важная дама из Толстовского фонда.  Зинаида предложила поговорить обо мне, я разрешила, хотя ни в какой успех не верю.  Дама – член правления, обещала поднять вопрос о нас. 

… Лёвочка, рада твоим литературным успехам, не оставь тебя Господь.  Описания Итикина письма расстроили, но ты мог предвидеть и не писать. 

P. S.  Я пожалела, что дала Флоре ваш адрес.  Боюсь, что она написала беспардонно и расстроит тебя.  К тому же мы должны решить всё сами, без внешнего давления. 

 

15 января 1986

Лёвушка, дорогой, твоё последнее письмо (на самом деле оно пришло позже двух предыдущих, а написано раньше) привело меня в смятение и волнение сообщением об усиках у Миши и Машиных «периодах».  Я впала, что называется, в счастливый транс: дети скоро станут взрослыми!  Господи, благодарю тебя!

А в это счастливое время я далеко от вас.  Давеча врач-американец, что посещает Алика, сказал, ужаснувшись: «Как?  Твоим детям 15 лет, они уходят из детства.  Лови последние счастливые мгновения, возвращайся немедленно, ведь жизнь уходит, а она так коротка».  И этим необдуманно сказанным заявлением (он-то ничего не знает о нашей ситуации) выбил меня на целый день из колеи, ввергнув в страшную ипохондрию. 

… Сегодня Зинаида Михайловна звонила в Толстовский фонд, и её пообещали принять.  Я удивилась: ведь столько раз столь грубым образом нас отшивали.  Она сказала: «Да противно мне говорить об этом, но я вынуждена сказать: националисты они (понимай, антисемиты), и отказывали Фридриху потому, что он – еврей, а я – русская.  Я и сейчас упирала на это обстоятельство, говоря, что вместе в церковь православную ходим».  Ей было противно говорить об этом, но я уже давно об этом сама догадалась.  Но не очень возлагайте надежды.  Я думаю, начнётся та же самая волынка, хотя известны случаи, когда они, действительно, помогли. 

… Гершович сегодня появляется у Григоренко.  Зинаида Михайловна, презирая Кузьминского за пьянство, приготовила к приходу Гершовича водку.  Сама ходила за покупками. 

… Продолжаю 16-го.  Кузьминский, наконец, созвонился с адвокатом.  Всё утро я звонила адвокату сама, напоминая об этом звонке, и вот он позвонил наконец и сказал, какое письмо Кузьминский должен послать тебе.  Но вот удар: адвокат сказал, что это может сработать пятьдесят на пятьдесят.  Я подумала, что своим появлением в консульстве ты обнаружишь, что я в Америке.  Можно, разумеется, не говорить об этом, сказать, что я остаюсь в Ирландии.  Или что я в Канаде, может быть.  Попробовать надо.  В субботу это письмо будет готово, и я его перешлю.  Но ведь при этом надо и работы переслать, не оставлять же их в Ирландии.  Словом, сердце затрепетало от новых забот и тревог.  Риск колоссальный, конечно.  Может быть, ещё не стоит спешить.  Но, с другой стороны, я боюсь, как повернётся наше положение в Ирландии: продлят ли паспорта?  А вдруг с Ирландией не получится?  Страшно.  Март уже не за горами, подождём.  Вчера, засыпая, почувствовала такую острую тоску о тебе, о детях, что сердце перевернулось в груди, захотелось выть и кричать.  Колоссальным усилием воли справилась. 

Днём Зинаида вызвала скорую к генералу, полумёртвого увезли в госпиталь.  Уже семь вечера, а Зинаиды нет.  Я сижу одна при Алике, который, правда, встал сразу же (трое суток в лёжку лежал, не желая вставать) и запел сразу все известные песни. 

Поставила «Андрея Рублёва» с Солоницыным, он начал комментировать.  Едва утихомирила, чтобы не мешал, досмотрела.  Опять тощища.  Поставила ему «Свадьбу в Малиновке» и пошла дописывать письмо.  Если генерала оставят в госпитале, мне днём придётся ездить, чему я страшно рада.  Всё же не сидеть с больными под одной крышей, разнообразие в жизни. 

 

15 января 1986

Дорогая мама!  Почему они у тебя душу выматывают?  Ты не позволяй, это не твоё занятие!!! 

Я очень хорошо справился с экзаменами, напишу потом оценки, когда придёт бумага.  У нас есть холодильник, но мы им не пользуемся.  Мы скучаем по тебе, скоро увидимся. 

Целую.  Миша. 

 

16 января 1986

Дорогой Анри, обнимаю тебя!

Спасибо, что так полезно для меня откликнулся!  Мой ответ основан исключительно на твоём письме и моих догадках, так что не обессудь.  Вначале же – главное: если идёт речь о получении визы с разрешением на работу в Германии, то я готов ехать в Израиль хоть завтра, оставив Люсю дома.  Обстоятельства наши таковы, что надо идти на службу – не тебе сие разъяснять. 

Но есть одно соображение, что можно обойтись без Израиля, и весьма надёжно, так как для проживания в Ирландии я имею документ, который продлевается каждый год.  Представляется убедительным, если меня берут в штат «Liberty», или я буду иметь приглашение в штат, - этого будет достаточно для немецкого консула в Дублине, чтобы дать мне визу с разрешением на работу.  Ирландия входит в «Общий рынок», и работа в Европе – нормальное здесь явление. 

 

16 января 1986

Мамуля, несколько дней не писал тебе – заканчивал статью.  Вчера перепечатал, сегодня – отправил, тебе посылаю копию.  Теперь ты сама можешь определить, хвалебная она или какая иная.  Я надеюсь, что эта статья, как и мои прежние – плод искреннего творчества: они не обижают автора и интересны публике.  Так, по крайней мере, было, если здесь иначе, то… поживём – увидим. 

С утра, отправив письмо во Франкфурт, писал письмо Анри о своём прямо противоположном понимании проблемы.  Главная проблема - не документы, а устройство в штат.  Я написал, что если этот вариант не работает, то поеду в Израиль, а ты будешь с детьми высиживать золотые яйца – ирландские паспорта.  Через полтора года спокойно, всей семьёй, можно будет переехать в Мюнхен.  Было письмо от Вали Брусиловской, поздравляет с возвращением к «первому призванию» и советует не бросать скульптуру. 

 

17 января 1986

Мамуля, сегодня годовщина твоего отбытия, невозможно поверить!  Пришло твоё письмо от 11-го, опять огорчившее меня и упадком твоего душевного состояния, и обсуждением нашей якобы жизни в Америке.  Ты постоянно возвращаешься к этом теме: что делать в Америке, как жить, по представлениям тебя окружающих, перспективах (ты работаешь круглые сутки в этой семье, и т.д.).  Я давно порывался остановить весь этот бред, многократно писал, но не отправлял письма.  Сегодня я не очень в духе.  После отправки статьи вчера и огромного количества написанных писем, в том числе Анри, понял, что надо тебе самой остановиться, не травить ни себя, ни других, вообще эту тему ликвидировать.  Обсуждать её просто абсурдно, как и переселение на луну.  Даже имея деньги и билет, и гостевую визу, я не сдвинусь с места до тех пор, пока не будет достигнуто первоначальное, основополагающее условие – твоя работа по новой профессии.

Вы занимаетесь чистейшей и вреднейшей риторикой, изматывая друг друга душевно, в том числе и меня.  Но даже если бы я теоретически согласился, реально не смогу поехать на самоубийство в Нью-Йорк, достаточно страхов за тебя.  Единственные разумные и действительно, ответственные участники твоей американской одиссеи – Яша с Любой, правильно рассудили, и, вернувшись в Нью-Йорк, надо было сразу отсечь все лишние разговоры, но я понимаю, это не в твоём духе. 

Что касается твоего разочарования Фридрихом, то напрасно.  Он, пригласив нас летом, сделал неизмеримо больше, чем я ожидал, принял участие в моих отношениях в «Гранях».  Хотя сама первая статья сразу пробила себе дорогу.  Фридрих никогда прежде не читал моих работ, только удивлялся моей популярности у художников и стремительному возвышению в СХ СССР. 

Надо быть благодарным и за это, поскольку работа над этими статьями была важнейшим элементом нашей, не только моей, жизни, очень поддержавшим, не говоря о самой замечательной поездке.  Только вчера Маша сказала, что всегда вспоминает Франкфурт как рай.  Ожидать от Фридриха, что он, подобно Анри, сразу поднимется, понесётся, начнёт тормошить – наивно.  Анри на следующий же день (а не через три недели, как Фридрих) накатал подробное, деловое письмо, как итог собрания с нужными людьми и своих соображений. И надо благодарить Господа, что Анри волею судьбы попал не в «Посев», а на «Liberty», где больше возможностей.  В «Посеве», действительно, всегда трудная материальная ситуация.  Это я не в оправдание Фридриха, который и полслова не замолвил за нас.  Во всём этом вижу Промысел, и надо молиться за свершение той воли, что может быть для нас спасительной.

Ваше решение о возвращении в середине февраля мне представляется правильным, возможно, начнутся мои перемещения в Германию, да и пора, минимум пособия будет, только надо будет добавлять.  Нельзя позволять себе, мамочка, так мучиться мрачными прогнозами, да ещё и меня подкашивать.  Что же будет при твоём возвращении, если не всё покатится по рельсам?  Где же вера твоя в участие Господа в каждой нашей минуте?  Я не попрекаю, я знаю, как бы удачно ни поворачивалась судьба, всегда есть обратная сторона, и готовность принять это единство всем своим существом – и есть истинная вера.  Прости за невольный тон, это результат усталости и сегодняшнего твоего письма, не позволившим, как это бывало и прежде часто, вернуться к оставленной книге. 

На прогулку не пошёл, хотя солнышко.  Перед завтрашней поездкой решил чуток отлежаться, как обычно по воскресеньям – очень уж замучили меня «Тиски».  Как тебе статья?  Видишь, я стремился не анализировать её последовательно, а создать свой образ книги.  Это обычная моя задача в критике: не ломать, а строить.  Поймут ли это в «Гранях»? 

Тема Шмаинов мне очень тяжела, хватает своей, не могу обсуждать, тут очень важно соблюдать правило – дистанция.  Пожалуйста, старайся избегать всё больное в разговорах, достаточно сумасшедшего дома, где и ты уже отклонилась от нормы.  Большая часть писем тому свидетельство. 

Пришло своеобразное письмо от Марка Новодворского, оно в четырёх фотографиях, сделанных им в коммунистическом Китае летом, где он провёл три месяца.  Захватывающе интересно.  У меня появилась идея: совместно написать книгу, сегодня в письме предложу.  Спрашивает о тебе и передаёт привет. 

 

18 января 1986

Суббота.  Дорогая Люсенька, сегодняшний день в Дублине можно назвать днём моего Ангела, поскольку каждый мой шаг был упреждён.  С Фергусом уговорился, что приеду во вторник, когда будет принимать германский консул.  Попрощавшись с Джоном и Фергусом после занятий и сказав, что через месяц, вероятно, ты уже приедешь к ним, зашёл пообедать в обычное своё кафе, где оказался Джозеф.  Он заплатил за обед и дал юридическую консультацию в полном согласии с моим представлением: было бы место.  Только мы попрощались, вижу – туристическое агентство с предложением билетов в Мюнхен, всего 85 фунтов в оба конца, каждый weekend, до лета.  Совсем хорошо, как в сказке.  Потом напал на дешёвые красные конверты, купил про запас.   Главное – полнейшее чувство, как бывало в самые главные моменты жизни прежде: ведёт рука, как я безоговорочно и безмолвно подчиняюсь. 

Оно было и раньше, с самого начала жизни в Ирландии, но вот окрепло, определилось в направлении, и тут нет колебаний.  Вся моя чехарда, кидание с Америкой происходили по причине её искусственной навязанности.  Теперь остаётся добыть Анри и его друзьям место для меня, даже достаточно для начала только бумагу, и всё закрутится само собой.  А где жить потом – самим нам решать. 

Есть одно слабое место – документы, о чём Анри дважды сказал.  Быть может, они с Кузнецовым по этой причине отнеслись несерьёзно к главному – к устройству.  Но тут есть аргумент: Анри – не Фред, и не станет искать прикрытие, повод уйти.  О Кузнецове все говорили, что это вообще единственный деловой человек из России: сказал – сделал.  Поживём, мамочка, увидим.  Не знаю,  как пойдут конкретные дела далее, но я легко-легко передвигаюсь сейчас по планете, повеселели дети, выпрямись и ты, и с лёгкой душой уматывай.  Вернёшься с деньгами, и уже сразу можно будет менять нашу жизнь.  Улыбнись и воспари, твой Ангел вздохнёт облегчённо вместе с тобой.  Завтра наша встреча с тобой по телефону. 

 

19 января 1986

Мои дорогие!  Взволнованная разговором с вами, я поехала в госпиталь к Петру Григорьевичу, где пробуду до семи, а затем заеду на полчаса к Тане Либерштейн. 

По дороге пыталась разобраться в том, что вы мне сказали, и уловила много тревожных моментов в новой нашей ситуации.  Но в то же время, конечно, обрадовалась нашей близкой встрече.  Хотя, по-прежнему, Европа представляется мне более опасным вариантом.  А необходимость ехать в Израиль меня просто ужаснула, тем более что вчера, побывав у Кузьминских и наслушавшись историй о том, как Израиль не выпускает своих граждан (а Америка не впускает), я, ничего не зная о событиях, хотела тебе писать, чтобы ты ни под каким предлогом туда не ехал.  Теперь мне кажется наиболее важным моментом продление ирландского паспорта. 

… Приехала в госпиталь, а мой старик расплакался, увидев меня и стал жаловаться на домашних, что они не хотят его дома.  Особенно на Зинаиду: какая она жестокая, коварная и неискренняя, и что он хочет с ней разводиться.  Я от души его пожалела.  Кошмарная, тяжёлая старость на чужбине, к тому же в отрыве от детей. 

… Дом Кузьминских меня поразил - единственная комната завалена книгами, бумагами.  Грязный матрац на полу, на котором и лежал Костя.  А его маленькая, худенькая, страшно измученная жена сновала по крошечному пространству между этими завалами.  Мне было предложено сесть на единственную в этом доме табуретку.  Пахло дешёвой колбасой, и ещё чем-то кислым, темно и тускло.  В квартире Кэев даже чище, пожалуй.  Эмма, жена Кузьминского, рассказала, что, живя в Техасе, они с Костей дошли до такого кошмарного состояния, что решили оба покончить с собой, но спас какой-то случай.  Сейчас она работает чертёжницей (будучи архитектором), зарабатывает более тысячи долларов.  Костя перестал пить (раньше был запойным), и жизнь пошла как-то лучше.  Видно, и отношения их улучшились, а то, по её рассказам, по ночам она забирала собаку, чтобы та охраняла её, привязывала где-нибудь в парке под деревом и спала там, ибо в доме было невозможно выспаться.  Пьяный Костя, мучимый кошмарами, мучил и её. 

В постели Костя и напечатал письмо – вызов на устройство твоей выставки.  Потом кто-то к нему пришёл, и он оделся.  Надел полу-юбку, полу-шаровары, с перепонкой где-то у самых ступней.  Поверх надел роскошнейшую шинель-накидку с перелиной.  Шинель имеет родословную: последним её владельцем был Жан Кокто.  На голову Костя надел треуголку из серого сукна.  Всё это бы мне очень понравилось, если бы я не уловила какой-то связи с Лимоновым.  Впрочем, всё это не имеет ни малейшего значении. 

В Нью-Йорке начались дожди – зимние, тёплые, а перед этим был вообще тёплый день.  Высылаю письмо-вызов Кузьминского обычной почтой.  С нетерпением жду письма Анри, тобой пересланного, может быть, оно что-то прояснит.

 

21 января 1986

Дорогая мамочка Люсенька, хотя в этот день Ильич родился, или помер?  Всё же есть разница – помер, хотя он, конечно, вечно жив, что означает, сколько не убивай, только живее, чертяга.  В этот вот, значит, день, 62 спустя года, могут хорошие происходить дела.  Скажем, для примера: в германском посольстве заполняют анкету на рабочую визу в Германии, делают фотокопию ирландского регистрационного удостоверения и говорят: давай бумагу от «Liberty», да три фотографии и через четыре недели будет тебе виза, только израильский паспорт должен быть продлён. 

Словом, сказка, что сочинил тебе ещё в субботу, почти явь, если будет бумага.  Значит, буду звонить Анри, и извиняться, что так поломалась его крепкая конструкция, и что есть только одно препятствие – попасть в штат.  Напишу ему, что время есть небольшое – до марта.  Хотя это не совсем так, но лучше им не расслабляться на полгода.  Словом, пока всё сцепляется правильно.  Я даже буду рад полететь в Иерусалим, как только ты вернёшься, потому что есть важные и там дела: возобновить автомобильные права, сделать дешёвым образом бронзовые копии моей последней керамики и постараться продать её там.  Было письмо от Мирьям из Кфар-Шмариягу с поздравлениями к Хануке, так что отношения можно восстановить, не говоря о любопытстве Авраама к моим новым вещам. 

Сейчас я позвоню тебе, сижу в кафе в центре Дублина.  Анри позвоню вечером из Вэксфорда.  А пока, значит, ты уже компонуй свой багаж, да не забудь про мои игрушки…

Продолжаю сразу после телефона.  Мамочка, Люсенька, Господь тебе Судья!  Но пощади и меня, не путай пустяки с главным и делай сейчас, когда пришло время собраться, как велит это правило: малое всегда делается само собой, если сделано главное.  Это моё, прости, восклицание по поводу того, что если ты вклиниваешься в тему, то сразу откидываешься на мелочность, в данном случае – с израильским паспортом. 

Я всё отлично помню, только все заботы с ним определяются тем, как пойдут дела с Мюнхеном.  Возможно, мне придётся ехать туда, значит, я вообще не могу пока прощаться с ним ни на день, и т.д. – это только к примеру.  Сейчас главное – работа на «Liberty», а точнее – бумага.  Вот и надо о том думать, да молиться.  Прости, но это бывает очень важно, как у тебя сейчас – осталось мало времени, и не надо кидаться им.  Твоя жизнь возвращается в наше русло, дыши свободно.  Сегодня, во вторник, должны были начать платить пособие, но я перенёс день, и заплатят завтра.  Вот так всё и происходит, это тебе не дурацкая Америка. 

 

Январь 1986  Нью-Йорк

Милая Люся!  Лёва!  Маша!  Миша!

Поздравляем Вас с праздником Рождества  Христова и Новым Годом!

Искренне желаем Вам счастья, здоровья и благополучия!

Главное – скорее быть вместе.  Мы вас всех полюбили. 

Семья Григоренко. 

…Зинаида Михайловна давно передала мне эту открытку, да я всё забывала о ней.  Места предостаточно, и я впишу от себя.  Детки, я рада, что вы завели свои счета.  Буду посылать вам деньги, чтобы они пополнялись.  В частности, перешлю те ирландские фунты, что привезла с собой.  Как я вас люблю и скучаю.  Но верю – скоро увижу и обниму.  Я радовалась вместе с вами и индюкам, и тортам, и телевизору, и тому, что вы смотрели в кинотеатре новогодний фильм.  Лёва, конечно, сердце моё не выдержит такой разлуки, и я вернусь в Ирландию.  Господи, поскорее бы быть вместе, поскорее бы.  Будет ли гонорар за статью?  И когда? 

Что-то мне чрезвычайно не по душе осторожность Фридриха.  Будешь писать им, всё же передавай приветы.  Где сейчас Ира?  Если в Нью-Йорке, могла бы позвонить. 

Лёвушка, обнимаю тебя и целую в самое сердце.  Твоя Люся. 

 

21 января 1986

Дорогие мои!  Сегодня получила папино письмо со статьёй, Мишенькино с советом не позволять выматывать душу и Машенькино со стихами.  Лёвушка, твоя статья написана талантливо, я почувствовала огромную радость, перечитав её дважды.  Правда, папочка, она требует небольшой корректуры из-за немногих орфографических и синтаксических ошибок, но сам дух статьи говорит о большом таланте художника.  Теперь, папуля, огорчительное.  Вчера позвонила Люда и сказал, что по получении Анри твоего письма они говорили с ним, и Анри сказал, что его письмо понято тобой неправильно.  Тебе ни в коем случае нельзя срываться с места.  Он перешлёт анкеты для заполнения (на конкурс), и их нужно выслать.  Работой не пахнет, и если появляется вакансия, то на неё много местных претендентов, живущих в Германии, с правом на работу, с английским языком и т.д.  Мне кажется, Лёвочка, самое неотложное дело сейчас – продлить паспорта, как израильские, так и ирландские.  А то мы зависнем. 

Не отчаивайся, любимый мой, и поддерживай бодрый дух в детях.  Я сильно тревожусь за тебя.  Правда, совершенно замечательно, что ты пишешь, это счастье для нас обоих.  Безумно скучаю, хочу обнять вас всех.  Я уже предвкушала и переживала радость встречи, и вдруг такой удар.  Люда говорит, что самое разумное и деловое решение – не уезжать из Америки, иначе она будет закрыта для нас навсегда. 

… Я в таком нетерпении, что, вероятнее всего, на всё плюну и приеду.  Генерал дома, генеральша опять впала в ненависть и терроризирует мелкими придирками Нину.  Меня пыталась тронуть, да я отшила.  Сразу отступилась и льёт елей.  Она вздорная, но слабая. 

 

26 января 1986

Воскресенье.  Утро.  Мамуля, обнимаю тебя нежно и долго-долго целую в уста усталые и во все другие доступные места.  Вот видишь, мой дружок – женушка, не помогают мне монашеские наставления.  Только что, на ночь глядя, вчитывался в слова Фомы Кемпийского (дух мой возвышается и очищается заметно), а вот плоть моя не внемлет: бунтует, а нынче ночью устроила шумную оргию… 

Но я не в обиде, даже не гоню прочь, подобно тебе, молитвой и крестным знамением.  Ведь бес-то каждый раз ощутимо приближает тебя ко мне, и я, проснувшись, уже осознанно представляю тебя рядом со мной, вот здесь, у стеночки, в объятиях и твоей улыбке, краше и слаще которой ничего-то не знаю на свете.  Вот также, в такое же тихое, долгое воскресное утро, отпив чаёк в постели, который я тебе поутру принесу, мы будем нежно ласкать и тешить друг друга… 

А потом отворимся для иного нашего счастья – детей наших, семьи нашей, какой это дар Небес!  И так пойдет день уже с ними – годами любви душ и тел наших!  Помню, как зачались они в Челябинске, в мой приезд из Первоуральска.  Я прибежал к тебе с поезда ночного свердловского, только успев купить где-то перед домом большой арбуз.  В то утро ты была дома (была суббота или воскресенье).  Как только юркнул к тебе под тёплый бочок, ты забыла свою обычную осторожность, и мы наполнились таким светом счастья и блаженством, что только много позднее ты вспомнила о забытой процедуре.  И я посоветовал забыть – как Бог даст.  Очень хорошо запомнился тот августовский день, прогулка в парк.  А потом, спустя несколько месяцев, - твоя в страхе телеграмма о беременности, и мой короткий, ясный ответ: значит, так надо!

… Всё серьёзнее и глубже прорастают первые корешки той работы, что была затеяна как материал о друзьях – художниках.  Сейчас это уже совсем иное: картины русско-советской жизни.  С твоей и Божьей помощью материал будет обрастать всё новыми и новыми гранями, глубиной.  Только то, что с большей или меньшей ясностью брезжит в моём воображении – огромно: это мир, начиная с самых  высоких иерархических верхов, кончая дном, пронизанный одним общим дыханием России. 

Как ни странно, но твоё сообщение о звонке Люды на меня не подействовало, поскольку три дня назад была телеграмма от Анри со странным содержанием: «Двигайся в Америку делать выставку».  Я сразу усёк, что это – негативная реакция на мою стремительность, и тут, действительно, расстроился крепко.  Решил было сразу звонить, но, поразмыслив, отказался.  Я отлично понимаю, что письмо Анри было продиктовано наилучшими намерениями.  Вчера только стало обидно за тебя – не пожалели, мало тебе своих тягот.  Хотел было послать тебе фотокопию письма Анри, но передумал.  Сейчас важно сохранить отношения с Анри, а не выискивать истину.  А дома ты увидишь, что я ещё не свихнулся и действовал в точном соответствии с письмом.  Только сейчас в Америке ни одному человеку о том не говори, пусть будет одна версия: Анри – Люды. 

И вообще, Люсенька, не будем возвращаться к моментам наших неудач, обратимся к будущему – нашей общей работе.  Вскоре несколько совершенно законченных новелл из книги я подготовлю к твоему возвращению: для твоего просмотра и редакции, перепечатаем и отправим на первый случай Фридриху и Владимову – что скажут.  И будем работать дальше. 

Кстати, взгляд на пособие может быть совершенно иным, чем, скажем, у Лиды.  Я рассказал Фергусу, он засмеялся, удивился, и сказал, что это сугубо мещанский, обывательский взгляд.  Во-первых, деньги не пахнут.  Во-вторых, любое условие, которое даёт возможность работать художнику или учёному – благо.  Творческие люди на Западе, и в особенности, поэты в Ирландии, всю жизнь живут на пособие, и очень уважаемы. 

Сегодня произвёл ревизию рукописи, первоначальной работы, прерванной статьёй о «Тисках».  В разных местах обнаружилось пять-шесть фрагментов, начиная от событий, связанных с Геной, затем – с Рыжей Кисой и Чёрным Котом, Иссык-Кулем и Средней Азией вообще, двумя Иванами: шофёрами - междугородниками.   От одного из них – ташкентского (другой – свердловский), сюжетная ниточка ведёт в Москву, на самые верха.  Другая ведёт в глубину: «Легенда о Хане», оккультные и прочие дела.  Обыватели и художники, вельможи и поэты, общественные деятели – уже начинают заполнять живую ткань памяти и воображения.  Невозможно предсказать, сколько ещё линий и персонажей подарит сама работа.  Значит, так угодно Господу, чтобы не шагать мне каждое утро на службу, как только несколько дней назад я представлял себе своё будущее.  Глупо.  Видать, сыграло со мной одиночество шутку. 

Легко представить, мамочка, как устала ты от всяких и всяческих предположений, вариантов, соображений.  Вот приедешь – отдохнёшь в ирландской тиши, втянешься в рукопись.  Я даже не могу удержать в голове больше того куска, что пишу – остальное сразу забывается. 

Сейчас по канадскому радио узнал, что епископ Виталий назначен новым архиепископом русской зарубежной церкви и что сегодня в Нью-Йорке он возводится в сан.  Подумал: не там ли ты? 

Мои мысли и чувства о тебе постоянны и неотступны, а последнее время всё примеряюсь к тому, как с тобой тут, в этом доме, всё будет.  Слишком долгой была разлука, кажется, что не выпущу тебя из рук.  И твои последние письма невыразимо глубоки состраданием и надеждой на скорую встречу.  Я так теперь понимаю, что ты не торопишься в Садбэрри, и поедешь только перед отбытием.  Дай Бог, чтобы не разрушало тебя пребывание в этом доме.  Иногда вдруг чувствую – убивает тебя эта семейка. 

Я теперь точно буду писать тебе меньше – большие письма совсем не сочетаются с литературной работой.  Сегодня я изменил этому намерению, прежде всего от впечатления вчерашнего: такая глубокая и усталая печаль была в твоём голосе, что больше ничего и не надо было понимать.  И всё же бодрись, любимая моя крошечка.  В моём представлении ты всегда очень маленькая, уютненькая.  Скоро кончится мрак расстояния, сожравший день за днём целый год у нас.  Да, действительно, у меня не просто душевная по тебе тоска, а элементарно чисто физическая: слиться с тобой, и уже навсегда погрузиться и раствориться именно в тебе.  Поэтому твой совет во благо здоровья завести женщину – абсурден, слияние возможно только с тобой.  Да я и не верю вообще  ни в какие «физические обмены» как благо, как необходимость – без любви они всегда только похоть…     

 

27 января 1986

Мои милые!  Новость о пособии меня обрадовала и успокоила.  Деньги невесть какие большие, но существенное подспорье.  У меня скопилось 2400 с небольшим.  За две-три недели, что ещё проработаю, будет 3000, для раскачки и поисков новой работы будет достаточно.  Вы-то сами когда хотите моего приезда?  Если мы решили, что я приезжаю, то призадержать меня может только одно обстоятельство: ещё немного подзаработать – это первое.  Второе: беспокойство у меня вызывает продление ирландских паспортов в связи с пособием.  Если что не выйдет, то тогда уж кроме Америки ничего не остаётся. 

Хозяйка моя, Зинаида Михайловна, в некотором беспокойстве.  При всей её невменяемости, она, не знаю уж, то ли сильно заинтересована во мне как в работнике, то ли действительно привязалась, только ей очень не хочется, чтобы я уезжала.  Она опять стала звонить в Толстовский фонд, но там пока что не приняли никакого решения. 

Здесь два дня были довольно морозных.  Вчера, когда ты звонил мне, не застав, я гуляла по морозу целый час.  С непривычки, как пришла, сразу спать захотелось: надышалась морозным воздухом, пусть сомнительной чистоты. 

Генерал, бедный, впал опять в буйство.  Опять ему мерещатся камеры, пытки, побои.  Вчера меня послали на усмирение.  Я с ним ласково поговорила, укрыла, - утихомирился.  От крика, на который никто не отзывался – ни Нина, ни Зинаида Михайловна (а время было не моё), он сорвал голос и стал хрипеть.  Я посмотрела-посмотрела на обеих женщин  (Зинаида невозмутимо, с виду, продолжала читать в салоне, а Нина в кухне шипела, как проткнутая шина: «Ну воняет, ну воняет»), - и пошла к нему сама.  На что старик заявил: «Вместо того, чтобы быть добрыми ко мне, вы надо мной издеваетесь».  От возмущения он пытался сам выбраться из постели, отделившись при этом от устройства для мочи, и весь ею облившись.  Вот такая пока моя жизнь.  Ночью (днём они все высыпаются, а ночью колобродят каждый по-своему) Петр Григорьевич опять стал «заявлять» - это от диссидентства, но я не отзывалась, и он уснул.  Утром была немного разбита, когда ты звонил, но удалось поспать немного днём, после чего и пишу. 

Итак, Лёва, обрати самое серьёзное внимание на паспорта и решите все вместе, когда мне приезжать. 

Оля пригласила меня в сауну – баню, где лечатся просто горячим воздухом.  Может быть, завтра съезжу с ней.  Она раз в неделю бывает там.  Сочетание горячего пара и холодного душа очень полезно.  Оля очень талантливая, умная и добрая девочка, я её полюбила.  Но жизнь бедняжке тоже нелегко достаётся.  Сейчас это связано с больным отцом и обезумевшей Флорой.  Она, Оля, то есть, очень наблюдательна, тонко наблюдательна, и поразительно верно и глубоко судит о жизни.  Об одной, нееврейской, кстати, женщине, она как-то сказала: «Я не люблю её за одно чисто еврейское качество: драматизировать всё.  Впрочем, - добавила она, покраснев, - я и сама в этом смысле небезгрешна». 

… Решительно ничего не поняла о компьютерах, что ты говорил по телефону.  Имеет ли это отношение ко мне?  Сообщение в письме об Израиле просто ужаснуло меня.  Не знаю, почему, но я панически его боюсь.  Сейчас отнесу письмо на почту и сяду заниматься.  Много времени упустила, надо брать себя в руки.  То тоска, то мешают, то ещё что-нибудь. 

 

28 января 1986

Дорогая мамуля, хоть и заклялся писать тебе, и под этим листом лежит прерванная рукопись: события и характеры всё более развиваются и углубляются.  Знаешь, что главное в искусстве, литературе?  Сила, глубина и стройность.  В этом смысле была хороша первая статья.  Очень важно не отрываться от рукописи, сделать как можно больше к твоему приезду, чтобы уже вместе слепить нечто обозреваемое, законченное, пригодное для отправки.  Здесь должна живёхонькой подняться не вымороченная и надуманная Россия, и не карикатурные партия и Советы, а та Россия, что существует, страдает и …  Господь нам в помощь, только бы нам не оплошать, то – перст и крест наш, хорошо бы и тебе проникнуться.  

Люсенька, смесь радости и подавленности последнего письма очень даже понятна, спасибо за добрые слова, Маша даже была смущена званием «поэтесса».  Что касается Мюнхена, то чего проще – не было его совсем недавно, и нет теперь вновь.  Ну, возникло недоразумение, зато кое-что выяснилось, например, что можно быстро получить рабочую визу в Европу.  Вчера пришло сугубо деловое, нормальное письмо от Анри.  Первое было художественно-поэтическое послание, повлекшее мою стремительность. 

Мамуля, сегодня, 28 января 1986 года, вернулся с биржи с 280 фунтами в кармане.  Думаю, что это – пособие за последние четыре недели.  Сразу сбегал к Майклу, показал, обнялись, он произнёс спич в честь обретения Ирландией семейки: мама, папа, Маша, Миша.  Должны были начать платить ещё неделю назад, но я отпросился в Дублин, значит, начали сегодня, с чем меня и поздравила та самая милочка – брюнеточка, что мне симпатична.  Пришла на ланч Маша, порадовалась тому, что нас признали ирландцами, хотя всё время твердит, что не хочет жить в Ирландии. 

Обо мне, Кисонька моя, не волнуйся и не беспокойся: чем сильнее потрясение или тяжелее ночь, тем глубже захватывают меня образы книги, острее чувство и ближе возникающая в воображении жизнь.  И сразу невзгоды отступают.  Очень надеюсь, что, войдя в работу со мной, и ты обретёшь иммунитет к мелочам жизни, обретёшь своё истинное дыхание – поэтическое.  На самом деле в тебе это было главным, не получившим развития.  Но никогда не поздно возвыситься для принятия слов, созвучных музыке сфер небесных.  Возвращайся смело для лучшей жизни, как сказал сегодня Майкл, для уверенной жизни. 

  

28 января 1986

Мои дорогие!  Второй год без вас разменен.  Мне всё вспоминается сцена нашего прощания, когда я, вытягивая шею, всё пыталась увидеть вас из автобуса, не подозревая, какие испытания выпадут на нашу долю. 

Вчера была в церкви.  Оля довольно деликатно сказала мне, что, конечно, она не может вмешиваться в наши семейные дела, но, уехав из Америки, я пожалею не раз об этом.  Ведь все сюда стремятся, не только из Израиля, но и из Европы, потому что прожить можно только здесь.  С тяжёлым сердцем уехала я из церкви, просто страшно, что будет с нами. 

В пятницу я ездила к Меерсонам.  Миша очень предостерегал от «Посева» и «Свободы», и Германии вообще, приведя в пример устрашающий пример Розенов.  Да спасёт их Бог, их поразило горе, страшнее которого не придумаешь – дочка заболела раком. 

Вернулась, а Зинаида Михайловна говорит, что звонил какой-то Николай.  Вчера выяснилось, что звонил Коля Елагин – тот самый, что познакомил меня с Таней Либерштейн.  Они, оказывается, всё время обсуждают нашу ситуацию, и Коля, узнав, что я возвращаюсь в Ирландию, разыскал телефон Григоренко и пытался поговорить со мной.  А видела-то я его всего один раз: на дне рождения Меерсоновой мамы, Валентины Васильевны. 

В субботу, поговорив с вами, что-то совсем раскисла.  Зинаида дала мне какую-то таблетку, и я легкомысленно проглотила её, после чего всё тело налилось страшной тяжестью, и я ходила, как статуя командора, тяжело ступая.  Вечером появился её сын с семейством, и она выставила вино.  Андрей сказал: «Мать, покажи лекарство, которое ты дала Люсе.  Ей, наверное, нельзя пить, если это какой-нибудь депрессант».  «Вот глупости», - заявила З.М.  «Я и сама его принимала, показать не покажу, а лекарство хорошее.  Давай выпьем, Люся.  Если мне, старухе, ничего не будет, тебе и подавно».  Я выпила рюмку, и она тоже – из упрямства, обычно не пьёт. 

Вечером её стошнило, и меня тоже, причём одновременно.  «Но не думай, что это из-за лекарства, - заявила вздорная старуха, - это у нас грипп такой».  Вот характер!  Но как стошнило, тяжесть исчезла.  А виновата я сама, разумеется, надо свою голову на плечах иметь. 

В воскресенье лил дождь.  После церкви опять поехала к Тане, занимались до шести, потом, как всегда, роскошно поели, и я поехала домой.  Конечно, я стараюсь появиться дома попозже, и могла бы приехать совсем поздно, но я веду себя осторожно, может быть, слишком. 

Генерал утром сказал: «Мне приснился страшный сон, что я потерял зубы.  Посмотрите, во рту ли они».  Смотрю – зубов нет.  Не помните ли, спрашиваю, где вы их в вашем сне положили?  «Да, кажется, здесь, где-то справа».  Действительно, валялись в постели. 

Одну ночь Зинаида спит в генеральской спальне, одну я.  Она, по стариковской привычке, всё прикрывает окна, и раньше я плохо спала из-за духоты.  Но сегодня я контрабандой открыла окно, и спалось хорошо, да и больной старик, который вообще не знает воздуха, спал прекрасно.  Впредь так и буду делать, пока я здесь. 

Сейчас отправлю письмо, сяду за учебники.  Надо занять свой ум, к тоске тяготеющий.  Папочка, статья твоя очень свежо написана.  Я тут прочитала какой-то литературный обзор в «Посеве» - жуткая серятина.  Конечно, они будут кретины, если за тебя не ухватятся.  Правда, папуля, ты подзабыл чуть-чуть грамматику, но я тебе буду помогать. 

Хорошо, что Рома написал.  Дорогой мой, зачем ты Итику писал о Боге?  Как ты оторван от реальности!  В Россию, брату-атеисту – о Боге!  Да ты запугал его до смерти, да и просто, он обязан был ответить тебе так. 

Не для детей: я опустила эпизод с Гершовичем, дописываю сейчас.  По мере того, как он наливался водкой, он бросал всё более выразительные взгляды на меня.  А тут дура хозяйка оставила его ночевать в салоне.  Они трепались до трёх, а я рано ушла, а дверь задвинула, чтобы не смог открыть, если полезет.  Что он и пытался сделать, но отступил, почуяв баррикаду.  А утром сделал невинные глаза и спросил: «Люся, ты зачем забаррикадировалась?  Ты меня неправильно поняла, я просто хотел с тобой побеседовать».  «В три часа ночи я с мужчинами не беседую, - говорю, - тем более с пьяными».  Пошляк, пьяница и бабник.  Утром, хоть он и трезв был, я не хотела с ним больше разговаривать, хотя он порывался, впрочем, чувствуя неловкость.  Я не написала тебе об этом сразу же, думая, что, может быть, тебя это огорчит, но тут ведь нет ничего огорчительного для тебя, если обо мне говорить, а на Гершовича тебе наплевать. 

 

30 января 1986

Четверг.  Дорогая моя Люсенька, целую тебя крепко, крепко, крепко!  Хотелось сразу порадовать тебя грантом, пытались звонить, но не получилось.  Я никак не ожидал, что дадут за целый месяц.  Здесь такой грант получают некоторые поэты, художники и писатели.  Кстати, вместе со мной деньги получал тот самый известный, длиннолицый ирландский поэт, с которым нас знакомил Майкл.  Недавно на нашей набережной снимали фильм: как многозначительно поэт предаётся своим грёзам, то сидя на чугунных тумбах, то, ковыряя в зубах и наблюдая морскую даль, то медленно прохаживаясь с поникшей головой – чисто ирландский подход. 

Так что ты всех успокой: «грант» на творческую работу – это не кот чихнул, ни в Америке, ни в Израиле не видать ничего подобного, как своих ушей.  И главное – успокойся и порадуйся сама: Господь устраивает пути наши сверх нашего разумения.  У нас сразу стало дома покойно, исчезли негативные моменты по этому ожиданию, теперь только бы дождаться тебя!  Хотя нет, Миша стал вечером чрезмерно веселиться, кувыркаться – выделять свою неуёмную энергию, мешая мне и Маше заниматься.  Пришлось скручивать его по ручкам да ножкам – шутка, конечно. 

И моя работа пошла сразу шибко и уверенно, вчера пошло писаться сразу на машинке, и настукал семь страниц.  Двигаюсь вперёд без оглядки, работаю буквально всё время, до полной вечерней усталости.  Но вот ночью проснулся, как от твоего зова, словно там, за океаном, ты потянулась ко мне перед сном – всем телом и душой, вызвав у меня сильнейшее возбуждение до окосения и боли.  Потом улеглось, посочинял часок, да вновь уснул. 

Я пытался сказать тебе, что мы здесь обсуждали возможность частных уроков по обучению программированию.  Тони сказал, что никаких проблем не будет вообще, всяческая инициатива, тем более деловая, здесь приветствуется и находит поддержку.  Я думаю, что под эту идею можно будет найти кредиты и вообще – понимание и помощь.  Мне представляется эта возможность весьма перспективной, и уже потому полезной, что будет профессионально продвигать тебя, и может дать образование в этой области нашим детям, не знающим, чем занять свои быстрорастущие творческие силы и возможности.  Конечно, поначалу будут только расходы, но это всегда так.  Я готов во всём помогать тебе, где только смогу.  Загорись, мамочка!

     

30 января 1986

Мои любимые!  Выжить мне помогает (помогало) моё сомнамбулическое состояние, погруженность в мечты и грёзы.  Я мысленно живу с вами, проживаю целую жизнь, самые разнообразные и всегда счастливые мгновения.  А с тобой, Лёвочка, тоже романтическая жизнь, полная любви и поэзии. 

Но вот сегодня приехала к университету Колумбия, где учится Оля (Оля пригласила меня в университетскую баню, с парной, уверяя, что это помогает жить).  И в ожидании её около входа в университет я оглянулась.  Оглянулась, и – очнулась.  Бог ты мой, настоящая весна: снег тает, воздух влажный и томный, солнышко греет, студенты, юные и жизнерадостные, снуют туда-сюда, а я – одна, стареющая, изнемогающая, вне жизни, без вас.  И так мне душу скривило, выворотило, что показалось мне, что ещё совсем-совсем немного, и я сойду с ума. 

Но тут в конце аллеи появилась Оля – Малая Медведица, с очень своеобразной, неуклюжей, но страшно милой грацией, со своим фаюмским лицом и живыми, добрыми глазами.  Я сразу отвлеклась её рассказом об Алексее Цветкове, которого она только что прочла (его научный труд о Платонове), а тут и баня рядом, а в ней непривычное, на людях, раздевание.  Я на всякий случай осталась сперва в купальнике, а потом, по примеру других женщин, разделась совсем.  Оля ушла в бассейн, а я – в парную.  Но баня оказалась не совсем русской.  В небольшом помещении, с деревянными полками-лавками – огромный чан с горячими камнями, от которых валит горячий сухой воздух.  В комнате сидела вначале молодая, очень красивая эфиопка (много потеряли твои глаза художника, Лёвушка), с которой пот тёк прямо-таки ручьями.  С меня тоже потёк пот.  Не очень доверяя чистоте скамеек, я села на полотенце, а через пять минут выскочила как ошпаренная, и под душ.  Снова вернулась на пять минут, и снова под душ, и так раз пять, пока Оля плавала.  Потом поднабралось много женщин и юных девиц, в основном восточного происхождения.  Вошла индуска (прямо таки восточная принцесса) и стала заниматься йогой, потом не менее приметная японка, и тоже йога и т.д. 

После такой бани я как десять лет сбросила: в ухе постреливало – прошло, голос чуть хрипел от простуды – очистился, стало легко и приятно во всём теле.  Оля предложила мне бывать в бане по её абонементу каждую неделю.  После баньки зашли в студенческую столовую и попили чайку с булочками, которые я вчера испекла и с собой прихватила.  После Оля побежала на очередную лекцию, а я хотела попасть в соседний собор Нотр-Дам американский, чтобы посмотреть средневековую живопись, да он закрыт оказался.  Побродила в окрестностях университета и поехала домой.

Дома Нина солила капусту.  Я съела тарелку постного борща, сделала себе салат из свежей капусты с майонезом, и поела с удовольствием, заедая его хлебом из здоровой муки, который вчера сама же испекла.  Хозяйка начала было дёргать меня (чтобы я пошла поднять с постели генерала), но Нина сказала: «Что ж, моё время, сейчас вымою руки и подниму».  «Так вам же ещё руки надо мыть, - заявила вздорная старуха, а мне сейчас надо».  «Пусть Люся поест», - резко возразила ей Нина и пошла сама.  Вот тут-то я и почувствовала всплеск сумасшествия, а точнее желание просто заорать на неё благим матом, и притом самыми непристойными словами.  Но – сдержалась.  Зато когда она стала корчить гневные рожи, обращая их преимущественно ко мне, когда мы с Ниной начали разговаривать на кухне (а она этого не выносит, и мы обе это знаем), мы игнорировали её и продолжали нашу беседу, пока её не исчерпали. 

Всё её самодурство – от слабости.  Она чувствует себя ущемлённой хозяйкой и часто, доказывая нам, что она хозяйка, ведёт себя абсурдно.  Поняв это, я перестала злиться, и даже напротив, подчёркиваю, что на всё её воля.  За исключением того времени, которое у меня не рабочее, и тут стою твёрдо. 

… Оля, между прочим, опять вернулась к теме Америка – Ирландия, доказывая преимущества, необходимость и даже неизбежность первой.  Но я уже слушала рассеянно, ибо мысленно переживала снова встречу с вами, все предстоящие нам радости.  Хотя … где-то в сознание вкрадывалось сомнение и страх лишиться навсегда этого варианта. 

 

31 января 1986

Утро.  Дорогая Люсенька, очень всё же трудно начать день, работу без письма тебе, хотя и клялся, что не буду писать.  Ещё и потому, что ты сейчас неотступно окружаешь меня со всех сторон, куда бы и как бы я не повернулся - ночью ли, днём ли.  Ты не просто передо мной, ты – вокруг, я как бы в тебе, и с каждым днём всё плотнее и ближе смыкаешься.  Не пугайся, это не галлюцинации, это просто образ, знак моего самочувствия как ответ на ожидание, твоё приближение. 

И потом я перестал бояться, что из-за малейшего отвлечения, скажем, писем, забуксует работа.  Нет, идёт она больно шибко, даже захотелось притормозить: за два дня написал семнадцать машинописных страниц – это слишком.  Испугавшись, я перечитал: не бред ли настукал?  Нет, вроде бы осмысленно и зримо.  Видать, накопившийся не то, что годами, а десятилетиями, материал жизни сейчас заполняет самым живым образом плоскость бумаги.  И условия прямо таки идеальные: с девяти утра я уже  за столом, и никаких тебе помех за весь день.  Стал писать и вечером, после общего обеда, мойки посуды и чая, завершая суету дня, но уже больше по инерции, чтобы не терять попусту времени. 

Последнее время приходится жать на Мишу, чтобы занимался.  Его переходный возраст выявляется довольно противоречиво: то он бешено весел, и надо усаживать его за работу, то он удручён, и всё валится из рук, и вновь надо уговаривать - но уже иначе.  Маша работает, но постоянно скулит, что устала, много работы, и т.д.  Словом, ровное детство у них позади.  Сейчас не только надзор за ними нужен, но и прорва такта, ума, интуиции.  Надеюсь, что твоё возвращение благотворно повлияет на них, на их самочувствие. 

Я сразу, со вторника, обрёл долгожданный внутренний покой.  Этот «Грант», как дар Небес, принёс мне иное дыхание, куда более глубокое, чем возможное чудо в Мюнхене.  Значит, Господу угодно, чтобы я остался художником.  Я с благодарностью и величайшей ответственностью принимаю эту судьбу, это назначение.  Даже дети говорят, что я и внешне сразу изменился: помолодел, сгладились морщины.  Да и я сам почувствовал себя юношески лёгким, не отягощённым ни годами, ни бедами, словно вчера родился.  Вот только бы тебя дождаться, а то, как в давние годы, всё та же ночная побудка…  Мне бы, конечно, подобно тебе: помолясь, прогнать бы на небеса того беса, а я – напротив: живо представляю тебя спящей тихонько рядом.  И как я нежно, нежно обнимаю тебя, стараясь не разбудить, потихоньку привлекаю к себе... и  блаженно засыпаю. 

Конечно, можно сказать, что столь большая творческая активность – результат сублимации, но всё же, в главном, наверное, не так.  Многие годы я работал в скульптуре, живя бок о бок с тобой, хотя, если честно признаться, очень часто я с досадой кидался искать утешение и выход любовной энергии в работе.  До сих пор мне памятны многие моменты, когда в висках стучали молотки, душа уныло томилась обидой, жестокостью и непониманием.  Это я пишу, отлично понимая, почему ты зачастую жестоко и грубо отвергала меня в том сумасшедшем доме – общине, где мы все были ненормальны.  Странно, что мы вообще не стали импотентами и не поубивали друг друга.  Ты напрасно сейчас частенько ссылаешься на свой якобы слабый темперамент, оный – не более чем форма проявления чувства, а оно, чувство, сама его глубина, сила, никак от темперамента не зависит.  Флегматик может чувствовать страстно, глубоко, любить холерика куда энергичнее – тут дело только в самом человеке, а не его отдельных свойствах.

… Как ты почувствовала национальный траур Америки?  Миша прибежал снизу, из магазина, где видел по ТV гибель космического корабля, и стал просить включить наш телевизор.  Я был ужасно подавлен, но включить отказался, разрешаю только по субботам-воскресеньям.  Как хотелось бы, чтобы в Америке люди не были, подобно в СССР, игрушкой в руках военных и политиков, но, видать, и там не лучше. 

Люсенька, заканчиваю в субботу в Дублине, позади очень удачный день.  Это удивительно, что у меня появилась возможность разговаривать по проблемам, которые так важны для меня в процессе работы над книгой.  Джон совершенно замечательно накормил меня в самом дорогом ресторане, да я выпил пиво – отметили мой грант, действительно, для людей искусства это так и называется.  Все были просто счастливы, что я не уехал в Мюнхен.  Фергус взял анкеты в Израильском консульстве (они на иврите), заполним, и через неделю получу паспорт. 

 

1 февраля 1986 года  Франкфурт

Здравствуйте, дорогие Люся, Лёва, Маша, Миша!

Получил только что Лёвино письмо, и решил написать сам.  Рад, что у Вас всё более-менее.  И, конечно, рады будем увидеться в августе.  Собираемся поехать в Вену, если туда приедет Сёма.  Он тут звонил с предложением поехать на озеро Балатон в Венгрии, но я отказался, во избежание штучек со стороны доблестных органов.  Хотя и проходит в СССР ГПУ (гласность, перестройка, ускорение), но ГПУ есть ГПУ. 

У нас с Лидухой всё в норме: стареем, работаем, думаем над романом «Пахан».  Это должна быть книга, похожая на «Крёстного отца».  Рад, что «Фауст» Вам больше понравился, чем нет.  Но мы и не претендуем на высокое звание «Писатель».  Эти книжки – подтяжки, коими мы держим свои финансовые «штаны».  И всё нелегко в этом бизнесе.  Пишем, пишем, а денег не хватает даже на первый взнос на квартиру, которую мы решили купить здесь, во Франкфурте.  Кишка тонка.  Но всё это «семечки» по сравнению с вашими проблемами.  Кстати, радио «Свобода» передаёт сейчас «Операцию «Фауст» на Советский Союз.  Нас это радует… 

Как ваши дела?  Как детки?  Ждём встречу.  Ваши Фред и Лида. 

 

2 февраля 1986

Воскресенье.  Полдень.  Дорогая моя кошечка – мамочка, обнимаю тебя крепко.  Вернулся я вчера из Дублина очень довольный, каждая поездка теперь не просто, как прежде, заработок, а словесное общение: очень углубились наши дружеские чувства, взаимопонимание.  Уже куда глубже могут обсуждаться различные проблемы.  Этот день (через две недели) вполне удовлетворяет мою потребность в общении, обмене мыслями.  Я им рассказываю о своей книге, статьях и т.д., и нахожу понимание, проверяю свои мысли, соображения. 

Я предложил Ванессе, если ты не будешь торопиться домой, заключить соглашение о любви и дружбе.  Она, кажется, не очень поняла, но Фергус веселился от души.  Мало того, я увлёкся и развил предложение: даже после твоего возвращения я не прочь пожить на два дома, если она согласна, и если ты, конечно, не будешь возражать.  Тут ты, конечно, сразу узнала меня в старом амплуа – знать, я действительно пришёл в себя: и в Ирландии, как в своей тарелке. 

Был ещё вчера певец Рэндол, ему приходилось почти весь разговор переводить, он очень отстал.  А Ванесса уже не пугается, не шарахается – мило занимается, и всё лучше понимает, даже беглый разговор.  Конечно, с твоим приездом характер занятий изменится в лучшую и необходимую сторону – чисто грамматическую.  Мы договорились с Фергусом начать переписку, как с Джоном, по разным делам, чтобы двигаться и в письме. 

Сегодня был сюрприз – фильм Би-Би-Си, снятый в Москве и Ленинграде о советском   кинорежиссёре – женщине с татарским лицом и именем, очень любопытный, и, главное, ласкающий чудесной русской речью, звучащей для меня теперь как самая нежная и возвышенная музыка.

…Поговорили с Лёнькой.  Он начал было очень бодро говорить, тут же сообщил, что вскоре вновь меняет работу.  Потом я напомнил о нашей израильской творческой атмосфере, в том смысле, что я живу вновь в ней, в этой атмосфере работы и жизни.  Это я к тому, что Лёнька удивился, как молодо звучит мой голос.  В конце беседы он совсем что-то сник и загрустил, вероятно, заскучал о прошлом, об ушедшей дружбе.  Я дал наш адрес – пусть пишет. 

 

3 февраля 1986

Продолжаю в понедельник утром.  Получил два твоих письма – от 27 и 28-го января.  Если обобщить всё, что ты написала и что мне самому известно о Германии, то вывод один – что ни делается, всё к лучшему.  Что касается Саши Розена, то даже представить невозможно весь ужас, связанный с ребёнком.  Хотя я всегда что-то подобное ожидал в его судьбе и временами, когда я вспоминаю его маму, умиравшую от голода, дистрофии во вполне нормальное время в смысле питания, из-за систематически объедавшей её банды сына, вчерашнего нахлебника и скандалиста, то не могу не видеть настоящее через то, что одному мне ведомо.  Но я не судья ему, хотя известным образом не безучастен. 

Что касается ссылок твоих или Миши на его оценки «Свободы» и «Посева», то они у него всегда однозначны.  У Анри не будет подобных отношений никогда и ни с кем – он соблюдает необходимую эстетическую дистанцию в отношениях.  Сашка же укорачивал её. 

Что касается оценки твоего возвращения – тут много правды, только, как я сказал вчера Лёньке: уговаривать не надо, согласные хоть сегодня – но как?  Он рассмеялся, отчётливо понимая риторичность проблемы.  Семейку ты хорошо описываешь, слава Господу, не потеряла ни рассудка, ни чувства юмора.  Теперь уж это позади!  Инцидент с Гершовичем описала ты хорошо – мягко и без раздражения.  Меня сей факт никак не задел, только вот слегка подумалось, что бабёнка ты всласть, так что и сама не без вины. 

Это хорошо, что у тебя возникло желание помогать в писательской работе, и что ты поверила и в этот мой дар – вдвоём мы очень шустро и быстро продвинемся. 

Вчера уловилась такая нотка, что твоё пребывание в Садбэрри может продлиться.  Мы не очень возражаем, если необходимо поработать.  И нам хотелось бы за это время поменять квартиру и подготовить к твоему приезду. 

Не тревожься, пожалуйста, о наших ирландских визах, после всего, что было - это несерьёзно.  Давай будем с самого начала спокойно жить.  Постарайся прикинуть в оставшееся время, как ты смогла бы быть учителем по программированию, на каком уровне, и что тебе для этого следует сделать?  Если потребуется для этого задержка, я не буду в претензии. 

      

4 февраля 1986

Дорогая мамуля!  Можешь поздравить нас с Большим Днём – нашли отличную квартиру и договорились переезжать 16-го, в воскресенье.  Так что уже 16-го вечером можешь нам позвонить по номеру 23456 (дети долго ликовали, когда я удивил их своей памятью).  Конечно, мы сейчас в очень приподнятом настроении.  Квартира в самом центре города.  Хозяйка, очень любезная дама, предложила нам посуду, одеяла, и всё необходимое, если нужно.  Как только она узнала, что я и есть тот самый скульптор, выставки которого она видела в Артцентре и театре, снизила цену с 30 до 25 фунтов в неделю и согласилась ждать ещё две недели, когда у нас кончится договор на старую квартиру. 

P. S. Люсенька, любимая моя девочка, почему-то иногда именно во время работы, когда весь захвачен образом текущего текста, особенно живо предстаёшь ты, как сейчас.  Очень шибко идёт работа, только успеваю отстукивать.  Форма является сама собой, готовой, не требуя ни времени, ни усилий.  Даже страшновато. 

Помнишь, в первую пору в Галилее, когда была готова череда портретов, я всё побаивался, что всеобщее восхищение не по причине самих работ, а под влиянием моего присутствия, тем более что Диаманты утверждали, что всё происходящее от этого самого моего гипноза.  И как важна была первая домашняя выставка в Тель-Авиве для знакомых покойного профессора Тарковского, которая разрешила те самые сомнения, которые возникают невольно сейчас. 

Только твой приезд может во многом (не окончательно) сказать нечто со стороны.  Кстати, когда долго не было ответа на первую статью, я стал было колебаться: а вдруг я свихнулся, поскольку работу считал хорошей. 

Скоро полдень.  Я уже отстукал четыре больших листа, пойду, прошвырнусь на почту – отправлю это письмо.  Сердечный привет всем.  Как жалко, что рядом нет Язловицких – хватило бы только их. 

 

5 февраля 1986

Люсенька, любимая наша, сегодня утром пришло твоё письмо от 30-го, с посещением бани – очень взволнованное, нежное и грустное.  Конечно, приступы тоски очевидны и естественны в твоём положении, но вот, оглядываясь на студенточек, предаваться скорбным соображениям о своём возрасте – грех, мамуля!  Вот на меня тоже, как я писал тебе, студенческое окружение очень влияет, поднимая и радуя.  Чуть-чуть жаль, что судьба не сложилась так, чтобы всю жизнь работать, быть со студентами. 

Мамуля моя, это ты хорошо меня произвела в старшего сыночка, у меня всегда к тебе было, а сейчас стало ещё больше сыновнего, детского чувства – тёплого, тёплого, как у котёнка под бочком мамаши.  И ты права, что у нас, действительно, очень романтичная любовь, овеянная поэзией и множеством разнообразно меняющихся состояний – это дар Божий.  С этим бы и жить нам бок о бок, вот и Господь нам благоволит, и тем, что возвращаешься в Ирландию.  Вспомни, как мы вскоре после приезда сюда мечтали о возможности самостоятельной жизни в городе, об ирландских паспортах.  До всего этого рукой подать, только бы не терять любви, воодушевления и нежности друг к другу.

Что касается разговоров Оли – то они чисто риторические, базы под ними нет.  Неужели ей сие самой не приходит в голову?  Просто, вероятно, им хотелось бы, чтобы и мы были в Америке.  Это другое дело.  Мы очень надеемся, что все твои усилия в Америке сторицей окупятся в Ирландии: уж не знаю, в самом ли программировании, или преподавании.  Сейчас, у Яши, хорошо бы просмотреть такие возможности, подзаняться, и, быть может, захватить необходимую литературу.  Мы готовы встретить тебя на новой квартире после 16-го, только потребуется несколько дней для наведения порядка, чтобы тебе было приятно войти в твой новый дом.  Конечно, тебя здесь ждут труды – и со мной, и по устройству. 

Большую часть домашней работы, на кухне, я хотел бы сохранить за собой, иначе на литературной работе просто невозможно.  Не случайно большинство писателей были известными кулинарами.  В новом доме будет достаточно работы по наведению уюта.  Вот мы потихоньку и будем улаживать наше гнёздышко, да гнать книгу вперёд – к концу и приготовлению товарного экземпляра.  Уверяю тебя, что это на много голов выше всех моих статей, в том числе – и последних. 

Из Франкфурта – ни слова.  Дело в том, что «Грани» - ежеквартальник, так что всегда впереди есть ещё три месяца, они не спешат.  Думаю, что статья о «Тисках» поставила их, возможно, в затруднение - в ней трудно понять то, о чём ты спросила меня: хвалебная ли статья?  А как ты нашла? 

Вчера, несмотря на беготню с квартирами, которая, к счастью, тут же закончилась, успел отстукать главный тезис придуманного вступления – мистификации – внутреннее освобождение от времени, от десяти лет в эмиграции, в смысле внутренней достоверности. 

Передай Яше с Любой, что Господу, оказывается, угодно, чтобы я продолжал быть художником, и он воспротивился моему желанию благоустроить жизнь службой за деньги.  Я не без горечи принял этот вариант, точнее, положение статус-кво и только сейчас, когда пришёл этот маленький грант и работа пошла ещё веселее, я оценил мудрость Господа.  Обними их за меня, они всегда у меня в сердце. 

 

6 февраля 1986

Мои милые!  Итак, скоро приеду.  Мне трудно было отказаться от Америки, не трудно, а страшно, потому что здесь точно можно крутиться и не помереть с голоду, а в Ирландии мне всё представляется сложнее, особенно если думать о будущем детей.  Но вот позвонил Яков и самым серьёзным образом говорил о том, что это плохо кончится и для меня, и для вас, что я переступила все границы, и надо немедленно возвращаться.  И я с ним сразу же согласилась.  Лишние двести долларов не спасут нашего положения. 

Хозяйка, конечно, хитрит и пытается удержать меня ещё и ещё.  Меерсоны, когда я сказала им о своём намерении, просто ужаснулись.  Флора просто набросилась на меня, называя моё решение безумным и безответственным, даже больной Толя проявил максимум участия и сказал, что это безумие и т.д.  Оля уверяет, что нам придётся остро пожалеть и что всю ответственность я должна взять на себя, не полагаясь на твои вымыслы, в которые ты сам, безусловно, веришь.  Но я должна полагаться на своё понимание действительности, которое ближе к реальности.  Всё это надо было мне внутренне преодолеть, и я просто затаилась от них пока, но попрощаться-то нужно будет явиться. 

Что такое грант?  Можно ли его получать долго и как долго?  Твои эйфорические письма, Лёва, и разговоры о покупке компьютеров, издалека меня пугают ещё больше.  Мне видно, как ты ещё больше отрываешься от практического понимания жизни и немного сошёл с ума, вероятно, от одиночества.  Но чистые, ясные голоса детей зовут меня, и я закрываю глаза на свои страхи. 

Конечно, оставаться в этом доме больше нельзя, можно сойти с ума в куче этих больных, дурно пахнущих тел, а главное – среди тех эманаций, которые выделяет Зинаида Михайловна, стоящая десятерых больных.  Сегодня она, рыдая, умоляла меня остаться ещё немного, ведь она такая несчастная, ведь её сын (тот, что здоровый) вчера сказал ей по телефону: «Нет, мама, ты не приезжай, ты не планируешься, у нас будут гости – американцы».  «Ну и что, - ответила я, - он абсолютно прав, а если вы не понимаете таких вещей, то страдания ваши будут совершенно невыносимы, да ещё и его принудите страдать от вас  же».  Такое объяснение привело её в экстаз и эйфорию, и теперь она порхает по квартире, совершенно счастливая.  Но Бог с ней, она и в самом деле абсолютно ненормальна, а мне нужно поскорее переехать в Садберри, хотя Меерсоны нашли мне другую работу: на тех же условиях, только с детьми.  В Садберри я очнусь от этой жизни, позанимаюсь чуть-чуть, и – к вам. 

Какое счастье!  Нью-Йорк – город больных и сумасшедших, или мне это просто кажется от жизни в этом доме. 

Я немного растерялась из-за Анри, у него имя и влияние, уж он-то мог что-нибудь сделать.  Впрочем, он, вероятно, сам на птичьих правах пока. 

В доме нет музыки.  Включается только Зыкина, Высоцкий и иже с ними (хотя я несправедливо поставила эти имена рядом).  Но Зыкина меня раздражает, Высоцкого что-то стало трудновато слушать, а настоящей классической музыки здесь не слушают.  Тогда я стала читать поэтов – Блока и Гумилёва, и неожиданно открыла для себя Гумилёва с другой стороны, то есть попросту поняла, что это поэт огромный.  Ну, я кончаю на этом.

Встреча уже не за горами, и я так её предвкушаю…

 

6 февраля 1986

Любимая наша мамуля-красуля, обнимаем тебя! 

Сегодня прожит совершенно замечательный день Великой Суеты, хотя в ничтожные антракты от беготни написалось, как бы само собой, три страницы текста, пугающего меня самого силой и неожиданностью.  Какое-то время назад, уже из этой квартиры, я писал Ревичам в ответ на их удивление скульптурным даром, что скульптура получается сама собой, без ощущаемых мной усилий и осознанных решений, она как бы внушаема.  И что вот Бог не ссудил мне дар литературный, поскольку каждое слово вынужден прежде обдумать, придумать, иначе был бы писатель.  И вот случилось нечто фантастичное: стоит мне теперь сесть за машинку, как слова, предложения сами собой возникают без видимых с моей стороны усилий, точно как у графомана.  Поэтому сие обстоятельство весьма насторожило меня, что и говорить – если моя скульптура пошла после пятидесяти, и это было не очень обычно, то появление писателя в шестьдесят – ещё менее нормальное явление.  И всё же я твёрдо стою на том, что это произошло, хотя Валя Брусиловская утверждает, что я «просто вернулся к своему первому и настоящему призванию». 

Так вот, сегодня с утра был снег, учительницы не приехали за Мишей, и он оказался дома.  Я погнал его смотреть объявления о продаже вещей, так как нам нужна стиральная машина и газовый камин в новую квартиру.  Побегали по объявлениям – ничего не удалось купить…  Дети всё более втягиваются в домашнюю деятельность, хотя житейской поворотливости у них, как это ни прискорбно, не больше, чем у родителей.  Словом, при твоём возвращении только и начнётся эта деятельность. 

Заканчиваю утром 7-го февраля.  Мамуля, вновь антракт в твоих письмах.  Маша последние дни вялая, вообще характером всё более напоминает тебя.  Сейчас она очень легко раздражается, долго очень готовит уроки, встаёт тяжело, словом, в самый раз быть и мамаше – у неё началась та жизнь, к которой мне подходить уже не с руки.  Иногда она так тоскливо вздыхает: «Когда же мама приедет?»  Я не успел ответить на твой вопрос о длительности гранта.  Единственное условие – жить надо в Ирландии, а получать – бесконечно долго, как и все здесь.  Мамуля, ты уже ближе к нам – в дороге, ободрись, какой впереди праздник! 

 

6 февраля 1986 года.  Франкфурт

Дорогой Лев!  Долго тебе не писал, так как был болен: более двух недель пролежал с тяжёлой формой гриппа.  Сегодня первый день вышел на работу, сразу пишу, знаю, что ты волнуешься.  И, видимо, не напрасно.  Дело в том, что Владимов отверг обе твои рецензии.  И думаю, что не из-за тебя, а ввиду политической обстановки, которая у него сложилась с сотрудниками «Посева».  Он написал мне, что не может опубликовать ни ту, ни другую рецензию.  Но я полагаю, общаясь с супругами Владимовыми, что он и его жена глубоко больные (психически) люди.  Он – большой писатель, но мелкий человечишко, страдающий комплексами… 

Я посылаю рецензию на «Тиски» в «Панораму», это лучший еженедельник, находящийся в Лос-Анжелесе, редактор – Половец.  А Рыбаков отсылает рецензию на «Ярмарку» в Париж, в «Русскую мысль». 

Что у вас?  У нас всё нормально, работаем, не умираем.  КГБ вцепилось в меня: получил от Сёмы телеграмму, перепугался, позвонил, но оказалось, что Сёма хочет со мной общаться.  А папа прислал, наконец, ругательное письмо: не позорь, не порочь, смени фамилию.  И ссылки на Итика…  Одним словом, ГБ давит на Незнанских…

Что нового у Вас, что у Люси?  Здоровье не поправляется, завтра снова иду к лекарю.  Но всё одно и то же.  Пока принимаешь антибиотики, ничего, как кончаешь, то плохо.  Ира в Западном Берлине, общается с Натаном.  Напиши ему, у него, кажется, своя художественная мастерская. 

Лида целует, я тоже.  Ваш  Фред. 

 

Февраль 1986  Садбэрри

Мои милые!  Я в Садбэрри, уже две ночи.  Вчера звонила вам и забыла расспросить о главном – как надолго дали пособие.  … Всё же мне совершенно неясно до конца, что за грант дали, надолго ли. 

… Яша приехал в Нью-Йорк рано, часов в десять, но нам пришлось подождать до двенадцати, пока приедет из Нью-Джерси Сергей Мюгэ, собравшийся ехать вместе с нами.  Ровно в двенадцать мы и отправились, а в начале пятого были уже в Садберри.  Бедному Яше пришлось отвозить Мюгэ на автобусную станцию.  Люба ждала нас с горячей итальянской пиццей с грибами.  Сергей понравился Яше и Любе, они обменялись телефонами.  Таким образом, у них есть лишнее знакомство в Нью-Йорке и место, где можно остановиться. 

…Вчера весь долгий воскресный день я просто отдыхала, расслабившись, и именно в Садберри почувствовала, как устала за три месяца.  Именно за эти три месяца, кстати, я сбросила десять фунтов веса, питаясь не хуже, чем у Любы.  Вероятно, по психологическим причинам, от напряжения.  Теперь, когда я простилась с семьёй Григоренко, я могу сказать, что мне уже так тяжко было психологически, что я, наверное, не смогла бы остаться даже ничего не делая там, в атмосфере мертвецкой, по образному выражению самой Зинаиды, добавлявшей к этой атмосфере ещё тяжести в силу своего дурного характера.  Рассталась со мной она враждебно, выразив эту вражду буквально в последнюю минуту, вернее начав её обнаруживать с вечера, когда были гости, а именно к моменту прощания она достигла апогея.  Как говорит Мюгэ, в ней постоянно борются чёрт и ангел.  Алик поплакал немного, Пётр Григорьевич внятно пожелал всего хорошего всем нам.  Я поцеловала и перекрестила старика.  Нина Алексеевна простилась со мной сердечно, привезя в подарок кофту из натурального шёлка.  Но вся неделя перед отъездом была тяжёлой.  Меерсоны, сперва как бы стесняясь вмешиваться, потом всё же высказали сильнейшее сожаление по поводу затраченных усилий и результатов.  Америка, хоть и не без трудностей, но в кармане, и осталось только вам приехать, и всё такое.  А в Нью-Йорке работу найти всегда можно, Америка – страна богатая и перспективная, много русских, и т.д. и т.п.  Но я чувствовала в самой глубине души несогласие, хотя всё выглядит убедительным и правильным.  Ну, это несогласие связано прежде всего с непобедимым желанием видеть вас.  Далее, если говорить о будущем детей, то они выберут его сами, по своему желанию и с помощью Бога.  Единственное, что меня сильно-сильно беспокоит – паспорта, и как надолго пособие. 

Лёвушка, очень я тревожусь твоим состоянием.  Теперь, когда ты точно знаешь, что я точно скоро приезжаю, плоть твоя взбунтовалась и мучает тебя, не находя облегчения.  Мы год терпели, потерпи ещё немного, теперь уже совсем, действительно, немного.  Славные мои, хорошие, крепко обнимаю и целую вас.  Потерпите ещё чуть-чуть.  Скоро, скоро будем вместе. 

 

9 февраля 1986

Воскресенье.  Мамуля, как радостно было после острейшего волнения (каждая секунда задержки чуть ли не лишает рассудка) услышать твой голос.  Всё самое дорогое и любимое мною собралось воедино за этот год – это твой голос.  После каждого разговора мы стараемся по интонациям и самому звучанию разгадать всё, что остаётся за пределами минутных разговоров.  Сегодня детям понравился твой голос, да и мне показалось, что душевно ты вновь окрепла, но физически, видимо, далека до нормы.  Но я не убиваюсь, зная, что в тепле и покое любимого дома ты наверстаешь и поправишься.  Таким образом, буду ждать тебя в конце месяца.  Конечно, это не так уж долго после многих недель, но кабы не моя работа, можно было свихнуться от одних ночей.  Ты, конечно, поняла это как не очень серьёзные пробуждения, но, поверь мне, требуются всё большие усилия направить мысли в работу, дабы оторваться от тебя.  Но ничего другого не остаётся, как ждать и надеяться, что ты действительно утешишь и успокоишь меня, и будешь любить, как я тебя.  Боюсь только, что тебе будет труднее, чем прежде, со мной: литературное занятие, в отличие от скульптурного, скверно влияет на характер, делая чрезмерно чувствительным, реактивным.  А постоянная гипертрофия воображения рисует действительность ещё более отдалённой, чем прежде.  Но главное – отнесись с любовью, тогда и понимание будет обеспечено.  И второе – я всё гоню-гоню текст сразу на машинке, очень сырой, чтобы как можно больше прогнать и создать задел для тебя.  При совместной работе, конечно, возникнут разногласия.  Хорошо бы с самого начала научиться справляться с ними в границах общей работы, не переходя на личности и отношения. 

Мы с большим трудом доживаем в этой квартире - инишгласовской отрыжке, но теперь – неделя сборов, паковок, поиски коробок и т.д.  А после переезда – вновь суета устройства.  Дети очень хотят уюта, а я болезненно страдаю каждый раз, когда приходится отвлекаться от работы.  Так что, не обессудь, если часть домашних дел останется на твою долю. 

Как ты застала всех: Любу, Яшу, детей?  Как покинула Нью-Йорк?  Мамочка, вернувшись, ты найдёшь детей невероятно повзрослевшими: Маша – девушка, которая не стесняется говорить о своих «периодах».  А Миша  завёл себе фатоватые усики, которые прежде я без очков не различал, а сейчас они очень даже приметны.  При этом они – дети, просто физическое развитие опережает сильно, половые признаки у них куда более ярко выражены, чем у нас с тобой.  Но не расстраивайся, тут уж не изменить. 

    

11 февраля 1986  Садбэрри

Мои милые!  В Садбэрри я снова каждую ночь вижу вас во сне, правда, может быть, и в Нью-Йорке видела, но почему-то сны не запоминались. 

Детки, я хотела рассказать вам отдельно о Марате Каримове, молодом татарине из Казани, бежавшем из Союза год назад через Чёрное море.  Бежал он вместе с товарищем на надувной резиновой лодке, к которой, правда, был прилажен мотор и паруса (когда бензин кончился, плыли под парусом).  Марат приходил к Зинаиде Михайловне и я попросила его подробно рассказать о побеге, что он и сделал.  И я поняла, что передо мной сидит настоящий живой герой, человек невероятной отваги и мужества, боровшийся за жизнь целых пять суток.  Плыли они целых пять суток на утлой резиновой лодчонке, и трое суток боролись за жизнь в буквальном смысле этого слова, ибо был жестокий шторм на море.  По рассказу Марата, волны были высотой с пятиэтажный дом, а по этому холму-волне – ещё волны.  Их взносило наверх, а потом лодка ухала вниз, как в бездну: между двумя волнами-горами.  И снова взносило, и не было ни секунды передохнуть и опомниться, потому что надо было всё время вычерпывать воду и удерживаться в лодке, не выпасть за борт.  Впрочем, может быть, они были привязаны, я не спросила.  Рассказывал Марат скромно, не хвалясь своей смелостью.  Кстати, будучи татарином (и татарские черты заметны в его облике), он поразительно похож на Ронена, особенно в профиль, только много крупнее и темнее своего двойника.  Во время штиля их дважды пугали дельфины, плывшие за ними долгое время и прыгавшие прямо через лодку над их головой.  Ребята боялись, что винт мотора поранит какого-нибудь дельфина, и тогда остальные дельфины-сородичи потопят их лодку, что они часто делают в таких случаях: просто берут лодку на таран и пробивают корму носом.  Пять лет, готовясь к побегу, они изучили всю литературу о море, поэтому, может быть, и справились с ним, хотя, я думаю, что их Бог спас.

Самое опасное оказалось подойти к берегу во время шторма.  У берега волны опаснее.  Когда они с трудом миновали полосу валунов и увидели полосу песчаного берега, обессиленные (Марат за пять суток спал двадцать минут), они перестали править и доверились волне, которая и выбросила их: отдельно – Марата, отдельно – его товарища, отдельно – лодку, отдельно – всё остальное, что было в лодке.  Потом затащила назад, потом снова выбросила, и тут их увидел турок и позвал полицию.  Но тут началась другая история, о которой я рассказывать не стану. 

Лёвушка, Яков мой отъезд назначил на 1-2 марта.  И меня охватило нетерпение, как и вас, и уже нет ни одного соображения, которое могло бы удержать меня здесь.  Даже возможность повторить Кобол мне кажется уже абсолютно несущественной.  Я уже с вами, дома, вижу ваши лица, улыбки, слышу голоса, но пришлось подчиниться решению Якова.  Он сказал, что это время хорошо для них в смысле поездки в Канаду, и, кроме того, он опять самым серьёзным образом насел на меня в смысле программирования.  Что я и делала вчера целый день, хотя в голову идёт плохо, и даже противно вдруг стало.  Ну, ничего, преодолею это, уже преодолела, и повторяю самые трудные программы. 

… Получила письмо с описанием вашей новой квартиры.  Лёвушка, сколько же могут стоить стиральная машина и газовый камин?  Я поняла, что у вас был газовый камин на старой квартире, кроме чугунной плиты.  Да, с отоплением в Ирландии не ахти.  Я удивляюсь, что вы не простужались, впрочем, наверное, вы скрываете от меня.  Тут по зимам страшный вирус, повторный, - то, чем болели Фридрих и Лида.  Но меня миновало, слава Богу.  Я думаю, что, пристрастившись к травяным чаям и витаминам, я укрепила свой организм, особенно много пила чая из календулы.  Скоро, теперь уже скоро увижу вас.  Храни вас Бог. 

Мама Люся.

 

12 февраля 1985

Среда.  Мамуля наша, обнимаем тебя!  Пришли два, видимо, последних письма из Нью-Йорка.  Всё, что ты адресуешь в мой адрес: эйфория, разрыв с действительностью и т.д., можно отнести и к твоим письмам, да ещё добавить: «надрыв» и пр.  Мы одинаково истосковались, устали от постоянного напряжения, постоянной надобности копаться, анализировать.  Всё это само собой заканчивается с твоим возвращением.  Единственно здоровые и симпатичные голоса во всём безумном хоре американских знакомых – это Яши и Любы.  Жаль, если твоя задержка скажется отрицательно на возможности устройства в Дублинский университет.  Хотя я понимаю, как это проблематично, тем более, что с языком ты поотстала, я же уверил Фергуса, что наоборот. 

Люсенька, ты, ради Бога, не взвинчивай до небес моё состояние, я понимаю, что в основном это было из-за обстановки твоей.  Я менее всего повинен в этом – не надо путать мою позицию: эстетическую, художественную.  В этом плане невольное обращение к тебе, как предмету моих чувств с конкретным местом в жизни и повседневности.  Самое главное – дистанция.  Вероятно, в сумасшедшем Нью-Йорке ты устранила это важнейшее чувство дистанции и отсюда перенос на мою персону.  Я, как личность твоего мужа – чисто эстетическое свойство моих писем.  Эта путаница подобна рыбаковской в «Тисках», там это – главная тема разговора.  Одна из главных черт моей книги – любовная лирика, эротика и секс в том поэтическом ощущении, к которому я стремлюсь.  В значительной степени это коснулось писем.  Я надеялся, что ты это почувствуешь, но, вероятно, я не преуспел в этом жанре.

…Вчера определилась фабула, точнее, границы её.  Теперь просматривается сюжет, действие, персонажи, работа приобретает явственный смысл – куда ближе к традиции, к «рыночной ценности».  Произошло это невольно, да ещё дети попросили «подпустить» детектив.  До детектива добраться не удалось, но завязку событий удалось скомпоновать почти на уголовной основе, так что твоя работа обретёт куда более определённый характер. 

Люсенька, мне кажется, ты ещё не привыкла к моему новому лицу – писательскому, оно определённым образом отличается от скульптурного.  Я это сам сильно чувствую, но куда лучше ты узнаешь это здесь, и я надеюсь, с необходимой чуткостью и гибкостью. 

Дети очень существенно изменились, и не только внешне, так что у тебя сразу будет необходимость как бы заново знакомиться с собственными детьми и мужем – вот такой подарок судьбы!  Возвращаюсь к работе – идёт она превосходно. 

Благодарность и сердечный привет Яше-Любе.  Как замечательно, что они до конца сохранили ясный рассудок и поняли, что «Америка любой ценой» нам не нужна, и что в Нью-Йорке тебя толкали на преступление. 

  

 

15 февраля 1986  Садбэрри

Мои дорогие, бесконечно любимые!  Теперь, когда меня охватило нетерпение, мне странно подумать, вернее, понять, как год я прожила без вас.  Папа писал что-то о том, как я живу с вами, и это ощущение так сильно, что похоже на галлюцинации.  То же и со мной происходит, когда вы обступаете меня плотным кольцом, и я так остро чувствую вас, вплоть до дыхания, до ароматов волос, кожи. 

Здесь, в Садбэрри, пропал страх перед Ирландией, и я даже почувствовала, как соскучилась по стране, по Вэксфорду.  Живёт ли ещё с вами пёсик?  Живя в генеральском доме, я всё время чувствовала, как недостаёт животных, как плохо без них.  Ведь это правда, что они – существенная часть человека, его младшие братья. 

Я интенсивно занимаюсь с одобрения Яши с Любой, ведь это может и должно стать разбегом в поисках работы по программированию в Ирландии. 

Всей своей кожей чувствую, как вы меня ждёте.  Господи, благослови нас всех, спаси и помилуй.  Кому ещё выпадали такие испытания, как наши – столь долгой разлукой?  Ещё раз подтвердилось странное ощущение, что как только выезжаешь из полосы Нью-Йорка, то состояние, которое он, вероятно, у всех вызывает, испаряется, и возникает иное.  В чём разница, надо подумать прежде, чем выразиться. 

Машенька, Мишенька, начиная с понедельника, у американских школьников недельные каникулы, повод – день рождения Джорджа Вашингтона.  В ирландских школах, вероятно, нет никаких каникул, но скоро пасхальные, когда мы будем вместе.  Ваша «бабушка» послала вам кое-какие подарки.  Багаж будет огромный, но я возьму самое необходимое, остальное Люба перешлёт.  Главная тяжесть – книги по Коболу.  Здесь, в Садбэрри, лежит девственно белый снег, в Нью-Йорке он быстро тает и чернеет. 

Молитесь за меня, чтобы идея отъезда из Канады удалась.  Яша позвонил в Монреаль, просил зарезервировать билет на первое марта на Дублин.  Это суббота.  Но я ещё успею сообщить прочие подробности – время прилёта и т.д. 

 

17 февраля 1986

Понедельник.  Мамуля, мы все сидим у камина в нашей новой гостиной-кухне после позднего завтрака, уже второй час.  Получили твоё письмо недельной давности, огорчились, что благожелательность друзей в Нью-Йорке помешала им увидеть главное: практическую невозможность, неосуществимость переезда.  Но главное – ты возвращаешься, а практические перспективы у нас есть только в Ирландии. 

Вчера разговор и порадовал конкретным сроком и немножко отдалил нас.  Конечно, для нас это терпимо, а тебе неделя занятий очень может быть важна.  Только ты права, что взбунтовавшаяся плоть моя не даёт мне уснуть: среди ночи хоть на стены лезь, а утром чуть забываюсь.  Во всём этом изнурении, конечно, есть своя поэзия.  Вспомнил, как похоже метался в грехе Л. Н. Толстой.  Вспомнил его рассказ об ушедшем в монашество аристократе, спасающемся от греха постом, покаянием, вплоть до отсечения руки. 

После очень тяжёлого дня переезда поздно выкупались наконец-то в настоящей и чистой ванне, да спали в полной тишине, не затыкая ушей.  У Миши был сегодня свободный день, а Машу я сам оставил – выспаться и разобрать комнату.  Здесь нам будет удобно, особенно хороша кухня с гостиной.  Впрочем, так мне сейчас представляется: нам с тобой теперь и в шалаше мир был бы уделом высшего счастья.  Вот уж никогда не думал, что на пороге шестидесятилетия буду умирать от любви к собственной жене, грезить днём и ночью, словно юноша накануне первого свидания.  Теперь надо вновь возвращаться к работе, перерыв был невелик: суббота в Дублине, да воскресный переезд, а кажется – год не подходил к машинке. 

… Второй день уже легче в квартире, как сказала Машенька – начали обживать стены.  Я был сильно под впечатлением от тягости твоего прощания с Нью-Йорком.  Что же касается похудания, то в принципе это положительно, а главное, это значит, что организм имеет защитную реакцию, адаптацию к обстоятельствам.

Здесь к твоему приезду приблизится весна.  Только на миг сегодня блеснуло солнышко, и сразу весело заиграла квартира: очень удобно, что на нашей стороне до полудня солнце, а у детей – после трёх.  В дороге постарайся не волноваться, не терять голову и доверься Господу – всё образуется.  Целуем тебя крепко все.    

 

18 февраля 1986  Садбэрри

Мои дорогие!  Самолёт из Монреаля прилетает в Дублин в воскресенье в 11 утра, вылетает в восемь вечера, с пересадкой в Лондоне. 

Когда Миша сказал по телефону, что у него усы, я пришла в волнение (усы не были причиной волнения сами по себе, а явились толчком для общего самочувствия перед возвращением).

Пока что я повторяю Кобол, в котором долго ещё, наверное, сохраню ощущение новичка. 

Вы, наверное, тоже будете немного шокированы тем, что я постарела: появились морщины, пока немного, но ясно уже, что старею.  Правда, сбросив вес, чувствую себя лучше, как-то легче стало.  Не мешало бы сбросить ещё немножко.  За десять дней, пока я в Садбэрри, не останавливаясь, жую, но весу не прибавила ни на грамм, и это странно.  Чувствую себя хорошо. В моё отсутствие умерла кошка Гамба, от старости и очень робкого и недоверчивого характера.  Как говорит Люба, детство у неё было тяжёлым, оттого и характер такой.  Привезу вам подарки от Зинаиды и Любы.  Пока не скажу какие, так интереснее. 

Яков, перейдя в новый проект, очень много работает, иногда приезжает поужинать и снова уезжает часов до двенадцати.  Алик Лифшиц тоже говорит, что в Америке жить тяжело: тяжело работать.  На работу уходят все силы.  Если бы он знал, что так будет в Америке, приложил бы все силы, чтобы остаться в Англии, куда он сначала попал после Израиля. 

Вчера Арье привёз мне «типичную» программу, с которой я могу столкнуться на работе.  Рассказал, что сейчас в Израиле нет инфляции и положение много лучше.  Он собирается возвращаться туда через год-два, подзаработав денег.  Но к нам это не имеет никакого отношения.  Родные мои, скоро увидимся.  Разрешил ли Тони взять с собой телевизор?  Для нас с папой это важно для языка.  А пёсик с вами?  С животными жить хорошо, они успокаивают.  У американцев культ кошек.  Моя приятельница Элла держит четырёх.  Правда, она подбирала всех больных или раненых кошек на улице.  Одного кота, упавшего с четвёртого этажа, отвезла к ветеринару и заплатила за операцию шестьсот долларов, очень бедствуя сама. 

Смотрю с Язловицкими телевизор по вечерам и сделала такой вывод о «герое», уважаемом нацией: обязательно супермен, сильная личность, энергичный, напористый человек.  Даже женщины-дикторы вышколены на этот образ: говорят напористо, а глазами так и жмут на вас.  Но я уже писала, что американское телевидение не люблю.  Правда, Яша с Любой выбирают только детективы и вестерны, а психологические фильмы пропускают. 

 

18 февраля 1986

Вторник.  Дорогая мамуля!  Вчера пришло письмо от Итика, в основном описывающее новое здание Свердловской картинной галереи, которое открывалось персональной выставкой Вити Воловича, описание самой выставки и роскошного юбилейного издания «Слово о полку Игореве» с иллюстрациями Вити.  Также пишет о часовом фильме по ТV, где Витя много рассуждает, философствует в своей мастерской, словом, письмо нормальное, без подковырок. 

Также мне пришло предложение участвовать в конкурсе на лучшую скульптуру для графства Тепперари.  Я сразу предложил соавторство Тони, поскольку один я не смогу реализовать идею, но Тони стал уклоняться, предложив свои услуги для оформления.  Я просил его подумать до завтра, идея у меня готова. 

Сегодня весь день был в суете, о машинке и не подумал, да к тому же ужасная погода уже несколько дней, вроде хамсинной – ветер не просто резкий и порывистый, но свирепый, ледяной, иногда со снегом.  А вообще зима эта – самая суровая из наших ирландских, а может быть, это впечатление от жизни на берегу моря. 

Да, была ещё открытка сегодня от Вити Мельмана: усиленно зовёт вернуться.  Мол, если бы мы решились, и только формально изъявили желание, то он всё сделает для нашего устройства, что у нас много в Израиле друзей.  Словом, даёт понять, что в беде не оставит. 

В этом году впервые здесь, так совпало – хамсинное состояние, весь день был как в иерусалимском тумане, много передвигался, стараясь физически изнурить себя, как когда-то на Неве-Яковских кругах.  Впрочем, в нашей гостиной тепло, и уже почти уютно, только стены голые: надо сверлить дырки для картин.  Спать здесь замечательно, впервые в Ирландии – тихо и свежий воздух.  Я забыл тебе сообщить, что перед переездом мы отдали собаку.  Вот и все новости. 

 

20 февраля 1986  Садбэрри

Мои дорогие!  Письмо, посланное экспресс-почтой, пришло только вчера, но Яша просмотрел анкеты и объявления и сказал, чтобы я даже не тратила времени на заполнение, потому что эта работа не для меня, ибо требует опыта и знаний в самой системе и технического образования, а моя специальность – программирование и язык Кобол.  Работать в качестве консультанта по самой системе (оборудованию, то есть, собственно компьютерам), я не могу.  Так что с огорчением пришлось отложить.  Ты немножко не понял, Лёвушка.  Я училась на программиста, и знаю только один язык – Кобол, и нужно смотреть объявления только по Business-Applications. 

Сейчас я делаю программу, которую принёс Арье – типичную для компаний.  Программа показалась мне очень трудной, но я посмотрела, как мы делали старые на курсе и, кажется, справилась. 

В этом году опять стихийное бедствие.  После снега пошёл дождь, потом прихватило морозцем и всё обледенело.  Деревья стоят во льду как в хрустале и жемчугах, да ещё и сосульки свешиваются с каждой веточки, сверкая на солнце как драгоценные камни.  Картина фантастическая, особенно вечером, когда ледяные украшения отражают электрический свет.  И всё это ледяное царство сверкает бриллиантами, жемчугами и алмазами.  Сверкают деревья, светятся крыши, светится обледеневший снег на земле.  Есть на что полюбоваться.  Я сказала удачно: красота красот и всяческая красота.  И даже электрические провода, увешанные гирляндами сосулек, сверкающих так же ослепительно, кажутся не проводами, а нитями с жемчугами из царства Снежной королевы, куда попал в сказке Кай (помните, детки?).

… Лёва, прости, но разъезжать в поисках «Pottery» я не могу.  Срывать Якова с работы тоже не могу, да ты и не представляешь: некоторые глины не просто разбились, а раскрошились, не обжигать же крошки.  Привезу в том виде, в каком они есть, хотя с багажом надо ещё подумать, как быть.  Придётся с собой везти все учебники, а они много весят. 

Яша работает, как зверь, до позднего часа.  Американцы вообще много работают, чтобы выдержать конкуренцию.  Бедная Рая, кстати, ищет новую работу, потому что ей предложили уйти, правда, дав на поиски три месяца.  Одна из причин, по мнению Яши, в том, что она не дорабатывала, то есть не оставалась, как все, на сверхурочное время.  Таня тоже никогда не уходит с работы в положенное время, а остаётся на час-два дольше. 

… Лёва, ты, видно, не совсем представляешь, какого рода работу мне придётся искать.  Это программирование, повторяю, писание программ на Коболе.  Преподавать я не могу, ведь я же начинающий программист. 

Конечно, твоя книга – спасение для тебя, но, вероятно, мне придётся искать работу, и если не в программировании, то любую другую. 

Приветы от Яши с Любой, Бори и Даниси.  Дети на каникулах, в доме их не слышно и не видно.  Каждый занят каким-то своим тихим делом.  Голосовкерам я не позвонила до сих пор, как-то руки не дошли, и просто не поднимаются, хотя всё же собираюсь. 

 

5 марта 1986  Вэксфорд

Дорогой Фергус, только сегодня мы стали приходить в норму.  Для всех нас было чрезвычайно напряжённым последнее время.  Огромное спасибо Вам: Вы самым эффективным образом облегчили наше возвращение домой.  Надеемся, что Вы благополучно вернулись в Дублин и у Вас всё идёт своим чередом. 

Мой распорядок пока полностью погиб под обломками усталости и прежнего, довольно-таки нервного состояния.  Теперь заново предстоит начинать трудовую и вообще – жизнь.  Конечно, мы все счастливы, да ещё солнышко вернулось, и вновь ласкает и согревает нас. 

Люся тяжело пережила возвращение, но сегодня вернулась к своим домашним делам.  Она собирается ежедневно заниматься дома по книгам своей новой профессии, чтобы совершенствовать свои знания.  Она привезла много копий резюме о собственной персоне, где всё точно указано, так что Вы сможете сейчас получить представление и о её профессии, и о том, какая работа может быть для неё подходящей. 

Нам было очень приятно побывать в Вашем доме.  Люся очарована Вашим семейством, и мы оба шлём Вашей жене и детям наш привет. 

С пожеланиями успехов от Люси. 

Ваш Лев. 

 

 

 (се эти натюрморты мне не понравились, ни один, хотя висели разные русские знаменитости, включая Шемякина, Есауленко и т.емых з         

Составление и редактирование-Milla Neznansky. Май 2011.