ЛЕВ и ЛЮСЯ  НЕЗНАНСКИЕ

 

           

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ЖИЗНЬ И ДУМЫ

 

 

 

 

КНИГА ВТОРАЯ

 

 

 

 

 

СЧАСТЛИВАЯ ИРЛАНДИЯ

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

13 февраля 1982    Иерусалим

Дорогой Илья,

Ваша инициатива обрела столь реальные формы, хотя еще и на некотором расстоянии, что я считаю своим первым приятным долгом сообщить Вам об этом.  Более того, желая и в дальнейшем опираться на Ваше расположение и Ваши советы, отправляю Вам копии писем.  Отрадно и то, что второе письмо в Англию я переписывал не столь механическим образом.  Не без помощи словаря я смог осуществить обратный перевод – первый результат учебы.  Все с большим удовольствием погружаюсь в словари; мертвая точка, когда чудилось: все усилия напрасны, моноязычность непоколебима, к счастью, позади.

Илья, и все же более всего тревожит то обстоятельство, что, приехав в Англию, я буду скверно понимать и еще более скверно говорить.  Правда, я готов, как мы прежде уговаривались, начать свою жизнь в Англии с изучения языка.

Фотографий моих работ еще нет, есть первые пробы, из них отправляю две, одну из них – с собственной персоной, дабы как-то конкретизировать представление о Вашем подопечном.  В ближайшем будущем смогу выполнить свое обещание представить фотографии.

По существу письма Николаса по поводу кэмп-хилов мне сказать нечего, кроме того, что я с надеждой и благодарностью принимаю любое решение, обещающее более достойную жизнь среди достойных людей.  Разумеется, хотелось бы поближе к Лондону, - семь лет вне культуры, вне художественно-музейной и выставочной атмосферы. 

И к Вам – нет слов, чтобы обозначить самое главное: глубину проникновения антропософии, в моем случае ничего нельзя понять вне общения с Юрой и Ирой. Трудно сказать, когда придет время и возможным станет общение на английском по такому точному и тонкому предмету, как антропософия.  У меня возникла необходимость не только ежевечернего чтения и размышления, но и в регулярном чтении вслух, создающем столь необходимое теперь душевное, антропософское пространство.  Вам ли говорить – сколь высветлилась и одновременно усложнилась жизнь, которая здесь и прежде не была простой. 

Мое стремление к гармонии и в искусстве, и в жизни выявляется, в связи с требованиями духовной науки, как личная ответственность за каждое движение - внутреннее и внешнее.  Увы, результаты могут только что обнадеживать, но и они здесь могут заглохнуть.

Необходимость познать язык теперь, после шока с ивритом, только радует, поскольку это прежде всего новые люди, новые пласты жизни.  Но все же я не могу не уповать, думая об Англии, на Вас и Вашу семью, как на тот островок на чужбине, к которому уже неравнодушно мое сердце, без которого вообще не возник бы весь этот разговор.

Дорогой Илья, простите за невольное многословие...

Остается только попросить Вас сообщить мне все, что считаете необходимым. 

С наилучшими пожеланиями Вам и Вашему семейству от моей семьи и меня.

Ваш Лев.

 

 

16 февраля 1982    Иерусалим

Дорогая Анечка,

... стал очевиден мой отъезд в Англию.  Получил более чем любезное приглашение приехать посмотреть разные места, выбрать подходящее и т.д.  В ответе написал, что в марте-апреле могу выехать, так что скоро вынужден буду худо-бедно лопотать по-английски.  Три месяца занятий дали самые первичные, элементарные знания, правда теперь я много и с удовольствием занимаюсь сам, учитель доволен.  После шока с ивритом – нечаянная радость.

Поначалу в Англии я готов заниматься не только скульптурой, чем конкретно, станет ясно на месте.  Главное, есть благожелательные, в самом серьезном английском смысле ответственные люди, среди них – знакомый, бывший москвич Илья Зильберберг. 

Сейчас зима, работа не идет шибко, но отлил новую бронзу – очень условную, похожую на знак логарифма.  Обработал, отвез в деревню, и в тот же день при мне ее утащила первая же зрительница.  Принесла ли она затем валюту, я не знаю, т.к. на следующий день моя приятельница Ханна Миллер, которая сейчас организует мне продажи в своем элитарном кругу, улетела в Швейцарию, а затем – Штаты.  6 марта я буду у нее в гостях и все узнаю, а пока надо еще отлить несколько логарифмов, право, это сама грация. 

Хорошо бы сохранить израильский рынок и на будущее, продажу моих вещей хотя бы на теперешнем уровне.

...Анечка, вероятно, летом мы окончательно покинем эту страну, это значит, что только сейчас можно отправить тебе израильский вызов, которым ты затем можешь воспользоваться.  Может статься, что у тебя новая возможна жизнь или с нами, где-то в Англии, или за океаном, где-то рядом с Фридрихом.  Ты взрослая, решай сама. 

...пиши подробнее о сынке, и конкретнее, больше вообще подробностей: только в них и есть аромат жизни...

 

 

21 февраля 1982

Продолжаю в воскресенье.  Вчера были в Бат-Яме, - это у моря, около Тель-Авива, у Маши Голосовкер.  Провели день с нею и детьми, Лёнька – в Штатах, около Бостона.  Решили старшего сына шестилетнего отправить к Лёньке одного – самолетом при стюардессе.  Лёнька уже снял трехэтажный дом, к нему из Ленинграда приехала теща.  Скоро уедет и Маша, возможно, раньше меня. 

 

 

17 марта 1982, среда     Иерусалим

Дорогой Лёнька!

Вернулся из города, ездил (пытался) заказать билет в Ирландию, дети вручают письмо, фотографии с кликами радости – от Лёни!  Вот оно, первое, твое самостоятельное, - дважды перечитал, нашел в альбоме твой вшивый Enfield, сел, точнее, лег писать тебе.

Описание житухи твоей понравилось и по содержательности и по стилю, а вот мы уже не только не курим, но с 1 марта уже и не пьем (но с тещей бы запил – точно), хотя у Люси остались поползновения в сторону дремлющего в холодильнике зеленого змия. 

Вчера звонила Маша, я ей оставил деньги на билет, но заблаговременно билеты заказать не удалось.  Сейчас она продает квартиру и боится продешевить.  Скоро ты будешь в таком плотном кольце, что только можно позавидовать. 

Вот парковая роща твоя – замечательная.  Я о такой и не смею мечтать.  Но если судьба подарит Ирландию (пока только обещает), возможно, что моя зеленая грёза станет явью. 

 

18 марта     Моя домашняя суета нескончаема, вот надеюсь сегодня продолжить.  На новой работе Люся вкалывает так, что дома не бывает по 12 часов, иссякает целиком, только и мечтаю избавить ее от каторги.  Уповаю теперь на Ирландию.  Мое легковерие и упорство вновь ожесточают Люсю, но ты меня знаешь: перечить мне – пустое.  Завтра едем в город, купим мне билет, и баста.

Твое письмо мне действительно понравилось, в нем и жизнь твоя новая, и отношение, что еще важнее, только можно было бы подробнее о музеях.  Впрочем, надеюсь, ты меня еще поводишь, вот бы только в Ирландию поначалу.

Впрочем, я поймал себя на мысли: толкую про Ирландию, а ты то ведь понятия о том не имеешь.  Но и я неделю назад, когда вернулся из поездки, был в полном недоумении – взирал на конверт, обратный адрес и огромное количество совершенно неизвестных слов.   Это было послание Anthony Kaye из INISGLAS, что около WEXFORD, который расположен на юго-востоке Ирландии в чудной бухте с речкой. 

Есть у замечательного человека по имени Кей 20 акров земли, на них хлеб произрастает, тут же его мелят и пекут.  Есть шанс есть свой хлеб в самом буквальном смысле.  Вот он занимается этим делом и приглашает меня.  Три дня назад отправил ответ, что де мол согласен, но ведь у меня семья, а о ней – ни слова.  Тут же по дороге с почты сообразил, что сморозил глупость, на такое приглашение надо живо ехать, а не затевать бюрократическую переписку. 

Письмо допишу завтра после города, кстати, Лёнь, то самое необходимое тепло, о котором ты писал, вполне доходит в письмах, надо просто реабилитировать эпистолярный стиль. 

 

Письмо продолжаю вечером 19-го марта, день рождения Люси. 

Ждали твою Машу – не дождались, звонила, обещалась, правда, оговорив, что дела по продаже квартиры могут задержать.  Впрочем, надеемся – прикатит завтра, в субботу.  Вот так, Лёнечка, разбежались по свету.  Вы то еще обрастете людьми, да и мы – надеемся.

Сегодня с утра был поход в город, нашли агентство русскоговорящее, я просил билет на ближайшую пятницу-субботу (мне надо дома застать Илью Зильберберга, который на все неделю уезжает на работу в университет в Бристоль).

 

 

...Суббота, 20 марта, после полудня...  Вот и отчалила твоя Маша с Даником, приехавшие вечером, только я успел пожаловаться на их отсутствие.  Вот и получился у нас праздник мамин: сидели до глубокой ночи, дети насытились друг другом.  Вот они, последние крохи этой странной жизни, искалеченной выживанием, несущественностью, но сохранившей в сердцевине сердечность.

 

 

22-го, опять вечером...

Суетный день был: заплатил 315 долларов за билет до Лондона на 2 апреля, на семь недель.  В Хитроу встретит Илья (дважды говорил с ним – он просто видно в трубку, как сияет, - дело-то его вроде как бы получает результативность).  Неделю буду у него, затем отправляюсь пахать, сеять хлеб и учить язык, на сей раз – поневоле. 

На Ирландию, на ферму Кея у меня предчувствия самые добрые, хотя уже знаю, что бытовая сторона там похуже Аршаха. 

 

 

23.30   Продолжаю свой невольный дневник.

Сегодня выправил себе международные автомобильные права и вернулся домой совершенно одуревшим – начались весенние хамсины, надеюсь последние в нашей жизни. 

Сейчас соображаю, что надобно сделать перед отъездом.

 

 

 

28 марта

Лёнька!  Вчера вечером вернулись, были у твоих и в Тверии.  Прелестно провели время с детьми, потом Минька твой стоял у нашей машины, как ты когда-то в последний раз, и твердил: «я еду, я еду, я еду», и так пока не тронулись. 

Маша еще продает квартиру и договорились, что она еще навестит Люсю в мое отсутствие. 

В Тверии были в русском саду, небывалая по силе весна в Галилее, переполнен Кинерет, рыба стоит сплошняком и у берегов, дома вчера ели уху и жареную.

Эта неделя - последняя перед отъездом, надо суетиться, но противно.  Еду без скульптуры, так порешили с Волохонским, неча уподобляться коробейнику – будут несколько фотографий, и баста.

Честно говоря, на некоторое время хотелось бы отложить в сторону дела искусства, полностью уйти в новую жизнь, в язык и т. д., а там будет видно.

 

 

8 апреля 1982   Ирландия

Вот и невольный дневник – неотправленные письма к Леньке, привезенные из Иерусалима сюда для окончания.  Адрес, паршивец, на своем конверте изобразил так, что не прочитать, даже открытку из Англии не удалось отправить, вот и пошло в другую сторону. 

Как же всё началось?

А началось в горячее утро 2-го апреля, почти без сна прошла ночь: упаковал два чемодана (зачем?), приклеил подиумы под бронзу, зашивал деньги (на кой ляд?!) и т. д.  Тревожно спохватывался, словно деревенский парень, впервые отправляющийся «на железке» в город, семь лет сиднем, - это тебе не баран чихнул.

Поехали на автобусе с пересадкой на автовокзале – удачно, очередь, проверка в аэропорту – спокойно, но заметно нервничаем, Люся переписывает адреса, телефоны и прощаемся, - еду на эскалаторе, вздымаюсь ввысь ...

 

(Сходил позавтракать: был Антони, еще два молодца, да с животиком девушка – их имен еще не упомню, встречен был более чем любезно, выпил кофе с маленькими хлебцами, с маслом и апельсиновым джемом, учил слова, поговорил ... что называется, по душам).

 

Так вот ... вздымаюсь ввысь – историческая точка, к которой стремился более шести лет, и казалось – недостижимой. 

Все формальности наверху прошли мгновенно, и вот я в сверкающих залах беспошлинной торговли.  И тут понимаешь – начала и концы мира...

 

(Впервые нарубил растопку, положил на плиту – пар повалил и шипит вода, словно льется из дырявой кастрюли, подмел щеткой пол суконный, бордово-вишневого цвета, вытряхнул половик).  Тепло, попахивает деревом и торфом, кудахчут куры, погагатывает гусак – противный, пришедший со своей пятнистой супругой к куриной кормушке.  Мягкое солнышко ласково светит и чуть обогревает зеленый покров земли, ощутимо тяжко напитавшейся дождями...

...Продолжаю после ланча – более позднего.  Отправился я по зову help (помощь), о которой мне стало известно от принесшей полотенца Ив (жены Антони – пожилой дамы, странно постоянно присвистывающей или напевающей, со странно светлыми, острыми глазами. У остальных они тоже очень светло-серые, но созерцательные). 

Около строящегося помещения в глубокой яме по колено в жидкой грязи стоял молодой, очень симпатичный, даже красивый ирландец, с красноватыми, как и положено, усиками – аккуратный, ладный.  Он лопатой высоко поднимал глинистую жижу и скидывал в ковш трактора.  Он вежливо поулыбался мне, но я забыл новое слово, сходил в избушку, прочитал «help» и вернулся.  Через минуту я уже был в яме, которая будет служить для стока говна,  получил лопату и стал работать. 

Ирландская земелька не из легких, лопату и без грязи не просто вытащить из засасывающей топи, а уж вскинуть и того труднее.  Но дело шло совместно с обучением: выучил названия рук, лопаты и т.д.  После второго ковша лопнул шланг гидравлики, съездил в Вэксфорд впервые, к мастеру по ремонту, сходил к башне «Тауэр» и, вернувшись, навернул огромную чашу йогурта с бананами, апельсином и вареньем.

 

... Итак ... вздымаюсь ввысь.  Отлет оказался спокойным, более того, неожиданная встреча сулила удачу – при входе узнал меня бывший страховщик минибуса Тукатли, он и сидел недалеко.  Огромный «Джамбо» с непривычки поражает величиной – 10 кресел в ширину и два прохода!  Мое место у окна мало что давало – внизу белым саваном  лежали облака.

 

 

9 апреля 1982  Ирландия

Продолжаю поздним утром, хотя проснулся в своей избушке затемно – не помогал ни пуховик, ни два пледа, - на траве сверкала изморозь.  Оставалось, как и прежде, в давние, блаженной памяти уральские утра вскочить и двигаться.  Дрова на растопку нарубил и высушил еще вчера, осталось сбегать за угольком, заодно и заморил червячка.  В кухне-столовой еще ни души, благо всегда действует плита, через минуту был кипяток.  Попил чаек с домашним хлебушком с маслом, да вареньем, и был таков.  Буржуйка схватилась разом и скоро я разомлел, отложил английский и подремал.

К девяти, когда все уже завтракали, попил со своим вчерашним напарником кофейку, побегал вдоль реки, вознося Господу за этакое счастье и остро жалеючи, что нет здесь моих ребятишек и женушки – вот с ними было бы полное счастье – и на реке, и на огороде, - во всем этом Божьем мире природы!

 

 

10 апреля 1982  Ирландия

Люсенька, детки мои, вторая неделя без вас, второй день Пасхи.

Сегодня дописал письмо Илье, простите, но лучше всего передать мое состояние, переписав его, что и делаю:

 

Дорогой Илья!  Все эти три дня я возношу Господу молитву благодарности, а Вам – слова признательности.  Эта маленькая Россия с редким ласковым солнышком наполнила меня счастьем.  Только одно огорчает и не дает полностью отдаться радости – все это пока недоступно моей семье.  Я целиком погрузился не только в природу, но и в бездонность светлых глаз, в ясность человеческой натуры, в неприхотливость, простоту быта, но, прежде всего – в работу и язык! 

Словом, здесь то, что я искал, к чему шел, и вот – оно!  Простите, что пишу сумбурно, - обрушившимся на меня счастьем я сбит с ног!  Простите за восклицательные знаки.  Постараюсь описать прошедшее...

Пробрался сквозь Англию и море на редкость без приключений, Ваши указания отрабатывались четко.  Под сумерки в Вэксфорде встретили супруги Кеи и привезли в бывшую господскую усадьбу, сразу на кухню-столовую, где ошалел от людей, собак, кошек и детей.  Поместили в избушку, рядом с курятником и лесом.  Здесь много свежее, чем у вас в Англии, в двух шагах – большая река, избенка к утру буквально промерзает, но есть «буржуйка» – отличная, приспособился отапливаться.

Питание - не самое плотоядное, Антони мастак (для тебя, Люся, - он был главным поваром антропософским в Форест-Роу, получил наследство и купил эту усадьбу) по травам-салатам, ими и питаюсь, да хлебушком своим.  К такой еде желудок надо приучить, - словом, питание самое что ни на есть здоровое, только бы привыкнуть.    Но это обстоятельство пустяшное по сравнению с главным – местом и образом жизни, тем более что с семьей можно практически готовить и есть обособленно, как семья американца Стивена.  Он оказался бывшим учителем английского языка и литературы из Бостона (его сестра живет в Актоне).  Я уже занимался с ним языком, но поскольку я один, а все остальные спешат выказать мне непритворную помощь, то все здесь, даже младенцы (у Стивена двухлетние близнецы), - мои учителя.  Двигаюсь хорошо, не ленюсь и не стесняюсь – хожу со словарем, бумагой, записываю и вешаю на стены для запоминания.  Одновременно все, особливо Антони, из любезности и взаимности, учат русские слова.  Диалоги уже вполне содержательны. 

Работа: копал землю, сажал картошку, лежа на плуге, который тащил трактор, ездил по делам в Вэксфорд и т.д.

Симпатии, мне кажется, взаимны.  Сегодня началась Пасха, был обед с гостями (вино оказалось кстати).  У людей этой маленькой России нравы и повадки еще более простодушны, чем в большой, может быть потому, что почти все они действительно рыжие, они что – все мутанты?

Потом в великолепной библиотеке (особняк начала прошлого века) под горящий камин слушали музыку (оперу Вагнера Парсифаль) и на мокрую бумагу организованно наносили акварель.  Было создано шесть антропософских акварелей, Ив и Стивен с женой устранились, мое «произведение» сразу выбилось из общего хора, как фальшивая нота, но музыку я действительно люблю, так что я поднаторею.  Мне всё это ужасно по душе. 

Если, дай Бог, все будет нормально, весь срок пробуду, хотя подмывает сесть в самолет, семью в охапку, да назад.  Каждый потерянный день для них мне кажется ужасным.

Подробности опишу позднее, я их еще не вижу – в угаре своей сбывшейся мечты, мечты всей жизни, я вижу только светлые стороны. 

Некоторые вопросы, связанные со статусом эмигранта, и т. д. уже возникают (Люся, в Ирландии, говорит Стивен, совсем нет бюрократов, людей с такой склонностью отправляют в Англию, будто бы разрешение на жизнь не требуется, детей водят в школы, как в Галилее), но я гоню их, всему свое время...

Сейчас пора очарований, а наступила она в ту минуту, как Вы с женой встретили, посадили в машину и увезли в новую жизнь, в пространство грёз, где я ровно неделю и пребываю, вознося молитвы, а Вам – слова признательности. 

Р. S.  Илья, если будет звонить Люся, скажите, пожалуйста, пусть смело заказывает паспорт и впишет детей.     Ваш Л.

 

Люсенька, переписал, осталось маленько место, могу сказать, что стоят все ваши фотографии передо мной, все здесь уже знают вас и ваши имена, называют по-русски.  Кудахчут куры, старый петух в потемках еще орет благим матом – хрипло, скучно, давно это занятие ему надоело, вот он и матерится по утрам, а не кукарекает, приветствуя утро.  Гусак – дурак всё хищно тянет змеёй шею, но я не бегу, а сам его стращаю, собаки и кошки – сама ласка, в первую же секунду, как вошел в кухню, облизали.  Вероятно, это было моей визитной карточкой, потому что люди внимательно это отметили и стали наперебой угощать меня.  Хорошо, я крепко пообедал на корабле (это шестиэтажный гигант-паром), три часа плывет, отличное, дешевое пиво.

Здесь не пьют, не курят.  Интернационал: Антони с женой – англичане, Стив с женой – американцы, семья ирландцев, холостяк – необыкновенно милый канадец, холостая девушка-ирландка? точно не знаю, своеобразно красивая, почти двухметровая, носит свою собаку, величиной с овчарку, на руках, как болонку.  И я надеюсь, мы будем – русские.  Для начала англоязычной жизни, как говорил Яков, условия идеальные, а там – поглядим. 

Мне лично после причесанной эстетизированной Англии здесь больше по душе – ни тени заграницы, чужбины – просто дома.  Если в Англии я был как бы в Подмосковье, то здесь – просто в России, избежавшей революции, большевизм, разорение и т.д.  Ив говорит, что мою скульптуру будут здесь и в Англии покупать, кстати, в Ирландии художники не облагаются налогом, так правительство поощряет делом искусство.

Мамочка!  Судьба начала нам улыбаться, ответь ей, - улыбайся.

 

 

10 апреля 1982

Только что сходил на кухню, там, как всегда, трудится Антони (он – типичный Дон-Кихот, очень похожий на Витю Воловича, если бы Витя был худ и еще более сутул).  С утра он выпускал кур, собирал в курятнике яйца, кормил гусей, кур, собак, по дороге всех приласкав.  Передо мной он всегда останавливается, сколько бы ни встретились, будто впервые, здоровается, спрашивает, как я себе, затем что-либо вспоминает русское, все серьезно-вежливо, как Витя, только без всякой артистичности.  Он мой ровесник, много лет поживший в Англии и Германии, огромных знаний и культуры, видимо.  Здесь он руководит биодинамическим сельским хозяйством по астрономическому календарю, который висит, как и всё, в кухне.

Вчера перед музыкой он сделал большое вступление о Вагнере и опере Парсифаль, было видно, как он думает, рассуждает.  Потом, когда все насладились теплом камина после музыки, он на корточках тихонько убрал и вымыл после акварели.  Потом ему помогала Ив – жена. 

Вот ее я совсем не понимаю и не чувствую.  Не юная дама, постоянно насвистывающая, практически владеющая усадьбой, всем этим, вкалывает рядом с мужем, целые дни ездит на машине – возит продукты и всякую всячину.  Позавчера принесла мне два полотенца и «Живаго» Б. Пастернака на английском.  Библиотека не просто богатая – роскошная, с томами, изданными в последние двести лет, возможно, купили вместе с усадьбой за 200 тысяч долларов, - наследство Ив от умершей в Ирландии тетки. 

Когда я сажал картошку, это я подменил Антони, а ведь он здесь прежде всего повар.   Все остальные только едят, да дружно мгновенно моют посуду (вода круглые сутки горячая).  Еще он мелет зерно для хлеба, вечером готовит опару, а утром очередная женщина печет в формах в специальной печи хлеб, который едят и часть отвозят на продажу в город.  Эту чету Кей с материальной точки зрения не понимаю, ведь у них куча своих детей и внуков, а они не только все отдали чужим, но и батрачат на них.  Более того, Илья мне говорил, что они предлагают каждую семью вписать в совладение усадьбой, но те отказываются. 

Дом с шестью комнатами на фасаде – пред моими глазами наполовину двухэтажный, сколько комнат еще – не знаю, много, Ив с семьей занимает отсек из нескольких комнат со всеми удобствами и т.д.  Библиотека, о которой писал, с креслами и диванами, тоже музейными, где все собираются, когда захотят, или, как на второй мой день был «митинг», по-английски – собрание по бизнесу.  Невольно вспомнил первую планерку в Аршахе, когда рыдала Белла, - здесь под треск дров и огня неторопливо поговорили и о деньгах, часто прерываясь шутками, улыбками, смехом. 

Забыл сразу сообщить важнейшее обстоятельство: здесь действительно на каждом шагу не только улыбаются от души, но смеются, хохочут.  И более всех – Антони, я поначалу изумлялся – а чего это он (они) смеются?  Видимо, нормальным людям свойственно улыбаться, смеяться.  А бас, манера говорить – чистый Витя. 

...Сейчас вернулся, часа полтора поработал на кухне: начистил по указанию Антони овощи, нарезал на суп и салат, впервые в жизни увидел, что ботва турнепса идёт в суп и салат, да и сам турнепс – в суп.  Более того, сам Антони печет пасхальные пироги, они как уральские шанежки, только на всю среднюю сковородку, а сверху не картошка, а ботва турнепса.  О съедобности представления не имею пока, вечером можно будет узнать и написать, а сейчас прерываюсь на занятие языком.

...Огромный день позади, но солнышко еще высоко – 5.30 субботы. Гулял до ближайшего перекрестка – деревеньки, думая о том, как вы там, в субботу без меня.  Пришло в голову еще две вещи написать: повсеместно непроходимые заросли ягод, в основном, кажется, черной смородины и малины.  На кухне стоят огромные банки с собственным вареньем крыжовника, земляники; ну, а грибы, как трава в свою пору – в конце лета.  И второе – в речке рыба самая благородная: стерлядь и форель, только рыбаков нет здесь, мы будем первыми. 

Сходил на кухню, Антони все вкалывает, канадец помогает, а я отправился в библиотеку – удивительные фолианты, особенно по живописи и английские географические атласы.

Еще важное обстоятельство – сразу за речкой с замечательным именем Слэнни – железная дорога, каждый вечер в 18.20 проходит в Дублин пассажирский поезд.  Вот сейчас простукал и затих. О тишине я не пишу, она пришла еще в Англии: когда по дороге идет машина, ее задолго слышно.

 

... Дописываю в понедельник, 12-го.  Конец Пасхи, два дня отдыхали, ели, замечательно вкусно всё.  Вчера ездили в лес и на море, вечером был концерт.  Создалось такое впечатление, что здесь все, кроме супругов-ирландцев – музыканты.  К гвардейской девушке Барбаре приехала подруга из Голландии, так они с Ив составили трио, играли старинную музыку.  Жена Стивена Лиз пела американские народные песни и т. д., кстати, и к ней гости из Бостона – родители.  Но здесь не тесно.  Только через неделю (а завтра вечером неделя) разобрался, что Барбара и канадец – оба немцы, родители у них и сейчас в Германии, часто звучит немецкая речь. 

Я все интенсивнее занимаюсь языком, в основном с ирландцем, с которым и работаю.  Сегодня посадил почти две сотни саженцев деревьев в торфяные горшочки, точнее мешочки.  Работать под ласковым, перемежающимся солнцем, думать о тебе и детях – одно удовольствие.  Надо же, после десятка лет влюбиться вновь в свою старуху, объясняться в любви, ждать каждую минуту, ну, а когда поутру ты не приходишь, я думаю (просыпаюсь рано под хрипы петуха) о тебе, о том, что Господь нам судил так, что жизнь поворачивается светлой стороной.  Я уверен, что за первые же недели здесь ты разгладишься и выпрямишься не только физически (все заметили, что у меня уже разгладились морщины), вернется молодость в самом точном смысле и мы безумно, бесконечно будем любить друг друга.  Оказывается, мы жестоко расплачивались за основную ошибку – климат, природу, человеческий темперамент.  Тут все разное, а темпераменты таковы, что когда супруги встречаются и целуются – то это только нежность, две девицы и парень, как и в старой жизни – ни тени эротики.  Сегодня наблюдал козлят и понял, почему они чаще всего в русских сказках (кстати, вчера на музыкальном вечере Антони прочитал сказку Андерсона, здесь антропософии не читают, о ней не говорят – реализуют всей своей жизнью) фигурируют: их беззащитность трогательна невероятно, с ними пыталась играть меньшая собачка, но они так всего боятся, что страшно.  Кормят их молочком сосочкой, вот будет тут жизнь у Маши и Миши – это не игра с хомячком.

Впрочем, надо еще дожить, мне еще три недели здесь, да две в Англии.  Кажется, я напрасно послушался Илью, шесть недель было бы как раз, может быть, сменю билет  на неделю раньше – там будет видно, здесь симпатии взаимны определенно.

Интуиция меня не обманула, очень кстати поспешил, т. к. на очереди голландец и норвежец, они не торопятся, но списались раньше.  Я своим приездом спутал карты, но теперь они сами довольны, тем более что всем понравилась скульптура и они понимают, что мы не повиснем у них на шее.  Да, честно говоря, здесь столько необработанной земли, что, только на ней работая, можно прожить.  Словом, судьба рассудила вернуть тебя и меня к земле, надеюсь, что это мне не мерещится.  Юра не прав, говоря, что у англичан не узнаешь, что они о тебе думают.

Уже первый час, надо ложиться спать, почему-то не могу читать, не читается – и только, а рано просыпаться не хочу, уж очень тебя не хватает в этой неожиданной, сказочной действительности. 

 

 

14 апреля 82  Ирландия

Дорогие, любимые мои!  Все мои мысли и заботы только о вас, не только потому, что скучаю, хотя очень, очень занят, а потому, что как я и предполагал, все здесь замечательно, а с каждым днем все более убеждаюсь, но вот главное: как будет здесь вам – мамочке и моим близнятам? 

В принципе надо было ехать вместе, как я и чувствовал, но я стараюсь представить себе, поскольку вас нет, как и для вас?  Природа, климат, даже родное, спокойное ночное небо, даже в полнолуние (луна здесь маленькая, так себе).  То пасмурное небо с легкими, теплыми дождиками, то светло и ярко на денек, другой.  Люди все разные, но внимательные, благожелательные, а сам Антони – самоотрешенный до бесконечности.  Сегодня после обеда я работал с ним (садил лес в одном месте и корчевал в другом) и понял, что он, может быть, тот самый последний англичанин из тех, кто создали Великобританию: он весь в своей цели, самого его просто нет, цель Антони – добро.  Ничего похожего я еще не видел.  Когда говорят – не щадит себя, то это не о нем, ему просто нечего щадить, нет той ценности, существа – «эго Я», и это свойство нерасторжимо с чуткостью, вниманием ко всему живому.  Сегодня видел, как для удобства двухлетнего малыша, с которым надо было поговорить, он встал вначале на колени, а потом лег животом на пол, поднял голову и разговаривал.  В любом другом это было бы шутовством.

Вчера он занимался со мной английским и засыпал, что не помешало потом еще два часа готовить хлеб и еду на следующий день.  А сегодня занималась Ив – его жена, так получилось, что в основном они со мной занимаются.  Ив более требовательна и заставляет говорить, а не по учебнику.  Стивен – он профессиональный учитель английского, - болен, приступ печени (надо было видеть, как все в тревоге куда-то убежали из кухни – в это время начался приступ).

Я все стараюсь понять, как вы почувствуете себя здесь – очевидно пока только одно – другого такого места для обретения языка нам не найти, может быть и всего остального, только надо к этому привыкнуть.  Жизнь здесь ведь совсем иная, чем прежняя.  Она настолько простая, естественная и здоровая, что понять и принять трудно, может быть, проще всего мамочке, ведь у нее лучшая пора детства – деревенская. 

Минутами бывает мне трудно, но я погляжу на этих людей, со всего света съехавшихся (сейчас приехала из Голландии девушка в гости, и осталась работать.  К Барбаре из Германии вчера приезжал богатый жених с матерью, так она отказалась вернуться с ним в Германию.   Эккард – немец из Канады.    Стивен с женой – американцы.  Супруги ирландцы и англичане), и успокаиваюсь, и обнадеживаюсь.  А фигура Антони?  Сегодня он сказал мне, что антропософом не может быть человек, не работающий физически.  Кстати, прошла только неделя, а взаимопонимание расширилось многократно. 

Вчера наблюдал я, когда сказал Антони, что плачу за 2 недели и выложил сотенную бумажку.  Вначале он отложил ее, потом взял.  Долго, словно первый раз в жизни видел, рассматривал, щупал – мыкал, вздыхал, что-то трудно, грустно размышлял (он всегда так поглощен мгновеньем, что совершенно вокруг ничего не видит, не слышит). Потом встал, сказал спасибо, положил в один карман, потом в другой, сказал, что отдаст Ив и сразу как бы забыл, перешел к другому делу.

К питанию уже привык, на Пасху были жареные утки, больше всего досталось мне, получаю удовольствие от пшенной каши и мороженого из черной смородины.  У меня есть подозрение, что Антони, увидев, с каким удовольствием ем, стал готовить каждый день.

 

 

15 апреля, утро   

Спал до 9-ти, позавтракал и прогулялся.  Здесь не крестьянская Россия, встают поздно и завтракают после 8-ми, все с утра спрашивают, как спал, а Ив стала донимать разговором по-английски.  Я шутейно, под общий смех, сбежал. 

Сегодня с утра солнышко, все еще больше улыбаются, пригласили съездить днем в Вэксфорд, тогда и отправлю письмо, а пока пойду что-либо делать.  Когда все работают, невозможно отсиживаться, даже с английским. 

Дописываю, сидя на теплых досках старинной пристани.  Два часа гулял по городку, голландско-прибалтийского стиля, а сейчас мимо идущие весело приветствуют: - Хэллоу,   - Хэллоу, - отвечаю я.  Сильно пахнет морем, свежим ветерком, всё вокруг и меня ласкает солнышко.  Я внимательно приглядывался к городу, велика возможность, что по всем делам мы будем ездить сюда – 15 минут ходу, а дети будут учиться.  Обнаружил культурный центр в старинном здании, с выставочным залом, объявления о детских кружках.  В дополнение к главному всё здесь мне симпатично.  Вдруг понял еще, почему так приятно вне Израиля, - со времени отъезда не видел ни единого солдата или полицейского. 

Только надо научиться переходить дорогу и водить машину по левостороннему движению.  Ирландский акцент английского языка напоминает эстонский.  Сейчас многие вышли из домов напротив погреться на пристани. 

 

 

16 апреля   

Продолжаю в своей избушке, сейчас пятница, седьмой час, еще светло, а потом будут долгие, долгие сумерки.  У вас затихло перед субботой, а здесь всегда тихо, только иногда слышен трактор наш. 

Так вот, мамочка и детки, я торжественно поздравляю вас – в Ирландии, как говорят здесь, лучшей стране мира, у нас есть дом и официальное приглашение – они ждут вас.  Вчера вечером все было обсуждено в библиотеке, а сегодня Ив показала мне убранный караван и сказала: «Ваш, зови семью».  Судьба любит пошутить – вновь караван, но не американский, а куда меньше: гостиная с двумя постелями и спаленка для детей – кровать над кроватью, есть газовая плита и раковина, в туалет ходить в дом. 

Ив сказала, что долго думали и решили, что нам так будет лучше, все же отдельно и своя кухонька.  В дальнейшем могут быть изменения, в том числе будут надстраиваться два этажа дома, уже планируется строительство мне студии-мастерской и т. д.  Но я просто счастлив – караван в таком ровном климате, без жары и холода (он отапливается).  В Англии и Ирландии масса людей постоянно живет в таких.  Впрочем, я все более провожу время в библиотеке. 

Перед тем как сесть за письмо, я сейчас выкупался основательно, немножко бездельничаю, до обеда выгрузил и вывез землю, целую автоплатформу, а после обеда все переживаю событие, приглядывался к каравану.  Очень дружелюбно открылась Ив, все же вначале она была насторожена моим неожиданным приездом.  Ровно две недели назад я уехал от вас, а столько сдвинулось.  Жаль, что послушался Илью, 4-х недель за глаза хватило бы, пробыл бы недельку, да уехал за вами!  Но раз уж связан сроком билета, потерпим последний раз, а потом скоренько соберемся. 

Я здесь хочу кое-что посмотреть, но без вас вообще никуда не тянет.  Был рядом с Лондоном, ехал по нему, а соблазна не было.  Вся Англия, - как несущественный сон приятный, только поразила совершенная красота девушек, женщин (некоторых, разумеется), кино никак это не может передать.  Но Ирландия – это существенно и серьезно, наши молитвы были услышаны. 

 

 

18 апреля, воскресенье

Мое второе воскресенье в «Инишглас» - так читается название места, хотя оно больше известно как «REDFORD», по имени лорда, которому принадлежало поместье.  С утра солнышко потихоньку пробуждается сквозь утреннюю дымку, забытую утреннюю истому.  Спал до 10-ти, именно утром почему-то крепко  спится, уже не мешает петух. 

Вернулись из двухдневной поездки Антони и Ив, сегодня почти все разъехались в разные страны.  Оказывается, пока я утром спал – прилетел из Америки антропософ гостить, знакомиться с биодинамическим сельским хозяйством, еще четверо должны приехать, но это никак не меняет жизнь.  Я так за десять дней привык, что со страхом думаю об Англии и Иерусалиме.  Человек здесь тоже как бы встраивается в биодинамический природный ритм: работа, питание, сон, отдых и т. д.  Вы бы видели, с каким удовольствием после физической работы на воздухе, в поле я уминаю растительно-молочную пищу, ту самую, о которой рассказывала мама наша.  Вот судьба позаботилась вернуть ее в лучшие времена, действительно, желудок работает как часы, даже зубы не дают о себе знать, такое ощущение, что они здесь бы сохранились.  Конечно, жаль, что сейчас весна, а вас нет.  Много работаем, садим сады и по ходу дела многое другое.  Естественно, поневоле идет язык, от которого все больше получаю удовольствие.

... Прерывался на воскресный обед.  Хотя шесть человек наших в отъезде, опять за столом сидело 15 человек, все дружно ели, хохотали, у Стива очень потешные дети.  Рядом сидел американец, он из-под Бостона. 

 

 

20 апреля 1982   Иерусалим

Лёвушка, любимый, здравствуй!

Мы пользуемся счастливой возможностью передать тебе письмо с Юрой. 

Последний разговор с Ильей в связи с твоим письмом необыкновенно порадовал меня, вызвал душевный подъём.  Илья местами процитировал твоё письмо, местами пересказал своими словами.  Спасибо ему, он нашел самые нужные слова, для нашей всеобщей радости...

Тебе хорошо, а это главное утешение. 

В каникулы приезжали Анри с Адамом и Глорией на три дня. 

Затем появилась Маша, вместе со всем семейством своей приятельницы Анжелики.  15-го мая Маша уезжает в Америку, до этого времени должна появиться с деньгами. 

А вчера на полчаса зашел отец Всеволод.  (18-го началась православная Пасха)...

Я спросила его, что за человек отец Феофан, симпатичный ли.  Он очень быстро ответил: «Нет, нет.  Не симпатичный!»  И ещё добавил: «Не забывайте, что среди священников есть подлецы, то есть, стукачи.  Хотя вам это ничем не угрожает».  Меня снова очаровала его манера говорить и мыслить по-русски.  Он написал книгу о протопопе Абакуме и историческое исследование о Серафиме.  По-французски, к сожалению. 

... Сейчас мы едем к Юре и Ире отдать наше письмо.  Я подумала, что это одно из немногих моих писем к тебе, так надолго мы ещё не расставались.  Я очень соскучилась по тебе, ужасно.  Даже не предполагала, как это будет.  Ну, ничего, тем счастливее будет наша встреча.

Буду молиться за тебя, за успех. 

Твоя жена Люся. 

 

 

Утро 23 апреля    Ирландия

Любимая моя девушка Люсенька, эта вставка – только тебе.  Проснулся совершенно иным, по особенному бодрым, словно испивший живой водицы. 

Когда однажды в моем возбужденном сознании промелькнула мысль, что эта жизнь для нас недоступна, я чуть не схватил инфаркт.  Но жизнь здесь: природа и люди быстро освобождают даже от редких панических состояний, и для тебя это, может быть, лучшее место на планете. 

Под утро, когда особенно говорливы птахи, на все лады распевая свои партии, привиделась ты мне, жалующаяся на то, что тебя кто-то там, на пороге твоей комнаты, искушает, но ты вот не желаешь, а вот, поди – не действует.  Надо сказать, что во сне, а может быть и наяву, я совсем не ревнив.  Я сказал тебе, что нечего тревожиться – не хочешь, не надо, а если отдашься, то я возражать не могу, поскольку в отсутствии.  Тут я проснулся и понял, что действительно люблю тебя настолько, что подобные вещи меня не тревожат.  И вообще, только первая неделя была в одиночестве трудна, ощутима, а потом природа, работа, совершенно не эротичное окружение (женщины – душевны, приятны, мужчины – красивы, мужественны) создают особый фон, на котором легко проходит жизнь без жены, если ее нет...

 

 

25 апреля 1982

Дорогие мои, кончается воскресенье, третье здесь и самое приятное – без тени тревог, с ясным чувством дома, столь счастливо, сказочно обретенного.  Сейчас покинул библиотеку, натопленную камином, где обсуждалась статья Антони – неторопливо, с шутками и смехом.  Все женщины что-то при том делали: Ив и Элизабет вязали, Элиз сматывала шерсть в клубки, Барбара сшивала кожаный ошейник для собаки. 

Надо было в этом новом обстоятельстве видеть автора – Антони вновь поразил сходством с Витей: наклоны головы, движение рук – весь внимание, вот кто действительно постиг и умеет внимать.

Я вдыхал атмосферу и следил за камином, а язык-то надо учить!  Весь этот день, как и прежние – счастливое наваждение, в котором то и дело берет досада, что нет рядом вас.

В пятницу, 23-го, ездил в Вэксфорд, был в магазинчике Инишгласа, где продаются натуральные продукты, в том числе и хлеб, выпекаемый здесь.  Потом в Ирландском нац. банке открыл счет – положил деньги, заложив финансовую основу на будущую жизнь.  Купил туфли английские и наждачные круги для шлифовки деревянной скульптуры, потом пригласил своих попутчиков и помощников на чашку кофе в центре искусств. 

Когда вернулись, был замечательный ужин с тортами, которые привезли гости.  Вчера и сегодня обрабатывал дерево, сегодня уже неделя, все радуются, глядя на продвижение, но мне все труднее – материал ставит много ограничений.  Вчера так устал, что сразу после ужина свалился и встал только в 8. 

Днем сегодня вновь ходил гулять за речку, впервые видел рыбака на мосту, жаль, что пока не могу вступать в беседу, а то любопытно знать на какую приманку ловит и т. д.  Теперь, когда первое, наиболее острое и сильное ощущение природы прошло,  вернее, я был погружен в нее, то как бы открылось более широкое восприятие людей.  Вдруг Элизабет, жена Ронена, показавшаяся вначале крестьянски угловатой, суровой, как в свое время Любаня – простоватой, открылась с другой стороны.  Вот теперь вижу в ней ту душевность и ласку, которая промелькнет и затаится.  Впрочем, у меня уже нет слов, я теряюсь, когда вижу, как все здесь не могут пройти мимо любого животного или ребенка, не остановившись, не приласкав. 

Поверьте, я не только не преувеличиваю.  Нет красок воссоздать аромат этого мирка, целого мира, радость человеческого общения, казалось, утерянную вместе с Россией.  Общение с человеком, - как это, оказывается, много!  Сейчас хорошо, что я без языка, а то говорил бы только глупости в этом счастливом обалдении.  

 

Среда 28,   продолжаю после ланча, когда я немножко отдыхаю.  Третий день в караване, после избушки просто роскошь.  «Счастливая Ирландия», так называется этот сон, - продолжается.  Работаю уже в своей мастерской, под которую занял бывшее помещение под карету, рядом с мастерской по дереву и металлу со всем инструментом, можно работать в тени, а можно и под солнцем, все рядом, даже, как видите, мастерская моя образовалась сама собой.

Отношения все более теплые, появилось еще три человека: парень из Англии приехал поработать, живет со мной в караване, дочь Антони – Шарлотт и жена Эккарта, - один другого милее, совсем ребятишки.  Тепло, дождей все нет, только собирается, мне с руки, работать удобнее, постараюсь до отъезда деревяшку сделать.

 

Пятница 30 апреля.  Вот вам, чадушки мои, и по 11 лет, поздравляю вас и мамочку!  Теперь живу двойным праздником, а вечером постараюсь дозвониться. 

Это наваждение не рассеивается, скорее наоборот.  Вчера из Англии приехала Мэри, пожилая русская женщина, старая приятельница Антони, приглашенная в качестве переводчицы.  Мэри довершила деяния моего доброго Ангела.  Она сама прелесть, и теперь всё, что не могло быть названо, назвалось, и стало только яснее и лучше. 

Вчера собрались и говорили с переводом.  К нашему приезду для нас будет куплен новый караван, побольше. Будет сделана процедура официального приглашения, чтобы мы приехали не в качестве туристов, а для натурализации. Будут организовываться выставки моей скульптуры и т. д. 

Вчера же, а это очень показательно, долго беседовали с моим соседом,   совершенно здесь не подходящим для жизни и работы, но отказать не смогли, он остался, рука не поднялась огорчить! 

Второй день ходят тучи, временами шумят, как в России, верхушками деревья, на речке волны, а дождя все нет.  Очень капитально продвинулся в деревяшке, сейчас только над ней работаю.  Состояние настолько хорошее, что удивляюсь, почему не растут новые зубы, потому что заметно как потемнели волосы у основания. 

Новая жизнь омолодит, омоет живой водицей нашу мамочку, и сразу в ответственную, серьезную жизнь введет Машеньку и Мишеньку, кстати, для занятий музыкой замечательные условия – в Вэксфорде хорошая музыкальная школа, а почти все женщины – музыкантши.

А с Мишей будем рыбачить, да вообще-то дел и занятий с утра до вечера хватает, хватает и сил, т. к. впустую не тратятся.  Жаль, что не поговорил с Юрой. Он уже, вероятно, в Штатах, дай Бог ему удачи, как и мне, за то сейчас молюсь. 

Так сердечно вдруг стал вспоминаться этот антропософский год – удивительный год!

А сейчас пришла в библиотеку, где пишу, Ив и принесла коробку, на которой русскими словами написано: «Ботаническое лото» - карточки с фотографиями растений и названия: русские, английские, немецкие.  Спрятала для подарка Маше и Мише. 

Я еще сегодня не работал, долго чаевничал с Мэри и Ив, Антони в это время пек хлеб, лорд-хлебопёк, как я про себя называю его.  Два дня не было Ронена и я, когда он вчера появился, вдруг почувствовал, как соскучился, уже привыкаю ко всем здесь, кого так сразу полюбил.  Ну, а как соскучился по деткам и мамочке – ни сказать, ни описать. 

 

 

2 мая 1982  Ирландия

Ровно месяц.  Воскресенье.  Вот уже и вечер замечательного дня, когда было принято решение, которое трудно переоценить.  В 10 утра собрались в библиотеке у камина, первый день непогоды – ветер, дождь, поэтому огонь горит и сейчас. 

С помощью милейшей Мэри был серьезный, неторопливый разговор, уже третий, но последний, о наших взаимоотношениях – материальных.  Потом мы с Мэри удалились попить чаек, в это время звонит Илья, и я поговорил с Юрой, но чай попить не успел, - нас пригласили и сообщили, что принимают все мои условия.  Таким образом, мы приобрели «Большую семью». 

Условия: нам не надо думать о том, где брать деньги, как продать вещи и т. д. 

Мой вклад: вещи готовые, талант, работа, будущие вещи, а все остальное – организация и продажа, выставки и прочее – «семьи».  Если доход от продаж больше расхода, то у нас будут деньги, но если нет продаж, то с нас не требуют деньги – это самое главное условие покоя, о котором можно было мечтать.  Уже предприняты первые практические шаги – завтра встреча с Соньей, которая занимается выставками!  

Второе – в зависимости от твоего желания, Люсенька, ты будешь сама вести свое хозяйство.

 

 

4 мая 1982

Дорогие мои, не писать вам невозможно, хотя скоро будет так, что я скорее буду, чем письма.  Вчера не писал, т. к. ездили к Сонье – художнице, познакомились, поговорили.  Моя очаровательная леди Мэри переводила, и не столько переводила, сколько выкладывала душу, а завтра утром мы ее провожаем.  Весь день мне было муторно, но вот пообедали весело, сходили к речке, поговорили о вас, об Антони, повеселело на душе.  Мэри тебе сама хочет написать.  Вот так в Ирландии встретились два человека из России и полюбили друг друга.  Летом она хочет вновь побывать здесь ради нас, но только вот когда вернется из Канады, где у нее дети и взрослые внуки. 

Теперь по порядку.  Вчера появился новый вариант с временным жильем.  Пока будет куплен и установлен большой караван, предложили пожить невдалеке в доме, где снимает квартиру одна женщина, здесь работающая.  Поехали вчера вместе с Мэри – это оказалась двухэтажная квартира со всеми удобствами, две спальни и т. д.,  во второй половине живет хозяйка.  Дом на высоком месте, внизу река и замечательный ландшафт – полная автономия и очень дешево, это вдвое ближе к Вэксфорду, ходит автобус.  Словом, на лето идеальная дача, в Инишгас можно будет ходить пешком.  Но не было известно мнение хозяйки.  Сегодня она сказала, что рада, т. к. видела из окна, как я смотрел на реку и сразу поняла, что это «замечательный и знаменитый человек», - так перевела Мэри. 

Сейчас в библиотеку, где я пишу письмо, приходила с картой Уэльса Мэри и показала, где живет, чтобы мы приезжали в гости. 

Вот так неожиданно мы в Ирландии устроились на лето. 

Все остальное время провожу с деревяшкой, все более выявляется основная идея – эмбрион как образ космоса.

Но вот сегодня с удовольствием поработал физически: с Роненом вначале перетащили кирпичи на чердак, а затем с Антони с чердака пшеницу перетаскали на мельницу – все это в одном здании. 

И все же ровно месяц я не впадал в тоскливое чувство.  Совершенно невозможно понять, как Лёнька столько времени один, впрочем, молодость много может победить.  Путь Якова, Лёньки и теперь Юры совершенно не для меня, да и сейчас эти лишние недели только потому возможно одолеть, что есть работа, к тому же очень серьезная. 

Я вот сейчас на прогулке спрашивал Мэри – как появляются такие люди, как Антони?  Она ответила, что он не всегда был таким, сделал себя так, будучи антропософом. 

27 лет назад он управлял большой фермой отца, и тогда он не был столь бесконечно кротким и самозабвенным.  Но я думаю, что сколь ни совершенствуйся, таким, как он не станешь – все же главное должно быть от природы.

Только сейчас мы смотрели из библиотеки как он загонял на ночь уток в их домик: раскинув руки, едва двигаясь, чтобы не испугать.  Но селезень выскочил в дырку, тогда он вновь начал ходить широкими плавными кругами, пока селезень не соизволил присоединиться к своему семейству.

Тут опять перерыв был – вдруг пригласили на портер в «паб», так называется бар, вот сейчас вернулся и перешел из библиотеки в кухню, где Антони допекает хлеб.  Запах, аромат выпекаемого хлеба, сколь помню себя, не оставляет равнодушным.  Он не просто необыкновенно приятен, он живительный, волнующий, может быть самый симпатичный на свете, привыкнуть к нему невозможно, вот я и вдыхаю его с таким же острым чувством, как когда-то в войну, в голод.  И думаю, что здесь как бы вернулась молодость, и те ощущения, среди которых и чувство к тебе, как новая любовь, не оставляющая ни на мгновенье.  Я постоянно ловлю себя на мысли, что мы супруги счастливые на редкость.  Столько пройти по ухабам и тупикам, чуть не изувеченные друг другом, мы прошли эти испытания, сохранив, углубив главное – нашу любовь, когда-то мельком появившуюся, а потом чередой дней и лет придушенную.  Более того, она углубилась и утончилась, а теперь, когда не будет ни усталости от чужого солнца и ненужных людей, ни раздражения, и никогда не будет покидать душевный покой, она только-то впервые по-настоящему, я надеюсь, и соединит нас.

 

Любимая моя, вот и утро 5-го, уехала Мэри, совершенно неожиданно, не успел сказать, что хотел.  Какое-то наваждение эта Ирландия, не успел приехать – уже прощаюсь и в печали бегу на речку, потом кромсаю дерево и тихнет душа в предчувствии новых ран, потому что объявилась земля, к которой прикипела душа разом. 

Вчера вдруг стало холодно, а утром солнышко ласкает.  Я уже поработал, хочу закончить письмо к приезду старичка-почтальона, который каждый день объезжает всю округу Вэксфорда. Развозит на своем мопеде почту и забирает для отправки: беленький, кругленький, весь сплошная улыбка.  Он всех знает, даже меня, и что семья моя в Иерусалиме.

На воскресенье пригласил Антони на встречу антропософов в доме Соньи, значит, снова будет замечательная дорога бежать по узеньким тропкам, где кажется и одна машина не может пройти. 

Ровно через две недели буду у Ильи в Форест-Роу, один день.  20-го вылетаю в 13.30, плюс четыре часа полета, а потом до дома часа два. 

А 18-го корабль из Вэксфорда уходит в девять, потом целый день в дороге, так что в пути проведу два полных дня.  Но это будет дорога совсем иная, нежели сюда, в прежнюю неизвестность, хотя и были только добрые предчувствия.  Новая дорога к вам – это дорога с открытой дверью в мир, в жизнь, в новые надежды, в будущее.

Сегодня совсем особая тишина, народ здесь такой, что ни одна душа не тревожит меня, только на расстоянии легкой улыбкой ободряют, ласкают.

 

 

6 мая 1982    Ирландия

Дорогая Анечка!  Вот уже ровно месяц живу в Ирландии.  У меня будто все складывается хорошо.  Месяц работаю на ферме: садил лес, корчевал, работал на огороде, но последние две недели в основном только скульптура.  Начал тут большую деревяшку, более чем метровый поперечный срез у комля.  Название пошло от формы дерева – эмбрион, микрокосмос–макрокосмос.  Шло шустро, да вот стало по всем швам трескаться, так сразу завяз, да увял я.  Уже месяц один, правда, приезжала ради меня, чтобы переводить, из Англии милейшая Мэри, еще до войны жившая в России.  Пробыла неделю, позавчера уехала, и я действительно приуныл.  Но много с деревяшкой работы – успеть бы закончить. 

Здесь маленькая Россия, такое же небо с чередой меняющихся состояний, бесконечные луга в бахроме реки, неторопливые долгие закаты, ясноглазые, светлоголовые люди, непуганые, ласковые собаки.  Это все в таком ужасающем контрасте с Израилем, что я поражаюсь и не могу понять, как можно было семь лет не жить, а выживать на чужбине.  Здесь же, где меня ни одна душа еще месяц назад и знать не знала, я с первой минуты почувствовал себя дома, среди своих. 

Есть большой дом с большой библиотекой, где мы собираемся поговорить у камина.  Здесь не жарко, сейчас днем  +12 , +15 градусов, так что горящий камин вечерком – дело отличное.  Я немножко занимаюсь языком, но простые вещи я уже понимаю, предполагается, что регулярно буду заниматься английским вместе с семьей.  Моя «большая семья» приняла решение включить нас в свое число, хотя у нас нет регулярного дохода (надо заметить, что здешняя жизнь в «семье» по карману состоятельным людям, т. к. каждый месяц надо выкладывать в общую кассу 500 долларов).  У меня нет таких денег, но много готовых вещей в бронзе, мраморе и т. д.  Так вот, с надеждой на их продажу нас приняли, а до тех пор будем жить в кредит. 

При всех обстоятельствах – дольше жить в Израиле немыслимо.  Люсю надо выпускать из ярма, а лучших условий для жизни и учебы английского придумать трудно, тем более что уже есть у меня удобная скульптурная мастерская.  

Ну и главное – люди, удивляться которым я не перестаю: чистые, ясные, бескорыстные в самом прямом смысле.  Может быть, не самые практичные, экономные, но душевных свойств в высшей степени редких, во всяком случае, для меня, семь лет прожившего  среди отборнейших жлобов, исповедующих личный и национальный эгоизм как высшую форму человеческого развития.

Нравятся и города, очень хорош Дублин, классичный, похожий на Петербург.  Словом, мне впервые, быть может, за последние десять лет – хорошо, надеюсь, моей семье будет также. 

... Впереди сборы, багаж, дорога, хлопотливое будет времечко, но мы давно готовились к этому, как к тяжкому, но необходимому шагу.  Семья Лёньки улетает в Бостон 15-го мая.  Почти десять месяцев Лёнька был один, его странная жена не очень торопилась.  А я вот и за один месяц приуныл.  Словом, вся наша бывшая мошавная тройка с нашим отъездом кончает с Израилем, и действительно, стоит уехать, и вся нелепая, выдуманная жизнь, как дурной сон – рассеивается. 

Уже знакомился с художниками, ничего хорошего, страна бедная, покупают мало и плохо, но рядом Европа, будут рекомендации в галереи Швейцарии и Германии.  Мне нужен запас времени – если «большая семья» действительно создаст это условие – я должен выдержать. 

Как складывается твоя жизнь, не объявилась ли возможность присоединиться к нам, высылать ли вызов, ведь я буду в Израиле не более месяца, так что потом будет очень трудно осуществить.  Как твой сынок, мой внучек?  Напиши толково, ясно  и подробно о своей жизни.

 

6 мая 1982    Ирландия

Дорогие мои, ровно месяц, минута в минуту, как я приехал.  Вновь собрались в библиотеке, наши вопросы обсудили, я могу не следить и спокойно писать письмо.  Надо сказать, что заметно, как прибавилось понимание языка, хотя занимаюсь очень мало.  Написал сегодня письмо Ане, сидя в машине в кэмп-хиле, куда ездил с Антони, он там разговаривал.  Надо прямо сказать, я не готов для встречи с теми, кто там живет, и в Англии, где работает Николас и здесь.  Я просто терялся, видя тех, кто там находится.  Я, конечно, переоценил себя, и дня не смог бы быть там, не говоря о тебе и детях наших.  (В кэмп-хилах проживают люди с ментальными отклонениями).

Вот Ангел вывел на Ирландию, это место - совсем другое дело, хотя и в нем все более выступают не только радужные цвета.  Прежде всего – расточительство.  Вот сегодняшний пример.  Купили в кэмп-хиле земляничный йогурт, четыре коробки по 50 штук.  Приехали после ужина, сам Антони одну коробку несет в кухню и, хотя дело было после ужина, коробки как не бывало.  В общем, впечатление такое, что идет конкуренция по уничтожению всего съестного, только Антони и Ив потихоньку «скаредничают», подбирают и т. д.  Мне уже неприятно стало за этим большим столом, может быть только потому, что появившийся паренек, который так и остался, не платит (Кэвин из Лондона), но до того по-жеребячьи задорно жрет, ржет, постоянно в центре, что я понял, какая зыбкая и тонкая эта вещь – атмосфера замкнутого общества.  Конечно, эти впереди две недели лишние, даже с деревяшкой уже нервничаю, но зато станет понятной обстановка и люди, когда смотришь спокойным взором.

Сейчас я все более понимаю, как прав и дальновиден был Итик, когда как-то обронил в одном из своих писем, что нельзя жить в стране, в которой говорят на таком языке, на каком нигде больше не говорят.  Вот почему сюда надо ехать, несмотря на все возможные сложности, начать активно жить, обретая язык, а для наших детей – это первейшее.  Очень не просто догонять своих англоязычных ровесников.

И только сейчас я начинаю понимать дальновидность основателей Израиля, избравшего язык, который, возродившись, вновь обособил народ, создав языковой барьер. 

... Ещё одно – сегодня мне показал Эккарт бухгалтерию и кассу, которые помещаются в одном из не закрывающихся ящиков книжного шкафа.  Там книга, в которой записываются доходы и расходы, тут же лежат деньги и чековая книжка.  Все берут деньги и записывают в книгу, потом раз в месяц подводится итог.  Люся, помнишь диамантовскую бухгалтерию?  Там родной брат не имел доступа, а тут все нараспашку.  Пока я не знаю, как сводятся концы.  Во всяком случае, остается только молиться, чтобы такое доброе и честное начало не разбилось. 

Надо понимать,  это особая страна – островная, в ней испокон веков ничто не запиралось, и по сегодня многое сохранилось.  Вот почему все больше людей из Англии и континента переезжают на постоянное жительство, буквально бегут от неразрешимых противоречий и проблем других стран. 

Иногда больно смотреть на супругов Кеев.  Я еще совсем не антропософ, я просто недоумеваю – хорошо заботиться о тех, кто дорог и отвечают взаимностью...

Впрочем, для нас важна психологическая сторона, поскольку у нас будет автономия, а если нам помогут стать на ноги, то и мы сможем посильно быть полезными, а со временем все вещи должны выявиться. 

Я стал так отчетливо выявлять для себя все мелочи быта по той простой причине, что мне страшно от одной мысли, что эта уникальная атмосфера, столь не просто обретенная, может деформироваться.  Можно утешиться, сказав – на наш век хватит, но столь эгоистичная позиция здесь даже не приходит в голову.   

    

 

14 мая 1982   Ирландия

Дорогой брат!  Получил ли ты мою открытку из Англии?  А теперь заканчивается мое первое знакомство с Ирландией.  В Ирландских сагах есть цикл фантастических, так вот, мое пребывание – из этого цикла.  Нет слов для описания моих впечатлений, просто вдыхаю, втягиваю в нутро свое всё, что слышу, вижу, осязаю.  Это маленькая Россия, очень лирична.  Вот сейчас зацвела черемуха, а сирень, семь лет не виданная, когда раскрылась, словно оркестр грянул, да прямо в сердце, да как сильно.  Два-три закатных часа провожу над рекой, то у нашей усадьбы, то на мосту, где есть балкончик. 

Вижу Слэнни, да всякую летающую, плавающую, чирикающую живность в таком извечном покое, что редкая машина не столько тревожит, сколь вызывает недоумение.  А день!  Длинный деревенский день провожу в трудах.  Первые две недели работал на ферме, а последующие четыре рублю скульптуру из дерева.  Страшно гнал, отмахал руку, но успеваю – осталось еще три дня рабочих, получается нечто неожиданное, но любопытное, право, не знаю в какой степени зрелое, уж очень с налета, но обстановка идеальная.  Временами щемит сердце от счастья, вот так и боюсь, что помру от счастья. 

Живу в караване, но часто бываю в библиотеке – совершенно роскошной, где собирается вечерами моя «большая семья», - люди со всего света, принявшие меня с семьей в свой круг на совершенно сказочных условиях.  Эти замечательные люди поверили в меня, на себя взяли все заботы по реализации вещей, по оформлению моих эмиграционных дел и т. д.  Знакомили с художниками, возили по стране, был в Дублине, 17-го еду на прием в эмиграционное управление на интервью, через пять лет будет паспорт, если все будет хорошо. 

Словом, я не перестаю возносить благодарность Господу и слова признательности всем людям, а их немало – и в Израиле, и в Англии, и в Штатах, и, конечно, здесь, общими усилиями и заботами коих вдруг все это построилось.

 

... продолжаю 16-го,   скульптура отпустила на воскресенье, с утра сижу, после прогулки на мост, в библиотеке, уже тепло, камин не топится, тихо, только шумят деревья вокруг.  Письмо не закончил еще и потому, что завтра интервью в Дублине, и как спокойно все не складывается (вообще за все время я ни разу не видел, что кто-либо выказал волнение, и это совсем не от тупости), я все же встревожился.  Впервые официальная встреча без переводчика, а мое общение больше основано на интуиции, нежели на знании.  Да и прошлый печальный опыт гнетет, так что нет да нет, а дурные образы, проникая в душу, нарушают столь счастливое самочувствие.  Если Господь судил, что мы хоть и после семи лет, но будем здесь, то значит, все праведно. 

Израиля для меня уже словно и нет – сразу как рукой сняло. Но вот Россия, живущая не только в памяти, в Ирландии как бы вернулась, обновленная, неожиданная, собравшая в себя природу всех российских широт.  И, разумеется, люди, живущие и уже оставившие нас.  Молюсь своему ангелу, образ которого у меня давно слился с образом моей Покойной. 

О людях, окруживших меня таким сердечным теплом, о котором не рассказать, я могу говорить только своим языком художника, и даже в какой-то мере сказал.  Сегодня закончил «Эмбрион», за четыре недели только большая любовь и нежная благодарность способны сотворить полутораметровую вещь в очень сложном музыкальном ритме. 

Завтра еду с этими замечательными людьми, с письмом, в котором они гарантируют государству материальную обеспеченность для нашей семьи.

 

 

26 мая 1982    Иерусалим

Дорогой Илья, вчера не отправил, теперь буду только с главного – потому решил продлить удовольствие общения с Вами.  Мои письма и к Вам приобретают все более дневниковый характер – это не случайность.  В моем представлении наибольший интерес имеет не обобщенный знак, а конкретика того, как перетекает каждый момент жизни в другой, как осуществляется она на самом деле. 

Так вот – просьба к Вам, точнее, дополнение к ней.  Поскольку в сентябре фестиваль искусств в Вэксфорде, на котором желательно было бы выступить, то вероятно задолго до того формируется состав участников, возможно и художников.  Просьба – пусть «Инишглас» сообщит в организационный центр фестиваля, что прибывает скульптор, желающий быть участником.  Если нужны рекомендации, возможно достаточны будут Соньи и Соломона.  Поскольку я действительно могу выступить, жаль, если по формальным соображениям будет невозможно. 

Илья, напишите, пожалуйста, эти мои соображения.  Я смогу выставить на выбор жюри вещи из цикла «Русские характеры», в котором более десятка удачных портретов конкретных и обобщенных – это камень типа пенобетона.  Цикл «Пророки» из семи вещей, один из них у Вас стоит.  Последние большие работы, еще не законченные: «Момент истины» (условное название) – более чем метровый мрамор и гипс «Триединство».  Остальные вещи – мрамор, камень, бронза Вы видели на фотографиях, в том числе три портретных бронзы с «Богородицей».  Одна из существенных трудностей для автора – назвать вещь, особенно для выставки, тем более – на чужом языке.  В будущем я  намерен советоваться с Вами по этому вопросу, и после утверждения названия – перевод на английский.  

Теперь о вероятной будущей книге, точнее, рукописи.  Часть своего архива, а именно: «Из неотправленных писем», текст на машинке и то, что возможно удастся из моих ирландских писем домой переработать на машинку, захватить с собой и вручить Вам на чтение и отзыв.  А потом поглядеть, что из этого можно сообразить.

Фигура Антони и всего ирландского братства моего настолько издали еще более замечательны, что живая потребность высказаться первоочередна.  Сказать можно словом, я готов сесть за машинку.  А поскольку Ирландия моя может быть воспринимаема в моем конкретном душевном пространстве, нельзя никуда уйти ни от России моей, ни от Израиля моего. 

Дорогие, сейчас пришло письмо Люсе от Мэри из Уэльса, нежное, теплое.  Каким миром, какими людьми Вы одарили нас – спасибо Вам вечное!

 

 

19 сентября 1982  Инишглас

Первая ирландская декада завершается самым счастливым образом - возвращена в курятник Мишей его замечательная курочка, «самая прекрасная на свете», как он горестно твердил мне, когда она пулей выскочила и улетела.  И действительно: миниатюрная и грациозно подвижная, золотисто-огненная, - эта курочка покорила сердце не только ее владельца.  Доволен и петушок, той же индийской породы.  Словом, в нашем поместье обосновались две новые семьи из далеких стран.  Всего легче поддаться искушению и построить образ некого курятника, в котором на жердочках примостилось пяток семей и несколько одиночек со всего белого света.  Вот и община, чего проще.  На самом деле попытка мысленно представить наше добровольное сообщество, как нечто единое, целое…

 

 

9 октября 1982, суббота, утро.

Сегодня второй месяц нашего здесь пребывания.  Вчерашний праздничный вечер с замечательным гусем, песнями и музыкой, правда, был посвящен не нашей знаменательной дате, а нашему покровителю - архангелу Михаилу.  Неожиданно вечер был отмечен и для меня внутренним ощущением законченности.

 

 

6 декабря 1982  Люся – в Форест-Роу

Дорогие Илья и Элла!

Шлем вам свои запоздалые поздравления с 23-ей годовщиной вашей совместной жизни и пожелания счастья на долгую, долгую еще вашу жизнь.  Очень приятно было нам прочесть о том, какой чудесный подарок устроил вам Вова.  Как хороши ваши дети, мы поняли сразу, и ваши заботы с Олей мы тоже поняли.  Предчувствие таких забот было также одной из причин, гнавших нас из Израиля, где раннее созревание под южным солнцем делает слишком яркими и крикливыми глаза Секса.  Лева видел их и читал в них повсюду, и очень боялся дурных влияний на детей.  Жалко, что вы не можете приехать к нам, но, может быть, вашим детям такая поездка может быть интересна и увлекательна (вспомните только наш переезд через Уэльс!). 

... Антони продал свой дом в Форест-Роу.  Ив сказала, что вряд ли они будут бывать теперь в Англии, во всяком случае, не более чем раз в году.  Так я поняла.  Но потребовать от Антони запланированной поездки в Англию в связи с нами, я думаю, сейчас пока невозможно.  К тому же сам Антони ездит на собственные деньги.  Пока нужно всё, что возможно, выяснять самим.

Антони всё-таки попал в катастрофу по возвращении из Англии, да в такую, что от машины ничего не осталось (нечего ремонтировать), а водителя Бог спас.  Только ушибом отделался над глазом.  Ив рассказала (и я правильно поняла: все-таки двигаемся немного с языком), что она решила не ехать с Антони внезапно, что-то удержало её, и это что-то беспокоило её всё время.  Она боялась, не случилось ли чего с Антони все десять дней.  Элизабет, тоже томимая предчувствиями, уговорила не ехать Ронена. 

Я написала «всё-таки», потому что безумная скорость, с какой он ездит, всегда внушала такие опасения.  Когда мы ездили с ним в Дублин, то лично я переживала страх в течение всей поездки.

О школе.  В школу дети ходят с удовольствием.  Учительница пока нажимала на английский.  Много дается заучивать наизусть.  Маша справляется вполне успешно, Миша,  в общем, тоже, но хуже немного.  Когда ему тяжело (устаёт), начинает жаловаться и сожалеть, что уехали из Израиля: там было все понятно и мало задавали на дом.

Сейчас они с увлечением готовятся к фестивалю.  Маша разучивает песенки, Миша, как всегда, отложил на потом и пошёл помогать отцу строить дом для Ронена.  Я сегодня никуда не пошла, хотя вторник, рабочий день.  Во-первых, от физических работ у меня болит спина в пояснице, во-вторых, у меня сегодня тяжкий день (слёзы непроизвольные, всё вспоминается мама, и тревога о будущем: от Соломона никаких известий о продаже).

Предыдущая выставка была в Вэксфорде, а вторая в Дублине, в галерее Соломона.  Там выставлены ирландские художники, и Лёва среди них.  Конечно, выставку устроил сам Соломон.  О посещаемости мы ничего не знаем, для этого надо бывать в Дублине, а мы со времени открытия не были ни разу.  Просто не желая лишний раз тратить деньги, пока мы их не зарабатываем.  Впрочем, о выставке и о заказчике из Брюсселя Лёва написал сам, и об условиях, на которых он выставлен.

На меня лично галерея произвела сильное впечатление, а Лёва испытал особые сантименты.  Когда он, старый экспозиционер, увидел, как устраивается экспозиция, точно на таких же тумбах, обитых холстом, как это он иногда и сам делал, как вокруг стоят и лежат картины, скульптуры, графика – в ожидании своего праздника, он, конечно, испытал особое волнение.

После Рождества (этот срок установлен теми, с кем я говорила о моей работе) будем пробовать что-нибудь подыскать для меня.  Хотя в глубине души я надеюсь, что продажи будут.  Ведь такую же надежду выразил и сам Соломон, высказав это Стивену, а о «Мадонне» он сказал, что на выставке это, безусловно, самая сильная вещь.

…В прошедшее воскресенье состоялись крестины Миши и Маши, и не просто крещение, а антропософское.  Для этой церемонии из Белфаста приезжал антропософ по имени Барух.  Крестными (духовными) родителями Маши стали Ронен и Элизабет, Миши - Антони и Ив.  Это крещение тремя символами: водой, солью и огнём.  Барух (он, кстати, знает иврит) сказал, что и церемония крещения, и текст его были разработаны группой антропософов вместе со Штайнером.

Мы очень хотели бы иметь в вас крестных (духовных) родителей наших детей, и это было бы возможно: вас могли бы представлять другие лица.  Но, во-первых, мы не договорились о вашем согласии, во-вторых, вы так далеки от нас физически и лишены возможности влиять на детей.  Месяц назад точно так же была крещена маленькая Сэрра.

Барух и его жена Тамар живут в кэмп-хиле, воспитывая больных детей.  В их семье - три таких ребенка.  С Тамар мы познакомились в Израиле, она была гостьей Юры и Иры.

Ронен перед самым приездом Баруха вдруг сказал нам, что «если мы хотим», мы можем заплатить Баруху.  Он сам дал ему 50 фунтов, правда, эти деньги собрали его родные.  Конечно, справедливо возместить человеку все его расходы (транспорт, прежде всего) и мы, естественно, думали об этом, но, опять-таки наивно полагая, что этот расход берет на себя община, тем более что она и была инициатором. 

Тут я снова почувствовала, как меня кольнуло опасение: не завели ли мы долга, о котором не знаем. 

Через два дня на собрании я всё же задам вопрос, какие расходы считаются общими, какие личными.  Я, например, купила варежки детям и взяла для этого деньги из общей кассы, - может быть, я не должна была этого делать?

Перед крещением мы поехали с детьми в Вэксфорд за кое-какими покупками, я готовила праздничный стол, а заодно и детям купили подарки.  Я взяла из кассы десять фунтов - последних.  Истратили двадцать, полагая, что завтра возьму оставшиеся десять.  На завтра их не было.  Касса часто пустует, а между тем сегодня для Инишглас куплен новый автомобиль - огромный форд.  Словом, мы также далеки от понимания, как и прежде.  Язык - вот что нужно нам прежде всего.  И так как я дома сегодня (только раз выходила на кухню вымыть посуду), я использую этот день для занятий.

…Сейчас, в холодные дни, Лёва очень мало работает над скульптурой, разве что дома доделывает новый гипс - надгробие.  Вкалывает с Роненом на стройке.  Уверяет, что не устаёт, что скульптура доводит его до изнеможения физического и душевного; а просто физическая работа - как игра по сравнению с этим.  Но я вижу, что он устает всё-таки.

Дорогие, в предыдущем письме я, по-видимому, сгустила краски (что получается невольно), сосредоточившись на нелицеприятных своих наблюдениях.  Я могла бы продолжить эти описания, но на самом деле, при всем при том мы живём не просто среди «нормальных» людей (хоть и не ангельских натур), но очень хороших людей.  Будь они просто нормальными, они не проявляли бы о нас столько заботы.  Вот купили печь для нас, и сейчас это наше спасение.  В комнате очень тепло и сухо, а это  важно: дети уже две недели с бронхитом. 

Пару недель назад приезжал архитектор, с которым обсуждалось строительство нового дома: в одной половине дома - наша семья, в другой - Коллин и Христина с маленькими детьми, новые кандидаты в Инишглас.

 

 

9 декабря 1982

Милая Ирочка!

Сегодня я впервые побывала в кэмп-хиле.  Лёва, в отличие от меня, видел три кэмп-хила в Ирландии.  Мы ездили туда затем, чтобы посмотреть дом, по образцу которого предполагается строить дом для нас.  По дороге Ив заехала за архитектором, который и будет строить этот дом.  Для него-то и была устроена эта поездка.  Дом нам понравился, а впечатление, какое на нас произвели люди, живущие там, такое сильное, что оставило ощущение праздника.  Мы  даже почти не говорили, так, немножко, и очень примитивно, но никаких слов и не нужно было, чтобы понять, что это за люди.  Их лица не просто необычны, это чувствуется сразу, - они резко выделяются своей ясностью, замечательно светлые, открытые лица.  И всё это молодые ребята, ну, может быть, некоторые среднего возраста.  Это небольшой кэмп-хил, около 30 детей, мы познакомились и говорили с пятью взрослыми, сколько там человек работает, я не знаю, на самом деле.  

Какая-то девочка (больная) лет 12, вдруг закричала мне: Ив, Ив!  И стала ходить за нами, как хвостик, всё расспрашивая, не видали ли мы Майкла, он ведь был в Инишглас.  Потом её увели куда-то, потом она снова появилась и издалека помахала нам рукой, я ответила ей, и она тотчас побежала навстречу, а потом, прощаясь, поцеловала нас.  Ласковая, как котенок.  Вторая, в её же возрасте, была в совершенно ужасном состоянии, издавала какие-то животные звуки и была в полной отключке.  Молодая, очень красивая девушка переодела её, посадила в коляску и повезла на ланч. 

Место это довольно далеко от Инишглас, в двух часах езды, по дороге мы полюбовались на местные пейзажи.

…Новостей - материальных - у нас никаких.  И вообще никаких.  С языком пока плохо, мало что понимаем. 

Сегодня встала в пять утра, до девяти пекла хлеб.  По субботам теперь я пеку хлеб.  Мне повезло - мой хлеб раскупается, потому что субботний.  Это, прямо скажем, очень жаркое занятие, но мне оно нравится.  И хлеб получается хороший. 

 

 

21 декабря 1982

Дорогие Илья и Эля,

поздравляем вас с Новым годом, желаем счастья.  Больше счастья ничего не пожелаешь.  Я довольно долго не писала вам, точнее написала много, но не отправила, ибо все те подробности, к которым я постоянно обращаюсь, не интересны для вас и излишни, следует писать о главном, а в главном я еще не разобралась.  Я всё надеялась, что смогу хоть как-то преодолеть свою душевную смуту, в которой давно уж нахожусь, и по причине которой я и не писала вам, но пока что она только усилилась благодаря новым обстоятельствам нашей жизни в Инишглас.  На Рождество сюда накатило столько народу, что впору уже на стену лезть.  Приехали младшая дочь и сын Антони и Ив.  Последний привез с собой очень несимпатичную девицу с ребёнком, которая, по-видимому, поселилась здесь надолго.  Приехал молодой парень из Англии со своей подружкой из Денмарка.  И ещё должно приехать много народу. 

Стивен сказал, что с каждого гостя в день берётся три фунта, но я говорю сейчас не о материальном, а о моральном ущербе, который испытываю я в частности и, думаю, что и другие обитатели Инишглас.  Не случайно кое-кто из них поспешил уехать на Рождество, ибо здесь начался настоящий коммунальный кошмар, который, может быть, не переживают только Ив и Антони, но они настоящие антропософы, а Антони настолько совершенный человек, что о нем и говорить не приходится. 

Про себя я решила, что больше не появлюсь внизу на кухне, что, само собой, теперь приготовление обедов - это главная забота Ив и Антони.  Но не тут-то было.  Вчера Антони напомнил мне, что моя очередь готовить (очередь здесь не соблюдается: кто хочет готовить, вывешивает табличку со своим именем и готовит, но все привыкли, что по понедельникам готовлю я).  Я согласилась, но внутренне кипя: девица с ребёнком уже расположилась на всех столах, заняла плиту, ребёнок крутится под ногами, а тут ещё, как всегда, к ланчу подоспела ещё одна посетительница Инишглас, тоже с ребёнком, и ребёнок тоже начал крутиться под ногами. 

По-видимому, Антони заметил моё настроение, как я не старалась его скрыть (он очень чуткий человек), и заметно огорчился из-за того, что я разозлилась, разумеется.  Я думаю, что чужое раздражение он переживает более болезненно, чем, например, грабеж. 

Но почему я должна готовить для чужих, несимпатичных мне людей, мыть и убирать за ними?  На воскресном митинге Антони, обращаясь ко мне, много говорил, что если человек чувствует духовную любовь, она выражается в его физических поступках.  Лёва хотел возразить ему, сказав, что любовь - это не волевой акт, нельзя заставить себя полюбить, любовь или есть, или её нет.  Дай Бог мне преодолеть неприязнь к Кэвину, о любви к нему не может быть и речи.  Его наглость только процветает под защитой Антони и Ив.  Более того, я уверена на 99%, что он берет деньги из кассы.  За последние две недели опять пропало более 60 фунтов.  Кэвина я не выношу настолько, что уже давно, рискуя быть непонятой, не обедаю вместе со всеми.  Выслушивать его застольные беседы с Ив и Антони и оглушительный хохот свыше моих сил.  Я вижу, что он не только мне омрачает настроение, просто все пасуют перед Антони, тот под его защитой. 

Перед крещением детей Кэвин изрядно потрепал нам нервы: он не принес овощи из огорода (я готовила для праздника салаты).  Я хотела сходить сама, но Элизабет удержала меня и пошла будить этого лоботряса.  В полдесятого Кэвин, потягиваясь, появился на кухне и уселся завтракать.  Тут я вскипела окончательно и хоть и пыталась сдержаться, но негодование, конечно же, сквозило в моем голосе.  Хорошо, что большую часть салатов я сделала заранее, из тех овощей, что были, и мне осталось доделать немногое, иначе я ничего бы не успела.  Антони, конечно, блаженный - за его спиной Кэвин глумится над ним, но он не понимает этого.  Катрин тоже смеётся над ним и в глаза, и за глаза, называя «ку-ку».  Вернее, Антони понимает это, и ему тяжело.  Как-то Ив, беседуя с нами во время урока, призналась, что им - ей и Антони - очень тяжело, потому что молодёжь считает антропософию глупостью, и они чувствуют себя одинокими. 

 

 

23 декабря 1982  Инишглас

Дорогая Ирочка!

Сегодня пришло твое письмо, сразу отвечаю тебе, это так приятно - иметь диалог, я устал от монолога: писем в одну сторону, даже поздравления не отправлял - духу уже не хватает. 

В связи с «разочарованиями».  Очень жаль.  Мое понимание мира - образное, значит - поэтическое, основанное на очаровании, поэтизации, идеализации, следовательно, неизбежно следует противоположное, поскольку мир - не всегда поэзия, тем более - люди.  Я отлично знаком с этой логикой и собственной персоной.  По этому поводу здесь, в Ирландии, в первом нашем жилище вместе с Ильей произошла почти стычка.  Илья вполне убедительно поддержал детей: нельзя было приукрашивать обстоятельства, обстановку, обрисовывая ее детям в Иерусалиме.  Я чуть не взревел - мне приписывалось сознательное приукрашивание.  Затем, правда, Илья несколько поправился, но сам удар был весьма чувствителен. 

Теперь же, если этот предмет понимать антропософски, то можно говорить исключительно о собственном несовершенстве, и мы с каждым днем все более убеждаемся, сколь замечательны все окружающие, а наша угрюмость, настороженность не может не действовать на столь чутких людей.  Даже столь несимпатичный Кэвин становится симпатичнейшим малым при минимальной расположенности с нашей стороны. 

 

 

26 декабря 1982

Милая Ирочка!

…мы счастливы за всех вас.  Самая большая победа, что вы пробились самостоятельно к новой жизни, хоть и тяжелой ценой.  Образно выражаясь, проползли на животе, ободрав в кровь бока.  Конечно, это не последние трудности, но главное, что вы будете теперь вместе, и всё будет легче несравненно.

Мы празднуем первое Рождество в Ирландии, всё очень симпатично.  В Инишглас понаехало много гостей, зато уехали на рождественские каникулы Ронен с Элизабет и Эккард с Норой.  Последние уже свои, а гости - чужие.  Я думала, будет неуютно, но благодаря духу Антони, который, опять-таки образно выражаясь, обнимает своими мощными крыльями всё и вся в Инишглас, всех объединяя и всё благословляя, праздник прошел (и идёт ещё)  весело, открыто и сердечно.

Впервые за общим столом мы ели мясо, так вкусно приготовленное, какого я уже не помню.  По-моему, я даже не покупала ни разу такой замечательной буженины и ветчины.  Вероятно, вкусно оттого, что то и другое домашнего приготовления, а Кэвин, готовивший их, - очень искусный повар, большой мастер своего дела.

В большом нашем доме стоят три елки: у Стивена, в нашей комнате и в общей гостиной.  Та, что в общей, украшена по известной тебе традиции красными розами, а вверху - три белых. 

…Ира, мы очень удивились твоей просьбе оставить Мишу с его еврейским сознанием.  Как я теперь понимаю, это натяжка, идеологический мусор.  Что такое еврейское самосознание?  Его нет,  или это что-то надуманное, или что-то такое, что никак нельзя культивировать в душе человека, иначе это приведет к новым конфликтам между людьми.  У Миши это были (и есть) следы его привязанности к Израилю, к мальчикам-друзьям из класса, к учительнице Шошане, к бабушке Сарре Израилевне.

В России я стыдилась принадлежности своей к «великому русскому народу» именно потому, что он «великий» и подавляет все малые.  В Израиле я почувствовала себя русской не столько потому, что мне дали почувствовать, но, прежде всего по тем же самым причинам: евреи провозгласили себя самыми лучшими, «избранными».  Тот же самый шовинизм, что и у русских.  Здесь я, слава Богу, не переживаю пока столь болезненно, что я русская, хотя мы на весь Вэксфорд единственные русские и все уже знают нас, но на нас не наклеили ярлыка «гои», как это было в Израиле.  Русские - и всё.  Не гои.  Они ирландцы, а мы - русские.  И это не мешает ирландцам приветливо улыбаться нам.  Правда, эмигрантский наш статус много ещё выдает нам тяжелейших моментов, это вне всяких сомнений.  Но об этом мы уже много говорили с разных точек зрения и даже пришли к общему мнению, что грешно противопоставлять себя национально другим.  Чувствовать можно, а противопоставлять нельзя. 

 

 

3 января 1983   Ирландия

Дорогие родные, с Новым Годом вас, 1983!  Здоровья и счастья вам! 

Сегодня получил вашу поздравительную открытку, спасибо.  Я в Россию не писал, т. к. в ответ на свои письма ни одного не было, сейчас думаю – не случайно ли.

Отвечаю на ваши вопросы.  Выехать удалось практически по двум причинам:

1. Накопить деньги (около десяти тысяч долларов) – это тот самый капитал для переезда, о котором писал.  Поступили они так: половина с проданной за одну неделю выставки мелкой бронзы, продажи в разных местах и две тысячи прислали друзья из Штатов в долг (их еще отдавать надо). 

2.  Получить приглашение на государственном уровне, как скульптору и въездные эмиграционные визы прямо в Иерусалиме, поэтому мы имели редкую возможность официально выехать, въехать в Англию и Ирландию с полными правами, в том числе и я, и Люся на работу.

Не было трудностей, препон ни с какой стороны, - дело сугубо частное, страхи же наши в ожидании документов из Дублина были мнимыми.  Семь лет напряженнейшей жизни были позади, но поверить я не мог до последней минуты.  Только после паспортного контроля в Тель-Авивском аэропорту я начал потихоньку приходить в себя, но не очень, т. к. в самолете забыл фотоаппарат (нашелся), а в Англии – транзисторный радиоприёмник (не нашелся). 

Про то, что перед отъездом пришлось по дешевке все загнать арабам, в том числе и машину, я, видимо, писал, это позволило в последний месяц не тратить на жизнь валюту.  Около двух тысяч стоил переезд, столько же багаж – скульптура, оборудование мастерской, мрамор, бронза. 

Провожала нас Валентина Брусиловская.  До Лондона долетели за четыре часа, где нас встретили друзья и отвезли к себе в Форест-Роу, деревушку под Лондоном, одно из лучших мест в графстве Сассекс, перед их домом луг и лес, течет речка.  Вылетали – было пекло, а тут сразу солнышко так обласкало, зелень, тихие, спокойные краски.  Несколько дней отдыхали, ходили собирать грибы, замечательные белые (англичане не охотники).  Ездили по старинным городишкам, были в Портсмуте, покупали всякие вещи детям и Люсе, в Лондон с детьми не стали соваться. 

Потом погрузились со всем барахлом в машину, все четверо сзади, т. к. Илья был за рулем, а его жена рядом, и отправились в гости в Уэльс, к Мэри – нашей общей с Ильей знакомой, которая приезжала весной в Ирландию, чтобы быть моим переводчиком.  Видели удивительно красивый Уэльс, в усадьбе Мэри гостили два дня, накололи ей дрова, все были счастливы. 

8 сентября попрощались с Мэри, и на корабле за четыре часа переплыв пролив Святого Георгия, под сумерки въехали в нашу усадьбу в Ирландии.  Еще несколько дней с нами были, уже нашими гостями Илья и Эля, они из Москвы уже более 10 лет, помогали нам с переводом. 

Впечатления у детей и Люси были самые противоречивые.  То, чем так подкупила меня еще весной Ирландия: сходством с Россией, ландшафтом и людьми, тонкостью – ничего крикливого, «зарубежного», для них после Израиля и Англии – почти нищета.  А Ирландия действительно страна не из богатых.  Но потом потихоньку стали вникать и оживать, человеческое душевное тепло и свежесть, прохлада климата совершили такую работу, что через неделю дети уже пошли в школу (ездят на школьном автобусе в Вэксфорд).  Сразу стали болтать по-английски, в школе им понравилось, и, прежде всего, дети – очень тихие, приветливые. 

Люся вживается труднее, хотя впервые в своей жизни на всем готовом, в идиллически-тихом, живописном уголке, правда, без тех удобств, что были.  Живем все в одной очень большой комнате с камином, лепниной, резными дверьми на античные сюжеты, бывшей библиотеке, которую мы переоборудовали под жилье.  Кухня и все прочее у нас на двоих со Стивеном (американец из Бостона, у которого два малыша и жена Элиз).

Рома, ты постоянно недоволен моими письмами.  Я понимаю тебя, но пойми и меня.  Мы так редко пишем друг другу, что паузы перерастают в целые годы, а жизнь так плотна и нетривиальна, что вкрапливать подробности в общую канву все труднее.  Ускользает главное: какие мы сейчас с тобой?  Во всяком случае, я могу твердо сказать о себе – чтобы понять происходящее, надо сегодня увидеть меня таким, какой я сейчас.  Увидеть и постараться понять, это совсем не просто, даже если судить по фактам внешней жизни, я уж не говорю о духовно-душевной стороне.  Это не общее отвлечение, а необходимая предпосылка к тому, чтобы не удивляться переезду именно в Ирландию, а не в богатую Америку, где и друзья, и родственники, и масса материальных возможностей (спасибо за адрес Фридриха). 

Более того, не для частного преуспевания и карьеры, столь многообещающе начавшейся в Израиле, а жизни с духовно близкими людьми в общине, которая называется «Инишглас».  С тем, чтобы в ней сообща работать в хозяйстве и осуществлять творческие планы, скульптурой зарабатывать на жизнь. 

О том, что такое община, я не берусь сейчас писать – это особая, огромная и сложнейшая тема, нам самим еще мало понятная (дело не столько в языке, сколько во времени).  Скажу одно – после России, моего прежнего круга, я впервые встретился с людьми, встречаться с которыми всегда приятно и интересно. 

Завтра заканчивает работать в Дублине выставка, на которой мои работы.  До этого прошла персональная в октябре в Вэксфорде, все это благодаря усилиям моей общины.  В ближайшее время заканчиваются мои взносы на питание (около 500 долларов в месяц) и мы перейдем на те условия, на которые были приглашены: жизнь в кредит с последующими, при возможности, покрытиями – это скульптура и работа в самой общине и на стороне. 

По твоим словам судя, я подумал, что неверно тебе изобразил происшедшее.  Я не просто выехал из Израиля, но я и ехал с Ирландию не с транзитными целями, будет печально, если судьба распорядится иначе.  Мы здесь перевидали великое множество людей со всего света – это все гости общины, кто больше, кто меньше живут здесь, платят за питание и работают.  Значительная часть – американцы, скоро одна семья должна приехать из Буффало, другая – английская.  Вместе с английской намечено строить большой дом на две половины для наших двух семей, уже работает архитектор.  Для всех тех, кто начинает бежать от одиночества и эгоизма сугубо материальной жизни.  Здесь англичане, американцы, канадец, немцы, ирландцы – это члены, есть еще рабочие, они живут точно также, но неимущие и получают зарплату.  Все остальные должны быть состоятельны, т. к. развитие хозяйства требует вложений.  Ферма существует только второй год, и доходов почти нет.  Все мы живем в большом господском доме, рабочие в отдельных караванах, но началось строительство отдельных домов в усадьбе.  Отапливаемся дровами и углем.  Каждый четверг сообща заготавливаем в своем лесу дрова – это самая замечательная здесь работа.  Едим собственный хлеб, который печется в специальной печи, Люсин день – суббота.  Хлеб и другие натуральные продукты, выращиваемые без химии, продаются в собственном магазине в Вэксфорде, который приносит небольшой доход. 

Возвращаюсь к Люсе и детям.  Люся в основном занимается языком и хорошо продвигается.  Ни одно из здешних занятий ее не увлекло: ни уход за козами, ни изготовление сыра.  Нравится делать хлеб, но этим занимаются по очереди все женщины и Антони Кей, основатель общины, и не желает отказаться, всем приятно, хотя эта работа трудная.  Может быть так и лучше, и теоретически есть возможность вернуться после многих лет к русской филологии – преподавать русский.  Есть в Ирландии, особенно в больших городах, много желающих учить (Ирландия традиционно тяготеет к России, ее культуре) русский.  Даже по воскресеньям по телевизору есть передача – урок русского языка.

Возможно, необходимо продвинуться в английском, но искать такую возможность, как мы понимаем, уже следует.  Тогда, я надеюсь, стабилизируется Люсино душевное состояние, возникнет регулярная занятость и, возможно, заработок.  И у меня есть планы помимо скульптуры, но говорить рано. 

Самое приятное в новой жизни – дети.  Миша даже в каникулы сейчас (три недели Рождества) редкий гость дома.  Он куриный начальник, весь день с утра на птичьем дворе: куры, гуси, утки, козлята.  Кормит, поит, собирает яйца, постоянно что-то пристраивает, перестраивает и т. д.  Все его иерусалимские мечты исполнились в высшей степени полно, мечтает быть фермером и уже строит весьма обширные планы.  Учеба его не увлекает, хотя в школе бывает с удовольствием. 

Машенька теперь не валяется целыми днями перед телевизором, как в Иерусалиме.  Увлеклась учебой, английским, подружилась с молодыми нашими женщинами, хозяйничает с ними, вяжет, гуляет и т. д.  Они очень поправились здесь, порозовели, да и мы не отстаем.  К детям почти полностью вернулся русский, на иврите почти не говорят. 

Моя работа поначалу шла очень шибко, за короткий срок сделал пяток новых вещей и выставил, затем стало холодно в мастерской, она без отопления, а замерзаю ужасно, т. е. мерзнут ноги при +10.  Мечтаю о валенках с галошами, если будет возможность достать не меньше 41 размера, пришли, буду счастлив.  Только сейчас начинаем привыкать.  Все вокруг в рубашках (климат очень мягкий, лёгкий морозец бывает в ясные ночи, иней, снег очень редок – греет океан), а мы в шерсти и мехах гибли, но дома очень тепло – камин и печь. 

Восстановилась культурная жизнь – словом, состоялось возвращение в цивилизованный мир.  Слушали несколько итальянских опер с ленинградским замечательным баритоном, его камерный концерт.  Были на балете, на нескольких огромных концертах с оркестром, хором, органом и солистами.  Почти еженедельно слушаем старую музыку в родном исполнении.  Дублин нам очень понравился, похож на Ленинград, а наш Вэксфорд очень мал, но и очень мил, езды от нас 10-12 минут, есть в общине несколько автомашин и автобус новый.  Для меня самым трудным было привыкнуть к левой стороне, но обошлось – ездят здесь вежливо. 

Община у нас музыкальная, почти каждый вечер песни поются под рояль, дети и в школе поют, словом, не скучаем.  Есть огромная библиотека, но мы по-английски читаем только газеты, да и то через пень-колоду, вечером с нами занимается профессиональный преподаватель, и все другие по очереди и довольно весело. 

Ромочка, очень обеспокоил ты меня не столько диагнозами, сколько интонацией по поводу того, что не увидимся.  Все это глупости: и диагнозы, и твоя интонация.   Прежде всего, надо про них забыть, твое здоровье – в твоих руках.  Это первый шаг к здоровью и долголетию, и, во-вторых, начни передвигаться.  Узнай, пожалуйста, какая есть возможность приехать к нам в гости и сколько будет стоить.  Не могу гарантировать полное выздоровление, это, прежде всего, зависит от тебя, но решительный поворот, если ты погостишь здесь несколько недель, с полной уверенностью.  Одно из самых серьезных соображений, чтобы жить в Европе, было то, что можно будет встречаться с близкими.  Но пока мы не получили здесь паспорта – к нам надо пробить дорожку, вот ты и начни.

Может, тебе поможет йога для начала?  Только с самого начала надо уяснить себе – не наряду  с физическим, материальным миром, а прежде существует духовно-душевный мир.  Что-то не в порядке в этом твоем душевном мире, надо на него воздействовать.  Можешь попытаться найти Алексея Константиновича Полянского, достаточно съездить в Майкоп, он музыкант и хорошо там был известен больше как городской чудак.  (Здесь я и живу среди подобных психов-чудаков, поскольку и сам не без греха).  Если не найдешь, то даже в Краснодарской библиотеке можно найти книгу по хатха-йоге и пока, оставив в стороне теорию, начни учиться сосредотачиваться.  Простейшие медитации за короткий срок могут совершить переворот в твоем здоровье.  Так себя вылечил примерно от тех же болезней здешний Стивен.  У него жестокая диета: рис, овощи натуральные, бананы, апельсины и др. фрукты.  Из муки ест только опресноки, как наши предки в исход, т. е. мешает воду с мукой и без жира запекает на сковородке.  Он смог не просто выздороветь, но и очень окрепнуть физически.  Он был университетским преподавателем американской литературы, теперь держит коз, очень много работает физически, сам строит помещения, загоны, я часто ему помогаю, сам доит и т. д. 

При малейшей возможности купи садик-огородик и начни вкалывать.  Найди просто кусок земли и начни работать.  При болях пользуйся только гомеопатическими средствами.  Прости за мой нажим, но перед тобой два брата и оба, слава Богу, здоровы, поскольку многие годы не оставляли физическую работу на природе. 

Ромочка, не пугайся, если многое в текстах медитаций будет непонятным, тут важнее всего ритм, мелодика.  И конечно, ни тени скептицизма, иронии – здесь столь важно обладать тем великим простодушием, которое так просто жило у нашего покойного отца.  Умоляю тебя, обратись в ЭТУ сторону, поверь в положительные основы и силы жизни, отойди от медицины, которая не может понимать болезни, поскольку следствия принимает за причины.

Не откладывай, пожалуйста.  Или поезжай в заповедник работать, или просто в помощники к леснику – только без претензий, на любые условия.  Чем меньше комфорта, тем лучше, с внутренней готовностью не только самому спасаться, но и ... и, прежде всего – людям в помощь, на уровень мальчишки на побегушках, да с благодарностью.  Тут пойдет та первичная работа души (без смирения нет духовной работы), которая повлечет за собой и физическое обновление.

(Сейчас пришла Нора, наша учительница английского, я показал твой диагноз, она сказала – это точно как у Стивена).  Нора занимается йогой, она тоже строгая вегетарианка, хотя и она, и ее муж Экки – совершенно здоровые люди. 

Я сам далек от йоги, поскольку ее традиции и постулаты относятся не к нашему времени, не говоря о языке и стиле, да и сам человек за тысячелетия последние принципиально изменился, так что многое не достигает цели.  Но в твоем случае важно ступить на эту дорогу, совершенствоваться все могут, надо только хотеть совершать духовную работу. 

Я хотел бы, чтобы ты сам принимал решение, не вступая ни с кем по этому поводу в беседы (о Полянском не говорю), трепаться очень вредно.  Только хотелось бы привести недавний пример.  Недавно, уже здесь, Люся получила известие о смерти мамы, с очень большим запозданием, умерла она в августе.  Трудно передать, как тяжко на чужбине перенести такое, а тут новые люди, место, и т. д., и чуткая атмосфера не помогала.  Узнав об этом, мой друг Илья прислал специальные медитации на этот случай, и сразу же по их прочтении, в первую же ночь сон, который она увидела с родителями покойными, снял бремя страдания.  С тех пор Люся все глубже и серьезнее вникает в тексты. 

О том, что и как следует, я готов писать, если ты сам ни в Краснодаре, ни в Майкопе не сможешь найти для начала.  Но образ жизни ты должен изменить решительно и сразу – слабость пройдет.  А то, что врачи не лечат, не пичкают лекарствами – отлично. 

Два года назад я было, совсем зачах со своей бронзой и камнями – в сплошной пыли, нервах, психозах; потерял сон, аппетит – в самом серьезном смысле, больше 10 кг веса, но повернул вовремя сам.  Многократные прогулки на 5, 10, 15 минут, потом – бег и т. д., и всё это в сосредоточенности на природе, никаких мыслей, терзающих душу, и так постепенно вернулся в норму.

Очень помогла работа на воздухе в деревне под Тель-Авивом, где была мастерская.  Простая, здоровая пища и сон на воле: зимой под навесом в спальном мешке.  Умывался или дождем, или росой, начинал разминку и целые дни рубил мрамор, с короткими перерывами на прогулки и чтение медитаций.

У тебя нет малых детей, я же оставлял работающую жену с детьми.  Ты материально независим, мне же надо было постоянно обеспечивать экспозицию новой бронзой для продажи.  Я считаю, у тебя накопилась энерция психологическая, помноженная на самочувствие больного и т. д.  Только не сердись, я не показываю себя как пример, а стараюсь воздействовать наиболее серьёзно, поскольку еще не упущена возможность, чтобы от истощения не возникли физиологические изменения, и все будет в наилучшем порядке. 

 

... Дорогой Ромочка, больше недели письмо пролежало недописанное.  Пришло письмо от Итика – скончался Гена Мосин, вот только сейчас пришел в себя и способен закончить письмо.  Ты, вероятно, знаешь, что Гена тяжко болел раком. 

А тут еще в это время выяснилось одно очень важное обстоятельство – работа в университете в Дублине, практика разговора по-русски.  Вначале шла речь о Люсе, но затем предложили нам двоим, поделив группу на две части.  Тем временем выяснилось, что мы запоздали ровно на неделю – пришел преподавать поляк, и им они довольны.  Но всё же одну субботу в месяц оставили для нас, за четыре часа – более ста долларов.  Если бы была каждая суббота, как говорилось поначалу, мы были бы обеспечены, но все же эта возможность перспективна, т. к. возможны и другие места, и редактирование. 

И еще одно новое обстоятельство – возвращается в Америку Стивен с семейством.  Это самый близкий мне здесь человек, более всех сделавший и для переезда, и для устройства.  Утешаться можно только тем, что оставляет нам квартиру – действительно очень удобную, лучшую здесь.

 

 

18 января.  Вновь письмо задержалось, но сегодня была очень приятная почта, в том числе о неожиданно улучшившемся положении моих друзей в Штатах.  Также пришло письмо из Брюсселя от господина Ферри, который, будучи на моей выставке в Вэксфорде, заказал из камня «Архангела».  Действительно, я из местного, очень приятного, почти черного камня, вырубил нового «Архангела»   (тот, который был выставлен, я подарил на день рождения здешней девушке Барбаре), большего размера, и вообще невозможно даже близко повториться в камне.  Перед Рождеством я отправил его г-ну Ферри, и вот сегодня пришло письмо, где он пишет, что счастлив и что для него великая честь иметь в доме мою скульптуру, был вложен чек на 200 фунтов (это 360 долларов). 

Я очень малую назвал цифру, вещь величиной с ладонь и делал ее полтора дня, но все деньги мне, в Ирландии нет налога на художников, а главное – это прецедент покупки уже здесь, в Европе, да и покупатель известный человек – директор Европейского комитета по урегулированию культурных отношений между странами.  Вот еще один мой почитатель в Европе.

Но пока тихонько к теплу и свету движется неторопливая Ирландия (от зимы только что одно название – невероятная сочность зелени и яркие краски цветов). 

С отъездом Стивена существенно может измениться и содержание нашей здесь жизни, т. к. магазин и животные были в основном на нем и его жене.  Теперь нам не очень ясно, да и материальная доля Стивена в этих делах была наибольшая.

 

 

Январь 1983

Ирочка, милая!

Может быть, это письмо не застанет тебя и детей в Израиле, но я пишу на всякий случай…

Наши дела таковы, что деньги скоро кончаются, мы прекращаем взносы на наше содержание и начинаем жить в кредит.  Турист из Брюсселя купил фигурку Архангела из ирландского камня за 200 фунтов, но это на три недели жизни, не более.  Случайно подвернулась работа в Дублине – практические занятия по русскому языку при университете – три субботы в месяц по 76 фунтов, но это до 12 марта. 

А далее, члены общины, беспокоясь о нашем существовании, подыскали нам работу здесь.  Я  дважды в неделю пеку хлеб на продажу, Лёве Антони передаёт половину своей работы на мельнице.  Люди очень хорошие, но всё же люди, и жить в такой гуще трудновато.  Определились трудности непредвиденные, например, не имея сверстников, дети всё свободное время торчат на кухне и выдают там всю семейную информацию.  Из событий самое важное у нас в Инишглас – это отъезд семьи Стивена.  Официально они объяснили это тем, что для детей здесь не нормальная обстановка: обилие людей вызывает стрессовую ситуацию, истерики с ними случаются по нескольку раз в день.

 

 

7 марта 1983

Здравствуйте, дорогие!

Из последнего письма Ильи мы узнали о продаже Ирой квартиры и её дальнейших действиях…

Время пролетело стремительно, и со времени моего последнего письма произошли события, о которых нужно написать обязательно.

Уехал Стивен.  Перед его отъездом обстановка была не то что напряжённая – накалённая.  Все были на грани взрыва, и он не замедлил произойти.  Лев уехал встречать детей, а я была в своей комнате, и вдруг услышала крики внизу на кухне.  Один голос принадлежал Эккарду, другой – Кевину, потом хлопали дверьми (до звона стекол), потом я слышала возбужденный голос Стивена.  Я не вышла на шум и не стала никого ни о чём расспрашивать, но слух меня явно не подвёл, и, вне всякого сомнения, это был скандал, и не потому, что Эккард скандалист, а просто он по-человечески слабее всех здесь и взорвался первый.  Потом, после отъезда Стивена, он долго ещё был в депрессии, что и видно было по его лицу, да и сам он признался на митинге, что подавлен.  Кстати, о первом митинге без Стивена.  Все сидели несколько растерянные, хоть это давно уже не новость, и Элизабет, со свойственной ей напористостью (что не мешает ей оставаться очень хорошим человеком), первая призвала всех к ответу, к отчёту, кто как себя чувствует.  У неё нет уверенности, что завтра ещё кто-нибудь не сбежит (не так грубо, конечно).

Несколько смущаясь (молодые женщины хоть и называют Антони, смеясь, «ку-ку», в серьёзных вопросах всё же явно признают его авторитет),  и, краснея даже, Элизабет обратилась к Антони, и Антони ответил, очень быстро, что счастлив здесь, безусловно.  Прошу прощения – немного исказила: первых она спросила нас, как мы себя чувствуем здесь.  Мы ответили односложно, что счастливы (и это правда).  Односложно из-за примитивного ещё языка, и это обстоятельство (односложность) и исказило в моей памяти последовательность событий.  Итак, Антони быстро и горячо сказал, что он счастлив.  Ив – очень серьёзно – тоже (говорила о душевном комфорте, который здесь обрела, что очень нравятся люди, среди которых живёт).  Остальные (Нора, Эккард, Ронен, Элизабет) – в целом да, но были какие-то «но», которых мы не поняли.  Барбара ничего не сказала.  Я думаю, что она несчастлива, но не оттого, что живет в Инишглас, хотя ей и трудно здесь: она вкалывает, как мужик, а по складу своего характера, очень мрачного.  Она очень привязана к Ив и Антони, и явно обрела в них вторых родителей (о настоящих она, я слышала, очень неодобрительно отзывалась, но это возраст).  Антони очень нежен с ней, впрочем, он со всеми нежен, хоть и по-разному.  Правда, в отношении Барбары у меня есть сомнения.  Недопустимо, чтобы молодая девушка – ей всего 22 года, работала так тяжело физически.  Никто не схватит её за руку, не остановит, никому как будто и дела нет.  В свободное время она мрачно отсиживается в своей комнате – подвальной, много курит, читает.  О ней как-будто бы даже избегают говорить.  С женщинами она мало разговаривает, но явно признает Ронэна.  Ронэн тоже внимателен к ней, и видно, что его участливое отношение трогает Барбару.  С остальными она бывает часто неприветлива и даже груба.  Мы думаем, что Барбара пережила какую-то травму.

Все молодые люди Инишглас страдают явным максимализмом, как и все молодые люди в мире, а Нора, Элизабет и Катрин к тому же феминистки, и очень активные.  Пристрастие к этой идеологии побуждает Элизабет посещать поздние митинги в Вэксфорде, таская с собой крошечную Сэрру, которой надо спать в это время.  Я пишу об этом не без иронии, потому что, по привычке, не люблю никакие «измы» и вообще считаю, что всякая идеология – это насилие над человеческой мыслью. 

Но всё это рассуждения вообще, вернемся к фактам.  Возбуждение, вызванное отъездом Стивена, улеглось, все успокоились, смягчились, и сейчас здесь полный мир и согласие.  Более того, обстановка изменилась явно к лучшему, чем в прежние времена.  По-моему, все переживают даже невольное облегчение (житейски).  Во-первых, тихо – нет детей.  То напряжение, в котором жила эта семья, передавалось не только детям, с которыми случались постоянные истерики, - всем остальным тоже.  Последние три месяца семья Стивена обедала на общей кухне (Элиз не хотела готовить), и это всех затрудняло в смысле их «кошера» (самым религиозным евреям такой «кошер» и не снился: не дай бог в супе обнаружить ломтик картофеля или каплю жира!).  Приходилось готовить на два стола.  При этом Элиз не только почти не готовила, но и никогда не мыла посуду.  Сейчас спокойно, легче и меньше готовить и посуду моют все, не заводя никаких счетов друг к другу (какой явно имели к Элиз).  Ив рассказала Лёве, что в этой семье уже давно велась борьба за отъезд в Америку – со стороны Элиз и что Стивен уступил ей, в конце концов. 

Поздравьте нас с новосельем – уже три недели мы живём в нашей новой квартире, и вполне счастливы.  У всех свои спальни.  Правда, Миша норовит перебраться в нашу, грустно признаваясь, что ему одиноко, и поначалу укладывал с собой старого медвежонка, но сейчас, кажется, начал привыкать. 

Дети хорошо себя здесь чувствуют, это важно.  Но в школе обнаружились вот какие проблемы.  Учительница сказала, что только в следующем году будет учить их по программе 5-го класса.  Она по-прежнему нажимает только на язык, исключив остальные предметы.  Я пыталась объяснить ей, что в математике они уже знают и дроби, но она уперлась именно в язык.  На следующей неделе мы поедем вместе с Ив говорить с ней.  Язык (как известно нам на многих примерах) изучается в ходе изучения предметов, а не отдельно от них.  У миссис Джефферс просто нет опыта обучения эмигрантов, и её система только вредит детям. 

Как только мы перебрались в отдельную квартиру, наше самочувствие (особенно моё) резко изменилось к лучшему.  Как важно, оказывается, для женщины, имеющей семью, своя кухня.  Правда, Кевин по-прежнему иногда выступает в роли ложки дёгтя.  В предыдущую субботу, когда мы были в Дублине, он явился на нашу кухню, открыл холодильник, спросил: «Ну, что тут есть у вас?» - забрал рыбу и салат, которые я приготовила для детей, и удалился!!  Дети были возмущены, но не остановили его.  К счастью, он уезжает в ближайший понедельник.

Конечно, всё, что связано с мясом, вызывает некоторое напряжение – взаимное у мясоедов и у вегетарианцев, а может быть, приведет и к конфликтам.  Женщины выспрашивают у детей, что мы едим.  Получив в воскресенье свой кусок мяса, я соединяю его с луком, соей и прочими добавками и делаю на 2-3 дня котлет, выдавая по котлете ежедневно детям и Лёве.  Но стоит мне разогреть эти злосчастные котлеты, как на запах мяса неизменно является Элизабет, а иногда и Ив (хотя она-то отлично воспитана,  Лёва часто называет её «джентльмен в юбке»), и смотрят, что мы едим.  Ну, Ив, правда, здесь главная экономка.  Глаза Элизабет выражают явное неодобрение.  Это, конечно, вопиёт против «правил хорошего тона», и я знаю, что возрази я против этого хоть раз, они немедленно прекратят, но я никогда этого не сделаю, потому что обижу, оскорблю их таким желанием отдалиться.  Это возмутит ту семейную атмосферу, которая здесь установилась, и я, как и все, дорожу этой атмосферой близости и заботы друг о друге.  В своей семье без церемоний.

…Меня как бы взяли в долю, в проект, связанный с хлебом.  По понедельникам и пятницам я пеку хлеб на продажу, а также яблочные пирожки для нашего магазина и для «Артцентра».  Заработки это копеечные, но всё же какие-то живые деньги, которые я вношу в общую кассу.  Начиная с апреля, Лёве будут насчитываться деньги за мельницу, на которой он сейчас работает вместе с Антони.  Это тоже грошовые заработки, но вместе, может быть, это обеспечит наше содержание.  Правда, Лёве пришлось отказаться от искусства, но это временно.  В дальнейшем мы оговорим время для искусства.  Сейчас мельница отнимает всё Лёвино время и силы. 

Занятия русским языком в Дублине кончились, к сожалению.  Закрылся курс.  Всего было четыре занятых субботы.  Может быть, в дальнейшем мы будем иметь частную практику.

…Илюша, спасибо за бланки заказов и за адрес книжного магазина, которым мы воспользуемся, вне сомнения. 

Ирочка с девочками, вероятно, уже скоро появится.  Пусть и она прочтёт это письмо, не все подробности я привожу в письмах к ней.  Мы невероятно счастливы за Юру, Ирочку и детей. 

…Звонил Яша Язловицкий и сказал, что они обсуждали возможности появления Юры у вас с заездом в Ирландию.  Мы были бы счастливы!  Сейчас мы располагаем всеми возможностями принимать гостей и вас приглашаем первых.  Наша спальня – в вашем распоряжении. 

Задержки с письмами были раньше связаны с сильными душевными смутами, которые я переживала здесь.  Но вот мы вроде бы притерлись друг к другу, и появилось чувство дома.  А когда все стали искать возможности как обеспечить наше существование здесь, как помочь, на душу вдруг сошел покой, неведомый доселе, и впервые за многие годы я вдруг почувствовала, что способна быть счастливой, радоваться, как в молодости, пению птиц, солнцу, детям, воздуху, - всему.  Но, правда, привычка часто омрачаться, заряжаться тревогой осталась ещё, но всё же я счастлива, что не утратила ещё способности радоваться.

…А Антони счастлив всегда.  Мы по-прежнему часто думаем и говорим о нём.  За его часто внешней  абсурдностью поведения мы видим всегда большее, чем прочие обитатели Инишглас.  Его способность всему удивляться и радоваться, жить, полностью отдаваясь впечатлениям каждой минуты, выдает в нём поэта.  Он большой ребёнок, очень добрый и мудрый, и глубокий, и при этом поэт.  

Когда я не понимаю Антони, он очень огорчается, что у него «такой плохой английский».  Он всегда искренен.  Он искренне считает, что я пеку лучший хлеб.  Сегодня, кстати, я совершила чудовищную ошибку – замесила тесто на ржаной муке.  Видя разницу в муке, я несколько раз обращала на неё внимание Антони, но он сказал, что всё в порядке.  И даже утром, когда все 50 булок – ржаных – сами за себя говорили, Антони радостно провозгласил: какой замечательный хлеб!  И вдруг глаза его округлились, и он возопил: «Бог мой, это же ржаной хлеб!», - потому что увидел пустой мешок из-под ржаной муки.  Я была убита, а Антони ещё и утешить меня пытался.  Хлеб всё же почти продан.  А пирожки продаются мгновенно, по 15 пенсов каждый.  Но даже за 40 пирожков это гроши. 

…Стивену были выданы 14000 фунтов – за магазин и хлев.  Это резко пошатнуло экономику Инишглас.  Как долго такая ситуация протянется, неизвестно. 

Что изумительно здесь – не надо вставать рано (исключая те дни, когда я пеку хлеб).  Правда, я всё равно встаю раньше всех, но это по привычке.  Остальные встают в восемь, самое раннее.  Да, на меня ещё возложены куры – это тоже ежедневные заботы.  Раз в неделю готовлю обеды на общей кухне.  Все так неизбалованны и неумелы (исключая Барбару), что меня, при моих средних способностях на кухне, признали лучшим поваром.

 

 

Март 1983

Дорогая Ирочка!

Пишу тебе первой, т. к. ты собираешься уезжать после 24-го, и я боюсь тебя не застать.  Письмо твое получили, спасибо, счастливы за вас с Юрой невыразимо.

…По-видимому, в письмах всё невольно гипертрофируется, искажается.  Какие-нибудь отдельные, вырванные из общего потока жизни подробности в чистом виде, лишенные фона, звучат так сильно, что вызывают испуг у людей.  Так, очень испугался за нас Яша, и даже сумел дозвониться, а я всего-навсего написала, что мясо мы едим раз в неделю.  По Яшиному признанию, у него теперь кусок в горле застревает, когда он ест мясо.  А между тем действительность такова, что голодной нашу жизнь никак не назовёшь, и, может быть, по качеству продуктов наш стол даже неизмеримо выше: всё свежее и натуральное, овощи выращены без всякой химии.  Правда, мы едим и покупное – масло, например, молоко (скоро опять перейдем на собственное, козье), орехи, изюм и отдельные крупы, бананы и яблоки.  Но отсутствие мяса, безусловно, имеет огромные минусы.  Недостающие калории приходится восполнять обилием еды.  Все едят много хлеба и всего остального.  Даже наши дети растолстели немного, не говоря о нас.  Каждый день я собираюсь покончить с этим безобразием, хотя бы по отношению к самой себе, но стоит поработать немного физически и хочется есть. 

 

 

Апрель 1983

Дорогие Бэла и Витя, привет вам!

Вот, наконец, собралась со временем и в день пишу по письму, а вам был долг давний.  Бэла написала, что ей несколько тревожно за нас.  Конечно, новая жизнь только начинается, но пока она прекрасна.  Нам всё здесь нравится: люди, природа, и та работа, которой приходится заниматься. 

Недавно по дороге к Юре Зильбербергу к нам заехала его жена с детьми и гостила три дня.  Ире деревенская жизнь не нравится, и даже внушает отвращение (вот,  например, Ира зажимает нос, чуть заслышав запах коровьего помёта), а мы чувствуем себя очень хорошо. 

Каждую субботу мы ездим в Дублин, где ведем занятия по русскому языку, так что наша жизнь и столичная также. 

Витя спрашивал, чем мы занимаемся.  Ну, Лёва не изменяет своему искусству никогда.  Но, кроме этого, несколько часов в день он занят на мельнице.  Я два раза в неделю пеку хлеб, для чего встаю очень рано, в 4-5 утра.  Накануне вечером замешиваю тесто – руками, это достаточно трудная физическая работа, на следующее утро развешиваю тесто и раскладываю по формочкам, даю ещё выкиснуть, и ставлю в печь.  Печь растапливаю прежде всего.  Работа жаркая, но я люблю её, вся работа занимает примерно шесть часов – до 10 утра, потом я свободна.

 

 

 

9 мая 1983

Люда, милая, привет тебе!

Я, как получила твоё письмо, так отвечаю сразу же.  Разве ты не получила моего большого письма, а только открытку?  Это очень удивительно, кому могла помешать наша переписка.  

Я была поражена, значит, тебе сделали операцию?  И все твои намеки на мир иной…  Ты перед болезнью, наверное, сильно упала духом, потому и заболела.   Я верую в обратную связь духа и тела: дух здоров – и тело в порядке. 

О пластинках не надо слишком хлопотать, раз ты больна, не спешно.  А фотографии вышли, конечно.  Сестра моя Неля нокаутировала меня, выслав фотографию мамы в гробу.  Я как бы заново пережила её смерть вместе с рыдающими около гроба родными.  Ты не представляешь, как мучительна для меня эта тема – «мама», и как я терзаюсь, думая, что наш отъезд ускорил ее смерть. 

Дети уже вовсю болтают по-английски, они очень славные ребятишечки, просто прелесть, очень привязаны к нам, особенно Миша – ко мне.  Машенька более замкнута на себя, а Миша – весь открытая душа.

…Слышу, как Барбара зазывает своих козлятушек-ребятушек.  Миша ушёл играть в теннис с отцом, а я вот пишу тебе. 

Весна – «без конца и без краю»! Зелёное свечение молодой листвы ощущаешь, даже сидя в комнате.  Это про Ирландию сказано: «Не жди у моря погоды».  Начнётся дождь – думаешь, на всю жизнь, и вдруг – внезапно – солнце, всё сверкает, светится и торжествует.  В лесу много всякого живья.  Сегодня рыжий кот Падди приволок из леса зайца.  Показав зайца всем (смотрите, мол, какой я замечательный охотник!), он сожрал его вместе с костями.  (Брр!)

Сегодня 9-е мая.  Поздравляю тебя и твоих близких с днём Победы, это настоящий праздник.  Я помню, как в этот день рано-рано утром кто-то постучал в окно с криком: «Мишка, вставай, - победа!»  И папа, как был, в одних кальсонах, вскочил и начал прыгать и плясать как мальчишка. 

…Жизнь в деревне вполне идиллическая.  «А у нас тишь да гладь, божья благодать».

Может быть, в сентябре обломится постоянная работа в дублинском университете на кафедре русского языка.  Недавно я разговаривала с зав. кафедрой.  Она пытается говорить с московским акцентом, полгода жила в Москве. 

 

 

Июнь 1983

Любочка, Яшечка, детки, привет от меня, грешной!

Любочка, спасибо за письмо и за чек.  Благослови Бог тебя и Яшу за вашу доброту.  Я так понимаю, Любонька, твоё состояние крайней усталости, когда на письма не хватает ни душевных, ни физических сил.  Сама я почти не выбираюсь из состояния прострации, писем почти не пишу, всем задолжала. 

Яша, с грустью приходится согласиться, что и говнюки присутствуют на нашей планете Инишглас.  Помнишь, ты спросил по телефону: «Да вы, наверное, среди говнюков живёте?»  Но это, Яшечка, в одном письме не объяснишь, да и во многих письмах тоже.  Можно передать только общее состояние нашей жизни.  Главное состояние можно выразить в двух словах: нам не хватает настоящего человеческого тепла.

Ирландия действительно нелегкая страна для жизни.  Сейчас мы переживаем трудности с гимназиями для детей.

Маша заболела корью (у неё в комнате пишу, как и Лёва перед этим), и если, вслед за ней и Миша заболеет, срывается поездка в Англию, которую нам предложил Антони, сказав, что община оплатит.  Антони, при всех своих безумствах, заметил, что мы уже «дошли», сам и предложил поэтому.  Лёва – таки дошёл.  Я думаю, что все его дела с кровью – следствие угнетения.  19-го проверка у специалиста, а пока врач сказал, что анализы показывают дисбаланс между телами и антителами, и что если это не пройдет, то может стать серьёзной болезнью.  Плюнув на всех, я стала покупать печёнку и мясо, и даже у детей самочувствие улучшилось, попросту сил стало больше.  Лёва быстро устаёт и чувствует временами слабость.

Мне, конечно, стало много труднее в чисто физическом смысле, не говоря уж о душевном моём неспокойствии.  Приходится самой заготавливать дрова, к примеру, попросту рубить их, а физические нагрузки хоть и хороши, но не в таких размерах и не в моём возрасте. 

 

 

22 июля 1983

Дорогие Илья и Эля!

Вот мы и дома, обмылись с дороги.  Люся уже хлопочет по хозяйству, Миша читает и бегает, Маша собирается в гости к подружке, - понравилось гостевать. 

Прежде всего – ещё раз низкий вам обоим поклон с благодарностью до земли, удивительные вы люди!

Теперь последовательно.  На автовокзале было не очень тесно, сдали вещи в багаж, привели себя в порядок и по карте отправились топать впервые по Лондону.  Было ярко, но прохладно.  Добрались до Букингемского дворца, фотографировались, но претенциозность имперской гигантомании оставила нас спокойными.  В парке поели в круглой харчевне, слушали духовой военный оркестр с наслаждением, любовались водоплавающими птицами, были у парламента, в соборе, на Трафальгарской площади, где дети кормили голубей, в картинной галерее, где посмотрели только главные залы и пешочком спокойно вернулись на вокзал.  Теперь автобус был нормальный и быстро, хотя и с большими остановками, прикатили в Фишгард на корабль.  Успели для детей занять диваны, и они с перебоями, но выспались.  В Вэксфорде встретила Ив, дома все, кроме Ронэна, сердечно нас приветствовали.  Он же странным образом старается быть безучастным.  Остальное дополнит Люся, я же могу сказать только одно: ситуация не смертельная, и с обеих сторон нужны усилия, особенно с нашей, и мы готовы. 

Я получил всякие письма, одно примечательно, оно от дочери моего Фридриха.  Она рвется из Нью-Йорка, из Америки, в Европу, поскольку американские города: «…дикое захолустье, рядом с которыми Челябинск – это Париж, Лондон и Зурбаган вместе взятые.  Какое благополучие может быть без культуры?  А её здесь нет, никогда не было.  Найти человека, знакомого с именем Кафки (только именем!), - всё равно, что в племени Мумбо-Юмбо искать члена Пэн-клуба.  Я присутствовала при дискуссии, в которой решался вопрос: «Братья Карамазовы» написана русским писателем или американским (все были с высшим образованием).  Это я всё к тому, что Вы должны радоваться, что Вас здесь нет…», - заканчивает свою филиппику моя Подружка (так называл я в давние времена свою племяшку).  Она тешится только тем, что через год, другой переедет в Европу, хотя в Америке устроена более чем благополучно, точнее, она пишет: «…но всё это – подражание благополучию.  Ведь какое благополучие может быть без культуры?»  

Вот и далеко не риторический вопрос, столь очевидно свидетельствующий: бездуховность, о которой мы с вами столько говорили, делает невозможной жизнь молодой женщины.  Простите за цитирование – это всё моя тревога за Юру. 

Сейчас здесь народу удвоилось: новые немцы, датчане и др., через неделю приходит новая семья (с ребёнком) помогать Ронэну, затем – Джо с семьей. 

 

 

22 июля 1983

Дорогая моя подружка!

Спасибо за письмо, сегодня с семьёй вернулись из Англии, где мы провели отпуск, и приятной неожиданностью было твое послание…

Странно слышать, что о нас существуют противоречивые сведения, тем более что твой отец получает мои письма (на последние не собрался с духом ответить – жутко крутился, точнее, пребывал в раздумье: заканчивал живопись, да много ездил по своим выставочным делам; вернее, не много и не столько делам, сколько по симпатиям).  В Дублине совершенно замечательная группа русскоговорящих ирландцев, для души изучающих русский язык.  Короче, передай извинения – обязательно напишу. 

Наша жизнь здесь имеет несколько измерений: физически-пространственное, душевно-временное и абстрактно-духовное.  Сочетаются очень сложно.  Кроме того, имеются противоречия, но с ясностью.  Там, где была муть – чужбина израильская, всё провалилось в безысходность, о которой напомнило твое письмо.  Не впервой, но всегда больно, когда такие крики души.  Спасет ли Германия – не знаю, вот сейчас больше половины у нас здешнего народу – немцы, и вообще их всё больше в Ирландии.  У нас – община, на самом деле, что это такое, сказать не берусь, сам не разобрался, во всяком случае – нечто очень живое, интересное, и не всегда спокойное.  Только мы, да основатели-англичане Кеи – наши ровесники.  Остальные или твои ровесники, или ещё много моложе.  Все они хотят иной жизни, нежели предлагает современное общество.  Община существует только два года, и осуществимо ли намерение – сказать пока нет возможности.  Мы пока пребывали почти на уровне гостей, тем более что были деньги.  Сейчас всё изменилось, и мы начинаем новый этап.  Увы, наши добрые намерения не всегда воспринимаются адекватно, но полны мы решимости самым терпеливым образом внимать окружению.  От нас требуется активность, но сама моя природа – художественное созерцание.  Не случайно я всегда инстинктивно сопротивлялся намеренью и меня приковать золотыми цепями к вашему материку.

Но и в Ирландии – первой и последней Земле Европы надо всё же шевелиться.  Уже сложилось представление, что я нашел себе убежище – укрытие и притаился.  Это вредно.  Быть может, фортуна подкинет везучий билетик и здесь, хотя именно на этом острове, как говорят, шансы прискорбно малы. 

Свобода, дружок мой, - это действие, поступок из самого себя, и не может иметь к деньгам отношения.  Это понятие духовно-душевной жизни.  Другое дело, что Америка решительно всё материализовала, настолько, что коммунисты–материалисты по сравнению с ней (Америкой), - наивные идеалисты.  Что я могу тебе сказать?  Вот у меня позади полсотни лет России, семь лет – Израиля, скоро год – Ирландии, и я утешен, умиротворен. 

У тебя за плечами две огромные державы, где твоя судьба для души, для вечности?  Только для начала надо понять, извини меня, - что на Манхеттене пребывает не Свобода, а Дьявол (именно тот самый – Жёлтый, как у Алексея Максимовича). 

Я не хотел бы пререкаться на тему понятий, вот как увидимся – я изображу постепенно свое понимание вещей, давшее мне душевную ясность, которая избавила, буквально спасла от безумия, правда, давшего все мои лучшие вещи в скульптуре.  Короче, всё много сложнее, чем представляется, тем более – в Америке.

 

 

Июль, август 1983

Дорогие Эля и Илья!

Мы с любовью и благодарностью думали и говорили о вас эти два дня, и с благодарностью к судьбе, сведшей нас с такими людьми, как вы.  Всю дорогу до Ирландии я думала о вас и вашей судьбе, наконец-то освободившись от собственных переживаний.  Потом перечитали письмо Антони, и до меня дошли его слова о наших «капиталистических сантиментах».  Он имеет в виду наши привязанности к личной собственности и к личной жизни, от которых он сам свободен.  Но мы тут на столь разных уровнях, что не знаю, возможно ли в этом сближение вообще.

Новости за эти две недели такие.  Встретили нас по-разному.  Ив, уже ждавшая нас в Вэксфорде, широко раскрыла объятия и всех расцеловала.  Нора тоже, Антони был рад, Эккард сердечно приветствовал, остальные более или менее сдержанно, а Ронэн не сразу даже повернулся, потом сделал над собой усилие и поздоровался.  Мне показалось, что он неловкости, а не от враждебного чувства. 

Вся наша квартира была вверх дном и грязная (мы с Машей драили её перед отъездом).  В туалете, в углу насыпана куча земли (?), а вся Мишина постель, включая матрац, исчезла.  Я тут же спустилась вниз и спросила, что случилось.  Ронэн извинился: это он унёс Мишину  постель для своих гостей, а у нас жили гости из Дании.  Ив принесла матрац, а Антони пообещал сказать жившим у нас людям, чтобы убрали.  Никто не убрал.  Я вымыла ванну и уборную, остальную уборку отложила из-за усталости, но к вечеру наша гостья из Дании затеяла стирку в ванной и опять оставила всю грязь.  Я махнула рукой и отложила всё до митинга, но на сей раз обязательно и серьёзно. 

Но это уже не новость.  Что действительно было ошарашившей меня новостью: Катрин ждет ребёнка.  Но она счастлива, собираясь подарить общине ещё одно дитя.  Далее: к Брэндану приехала подруга из Германии. Барбара получила отставку и выглядит удрученной, хотя и бодрится. 

На следующей неделе приезжает Джо с семьёй.  Для начала будет жить в том доме, где мы жили прежде.  Далее:  в августе приезжает ещё одна супружеская пара из Дублина, как я поняла, тоже жить и работать. 

Сегодня у нас был день «открытых дверей».  Я напекла с утра по 150 булочек с отрубями и с корицей.  Затем, буквально перед самым появлением гостей, все бросились на уборку, но не очень много успели.  Гостей наехало очень много, все булочки были съедены и одобрены.  Одна дама попросила ей продать, что мы с удовольствием сделали, выручив два фунта и сорок пенсов. 

…Миша с радостью вернулся к своим делам.  Правда, мы пережили серьёзное огорчение: без нас таки погибли три утёнка.  Кто был безмерно рад нашему возвращению – это наши изголодавшиеся кошки, от их высокомерия не осталось и следа.  Они прямо таки бросились к нам, как собаки. 

…Пока я была занята выпечкой, Миша и Лёва чистили конюшню и косили траву.

…Лёва уже отправил своё письмо, а я пишу отдельно, с некоторым перерывом.  За время этого перерыва были ещё новости.  Джо прислал письмо, которое обсуждалось на митинге.  Мы сами перевели его, к счастью, поэтому поняли суть происходящего.  Джо в самом начале письма оговорил положение: «семья и община».  Они хотят жить отдельно и обязательно с отдельной кухней, жить автономно, как семья, в общине. 

Далее: община поддерживает их материально, пока кафе, которое покупает для него Инишглас, не начинает приносить дохода, и тогда все деньги поступают на счет общины.  У них есть 500 фунтов, но они хотят сохранить эти деньги для своих нужд и на случай всяких неожиданностей.  На митинге, после долгих обсуждений, приняли решение принять Джо на этих условиях с испытательным сроком в полгода.  Я спросила, что будет, если не будет дохода, или если Джо сам откажется.  Ответ: «Мы не знаем».

…Обстановка в целом разрядилась после нашего приезда, хотя через пару дней снова вернулось ощущение ночлежки и бардака: то и дело натыкаешься на тут и там спящих людей.  Шумно, мелькают лица, кто зазевался за обедом, остаётся без какого-нибудь блюда.  Но я решила преодолеть это чувство, иначе мы пропадём.  К тому же большая часть народа разъезжается вскоре, может быть, ещё и скучно станет.  Антони чувствует себя в такой обстановке как рыба в воде, счастлив несокрушимо, только и слышно, что поёт где-то, или заливается счастливым смехом, как блаженное дитя.  Если бы я не понимала Антони глубже, то думала бы о нём: плюнь ему в глаза, а ему божья роса.  Ибо на днях (впервые!) наша молодежь высказала ему, и весьма нелицеприятно, все претензии по поводу мельницы.  «Мельница нас не кормит», - заявили они, и ты виноват.  У Антони покраснели уши, ему было очень не по себе, а Ив, как мне показалось, вот-вот расплачется, так напряглось её лицо.  Не знаю, понимают ли они, что, живя в их доме, на их земле, практически на их взносы, общинники ещё и требуют, чтобы Антони их кормил.  Если они понимают и соглашаются с этим, они святые.  Ибо не кормит огород, не кормят посадки Ронэна, не кормит скульптура.  На следующий день Антони вполне оправился от шока и распевал, по обыкновению, на кухне.

На последнем митинге, при обсуждении письма Джо, Ив как бы вскользь заметила (по поводу испытательного срока для Джо), что его ситуация совсем другая, нежели наша.  Наша рассчитана на два года.  Это уже не бумажный тигр, и теперь всё надо отсчитывать от этого положения.  Но впереди год форы и возможность окрепнуть в языке.  Всё должно как-нибудь разрешиться. 

Я поговорила с Антони, в частности, об его письме, в том смысле, что оно помогло понять ситуацию.  Антони всё оценивает с точки зрения антропософии, язык его сложен для меня, хотя я многое поняла из его беседы.  Главный тезис Антони: человек должен мучиться, в мучениях он обретает сам себя.  Я немножко рассказала ему о нашей жизни в России и в Израиле.  Антони сказал, что очень рад был побеседовать со мной, но, пообещав поговорить с нами о Вашем письме, Илья, до сих пор не удосужился. 

…Недавно отбыли из Инишглас Витя и Бэла Мельманы с мальчиками, сыновьями, на два и три года моложе наших.  Но, несмотря на разницу в возрастах, всё это время наши дети и дети Мельманов провели вместе, в играх, и мы увидели, как нашим недостает детского общения. 

Антони с большим опозданием передал нам Вашу статью с английским переводом.  Так как он не посвящает нас в содержание Вашей переписки (а я не хочу быть назойливой и не спрашиваю), то я не знаю, как вы договорились о дальнейшем. 

 

…Курс по русскому языку в Дублине кончился, но, по возвращении из отпуска, нам позвонил милейший мистер Бейтс и сказал, что организовал для нас частные уроки.  Чтобы не тратиться на дорогу, теперь по субботам езжу я одна, но это тоже только на семь суббот.  Каждую субботу является семь человек, это всего 35 фунтов, но всё же это живые деньги, к тому же 55 я зарабатываю тем, что пеку хлеб.  Сейчас мы платим всего 20 фунтов.  Всё это существенно облегчает нашу ситуацию.  Какие деньги Лёва зарабатывает на мельнице, пока не ясно. 

Язык сдвинулся существенно, но всё же до настоящего общения ещё очень далеко.  Молодёжь часто конфликтует с Антони, особенно Ронэн.  Конечно, с житейской точки зрения Антони выглядит часто абсурдно, а в главном, мне кажется, они его не понимают (если вспомнить, что антропософия с точки зрения Элизабет – глупость).  Конфликтные ситуации возникают очень часто (в такой тесноте), но, к чести инишгласовцев, нужно сказать, что до сих пор они разрешались весьма достойным образом, просто преодолевались при необходимых взаимных усилиях.  Ситуация здесь семейная, все живут одной общей семьёй, и наша автономная жизнь выглядит в этом смысле диссонансом, но я дорожу именно этой автономией.  Правда, раз в неделю я готовлю на общей кухне.  Всем очень нравится, как я готовлю, и это при моих средних способностях на кухне.  Настолько все неизбалованны: плохо готовят сами, а главное – помешаны на здоровой (но невкусной) пище. 

…Дети потеряли в школе год.  У миссис Джефферс не было опыта обучения эмигрантских детей, и она всё налегала на английский, в ущерб другим предмета.  Во время последнего разговора она призналась, что у неё нет времени особо объяснять Маше и Мише, например, математику.  И выдала нам с Ив книжку по математике за 5-й класс, чтобы дети осваивали её сами, прибегая к помощи Ив.  Следующий год – 6 класс (так она определила по уровню языка).  Пережив сильнейшее огорчение, я согласилась с этим, ведь к поступлению в гимназию дети явно не готовы. 

Ив учит Мишу игре на фортепьяно, Маша ездит по пятницам на дудочку.  Оба занимаются пока с удовольствием.  Что, безусловно, хорошо, с какой стороны не посмотришь – это вся обстановка для детей, особенно для Миши, который живет с увлечением всеми местными заботами.  Как будет, когда придет время учиться в гимназии, пока неясно, но есть время разобраться. 

…К нам приезжала группа по евритмии из Форест-Роу.  Впечатление было необыкновенное (я даже прошла урок вместе со всеми и выучила несколько звуков). 

…Ира приехала, по-видимому, сильно предубеждённая против Инишглас моими письмами (вот, например, она получила сильнейший шок от моего рассказа, что мы с детьми помогали делать дверь для хлева).  И, может быть, вашими рассказами, поэтому настоящего интереса к нашей жизни она не проявила. 

Начав работать с Антони, Лёва убедился, что в технике тот ничего не смыслит, но проявляет фантастическое  упорство, если не упрямство.  На мельнице работали парни из Германии, наладили все механизмы, но Антони всё сломал, и вот уже два месяца всё ломается и перестраивается…  

Лёва возразил против такой оценки Антони – это не упрямство, а выражение поэтической натуры Антони, отсутствия у него педантизма.  

 

 

30 июля 1983

Дорогой Фергус!

Спасибо за письмо и вложения в него, это просто подарок, так как в последнее время меня заинтересовало взаимодействие воды, камня и бронзы, т. е. фонтаны, или искусственные водопады, где, кстати, происходит очищение воды, если падение воды повторяется в определённом ритме. 

Как Ваше здоровье?  Джон мне рассказывал, что операция прошла благополучно, но у Вас были опасения.  Как Вы себя чувствуете, сообщите мне, и, если есть необходимость, я могу Вам помочь набрать силы, т. к. я обладаю способностью оккультно воздействовать для выздоровления.  В ближайшем будущем я собираюсь официально начать практику в Вэксфорде.  Пишите мне, пожалуйста, если есть вопросы – задавайте их мне.  Если наладится переписка, полезная и приятная, я буду очень рад. 

Моя жена и я часто вспоминаем Вас, Мартына Мартыновича, Джозефа, всю замечательную группу энтузиастов русского языка, - самых близких нам людей в Ирландии. 

Мы надеемся, что и в следующем учебном году будем встречаться, что очень важно для нас и, мы надеемся, полезно для вас, изучающих язык. 

Мы надеемся, что к тому времени Вы полностью обретете силы и здоровье и вернетесь к работе. 

 

 

1 августа 1983

Дорогие Мура и Алик! (Ревичи, московские друзья)

Бога ради – простите, не ответил сразу.  Была полоса такая – хотелось закончить цикл досок-живописи, а затем была выставочная суета, а затем – отпуск в Англии, и вот вернулись и начали приходить в себя, хотя и здесь толпа гостей и к нам через неделю приезжает семья из Иерусалима. 

Я был третий раз в Англии и только сейчас, после года общения ежедневного здесь с англичанами, понял, возможно, причину Величия Повелительницы Морей.  Англичане умели не щадить ни себя, ни других.  Знак этот в Лондоне, естественно, очевиден более красноречиво.

Викторианская бронза и камень куда более ужасающе претенциозны, чем все вместе взятые русские имперские ансамбли.  Впрочем, вероятно, знаете лучше меня, а может быть, и видели.  Где, кстати, за эти восемь лет вы побывали?  Если бы Алику было интересно поделиться хотя бы самым существенным, я был бы рад.  Как только определится мой юридический статус, достаточный для оформления бумаг на приглашение из Союза, я непременно пришлю вам приглашение. 

Может быть, первой откликнется и приедет моя Анна, которой сегодня стукнуло 33 годочка, - странно, и весьма.  Быть может, увижу внука…

 

 

25 августа 1983

Дорогие наши, снова я вас приветствую, хотя совсем недавно отправил большое общее письмо.  Но поскольку наша жизнь интересна вам в конкретных событиях, постараюсь коротко их представить.

Позавчера ездили вчетвером в дом вам известный, где вместе с Джо и его женой начали совместное чтение книги Штейнера «Как достигнуть», поскольку у нас есть русский текст, по которому мы и следили.  Был прочитан первый кусок в две-три страницы и обсуждался.  Прежде всего, мы уясняли термины, такие как «почитание» и т. д. и говорили в связи с этим.  Антони всё хотелось повернуть к общине, но он хуже всех понимает меня и Люсю.  Лучше всех – Джо, он для всех трактовал мои полуанглийские «фразы» и очень удачно.  Возможности для «открытого» разговора, я думаю, открыты, хотя новые впечатления не очень обнадеживают.  Но всё по порядку.

Сегодня был первый урок с Джо, и, надо сказать, превыше всех похвал, - я имею в виду учителя нашего.  Он начал с алфавита и даже мою тупость пробил, т. к. мы начали с ним всё быстрее ритмически пропевать определенные сочетания букв.  Я сразу понял, что он великолепный знаток своего дела.  Временами для ясности он удивительно красиво просвистывал и мелодию, и ритм.  Короче говоря, начали вновь, но уже впервые профессионально учить язык. 

Вот видите, ко всему его обаянию прибавилась такая новая и важная сторона.  Затем мы поговорили с ним о наших делах: Антони, мельнице, митингах с исповедями – у нас с ним полное взаимопонимание.  Не столько потому, что он антропософ, он – понятный нам интеллигент, культурный и глубокий человек. 

Потом был митинг, поскольку на предыдущем прошло мое предложение, то остались те, чьи дела обсуждались: француженка Фред и Джо.  Фред высказала свои соображения о своей работе сейчас и на будущее (она действительно единственная здесь работящая женщина, очень требовательная), и ушла.

Рассказал о своих делах Джо.  Он уже печет хлеб с Антони и выпекает вкусные пирожные и торты, невольно составив таким образом конкуренцию Люсе.  Обсуждали долго все детали будущего кафе: помещения и т. д.  Не успела за ним закрыться дверь, как наша почтенная публика начала потешаться над бедным Джо, - какой он де наивный и т. д., словно радовались, что провели дурачка.  Когда закончилось веселье, заговорил Антони, заявив, что Фред – слишком серьёзный человек для общины и диктует, что и как делать.  Все дружно поддержали Антони, вероятно, её песенка спета.  Эккарду было поручено сообщить ей, что община имеет другое мнение. 

Формально всё как бы нормально, община вправе иметь суждение и решение, но меня потрясает закулисность.  Я недоумевал – отчего бы Антони те же слова не сказать при Фред, отчего бы не растолковать Джо, что он серьёзнее должен разобраться, поскольку все желают ему добра и успеха, тем более что дело-то общее!

Вот почему я прежде оговорился относительно «открытого» разговора, поскольку для него необходимо иметь, как минимум, необходимые свойства, и, прежде всего – откровенность.  Возможно, это свойство вообще не английское, в таком случае многое отпадает.  Очень жаль, Антони сегодня глубоко ранил меня и потом всё пытался приласкать.  Но я не мог сразу говорить с ним, вот и получился разговор с вами. 

Меня опять преследует образ «Барин и дворня».  И, простите меня, как он ни карикатурен, кажется, что он ближе к действительности, чем попытки понять с позиций аналитических, тем более – антропософских. 

Ив просто враждебно часто держится, видимо, она улавливает, как меркнет сияние над головой её мужа.  Сегодня на митинге, когда Антони попутно обмолвился, как пример, о том, что Лев помогает ему на мельнице, - Ив просто взорвалась; де мол – вот уж помощник!  Но Антони, уловив всеобщую реакцию, упрямо и твердо повторил, что Лев помогает ему на мельнице.

Слушайте, это уже не детский сад, тут пахнет каким-то другим учреждением?!

Слушайте, моей гипотезе «Ритуал» жить да жить, поскольку алтарь не пустует, поскольку эти два последних дня я ведь ещё работал, сортируя зерно, а затем Антони вновь всё смешал, даже не считая нужным объяснить. 

Дорогой Илья, не очень-то сердцем на это всё реагируйте – просто у вас сумасшедшие друзья – Антони и я.  Время поможет разобраться. 

 

P.S.   Дорогие, перечитал письмо и вдруг испугался сам: не предстает ли наша жизнь пугающей, а Антони – неким злодеем, чуть ли не садистом?  Надеюсь, это не так, и вы понимаете нас.  Сосредоточенность на отдельных сторонах вам понятна, как и то, что наряду с ними есть и Большой Мир – природы, невыразимо прекрасной и благотворной, внимательных и чутких людей, постоянно сопровождающих нас в этой стране.

Просто мы слишком долго жили в России, мы глубоко проникнуты её духом, укладом, обычаями и привычками.  Мы невольно всё соотносим с ней – покинутой, но единственной нашей родиной.  А здесь, безусловно, всё иное: культура, язык, мышление, привычки, и это невольно – дистанция с обеих сторон. 

И  то, что нашими детьми всё более укореняемся здесь, вдали от России, и в них всё самое дорогое. 

Вам, я думаю, быть может, ещё острее  знакома эта эмигрантская проблема – боль.

Не будь такой противоречивой обстановка моей жизни, временами мне мерещится, что я готов или вернуться в Россию, или уйти в монастырь – так достаёт меня эта «западная жизнь». 

Держат меня дети и работа, да мой Ангел Хранитель, неизменно ободряющий!

 

 

 

 

29 августа 1983

Дорогой Игорь!   (Пчельников из Москвы)

Вот и пришло твое письмо, хотя шло долгонько, я уж не говорю о восьми с половиной годах, что не видались.  Надеюсь, что переписка пробьёт себе дорожку и тогда добираться будут быстрее письма. 

Ответить сразу на вопросы не берусь, быть может, постепенно тебе станет ясно, что такое община, особенно если побываешь здесь.  В сентябре будет первая годовщина, сказать же серьёзно «что такое община» я не берусь. 

Извини, пожалуйста, всеми силами пытаюсь понять, но, увы…  Дело не только в трудностях «языкового общения».  Здесь, а не в Израиле, я впервые стал понимать, что понятие «ментальность» не пустой звук.  С одной стороны, вернувшись в христианский мир, я обрёл и для семьи, и для себя родную почву, и небо, и не то что духовно, но и физически стал нормально жить.  С другой стороны – мы оказались лицом к лицу с белыми людьми, которые искренне не понимают наших самых элементарных действий, как впрочем, мы - их. 

 

 

9 сентября 1983

Дорогие Эля и Илюша!

Элино письмо мы получили, спасибо.  Нечего и говорить, как мы были рады тому, что вы так замечательно отдохнули – и вы в Греции, и Вова в Америке.  Для Илюши началась тяжёлая жизнь, да и для тебя, Эля (разлука всегда разлука).  Может быть, летний отдых благоприятно повлияет на обстановку в Илюшином институте и станет как-то полегче?  Такие разрядки случаются иногда.  Мы на себе это почувствовали по возвращении из Англии.  Но снова началась жизнь впритык, цыганская сутолока и много раз обстановка была взрывоопасна.  Я сама, например, проявила слабость, и на одном из митингов чуть не явилась причиной войны (всех против всех), - увы!

Речь зашла о том, как отвозить Машу на урок по музыке.  Снова началась болтология по поводу дороговизны бензина, и Ив предложила фантастический проект, как сэкономить на Маше.  Кто-нибудь из родителей Машиных соучеников отвозит её после урока (после 8 вечера, не говоря уж о том, что Маша должна ждать после школы начало урока – 6.15) в магазин к Джо, где она там ночует.  На следующий день Джо на велосипеде привозит её в Инишглас!  Тут я весьма возбуждённо заявила, что не понимаю, почему мы не говорим о дороговизне посещения пабов, это тот же бензин и те же деньги.  А отвезти и забрать ребёнка из города раз в неделю – это дорого! 

Но, начав в таком тоне, тут же осеклась, увидев, как остекленели глаза у Эккарда, как вспыхнула Нора (любительница пабов), как набрякло лицо у Ив.  Словом, мои слова произвели впечатление брошенной бомбы.  Минуту все молчали, а потом миролюбиво заговорил Антони, речь де, мол, идёт только о том, как сэкономить в этом случае, не более. 

Ронэн тут перешёл к следующему вопросу.  Лёва меня ругал после за такую неосторожность, но я убеждена, что была права.  Как же состоялась поездка на урок?  Элизабет подошла к Маше и заявила: «Маша, ты поедешь на урок сейчас, (было 4 часа), а заберёт тебя Лев (на другой машине)».  То есть: вместо того, чтобы Лёва отвёз и привёз Машу сам, и вовремя, (всё равно это две поездки), она всё же утвердила себя подобным бессмысленным образом.  Я снова вскипела и отправилась было сказать, что это лишено смысла, но Лёва снова удержал меня. 

Это я для иллюстрации, как много нелепостей, на грани глупостей, происходит ежедневно, ежечасно, и как мы сломали уже себе головы, стараясь понять – почему?  Вот уж поистине – другая ментальность.  Одно я усекла: абсолютную неискренность со стороны многих. 

Но этот первый мой выпад закончился для нас хорошо: повесили доску, на которой каждый записывает - кому, когда и какой автомобиль нужен.  Таким образом, мы тоже можем бронировать себе автомобиль на нужное время. 

 

 

21 сентября 1983

Дорогой Мишенька!   (Брусиловский)

Вчера пришло большое письмо от Вали с весьма подробным описанием более чем интенсивного образа жизни, который она с превеликим воодушевлением, как она пишет, одержимостью, - осуществляет изо дня в день.  И теперь, когда быт становится поперёк дороги, она пишет, как хорошо только сейчас она стала понимать тебя.  Вот видишь, как бывает иногда…

Пишет, что и она получает от тебя письма, в которых звучит всё та же скорбная мелодия…

Прости меня, я уже написал тебе два безответных письма, пишу это третье не только, чтобы высказывать по поводу свои соображения, но и самым дружеским образом поддержать тебя.  Думаю, что ничто не может так спасительно действовать на человека в скорби, как понимание того, что физическая смерть не прекращает существование, а только видоизменяет, причём духовно приближая к нам.  Я ничего такого, что не опирается на мой личный опыт, не могу, да и не стал бы произносить вслух…

…Прочитал я свое письмо и устыдился – так и не поинтересовался: что с тобой, как живешь, что пишешь?  Можешь прислать фотографии любого качества.  Я только те видел, что ты присылал Валюхе.  В свое время по первому впечатлению я написал тебе большое письмо, но видно, ты не получил, а жаль, сейчас уж никак не восстановить.  Эти большие цветные фотографии долго были у меня, затем Валюха забрала для своих каких-то комбинаций.  Огромное впечатление произвела центральная часть триптиха, как я понял, с «Тайной Вечерей».  В целом же – всё новое обнаружило, что ты так и не перестал ломаться, более того, теперь она (ломка) пошла по костям, суставам, а не по мясу, - как прежде. 

Но меня, как помню, не столько сама живопись, сколь этот хруст костей ударил, и уже тогда я ещё раз уяснил себе – не быть тебе маэстро, так и промучаешься, не найдя Гармонии. 

А она есть, Мишка, об этом невозможно писать, тем более вот так - через годы молчания.  Я постепенно обретаю этот мир: и в искусстве, и в жизни, поскольку каждый шаг мой – это интимно переживаемое космическое действие. 

Каждый поворот в камне, мраморе, будто случайный скол – это приближение земной реализации, воплощение Высшего. 

Остаётся только одно художнику – посреднику между Мирами – быть точным инструментом.  Постепенно сама работа всё в большей степени стала приближаться к откровенью, молитве…

 

 

25 сентября 1983

Дорогие наши друзья,

на днях отправил письмо и вот есть необходимость вновь обеспокоить вас. 

Я наткнулся на брошюру Антони «ТРЕСТ ИНИШГЛАС», стал вникать (на своём ублюдочном уровне), подивился слегка, и отправил на перевод Джону в Дублин.  Он, конечно, поторопился, перевод хреновый, но уже достаточный в том смысле, чтобы иметь основание послать вам для ознакомления, и, если хотите – экспертизы. 

Сегодня с Джо зашёл разговор об этой брошюре, он сказал, что это замечательный манифест, и сейчас готовится новый, совместный. 

Пришло время нам выступить на уровне теоретических обоснований (претензий?), но для начала хотелось бы точно ознакомиться с теми материалами, которые существуют или создаются. 

Дорогие, я, кажется, писал, что с материалом для буклета выставки по скульптуре я справился с большим кряхтеньем, теперь очередь за живописью.  От мучений с названиями стынет кровь, - это как бы расплата за работу.

Сейчас без Антони спокойно, только дети всё меньше желают вступать в общение с  взрослыми. 

Я намолол на много времени вперед муку и потихоньку начинаю самостоятельно продавать (прежде – только Антони).  Сейчас после ремонта работа идёт на мельнице сама собой, все очень довольны. 

Очень неприятный вопрос оставил для вас на закуску – как вы понимаете проблему «деньги Антони»?  Мне, честно говоря, лезть в эту тему глубоко неприятно, противно, но обстоятельства таковы, что необходимо.  Скажем, позиция Джо: «кто платит, тот и заказывает музыку».  Поступки, действия, и слова Антони могут быть абсурдны, но здесь всё его собственность, за всё он платит.  Позиция Экки: он действительно хозяин, так лучше пусть останется жить во Франции, без него хоть на хлеб станем зарабатывать.

Дорогие, эта ситуация здесь стара как мир, удивляюсь всё более, как противоречия ещё не вырвались наружу.  Ни антропософская, никакая иная серьёзная система не имеет к ней отношения.  Она – доподлинная самодеятельность людей, в принципе положительных, и поэтому личными свойствами пока перекрывающих внутреннюю порочность того уклада жизни, которую они столь наивно и искренне называют «общиной».  И в такой «общине», разумеется, нам не место, поскольку быть приживалами при барах нам по возрасту как бы не подходит, не говоря об остальном.

Требования Антони в известном письме к Вам, Илья, в наш отпуск, это, грубо говоря, требования к дворне.  А эгоистические и капиталистические тенденции он, прежде всего, должен был бы отнести к себе. (Неограниченное пользование личным автомобилем, контроль расходов с позиции личных интересов и т. д.).  Но он к себе, вполне понятно, не соотносит эти вещи, он – вне их.  Он – просто хозяин. 

Ещё в первый заезд сюда я временами начинал шататься от непонимания, от перехвата дыхания, - что это такое?  Не новый ли Аршах? 

Конечно, не Аршах, но, кстати, манифест, как называют здесь бумагу Антони, весьма прискорбно напоминает кликушества Эммануэля Диаманта.  Но нельзя забегать вперёд, хочу дождаться вашего общего мнения. 

Может ли быть вообще община, если есть столь очевидное преимущество?

У Люси начались мелкие разочарования Джо и его датской женой Карин.  Вчера Люся попросила Джо помочь приготовить тесто (перед тем она многократно помогала ему).  Он ответил, что согласен, но только за счёт урока.  Люся согласилась, а потом очень жалела вместе со мной. 

Сегодня Карин, не спросив, забрала все яйца, хотя на утро Люсе надо для теста, и т. д. 

Я объясняю своей наивной женушке, что хватательный инстинкт развивается раньше сознания, и нужно ещё пожить, чтобы сознание начало перекрывать примитивные инстинкты.  Но Люся возражает: они антропософы и т. д., так что у нас на каждый день тем для разговора не убывает.

Вчера вечером я ездил и со мной Маша и Карин праздновать день Св. Михаила в один из кэмп-хилов, где играли собственную инсценировку по рассказу Л. Толстого «Чем жив человек?»  Было трогательно и возвышенно, чистота лиц и движений всё более убеждают, что кэмп-хилы дышат иным воздухом, чем мы, ходят под другим небом.  Каждого из тех людей мне хочется взять за руку, поблагодарить всем сердцем, или обнадежить, облегчить от всей души…

Дописываю в субботу.  Весь день блаженная тишина, народ укатил на два дня в Дублин, сразу очевидно, сколь шумно обычно.  Рубил мрамор, устал, но ощущения конца нет.  Через две недели экспозиция, кроме мрамора – подготовка всей живописи и возня со скульптурой.  Работается отлично: небо Ирландии нежит, лелеет душу.  Пустяки жизни, суетность, о которой мы столько пишем, забываются каждый день. 

Спасибо вам за внимание к нам.

 

 

 

7 октября 1983    (в Израиль)

Дорогая моя Ирочка, спасибо, что всё же вырвала времечко для подробного письма.  Я надеюсь, что дети заинтересуются перепиской на иврите, хотя сейчас они увлечены всякими новыми и интересными для них отношениями. 

Жаль, разумеется, что вся твоя энергия всё более очевидно растворяется в повседневности, но рано ещё что-либо судить – впереди у тебя ещё целая жизнь.  Ну, а если следовать примеру твоего дядьки, то времени у тебя впереди – пропасть.  А погляди на Валюху: уже бабкой принялась изучать азы.  Сегодня, смотришь, всем нам нос утрет!

Ведь принципиально важно только одно: когда объявляется потребность, то реализация непременно устраивается сама собой, только была бы душа в ясности!

А труды, заботы, потери – они  условия столь же естественные для художника, как и для всех людей, только быть может чуть глубже, острее переживаются. 

Дай Бог, чтобы Вера и Надежда и дальше поднимали твою маму…

 

 

30 сентября 1983

Дорогие Эля и Илюша!

Простите за задержку в переписке.  Неожиданно впав в сильнейшую депрессию сразу после отъезда Мельманов, я довольно долго из неё выбиралась.  Вероятно, это связано с общей усталостью, от всей нашей коммунальной жизни, а главное  - от обилия гостей.  Всё это время появлялись всё новые и новые лица.  В один из вторников, когда я готовлю на общей кухне, мне пришлось готовить на 27 человек. Да и почти всё время число едоков было не менее двадцати.  Отсюда возникло полное ощущение бардака, ночлежки, чувство бездомности.  А главное – сознание полной зависимости, двусмысленности нашего положения здесь: работая, ничего не зарабатываем. 

То, что столь нелёгким трудом мы отрабатываем своё содержание здесь и только, - неубедительно, бесперспективно.  Да ещё и взносы!  Деньги на взносы, кстати, кончились.  Мы объявили об этом на митинге.  Я сказала, что у нас есть деньги на счету, но они не наши, ибо у нас долг, и мы поставили на них крест.  Мартин Бейтс, которому я звонила накануне по поводу курсов русского языка, не обещал ничего определенного, и что мы должны искать какие-то другие возможности зарабатывать деньги на личные нужды и на взносы. 

Говоря это, я всё время наблюдала за Антони.  Как и всегда, когда речь заходит о деньгах, Антони отключился.  Он вытянул ноги, закинул голову назад и, закрыв глаза, окаменел.  Мне всегда очень хочется понять, почему он так ведёт себя.  Ив между тем сказала, чтобы мы не беспокоились.  Это маленькие деньги (наш взнос), и что здесь крутится столько народу, и всегда кто-нибудь что-нибудь платит, что отсутствие этих денег (20 фунтов) незаметно. 

Ронэн сказал, что он сам уже давно не имеет никаких денег и не платит, что он и Эккард иногда выезжают на подённые работы в огородах и зарабатывают себе карманные деньги. 

Вот в том-то и бессмысленность: сколько ни работай, денег никаких.  Есть крыша, но дома нет.  Хоть я и начала уже тихую войну с хамскими привычками наших сообщинников, но пока недейственно. 

Начну с того, что с появлением Джо и Карин мы как бы лишились Мишиной комнаты.  Карин, когда приезжает в Инишглас, укладывает днём в Мишиной комнате своего ребёнка.  По воскресеньям, когда они все вместе в Инишглас, они просто живут там – спят все вместе.  Мы терпели это довольно долго, но подстёгнутая постоянным негодованием Миши, я вчера попросила Карин перебраться вместе с ребёнком в какую-нибудь другую комнату (дом большой).  Поначалу она спросила, нельзя ли в Машину, я ответила, что нельзя, потому что Маша любит быть в своей комнате одна.

Далее о Джо и Карин.  Антони, никого не спросив, втиснул их в проект «Выпечка».  На самом деле взносы за них платит он сам.  Когда на митинге обсуждалось письмо Джо и, в частности, его заявление, что община должна взять его семью на содержание, пока кафе не начнёт приносить доход, Ронэн, прочитав это, в испуге спросил: «Разве мы обещали ему это?  Я не обещал».  Все были неприятно поражены, долго обсуждали, как быть.  Потом Ронэн не без злой иронии сказал, что если Антони согласен взять его на содержание, то пусть и возьмёт, общине это не по силам (только у Антони есть деньги).

Сперва все проявляли очень активный интерес к Джо и, можно сказать, приглашали весьма усердно, но как только Джо объявил, что у него нет денег, не только охладели, но, приняв с испытательным сроком, стали относиться к нему весьма недружелюбно.  Мы, наблюдая это, отнеслись к Джо сочувственно с одной стороны.  Но с другой, и чем далее, тем больше – не понимая его.  Он – из породы «малахольных».  Кафе ему не потянуть.  Это уже все понимают, и он, сам понимая это, уже стал предлагать другие планы: как расширить магазин, например.  Но когда он выступил с этим планом, Ронэн очень резко заявил ему, что у него есть свой проект – кафе, и что он должен думать об осуществлении этого проекта. 

Джо оказался совершенно неспособным реализовать свой проект с кафе, завис на шее общины.  Шестимесячный испытательный срок приближается к концу, дискуссии продолжаются, кафе нет (и не будет), и мы с Лёвой думаем, что никто (в том числе и мы сами) не сможет предложить Джо покинуть общину.  Вы подумаете, что Джо – монстр, вроде Кевина.  Совсем нет.  Это симпатичный, мягкий человек.  В Инишглас его привели идеалы, он – антропософ.  Но уже неоднократно сам Джо, присутствуя на митингах, пережил шок (по поводу отношения наших общинников к антропософии).  Попросту Джо – очень малосильный, жалеет себя, совершенно беспомощен и при случае любит сесть на шею.  Жена его крепче, но она при маленьком ребёнке.

Далее.  Так как я схожу здесь за лучшего повара (что неудивительно на фоне этого говна – простите! что большинство здесь готовит), то предполагалось, что я буду помогать Джо.  Но вскоре я поняла, что работать с ним не смогу, вот он-то действительно предаст меня самосожжению.  Сегодня, например, испекши 2,5 таза хлеба, отсыпался весь день в офисе.  А я вчера испекла 7 тазов и ещё таз булочек с отрубями.  При этом он несколько раз просил сделать ему тесто, потому что ему тяжело это после магазина (два дня в неделю он работает в магазине).

Одним словом, слабак, и кафе ему не по силам. 

Я пишу, впрочем, это не в осуждение ему (мало ли какие люди бывают), а к тому, что лично я не способна на такую жертву: работать вместе с ним, делать вдвое больше него.

Об Антони.  «Высший» Антони действительно прекрасен, но в быту и на мельнице он невозможен и просто опасен.  Лёва упал и повис на стенке бункера, содрав себе кожу от подмышки до локтя, - по вине Антони: тот сломал ограждение, которое для безопасности построил Лёва.  На следующее утро, рассказывая мне об этом эпизоде, изображая его в лицах, он хохотал.  Мне было неприятно, и хоть я не выразила этого, он почувствовал и прекратил. 

Далее.  Лёва вовремя заметил и извлёк из зерна (для помола) перегоревшую стеклянную лампу.  Лампу, поменяв на новую, бросил туда Антони.  Перед этим Эккард тоже извлёк из зерна лампу, брошенную туда же. 

Месяц назад мы ели хлеб с молотыми камнями.  И продавали этот хлеб тоже.  Дурацкая идея Антони поддерживать бункер камнями кончилась тем, что много камней попадало в зерно.  Лёва с Брэнденом начали снимать верхний слой с камнями.  Не успели закончить – отлучились, а Антони в это время загрузил новую порцию зерна, и камни остались внизу.

Но самое ужасное – это то, что Антони насаждает этот стиль жизни: в общем хлеву, без перегородок.  Это не временные трудности, а принципиальное стремление к ним (чем хуже, - тем лучше).  Может быть, это несколько гротескно, но всё же это так.  И ещё ужаснее понимать, что все мы нахлебники, сколько ни работай, а он – барин, хозяин.  И то, что он вкалывает больше всех – это тоже проявление барства, хоть и звучит парадоксально.  Ребята молодые и многого не понимают, но, я думаю, что эту двусмысленность чувствуют все, особенно Ронэн.  Он часто выглядит подавленным. 

Вот в этом и состоит абсурдность нашей жизни здесь.  С одной стороны – работа без денег, с другой – зависимость, очень унизительная, от тех, кто платит.  Дурная пища и подспудное наблюдение друг за другом, не съел ли кто лучшего куска.  Не подспудное, точнее, а бессознательное.  Это не такие уж примитивные ребята в этом смысле, но подсознательно это присутствует.

Безответственная, пустая болтовня на митингах: о чистоте, например, или об экономии.  Меня уже начинает трясти, когда они заговаривают о чистоте.  Я уже взорвалась несколько раз по этому поводу, ибо это самый безответственный трёп, как и об экономии тоже.  Поговорив два часа о чистоте на кухне, они на следующее утро так же бросают невымытую после себя посуду, предоставляя мыть её кому-нибудь другому.  Карин, кстати, несколько раз, покормив ребёнка, тоже подкладывала грязную посуду или мне, или Антони.  Сейчас я прекратила это совсем – не мою больше ни за кем.

Антони, конечно, не понимает этого.  Вы пишите, Илюша, что повседневность Антони пронизана высшим элементом.  Этим определяется его самочувствие.  Но отнюдь не поведение, не житейские его качества.

Между прочим, на днях Эккард разговаривал с Лёвой и высказал ему следующее: он лично Антони не выносит, работать с ним не может.  Ронэн всё твердит, что Антони играет на мельнице и играет в Инишглас, экспериментирует и там, и с людьми тоже.  Но люди не игрушки для его экспериментов и что рано или поздно это плохо кончится.  (Кстати, эта мысль и у нас возникла, независимо он них – по поводу эксперимента). 

Джо вчера сказал Лёве: «Может быть, Антони сумасшедший?  Я спрашиваю у него: почему у нас не осуществляется никакая антропософская жизнь, а он отвечает:  О, у нас совсем не антропософия, у нас буддизм». 

Я к чему всё это рассказываю вам?  Не только мы одни сломали себе голову на Антони – все на нём зациклились.  Такое страшное раздвоение высшего и низшего «я» Антони, увы, так сильно ему навредило, что его считают сумасшедшим чуть ли не во всей Ирландии.  Оказывается, в своё время Стивен разъезжал по Ирландии в поисках сбыта муки и во многих местах ему отвечали, что не хотят связываться с этим сумасшедшим. 

Антони не может не переживать такого отношения к себе, но как – никто не знает.  Нас волнует не только наша собственная судьба, связанная с Инишглас, но и что же такое Антони и что с ним будет.  С одной стороны – самоотверженная доброта.  Упрямство, деспотическое просто, - с другой стороны.  Если разорится Инишглас, что будет с Антони?  Это ведь его последний шанс.  Мне его жалко от души, а помочь ему невозможно.    

Я лично испытываю к Антони, что называется, самые смешанные чувства – от восхищения до негодования.  Смешно обвинять человека, что у него есть деньги.  Но, может быть, эта разница в положениях и как-то определяет подспудно отношение к нему.  Вот он захотел – и укатил себе во Францию, сел в собственный автомобиль и поехал куда хочет.  Вот он ест самый худший кусок за столом, а приехала дочь – и они укатили в китайский ресторан.  Дело не в том, что он вкусно поесть любит, а просто – может себе позволить. 

А остальные общинники не могут поделить драного автомобиля, который глохнет каждые 50 метров.  Вот ему не нужны деньги, и он вытворяет на мельнице, что хочет, а Лёва не заработал там ни копейки.

…Столь пристальное отношение к Антони объяснимо ещё и тем, что он - определяющая здесь фигура в духовном смысле, хотят или не хотят этого наши ирландцы, желающие управлять.  И «высший», и практический Антони определяют здесь всю обстановку.

Итак, Антони – самая большая загадка для нас.  Остальных мы, кажется, отчасти поняли.  Но мы, кажется, совершенно зациклились на Антони, пытаемся толковать его так и этак, а он – другой.  А Ив ещё посложнее.  Но о ней потом.

Праздник Святого Михаила наши ребятки забодали.  На митинге, который был посвящен специальному вопросу, какие праздники отмечать, они его и забодали, придумав свои праздники: дни рождения, День Осени, Зимы, Весны и Лета.  Джо пережил шок: он не ожидал, что наши люди не только далеки, но и враждебны антропософии.  Он так прямо и сказал: эта дискуссия для меня – как ушат холодной воды.  Мы высказались за праздник Святого Михаила.  Затем я как бы дурочку сваляла, спросив, в чём дело (я то понимала, в чём: им во что бы то ни стало надо было отказаться от этого праздника).  В чём дело, спросила я, - мы можем разрешить вопрос компромиссно: из уважения друг к другу праздновать все праздники, в том числе и праздник Святого Михаила.  Нора в сильном замешательстве сказала, что мысль правильная, но кто-то перехватил слово и началась снова сцена в стиле Беккета. 

Эличка, Илюша, когда я пишу столь много и всё, или почти всё в негативном смысле, я сама пугаюсь, не испугаю ли я вас.  И, поддаваясь такому критицизму, я сама понимаю, как далека я он совершенства, и что это отнюдь не помогает, а только разрушает.

В лучшие минуты я вижу лучшее, и если бы не понимание двусмысленности нашей жизни и роли приживалов при барине (ибо оказывается, наш труд ничего не стоит), жизнь была бы хороша.  И в число приживалов входим не только мы: и Ронэн, и Экки (эти-то работают).  А все остальные: молодая семья из Дублина, немка Хайке, любовница Брэндена, Катрин (!!!) – не делают решительно ничего.  Они приживалы в настоящем смысле этого слова.  Тони (дублинец), поначалу действительно помогал Ронэну.  Сейчас он собирает все осенние продукты, из которых можно сделать вино, и практически вином только и занят.  Элин, его жена, беременная, иногда готовит на кухне, в её очередь, и отчасти помогает Тони в производстве вина.  Тони работящий парень, но просто негде занять его, особенно сейчас. 

Катрин.  Ты спросила, Эля, кто решил, что Катрин не должна работать?  Ронэн и Элизабет, на митинге.  Иногда она развешивает бельё, иногда приносит овощи из огорода, но это, кажется, всё. 

Брэнден, молодой человек из Белфаста, пожив с нашей Барбарой, перекинулся к другой возлюбленной, приехавшей из Германии – Хайке.  Барбара отлучила его от своих коз и Брэнден, оставшись без дела, вынужден был сказать об этом на митинге.  Выглядел наш «первый любовник» очень жалко: бормотал невнятно, краснел, и спрашивал глупо: «Почему?  За что? – он не понимает».  Все прятали улыбки.  Потом он искал себе работу – сам, потом Антони поручил ему построить навес для куриной еды, потом Барбара, помучившись неделю-другую с козами, снова пригласила его в помощники. 

 

…Несмотря на все наши мучения, здесь, мы считаем, что Инишглас для нас имеет в настоящем положительный смысл.  Варясь в этом коммунальном котле, мы скорее осваиваем язык, чем в каком-нибудь другом месте.  К тому же, хоть и без денег, живём всё же.

 

 

11 октября 1983  (друзьям в Америку)

Дорогие Маша и Лёня, привет вам!

Лёнька, милый, письмо твоё было давным-давно.  Лёва ответил без промедления, я же только сейчас выражаю тебе благодарность.  Фотография нам очень понравилась…

… Лёня, ты просишь писать поменьше об окружающих и побольше о нас.  Но мы воткнуты в этот круг так плотно и все наши дела ими обусловлены – поневоле мы пишем о других, с кем живём. 

Вы, наверное, столкнулись с этой самой «другой» ментальностью, но переживаете её не столь остро, имея возможность отдыхать от неё у себя дома и в кругу  друзей, - хоть изредка.  Мы же вплотную, двадцать четыре часа в сутки, бок о бок, лицом к лицу, живём с нею, с этой самой «другой» ментальностью.  Мы рассчитывали на полное взаимопонимание с Антони и Ив, как с антропософами, но именно они сейчас представляют наибольшую трудность в этом смысле.  Проработав с Антони на мельнице почти год, Лёва понял в нём много такого, с чем ни один здравомыслящий человек не согласится, а он – это Инишглас, весь его стиль. 

Но для вас это пустые абстракции, и всю эту дурацкую, двусмысленную ситуацию объяснить, лично мне, трудно.  Может быть, Лёва сможет.  Очень хорошо разбираются во всем Илья Зильберберг и его жена Эля.  Они лично знают Антони и Ив, были здесь и многое знают из наших рассказов…

 

 

15 октября 1983

Дорогие Илья и Эля, мы сердечно приветствуем вас!

Весь субботний день провели в дороге.  Прежде всего, хотелось бы сказать о поездке.  Цель была – забрать бронзу, она была в одном из парков Дублина.  Та, что вы видели на фотографии в газете. 

Мои друзья встретили и помогли снять.  Затем недолго гостили у Джона, и вместе с ним отправились с визитом для знакомства в графство Виклоу, где нашли над морем, довольно высоко в горах, в роскошном парке барский старый дом.  В этом доме и живёт тот самый мистер Гил, о котором сообщили из английской федерации духовных исцелителей.  Это весьма пожилой, поджарый англичанин с острыми движениями молодого тела и совершенно непроницаемым лицом.  Его жена, необычайно грустно красивая, напротив – была располагающа.  Некоторое время мы провели в библиотеке, в которой довольно много книг Штайнера, но в общем у меня сложилось впечатление, что он – спирит.  Я мало что могу сообщить о беседе: хозяин и я говорили в буквальном смысле на разных языках, перевод мало помогал.  Он лечит, ведёт курс исцелителей, готовя их к экзамену на диплом, принимает участие в еженедельных общих медитациях группы ирландцев из разных городов (есть одна женщина из Вэксфорда) во благо и спасение страдающих в разных концах мира.  Только к концу беседы (мы все сидели в гостиной за чаем) хозяин стал менее осторожен, а когда узнал (мы уже прощались), что я художник, скульптор, вернул назад и показал весь дом, в том числе и специальную комнату с техникой, меняющей основные цвета и их сочетание.  Как я понял, воздействие цвета имеет в его методе целения важнейшее место.  А выпроваживали нас к автомобилю совсем запросто и до последней минуты махали ручкой на прощание.  Вывод один – зубрить язык.

…Мы начинаем говорить с молодежью о понятии «община».  Выяснилось, что наша молодежь вообще не знает, что такое община и не понимает, зачем они здесь и вместе (это без Антони было).  Хотя понимают, что только у нас и Антони есть смысл быть вместе: общность антропософских идей.  И теперь, когда появился Джо – вдумчивый, задающий вопросы с недоумением: какое отношение все эти люди имеют к идеям, ради которых возник «Инишглас», у нашей молодежи - полная растерянность, которую они не скрывают.

Вчера вернулся Антони из Франции: больной, почти жалкий, впервые весь вечер жаловавшийся на свои боли, на свои хвори.  Быть может, и Антони жареный петух начал проклёвывать…

Сегодня все наши заботы и тревоги отодвинуты реальной сложностью: положением дел с обучением детей в школе второй ступени. 

Для Маши есть одна со скрипом подходящая школа, куда запись давно прекращена, но, возможно, появятся шансы. 

Единственная приличная школа для мальчиков (католическая) – интернат на неделю, что нами отвергается полностью.  Неприличная школа – общая, государственная (и для мальчиков, и для девочек), куда детей записали без разговора, но о которой дети наслышаны самым нерасполагающим образом – это школа бедноты. 

 

 

20 октября 1983

Дорогой Лёнечка, вот сегодня должна была открыться выставка, но, оказывается, завтра, и я доволен, что успел.  Хотя болел последнюю неделю, хотя всё валилось из рук – сказались и болезнь, и настроение.  Подхватил я болезнь страшную: воспаление лимфатических желез, да рука стала правая отниматься.  Но оклемался без врачей, сейчас только слабость, а вчера да сегодня пришлось много таскать, напрягаться, вот к вечеру и сдох.  А днём сегодня был в счастливом ликовании – видел скульптуру в новом пространстве «Артцентра», куда её привез, да живопись в стенах театра.  Кстати, почти год не видел свою монументально-живописную стенку – подивился, до чего сильная, храбрая вещь.  Нынче обязательно будут фотографии – пришлю. 

Скульптур выставил только двенадцать, и это хорошо, да живописи восемнадцать.  Впечатление, что воды нет.  И, конечно, люди, встречи, отношения.  Дело в том, что затея с отдельной выставкой живописи вызвала у фестивального комитета отрицательное отношение, но руководитель театра Майкл проявил настойчивость и доказал полную правомочность, и вот вновь он со своими друзьями работает днями: готовят стены и т. д. 

Здесь, в Ирландии, что удивляет и радует – это люди.  Даже те, с кем живём впритык, вместе буквально, если ещё терпимы, так только потому, что это Ирландия.  В любом другом месте давным-давно всё горело бы огнём, а тут завтра после открытия выставки дружным колхозом едем довольно далеко в ресторан – барин пригласил всех на Свои. 

Всё большее отчуждение всех против всех происходит нормально, поскольку духовно все чужды друг другу.  Разница: возрастная, языковая, социально-имущественная, профессиональная и пр.  только размежёвывает, и более всех одинок Антони.  Но он борется и будет до последнего стоять за продление жизни своей мертворожденной общины, поскольку всё продал, и это последний его дом и пристанище.  Он же со своим замечательным британским упрямством стоять должен на смерть.  Значит, на какое-то время и мы подстрахованы, на большее уповать обстановка не позволяет. 

Извини, что вновь надоедаю тебе этим постылым образом, лучше обратимся к светлым сторонам живописи…

Спасибо за фотографии.  Я так понял, что у тебя единственная возможность одновременно снять неподвижными два постоянно мелькающих объекта, это в клетках их постелей.  Узнать, конечно, можно, всё же прошло немного времени.  Но как выглядите вы, родители? 

У нас здорово начала сдавать Люся.  Вроде бы всё здесь несравненно здоровее: образ жизни, занятия, работа и питание, а признаки возраста стали потихоньку объявляться.  Да и я уже не худощавый юноша – грузнею, тяжелею. 

Дети не огорчают, но и не ахти как радуют.  Нет глубоких запросов, серьёзного чтения, интересов – всё почти по стандарту.  Мне всё труднее усаживать Митьку за рояль, а Маша так всё делает по расписанию, но без глубины, блеска.  Впрочем, они красивые и добрые дети.  Их судьба, точнее, обучение, серьёзно тревожит.  Школы второй ступени здесь в основном католические, закрытые на неделю.  Ирландцы спокойно отдают своих детей, но мы, как понимаешь, не можем, духу не хватает серьёзно подумать в таком направлении.

 

 

2 ноября 1983

Более  года позади, но я не собираюсь и пытаться здесь обозначить оный, а вернуться к последним дням и таким образом восполнить пробел в переписке.  Главное событие – обе выставки позади.  Эти дни в Вэксфорде в Союзе назвали бы «декадой искусств».  После оперы, как оказалось, совершенно недоступной, главнейшим событием были выставки живописи и грандиозные музыкальные концерты. 

 

 

11 ноября 1983

Люда, милая, здравствуй!

Прости, что опять затянула с ответом.  …Душа моя, не мучайся с пластинками, бог с ними совсем, у нас здесь хорошо прослушивается Москва, и мы слушаем много русской музыки.

Два дня назад в Вэксфорде закончился очередной фестиваль Искусств.  Опять съезжались артисты со всего мира, но на сей раз мы не достали билетов ни на одну оперу. 

У Лёвы было две выставки: скульптура в Центре Искусств и живопись – в здании театра.  В двух дублинских газетах были хвалебные статейки, издан каталог, было много посетителей и т. д., то есть все признаки успеха, так сказать. 

Писала ли я тебе, что в августе мы были в отпуске в Англии?  Останавливались у своих друзей в Форрестроу, а оттуда ездили в Лондон, Виндзор, Брайтон и др.

Только мы вернулись, как к нам приехали наши израильские друзья Витя и Бэла Мельманы с детьми, жили у нас десять дней. 

Время от времени мы выбираемся в Дублин.  Здесь, в Инишглас, я два раза в неделю пеку хлеб и ещё кое-что делаю по хозяйству. 

Погода установилась роскошная – бабье лето.

 

 

Январь 1984

Дорогие друзья!

…О некоторых новостях нашей жизни.  Экккард объявил на митинге об уходе (первого марта).  Лично я переживала эту новость несколько дней с прискорбием.  Для меня это наиболее симпатичные люди здесь и после их ухода образуется вакуум, который некому заполнить.  Огород берет на себя Фредерик.  Девица она здоровая, работящая и, кажется, предстоящая ей роль полной хозяйки огорода очень ей по вкусу.  Тем не менее, ей нужны будут помощники.  На последнем митинге ей предложили в этой роли Хайке (возлюбленную Брэндена), которая снова появляется в Инишглас в феврале.  Фредерик произнесла речь.  Внешне она была направлена против всех эмигрантов (и против «идейных» и против «безыдейных»).  Хайке, мол, не любит Германию по политическим соображениям: сходки, митинги, схватки, идеология, а в Ирландии – тишь да гладь (!).

Джо не любит климат в Шотландии, и поэтому он здесь (тоже нехорошо, по мнению Фредерик).  Она же сама предпочитает в качестве помощников кого-нибудь из ирландцев. 

…Джо отказался от выпечки хлеба, теперь только я и Антони.  Я -  в понедельник и пятницу (самые горячие дни).

…Теперь Антони сам вдруг заговорил о членстве Фредерик, Брэндена и нашем в общине, но при этом опять подвёл идеологическую черту: как мы думаем помогать другим в этом качестве.  Это его давление надоело не только мне лично (о Лёве я уже не говорю), но и все остальные уже на грани бунта.  Эккард уехал на пять недель изучать антропософию в Штутгарт, не желая ничему учиться у Антони, - тоже из бунтарских соображений. 

Антони жалуется, что Эккард уехал учиться «за деньги», а здесь он, мол, не хочет.  «Что же, - сказал Антони, - причина, наверное, во мне самом».

 

 

Февраль 1984

Дорогие  Ирочка, Юрочка, здравствуйте!

Простите за столь долгое молчание.  Жизнь наша здесь такая ненормальная, что, в сущности, невозможно дать о ней хоть сколько-нибудь адекватное представление в письмах.  И я всё никак не могу собраться с духом.

Но прежде всего я хочу поблагодарить вас за антропософские книжки (10 наименований).  Вот это была радость для нас!  Набросились с жадностью, хоть и времени для чтения маловато. 

Дорогие, в большей или меньшей степени мы информированы о вас.  Знаем, что "у Юры дела на мази с гринкарт"  Из последнего письма Анечки мы узнали, что у неё «неприятности» с родителями – из-за её желания, а вашего нежелания креститься (как её подружки). 

Ну, дай-то вам Бог!  Всё же дела продвигаются, и всё же дети в антропософских школах, и всё же Юра работает, и у тебя, Ира, есть перспективы.  Будет дом, есть друзья, русскоговорящих знакомых хоть отбавляй.  Словом, - нормальная, натуральная жизнь. 

У нас же ни дома, ни работы (которая давала бы деньги), ни школ.  С гимназиями невероятные трудности.  В этом году нам просто угрожает остаться без гимназий.  Единственная школа, куда мы можем устроить детей,  «Technical school» - очень плохая, для проблемных детей и проблемных семей. 

Ситуация здесь такова сейчас, что нам нужно искать любые возможности уходить.  В Ирландии я не вижу таких возможностей.  Для начала Лёва написал Фридриху, своему брату, письмо с просьбой разведать возможности.  Он вот-вот получит гражданство в Америке.  Но как только он получит гражданство, -  переселяется в Германию, где его ждёт ответственная должность в «Посеве» и квартира.  Да вы и помните, вероятно, что в своё время Фридрих, испугавшись, что мы попросим его о помощи с переездом, прислал подробное письмо-отчет о том, как они с женой бедствуют.  Сейчас его книги – бестселлеры, разошлись в переводах по всему белу свету.  Один, «Красную площадь», мы купили в нашем Вексфорде.  Через несколько дней вся полка опустела.  Это – деньги, разумеется, и, может быть, в своей новой роли богатого и важного человека он сможет помочь нам чем-нибудь в смысле передвижений. 

Не подумайте, что нас выкидывают.  Нет, до этого не дошло, хотя по истечении двух лет, может быть, нам и предложат оставить Инишглас.  Просто вконец испорчены отношения с Антони.  Начав понемногу понимать язык, мы постепенно разобрались и в людях, и в положении каждого здесь, и в том, что такое Антони с его идеями об Инишглас. 

Лёва считает его попросту сумасшедшим.  Я долгое время продолжала взирать не него снизу вверх, но теперь, пережив пару конфликтов с ним, думаю, что он самодур, одержимый безумными идеями переустройства мира.  И при всей своей обширной теоретической доброте, одержимый идеалами добра и взаимопомощи, и оценивая всё и вся с высоты своих идей, на близком расстоянии не в состоянии понять простых человеческих чувств и элементарных человеческих стремлений и желаний.  Более того, из Инишглас он пытается сделать институт воспитания в духе его высоких идей.  Он – пастырь, а все мы – марионетки, запущенные в этот его спектакль, который он наблюдает и радуется, если мы действуем по заданной программе.  А если человек не поддаётся правилам его игры, то он по объявленной им же модели, отпадает от центра вращения Инишглас в сторону, и это уже – его проблемы.  Так отошёл Стивен с семьёй.  Эккард не выдержал нашего бедлама и объявил об уходе.  На очереди – мы. 

…Словом, Антони «попёр» Лёву с мельницы, заявив, что он не хочет никакой критики в адрес его работы, что хозяин мельницы – он, а Лёва, - только его рабочий.  Вот к чему привели его «высокие» антропософские идеи.

Вот пока всё о нас. 

…Ира, ты была абсолютно права, когда сказала, что вы, мол, с Юрой не такие сумасшедшие, чтобы влипнуть в какую-нибудь общину.  У нас, правда, выхода не было.  Пока мы, безъязыкие, ничего не понимали, нам всё нравилось, а многое мы домысливали в благоприятном для нас смысле. 

…Ну ладно, будем снова двигаться вперёд.

 

P.S.  Я чувствую себя такой измученной всеми нашими делами, что не сердитесь, если снова замолчу на какое-то время.  Что за судьба нам выпала!  Миша очень нервничает, переживает всю ситуацию (что-то до него доходит), стал маленьким психопатом… 

Главная мысль моего письма – о необходимости искать новое место. 

 

 

Февраль 1984

Дорогие Эличка и Илюша!

Простите, что так долго не писала.  У нас такие события произошли, что было не до писем, нужно было как-то переварить и справиться. 

Конфликт вышел из-за мельницы.  Я уже давно с напряжением ждала, что он произойдёт, он и не замедлил случиться.  Короче, Антони снова начал ломать на мельнице всё, что сделал Эккард в течение месяца, и хотел, чтобы Лёва ему помогал.  Лёва взорвался, увидев это (как Антони начал ломать всё) и ушёл с мельницы.  И, конечно же, Антони стал говорить об этом со мной на кухне (при всех моих стараниях не дать себя спровоцировать и вообще – избежать этого разговора).  И я (кляну себя за это), обманутая его демагогическими высказываниями о свободе поступков и мыслей, сказала ему, что Лев не согласен со всеми его новыми переустройствами и просит разделить работу на мельнице.  Лёва – только на помоле и упаковке, а он – с машинами, их переделкой.  Антони (крича и стуча кулаком по столу) сказал, что это не важно, согласен Лев или нет.  Мельница – его, он на ней – хозяин, и Лев должен делать то, что решает он, Антони.  Я, как могла спокойно, сказала, что результат работы на мельнице важен для всей комьюните, и все вправе говорить о состоянии на мельнице, в противном случае, он – диктатор. 

…Словом, конфликт был вынесен на митинг, на котором Антони заявил, что он хочет другого помощника на мельнице, потому что мельница – это только его проект (тут уж он не произносил слова «хозяин»), и он хочет помощи, а не критики.  На митинге вопрос был замят, Элизабет предложила обсудить его отдельно (в присутствии третьего человека). 

Сегодня такое обсуждение произошло.  Антони сказал, что его последнее слово: он согласен иметь Лёву на мельнице, но только в качестве помощника во всём, потому что мельница – его.  Лёва настаивал на разделении, ссылаясь на то, что ему трудно работать в переустройствах, с которыми он не согласен принципиально.  Антони и здесь кричал, что никаких разделений: или помогать во всех мелочах (не критикуя, соглашаясь со всеми его решениями), или он (!) найдет Лёве другую работу (он предложил заготовку дров). 

Лёва пытался говорить (я пишу пытался, потому что стало ясно, в конце концов, что разговаривать с Антони невозможно), что для нас нужна стабильная ситуация, в которой мы могли бы зарабатывать на своё содержание и взносы.  Что у нас совсем другая ситуация, чем, например, у Эккарда или Ронэна.  Они в своей стране и могут уйти без особого ущерба, а мы – эмигранты.  На что Антони высокомерно заявил (я пишу «высокомерно», потому что почувствовала страшное унижение для нас в этом заявлении), что Лев может работать с дровами, может не работать, а оплачивать наше содержание будет мельница.  Лёва пытался говорить что-то о демократии, на что Антони просто-таки взорвался.  И тут я искренне ужаснулась, потому что вдруг неожиданно и совершенно чётко поняла всю бездну, лежащую между нами, нашими представлениями о жизни и его, Антони. 

Если я правильно поняла его: Инишглас – это не демократическое сообщество, и не может быть им, что в любом сообществе всегда кто-то наверху (top), и всегда есть маленькие люди (little people).  Эти слова я усекла мгновенно и ужаснулась.  Я поняла, что Антони крепко держит всех в руках.  Мы растерялись перед ним, и что просто-напросто он страшен нам.  И что все его демагогические аппеляции к Штайнеру служат  щитом, через который нельзя пробиться к его простым человеческим чувствам.  Он и на последнем митинге-чтении произнёс воспитательный монолог о замечательных словах Штайнера – пытаться снова и снова сделать то, что не удалось вначале (на мельнице, или с биодинамикой вообще). 

Короче говоря, он представился нам самодуром, а мне – так просто страшным человеком.  И теперь, когда он закусил удила, никто и пикнуть не смеет о мельнице, хотя на митингах без Антони уже решили чуть ли не отобрать у него мельницу и передать Лёве, или нанять другого мельника. 

Нужно ли говорить, как мы подавлены. 

Этот конфликт – показатель общей ситуации здесь, морально тяжёлой.  Я думаю, в обострении ситуации сыграли роль «доносы» Джо, с которым Лёва был откровенен в разговорах (а говорили они преимущественно об Антони и Инишглас), и Джо всё заявлял: «Скажи Антони об этом, скажи ему.  Или я сам скажу».  А потом подолгу, конфиденциально беседовал с ним.  Сам он не думает, что это «доносы», но он раздул этот пожар, во всяком случае, немало ему способствовал.  Джо произвёл «допросы» здесь, разговаривая с каждым, кто счастлив, кто несчастлив и почему.  Я думаю, он «докладывал» Антони.  Это моя терминология, потому что Джо, безусловно, не думает так и не понимает, какую роль сыграл в накалении страстей Антони и Ив. 

…Посовещавшись с Лёвой, мы решили, что на митинге Лёва согласится на условие Антони.  Нам нужно выиграть время. В последней беседе Антони заявил, что вот, мол, Лев пытается объяснить всё моим (его) желанием выгнать его и его семью, но это – ложь.  Правда, до этого он кричал, что Лев – не для комьюнити, раз он не хочет помогать ему на мельнице.  Потом он, правда, сделал уступку: Лев может высказать своё мнение, а дело Антони – принять или не принять его. 

…Ещё до конфликта был устроен митинг, на котором каждый должен был высказаться на тему: «Почему я хочу стать членом Инишглас».  Я сказала тоже, в свою очередь, что община должна быть объединена общими экономическими, нравственными и социальными целями, и что с точки зрения второго положения я не вижу никаких объединяющих моментов: негативное отношение к религии, к антропософии, разные представления об образе жизни и морали, неуважение друг к другу.  Я, конечно, не смогла сказать многого, да и то, что я сказала, зависло в воздухе, как и все другие монологи.  Ибо это были монологи, разговоры мимо, в воздух и, когда Антони спросил моё мнение о митинге, я сказала об этом.  Он возразил, что именно это и хорошо, потому что диалоги – это зимний ветер, Ариман, а мы должны избегать этого.  Диалоги приводят к спорам, выяснению, кто прав, кто неправ, а это – Ариман. 

…Юра выслал нам русские книги Штайнера – 10 наименований.  Поначалу мы набросились с жадностью, но вчера я обнаружила, что не могу читать, как если бы Штайнер встал между нами.  Всё моё возмущение Антони бессознательно перешло на книги.  Бесконечные аппеляции к Штайнеру и трактовки Антони любого положения с антропософской точки зрения (в доказательство его, Антони, правоты), а также и наши попытки ссылаться на него (например, Лёва сказал Антони, что в работу, в экономику, он вносит отношения, психологию, а это неверно), - всё это сделало невозможным (пока) чтение Штайнера.  Лёва признался, что он не может читать тоже.

 

…Конфликт на мельнице сам по себе вроде бы закончился, а мы с Лёвой договорились, что раз он там только рабочий, а не на сепаратных началах с Антони, то мы больше ни во что вмешиваться не будем.  Сумасшедшему и самодуру ничего не докажешь.  Хозяин – барин.  Лёва принял условие Антони: работать с ним на мельнице, не возражая ему ни в чём (не критикуя, по формулировке Антони).  И теперь он один день строит, на другой – ломает, т. е. творит абсурд.

…Итак, мы живём в этом бедламе с хозяином-самодуром, в качестве его испытуемых.  Он, как единственный «чистой истины владелец», позволяет себе всех воспитывать, невзирая на возраст, - трудом и словом.  На всех митингах  он теперь обращается с предупреждением: «без критики», оставляя это право только за собой.  Какой критике он подверг нас в своём письме к вам: и капиталистические тенденции, и семейный эгоизм, и шовинизм!  Теперь, правда, прежде чем высказаться, он начинает: «это не критика, но…»

А со мной однажды он нашёл способ объясниться вообще самый фантастический: бросил в тесто для хлеба стакан с остатками мёда, предупредив меня таким образом, чтобы: а) я не оставляла мёд, а возвращала его на место (неэкономно);  б) чтобы я вообще ничего не оставляла на своём рабочем месте.

Тесто поднялось, обволокло стакан, перемешалось с мёдом.  Я выбросила эту часть теста в ведро.  Когда я спросила, зачем он это сделал (что это он, я догадалась сразу), он опять взвинтился почти до крика и эти два пункта и объяснил мне (в присутствии многих).  Нужно сказать, что Антони морально потерял в глазах многих после всех событий с нами.

В общем, поняв, что Антони и сумасшедший, и самодур, я лично перестала разбивать свою голову, пытаясь найти какие-то другие, «высшие» мотивы его нелогичного, непоследовательного, и, действительно, сумасшедшего поведения. 

Одной кроткой Мэри было под силу жить с ним и любить его. 

Ив, в общем, тоже хозяйка и там, где можно, она пытается навязать свою волю.

 

 

Февраль 1984

Людка-Людочка, Людмила Михайловна, приветище тебе от меня.  С извинениями:

а) за частые запоздания с ответами  б) никак ещё не отозвалась о пластинках, кои прослушать удалось не полностью, ибо пластинки с записями Масленниковой то ли в дороге пострадали, то ли просто очень старая запись, и по таковой причине Масленникова исполняет весь свой репертуар в течение одной минуты.  Баглаенко удачливее, вся запись прослушивается хорошо.  Почти полностью удалось прослушать

«Арию Манон», и в самом конце концерта – несколько русских песен. 

Благодарю, благодарю, благодарю тебя, моя Людка…

В последний раз я писала тебе из Англии, из  Форрестроу, где мы прожили восемь дней в доме у наших друзей.  На сей раз разъезжали по стране немного, провели время в дружеских беседах.  Он – учитель русского языка в Англии, она – переводчица.  Так хорошо прижились в Англии, стали даже педантичнее англичан.  В смысле распорядка еды, например: завтрак в 8 (лёгкий), второй – в 12, и ужин (обеда нет) – в 6, минута в минуту.  Я не говорю об идеальной чистоте и порядке в доме, чего в таком педантичном смысле я не видела в домах коренных англичан, которые мы посещали с этими нашими друзьями.

Люда, ты даже не представляешь, как здорово хорошо ты пишешь свои письма и как ты меня ими радуешь.  Все эти крошечные кусочки жизни, которые ты воспроизводишь в своих письмах, описывая ли встречи с общими знакомыми, места ли, где мы были вместе, всё это живейшим образом как бы возвращает мне ту жизнь, о которой я так стосковалась и – чем ближе к старости, тем прекраснее представляется наше детство и юность наша, и все наши удивительные, общие с тобой, радости.

Знаешь, мне тоже часто снятся старые дыры, старые норы, наш дом, наша (и ваша) старые квартиры, ваш балкон и, кстати, аптека, что была за углом от вашего подъезда.  И в своих снах я часто её посещаю.  Правда ли, что номер вашей старой квартиры был 32?  Тётю Ядю я помню, разумеется.  Помню, как она приводила целые татарские станы в нашу квартиру, и как все эти старые и молодые татарки всё просили у мамы: «Сяю, сяю, дай, хозяйка!»

Кстати, о снах.  Совсем недавно я видела тебя во сне, и ещё это было связано как-то с Валей Белолипецкой, к которой ты привела (?) меня зачем-то.  Потом как-то выясняется, что Валя умерла.  Вот и наши сверстники стали исчезать потихоньку.  Чувствуешь ли ты, что стареешь?  Я, увы, да!  Теперь мне кажется, что я прожила много жизней в одной, и каждая из них была прекрасной.  Не за горами старость и смерть, а дети ещё малы – всего по 12.

…Я, худо ли, бедно ли, начала говорить по-английски (с чудовищным русским акцентом).  Лёва – хуже, но тоже преуспел, а дети – как родились здесь.  Колоссально!

…Итак, я продолжаю печь хлеб (дважды в неделю), езжу в Дублин к своим милым русскоговорящим ирландцам.  Лёва – в своих искусствах. 

Здесь уже весна: «Всё проявленное чёткое, до всего подать рукой».  С другой стороны – «Чувства, ум, тоскою стеснены.  Суровою зимой я более доволен».

Засим – целую тебя, дорогая. 

Пиши, не забывай.

Твоя Люська. 

 

 

Март 1984

Дорогие Эля и Илья!

Я не писала вам, не желая втягивать в тяжёлые подробности нашей жизни, но раз Антони пытается привлечь вас, послав вам письмо, то я должна объяснить конкретные обстоятельства, побудившие его писать, а заодно посоветоваться с вами.

В общем - то, с июля, когда они отвергли наши притязания на членство, ничего нового нет, только сейчас всё  приняло острые формы, и мы должны найти выход.  А попросту уйти отсюда с наименьшими моральными и физическими потерями с обеих сторон, о чём надо попытаться договориться.

Причина – наша чуждость им.  Первые наши попытки быть активными, вмешиваться, дали только негативный результат.  То «нет», которое упоминает в своём письме Антони (копия у нас, мы перевели) – наш отказ подселить к нам Джо, на нашу кухню.    Джо не поладил с прежней хозяйкой и переехал в общий дом.

А также наше желание жить автономной семейной жизнью, автономно питаться.  С чем они согласились, когда Мэри была переводчицей, потому что мы видим в этом единственное условие сохранить семью в традиционном смысле слова и вообще физически выжить в этом бедламе. 

Антони просит Вас, Илья, объяснить нам, что мы должны питаться на общей кухне, тогда, мол, не будет поляризации.  Но он забыл, к чему раньше привёл этот компромисс: общинники просто получили больше возможностей выказывать нам свою враждебность, которую мы чувствовали всей своей шкурой.  Косые взгляды, враждебное молчание тоже убивают, а после того случая, когда Брэнден смёл мусор прямо, можно сказать, в Лёвино лицо, мы перестали ходить.  Вернее, мы едим там раз в неделю, когда я готовлю, и по случаю праздников. 

Теперь, что ни митинг, - суд над нами, моральный.  И над детьми тоже.  Они, чувствуя враждебную атмосферу, вообще отключились от общинной жизни. 

Я не хочу ни обвинять, ни оправдываться, но именно Миша и Маша как зеркало отразили наше положение здесь (чужие дети).  А они-то уж, во всяком случае, не виноваты.

Да общинники и не скрывают этого, только и слышишь: «Russian people, Russian people”.  А на последнем митинге Джо прямо сказал, что все противоречия между нами и ими объясняются тем, что мы – русские. 

Далее, их обвинения ко мне, например, обращённые, - абсурдны.  Меня, мол, нельзя увидеть, прячусь за четырьмя стенами.  Я торчу на кухне больше, чем кто-либо: выпечка; яйца, которые я готовлю на продажу; молоко, которое привозит Лёва по 4 галлона почти каждый день, а я разливаю по бутылкам, мытьё этих бутылок; чистка и мытьё форм; уборка после выпечки и т. д. 

Далее, Элизабет сама прямо призналась, что кухня – это только вопрос отношений.  Не нужна им наша кухня, им нужно, чтобы мы ели из общего корыта, как все. 

«Общее» - как сформулировано в их новой конституции.  Кстати, эту новую конституцию разрабатывали два воскресенья и две субботы подряд.  Пункт первый: уважение к каждому индивидууму.  Второй: делить всё поровну.  Далее – с уважением и любовью есть здоровую, органическую пищу. 

Предложенный нами пункт: место семьи в общине, уважение к традиционной семье, - отвергнут.  Барбара предложила ещё пункт: «Обязательства по отношению к общине», который они собираются дискутировать. 

Джо признался, что, вероятнее всего, его семья вернётся в Данию.  Стивен отбыл, Эккард и Нора в ожидании ребёнка уехали к её матери, Эмма и Тони объявили об уходе (они тоже с детьми), мы на очереди.  Только наша комиссариха Элизабет чувствует себя как рыба в воде, таскает маленькую Сару на все митинги.  Правда, её семья живёт теперь совершенно отдельно. 

Словом, семья в этой общине – кость в горле, но нас-то они не любят не только из-за этого. 

Антони (он и Ив определяют здесь атмосферу, как ни крути, ибо – хозяева) забыл написать, что дважды заявлял нам, что мы – не для комьюнити (общины).  А за минуту до того, как он побежал писать вам письмо, в самых растрёпанных чувствах сказал мне (я мыла яйца): «Мы должны искать вам новое место, если вы говорите «нет». 

Сегодня он опять подловил меня (я кормила кур) с тем же заявлением, и на моё возражение что мы хотим сохранить семью в общине, быть семьёй, он опять взвинтился и заорал, что в таком случае это не община. 

Словом, грандиозная коммунальная склока, война, подробностей больше не нужно. 

Что они нас не хотят, - это ясно.  Сыр-бор из-за этого разгорелся.  Мы не хотим жить здесь тоже, и вот в этом пункте мы и просим вашего совета, Илья и Эля.  Мы считаем, что лучше для нас, если они скажут об этом прямо, сами.  Пока же они провоцируют нас, а попросту выживают. 

P.S.  Я вовсе не хочу сказать, вот, мол, какие они такие-сякие, гады, а мы -  невинные жертвы.  Просто мы - чужие, безъязыкие, и они отторгают нас по естественным причинам.  Просто мы рассчитывали на обыкновенное человеческое сочувствие и поддержку, но в этот год, видно, и сюда проникла жажда насилия и разрушения. 

Они не худшие люди, ибо в другом месте при таком отношении нам могли бы показать на дверь (может быть, и покажут ещё).

Отбросив этот новый моральный кодекс (тут ещё Ронэном предлагалось показать новые, лучшие пути жизни для других людей, а у нас-то срабатывает аллергия на опыт советской жизни), можно было бы мирно сосуществовать, осуществляя  идею биодинамики, при ответственном отношении к работе и ответственном отношении друг к другу, что проявляется прежде всего в мелочах.  А начать с приведения в порядок общего дома (ответственность за место, в котором живёшь). 

У меня есть ученица – старушка, раз в неделю она приезжает на урок.  Девочкой она жила в России, но забыла русский, хочет вспомнить, в память об отце.  Сегодня она сказала:  «Какой это страшный дом, какие страшные люди, как вы здесь живёте, Людмила?»  

А хозяйка дома, где жил Джо, выгнав его, сказала: «А ну вас, все вы там чокнутые, больше я никому из вас сдавать не буду».  Вот такая репутация у нас.  Я хочу сказать, к чему привели лучшие намерения. 

Антони страдает, потому что под угрозой его идея, а мы под другой угрозой – речь идёт о физической жизни. 

Конечно, мы платим за нечто, за греховную жизнь, может быть, за то, что сами не так уж много сделали для ближнего.  За гордыню, может быть, я знаю, ещё за что.  За безответственность, за неумение принять правильное решение, за отсутствие твердости и страх перед жизнью?  За эгоизм?  (Я говорю о себе).

Сейчас некогда разбираться и публично каяться, надо что-то предпринимать, сделать рывок.  Сидя в Инишглас, работы не найдёшь. 

 

 

6 марта 1984, вторник

Кто знает, куда приведёт тот путь, на который я сегодня обращаюсь.  Вытаскиваю этот двухлетней давности лист из машинки и начинаю письмо в Толстовский фонд, значит – в Америку. 

 

 

10 марта 1984

Дорогая Валюха, спасибо за пакет, за фотографии.

Всё, что ты сказала о постигшем тебя горе, так понятно.  Это знаешь, как когда на стремнине реки появляется воронка-водоворот и уходит куда-то вниз, а река бежит далее…  Так и наши тела уходят вниз, а душа – возносится…

Но возвращаюсь к твоему письму.  И я одновременно с тобой получил фотографии с Мосиным и извинился в письме к Мише, что не хотел бы на основании единственной вещи говорить о работе, т. к. я полностью согласен с тобой. 

Относительно рекламы Брусиловского речи нет, т. к. чтение лекций не состоялось, - поговорили и забыли. Что касается намёков, то в письмах ко мне их нет, более того – всё более чувствительна тенденция – горечь жизни без будущего.  Но всё бывает, и если Миша попросит вызов, готов помочь ему…

Что касается анализа твоих работ, Валюха, то я готов.  Всё же это одна из моих, а точнее – моя первая специальность в искусстве.  Но ведь, как помнишь, даже Миша остерегался говорить о моих вещах, хотя получал фотографии куда более высокого качества.  Но, короче, я чётко выделил три формы: 15, 10, 9.  В них возникает намёк на пластическое существо замысла, ещё очень далёкого от завершения. 

Остальные, Валюха, это – некое подобие мира живого, не имеющего отношения к искусству вообще.  Дело в том, что истинная пластика может быть вызвана только из глубин твоей души.  И этот путь, по которому она извлекается – это сосредоточенность молитвы, беспощадной к себе и благодарной Господу.  Назови это состояние  современно: медитативным.  Суть та, что Апполон призывает к себе жертву – тебя, художника.  Об ученичестве я не хотел бы говорить.  Ты сама знаешь лучше меня, что такое штудия.

Если же увлекает сам процесс как способ существования, то разговор иной.  Мне очень хотелось бы узнать от тебя – какие цели ты ставишь, к чему стремишься, занявшись скульптурой?  Ты ведь знаешь, скульптура – штука беспощадная, абсолютная.  В формах прикладных искусств можно играться до бесконечности, или, скажем, декоративных вещах.  В этих областях ты задержалась не очень надолго, быть может, следует подумать?  Или попробовать рубить твёрдый материал, самим свойством своим ограничивающий, определяющий ответственность?

Валюха, именно тебе я пишу с такой беспощадной ясностью, поскольку знаю твою даровитость и жизнестойкость.  Ты прощупала на ходу некие свои возможности в разных сторонах изобразительных искусств.  Своим внутренним взором, по возможности отстраненно сделай обзор пути, определись и направь на одну точку все силы, и тогда непременно тебя ждёт, при условии упорства, результат. 

Валюха, все художники, которых ты знала и знаешь, в том числе и близкие тебе, нисколько не исключая и меня, достигли (если вообще – достигли?) очень и очень скромных результатов, притом, что способности и таланты не подвергаются сомнению, как и культура, образованность и другие необходимые качества.  И всё это, на мой взгляд, только потому, что далеко не всегда извлекалась сущность.  Чаще всего в угоду внешнему (школе, традиции, моде-антимоде, увлечению, настроению, и т.д.) создавалось подобие, и совершенно безразлично – с умыслом или бессознательно. 

Скажем, ни Мише Брусиловскому, ни Вите Воловичу или кому другому из профессиональных людей я не смог бы сказать то, что пишу тебе.  У тебя, слава Богу, нет амбиций (я надеюсь).  Ты счастлива самой возможности петь как поётся.  Тебе бы только найти свою жердочку, веточку.  И тогда только отворяйте, люди, окна и двери, - музыка будет настоящей.

А вообще, когда я увидел фотографии, - первое, что сказал себе: как нелепо бывает.  Быть бы тебе да мне свободными от житейских обязанностей, встретиться, поселиться на необитаемом острове, да во всю силу, до последнего вздоха рубить, красить, лепить.  Смотришь, и Мишка бы прибыл.  А может быть, так и надо сделать?  И место можно подыскать более подходящее, чем Ирландия: восхитительная, ласковая страна с лучшим, уверен, народом на свете.  Только работать тут лень.  Всё призывает к благодарной созерцательности, да и то, что сделаешь – не продашь.

Скажем, двинуться в ту же распроклятую, пошлую Америку.  Трудненько, говорят, а сейчас вроде бы вообще не пробиться…

Тут такая петрушка, Валюха.  Хотя у нас здесь жизнь беспечная и беспечальная, да только нет да нет, а приходиться подумывать и о будущем, прежде ведь и возможности такой не было.  А будущее здесь и представить себе за пределами нашего господского дома невозможно.  В Европе, тем более, Ирландии, не так-то просто встать на собственные ножки, да ещё без практических способностей.  Разумеется, пока это только размышления и стадия обмена информацией.  Но мысль, идея обзавестись своим домом в том месте, где можно крепко встать на ноги, уже не оставляет меня.  И такую возможность ищу.  Можешь потом присоединиться ко мне, если что получится.  С тобой и дом построить, что плюнуть.  Сегодня же мои заокеанские друзья в унынии – не видят путей, которые могли бы привести нас к ним, поскольку для художника необходим минимальный доход в 50-40 тыс.  долларов в год для въезда. 

С другой стороны, меня совсем не привлекает (ты сама знаешь) и не привлекала Америка.  Есть, правда, Канада, но она, как позвонил Яков из Бостона, вообще закрыта для эмиграции.  Сегодняшняя безработица стала шлагбаумом для нашего брата…

Здесь же особенно отрадно за детей: и в школе, и дома.  Никаких уличных дел, вроде России или Израиля. 

 

 

15 мая 1984

Дорогие Фридрих и Лида, здравствуйте!

Дорогой Фридрих, получил сейчас твое письмо от 8 мая.  Постараюсь спокойно и ясно изложить ответ.

Ты полностью прав, назвав наше поведение пассивным.  Более того, весьма своевременно.  Теперь есть ясность.  С самого начала я тайком держал как тайну тихую мечту о Берёзовке, русской среде, русской школе.  Я дважды писал, одно письмо вернулось, другое, я подумал – затерялось…  Иногда проскальзывало – неужели то был мираж, а не перст некий.  Тогда я стал писать во все концы, в основном на острова: японские, новозеландские, в Тасманию…  Тем временем на прошлой неделе явился ответ из Канады, более того – адрес почтовый Берёзовки, с именем человека, занятого организацией школы русской.  Этот человек уже знает о нас от корреспондента канадского радио Евгения Соколова.  Сегодня отправил туда письмо с предложением услуг и т. д.  О нашем письме в Толстовский фонд не писал.  Тут мне не всё ясно.  В Берёзовке – староверская община.  Я подумал, может быть, поначалу попробовать вариант с работой в школе.  Теперь же, когда пришло твоё письмо, я понял, что ошибаюсь, поскольку религиозная квота шире визы по работе.  Она – это право на жизнь в новой стране, следовательно, включает и право на работу.   Так ли?  Поэтому отправляю тебе копию письма в Фонд с дополнением.  В дальнейшем буду настырно долбить и вообще пользоваться твоим руководством, поскольку мои слабости тебе известны, объяснять нет надобности. 

Значит, вопрос «куда едем» решён в том смысле, что нам известен адрес, и мы туда хотим.  Совсем не очевидно, что в ответ на нашу жажду Берёзовка откроет объятия, тем не менее, я понял сейчас, что вдогонку первому надо отправлять новое и открывать все карты, прежде всего – о Толстовском фонде. 

Ты прав и в другом.  Да, мы отошли от эмигрантских будней и не имеем достоверной информации, да и наши советчики толком ничего не знают.  Мы же почти два года в Ирландии, в усадьбе, - этим всё сказано.  Более того, стоит тебе самому здесь оказаться, как ты сразу почувствуешь, какая плешь вся наша суета и ползанье по бренной оболочке жизни. 

Конечно, о Европе надо забыть, и тут ты прав.  Разумеется, попытки, точнее, разговоры об Ирландии на будущее ещё будут, но мы видим, как артистическая братия здесь бедствует…  Но и это не беда, появись заурядная работа.  Но её нет. 

Извини, что отнимаю много времени и перепиской, и хлопотами, такая уж у тебя братская участь…  И всё же я многое не понимаю.  Например, является ли предварительным условием религиозной квоты согласие или гарантии определённой общины?  Не может ли так получиться, что мы сейчас адресуем Фонд на Берёзовку, а те на запрос ответят отрицательно.  Или всё проще: пока мы устраиваемся, нас содержит Фонд?  Мне следовало бы знать такого рода информацию прежде – это действительно от пассивности.  Может быть, смогу дозвониться до тебя и выяснить. 

Здесь обстановка пока терпима.  Моя занятость поисками ещё действует, но насколько долго – сказать трудно.  В Израиль, я надеюсь, не вернёмся. Господь милостив, только бы достойно пройти эти новые испытания. 

Очень рад твоей японской популярности.  Быть может, благодаря фамилии я смогу там получить хорошее место и уеду преподавать русский, оставив здесь семейство до лучших времён? 

 

 

28 июля 1984

Дорогой Фридрих!

Получил твоё письмо от 15 июля одновременно  с ответом из Канады, весьма безрадостным.  Они не могут дать Толстовскому фонду справку о работе.  Пока мы не получим иммиграционных документов, мы не можем претендовать на работу и т. д.  Хотя с другой стороны приглашают приехать в сентябре оглядеться и т. д., словом, если что и будет – то не завтра.  Что ты считаешь важным сейчас предпринять? 

Очень рад твоим делам.  Миша Брусиловский, по сообщению Валентины, собирался ко мне из СССР, но пропал – ни духу, ни слуху!

 

 

3 августа 1984

Дорогие мои американцы, должно быть эту неделю сидите вы у телевизора – Олимпиада.  Мы же – очень редко, даже открытие не смотрели: у нас были гости – Майкл Вэй с семьёй (художественный директор театра в Вексфорде).  Кстати, для него, т. е. театра в Эдинбурге, вчера отвёз скульптуру, вызвав в театре восторги.  Вёз её осторожно, поскольку плод больно скороспелый - два дня работы: выбирал ещё не окаменевший гипс.  Но вообще-то сел я писать вам это письмо с чисто тематическим намерением: описать здешние нравы.  Ей-богу, наблюдать их, когда здесь же пребываешь, не всегда отрадно. 

Я уже упоминал о том виде, в коем появились здесь досужие доченьки нашего барина.  Что любопытно – их панковское сознание весьма активно.  Ежедневно они что-то совершенствуют в своей внешности: бесконечно варьируются гребешки и непременная косичка к ним.  Костюм в основном представляет из себя композицию из двух контрастных частей: верхней – почти ничего, и нижней – необъятных объёмов шароваров (друг на дружку), а если тепловато, то шорты, а исчезновение нижней тяжести восполняется огромными бутсами на высокий толстый носок.  Но не во внешности дело, хотя, впрочем, и в ней.  Больше недели гостит здесь молодая (очень) симпатичная особа женского пола с ребёночком.  Имела она весьма женственную наружность и прическу, но вот доченьки образовали себе под стать: с длиннющим гребешком, змеёй опускающимся на спину.  Только милая улыбка, ещё более застенчивая теперь, отличает её. 

Но, прежде всего, надо описать второй тираж Антони.  Здесь он представлен Эммой, лет 22, и Шарлот – 18, 19-ти.  Первая – в мать: тяжеловесная, мясисто-кровяная, с крутым борцовским загривком (со времён знаменитых борцов по французской борьбе Яна Цыгана, Дяди Пудо и других, столь памятных по моему детству), такого крепко налитого несокрушимой силой, и не видывал.  Появляется она здесь периодически.  Садится в реквизированный в общине (для неё) автомобиль, исчезает и спустя день-другой привозит смущённого и уже усталого очередного паренька.  Волочёт его в палатку, что поставила на отшибе, рядом с цыплятами, затем в кухню и вновь в палатку.  От такой жизни паренёк скоро испаряется.  Эмма, отлежавшись и отъевшись, через день-другой вновь кидается в машину и цикл повторяется.  У неё самый щегольской гребень, даже не гребень, а этакий хохлацкий чубик.  (И вообще, знают ли они все, что у них были лихие предшественники – казаки?).  Спереди и сзади – хвостики.  Соединяются они едва заметной дорожкой, поскольку вся остальная окружность бритая или стриженая. У Эммы, с её тяжестью и прочностью форм, при огромности чёрных шаровар и походки с широко расставленными ногами, личико – с кулачок.  Его как бы и нет, и на нём – этакое розовое пятнышко, как отверстие, из которого выдавливаются мокрые, как коровьи лепёшки, выделения.  Трудно понять, да ещё на чужом языке: то ли слова, то ли междометия.  Здесь, у родителей, она бывает раз, другой в году.  Бывая и на других континентах, занята тем же, чем и здесь.  Скажем, зимой, будучи в Африке, едва успела спастись от горилл, пытавшихся овладеть ею. 

Шарлот – это последыш, точный оттиск отца и даже чувствует она себя парнем: с резкими движениями острых мослов, неустоявшимся басом, двумя лихорадочными точками вместо глаз.  Эта, в отличие от старшей, каждый год чему-то учится (судя по словам родителей), и неизменно возвращается, чтобы уехать в новое место.  Возвращается она всегда не одна.  Внешне очень невинно – с подругой.  Таковых наблюдалось при нашей жизни несколько.  Помню, в самом начале была такая огромно-тёмная и всегда в томно-интимном сочетании с Шарлот.  Пошли всякие подозрения, а спустя день-другой пошёл я в свою мастерскую (до этого я ещё мог работать там), а в ней две огромные полураздетые фигуры не то, чтобы извиваются, нет, и не то, чтобы ласкают друг друга…  Всё остальное предлагаю вашему воображению, в том числе и подбор необходимых слов.  Онемев, я стоял секунду-другую в дверях.  Они явно видели меня, но появление публики, видимо, только подстегнуло их.  Они так кровожадно застонали, что у меня только и хватило сил отпрянуть. 

Несколько дней я не в силах был поверить своим глазам, но вот Люся стала выражать подозрения и я был спровоцирован на рассказ.  Та самая, огромная, исчезла, но каждый раз вместе с Шарлотт появляются другие.  Сейчас – высокая, стройная, почти красивая (кабы не тот самый знак на личности, позволяющий не ошибиться), относительно человекообразная (куда в большей степени, чем Шарлотт).  Она ещё стесняется своей роли (мне кажется, она – возлюбленная, хотя могу по неграмотности и ошибаться, а вдруг у них вообще это понятие или не существует, или условно).  Но Шарлотт теперь освоилась.  Она не стала жить в своём теремке, отдельном щитовом домике, который заботливые родители первым делом поставили здесь и в котором я жил первое время в первый заезд.  Поначалу они отправлялись в палатку, но теперь Шарлотт с отцом построили нечто вроде роскошной постели с покрытием вроде шатра, и отвезли на тракторе подальше с глаз.  «Молодые» тотчас отправились опробовать сооружение.  Наш Миша, увидев как поспешно Шарлот в обнимку ведёт свою подружку, спросил мать: «Что они делают целый день вдвоём?  Спят?»  Мать успокоила сынка: «Да, говорит, - наверно, спят…»

Как говорится, дело молодое.  Вот и Барбара, такая нелюдимая мужененавистница и помощница главной феминистки, стала временами улыбаться, поскольку её удостоил любви новый Брэнден, а то безутешной была с тех пор, как к первому Брэндену приехала из Германии Хайке.  Вот эта самая Хайка, как я зову её, мне слегка симпатична.  В ней есть некая артистичность, хотя сама говорит, что вскоре здесь перестала понимать, точнее, различать что хорошо, что плохо; что правда, что нет и т. д. 

Быть может, в результате этих наблюдений удастся приоткрыть «тайну» столь странного феномена? 

Надо ли говорить, напоминать, сколь раз Люся и я попадали впросак?  И дело не только в изощрённости, двойственности каждой здешней минуты, каждого движения, поступка, каждой интонации.  Это обстоятельство надо принимать как норму.  Вот почему лицемерие, двуличие повседневности рождает новоречь здесь точно также, как и в той самой благословенной России, откуда мы с вами, и откуда у нас аллергия на все формы социального зла.  Единственная возможность не принимать участие, не конформироваться на англицкий манер – это полностью выпасть, враждебно отпасть.  Так произошло со мной.  Люся, из соображений безопасности, продолжает отношения.  Время от времени ведёт разговоры, ходит на собрания, затем расплачивается нечистой совестью, бессонницей. 

«Ага, скажете вы, - опять пристроился за спиной, да ещё бабу хаешь!»  Ну что вам сказать?  Хотелось бы мне, конечно, результат получить в чистом виде, не вступать и Люсе – отрезать, выполняя исключительно трудовую повинность.  Конечно, здесь нет за спиной квартиры, как прежде, в Неве-Яакове, а рядом – ни Якова с Любой, ни Лёньки с Машей.  Как это Машенька под навесом в томную галилейскую ночь на комсомольском собрании самоотверженно воспитывала Диамантов: «Это некультурно, неприлично говорить о человеке в его отсутствие!».  И т. д. 

О, Господи, как часто не хватает мне здесь винтовки, (очень успокаивала она меня в Аршахе), как часто вспоминал про себя, а потом вслух свои страдания. 

 

 

7 августа 1984

Чёрт с вами, не хотите водиться с нами, так мы и без вас предадимся радостям лета.  Я с Машей, уютно пристроившись в ложе из сплетения обнажённых корневищ деревьев на берегу безымянной реки-запруды, занимаемся своими делами и наблюдаем, как Миша со своим приятелем удит рыбу, которая тут же (у ног) плещется, играет, помахивая хвостиком в воздухе.  Это странное место, очень даже неожиданное среди покатых лугов, - скалистое, с шумной порожистой речушкой, с елями свечкой, древними дубами и разлапистым ясенем.  Мы здесь третий раз, показал нам Джо.  От нас почти два года держали в секрете, дабы на один соблазн было меньше.  Но вот у Джо взыграла совесть...

Это в четверти часа от нас, - дивное местечко, как некая земля Санникова – милые причуды природы.  День до глубокого вечера проходит в душевной тишине, в счастливом забвении опостылевших стен коммуналки и вездесуще-зырящего Антони. 

Но сегодня-то и ночь прошла почти без сна. 

Кто помнит Аду Гершевич, подарившую Володьке трёх дочерей?  Так вот, она вчерась под вечер заехала в наш двор в новеньком лимузине.  Явилась проведать с доченькой старшей на часок, другой.  За день отмахала от Белфаста, а вообще – из Лондона, Шотландии, машина прокатная и т. д.  И вот до трёх часов ночи у нас гостит живой, неутомимый, непривычно оживлённый и неизменно довольный собой … Израиль. 

Как и положено, прежде всего – счёт.  Всему на свете:  купленным и проданным квартирам, машинам, куклам, обуви и одежде, В + В, километрам, городам, отелям, странам и континентам, друзьям, приятелям, просто знакомым, музеям, галереям, картинам, скульптурам и т. д., и т. д.  Через несколько часов мы уже и не барахтались под вещественной тяжестью осязаемо, материально реализованной жизни. 

Прослышав от меня, что можно не мотаться по всяким странам, а просто пешочком пройти от нашего дома до ближайшего замка, замечательно сохранившегося восемнадцать веков, чтобы проникнуться духом земли, ароматом времени, моя гостья тут же заявила, что она непременно должна оный видеть.  Тут я взмолился: матушка, так ведь корабль твой в восемь утра же уходит!  Но не тут-то было, - заявила, что встанет в шесть утра (разговор был в три часа ночи).  Встали позднее, полдороги проехали на машине – пять минут, и десять – пешком.  Поглядели замок – колодец.  У него обрушились потолки и только по кладке можно отсчитывать этажность, колодец винтовой башни – дух захватывает.  Восхитились, внесли в реестр достопримечательностей.  Но тут увидела она моего давнего приятеля – барана с алюминиевой кастрюлей на башке.  Живёт он в замке, кастрюлёй ему наглухо задраили глаза, но в последнее время появились на пастбище, на котором замок, телята, и он веселится с ними.  Вот вдали она и увидела барана.  Реестр жадно задышал, вожделея очередную жертву, но я вовремя отрезал, заявив, что корабль, конечно, не уйдёт без неё.  Был уже восьмой час.  Через десять минут она отчалила со своей более чем пышнотелой дочуркой, и сгинул Израиль, вопреки здравому смыслу, статистике, экономике и политике процветающий. 

Только осталась досада на себя, за всех, кто не умеет так шустро двигаться.

 

 

 

10 августа 1984

Рыбалка здесь, конечно, для молитвенно-экстатических состояний.  Практический результат, как правило, равен нулю.  Великолепные рыбины, играя своим переливчатым серебром, манят, манят достижимостью – рукой подать.  И сидят перед ними молодые и старые рыбаки, давно не вожделея, только созерцая творенье Господа.  Только пацаны, вроде нашего Мишки и его приятелей, носятся с места на место, побуждаемые всё новыми всплесками.  Но и у них свои переживания: то крючки цепляются за ветви коряги, то теряются блесны, и т. д., а в воду лезть страшновато, да и холодно.  Вспомнил я рыбалки наши на Кинерете: заправского Сашу Каплуновского, удачливого Лёньку, иногда и нам с Митькой фартило, и как Диаманты подстегнули нашу рыбацкую страсть, заявив, что Аршах – не дача. 

Многое вспоминается, навевается схожестью жизненной ситуации, только теперь дети повзрослевшие отважно противостоят тирании коммунальной свободы.  Если они будут законченными индивидуалистами, то не буду удивляться.  Дело не в том, что надо сочетать свои потребности с чужими.  Это просто, элементарно, если эти потребности, интересы объявлены честно и ясно изложены.  Но если, как с нашими сообщинниками, каждый шаг – подспуден, себе на уме, то – держись. 

И вот тут будет уместно рассказать о вчерашнем фильме по ТV Никиты Михалкова по Чехову, название вроде «Механическое пианино».  Но не в сюжете дело, да и фильм откровенно эпизодичен – суета русской жизни.  Почти все актёры для нас новые.  И не в них дело.  Просто ужасающая русская безысходность, беспомощность – и на все века, на все времена. 

И отсюда, со своей западноевропейской колокольни, я вдруг обнаружил нечто новое: русский человек-то - голый.  Каждый настолько обнажён физически и душевно, что, не имея возможности прикрываться, кидается в крайности. 

А человек Запада – он всегда в доспехах.  Днём временами приоткрывает забрало, дабы произнести только те слова, которые ещё более обособят, утвердят, а затем – на замок.

Странным образом, встречались мы все и в России с лицемерием, ложью, хамством, да ещё каким – государственным!  Но в полном согласии с гармонией, тем более в личных отношениях, возможны были только противоположные свойства, и они составляли непременный кодекс чести тех микромиров, что составляли Россию для нас.  А за её пределами сразу нарвались на диамантовщину.  По точному определению Якова – грубое, наглое воровство под лёгким прикрытием комсомольско-примитивных фраз. 

Но вот мы здесь, в Европе, коей ещё очень отдалённо угрожает ленинизм и диамантовщина, но в которой уже, и, вероятно, давненько (вспомним Свифта, Диккенса, Шоу и т. д.) невозможна правда, а если она выявляется, то называется ложью. 

Так что «Новоречь» (Newspeak) – не изобретение гениального английского писателя, а впечатление от того способа употребления слов, коим в совершенстве владеют его соотечественники.  Понятное дело, чего же тут терять голову, убиваться, топиться или вешаться от каких-то слов, или того хуже – напиваться, уж совсем для полной открытости души, существа, чтобы уж и сам инстинкт самосохранения не тормозил.  Для чего всё это разумному, просвещённому европейцу!

В фильме Н. Михалкова всё скучно-серое, ни один эпизод не всплывает над другим.  Но слова,  сталкиваясь, выявляют истину, как бы она не маскировалась – тотчас обнаруживается позёрство, претенциозность, глупость и т. д. – и горько, и больно, но это - называется.

Господи, еженощно молю я, дай силы, помоги оставаться самим собой!

Так естественно: сиять улыбкой до ушей, восхищаться и гоготать по поводу и без; и тут же строить козни, чтобы вскоре громогласно раскаяться.  Словом, симулировать жизнь настолько правдоподобно, что настоящая – вытесняется, и где-то на задворках теплится едва-едва. 

Долгое время эта игра представлялась (при полном непонимании языка) внешней и несущественной стороной, предполагалась серьёзная и глубоко искренняя заинтересованность, та самая жизнь, что целыми часами обсуждается, вызывая столкновение мнений.  Некоторое время так и было: при Стивене, в меньшей степени ещё продолжалось – при Эккарде, а с его уходом – исчезла. 

 

 

19 августа, воскресенье

Продолжаю на рыбалке (Мишиной), на том же месте.  Скоро возвращаться, автомобиль у нас только до трёх часов.  Грустно вертаться в воскресенье из такого сказочного уголка.  Как будут готовы фотографии – пришлю.

Так жаль, без вас проходит эта чудная пора в мягком ритме ласкающего тепла летних дней с долгими вечерами и их свежестью.  Но мы думаем, что и ваше лето радует. 

 

 

26 августа 1984

Дорогие, дорогой Фридрих!

Несколько часов назад вернулись из поездки – отпуска по западу Ирландии.  Сегодня из Гоулвэя пересекли по диагонали, по просёлкам, остров и оказались дома, где обнаружили долгожданное письмо от тебя, Фридрих, от 14 августа.  Большое спасибо за ясность!  Это здорово, что ты сдвинул ситуацию, зашедшую в тупик.  Постараюсь не огорчать тебя, хотя Господь не дал мне тех самых способностей, так необходимых сейчас. 

Но отвечаю по порядку.  Писать вновь и вновь в Толстовские фонды (Американский и Канадский) притом, что «ни ответа, ни привета», казалось назойливостью.  В Канаду мы написали по меньшей мере трижды.  Теперь же – иное дело: есть живая личность.  Более того, при первой же возможности будем звонить, так что спасибо и за номер телефона В. Колосовой. 

Завтра же начну узнавать о порядке работы Канадского посольства в Дублине. 

 

 

Сентябрь 1984

Дорогие!

Весна и лето прошли в мучениях по поводу школ для детей.  Машу, наконец, взяли в лучшую школу в Вэксфорде, но мы тревожились, как сможем купить ей форму и учебники.  Форма включает и пальто, а это немалые деньги. 

Мишу вообще нигде не могли устроить (школы переполнены).  Наконец тот же Майкл Вэй (руководитель театра) лично похлопотал за Мишу и устроил его в Бриджтаунскую школу (соседний с Вэксфордом городишко), тоже с формой.  В самом конце лета мы, наконец, сумели отдохнуть за пределами Инишглас.  Взяли форд, нагрузили его продуктами, матрацами, взяли баллон с газом и горелку.  Со всякими моральными мучениями попросили 200 фунтов (исходя из того, что Фредерик уехала на неделю и взяла 100, а мы на девять дней и на четверых смогли добиться только 200), и укатили на запад Ирландии.  Три дня провели рядом с домом наших бывших сообщинников, покинувших Инишглас.  Два человека спали в машине, два – в палатке.  После завтрака отправлялись на берег океана.  Потрясает, что при таких фантастических красотах нигде ни души.  Сиреневые, причудливых очертаний скалы, прибой (в океане это грандиозное зрелище), и – край земли.  Нету слов описывать. 

Затем двинулись в Гоулвэй, по слухам, красивейший город Ирландии.  Но по дороге заехали в Лимерик, обалдели от газа и через час укатили.  Ехали-ехали по берегу Шеннон, самой большой реки Ирландии, и вдруг видим: дорога сворачивает в лес, указатель на кемпинг.  Свернули, ибо дело к ночи, и остановились в этом лагере ещё на три дня.  Ночёвки те же – палатка, машина.  Рядом  парк – усадьба ирландского поэта де Вира, с озером, лебедями, а главное – опять ни души.  Такая забалденная красота, что мы с трудом оторвались от этого места и всё же приехали в Гоулвэй. 

Здесь на сэкономленные 100 фунтов (готовили только сами, ни разу не заходя ни в одно кафе) купили обувь для детей и для себя (ибо тоже пообносились), и часть из школьной одежды.  Остальную часть я докупила уже здесь, взяв деньги из общей кассы.  Общинники смолчали на сей раз, хотя я ожидала склоки.  К счастью, в это время не было «хозяйки», Ив, укатившей снова во Францию на месяц.  Обстановка оздоровилась.  Четыре дня мы отдыхали и от Антони, хозяина, забравшего форд, и тоже укатившего в Англию, чтобы привезти на форде какую-то рухлядь.  Мы блаженствовали в тишине.  Перед этим, и снова именно в воскресенье, он начал ремонтировать дымоход, и опять под нами, и разворотил всю стену.  Лёва принимал таблетки от головной боли.

…Сегодня же пришло письмо из Канады от некоего Володи Эпштейна, нашего старого знакомого и Лёвиного сотрудника по выставкам (в Москве).  К нему адресовал нас Меерсон как к человеку, который «понимает чужую беду» и охотно наведёт для нас все необходимые справки. 

«Уж не тот ли это Володечка?», - спросили мы с Лёвой друг у друга.  «Маловероятно, - предположил Лёва, лично я знал в Израиле ещё одного Володю Эпштейна».  «Если это тот Володя, - подумала я про себя, то…»  И тут мне вспомнилось, как Володя в лицах изобразил сцену, в которой на его, Володи вопрос, как проехать в гостиницу, некий туркмен (дело было в Средней Азии), приложив руку к груди, горячо воскликнул: «Я тибэ точна скажу: «нэ зынаю». 

Володя оказался тот самый.  В Москве он подворовывал за Лёвиной спиной, слегка его обкрадывал.  Он был директором выставки, а Лёва – искусствоведом (помнишь, Любочка, я тебе рассказывала, как мы ездили по Средней Азии). 

Володя попался на своём мухляже в бухгалтерии, его выгнали из Дирекции выставок и посадили бы, если бы Лёва не вступился за него. 

И вот этот Володя радостно накатал на трёх листах огромное письмо, уверяя, что у нас никаких шансов попасть в Канаду  нету, что Колосова (он с ней соотнёсся) советует нам перебраться в Мюнхен, что европейский толстовский фонд будет нас содержать, пока мы не сможем перебраться в Канаду (!!). 

Предлагая «помощь беспомощного человека», вернее, извиняясь за неё, Володечка всё же сделал для нас многое (спасибо ему).  В частности, забежал к Жене Соколову, застав его за писанием письма к нам.  У Жени друг адвокат, и он с ним соотнёсся также.  Посмотрим, что за информация. 

Лёву письмо Володи расстроило, меня развеселило.  Во-первых, человек нашёлся, во-вторых, я совершенно точно такого ответа ожидала от Володи Эпштейна, действительно беспомощного человека (пару десятков рублей не смог украсть в советской бухгалтерии, чтобы не попасться).  Его письмо – не столько информация, сколько сплошные эмоции.  И хотя с Канадой невероятно трудно, но небезнадежно. 

…Милые, дорогие!  Лёва опять ругнул меня, что много пишу, и мои письма производят на вас тяжёлое впечатление, а вам самим очень трудно.

 

 

13 сентября 1984

Дорогой Фридрих, дорогие, здравствуйте!

Сегодня пришло твое письмо, большое спасибо.  Мы отлично понимаем и сострадаем вам, поскольку и наше положение во многом во мраке, и в этом смысле схоже с вашим.  И всё же ваша ситуация неизбежно разрешима в определённом направлении, нужно только время, быть может – деньги. 

Мы внимательно перечитали письмо и полностью согласны с твоей оценкой.  Ситуация действительно малообнадеживающая, тем более что ты заблуждаешься в нашей инертности.  Только в Канадское отделение толстовского фонда мы написали уже четыре письма, в том числе последнее, слёзное, на имя Колосовой начертала Люся, но ни одного слова ответного.  В Американское отделение было отправлено по крайней мере пять.  Я пишу об этом не для возражения тебе, а для пояснения того, что ситуация хуже, чем ты представляешь.  Другое дело, что это не должно останавливать нас.  Теперь мы будем бомбить все отделения, в том числе – и во Франкфурте, куда и звонить проще.

Фридик, быть может, Ира или ты, а возможно, и сам Сергей захотите пояснить мне твои слова: «…который, не любя Америку, рвётся в Европу».  Одно письмо от Ирочки мне запомнилось в связи с этим (темой её письма).  У нас есть наблюдения, поскольку из Европы, и особливо из Германии у нас бесконечные визитёры, да и своих хватает.  Главная причина их бегства, неприятия, грубо говоря, совпадает с тем взглядом Ирочки, того времени…  Многие из них бывали и в Америке, и только здесь, в Ирландии, они находят убежище от острых социальных проблем, от бесконечной зрелищности.  Многие считают, что Германия и есть эпицентр современных проблем.  Другие указывают на Англию, третьи – Штаты и т. д. 

Я очень небезразличен к этим вещам.  В этом смысле нам уютно здесь, в этой стране, где атмосфера такова, вероятно, по той причине, что характер народа несуетлив, неповоротлив, и во многом уклад лежит в прошлом.  Нас лично крепко ударило следствие этих милых черт.  Как, впрочем, и по миллионам ирландцев, покинувших свою тихую отчизну.  Но если есть деньги… 

Я уже писал, сколь противоречиво наше положение.  Вот теперь дети устроены в хорошие школы усилиями наших друзей, с транспортом образовалось.  Многие люди бескорыстно занимались и занимаются нами.  Твёрдо знаю, что подобная забота не была бы возможна в тех странах, где мы были, не очень уверен и в других. 

Короче, мы спокойны за детей, даже когда они сидят у телевизора…  И будь хоть какая-либо надежда материальная – нет лучшей отчизны для нас.  Но под ногами – песок, да и весь этот дом – песочный. 

 

 

 

18 сентября 1984

Дорогая Ирочка, дорогие, здравствуйте!

Вчера получили письмо, большое спасибо!

Жаль только, что намерение изложить факты вашей жизни оказалось, как нам показалось, нереализованным:  ни слова о ваших работах (где и что), ни слова о доме

(на каких условиях), ни слова о школах детей и т. д.   Надеюсь, что Ирочка найдёт силы и время для исполнения намерения. 

Нам жутко больно, что чем больше и глубже мы с Люсей погружаемся в оккультный и  антропософский мир, тем дальше люди, с которыми начинался этот путь.  О здешних и говорить не приходится.  Вся их жизнь, быт (а не слова) - чудовищное надругательство над человеком в самом элементарном смысле.  Прежде всего – это Антони.  После того, как он оставил меня без работы на мельнице хитрым манером, пригласив своего знакомого со стороны, он не стесняется.  Скажем, в единственный день, когда должна быть тишина (воскресенье), он непременно на весь дом устраивает грохот, и успокаивается только тогда, когда мы начинаем стонать от головной боли. 

Да, обыкновенный садизм – изо дня в день.  Теперь к нему подключился американец Джо – тихой сапой доводит всех.  Утром сегодня пришла вся в слезах Хайке, немка, - довёл. 

Эта жизнь и есть наша атмосфера.  Они всё более бесчинствуют, размахивая антропософским флагом, на каждом шагу цитируя Штайнера.

 

 

21 сентября 1984

Дорогие, как вы?  Где Лёнька, что у него нового?

Было письмо от Иры, но и она не развеяла завесу тайны, глухо закрывающую всех вас. 

Как вы все - американизируетесь, или наоборот – костенеете в прошлом, как, скажем, ваш покорный слуга.  Грустно наблюдать, как противоречие ширится, обнаруживая пропасть.  Чем больше улаживается с детьми, тем острее чувствую, какая …

 

 

25 сентября 1984

Дорогой Фридрих, вчера той же почтой, что отправил тебе открытку, пришло письмо от Евгения Соколова, настолько важное, что я постараюсь дозвониться тебе.  Он извиняется за долгое молчание, описывает дела на Радио Канада, затем, цитирую: «…Валя Колосова сказала мне, что оформить иммиграцию в Канаду не может, но на всякий случай она завела на нас папку, и если Вам удастся сюда приехать, то можно к ней обратиться.  Есть ещё один ход.  Я говорил со своим знакомым адвокатом по делам иммиграции.  Она сама еврейка, и у неё есть связи с ХИАСОМ в Канаде.  Она очень хорошо понимает Вашу ситуацию, и готова Вам помочь.  Зовут её Джудит Джойс.  Между прочим, если есть материальные затруднения, то с ней можно договориться: она вообще очень альтруистический человек и помогает многим бедным иммигрантам и беженцам.  Срочно ей напишите (по-английски, конечно).  Ну, вот пока и всё.  Вам привет от Володи Эпштейна, он как раз заходил по Вашему делу.  А от меня привет всему Вашему семейству.  Желаю удачи, Ваш…»

Я привёл концовку, дабы дать почувствовать атмосферу тебе.  Быть может, и тебе стоит установить контакт.  Он ведёт на радио беседы со всякими интересными людьми, я ежедневно слушаю. 

Моя просьба к тебе – позвонить адвокату и узнать самое главное: как мне действовать, поскольку в новой ситуации мы решили повременить с визитом к консулу. 

Если её информация будет срочной и важной, - позвони мне, а я перезвоню тебе.  В новой ситуации, когда запахло серьёзным делом, я плюю на склоку и буду пользоваться телефоном.  Но с моим убогим английским разговаривать по телефону ещё не удаётся, так что, Фридрих, пожалуйста, наведи ещё один мост, по которому, даст Господь, мы и переползём.

 

 

28 сентября 1984

Дорогие Лида и Фридрих!  Обнимаю вас с нежностью!

Письма ваши дошли за три дня, Бог в помощь!  Сразу отвечаю обоим.  Позавчера отправил вам свою просьбу звонить в Монреаль, пусть это будет моей последней просьбой.  Как Господь направит, так и будет, а специально суетиться не будем.  Я искренне сожалею, Фридик, что заставил тебя таскаться по еврейским каналам: «Господь не выдаст, свинья не съест», - как любила говаривать моя покойная матушка.  Так что и впредь, если психану, не обращай внимания.

Значит, будем этот этап жизни с Толстовским фондом и евреями считать законченным.  Остался путь с адвокатом…  Посмотрим, что даст.  Пусть прокрутиться своим чередом.

Дорогая Лида, твоё письмо неожиданно, в  самом конце, настроило юмористически (несмотря на интонацию, в сущности, оно – гротескно-юмористично), поскольку путь познанья через кинозвёзд – весьма своеобразен.  И вообще, твой очерк весьма схож с талантливыми гротескными письмами и дневниками Марка Твена, с той разницей, что таким образом им описывалась Европа. 

Извини, пожалуйста, но только, думаю, и тебе надо перебираться под бочок матушки Эйре (Ирландии).  Правда, в трамвай здесь не влезешь, есть только автобусы в один или два этажа, но все (и автобусы, и водители, и пассажиры) будут безупречно вежливы, и т. д. 

Уж не знаю, рассказывал ли вам, как однажды я опаздывал на свой междугородный автобус, и рассказал об этом в двухэтажном городском, и как, высадив всех пассажиров на конечной остановке, автобус снялся с маршрута и с визгом гоночным домчал меня до места. 

А теперь отвечаю на твои вопросы, Лида.  «На каких условиях въехали в страну?»  В этом и «зарыта собака».  Как художник, т. е. на собственный страх и риск.  Для этого был определён статус.  Гарантами выступали община и один ирландский художник.  Срок пребывания не оговорен, но «регистрацию удостоверений» в течение пяти лет надо обновлять ежегодно.  На этих днях вновь идём в полицию отдать наши израильские паспорта и «регистрировать удостоверения».  Надеемся, продлят без помех, т. к. бумаг здесь не просят, а отправляют в Дублин, откуда через месяц-другой приходят наши паспорта со штампами. 

Отношение к нам ирландцев хорошее, более того, нам прислали бумагу, подписанную министром.  Это – разрешение на любую работу, в том числе государственную.  То есть, наш статус совершенно нормальный, лучше, чем в Штатах с гринкартой. 

Мы получаем деньги на детей, у нас бесплатное медицинское обслуживание, бесплатное образование в отличных школах, и т. д.  Только сегодня утром был в Вэксфорде на приёме у врача (засыпал глаза – рублю к выставке мрамор) – одно удовольствие.  Обходительность ирландцев – одна ласка. 

А вот получить работу, это - извините.  Как сама знаешь, если была безработной, на бирже труда есть очередность, и всякое учреждение, предприятие, офис при появлении места законом обязаны предоставить его бирже, которая и заполняет место.  Так во всех нормальных странах, даже в Израиле, хотя там научились ловко обходить, но здесь исполняется.  Остальное тебе понятно: надо быть гражданином, для начала иметь какую-то работу минимальный срок, затем ты занимаешь свою очередь на бирже и физически в ней раз в неделю стоишь (в Израиле дважды).  Правда, наш Майкл, ободренный бумагой с разрешением на работу, говорил с нашим вэксфордским сенатором, и тот обещал ускорить получение социальных прав ранее пяти лет.  Ирландцы, как сказал Майкл, хотят создать такие условия, чтобы я мог остаться. 

С английским у Люси лучше, но работать в офисе ей было бы трудно.  Всё же этот язык – результат только двухлетней самодеятельности.  Мой совсем ублюдочен, но для художника сойдёт, т. к. преподавательской работы совсем нет. 

Один наш новый замечательный знакомец – журналист столичный, изучил всю нашу ситуацию и пришёл в уныние.  Его друг – самый крупный ирландский скульптор живёт только вечерней студией-обучением, имея от правительства бесплатную квартиру и мастерскую. 

Дети учатся в школах второй ступени.  Маша в городе, лучшей католической для девочек, очень близкой по характеру русской классической гимназии.  Миша – в светской школе с техническим уклоном, напоминающей реальное училище. 

И дети, и мы очень довольны школами, атмосферой.  Дети со мной в дружбе, всегда всё обсуждается наравне.  Первое время они очень серчали на меня из-за общины, обид, за то, что привёз в Ирландию.  Сейчас, когда идёт речь о Канаде, наоборот.  «Только хорошо всё образовалось со школами, и вообще стало тише в нашем доме, как надо ехать в какую-то Канаду».  Про Америку и слушать не хотят. 

Мы очень с ними считаемся, но я возражаю один: нельзя бесконечно рассчитывать на общину, нельзя наше благополучие строить на ночной работе матери, надо искать пути самостоятельности, в том числе и в Канаде. 

Мы все буквально влюблены в наш Вэксфорд, он всегда мил сердцу, но чтобы кормить семью, нужно чудо: определить на работу одного из нас.  Средняя зарплата здесь 200 фунтов в неделю, это было бы достаточно.  Майкл Вэй уверяет, что это возможно. 

Что касается вопроса кто доминирует в решениях, то в направлении заокеанья, мне представляется, больше – Люся, но чисто эмоционально, в панике от обстоятельств общинной жизни, отсутствия работы, и т. д. 

В рациональном и духовном плане – я.  Поскольку я здесь не только вне художественной жизни, но и вообще – культуры, а в Канаде больше русских традиций, и другое: человеческое одиночество!  Пугающее!  Короче, здесь нет микромира – двух, трёх человек, того самого, какой был в России, и в Израиле.  Они и остались – в переписке.  И нет шансов на образование, поскольку, как выяснилось, дело не только и не столько в языке, сколько в ментальности.  Это понятие для меня впервые наполнилось конкретным содержанием здесь, а не в Израиле, поскольку к израильтянам имел отношение отдалённое: был свой круг. 

Здесь самые близкие и понятные люди – русскоговорящие ирландцы.  Их интерес к России и русским неподдельный, но все они – чужие. 

Как-то раз позвонил один человек из Дублина, сказал, что привёз привет из Иерусалима.  Поехали в Дублин с Люсей, - оказался математик из бывших рижан, но здорово обрусевший.  Это был единственный раз за эти два года, когда три стакана водки сами по себе провалились в меня.  Под утро прощались самым закадычным образом, хотя, может быть, более и не встретимся.

Ирландцы не лицемерны привычно, как англичане, но научились держать язык за зубами, да не лезть в драку.  Учти, немцы несравненно хуже и тех, и других, как уверяют сами наши немцы, хотя доверять не очень можно, всё же – беглые.  Но вот наша Галка – племяшка в Берлине, само презрение и вражда к ним.  Но кому что.  Мы возненавидели здесь утончённое, изуверское, барское хамство наших англичан Антони и Ив.  Поразились беспомощности ирландцев и способности немцев спокойно умывать руки, если бьют по чужой физиономии.

Ещё одно обстоятельство заставляет меня улыбаться: тебе и твоим близким панацеей представляется Европа, Германия.  Моему старому знакомому сослуживцу Володе Эпштейну – Нью-Йорк: «Прекрасный современный Вавилон», - как он величает свою мечту.  Нам представляется таковой Канада, поскольку пример самого Эпштейна убедителен для нас.  Он три года в Канаде с женой и двумя детьми.  Ни дня ни он, ни жена не работали, имеют бесплатный домик и соцобеспечение, т. е. именно то, о чём здесь мы только можем мечтать.  А Володя – страдает, разумеется, у него денег меньше, чем у работающих! 

 

Дорогие, милые Лида и Фридрих!

Вот, наконец, и я вступила в хор нашей переписки, ранее возлагая всю ответственность на Лёву.  Желание и намерение писать вам у меня было всегда, и мысленно я написала вам много писем, но как рука дойдёт до физического действия, так что-нибудь непременно остановит, а чаще – обычное состояние зачумлённости и душевного упадка.

Но после твоего письма, Лида, я уселась тотчас же (Лёва тоже), ибо оно меня ошеломило.  Не потому, что ничего подобного я не предполагала, - именно такая информация об Америке так или иначе доходит.  Но одно дело почерпнуть её из израильских газет, которые кишмя кишат подобными сведениями об Америке (хоть евреи и живут на американские деньги), другое дело – ваш личный опыт. 

Обращаясь к истории, я не раз вспоминала твои, Лида, уговоры в Москве проехать мимо Израиля.  И Рома всю ночь в поезде, провожая нас, уговаривал Лёву ехать в Америку.  Но тогда я упёрлась.  Обладая инертным характером, в одну ночь не могла решиться на столь важный шаг, к тому же оглушена была расставанием с мамой, её слезами, Анечка вымочила всю Машу слезами, расставаясь с ней.  Рыдания, истерики, страх, усталость от бессонных ночей (дети ещё малые и спали по ночам плохо), пронзительная последняя картинка России: худенькая фигурка Ромы, мечущаяся за забором, пытаясь разглядеть нас в последний раз за окнами вагона.  О, Господи, как вспомнишь…

И сознание уцепилось за то, что казалось самым важным тогда – едем не в пустоту, нас встречают близкие, Саррочка, Гриша…  Вот и расплата за малодушие. 

Отвлекаясь от нашего самочувствия в Израиле – абсолютного дискомфорта душевного и полной несовместимости со всем укладом этой страны, характером, религией (прежде всего, ибо признаёт полноценными перед лицом Бога только евреев) я думаю, как ни тяжко наше положение сейчас, всё же мы поступили правильно, уехав.  Ибо опасность для жизни там существует каждую минуту.  Ни минуты покоя.  Где дети?  Чуть задержусь после работы, Лёва умирает от страха, не взорвалась ли где-нибудь в автобусе.  Жара, безумное, сумасшедшее солнце, сводящие с ума хамсины и Неве-Яаков, наш израильский, иерусалимский Гарлем.  Азиатские и марокканские евреи, грузинские, в основном, а это уж особый сорт людей.  Только и смотрят, как бы обжулить в магазине, чуть зазеваешься.  А зевала я очень часто (характер такой, отсутствие локтей, как ты, Лида, определяешь). 

В своей-то Неве-Яаковке мы и вовсе были гоями.  Я уж не говорю про самочувствие на работе, где мне пришлось работать с религиозными евреями.  Входит сотрудник в кипе: «Шалом, Ицхак, шалом, Эстер, шалом, Феликс».  И никогда «шалом» для меня, грязной гойки.  Эта обычная еврейская настороженность к не евреям (наш учитель в ульпане привёл пословицу: «Бойся гоя даже в могиле».  Правда, его чуть не попёрли с работы, ибо вся группа встала и ушла с урока).  И только в конце, перед самым моим уходом, у нас сложились даже хорошие отношения. 

Но это Израиль.  При таком нелицеприятном отношении к не евреям, худо ли, бедно ли, мы прожили.  Жратва всегда была, и притом хорошая, хоть и дорогая в последнее время.

Здесь, в Ирландии, всё по-другому, и другие беды.  Такая у нас планида.  На сей раз мы попали к настоящему сумасшедшему, одержимому идеей спасения человечества.  Вначале, пока мы не понимали языка, всё шло хорошо.  Улыбки, даже объятия, деньги у нас есть, выставки, положительные отклики, надежды…  Нет, чтобы сразу насторожиться (оплачивая свою жизнь в общине, работали бесплатно) и попытаться разобраться сразу же (у нас ведь и переводчик был).  Мы, наоборот, размягчились, отдыхая от Израиля. 

А между тем работы Лёвины не продаются, тем не менее он продолжает увлечённо работать, а над нами собирается гроза. 

 

 

1 октября 1984

Дорогой Марк, твои письма приходят в самый раз.  Из-под ног вот-вот выскользнет та самая точка опоры – назначенность, без которой нет и быть не может художника: ни его страданий, ни его воплощений – в камне ли, в краске ли…  Только молитвами, да работой держался, и вот зашаталось, заколебалось… и твоё письмо!  Несколько слов – простых, добрых, и душа моя затрепетала благодарно, с надеждой и верой.  И уж не в первый раз твоя доброта приходит, как в Галилее: истёртыми ногами и в жажде, или как сейчас, буквально полчаса назад, клочком голубоватой бумаги.  И, действительно, не в овчинку небеса, и солнышко брызнуло.  Спасибо.  Прости за глупые простодушные слова. 

Возвращаюсь к твоему письму.  Жаль, что ни словом не обмолвился об Индонезии, быть может, в следующем?  Очень интересна и полезна твоя информация о Японии в плане моих тогдашних интересов, а возможно, и будущих, как знать?  Я ни одного ответа не получил, но профессор-славист Виктор Левин предложил свои услуги.  Его знают в Японии. 

Но прежде в двух словах о моей ситуации.  Здесь она изменилась внутренне к лучшему, работало само время.  Большинство освободилось от влияния Антони и теперь дружески относится к нам, заслоняя нас от бед, всё более соображая, с какой стороны идёт сатанинский угар, от которого все время от времени начинают бесноваться и искать жертву.  Но формально и материально положение старое: мы должны уйти, через неделю заканчивается срок разрешения, денег не получаем и обнищали уже абсолютно.  Более того, Антони нашёл способ подтолкнуть к порогу.  Он пригласил, якобы временно, на мельницу человека, и тот остался.  Я оказался без работы, на прожитие ремонтирую, точнее, реставрирую наш особняк, он старинный, в лепнине, колоннах.  Люся продолжает печь хлеб, и в панике – от непосильной работы, безысходности.  Это её состояние усилилось от следующих событий.  В августе, казалось, мы едем на работу в Канаду, получив приглашение в русскую школу, и в этом случае Толстовский фонд готов был оформить нам бумаги.  Но пришло письмо о том, что планы с русской школой отодвинуты по меньшей мере на один-два года.  Канадский Толстовский фонд завёл на нас папку и готов  нам помогать, если мы каким-либо образом окажемся в Канаде.  Я написал в Монреаль Евгению Соколову, сотруднику русского радио, поначалу предложившего вариант со школой в Берёзовке.  Теперь он предлагает помощь адвоката по делам иммиграции Джудит Джойс. 

Мои друзья в Америке намерены поговорить с ней и всеми возможными силами содействовать.  В связи с этим делом прошу тебя, Марк, если найдешь время, позвонить одному из них, а может быть, и самой Джойс. 

Из всех вариантов последнего времени этот, на первый взгляд, предпочтителен – конкретный профессиональный человек.  Может быть, надежда на близость покупателей и покровителей, тобою высказанная, как-то связана с этой женщиной?  Ты лучше всех понимаешь моё положение и, возможно, точнее сможешь ей высказать это…

Материальный успех в Израиле начался с того, что на одной из выставок увидел мою малую бронзу некий Авраам – любитель скульптуры, миллионер.  Влюбился с первого взгляда, как он потом рассказывал, но не подал вида и уговорил меня продать несколько вещей за полцены, пообещав в дальнейшем покровительство в работе и продаже.  И он сдержал своё слово.  Устроил в своей господской деревне Кфар-Шмарияху, где живёт капиталистическая элита Израиля и дипломатический корпус, где своя школа на английском языке и т. д., мне мастерскую.  Купил оборудование, непрерывно появлялись новые поклонники и покупатели вплоть до апогея – предложения самого богатого человека в Израиле Зуховицкого, владельца самой крупной коллекции русского искусства, заключить контракт.  Перед тем его личный искусствовед купил у меня несколько бронз и первый мрамор.  Затем я был в гостях у жены Зуховицкого вместе с Лёнькой, и увидел свои вещи в одном ряду с мрамором Паоло Трубецкого и бронзой Родена.

«Вам нравится компания?» - спросила меня жена миллионера и дочь мультимиллиардера Айзека, живущего в Японии и других странах, и держащих своих внуков под охраной в Израиле.  Я ответил положительно, после чего она подарила мне японскую картину, восхитив моего Лёньку, и пообещав, что теперь у меня не будет никаких проблем в жизни. 

После двух встреч с Цви, господским искусствоведом, был подписан проект, подготовленный самим Зуховицким после приглашения специалиста из Франции для экспертизы.  На переговорах в Кфар-Шмарияху меня представлял Авраам, он торжествовал победу.  Но подписание контракта отодвигалось, и затем, как сказал Цви, вообще неосуществимо, поскольку требования Авраама, точнее, мои, граничат с вымогательством.  Оказывается, Авраам потребовал для меня не просто мастерскую, а одну из вилл для моей семьи, и т. д., о чём я и не ведал.  Для меня достаточна была покупка серьёзной бронзы за десять тысяч долларов, и авансы по тысяче помесячно под будущие работы, которые становились собственностью Зуховицкого.  Таким образом, расстроились отношения с Авраамом, у которого сейчас в иерусалимском доме большинство моих вещей. 

Но другая моя тамошняя поклонница Хана Миллер устроила перед отъездом у себя выставку-продажу и в один день сбыла с рук много вещей.  Её муж, соученик Зуховицкого по Харбинской гимназии и приятель, сказал тогда мне (это русскоговорящие из Китая), что мне повезло, с его точки зрения, поскольку всякий, кто попадает в сферу денежных интересов империи Айзек-Зуховицкий начинает быть немилосердно эксплуатируемым. 

Вскоре я уехал.  Вот короткая и невероятного везения история.  Она обеспечила мне выезд.  Но разрыв с Авраамом был скорее подготовлен его шовинизмом, желанием видеть во мне художника только потому, что я рождён евреем. 

Был ещё один покровитель - совершенно бескорыстный Юда Орбели, управляющий системой отелей «Плаза».  Он в своём кабинете всегда имел мои вещи и сбывал их американским толстосумам.  Каждый раз он устраивал милую и весёлую торговлю, подключив мой телефон. 

Ты понимаешь, Марк, не только те, кто был сейчас упомянут, помогали мне в Израиле.  Только теперь мы с Люсей поняли, насколько евреи сердечнее, отзывчивее на деле.  Работа скульптора, к счастью, менее опосредована, чем, скажем, писателя или, тем более, режиссёра, но и она технически настолько многообразна в процессе реализации вещей, что бывает невмоготу, как сейчас в Ирландии, когда и по-человечески и по-художнически одиноко смертельно.

Словом, Марк, вырисовываются две стороны: художническая, требующая столицы или очень большого града, и житейская, семейная.  Как разрешится сие противоречие – не ведаю.  Но, возможно, именно ты сможешь обрисовать наиболее убедительно эту картину Д. Джойс, если, разумеется, отношения с ней пойдут на лад. 

Ирландцы невероятно инертны, и хотя наш епископ наделён ярким характером и темпераментом общественного деятеля, но шевелиться не захотел.  Прислал два письма с наилучшими пожеланиями и сожалениями, что церковь настолько задолжалась, что материально помочь не может, т. е. пристроить меня к реставрациям, о чём я просил.  И снова пожелал удачи в направлении Америки или Канады, где наряду с материальными возможностями для художника потенциально открываются огромные духовные.  И благословил. 

Извини, что утомил тебя, но мне казалось важным ввести тебя полней в обстановку.  Ты – американский юрист, владеешь точным языком, в разговорах эти качества могут стать важнейшими. 

 

 

30 октября 1984

Дорогая Валюша, вчера пришло твоё письмо, спасибо.  Очень грустно стало.  Ты – единственная ниточка в прошлое Израиля и России, наше прошлое.  Вроде бы ты и не сообщила новостей, но я всё же надеялся на твою встречу с Мишей, хотя знаю, как невозможно ему открыть какую-либо учрежденческую дверь. 

У нас сейчас «Опера – фестиваль» - это значит две недели музыки и выставок.  Я по сути дела впервые в жизни видел и слышал настоящую итальянскую оперу.  Русские Чимaроза и Россини – это ужасно, как я теперь понимаю. 

Открыта и моя выставка, на ней 35 вещей (4 скульптуры, 4 живописи, остальное – рисунок).  Если новый мрамор и живопись не совсем ясны мне по результатам, то движение в рисунке от первых как бы бестелесных форм к динамически неожиданным было внутренне очень последовательным и почти осознанным.  Вся работа была проделана за десяток дней до выставки.  Последний, лучший рисунок был зачат и рождён под непрерывные попрёки жены, что: «Майкл в театре волнуется – куда я пропал», - а я со своим свинским эгоизмом и не чешусь.  (Впрочем, в Ирландии такого рода попрёки стали постоянным аккомпанементом).  Но и сама смогла проникнуться значительностью.  Два последних рисунка – это как венец всех этих лет, извини за высокий стиль!

Теперь понятно, зачем у меня была рамочная мастерская в Иерусалиме.  Сам нарезал паспорту, купил стекло и оформил в клипсы.  Сейчас всё это висит на чёрных стенах в фойе театра.  Замечательное было открытие (с вином и закуской, - таков здесь обычай).  Приехали все мои сообщинники, и на них моя работа, особенно последняя, произвела глубокое впечатление.  Как утверждает мой Миша, все они любят и очень уважают меня, во всяком случае, сама работа и повседневность повлияли на эту внутренне очень чуждую мне публику настолько, что жизнь стала в морально-душевном смысле много легче, хотя это не сняло наших экономических и юридических трудностей.  Теперь мы надолго здесь, поскольку единственный шанс – приглашение на работу в русскую школу в Канаде, - сорвалось. 

Наши друзья в Штатах и Канаде стараются для нас изо всех сил.  Регулярно звонят нам Яков и Лёнька.  Они, как только Люся будет готова ехать, пришлют билет и возьмут её на полное содержание  в Штатах.  Я думаю, что если всё будет в порядке, она поедет в начале Нового года, в январе.  По крайней мере, Люся отдохнёт, ей это совершенно необходимо.  Склонность к панике с отъездом из Израиля, как ты понимаешь, не отменилась.  Даже в наших абсолютно беспечных условиях, когда у нас совсем нет материальных забот, каждый день она находит способ свихаться от страха. 

Дети здесь счастливы и никуда, даже в Америку, не хотят. 

Возвращаюсь к работе последнего времени.  Рисунок мой был почти вынужден, поскольку нет мастерской для скульптуры и средств для серьёзной живописи.  На день моего рождения дети подарили альбом, вот я и начал с портретного рисования, рисунков к возможной скульптуре.  Но, уже готовясь к выставке, я обнаружил, что все эти рисунки, возможно, интересные, не представляют для меня цены до тех пор, пока не обретут убедительности собственного языка, как скажем, в скульптуре.  И тут небо послало мне благословенье – какая-то очень старая почеркушка попалась на глаза и как ключ очень точно выдала импульс.  Теперь всё обрело и основу, и тот самый первичный модуль формы, вне которого просто нет автора.  Мой Ангел Хранитель и на сей раз привёл к образованию той материализации, той точки, что на мгновенье соединяет Небо и Землю и составляет счастье художника.  Я и сейчас удивляюсь, какими невидимыми путями от линии к линии шла работа, вдруг обнаруживая законченную форму. 

И вот я сижу на своей выставке, девочки из театра приносят чаёк, а публики у меня нет.  Театр переехал на новое место, и хотя до центральной улицы двадцать метров – одолеть их непосильно, публика шагает мимо.  Но у меня уже был тот самый единственный зритель, без которого выставка – абсурд.  Он приезжал из Дублина, и его удивление, радость и восхищение было той лаской, что согрела и согревает поныне.

Валюха, надо ли тебе говорить, сколь всё более одиноко жить в такой глуши, но я стараюсь держаться и благодарить Господа за счастье всё более глубокого постижения Тайн Творца, скрытых в невыявленных глубинах искусства.  Я часто вспоминаю Ван Гога, Гену, Мишу – всех затерянных, как и я, в глуши, назначенных для будущего и лучшего самим Небом. 

Только сейчас я готов был спокойно отказаться от выставки в Дублине, с каталогами и прочими делами, поскольку это требует тех усилий, на которые я не имею времени.  Но вот пришло приглашение войти в Союз скульпторов.  Это закрытый клуб, вроде Академии художеств.  Как будет – я не знаю, т. к. это – в Дублине. 

Как ты, Валюха?  Быть может, теперь к нам слетаешь?  Фридрих и его жена уговаривают нас остаться в Европе.  Возможно, это и произойдёт само собой. 

Целуем все тебя сердечно. 

Твой Лёвка.

 

 

9 ноября 1984

Дорогие Алик и Мура, здравствуйте!

Не сразу пишу ответ, - прошла уже третья моя выставка на «Опера-фестиваль» в театре.  На сей раз был представлен в классическом триединстве: живопись, скульптура и графика.  Собственно, из скульптуры новым был мрамор «Портрет сумасшедшего барина Антони», одна живопись «Автопортрет», остальное – графика и старые скульптурные и живописные вещи. 

Всё последнее время непрерывно рисовал, но только в последних вещах отыскались некие интересные качества, кои следует ещё развивать и развивать, как в рисунке, так и, возможно, в скульптуре и живописи.

Впервые сфотографировал экспозицию и, возможно, смогу прислать фотографии. 

Нынешний фестиваль был много беднее, особенно по выставкам.  Правда, был один дублинский ирландец, живущий в Милане, с чистым рисунком и красками.  Этакий юный Кандинский, перемешанный весьма органично с Малевичем – жив русский авангард. 

Был у меня на выставке мой первый в Ирландии покупатель-заказчик мистер Ферри.  Он с супругой весьма горячо благодарили за камень, который я сделал по его просьбе и выслал в Брюссель.  Он и она говорили, что в их коллекции это лучшая вещь и их друзья со всего света восторгаются ею.  Внимательно посмотрел выставку, выразил восхищение, удивление, сказал, что мне надо жить в столицах искусств: Париже, Брюсселе, и т. д. 

… Если не отыщется для меня меценат, покровитель (патрон), я скоро начну захлёбываться от переизбытка идей и планов, не имея возможности воплощать в материале.  Вот мелькнул подходящий, пожалуй, и сгинул. 

 

 

26 ноября 1984

Дорогие Эля и Илья!

Я решилась написать вам в любом случае (сознательно ли вы прекратили переписку или просто не получили Лёвиного письма, в ответ на письмо Ильи, после вашего посещения). 

Вначале мы были уверены, что письмо вы получили и не ответили сознательно.  Но даже в этом случае я не допускаю мысли, что причина прекращения переписки – в вашем высокомерии (ах, мол, вы такие-сякие, во всём виноваты сами, а мы умываем руки; получайте по заслугам, а мы отходим в сторону, ибо чище и лучше вас, во всяком случае, правы – мы).  Элина болезнь и семейные неприятности, вероятнее всего, были настоящей причиной этого.  Об Элиной болезни мы знаем от Мэри и Антони.

Конечно, мы не раз пожалели, что пригласили вас в той острой ситуации, хотя это, безусловно, послужило на пользу всем.  Открылся клапан для всех накопившихся страстей, все переполнявшие население Инишглас эманации вышли и растворились.  Обстановка улучшилась поначалу (сейчас она много хуже, но уже в связи с Антони и Джо). 

Но вы сами косвенно пострадали в этой перепалке, приняв на себя много неприятных её сторон.  Так что мы, по правилам, должны извиниться перед вами, что я и делаю сейчас. 

Далее, все эти неприятности, как я это сейчас понимаю, произошли от нашей общечеловеческой привычки оценивать и судить друг друга, от привычки к высокомерию и себялюбию.  Мы судили Инишглас, Инишгас судил нас.  Вы выступили в роли третейских судей, а в результате все были неправы.  Вот сейчас большая часть общинников перестроилась по отношению к нам, объединившись в неприязни к Антони и Джо.  Антони здесь просто не переносят, до слёз, до истерики.  Я сама иногда чувствую острое желание запустить в него чем-нибудь тяжёлым, ибо, по моему мнению (и многих тоже), именно он не способен ни к какой общей жизни, разрушая и убивая всех вокруг.  Вот его не было десять дней здесь, все расслабились, отдохнули, и только сегодня немного напряглись: вечером он возвращается.    

Каждый в отдельности высказался: я не могу жить с Антони.  Фредерик собирается строить себе сарайчик, чтобы не жить с ним в одном доме.  Джо объявил об уходе, правда, по другим причинам, ибо не поладил с остальными.  Остальные, выйдя из общего дома, тоже довольны этим обстоятельством.  Словом, общая семейная жизнь, какую Антони всем предлагает, не получается.  Брак расстроился. 

Мы здесь пока, потому что у нас нет выхода.  Остальные, по-видимому, по тем же причинам, во всяком случае, Фредерик призналась в этом честно. 

Далее, на тех митингах (по поводу нас) на мой вопрос, что за причина нашего изгнания - экономическая или какая-нибудь другая, Ив ответила: отношения.  Ну, если отношения, то это – здание на песке, и результат закономерен.  Ибо Ив здесь тоже не переносят из-за её тиранического характера. 

Словом, здесь непрекращающаяся грызня, и отношения доведены до абсурда.  Экономика уже не сама по себе, а результат отношений.  Джо не хочет Хайке в магазине в качестве партнёра.  Хайке не переносит Джо, и собирается поднять вопрос о пересмотре его членства (опоздала, правда, он сам решил уйти).  Элизабет и Антони борются за лидерство и не переносят друг друга.  Все вместе не переносят Антони.  И в этой тяжёлой обстановке все экономические решения приобретают абсурдный характер.  Например: поубивать или оперировать всех кошек в округе, ибо их дорого кормить.  Поубивали молодых кошек, прооперировали (кастрировали) старых, потратив на это около 100 фунтов, на которые можно было прокормить целую армию кошек. 

Джо хочет продавать хлеб чёрно-белый, Хайке не хочет.  Я заявляю, что это не вопрос, кто чего хочет, а что хорошо продаётся.  Новый конфликт, ибо отношения.  Словом, обстановка сейчас тяжёлая опять, и более тяжёлая в экономическом смысле.  Хлеб продается много хуже (плохая мука), булочки с отрубями тоже. 

Хайке скоро уезжает в Германию, и не знает, вернётся ли.

Мы пока в прежнем положении, и хотя отношения с общинниками много улучшились, а некоторые даже демонстрируют нам свои полные симпатии, особенно в пику Антони, всё же нам надо выбираться отсюда, где никто не способен считаться ни с кем в бытовой жизни, а быт и есть наша жизнь.

Антони однажды сказал мне, что ты, мол, так переживаешь.  Я вот в таком же положении, не знаю, куда пойти, где найти свой дом, и – ничего.  Я хотела ему сказать: отдай мне свои деньги, свой паспорт и язык, тогда уравняемся, но промолчала, чтобы не спровоцировать его на ещё какое-нибудь дурацкое высказывание. 

Вот, я опять сбилась на оценки и отношения.  Во всяком случае, я надеюсь, никто от меня здесь не пострадал так, как все страдают от Антони и от его бешеного темперамента.

 Эличка, как ты сейчас себя чувствуешь?  Как справляешься с домом, особенно сейчас, когда ты совсем одна (Илья на работе, Оля в Америке, а Вова возвращается поздно)?

Я очень надеюсь, что ты лучше и молюсь за тебя.  Лёва тоже.

Я обветшала за последний год: то там болит, то здесь.  Болят руки (от работы, хотя тесто сейчас делает для меня Лёва), болит голова, но в целом мы всё же здоровы, слава Богу.  Всё это болячки возраста, несерьёзно, не глобально, во всяком случае. 

Мы получили разрешение на работу в Ирландии, но работы пока не нашли.  Переписываемся с Канадой, но лично я, да и Лёва тоже, разумеется, предпочли бы остаться в Ирландии, ибо дети чувствуют себя здесь очень хорошо. 

Может быть, после Рождества я поеду в Америку, по приглашению Язловицких и Голосовкеров, которые покупают билет туда и обратно.  Вероятно, на месяц.

 

 

Ноябрь 1984

Ирочка, Миша, милые мои, здравствуйте!

Нет слов передать, как я соскучилась о вас всех.  Часто вижу во сне, и это как подарок.

Простите за столь долгое молчание, хотя, конечно, извинить такое трудно – два года не писала.

Но мы попали в такие ненормальные условия, в каких ещё сроду не бывали, разве что в России.  Все мои душевные силы кончились.  Писать о наших тяготах не хотела, а как сядешь за письмо, рука сама их выводит, а вам самим очень тяжело из-за Сарры Израильевны, и надо вас пощадить. 

Последние сведения о ней и о вас всех были от Вали.  Валя написала, что Саррочке стало немного получше, но это было давно.  Как она сейчас?  Я молюсь за неё, и хоть верю в силу молитвы, всё же трудно выкарабкаться из такой болезни. 

Будь у нас хоть малейшая возможность, мы бы приехали, но …

Несколько раз мы уже разговаривали на тему: «А не вернуться ли нам в Израиль, но пока тоже тысяча «но». 

Может быть, Бог даст, у вас всё полегчает, и вы сможете приехать к нам для отдыха, в нашу деревенскую глушь, на свежий чистый воздух, зелень, запахи. 

… Несколько месяцев назад в Дублин из Иерусалима на математическую конференцию приезжал Ицхак Рубинштейн, друг покойного Якобсона.  Мы и знакомы с ним не были, Ленка всё собиралась познакомить, уверяя, что у него много сходства с Лёвой.  Он позвонил нам, и мы виделись с ним в Дублине.  Очень приятный парень, а я так соскучилась по еврейским лицам, что это было, как подарок: видеть умное, спокойное лицо и глаза, полные понимания.  Он начал с того, что в подробностях изложил все возможности нашего возвращения в Иерусалим.  Оказывается, квартира наша ещё не пропала, ключи в амидаре.  Но мы тогда не отнеслись к этому всерьёз. 

Самая неприятная подробность из нашей жизни: мы работаем, ни копейки не зарабатывая, ни на будущее, ни на настоящее.  Я только могу брать из общей кассы очень небольшие деньги на еду, на мясо, например, потому что вся здешняя публика мяса не ест (только по праздникам).  Сперва я глупо деликатничала, а попросту меня хватали за руку, если я брала из общей кассы лишнюю копейку.  Но вегетарианство обошлось нам очень дорого.  Лёва был тяжело и опасно болен в течение двух месяцев.  Ещё бы: всю жизнь мужик ел мясо, и вдруг его посадили на травы.  Только после этого все сдались, и я готовлю мясо практически каждый день. 

За эти два года я сильно постарела, вылезли первые морщины, болит правая рука (профессиональная болезнь пекарей). 

Единственное, что замечательно – мы едим здоровый хлеб, и желудки работают великолепно.  Лёва раньше страдал несварением, теперь всё отлично, и мои боли в желудке больше не повторяются (тьфу, тьфу, тьфу). 

Но англичане и ирландцы (да и все тутошние, здесь и немцы, и датчане) едят отвратительно, вернее, готовят отвратительно, и всю эту бурду едят с удовольствием.

Не раз я с тоской вспомнила еврейскую кухню, и русскую тоже.  Правда, мы, слава Богу, отделились от общей кухни, и я готовлю на наше семейство сама. 

В двух словах о нашем положение здесь.  На сей раз мы попали в лапы к настоящему сумасшедшему идеологу, спасителю всего человечества (старший Диамант хоть спасал русскую алию и Израиль).  А этот, навязав общине «новые, лучшие пути» жизни, спасает весь мир.  Отдав общине свой барский дом и землю, и доходы от мельницы, он получил право навязать свой образ жизни, в котором никто не имеет ничего личного. 

Мы оказались крепким орешком и не сдались перед его идеологией, жили своей семейной жизнью, выполняя лишь свою работу, что и было нашим вкладом. 

Антони объявил нам войну, втравил всю общину, приехали Зильберберги из Англии (за его счёт), устроили нам несколько митингов-чисток с переводчиками, не приняли нас в члены, вынудили объявить об уходе, но согласились ждать, пока мы не найдём другого места.  Прошло месяца два-три, и вся обстановка изменилась.  Все, кроме Антони и Ив, его жены (они-то и есть хозяева), повернулись к нам и возненавидели Антони, хотя в нашем поведении ничего не изменилось, а они сами постепенно осознали весь садизм поведения Антони. 

 

 

26 ноября 1984

Дорогие Ирочка и Юра!

Простите, что не пишу.  Мы тут столько всякого пережили, что часто не до писем.  Начнёшь писать, сбиваешься на мелочи, все неприятные, остановишься: зачем нагружать ваше сознание собственными неприятностями, у вас и своих по горло. 

Только дети радуют: чувствуют себя хорошо и учатся неплохо. 

Обстановка здесь несколько улучшилась – по отношению к нам, но в целом тяжёлая. 

Теперь все объединились против Антони и Джо, а нам выказывают симпатии.  Но на отношения полагаться нельзя, сегодня они хорошие, завтра – плохие, а грызня в коммуналках неизбежна. 

Работу в Ирландии найти трудно (хотя мы и получили разрешение на работу). 

Ирочка, Юра, спасибо вам за книги по антропософии, получили давно, а я только сейчас говорю вам спасибо.  Разумеется, что здесь никакой антропософской жизни, сплошное выяснение отношений, склока.  Я читаю мало – нет сил, а чуть выберу время, - читаю что-нибудь на английском, детские книжки в основном. 

Язык ещё очень примитивный.  Лёва читает больше, но тоже сильно устаёт. 

Что я получила визу в Америку до 15 мая, вы, вероятно, знаете от Яши и Любы? 

Так что скоро увидимся.  Всё расскажу и всё выслушаю. 

P. S.  У Лёвы была ещё одна выставка.  Продаж нет.  Много новых рисунков, он всё лучше и лучше работает. 

 

 

26 ноября 1984

Люба, Яша, милые, здравствуйте!

Лёва написал вам, что я получила визу с 15 ноября по 15 мая?  Самой бы мне хотелось поехать после Рождества, но всё теперь зависит только от вас – как вам удобнее.

Всё получилось неожиданно быстро, я даже пожалела, что так рано заказала.  Но это полгода, во всяком случае. 

Снова была в Тринити колледже.  На сей раз завкафедрой мне прямо сказала: «У меня была работа, но я предпочла дать её своему (ирландскому) человеку, но не эмигранту из России.  Мы с Лёвой усекли, что они встречаются с работниками русского посольства (вся кафедра), и я в такой обстановке неуместна.  А может быть, они «красные?»   До меня только сейчас дошёл подлинный смысл фразы: «Не думаю, что в качестве эмигранта из России Вы можете получить здесь работу», - при первой встрече.

Конечно, если бы получить здесь работу и не двигаться дальше по планете, то это было бы лучше всего.  Страна тихая, без катаклизмов, особенно если жить в провинции.  За детей не так тревожно (в смысле насилий, убийств и дурных влияний).  Хотя Миша уже доложил, что много девочек в их классе курит. 

Но работы нет.

Часто вижусь с вами во сне.  И с Голосовкерами тоже.  Очень часто мы с Лёвой видим одинаковые сны.  Сегодня в наши сны вломился Руди Портной, очень агрессивно настроенный.  Ранее мы вместе увидели Фридриха, ещё раньше – Ленку Якобсон. 

Писем ни от кого нет, только наш русскоговорящий Джон аккуратно упражняется в русском языке.  Тут на удивление много русскоговорящих ирландцев, много просоветски настроенных, антиамерикански тем более. 

Недавно кавалер Фредерик, ирландец, рассказывал нам об истории Ирландии, о взаимоотношениях ирландцев с англичанами.  По его рассказам, только 80 лет назад за одно только слово по-ирландски – пуля в лоб.  Но сейчас, мол, язык возрождается.  Из наших ирландцев никто по-ирландски не говорит. 

К англичанам ирландцы относятся плохо.  Судите по пословице: бойся задней ноги лошади, зубов собаки и улыбки англичанина. 

Сей кавалер сказал нам также: если хотите узнать, что такое настоящая ирландская жизнь, поезжайте на Запад Ирландии, но приготовьтесь к голоду, если даже найдёте работу. 

Другое наблюдение: ирландцы – большие националисты, патриоты, но это чувство не мешает им разбегаться в другие страны, особенно в Америку.  Очень церковная страна, с сильными католическими традициями. 

…Иногда, в состоянии особенно сильной паники, я думаю об Израиле.  Но как представлю, что Мише и Маше идти в армию – нет, что угодно, только не это.

…Обстановка здесь несколько улучшилась для нас, в том смысле, что все переключились на Антони и Джо.  Но Джо объявил об уходе, а с Антони особенно воевать побаиваются – хозяин. 

Яша, Люба, мы увидимся довольно скоро, я уж расписалась по инерции.

 

Конец второй книги.

***

 

Из письма  Милы Незнанской:

 

Привет из Лондона.  Извините за долгое молчание, как всегда, было много бытовых проблем и передвижений по европам, к тому же были проблемы со здоровьем, поэтому с большим трудом удалось закончить вторую книгу.  Тут же начала третью, думаю, будет не менее интересно. 

1985 год Люся провела в Америке.  Сначала училась несколько месяцев на программиста, затем работала у Григоренко.  Лёва был с детьми в Ирландии, сначала в общине, а в конце августа 1985-го их всё-таки выгнали, нашли для них съёмную квартиру в городе.  Люся вернулась в Ирландию в марте 1986-го.  Всё это время Лёва и Люся переписывались, почти каждый день. 

Мила.